Постельные сцены, пропущенные классиками Пушкин

Фэндом: Пушкин Александр «Евгений Онегин», Пушкин Александр «Дубровский», Пушкин Александр «Барышня-крестьянка», Пушкин Александр «Капитанская дочка» (кроссовер)
Основные персонажи: Владимир Ленский, Генерал, муж Татьяны , Дмитрий Ларин, Евгений Онегин, Ольга Ларина, Прасковья Ларина, Татьяна Ларина, Владимир Дубровский, Марья Троекурова, Акулина (дочь кузнеца), Алексей Берестов, Елизавета Муромская (Бетси, Акулина), Настя, Андрей Петрович Гринев, Мария Миронова, Петр Андреевич Гринев
Пейринг или персонажи: персонажи Пушкина
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Романтика, Флафф, Драма, Психология, Философия, Пародия, AU, Стёб, Учебные заведения, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: Насилие
Размер: планируется Мини, написано56 страниц
Кол-во частей: 10
Статус: в процессе

Описание:
Первая брачная ночь, а также последующие ночи и дни Тани Лариной, Оли Лариной и некоторых других героинь и героев Пушкина.

Представьте, что в школе задали написать сочинение об интимной жизни персонажей классики.
И восполнить отсутствие постельных сцен в произведениях.
Долой ханжество.
Или не проходим классиков, или читаем без купюр.

Фанфик-заявка: приглашаю всех желающих присоединиться к эксперименту.

Примечания автора:
другие классики:

Пушкин
https://ficbook.net/readfic/4734398

Толстой ЛН
https://ficbook.net/readfic/4736739

Достоевский
https://ficbook.net/readfic/4736731
Барышня-крестьянка
— Значит, ты Лиза, — задумчиво проговорил Алексей, оставшись с молодой женой наедине.

С тех пор, как он увидел свою Акулину в образе барышни, они и наедине-то не были.
И у Алексея не было возможности обсудить с нею сию метаморфозу.

Как и тот факт, что милая «крестьяночка» так неожиданно оказалась той самой дочерью соседа, на которой его заставлял жениться отец под угрозой оставления без родительского благословения и наследства.

А обсудить было что.
Алексей десятки раз представлял себе из разговор наедине.
Но только теперь, после венчания, они снова могли поговорить без посторонних.

— Извини… те, — прошептала Лиза.

— За что?

— За ложь…

— Боюсь, красавица моя, что извинениями ты теперь не отделаешься.

— А чем отделаюсь? — простодушно спросила Лиза.

— Даже не знаю пока. Надо думать.

— Вы теперь считаете меня падшей женщиной? — задала Лиза вопрос, который не давал ей покоя всё это время с тех самых пор как Алексей узнал, что она никакая не дочь кузнеца, а слишком смелая барышня.

— Чего-чего? — изумился Алексей, который не ожидал такого вопроса и даже не думал ничего подобного.

— Ну… я же тайно встречалась… с мужчиной…
Порядочные барышни так не поступают.

— Ну и логика у тебя.
Вообще-то я взял тебя в жёны.
Раз женился — значит, я не считаю тебя падшей женщиной.

— Правда?

Алексей пожал плечами.

— Как тебе сказать…
Хоть я и не считаю, что ты поступила, как падшая женщина, но в то же время не могу не признать, что твоя затея с переодеванием в крестьянку и тайными встречами с мужчиной была крайне опасной.

Так что… должен признаться, что ты поступала крайне неосторожно, опрометчиво и легкомысленно.

— Я так и знала, — тише произнесла Лиза.

И так тяжело вздохнула, что Алексею стало её даже жаль.
Так жаль, что ему захотелось обнять её, чтобы утешить.

Правда, с немалым удивлением он почувствовал, что не может этого сделать.
Не может прижать её к себе.

Несмотря на то, что уже является законным мужем этой милой девочки.
А всё из-за того, что он слишком долго запрещал себе обнимать Акулину, напугавшую его тем, что никогда не придёт к нему больше, если он хоть раз к ней прикоснётся.

И хотя он много мечтал о том, как вступит в свои права мужа сначала Акулины, а затем уже и Лизы, но в реальной обстановке его пока что-то сдерживало.

Алексей не мог просто ни с того ни с сего раздеть пусть даже жену и овладеть ею.
Тем более такой, как его Лиза-Акулина.

Ему хотелось сначала почувствовать появление определённой атмосферы в спальне.
И не просто доброй и домашней.

А чего-то в том волшебной духе, который воцарился в его общении с тогда ещё Акулиной.
Слишком хорошо и непривычно ему было с ней все эти неповторимые летние месяцы.

Слишком радостно, легко и счастливо.
И это было заслугой Акулины. То есть Лизы.

Его заслуги в том не было.
Разве что записать себе в заслуги то, что он позволил Лизе устанавливать границы в их общении.

Не стал настаивать на том, чтобы выйти за рамки дружбы.
Самой нежной, но только дружбы.

И теперь он хотел, чтобы и в спальне сначала появилось что-то подобное.
А уж потом…

И Алексей знал, что сможет этого добиться.
Нужно было просто вернуть Лизе спокойное и весёлое состояние духа.

То, в котором она была во время их летних встреч.
А уже потом она сама сделает всё остальное.
Создаст снова волшебную атмосферу.

Для начала надо было как-то развеять эту хмарь, которой Лиза окружила себя, предавшись угрызениям совести.
Уверив её, что ей нечего стыдиться.

— Лиза… — с трудом произнёс Алексей, желая называть её по-прежнему Акулиной: настолько ему успело полюбиться это имя за то время, когда он считал его настоящим именем девушки.
И настолько не мог представить её с другими именем. — Несмотря на опасность твоего поведения для тебя, для любой девушки, в нём было очень много невинного.

— Да?

— Да. Ты же поставила мне рамки дозволенного.

— Ну… если вы так считаете.

— Считаю.
Ты сделала всё, что могла, чтобы наши встречи были совершенно невинными.

И тебе удалось этого добиться.
Ты убедила меня послушаться.

Это большое достижение. Поверь мне.
Это было возможно только благодаря твоей чистоте.

Благодаря тому, что тебя радовали наши встречи.
Благодаря тому, что тебя интересовала моя душа.

Я чувствовал это.
И только поэтому принял твои правила игры. Твои условия встреч.

***
Лиза вздохнула с некоторым облегчением.
Но явно ещё не до конца веря в то, что в самом деле совершенно прощена и оправдана самым важным для неё судьёй.

— Лииза… я благодарен тебе за эту игру. Очень.
Если в ней что и плохо, то только то, что ты рисковала.

Но в прочих отношениях — эта игра подарила мне самые восхитительные часы жизни.
Настоящее счастье.

Сама посуди — я же пришёл к твоему отцу просить руки его крепостной, выкупить её.
Ты не знаешь, но я готов был ради женитьбы на тебе, когда считал тебя Акулиной, остаться без наследства.
Представляешь, какое уважение ты мне внушила?

— А когда вы узнали, что нет Акулины, а есть легкомысленная барышня Лиза, это уважение растаяло.

— Да нет же.
Я просто порадовался, что не придётся ссориться с отцом.
Точнее — что не придётся его расстраивать.

Он же у меня единственный родной человек на свете.
До тебя был единственным. Теперь ещё и ты есть.

— Ну… если всё так…

— И только так.
Так что выброси все мрачные мысли и перестань хмуриться.

А то твой отец подумает, что я тебя обижаю.
И что я ему тогда скажу?

— А что… а что опасного-то было в моём поведении?

— А ты не знаешь?

— Ну… дорога была безопасной.
У нас тут все свои. Тати не водятся.

— «Тати». Вообще-то главным татем мог стать я.

— Вы?

— Да.

— Не понимаю.

— Неужели в самом деле не понимаешь?

— Это так плохо?

— Да нет, не то чтобы плохо. Но опасно для девушки.

— Объясните.

— Как тебе сказать.
Вот ты мне запретила руки распускать. Правильно?

— Ну запретила.

— А ведь я мог тебя и не послушаться.

— Как это?

— Очень просто. Ты назвалась крестьянкой. Я барин. Ты девушка, а я мужчина. Логика понятна?

— Не совсем.

— Лиза, барин не всегда слушается запретов крестьянских девушек.
И тогда остановить его может разве что желание не гневить Бога.

— Чем не гневить?

— Совращением девушки.
Честно говоря, поначалу я собирался склонить тебя к греху.

— Не может быть.

— Не просто может, а было бы.

— Так что же не склонили?

— А сам не знаю. Ты была такой забавной и очаровательной.
Что мне просто интересно стало, что у нас получится, если не лезть к тебе под подол.

— Куда?

— А ты что думала? Что «совратить» — это только поцеловать?

Лиза густо покраснела и боялась уточнять, что ещё может это означать.
Её представления о сбережении «девичьей чести» ограничивались твёрдым убеждением в том, что девушка должна быть просто недотрогой для всех, кроме мужа.
И если никто к девушке не прикасается — то всё в порядке.

— Может, ты ещё и не знаешь, какие права есть у мужа в спальне?

Лизе стало холодно от такого вопроса.
Добрая наперсница и подружка Настя попробовала ей что-то объяснить про «права мужа в спальне», но слова Насти показались Лизе такой несусветной дичью, что Лиза подумала, что это странные шутки Насти.

И отказалась даже слушать подробности.
Тем более накануне свадьбы.

А теперь ей почему-то показалось, что Настя могла вовсе не шутить.
Судя по этому странному замечанию о подоле…
И судя по аргументу Насти о том, что «детей-то бабы в животе носят и оттуда же вылазят - вот и подумай, как туда попадает семя».

