Совок. Наша компания

84 «Совок».  Наша компания.

                Когда дети пошли в школу, у нас постепенно сформировалась компания, с которой мы проводили субботы и воскресения. Дети у нас были примерно одного возраста, и мы для них устраивали празднование дней рождения и сами по поводам и без поводов собирались то у одних, то у других поужинать, попить вино, поболтать. Вино старались привезти из Москвы, водку и коньяк  покупали на месте. Если встреча была по поводу, то не только болтали, но и танцевали, и пели, а если без повода, то спокойно философствовали в дословном значении этого слова, т.е. купались в мудрости бесплодной болтовни.
У Кутумовых, Тарасенко и Рахиловых были моторные лодки. Они увлекались рыбалкой, при поездках с ними на Волгу я играл с детьми и был костровым. У Тарасенко и Рахилова Михаила были автомобили, нас приглашали на тихую охоту за грибами, за полевой ягодой. Рита удивительно хорошо видела грибы. Зрение у меня хорошее – единица с хвостиком, и я не дальтоник, но я не выделяю грибы из пестрого ковра листьев и травы, а Рита каким-то чутьем их обнаруживала. Как шутила Лина Тарасенко: «Маргарита даже на асфальте грибы найдет».
С Линой был забавный случай. Юра бегает по лесу в поисках грибов не далеко от машины, где Лина тихонько пасется с сыном. Ей надоело, и она решила идти к машине. Юра перестал их слышать и стал кричать:
- Лина, ты где?
- Я к машине пошла.
- Лина, не ходи к машине, стой на месте, – она, оказывается, пошла в противоположную от машины сторону.
Коллега Данильченко рассказывает, что к ним на дачу заглянула пара с просьбой помочь найти машину. Они на какой-то просеке остановились, стали искать грибы, и так заискались, что потеряли машину. Сослуживец сел с ними на свою машину и поехали они по просекам, и у одной из них, между деревьями  нашли оставленный там автомобиль.               
Это была обычная, ну, самая что ни на есть обычная серая жизнь, сверкающая для нас всеми цветами радуги спокойная, материально обеспеченная, свободная от страха за свое будущее жизнь обывателей, т.е. народа.
Волновало ли нас при этом положение в стране? Да, мы были патриотами, и нам было досадно наше катастрофическое отставание в вычислительной технике, вообще в электронике и наши неудачи в космосе. По этому поводу мы печально шутили, что наши руководители, как Лина, заблудились в чаще реформ, и, как грибники, не могут найти машину, которая бы вывезла нас из лужи, в которой мы оказались.
Часть свободного времени наша компания проводила в поездках на «личную» картошку.
 Заводским работникам выделяли землю для выращивания картошки и землю для выращивания бахчи. Землю совхозы выделяли по разнарядке из Обкома бесплатно – земля была общенародной собственностью. Платили мы только за весеннюю вспашку и боронование. Стоило это очень немного. Сторожей нанимали из заводских работников, администрация нанятых сторожей на лето освобождала от работы.  Завод выделял по одному разу на каждую операцию транспорт для посадки, прополки, окучивания, для сбора и вывоза урожая. Свои машины были у единиц.
 Абсолютное большинство к выращиванию своей картошки относилось серьезно, это было большое экономическое подспорье. Иначе бы не брали.
Трудолюбивые свой труд ценили: работать, так работать. Земли под картошку брали не менее пяти соток, все полевые работы проводили в срок, никаких сорняков у них на полях не было, и урожаи были хорошие. Картошку некоторые выращивали не только для себя на весь год, до нового урожая, но и  на продажу. На бахче, кроме арбузов и дынь, выращивали лук, морковь, и тоже часть урожая шла на продажу. Те, кто относился к бахче серьезно, высаживали в поле помидоры и огурцы. Интересно, что в поле они росли без полива и были особенно ароматны и вкусны, но, чтобы огурчики собрать зелененькими, надо было бахчу посещать своевременно, а не только тогда, когда выделят транспорт. Те, у кого не было своего автомобиля, добирались на общественном транспорте до ближайшего к полю места, а дальше, иногда по несколько километров, шли пешком (проезд на общественном транспорте стоил копейки).
Два раза, не попав по каким-то обстоятельствам на прополку при организованном выезде, я с детьми ходил на картошку пешком. Один раз, когда поле было у Крутогорок, мы доехали до Курумоча и по бугру вдоль лесополосы, а затем через лес пошли на поле, до которого от Курумоча было километров шесть. Это не была дорога на картошку, это не было преодолением расстояния – это была прогулка. Мы шли не спеша, любуясь  открывающимися с бугра волжскими далями. Мне нравились эти походы – мы беседовали.
