Глава десятая

Глава десятая.

- Существует он в том смысле,
в каком существую я?
- Вы не существуете.

- А — асимметричная четвёрка Кубков.
- Что-о-о? Четвёрка? Так, да?.. Паж Жезлов.
- П-паж?… Ты, ты-ы-ы… Ты сама-то понимаешь, что говоришь? Но...
- Тебе на «В».
- Пошла ты. Влюблённые.
- Что-о?! С тобой совершенно невозможно играть в «слова», ублюдок!
- Тебе на «Е».
- Иерофант. И плевать, что на «И».
- Теснящий сознание Дурак.
- Каноничный мертвец.
- Чумная взбалмошная продажная девка!
- Расточительный до безобразия извращенец.
- Кто мне это говорит! Распутная блудница!
- Повешенный дурак!
- Было! Пятёрка Мечей!
***
Холодный мрак овеял переполненное бессилием пространство, медленно, тающей злобой перекатываясь глухим рокотанием, сравнимый лишь с истлевающим от ненависти рокотом иссякающего источника, бьющийся громким словом и дряхлым позором бесславия. Дыхание, слабо вьющееся над его источником, мерцало, нарастающим гулом извиваясь далёкой полоской. Где-то позади, за спиной слышались мерные, явственные звуки. Шаги.
Внезапно, больно и слабо прошелестел звон разбиваемого стекла, и как сквозь белену забытья раздался удар о стену, расходящийся дребезжанием и резонировавшим экраном пустоты. Шаги продолжались, а хриплый, молящий о пощаде стон в груди вырвался из нутра, переливаясь гниющим, звенящим и визжащим, истерически страшным женским криком:
- Помогите, помогите, помоги-ите-е! - крик сравнялся с нечеловеческим визгом, холодным шёпотом, клокотанием и последним шагом. Она не хотела умирать. Но её никто больше никогда и не услышал.
***
Она устало махнула головой, поднимая взор и вглядываясь в сгущающуюся темноту над собой. Следом донёсся раздражающий смех.
«…Очередное испытание, очередные скучные минуты ожидания. Угораздило же меня на этот раз оказаться не просто на кладбище, а на кладбище ночью.
Мудрейший Далай-лама по мою правую руку посоветовал не слишком много думать о том, что предстоит мне ещё перетерпеть. Но как тут не думать, когда каждый раз, открывая рюкзак, я вижу вместо аппетитных бутербродов ритуальный кинжал?! Как ни странно, в более свежем виде, чем бутерброды.
Итого я ненавистно голодаю. Конечно-конечно, на могущественные ритуалы ходят лишь голодными, но я-то не на ритуал пришла, а на жертвоприношение! По-крайней мере, думаю, перед смертью обычно спрашивают любое желание. В моём случае это бы оказалась еда. Но этот мерзкий человек не позволяет мне даже откупорить совершенно ненужную бутылку мятного ликёра! Я спрашиваю, значит: какого чёрта нам нужен откуп, если откупаемся вообще-то сначала мной, тем более таким-то алкоголем? Не отвечает, подлец, и лишь смирненько качает головой в такт моего гнева. Неудобно в таком случае признавать поражение перед низшими рабами. Хитри-и-ит, ирод.
Но в основном всё вроде бы пучком. Если бы только не снедающий мою истинную волю голод… На моё замечание, что жертва умрёт раньше полуночи, он мне заявил, что «твоя Природа — выполнять Великое делание. Если ты твёрдо стоишь на истинном Пути, то сознательно прими это как свою Волю и собери свои Силы, дабы властно направить своё Я». В общем, говоря простым русским языком, он грубо сказал мне заткнуться и прекратить ныть. Мразь...».
- Что это ты там с таким упоением строчишь? Новую Книгу Мёртвых?
- Твою смерть. Ну дай мне хотя бы воды выпить. Свершение каждого Пути лежит в простом удовлетворении моих нужд!
- Да подавись уже… Чтоб бурчание твоего живота демонов разбудило…
***
Нестройный ряд разгорячённых, жарких, липких от пота, обнажённых тел, шумно, хрипло выдыхающие белые облачка, совсем не чувствуя раскаляемого холода промёрзлой, вытоптанной земли, метающиеся, выкрикивающие, что-то шепчущие, прислоняющиеся, вдыхающие, препятствующие самим себе — быстрые, неровные, скорые, молниеносные. С тёмных, впавших в вечную насмешку губ капало сладкое, томное вино, а с острых, резко начертанных пальцев утомлённо скользила крупными гроздьями могущественная капель прозрачного злата. Раздавались непрерывные сладострастные стоны, оседающие перламутровой известью на поверхностях мерцающих звёзд, раскатисто и громогласно взрывались хохотом чьи-то рты, женские руки ворошили смолянистые, огненные волосы, ноги, словно не свои, извивались и подгибались, танцуя и произнося на долго запомнившиеся в эту ночь слова:
«Qui lactificat juventutem meam… sedentes in tenebris… et umbra mortis».
***
- Всё, всё, ладно, я спокойна. Я совершенство Будды. Всё. Всё же?
- Да при чём здесь Будда! Какой Будда! - совсем уже измотавшийся Ворон возвёл руки к небу. - Боги! За что мне такое наказание?! Я тысячу раз повторял, что кто меня с тобой возьмёт, а?! Пушкин? Маяковский? Фет? Некрасов?!
- О-о-о бли-и-ин. Это надолго. На очень-очень долго. - она решительно сложила руки на груди, выпрямляясь и слушая, как стоящий перед ней маг долго и красочно, впечатлительно и уверенно перемежался с риторических вопросов на обращения, с проклятия на порчи, со страданий на моральные убийства и расчленения, громко и внятно причитал о своей несчастной судьбе, о прошлых и будущих жизнях, о том, какие же всё-таки тупые вокруг него люди, и что какие в самом деле последние спятившие существа эти бабы. Замолк.
- Угу.
- Что «угу»?!
- Ты не спокоен, как Будда. Успокаивайся. До утра времени ещё много. Ш-ш-ш. Не начинай. Смотри: красный сандал есть?
- Есть.
- Зажёг?
- Зажёг.
- Отлично. А мускус?
- Мерзко, но есть.
- Именно. Свечи, благовония и травы готовы. Итак, значит: встаёшь, читаешь воззвание, спокойно ложишься ко мне в облипочку в противоположную сторону и выходишь в астрал. Типа того. Не знаю, зачем тебе эти палки и стороны света…
- Кх-х. - он наконец сдался. - Ладно.
- Внемлите! Говорит ваш Бог! - он поднял руки, устремив ладони к лёгкому полукругу луны и звёзд. - Круг, на чьих руках стоят двенадцать Царств. Шесть из них— престолы живого дыхания, остальные — как острые Сикли, или как Рога Смерти. Где земные создания существуют и не существуют, если не в моих собственных руках, которые спят и поднимутся. - ладони сошлись вместе, образуя опущенную к земле чашу. - В Первом я сделал вас правителями и посадил вас на двенадцать престолов власти: я даровал каждому из вас власть над 456 подлинными эпохами времени: чтобы из высочайших сосудов и дальних мест ваших земель вы осуществляли мою Волю, изливая огонь жизни и непрерывно размножаясь на земле! Так вы станете границей Справедливости и Истины. - он поднял голову, разъединяя руки, но не опуская их. - Во имя того же Бога, поднимитесь, говорю я вам! Внемлите! Его милосердие безгранично и Имя Его стало могущественным среди нас. В Нём мы говорим: придите! Спуститесь! И даруйте себя нам как разделяющим Его Тайную Мудрость в вашем Творении. Micama! Yehusozod ca-ca-com, od do-o-a-inu noari micaolazoda a-ai-om. Casarameji gohia: Zodacare! Vaunigilajl! Od im-ua-mar pugo gelapeli Ananael Qo-a-an. - Варун пафосно опустился, мимолётно показав средний палец ухмыляющейся Береславе, заложив ногу на ногу и закрыв глаза. Вовремя.
По песчаной, высохшей и усталой земле пробежала роковая дрожь, смыкая оловянные, безжизненные раскидистые волны навострившихся подземелий, проникая чуткой вибрацией, вырвавшейся из междоусобиц расплывшегося горизонта, мрачно потрескивающий всколыхнувшимся во всём мире единым пламенем. «Micama!» - нечто тёплое, склизкое и потное прижалось, выглянув из пропасти времени холодным ветром, вжалось в податливую мякоть тела, пронизывающей жаждой впиваясь острыми зубьями частокола, впрыскивая в губительный круговорот жизни смертельный яд. Жизнь сама нашла свой конец. «Zodacare!» - слух разорвался на миллионы быстрых спутанных нитей, блуждающими огоньками встречаясь и отталкиваясь, вбираясь в единую общую массу замершего испуганного крика, заполнивший пустоту между ухом и пространством едкой барабанной тишиной, переливаясь кровоточащей болью. Ибо только так можно получить изнеможение наслаждения через страдания.