Сейчас всё совершено смешалось в воображении Лизы.
И она уже почти жалела о том, что вышла замуж.

Ей нравилось встречаться с Берестовым.
Нравилось видеть его, слушать его голос.

Нравилось, как он на неё смотри и как говорит.
И ради продолжения этого праздника она готова была выйти за него замуж.

Она даже согласна была целоваться с ним.
Может быть, ей это и самой понравится.

Во всяком случае, мысль об этом не была ей неприятна.
И скорее даже наоборот.

Но если жена должна делать ещё и то, про что говорила Настя и на что, похоже, намекает муж, то это всё меняет.
Это делает замужество не таким уж желательным.

— Я знаю права мужа, — заявила Лиза как можно ровнее.
Ей не хотелось выглядеть растерянной незнайкой.

— Уже лучше. А откуда, позволь спросить?

— Настя рассказывала.

— Настя? Подружка?

— Да.

— Ох уж эта Настя.

— Она хорошая, — зачем-то заверила Лиза.

— Не сомневаюсь.
Но сейчас не о ней.

А о том, что я мог залезть к хорошенькой крестьяночке под подол, сделав то, на что имеет право только муж.

И именно в этом была опасность наших тайных встреч.
Для тебя, разумеется.

— Я бы очень возражала.

— Я бы смог тебя уговорить.

— Не смогли бы.

— Ты бы даже не поняла ничего.
Я бы обольстил тебя. Ты сама просила бы меня не останавливаться. А потом было бы всё кончено.

— И что вам помешало «уговорить» и обольстить?

— Я уже говорил, что — желание подольше наслаждаться твоей невинностью.
И посмотреть, что у нас получится в платонических отношениях.

— И что получилось?

— То, что мы сейчас вместе.

— И вы не жалеете?

— Нет, что ты. Наоборот.

— А теперь у вас есть право на правах мужа обольщать меня?

— Теперь есть.

— А почему не обольщаете?

— А тебе хотелось бы этого?

— Не знаю.

— А может я уже начал обольщать?

— Не знаю. Я пока не заметила.

— Хорошо. Тогда торжественно объявляю, что начинаю обольщать тебя.

…А знаешь что. Давай представим, что мы снова в нашем лесу.

— Зачем?

— Покажу тебе, как я мог обольстить тебя.

— А может лучше в другой раз?

— Боишься?

— Нет, просто устала.

— Ну что ж… устала так устала.
Тогда давай отдыхать и набираться сил.

Разделить с тобой ложе-то разрешишь?
Впрочем, это необязательно. Мне и кресла достаточно.

— Вы же мой муж. Имеете право делить со мной ложе.

— Спасибо, Лиза.
Оля Ларина: "улан умел её пленить"
Оставшись со своим уланом впервые наедине, Оленька оробела.
Она была девушка не промах, и знала, что её ждёт.

И хотела этого.
Давно уже.

Ещё когда за ней ухаживал этот несчастный недотёпа Ленский, который так и не решился на что-то большее, чем накручивать её локоны на палец.

А она была бы не прочь и не только на палец.
Но не судьба.
С Ленским ничего не было.

И Оленька даже начала уже думать, что даже после венчания ничего бы не изменилось.
Что Владимир так и ограничился бы локонами.

А она была девушкой простой и здоровой.
И хотела не только восторженных взглядов, но и крепких горячих рук на талии.
Ах…

И вот улан.
Не успела она оплакать несчастного Владимира, которого по простоте душевной конечно же жалела, как в их усадьбу явился этот вихрь.

Разве она могла устоять?
Владимира не вернуть, а устраивать судьбу ей надобно.

Так зачем же отказывать бравому горячему молодцу?
Да и чувствовалось, что улан не то что сосед-поэт.
Локонами не ограничится.

И Ольга приняла предложение.
Втайне желая скорее остаться с мужем наедине.

И вот этот момент наступил.
Оленька дрожала.

Нет, она не боялась.
Но не имела достаточного представления о деталях действа.
Да и улана своего знала не так чтобы слишком хорошо.
Но поняла она это только сейчас.

При этом она знала о нём наверняка то, что её улан горяч.
Вот и робела.

А улан возьми да успокой её страхи.
И одновременно разочаровал её.

Тем, что… поцеловал её ручку!
Ручку!

Не сгрёб, не схватил, как это делали парни с девками в деревне на сенокосе.
А ручку поцеловал!

Но Оленька понадеялась, что это только начало.
Что дальше будет более обнадёживающе.

Но улан не спешил развеять её сомнения.
И после ручки поцеловал другую ручку.
А затем лоб. Лоб!

Но затем слава богу наконец-то взялся расшнуровывать её платье.
А избавив её от верхнего платья, приник к её устам.

Нет, не то чтобы Оле не понравилось, как улан целовал.
Нормально он целовал. Даже хорошо.

Наверное. Сравнивать-то Оле было не с чем.
Но… она ожидала большей страсти.

Хотя бы как у тех же деревенских.
То ли дело там.

Как схватит парень девку, да как вопьётся в её алые уста — всё, пропала, не вырваться.

А улан что?
Она хоть сейчас может вырваться.

Эх, не того она улана выбрала.
Надо было не спешить.
Других подождать.

Ведь говорила же ей маменька, что не надо спешить, что неприлично так быстро выскакивать замуж.

Однако даже аккуратное лобзание улана что-то разбудило в теле Оленьки.
Какое-то томление, желание более тесных объятий.

И она уже была согласна хотя бы на это.
Если уж не по-деревенски, когда огромными лапищами сгребают и уносят в чащу…

— Оленька, родная моя, — почти пропел её улан.
И снял сорочку.

Вот теперь начнётся! — поняла Оленька, постаравшись отбросить сомнения, вызванные ласковым голосом улана.
Смиряясь с ласковостью.
И надеясь, что его ласковость не означает меньшей страстности.

И улан в самом деле повалил её на кровать.
Правда, так нежно, словно она была фарфоровой.

Но главное — что повалил.
Сейчас он раздвинет её ноги, и…

И улан ничего не стал раздвигать.
А только стал целовать её плечи.

Оленька была в шоке.
Она не знала, что плечи тоже целуют.
Точнее, не знала, что ради этого откладывают главное.

Когда она подростком подглядывала (честное слово, не нарочно — просто так получалось) за тем, как это делают деревенские, она никогда не видела, чтобы начинали с плеч.
Плечами в лучшем случае заканчивали.

А сначала…
Когда же у неё-то дойдёт дело до главного?
Точнее, у улана.

Оля готова была уже попросить его не медлить с главным.
Но пока крепилась.

А когда улан взял в рот её сосок, Оля и вовсе смирилась с его неспешностью.
Но не надолго.

Распалённая лаской, очень скоро она стала ёрзать по кровати.
Недвусмысленно желая, чтобы улан поспешил к главному.

— Я… хочу… стать твоей женой, — не выдержала Оля.

— О, душа моя, — выдохнул покорённый её просьбой улан.

«Ну кто бы мог подумать, что улан окажется близнецом моего Владимира!» — с удивлением думала Оля.

Улан не стал долго её томить.

Торопливо пройдя губами от груди к животу, обцеловав живот, улан наконец сделал то, чего ждала от него Оленька.

Плавно соединился с ней, как муж с женой.
Оля на секунду испытала шок от неожиданных ощущений.

Но затем освоилась, и стала ждать от улана того, что видела у деревенских.
И дождалась.

И наконец-то убедилась в том, что и её нежный улан тоже достаточно горяч.
Даже чуть больше, чем ей хотелось.

Давнее Оленькино желание испытать то, от чего стонали деревенские девки и молодки, исполнилось.
Она была полностью удовлетворена пережитым.

И поняла, что она всё-таки не зря согласилась выйти замуж за этого улана

— Благодарю, моя богиня, — снова целовал её ручку улан.

Оля снова удивилась.
И где только её улан набрался таких выражений?
Впрочем, что она о нём знает?

Вот именно, что почти ничего.
Только то, что маменька и папенька благословили на венчание.

Но теперь Оля могла благосклонно принять и любые слова, и поцелуи ручки.
Пусть целует и ручки сколько хочет.
Раз он готов сделать главное, то она и на остальное согласна.

— Душа моя, — продолжал улан, — я должен сделать признание.
Не знаю, простишь ли ты меня.

— Вы мой муж.
Куда же я денусь? Прощу конечно.

— О, ты как всегда такая искренняя и прямодушная.

— Так в чём вы хотели мне признаться?

— Ты. Говори мне «ты».

— Ну хорошо. Ты.

Улан вздохнул. Совсем как… Как кто?
Кого же он ей напоминает?

— А ты не узнаёшь меня?

— Узнаю.
Как не узнать-то родного мужа.

— И только?
Ну смотри тогда.

Улан вдруг отклеил свои усы.

— Ой, — сказала Оля, ещё ничего не понимая.

— А теперь представь, что у меня «кудри чёрные до плеч».

Оля напрягла воображение.
И снова сказала:

— Оооой…

— Узнала?

— Не может быть.

— Может, моя душа, может.

— Владимир?!

— Он самый.

— Погоди… Значит, дуэли не было?

— Ну почему же. Была.

— А… нам же сказали… что тебя...

— Это я попросил, чтобы вам так сказали.

— Но зачем?!
Ты что, не понимал, что я буду плакать?

— Прости меня, Олюшка.

— Не прощу!

- А говорила, что простишь, - улыбнулся Володя.

- Я же не знала, что мне придётся прощать!

— О, я так и знал.
Милая моя, ты сама непоследовательность.

— Как ты мог?!
Как ты мог так поступить со мной?!

