Мачеха

  Бывает так, что люди, встречающиеся на нашем жизненном пути, проплывают мимо памяти, как стоящие вдоль дороги телеграфные столбы  И, даже если мимо них проезжаешь не однократно, эти столбы всё равно не запоминаются. Но случаются и такие люди, встреча с которыми запоминается на всю жизнь.
    Мы уже не первый год жили у родителей отца. Сам он с Урала, где работал директором большого металлургического завода, в начале пятидесятых годов перебрался поближе к Москве. Жил на новом месте он с тёщей, жена его уже не первый год находилась в лечебнице для душевно больных. Старшая дочь Ольга училась в Москве в институте и жила на съёмной квартире, а младшие, я и брат Миша, с нашей уральской няней Зиной застряли на Украине в Днепропетровске у бабушки и дедушки, куда уехали на лето ещё с Урала.
     Мы очень тосковали по дому и родителям, и отец при малейшей возможности приезжал к нам дня на два-три. Это был большой праздник для нас и стариков-родителей. Как-то в середине лета в ожидании приезда отца мне пришло в голову: отправиться на большой городской рынок «Озёрка», чтобы продать прошлогодние учебники, платье, которое стало мало, и купить учебники для следующего класса. Мечталось к приезду отца купить торт. Отправилась туда я с соседкой, которая была года на два меня старше и каждый год учебники приобретала именно так, я же отправилась туда впервые.
   Стояла такая жара, что асфальт буквально плавился под ногами, береговые ласточки на бреющем полёте носились к Днепру и обратно, а мимо дома, где мы жили, горожане толпами шли на пляжи и лодочные станции. Ничего не сказав дома, я с соседкой пошла на трамвайную остановку. Добравшись до рынка, мы очень быстро продали прошлогодние учебники и купили нужные, а потом продали и моё платье. Платье было шёлковым, красивым, с гофрированной кокеткой небесно-голубого цвета. За это платье дали денег больше, чем за все наши учебники. Окрылённые с тортом и учебниками, мы возвращались домой. Про платье дома ничего не сказали. Но с этого дня у меня началась какая-то лихорадка: меня тянуло найти дома что-нибудь, что можно было бы продать. И я стала искать это «что-нибудь» в своих и бабушкиных вещах. За этим занятием меня и застал дед. Он был так возмущён, что выпорол меня ремнём. От обиды я горько-горько плакала, закрывшись в кладовке. И, хотя мне было всего десять лет, я подумала: так, наверное, людей затягивает торговля, желание иметь деньги всё больше и больше. И мои походы на рынок больше  никогда не повторились. Повзрослев, я деду была очень благодарна за его «урок».
  После этого мы прожили у дедушки с бабушкой ещё целый год. На следующее лето к нам приехала незнакомая женщина, она возвращалась из родного города Сочи, где отдыхала у родственников. Эту женщину звали тётя Юля, она привезла нам несколько ящиков фруктов, рассказала, что работает с нашим папой на одном заводе под Москвой, что, возможно, скоро папа нас заберёт домой. Тётя Юля была молодой, лет на десять моложе отца, стройной, весёлой женщиной. Старикам она очень понравилась, А мы с братом почувствовали надежду на возвращение в дом родной, пусть даже и не на Урал, по которому я очень скучала, который мне снился, и я плакала до рыданий, когда во дворе соседи заводили пластинку «»Вечерний звон».
     Наступила осень, тёплая, как лето. Начался ещё один учебный год вдали от родного дома.  Я немножко побаивалась переезда: плохо решала задачки, а дед мне помогал. Он был учителем математики и работал в вечерней школе. Но всё равно хотелось домой к отцу. Закончилась осень, наступила довольно морозная зима. Новый год мы встретили в Днепропетровске.
      В первых числах января за нами приехала тётя Юля. Двоякое чувство овладело мной: непреодолимое желание быть ближе к отцу и тоска оттого, что Зина, наша няня, с нами не поедет, так как у неё в Днепропетровске – жених. Тётя Юля привезла нам подарки: мне много разного цвета и ширины атласные ленты в косы, Мишке, брату -  игрушки. Нас собрали, и мы уехали.