Ты никогда не любил меня!
И как ты после этого посмел жениться на мне!
Как ты… как ты посмел… прикасаться ко мне!

— Оленька, не кричи.

— Буду кричать!

Оля заплакала.

— Ну будет, будет, — уговаривал Владимир, обнимая свою жену.

— Как ты мог? — всхлипывала Оля, слишком ослабевшая, чтобы спорить или вырываться.

— Ну понимаешь… я понял, что потеряю тебя, если ты будешь знать меня только в одной роли.

— Чего-чего?

— Я имею в виду, что понял, что тебя могут соблазнить, увести всякие хлыщи.
После того инцидента на балу.
Когда мне померещилось, что Онегин тебя обольщает.

И я решил сменить амплуа.
Предстать перед тобой в другом образе.

И ведь получилось.
Ты приняла предложение улана.

— Ты чудовище.

— Знаю. Ну прости меня.
Я же не умею без тебя жить на свете.

Еле дождался, когда закочится учёба в Геттингене.
Каждый день хотел сбежать обратно в Россию к моему милому ангелу.

Я был свидетель умилённый
Твоих младенческих забав.

— Знаю, знаю, ты говорил уже.

— Ты всё так же не желаешь слушать мои излияния?

— Я желаю чувствовать твои излияния между ног.

— О боже. Оля! - растерянно произнёс шокированный Ленский.

— Что Оля?
Да, я не призрачное видение.
Я простая земная девушка.

Мне нравится чувствовать себя в сильных горячих руках.
Мне нравится чувствовать, что муж меня хочет.

И выражает любовь не только словами, но и руками...
Для начала.

— Конечно-конечно.
Просто… это так неожиданно.
Но это очаровательно: клянусь.

— Тогда докажи, что тебе это нравится.

— О, сколько угодно, моя милая.
Ларины-родители: "но муж любил её сердечно"
— Вы знали, что я не люблю вас.
Но всё равно обвенчались со мной.

— Что делать — я не мог упустить вас.

— И вам дела нет, что жена вас не любит?
Нет дела до горя девушки?

— Ну почему… Я просто понадеялся, что вы меня полюбите, когда хорошо узнаете.

— Не полюблю.
Хотя бы потому, что вы заставили меня выйти за вас.

— Разве я заставлял?

— Да. Тем, что посватались, не спросив моего желания.
А моим родным этого было достаточно, чтобы немедленно выдать меня замуж.

— На этом мой произвол в отношении вас остановится.

— Неужели?

— Да.

— Неужели вы дадите мне развод?

— Дам.

— Когда.

— Через год.

— Ясно.
Вы надеетесь, что за это время я полюблю вас?

— Надеюсь.

— Вы зря теряете время.

— Время покажет, зря или нет.

— Не проще ли было найти себе невесту по взаимной склонности?
Чем терять год жизни?

— Я уже нашёл себе невесту, и она уже моя жена.

— Только официально.

— Это временно.

— Вы готовы ждать год?

— Я готов ждать взаимности от вас всю жизнь.

— Хм… Вы хотите сказать, что не будете ко мне приставать и настаивать на исполнении супружеского долга, пока я не полюблю вас?

— Не буду.

— А вы оригинал, оказывается.

— Не больше, чем вы.

— Боюсь, что вы будете разочарованы своим решением и обещанием.

— Время покажет.

— Что вы заладили — время, время.
Кстати, о времени.
И целый год я должна жить в вашей деревне?
Вы так и не отказались от намерения спрятать меня в глуши?

— Я должен увезти вас от соблазнов света.

— Ревнивый собственник.

— Очень ревнивый.
А в глуши у нас нравы попроще и почище.
Там никто не будет морочить вашу прелестную головку.

— Я там зачахну. Ни развлечений, ни театров, ни общества.

— Там распрекрасное общество.

— Они хоть читать-то умеют?

— Они многое умеют, чему и вам будет полезно научиться.

— Например?

— Солить на зиму грибы.

— Вы шутите? Ни за что? Я и грибы…

— Вы не любите грибы?

— Но не солить же!

— Почему бы инет?

— Почему… Но не барское же это дело… Грибы… солить… да я даже не знаю, с какой стороны подойти к кадушке.

— Вот и узнаете.
А потом оцените всю прелесть простой здоровой жизни на свежем воздухе, в деревне.

— О боже мой. Я погибла. Моя молодость пройдёт среди грибов…

— Не печальтесь, Прасковья Ивановна.
Через год я дам вам свободу.
И тогда можете жить как вам вздумается.

— С репутацией разведённой женщины?

— Это уж вам решать.
При вашем успехе в свете вы не останетесь без внимания.

— Ну конечно. В содержанки-то охотно возьмут.

— Я позабочусь о том, чтобы ваша репутация была самой наилучшей после развода.

— И что — правда не будете приставать целый год?

— Я уже говорил, что не буду.
Или вы надеетесь, что я поменяю решение?

— Нет-нет. Ни на что такое я не надеюсь.
Сосем наоборот.

— Тогда давайте договоримся — больше вы этот вопрос задавать мне не станете, хорошо?

— Хорошо…

— Вот и славно. Вы мне не говорите подобных слов.
А я — так и быть — сделаю вид, что вы мне не жена.

— Не жена? А… кто?

— Ну, скажем… дальняя родственница.
Или кем бы вы предпочли казаться?

— Пусть будет дальняя родственница.

— Вот и договорились.
Я вас не трогаю И вы меня не дразните.
И будет нам мир и благодать.

— И дела пойдут на стать…

— Что?

— Да так. Ну что ж. Я так понимаю — выбора у меня всё равно нет.
Значит, придётся принять ваши условия.

— Только не делайте вид, что вы оскорблены до глубины души.
И вообще я предлагаю и даже настаиваю, чтобы наше общение было как можно более уважительным и добрососедским.
Как и полагается дальним родственникам.
Без панибратства, впрочем.
Сумеете?

— Постараюсь.

— Спасибо.
Примечание к части
цитаты из романа:

http://www.as-pushkin.ru/index.php?cnt=8&sub=2&page=6

Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
***
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
***
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
***
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Ларины-родители-2
Год подходил к концу.
Прасковья всё чаще стала задумываться — как ей поступить.
Принять или нет согласие супруга на развод.

С одной стороны, ей нравилась мысль вернуться в свет.
Чтобы найти жениха того типа, которого она мнила свои идеалом.

И который обеспечил бы ей тот образ жизни, о котором она мечтала и для которого имела все данные: красоту, молодость, характер, начитанность, умение нравиться и даже кружить головы и так далее.

Прасковье страсть как хотелось применить свои таланты, испытать силу своих чар, силу своего обаяния.
Ей хотелось страстей, хотелось пленять и покорять.
И даже быть пленённой.
Почему она должна всего этого лишиться?! Почему?

Первое время её утешало только то, что муж обещал дать ей развод по прошествии года.
И она старалась собрать всё своё терпение, чтобы дождаться конца этого года.
И читала, читала, читала.

Свои любимые романы, в которых муж ей не отказывал и заказывал пачками.
Она представляла себя на месте героинь.
Думая, как на их месте поступила бы она.
Ах, если бы муж только знал, какие мечты жены он питает, так беспечно выписывая для неё романы.

И вот теперь, когда подходил момент расставания с доверчивым муженьком, Прасковья поймала себя на том, что колеблется.
Так страстно мечтала о свободе, а теперь, когда свобода так близка, она колеблется.

Сначала она думала, что она просто боится за свою репутацию.
Всё же разведённая девушка и просто девушка — две большие разницы.

Не докажешь ведь каждому встречному, что она всё ещё девушка после года брака.
А поверят немногие.
Она и сама бы не поверила.

Но потом Прасковья поняла, что репутация разведённой женщины её мало смущает.
Скорее она находила такую репутацию пикантной, особенно в сочетании с тем фактом, что на самом деле она девушка.

Её натренированное чтением небылиц и ещё более невероятных былей воображение рисовало ей массу пикантных ситуаций, которые могу возникнуть от соседства её девственности с фактом бывшего замужества.

Так почему же тогда она ждала расставания с мужем без того энтузиазма, которого ожидала от себя?

Неужели она, горожанка, успела так привязаться к деревенскому быту?
Но как же театры, балы, салоны, общество поистине блестящих дам и ещё более волнующих кавалеров?

Однако Прасковья вынуждена была признаться, что в случае развода в самом деле будет скучать по деревне мужа.
Непонятно почему, но будет.

И чем её пленила эта деревня?
Красотой ли зари? или яркостью звёзд? Или размахом неба?
Прасковья привыкла видеть небо в расщелине между крышами домов.
А тут… Бескрайнее небо.

И такие странные чувства возникают при виде его огромности.

Или её пленил солнечный лучик, блестящий на крынке?
Или весёлая игра бликов на водной глади речки?

Или треск дров в стужу?

А может песни крестьян?
То такие заунывные, что хоть плач.
То такие разудалые, что сам готов горы свернуть.
То нежные, то лукавые, то вовсе хулиганские и даже непристойные.

Хотя Прасковье ли говорить о пристойности — в её-то романах бывали истории куда непристойнее.
Взять хотя бы Декамерон…

Или Прасковью держит в деревне освоенное таки искусство засолки грибов?
Она ведь в самом деле попробовала.
И ей неожиданно понравилось.

Оказалось, что ничего сложного в этом нет.
А факт, что она сама способна соорудить что-то съедобное — привёл её в полный, хоть и тайный восторг.

Что ни говори, а приятно чувствовать, что ты не пропадёшь.
В смысле — не помрёшь от голода среди продуктов, которые просто не умеешь готовить.

А нянька Дмитрия, которая нянчила ещё его самого, терпеливо и охотно всё объясняла молодой барыне.
И была так с ней ласкова, словно мать.

Хотя как раз родная мать не баловала Прасковью лаской, предпочитая пропадать на тех же балах.
А эта немолодая неграмотная крепостная женщина окутала Прасковью таким теплом, о котором та даже представления не имела.
И тем более не знала, что можно быть такой доброй с чужим человеком.

Ещё Ариша (так звали няньку) между делом вспоминала, каким проказником бывал Димочка в детстве.
Прасковья верила и не верила в это.
Или ей следовало верить поговорке про тихий омут?

«Но так-то он был ребёнком очень ласковым, — добавляла Ариша. — Да и вырос давно. Так что не бойся — тебя он не обидит».

И правда. Её Дмитрий не обижал. Как и других, впрочем.
Его считали добрым барином.
А по мнению Прасковьи — так даже слишком добрым.

Она считала, что он избаловал челядь.
И она не раз думала о том, что навела бы в имении порядок, если бы надумала остаться в нём барыней…

Но главное — своего обещания Дмитрий неукоснительно придерживался.
И это было тем более удивительно, что они спали в одной кровати, как и подобает супругам.
Чтобы челядь не сплетничала.

Но Дмитрий ни разу не повернулся к ней, не протянул руку, не погладил, не заговорил об их договорённости.
А желал ей спокойной ночи — и засыпал сном младенца.

Прасковья этому сначала радовалась, едва веря своему счастью.
Но со временем стала тревожиться.

Раз муж совсем к ней в самом деле не пристаёт — может, она уже подурнела?
Может, она перестала его интересовать как женщина?

Оно конечно и хорошо, что не пристаёт.
Но для женского тщеславия как-то неприятно даже.

Прасковья стала стараться наряжаться тщательнее.
Долго расчёсывала перед мужем свои прекрасные волосы.
И старалась привлечь его внимание множеством других милых невинных мелочей.

Но невинные мелочи не помогали.
Правда, Дима говорил иногда «ты прекрасна, жена моя».
Давай ей понять, что заметил её красоту.
Но только на словах.

А так даже ручку лишний раз не поцелует.
Разве что при слугах.
Да и то так почтительно, словно целует ручку тётушки, а не жены.

Тогда Прасковья задумалась о том, не попробовать ли более тяжёлую артиллерию.
Раз уж она лишена тут общества мужчин, к которому привыкла.

А то так без тренировки можно совсем навык потерять.
Не с мужиками же флиртовать. В смысле — не с крестьянами же.
Значит, остаётся только родной муж.

Хотя с ним ей тоже не особо хотелось флиртовать.
И потому что он не вдохновлял её на флирт.

И потому что она опасалась играть с огнём. — поди в одной кровати спят.
А ну как не выдержит душа поэта.

Да и понятия о порядочности у неё были.
Обещала же не дразнить мужа.

Впрочем, иногда невольно прорывалось желание нравиться хотя бы мужу.
И флирт проскальзывал.

Правда, в ответ на её флирт муж отвечал тоже чем-то вроде флирта.
Но такого тонкого, что Прасковья в замешательстве оставалась и не могла понять — а что это вообще было. И было ли.

В её романах таких тонких игр не было.
А между тем игра с мужем набирала обороты.

Если это вообще было игрой.
Казалось, что муж просто ведёт себя так, как ему свойственно.

Он не делал ничего из того, что делали соблазнители в романах, которые читала Пашенька.
И вообще не казался опасным соблазнителем.

Собственно, именно поэтому она его и не любила.
Поэтому и не хотела за него замуж.
Он казался ей совсем неинтересным, слишком добропорядочным, слишком простым.

И вот… Хотя Дима по-прежнему простой и добропорядочный, но иногда от его слов и взглядом её в жар бросает.

Прасковья решила, что это просто от дефицита мужского общества.
Но нет. Заезжали к ним иногда друзья мужа, вполне бравые офицеры, а то и генералы.

Но муж на их фоне не казался бледнее.
Но что Прасковья в нём нашла — было совершенно непонятно.

Да и нашла ли.
Он был просто очень добрым.
Больше ничего интересного в нём не было.

Он умудрялся запросто приласкать крестьянского сопливого мальчишку или похвалить удачливого на рыбалке подростка.
Те и не отходили от него.

А ещё до безобразия был мягок с женской частью прислуги.
Прасковья считала ниже своего достоинства ревновать мужа к крестьянкам.
Но должен же он понимать, что нужны какие-то рамки, какая-то дистанция.

И всё же со временем Прасковья постаралась понять — есть ли у её мужа связи с крестьянками.
А то может у неё под боком целый выводок потомства Димитрия.
Может он потому так добр к крестьянским детям, что любой может быть его дитём?

Но дети были похоже на своих отцов.
А Дмитрия не удалось ни разу застать с крестьянкой.

По всему получалось, что он не только жену не трогать, но и на других женщин не смотрит.
Это был непонятно и странно.

Неужели он настолько святой человек?
Или так чтит венчанность и узы брака?
Или со здоровьем проблемы?

Хотя последнее было маловероятно.
Здоров Дмитрий был как медведь.

Прасковья имела много поводов увидеть, как вынослив и силён её муж.
Как говорится — на таком только пахать.

В любом случае Прасковья привыкла даже к вечному халату мужа, который не любил сковывать своё тело модными костюмами.

Она тайно думала, что пристрастие к халату объясняет отсутствие пристрастия к светской жизни.
Там в халате не приняли бы.
А ему было влом менять халат на приличное платье.
Ларины-родители-3
— Вы готовы?

— К чему внутренне всполошилась Пашенька.

— Как к чему? К разводу Год прошёл.

— В самом деле?

— Да. Ровно год назад мы обвенчались.

— А… а я думала, что год считается со дня нашего договора.

— Как Вам угодно. Но год прошёл.
Я готов удовлетворить Ваше желание развестись.

Завтра мы выезжаем в Петербург.
Ваше заточение закончилось.
Благодарю Вас от всей души за то, что составили мне компанию в этот год.
И простите великодушно, если что не так.
В том числе потерянный для вашей молодости год.

И Дмитрий вышел, не дожидаясь ответа жены.

***

Паша растерялась.
А затем лихорадочно засобиралась.
Не веря своему счастью.
Она скоро будет в Питере?

Почти в молчании они добрались до столицы.
Побывали на паре приёмов.

Ради такого дела Дмитрий стал облачаться в положенные модой костюмы.
Ну то есть не совсем по последней моде конечно.

Но достаточно прилично выглядел.
Но скорее благодаря тому, что костюм ладно сидел на его фигуре.

Впрочем, Прасковья поймала себя на том, что халат идёт ему больше.
Тем более когда он что-то пишет у себя в кабинете или рисует за мольбертом на веранде или в поле у леса.
Вот как она привыкла к его халату.

Она наблюдала за реакцией на себя.
Старалась понять, какое впечатление производит теперь, когда она постарела на целый год.

По реакции женщин она поняла, что всё не так плохо.
Если есть признаки недовольства — значит, она неплохо выглядит.

И не только потому, что муж не поскупился на приличный наряд для жены.
Но и потому, что у неё весьма приятный цвет лица.
Сказалось пребывание на деревенском воздухе и питание там же.

А реакция мужчин… о, она с нетерпением и страхом ждала эту реакцию.
Хотя понимала, что реакция может быть только весьма сдержанной, поскольку она считается замужней дамой.

Она поймала взгляды, брошенные на её талию.
И с возмущением догадалась, что эти прохвосты пытаются понять — не скрывает ли её чудесное платье подросший животик.

Ах какая жалось, что мода настаивает на ношении платьев со свободной талией.
Иначе с каким удовольствием она затянула бы свою идеальную талию в шёлк и выставила бы напоказ — нате, смотрите, убедитесь, что я не жду дитя, что я свободна для романа.

А вскоре у Прасковьи случился настоящий праздник.
Возникло нечто похожее на предмет её давних частых грёз.

— Наконец-то я понял, что мне напоминают ваши очи, — произнёс томный голос за её спиной.

Прасковья мягко не спеша обернулась, внутренне желая развернуться резко.
Кто же это с ней заговорил?
Какая досада, что сейчас маскарад!

— Звёзды. Свет звёзд.

— Но ведь я в маске.

— Разве маска может скрыть такой лучистый взгляд?

Прасковья уже предвкушала тонкий длительный разговор с автором комплимента.
А может и обмен записочками или договорённость о новой встрече.

Как вдруг кавалер просто шагнул к ней и по-хозяйски обнял за талию.
И оказалось, что ей это не нравится.
Не нравится такая поспешность и бесцеремонность.

— Вы… забываетесь, — прошипела она.

— Наоборот. Я всегда помню, что мне причитается.

— Вам? Вы кто такой вообще?
Как вы смеете? Немедленно отпустите меня.
И тогда я может быть не расскажу о вашей наглости своему мужу.

— Рассказывайте. Это вам не поможет.

— Интересно — почему, — послышался ещё один голос.

Но не успел нахал ответить, как его маска полетела на пол, открывая самодовольную и разозлённую физиономию.
А ещё немного растерявшуюся.

— Что… что вы себе позволяете? Вы знаете, кто я такой? — прохрипел он с крайним негодованием.

— Вы хотите, чтобы о вашем подвиге узнали все остальные?

— Вы об этом пожалеете!

— И что вы сделаете?

-… Вы не попадёте ни в один приличный дом!
Вы не попадёте во дворец!

— Я не попаду в дом, где пристают к женщинам на маскараде?
Я должен об этом горевать?