      Приехали мы в Кольчугино, город моего рождения, куда после окончания Днепропетровского горного института направили на работу моего отца. Была зима. На станции Пекша, так раньше называлась остановка поезда в городе Кольчугино Владимирской области, нас на санях, запряжённых лошадью, встречал отец с кучером. Кучер ворчал: говорят, что у нас нет господ…
    Доехали мы быстро. Привезли нас в большую, просторную квартиру, в которой вкусно пахло свежей краской. Детская комната тоже была просторной и, как и все комнаты, с высоченным потолком. Под своей кроватью я обнаружила большую деревянную площадку, обустроенную двором, огороженным красивым деревянным забором. Внутри находились хозяйственные постройки: сараи, хлев, туалет, собачья будка, аккуратно сложенные поленницы дров, перед ними -  козлы для пилки дров, пила с двумя ручками, бревно, в котором торчал колун и самое главное – дом с резными ставнями и резным крылечком. Крыша с домика снималась, и можно было рассмотреть, что внутри дома. А там была деревянная обстановка: стол, табуреты, скамейка, койка, этажерка. Весь двор покрывал песчаный настил, наклеенный на днище площадки. Ворота были тоже резные. Ворота и наличники у окон красиво раскрашены. Всё хотелось потрогать, подержать в руках. Этот уральский дворик нам подарили, когда  мы ещё жили в Ревде, но я не надеялась, что он сохранился, тем более, что папа привезёт его в Кольчугино. А он сохранил при всех переездах, сохранил и привёз. Папка, папка, любимый мой папка! Ты был самым любимым, замечательным и добрым человеком в моей жизни.
    Тётя Юля постаралась, чтобы дома нам было комфортно: кормила любимой едой, водила на каток, который находился рядом с нашим домом. Она хорошо каталась на беговых коньках,  кажется, была разрядницей в этом виде спорта. К нам часто стали приходить наши новые друзья и одноклассники. Тётя Юля организовывала и устраивала весёлые маскарады и костюмированные карнавалы. Дома у нас проводились соревнования по настольным играм, оформлялись классные настенные газеты и плакаты. Это была жизнь с нами, для нас. Отец чувствовал себя счастливым, мы тоже.
    Только всё хорошее когда-нибудь да кончается. Ольга бросила институт
и приехала домой, у неё начались напряжённые отношение с тётей Юлей, да и соседи потихоньку ворчали: при живой-то матери дети живут с мачехой.
  Но хотела ли мама жить с нами? Ведь за три года мама не написала нам ни одного письма. Выйдя из лечебницы, она поселилась одна в Подольске. Отец сделал там ей квартиру, она даже устроилась где-то работать. Нам очень хотелось, чтобы и мама жила с нами, и тётя Юля.
 Отец, смертельно уставший от жизни, в которой семья была разбросана в разные места, когда ему одному приходилось содержать всех: нас с Мишкой и Зину в Днепропетровске у его родителей, Ольгу в Москве, маму в Подольске, себя и тёщу на Львовке, Подольского района, Московской области. Он устал. И однажды в минуту отчаянья решил покончить с жизнью. Вот тогда-то и появилась тётя Юля, подставила отцу плечо. Тётя Юля была одинокой женщиной, её жених погиб на фронте, родственники жили в Сочи, а она. после окончания института, работала на том же заводе, что и отец. Отцу никогда никто не помогал, это он помогал всем, когда в годы войны работал на Урале директором завода. С нами жила мамина сестра с сыном,  эвакуированная семья его брата, бывшего на фронте, его родители, мамин брат с семьёй после прорыва блокады в Ленинграде. И вот вдруг отец почувствовал надёжное плечо друга, который стал заботиться о его заброшенных детях. О, это было счастье! К нам из Сочи в гости приехала со своим сыном сестра тёти Юли, она привезла живые веточки конфетного дерева и  много других диковинок. Её сын Алёша играл на скрипке. Он был чуть младше Миши, и они подружились. Нам было хорошо, нас любили, о нас заботились. Только всё чаще и чаще доброхоты стали настраивать: при живой-то матери…
   Когда закончился учебный год, тётя Юля сказала отцу: пусть дети навестят мать и сами решат: с кем им жить. И мы поехали в Москву к родственнице тёти Юли. Она жила на Арбате, была весёлой, одинокой женщиной. Вместе с ней мы побывали на Ваганьковском кладбище на могиле её мужа, на могиле Есенина. Ранним утром следующего дня мы с отцом на электричке поехали к маме в Подольск. Радовались ли мы? Да, радовались. Отец привёз нас и уехал. Мы отвыкли говорить слово «мама», и оно выговаривалось с заминкой: «мама ты, мама вы». Я привезла с собой обувную коробку с куколкой и тряпочками. Мама дала мне ещё какие-то тряпочки, делала нам клюквенный морс. Потом она обратила внимание, что у меня сильно посеклись кончики волос, которые свисали ниже бантиков, вплетённых в косы.