Мужчина ничего не ответил и выскочил прочь.

А второй мужчина снял маску (конечно это был Дмитрий) и сказал:

— Ну будет прятаться за масками.
Приличным людям прятать нечего.
Ты хочешь тут задержаться ил домой поедешь?

— Ты узнал меня?

— Ещё бы я не узнал свою жену.

— Но как? Я же не сказала, в каком платье буду.

— Очень просто. По походке. По мелодии жестов.

— Кто это был? — кивнула Паша на дверь, в которую выскочил ухажёр.

— Мерзавец.

— Я имею в виду — он наверное важная персона.

— Это неважно.

— Так… Надеюсь, вы понимаете, что дуэлей я не потерплю?
Тем более что они запрещены.

— Вы хотите, чтобы вашего мужа считали трусом?

— Я хочу, чтобы муж у меня был.

— А наш развод?

— Не надо развода.

— Но я снова уеду в деревню.

— Вот и хорошо.

— Паша, всё не так просто. Если он пришлёт секундантов — дуэли быть.

— Моё желание для вас — пустой звук?

— Нет. Но так принято.

— Для кого? Я же знаю, что вы не хотите стать убийцей.

— Значит, быть убитому.

— Замолчите.
И не пришлёт… этот… никаких секундантов — вот увидите.

Ему не нужна огласка. Он же просто трус.
Не станет он рисковать из-за женщины, которую даже не видел.

— Достаточно видеть вас даже в маске, чтобы утратить покой.

— Но вы же не утратили.
Хотя видели в сорочке.

— Вы так уверены в том, что не утратил?

— А разве… вы даже не прикоснулись ко мне за весь год…

— Прикоснулся.

— Ну разве что у руке. Это не считается.

— Для меня этот жест много значил.

— Всё равно. Я другое имею в виду.

— Понимаю… но я давал вам слово.

— Оно сильнее страсти?

— Намного сильнее. Это вопрос чести.

— Едемте домой.
Я слишком долго была к вам несправедлива.
Пора вознаградить ваше терпение.

— Тогда уж мою любовь.

— И вашу любовь тоже.

— Но один нюанс — потерпим до деревни.

— Зачем?

— Пусть наш первенец будет зачат в родовом имении. Это будет ему благословением.

— Вы хотите от меня детей?

— А как же.

— Я не представляю себя матерью.

— Чепуха. Вы будете отличной матерью.
Я видел, как вы возитесь с маленькими.

— Но так то чужие… Они просто… умильные… как котята…

— Ну вот и своих заведём.
Дубровский
— Значит, вы мне отказываете?

— Да.

— Мария Кирилловна, позволю себе напомнить вам, что вы не имеете права отказывать мне.
Я ваш муж перед богом.

— Нет.

— Нет?

— Меня венчали с вами без моего согласия.
И вы знаете это.

Вы знаете, что я не люблю вас.
Я честно призналась вам в этом в письме и просила не жениться на мне.

— Но при недавней встрече с Дубровским вы заступились за меня.
И отказались уйти с ним, уйти от меня.

— Я так поступила от обиды на него.
Что он не успел спасти меня от венчания.
Но теперь я верю, что ему помешали только обстоятельства.

И ещё… я хотела проверить его.
Проверить его благородство и великодушие.

— Проверили?

— Да.

— Ну и как?

— Он — само благородство.

— Пусть так. Но сейчас вы со мной.
И вы станете моей женой.
Хотите вы этого или нет.

— Вы готовы сделать меня женой против моей воли?

— Конечно.
Но я думаю, что вы захотите стать моей женой.

— Не бывать этому.

— Посмотрим.
Сейчас сюда приведут девушку.

— Приведут или сама придёт?

— Приведут.

— А почему не сама придёт?

— Потому что сама она не хочет приходить.
Хоть и крепостная, но дура дурой.
Не понимает, что воля барина - закон.

— Зачем её сюда приводить?

— Я покажу вам, как муж должен поступать с женой.
На её примере.
И вы поймёте, как должна себя вести послушная хорошая жена.

— Не нужно.

— Нужно.
Борька!

— Да, барин.

— Приведите Проську.

— Слушаюсь, барин.

— Князь, не надо.

— Поздно. Теперь будет так, как я решу.

***

Привели рыдающую Проську — совсем юную девушку.

«Ужа не младше ли меня она?» — в ужасе взволнованно подумала Марья Кирилловна, разглядывая совсем юную на вид девушку.

— Разденьте её и уложите, как в прошлый раз, — велел князь.

«Как в прошлый раз?!» — сердце Маши болезненно сжалось от жалости к бедной девушке, для которой это унижение было, оказывается, не первым.

— Слушаюсь, барин, — с непристойными интонациями ответил Борька, словно предвкушал пикантное развлечение.

Проська зарыдала пуще прежнего, совсем взахлёб, но ничего не говорила.

— Князь, прекратите! — властно потребовала Марья Кирилловна ледяным тоном, какого сама от себя не ожидала.

Сказалась деспотичная натура папеньки Кирилла Петровича.
Или это сострадание к девушке так подействовало на неё.

— Вот как? И почему я должен вас послушать? — с удивлением спросил Верейский, но дал слугам знак обождать.

— Прикажите слугам уйти. Потом поговорим.

— Ну попробуем. Борис, уходите все.

— Слушаюсь, барин.
А… куда Проську?

— Куда хотите.

Проська выдала новую порцию рыданий.
Словно имела представление о смысле этих слов.
И этот смысл не обещал ей ничего хорошего.
А совсем даже наоборот.

— Слушаюсь, барин, — радостно кивнул Борька и торопливо повёл девушку прочь на пару с другим слугой.

— Куда её уводят? - мрачно спросила Маша.

— А вам-то какое дело?

— Отвечайте.

— Дорогая моя, вы слишком рано начали здесь командовать.
Напрасно.

Позволю себе напомнить, что единственный господин в этом доме — это я.
И вы тоже находитесь в моём полном распоряжении.

Так что вы хотели мне сказать?
Я отпустил слуг, но в любой момент могу и вернуть, чтобы закончить урок для вас.
Так что поторопитесь с объяснениями.

— Не трогайте девушку, - спокойнее, но твёрдо ответила Маша.

— И с какой стати я должен вас послушаться? - лениво процедил князь.

— Но зачем вам это?

— Странный вопрос...
Я мужчина. Значит, нуждаюсь в женщинах.
И я барин. Значит, все мои девки в моём полном распоряжении.

— Это не по-христиански.
В распоряжении мужчины только жена.

— Да полноте вам.
Уверен, что вы в курсе, что творится в доме вашего батюшки.

Так что не надо тут строить из себя оскорблённую невинность.
Это лицемерие, моя дорогая.

— Над батюшкой у меня нет власти, - упрямо стояла на своём Маша.

— И надо мной у вас власти - тоже нет.
Даже не надейтесь.
Даже ваша молодость и красота на дают вам надо мной власть.

— Конечно нет. Но дело и не во власти.
Я просто подумала, что вам не чужды благородство и милосердие.

— Хм. Неплохо.
Обращение к моему благородству могло бы помочь вам добиться своего.
Но не поможет.

Или вы становитесь моей женой, или ...
Или я возвращаю Проську и на её примере преподаю вам урок обращения с женой.
В присутствии слуг, чтобы эта дура не брыкалась в такой ответственный момент.

— Вы не вернёте девушку.
И меня не тронете. Иначе я...

— Что вы сделаете?

— Я попрошу Дубровского отомстить вам за меня.
Вы знаете, что он сумеет это сделать.

— Какой вздор. За что мне мстить?
Я ваш законный муж.
И имею полное право пользоваться вами так, как мне угодно.

— У Дубровского может быть другое мнение.
Если он узнает, что вы воспользовались мной против моей воли.

— Вы слишком наивны.
И не понимаете, почему он не станет вам помогать.

— И почему же?

— Вы же его оскорбили отказом принять его помощь на дороге.
Он гордец. И не забудет этого.

Он вычеркнул вас из своей жизни.
И тем более не станет за вас мстить.

— Это его не остановит. Он великодушен.

— Есть ещё одна причина, по которой он не отзовётся на ваше просьбу.

— Какая?

— Хм… Не думаю, что вы поймёте, это чисто мужское.
Дело в том, что он думает, что вы уже стали моей женой.
Сомневаюсь, что вы представляете для него интерес после того, как стали чужой женой.

— Вы хотите выяснить, какова позиция Дубровского?

— Вы позабыли, что заступились за меня при встрече с Дубровским?

— Я помню и это, и то, что отказалась с ним идти.
Но я осталась с вами в надежде, что в вас пробудится благородство.

— Я не считаю, что делаю что-то неблагородное, вступая в свои права мужа.

— Вы не муж мне.

— Хватит. Всё давно ясно.
Вы мне отказываете в том, на что я имею право венчанного мужа.

Но я не собираюсь поступать с вами так, как могу поступать с дворовыми девками.
Тех могут держать крепостные.

А мою жену посторонние не должны видеть в такой ситуации.
Значит, мне придётся снова вызвать Проську.

— Хорошо.

— Что это значит?

— Я стану вашей женой.
Только не устраивайте это представление с крепостной.

— Вы в самом деле решились?

— Да.

— Как неожиданно. Но почему?
Неужели дело в том, что вам жаль Проську?

— Что с того, если даже так?

— Вы странная девушка.
Что вам до какой-то крепостной?

— А вы не считаете, что слёзы должны трогать?

— Слёзы? Да ещё и крепостной?
Да полноте вам. Девки и бабы ревут всё время.

Если обращать внимание на все их слёзы, то вообще останешься ни с чем.

— А вы не думали, что им просто есть из-за чего плакать?

— И это говорит дочь Троекурова!
Вы что же, никогда не видели у батюшки плачущих девок?

— А может в том-то и дело, что видела?

— Вот как. Ну тогда что же вы не читали морали батюшке?

— Это бесполезно.

— Ну, а мне тем более бесполезно.
У меня одна мораль — мои интересы. Ясно вам?

— Яснее некуда.

— Итак, мне в жёны досталась странная девушка, которая готова стать женой против своего желания. —

Лишь бы я не тронул какую-то Проську.
Кстати, Вы не в курсе, но всё равно она уже не девица.

— Это не имеет значения.

— Вы удивительная девушка.
Я всё больше рад, что взял вас в жёны.

В вас есть не только юность и редкая красота, но ещё и необыкновенный характер.
Это делает моё приобретение ещё более ценным.
И обладать вами будет ещё слаще, чем я надеялся.

— Тогда поторопитесь обладать.

— О, вы уже торопите меня?
Не стоит, право.
В моём возрасте главная прелесть этих занятий в пикантном общении, в подходе к даме.

— К Проське у вас тоже подход?

— Ну какой к ней может быть подход?
Она просто девка.

Только на то и годится, чтобы раздвинуть ляжки.
Свои свежие толстые ляжки.

— Князь, попрошу вас не выражаться при мне подобным образом.
Тем более о девушках и в таком вопросе.

— Ах да, простите.
Конечно, вы правы. Увлёкся.

Простите старого холостяка. Это от возбуждения.
Обещаю исправиться и впредь выражаться только изысканно.

Так вот, подход мне нужен только при общении с настоящими дамами.
С вами в данном случае.

Поверьте мне, я знаю, как понравиться даме, вызвать её желание, страсть.
У меня большой опыт в этом деле.
И ещё больший успех.

— Вы считаете, что это признание должно возбудить во мне интерес?

— Несомненно. Даже если вы морщите свой носик, всё равно факт опытности мужчины не может не волновать женщину.
Не может не вызывать томления.
Тем более у той девицы.

Хоть я и получил ваше согласие, но я намерен добиться и вашего желания.
И я добьюсь его.

Вызов Проськи был просто пробным камнем.
Мне необязательно овладевать ею при вас даже ради урока.

Мне было просто интересно, как вы себя поведёте.
Вы повели себя весьма любопытно.

Не будем же торопиться.
Уверен, что у нас впереди множество интереснейших моментов вроде этого.
И рано или поздно вы сами упадёте в мои объятия.

— А сейчас? Вы передумали делать меня своей женой?

— Я передумал торопиться.
Первоначальный запал, связанный с долгим ожиданием свадьбы, уже прошёл.

Теперь я вижу, что вы никуда не денетесь.
Вам некуда идти. Ваш дом здесь.

Здесь вас ждут долгие годы с мужем, искусным в обращении с женщинами.
Здесь же вы будете полновластной барыней.

Возможно, что я позволю вам устроить жизнь в имении так, как вы сами того захотите.

Я не стану ни в чём чинить вам преград.
Наслаждайтесь жизнью, моя дорогая.

Можете заниматься музыкой, раз у вас способности к ней.
Когда я завоюю вашу любовь, то мы поедем в Питер и Москву, я похвастаюсь перед всеми красивой молодой женой.

Потом мы поедем за границу.
Можете брать там уроки музыки.

Видите, как я ценю ваши интересы.
Вас ждёт удивительная жизнь рядом со мной.

Все мои богатства — в вашем распоряжении.
От вас же мне нужно совсем немного — ласка и уважение.

На сегодня довольно.
Спокойной ночи, моя дорогая.
Спите спокойно и смотрите свои девические сны.
Подумайте обо всём сказанном.
И готовьтесь к роли жены и барыни.

***

Маша не верила, что Верейский ушёл.
И тут же приняла решение ускользнуть из дома при первой возможности.

Пока ей повезло, но князь мог передумать в любое мгновение.
Кто его знает, что он ещё придумает.

Он уже показал себя любителем странных игр.
Может быть, и вернётся скоро.

Маша заметила, что ей нравится мысль стать барыней огромного поместья.
Но в первую очередь для того, чтобы взять под опеку крепостных, устроить для них нормальную жизнь, в которой девушек не постигнет участь несчастной Проськи.

Но даже ради этого не стоило становиться женой князя.
Не будет добра от власти, полученной ценой бесчестия.

А плотская связь с нелюбимым мужчиной, даже если это венчанный муж — именно бесчестие, противное Богу и природе.

Скорее к Владимиру.
Или хотя бы прочь от князя.

Может, Владимир уже далеко. Решил подальше убраться от тех мест, где его отвергла любимая. Чтобы заглушить горе.

В таком случае ей всё равно нечего терять.
Лучше пропасть в лесу, чем в доме князя.

Но если она не ошиблась во Владимире — то он не бросил её и теперь, не уехал никуда.
И находится где-то недалеко и ждёт от неё знака или зова, готовый прийти на помощь.

Несмотря на то, что она оскорбила его, отказавшись принять его помощь, свободу из его рук на дороге.
Несмотря на то, что он может думать, что она уже не девочка, а жена князя.

Маша торопливо сняла с себя все бриллианты, которыми её обвешала для свадьбы.
И, одевшись потеплее, покинула усадьбу князя.
Дубровский-2
Маша оказалась права.
Дубровский ждал её в лесу.

— Маша! Что ты тут делаешь одна?! — с тревогой и радостью спросил он, увидев её.

— А ты?

— Тебя жду.

— Я же сказала тебе, что между нами всё кончено.

— У меня были основания думать, что ты можешь передумать.
И раз ты здесь — я оказался прав.

— А может я погулять вышла.

— Одна? В таком виде?

— Ладно, ты прав.
Я была не права там на дороге.
Я не должна была отвергать твою помощь.

И теперь я решила уйти от князя к тебе.
Если ты ещё хочешь быть со мной.

А если не хочешь — тогда просто уйти.

— Куда же ты пойдёшь?

— Да хоть куда.

— Маша-Маша, тебя будут искать.

— А тебе это мешает принять меня?

— Нет, что ты. Мне ничего не нужно без тебя.
Вся моя жизнь в тебе.

— Я знаю, как сделать, чтобы меня не искали.

— Как?

— Тут неподалёку есть река. Идём скорее туда.

— Зачем?

— Я оставлю на берегу мои вещи. И все подумают, что я утонула.

— Утопилась?

— Утопилась или утонула, пойдя купаться — какая разница.

— Купаться?

— Ага. Смыть с себя грязь после первой ночи с мужем.

— Что ты говоришь, Маша!

— А мне в самом деле хочется искупаться.
И когда станет теплее — обязательно искупаюсь.

Я в самом деле чувствую себя очень грязной после общения с князем.

— Прости меня…

— За что?

— За то, что это не миновало тебя.

— Что это?

— Ну… грязь.

— Да ладно. Переживу.
Князь оказывается тот ещё развратник.
Никакого уважения к женщинам и даже к жене.

— Он в самом деле знаменит излишествами. Я вспомнил, что слышал о нём.
Слава о его подвигах дошла даже из заграницы.

— Да? Оно и ясно…

— Маша, Машенька, как мне жаль, что я не спас тебя от его лап.
Ну почему, почему ты не согласилась сразу сбежать со мной.

— Потому что тогда тебя считали бы похитителем жены князя.

— Ну и пусть. Зато ты не попала бы в его лапы.

— Нет, так лучше. Теперь никто не знает, что я с тобой сбежала.

— Зато тебе пришлось с князем…

— Что пришлось? О чём ты подумал?

— Ну как… Он же твой муж…

— Объелся груш.
Не муж он мне.
У нас ничего не было из того, что должно быть у супругов.

— Ничего?

— Кроме грязного разговора.
Потом я расскажу тебе.

— Не может быть. Это чудо.
Значит, князь не тронул тебя?

— Нет.

— А, понятно. Не иначе как это его знаменитые излишества помешали ему.

— Ты о чём? Мне он сказал, что не притронется ко мне, пока не добьётся моего желания.

— Ага, как же. Машка, он просто не смог. Как мужчина.
Сама посуди — его возраст, подагра, да ещё и образ жизни. Понимаешь?

— Нет.

— Потом объясню. Ты просто не знаешь пока.

— Вот и река!
Ну всё, прощай, Маша Троекурова-Верейская.

Да здравствует Маша Дубровская.
Или лучше не Маша, а… Володя, как меня назвать?

— Нимфа. Или нимфетка. Или… дай подумать. Не спеши.

— Ладно, побуду немного без имени. Звать меня пока никак.

— А в чём ты… в чём ты будешь пока?

— А узелок этот на что?
Я захватила тут немного одежонки. Пока этим обойдусь.

— Да, надо будет тебе найти нормальную одежду.
И вообще как-то устраивать нашу жизнь.

— Знаешь, я на любую жизнь согласна.
Хоть крестьянкой, хоть в лесу.

Лишь бы не под князем.
Он мне барыней предлагал стать, обещал везти за границу, хозяйничать в его имении.

— А тебя не прельстило?

— Прельстило. Возможность людей поберечь.
Но… не такой ценой. Не ценой жизни с князем.

— Маша, спасибо тебе.
Я обещаю, я постараюсь сделать твою жизнь хорошей.

— Я знаю.

— Может, мы сначала выберемся за границу. Найдём новые документы.
И под чужими именами заживём новой жизнью.

— Да, тебе не впервой.

— Вот именно. И деньги у меня есть.
Ты же знаешь.