Мама решила волосы подравнять. И подравняла. Если до этого банты у меня были ниже пояса, то после подравнивания они оказались на лопатках. Я горько, горько заплакала. Ведь тогда косички у девочек были их гордостью. Казалось, мама чувствует себя неловко: хотела, как лучше. К концу следующего дня отец приехал за нами и увёз в Москву. Там я обнаружила, что забыла у мамы свою коробку с куклой и тряпочками. Но случилось чудо: уже поздно вечером мама привезла мне мою коробку. Откуда она знала адрес, неизвестно, и, возможно, уже последней электричкой привезла мне «мои сокровища». Этим мама меня покорила, и я простила ей стрижку. В Кольчугино мы вернулись с тётей Юлей. Нам очень хотелось жить всем вместе: и с мамой, и с тётей Юлей. Что мы понимали? Но отношения тёти Юли и Ольги становились всё сложнее, и тётя Юля стала собираться нас покинуть. Нечаянно я подслушала их разговор с отцом. Отец умолял её:
 - Юлонька, не уезжай, я умру без тебя.
- Но дети должны жить с матерью, и они этого хотят, - отвечала ему  тётя Юля. И они оба плакали.
    Тётя Юля нас покинула. Мама приехала жить к нам, но меньше, чем через год отца не стало. Он скоропостижно скончался от инсульта. Это случилось 29 июля 1952 года. Только осенью отцу исполнилось бы 46 лет. Отец всё время хлопотал о переводе в Москву, где в институте цветных металлов и золота периодически читал лекции. Он ждал получения в Москве приличной квартиры для нашей немаленькой семьи. Этим летом отец собирался переиздать свою книгу «Никелевые сплавы», и ещё ему должны были присвоить учёную степень доктора наук без защиты диссертации, так как он имел более шестидесяти печатных работ. Брошюры с отзывами академиков на его работы (запомнила имя академика Бочвара) были собраны в папку. А в день смерти отца из Москвы приехал консультант, чтобы поработать с отцом над переизданием его книги. Но… В этот день, вернее вечер, отца не стало.  Мы опять осиротели. Ещё как осиротели! Без надежды, что отец, хотя бы на несколько дней приедет к нам, как это бывало в Днепропетровске. Не верилось, и ещё долгие годы после не верилось, что его нет и никогда уже не будет с нами. Какая у нас началась жизнь, не хочется даже вспоминать. Тяжёлая. Детство кончилось. К маме приезжали из Москвы за рукописями отца, но она упрямо никому их не отдала. Может быть, была и права. Тогда нам так не казалось. Мама, конечно, старалась, как умела, но она сама была взрослым ребёнком.
    Два первых года, после смерти отца, тётя Юля с оказией передавала нам гостинцы. Потом мы узнали, что её не стало.  Люди, дорогие люди, ушли из жизни, но добрая память бессмертна. Иногда хотелось разыскать её родственников в Сочи, хотя бы Алёшу, но ни отчества, ни фамилии его не знаю. Знаю только, что жили они вблизи ботанического сада, а на какой улице, не ведаю: почтового адреса у нас не было. Ещё тётя Юля рассказывала, что другой её сестре поездом отрезало ногу. Нога попала в стрелку, а освободить её было некому, рассказывала, что через какое-то время закончился фильм, и люди пошли через пути, где лежала женщина, и последнее, что та услышала в сознании:
- Ах, жаль, я, как назло, надел сегодня новый костюм.
     Мне об этом рассказали много-много лет назад, а я тогда очень живо представила лежащую на путях женщину с отрезанной ногой в луже крови и этого «сердобольного» человека, который из-за нового костюма не пришёл на помощь. Представила давно, но помню до сих пор. И, хотя говорят, что наше теперешнее время жестокое и бессердечное, но время здесь не причём: жестокие и равнодушные люди были во все времена так же, как и добрые, отзывчивые и сердечные тоже были во все времена