Награбленные, конечно, но не у праведников.
А себе я лишнего не брал и не возьму.

Я теперь не такой мот, как раньше. И в карты не играю больше.
А когда-нибудь может и в Россию вернёмся.

— Да, хорошо бы. А то Сашенька скучать по мне будет.

— Мы передадим ему весточку, что ты жива.
Потом. Через годик.
Дубровский-3
— Как хорошо-то, — в который раз повторяла Маша, шагая по предрассветному лесу и всё дальше удаляясь от реки, где она оставила одёжки невесты. — В первый раз чувствую такую свободу.

Нет больше Маши, никому ничего я больше не должна.
Никто не будет меня искать.
Ой!

— Осторожнее! — взволнованно взмолился Владимир, подхватывая едва не упавшую Машу.

— Спасибо.

— У тебя холодные руки. Замёрзла?

— Нет, что ты.
У меня такое чувство, что я теперь не могу замёрзнуть.

— И всё же одеть пока мой кафтан.
Не застудись.

— Спасибо, не надо.

— Маша, пожалуйста.

— А ты?

— А мне всё равно жарко.

— Жарко?

— Да, очень.

— Отчего?

— От того, что ты рядом. И теперь… моя?

— Твоя. Только твоя.

— Не упрямься, одевай.

***

Владимир отпустил руки Маши, которые согревал.
И торопливо снял кафтан с себя, чтобы укутать в него Машу.

— Тепло?

— Да, очень.

— То-то ты разрумянилась.
…Маша, ты такая красивая.
Я говорил тебе это?

— Нет, — зачарованно прошептала Маша, не в силах отвести взгляд от очей любимого и теперь такого близкого.

— Как не хочется убирать руки с твоих плеч…

— Можешь не убирать.

— Но тогда я… сделаю этими руками ещё что-нибудь.

— Сделай.

— Маша… я не знаю, когда мы сможем обвенчаться.
Тем более что ты уже венчана.

— И именно поэтому знаю, что это ничего не значит.
Если венчаны без любви — это всё равно что не венчаны.

И наоборот…
Если есть любовь… это важнее, чем венчание.
Это и есть венчание перед Богом.

— И всё же.

— А давай купим документы уже венчанных супругов.

— Хорошая идея. Попробуем.

— Владимир… поцелуй меня. Если хочешь.

— Здесь?

— Здесь. Под светом утренней звезды.
Пока она не исчезла.

— Это Венера.

— Тем более.
Я так рада, что князь… не смог, как ты говоришь.
Так боялась, что придётся стать его женой.

И поклялась себе, что, если Бог даст ещё раз свидеться с тобой…
То сразу без промедления отдать тебе то, что принадлежит тебе по праву любимого и желанного.

Князь старый, а главное — недобрый.
А ты…

— А я?

— А ты благородный, добрый, отважный, умный… Красивый.
Ты способен к музыке и в танцах, ты был добрым терпеливым учителем для Сашеньки.
И… я надеюсь, что ты будешь так же добр и ко мне. Ведь будешь?

— Буду, конечно буду.
Будь по-твоему, Машенька.

***

С этими словами Владимир положил горячие ладони на щёки Маши, которая тут же сжала веки, наслаждаясь прикосновением любимого.
А затем поцеловала по очереди обе ладони.

Владимир осторожно коснулся губами прохладных свежих губ девушки.
И, повинуясь жажде, коснулся снова. И ещё раз.

Жажда становилась всё требовательнее.
А губы Маши всё ярче и теплее.
И так доверчиво приоткрывались при встрече с его губами.

Он заглянул в глаза Маши.
Они сияли счастьем, доверием, стремлением к сближению.

И Владимир сдался.
Прижав к себе трепещущую девушку, впился в мягкие алые уста, чутко внимая её состоянию.

Затем кафтан полетел на землю, чтобы стать ложем влюблённых.
Которым уже точно не было прохладно.

Встречая податливость и полное согласие девушки с его действиями, Дубровский распалялся ещё больше.

И тем сильнее собирал волю, стараясь прислушиваться к Маше, не пропустить момент, когда она попросит остановиться.
Если попросит.

Недели очарованности, ожиданий, надежд, горечи, безнадёжности, отчаяния сконцентрировались сейчас, и заставляли его торопиться.
И в то же время быть аккуратным, чтобы не разочаровать любимую.

Быть очень, очень нежным, чтобы она не пожалела о том, что ради него бросила надёжную обеспеченную жизнь.
Что бросилась в такую неизвестность, что это было равносильно тому, как если бы она в самом деле в омут бросилась.

К его удивлению и облегчению, ему удалось не охладить её пыл.
Он не замечал в ней недоумения или досады, или обиды.

Наоборот, она выглядела всё более довольной и счастливой.
Всё более расслабленной и послушной ему.

Даже когда её могла бы охватить девическая стыдливость или робость.
Но она наоборот словно торжествовала, переходя очередные рубежи при сближении.

Приближаясь к самому последнему рубежу.
Тому, после которого нет возврата к девичеству.

И даже когда она закусила губу в момент окончательной сдачи любимому, главным в её настроении оставалось это торжество.

Торжество, что получилось так, как она хотела.
Так, как должно было быть.

Что ею овладевает нежный и желанный.
Что она, её молодость, её невинность достались любимому и достойному.

Вопреки судьбе, которая обвенчала её с Верейским.
Вопреки воле отца.

Вопреки желанию пожилого сластолюбца получить молоденькую жену, отняв её у суженого.
Которого ранее её отец лишил имени, имения, родителя.

— Довольно? — спросил Дубровский, страдая от желания наслаждаться девической свежестью и теснотой Маши и от страха, что Маша страдает от его пыла.

— Можешь продолжать, — в полузабытьи шептала Маша, покорённая волшебством близости с любимым и желанным.

Эти слова звучали как приказ, как благословение.
И Владимир продолжал.

Со всей осторожностью, на которую был способен, нежно и медленно, стараясь ласкать тесноту тела любимой.
Вкладывая в каждое своё движение всю свою любовь, всю благодарность ей.

Но всё же продолжал.
Подчиняясь непреодолимому стремлению к заветному финалу.

Пока не достиг самого острого момента.
Когда этот момент наступил, он уже было думал, что умрёт от наслаждения.

Чувствуя, как из него выбрасывается семя, он из последних сил он старался хотя бы не распластаться на Маше.
А дождаться, когда его тело исторгнет последнюю порцию семени, чтобы затем вытянуться рядом, а не сверху.

Наконец поток, который казался бесконечным, как жизнь, иссяк.
И Владимир смог, но уже в полном изнеможении, освободить Машино тело от своего веса.

В последний момент он успел прикрыть сосуд любви своей нареченной и увидеть в её счастливых глазах отражение Венеры.

А на небе Венера погасла ещё до того, как Владимир отдышался.
Но своё дело она уже сделала — обвенчала влюблённых, благословила своими лучами рождение новой пары.
И вероятное зачатие новой жизни, возникшей в любви, а не в венчанном насилии.

И теперь утренняя звезда могла с чувством выполненного долга погаснуть до следующей, вечерней зари.

***

Как только Владимир смог, снова коснулся губ Маши.
Выражая в этом прикосновении не только благодарность и любовь, но и тревогу.
И ища ответа на волнующие его вопросы.

— Ты сможешь идти? — спросил Владимир Машу, боясь, что был недостаточно аккуратен для девушки. И слишком жаден и нетерпелив.

— Да. С тобой хоть на край света.
Спасибо, что поверил мне и сделал своей женой.
Капитанская дочка
— Спасительница моя, — проникновенно произнёс Петя, нежно гладя жену. — Хозяйка всей моей жизни.

— Полноте вам, Пётр Андреевич.
Какая я вам хозяйка. Это вы мне муж и хозяин.

— Ещё чего. Да если бы не ты, не твоя смелость, то меня уже и на свете-то не было бы.

— Так и меня не было бы, если бы не ваше заступничество.

— Ладно, уговорила.
Так и быть, квиты мы.

— Пётр Андреевич, дозвольте спросить.

— Спрашивай, что хочешь.
Не испрашивая дозволения.

— Вот вы всё ласкаете меня, словно я дитя.

— Тебе это не нравится?

— Мне это очень нравится.

— Тогда к чему ты об этом заговорила?

— Не знаю, как и сказать даже.

— Говори, как есть, счастье моё.
Какие могут быть секреты между мужем и женой.

— Хорошо… Почему вы себя не порадуете?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему не пользуетесь правами мужа в опочивальне?

— Маша… неужели ты сама об этом решилась заговорить?

— Простите, если что не так.

— Да нет, почему же не так.
Просто не ожидал, что именно ты первая об этом заговоришь.
Я ведь сам собирался, но всё никак не мог решиться.

— Почему же? Это же ваше право.

— Да какое там право.
Я потому и не решался, что не знал, как повести такой разговор.

— Ну вот и заговорили.

— Да, заговорили…
Маша, Машенька, я очень тебя люблю и очень хочу быть твоим мужем.

Но каждый раз, когда мне хочется прикоснуться к тебе как-то интимнее, чем при наших нежных сердечных поцелуях, меня останавливает какое-то сомнение.
Я спрашиваю себя — а не оскорбит ли тебя моя ласка.

***
Маша покраснела, но твёрдо заявила:

— Пётр Андреевич, вы мой муж.
Причём очень любимый.

Поэтому никакие ваши ласки не могут меня оскорбить.
Делать вашу жизнь приятнее и радостнее — мой долг и моё женское призвание.

— Ну… если ты так считаешь…

— Да, Пётр Андреевич. Я так считаю.

— Ну спасибо тебе, милая.
Я знал, что мне досталась нежнейшая жена.
Но даже не надеялся, что настолько добрая.

— Да какая же это доброта, Пётр Андреевич.
Обыкновенное это дело для жены.
Составить счастие любимого мужа.

— Ну хорошо. Составляй.
Но расскажи мне сама, как ты это себе представляешь.

— А что тут рассказывать?
Жена должна просто покорствовать всем желаниям мужа.

— А ещё?

— А чего же боле?

— Машенька, вот ты сказала, что я должен себя радовать и пользоваться правами мужа в опочивальне.
А знаешь ли ты, что это за права?

— Конечно.

— Тогда уточни.

— Неужели об этом и говорить можно?

— А почему же нельзя?
Мы же муж и жена. Нам всё можно.

— Я уже говорила. Покорствовать желаниям мужа.

— Это я помню.
А вот скажи мне — каких действий ты от меня ждёшь.
Ты ведь какие-то конкретные действия предлагаешь делать?

— Ох, Пётр Андреевич… да как об этом говорить-то.

— Пока не скажешь — ничего не сделаю.

— Ну как же так…

— А как иначе?
А вдруг я сделаю что-то не то?
Что-то такое, что тебе не понравится.

Как мы тогда дальше жить будем?
Я же никакой обиды не хочу чинить своей любимой жене.

— Стыдно мне говорить об этом, Петя…
Не приучена я об этом говорить.

— Полноте, душа моя.
Разве надо стыдиться желания порадовать любимого мужа?

— Нет.

— Ну тогда говори.

— Хорошо, я попробую…
Вы же видели женщин, ожидающих дитя.

— Да.

— Ну вот. А то место, через которое дитя появляется на свет, муж должен сначала… ну вы же понимаете, о чём я?

— Догадываюсь, — со всей серьёзностию ответствовал Петя, изо всех сил стараясь скрыть улыбку, которая неистово просилась на свободу.
Ему было так радостно, что хотелось смеяться от радости.

— Ну вот…

— Я правильно тебя понимаю — ты разрешаешь своему мужу дотрагиваться до того места, через которое появляется дитя?

— Если вы того пожелаете, — эхом отозвалась Маша, страдая от этого разговора.

— Машенька, я очень этого желаю.

— Тогда чего же вы ждёте?

— Чего жду?.. — Гринёв сделал вид, что глубоко задумался. —
Наверное, чтобы и ты тоже этого пожелала так же, как и я…
Да, точно.

— Я? — совсем растерялась Машенька, не ожидавшая такого поворота.

— Да, Машенька.

— Но… как же мне этого тоже пожелать?
…Хотя я и так этого желаю.

Вам же от этого хорошо будет.
Значит, и я этого хочу. Да, точно.

— Нет-нет, этого мало, Машенька.

— А чего же ещё?

— Тебе нравится, когда я беру тебя за руку?

— Да.

— А когда касаюсь твоих уст моими?

— Да, да.

— Ты хочешь этого?

— Да.

— А там внизу ты чувствуешь такое же желание моей ласки?

— Я? Там? ... Пока не знаю.

— О, значит, ты не чувствуешь.
Иначе ты это знала бы.

Поверь мне.
Это ни с чем не спутать. И невозможно не заметить.

И именно этого мы будем ждать.
Когда там внизу тебе захочется моей ласки так же, как твоим устам.

— Но как же так… Пётр Андреевич.

— Только так.
Когда ты почувствуешь там внизу такое же желание моей ласки, какое чувствуешь на губах — тогда и займёмся тем местом, через которое появляется дитя.

— Да когда же я его почувствую-то.

— Даже не знаю. Но будем ждать.

— Но я не хочу, чтобы вы лишались радости.

— А я и не лишусь.
Моей радостью будет твоё желание.

— Ах, Пётр Андреевич… уж не знаю, то ли это, что нужно…

— Продолжай...

— Но когда… встречаются наши уста… иногда мне кажется… кажется…

— Что тебе кажется, любовь моя? — с безмерной нежностию спросил Гринёв, легко касаясь её уст, чтобы помочь ей найти слова и осознать ощущения.

— Что… там… становится так… тепло.

— Тепло? Да это ведь то, что нужно.

— Правда?

— Конечно. Так и должно быть. Именно тепло.
И сладко. Тебе сладостно становится там внизу?

— Да… Даже очень… И такая тяжесть приятная.
Только…

— Только что?

— Как будто тянет немного.

— Чудесно, просто чудесно.

— Правда?

— Конечно.

— А ещё… а ещё начинает казаться, что было бы очень правильно и приятно соединиться… как муж с женой.

— Всё правильно тебе кажется.

— Значит, мы уже можем попробовать соединиться?

— Думаю, что можем, — снова серьёзно и степенно ответил Гринёв, скрывая свой восторг, чтобы не смутить им ненароком свою стеснительную жену.

— Тогда… пробуйте.
Капитанская дочка-2
— Машенька, раз уж ты дозволяешь мне такое важное дело, то может быть дозволишь и подготовить тебя к нему?

— Конечно. А как?

— Я должен сделать то, что делает младенец.

— Не поняла.

— Как питается младенец?

— Сосёт грудь…
Но неужели…

— Без этого нельзя ниже.

— Ну раз так…

— Только так.

— Тогда конечно…

— Что конечно?

— Можете сделать это.

— Маша, а может не надо? Если это для тебя слишком тяжело, то не будем подвергать тебя такому испытанию.

Маша покачала головой в знак отказа от отказа.
И, не глядя на мужа, спустила сорочку.

— Машенька, — ахнул Гринёв, впервые любующийся сокровищами жены. — Ты богиня.

Маша была не в силах выговорить ответ, а может и осознать его.

Гринёв решил, что надо срочно избавлять милую жену от природной стеснительности.
И что его действия и её удовольствие от них могут быстрее помочь в этом деле, чем разговоры.

А потому он со всей доступной ему деликатностью стал гладить грудь жены.
И затем понемногу добавлять ласки губами и языком.

Маша была в таком шоке, что сначала даже не краснела.
Гринёв поражался впечатлительности жены.

Но в то же время она его раззадоривала и вызывала страстное желание пусть терпеливо, но победить стеснительность и добиться полной свободы и лёгкости жены в принятии его ласк.

Наконец, ответом ему стал глубокий вздох Маши.

— Что же вы со мной делаете-то, — потрясённо прошептала девушка.

— Нравится? — с надеждой спросил Петя.
С такой искренней и взволнованно-чуткой надеждой, что даже Маша невольно улыбнулась.

— Ох, Пётр Андреевич, — выговорила она разве что не сквозь слёзы, — не то слово.

— Вот и чУдно. А как у тебя после этого там внизу?

— Что?

— Ну, мы же хотели подготовить тебя к соединению.

— Ах это…

— Ну так что? Что ты теперь чувствуешь там?

— Теперь я думаю, порядочная ли я девушка, если чувствую то, что я чувствую, - непосредственно вздохнула Маша.

— Конечно порядочная.
Но что ты чувствуешь-то?

- Тяжесть ещё больше. Просто невыносимая.
И ... жар такой.

- Маша, это желание.
Я ведь прав?
В тебе усилилось желание нашей близости?

- Да. Это плохо?

- Нет конечно.
Желать мужа - это очень порядочно.
Наверное, ты совсем готова.
Можно мне проверить.

— Конечно.

— Ты знаешь, как я собираюсь проверять?

— Нет.

— Машенька, я должен погладить тебя там.

— Там?!

— Хотя это необязательно.

— Тогда лучше не надо.

— Конечно не надо.
Но тогда и с соединением немного ещё подождём.
Может, когда-то ты передумаешь.

— Как хотите. Но с соединением можно и не ждать.

— Ты согласна на соединение, но при этом в ужасе от мысли просто погладить?

— Я не в ужасе.

— А я не Пётр Гринёв.

— Петруша, прости. Не могу я пока.

— Хорошо, хорошо. Руками не трону. Только главным.
Хотя знаешь... Ты такая трепетная, что я боюсь делать то, чего не может выдержать твоя трепетная душа.
Ты уверена, что выдержишь соединение?

— Уверена.

— И не ради долга жены?

— Не ради.

— Ох, Маша. Боюсь, что ты не представляешь подробностей соединения.

— Это неважно. С вами мне ничего не страшно.

— Хорошо, Мария Ивановна. Давайте сделаем это.
Но обещайте мне не терпеть нестерпимого.
И сообщить мне о невозможности терпеть.

— Хорошо, Пётр Андреевич.

— Тогда снимай сорочку.

— Как же без сорочки.

— А как в сорочке?

— Одну секунду…

Маша натянула верх сорочки обратно на грудь и стыдливо потянула вверх подол.

— Так можно?

— Ну можно и так пока.
Так… Маша, я послушаю твоё сердце.

Гринёв положил ладонь на рёбра Маши.

— Это просто невозможно.
Что же ты так волнуешься-то.
Маша, давай отложим.

— Не надо. Мне надоело волноваться. Хочу, чтобы всё уже случилось.

— Надо же. Ну будь по-твоему.

— Что ты делаешь?

— То, на чём ты настаивала.

— Я думала, что…

— Что ты думала?

— Что это просто туда…

— Вводится?

— Д-да.

— Так и есть. Но сначала я должен Этим просто поласкать мою жену.
Отдав этим дань любви и уважения ей.
И её будущему материнству.

— Ну если так…

— Только так, Машенька.

— Петруша, ты такой ласковый.

— Тогда попробуй принять орудие моей ласки в том месте, «откуда появляется дитя».

***

есть там - https://ficbook.net/readfic/4734398