Второй раз поле было на бугре над Соком недалеко от Вислой Дубравы, километрах в пяти от Большой Царевщины (п. Волжского). На этом поле мы проводили эксперимент. Часть поля засадили хорошими клубнями, часть половинками клубней, часть мелкими клубнями, а часть картофельными очистками – шкурками с глазками. Лето было настолько засушливым, что урожай на всех трех участочках был мал. Может быть, поэтому он был одинаков.
Мы земли брали немного – две – три сотки. Удовольствие получали от совместных с друзьями обедов на лоне природы после работы в поле. Хорошим урожаем считали 2 мешка с сотки (100 кг.), но большей частью урожай был меньше, и мы после сбора урожая  картошку докупали у тех, кто ее выращивал на продажу. Картошка, купленная у частников, лежала без признаков гнили до нового урожая.
На своих субботних или воскресных посиделках мы болтали обо всем. Это были знаменитые «кухонные» посиделки, начиная от Хрущева и до Горбачева, но на кухнях мы никогда не собирались – кухни были очень маленькие. Мы нормально накрывали стол колбаской, селедочкой, сырком и каким-нибудь мясным горячим блюдом – котлеткой, сосиской, курочкой или рыбкой с картошкой; летом закусывали салатом из свежих огурцов, помидор и лука; зимой – салатом «Оливье», соленым огурчиком, соленым помидорчиком, квашеной капусткой. Никаких изысков, нормальный ужин с добавлением колбаски, сырка и винца. Основным блюдом была болтовня.
За столом Володя Сударушкин и Радимир Гребенников «запели» об особенностях употребляемых нами в то время коньяков «Плиски» и «Бренди». Я даже эпитетов не помню, настолько мне это было безразлично, помню только «мягкий» какой-то аромат, какой-то привкус. Не разговор безразличен, а коньяк. Коньяк и коньяк. А вот разговор меня развеселил. Я взял четыре рюмки, налил в них коньяки и под рюмки положил бумажки с названием, чистой стороной бумажки вверх. Велел пробовать, сравнивать и потом на бумажке поставить «Б» или «П».
Оба знатока и ценителя ошиблись. Водку от коньяка, я думаю, они бы отличили, но не проверял. И водку, и коньяк мы употребляли, как приправу к беседам. Выходило примерно по бутылке на человека в месяц. Вино жены пили с нашей помощью, и тоже выходило примерно по бутылке вина на бутылку водки.
В основном мы говорили о политике, о работе и об искусстве. Радимир был дока в искусстве, Юра в политике, Владимир в пиве и термодинамике, другой Владимир в тонкости знал рыбную ловлю и иногда даже ловил(!), и нам приносил. В те времена журналисты – может быть, судя по себе и своим товарищам, «шутили» что наши люди на работе говорят о женщинах, а дома о работе. Так вот, люди, с которыми я был близок, ни на работе, ни дома не сплетничали и интимных тем не касались никогда. На то они и интимные. Если мы и «мыли косточки», так это косточки наших правителей во главе с Генсеком. Они постоянно боролись с нашим отставанием под аккомпанемент своих же речей о победной поступи социализма по планете, так что поводов для юмора, для насмешек и для  раздумий было более чем достаточно.
Мы ловили все критическое, появляющееся в печати. Я сохранил Роман-Газету с повестью Крутилина «Липяги» только за несколько критических фраз. Всем сердцем воспринял «Один день Ивана Денисовича». В то же примерно время вышла повесть Дьякова о том, как сидели в сталинском лагере те, кто сам до этого сажал и те, кто освящал эти деяния. Дьякова я прочитал с полным равнодушием. Ну и пусть бы друг друга сажали, только бы людей не трогали, а вот Иван Денисович-то за что пострадал, он-то причем?
Хрущев освободил нас от страха беспричинного ареста по политическим мотивам. При Сталине высшее руководство столько натерпелось страха, что после его смерти никаких  превентивных репрессий быть уже не могло.  Болтовня «на кухне», беседа друг с другом в трамвае, обмен мнениями на работе на любые темы не были причинами для преследования. Можно было писать любые письма с критикой в ЦК партии, в газеты;  на них приходили подробные ответы – разъяснения. «Мели Емеля – твоя неделя».
К критике переживаемого момента я отношусь более чем НЕ сдержанно: и в хвост и в гриву. А вот к истории  отношусь я очень сдержанно. Что было, то было, и нельзя прошлое коверкать в угоду настоящему. Особенно меня огорчало очернение в любой форме революционной эпохи и ее деятелей, которые жертвовали СВОЕЙ  свободой ради свободы народа. До Революции это были: Свердлов, Киров, Бухарин, Сталин, Дзержинский (БЫЛИ, тогда). После революции это были: Буковский, Новодворская, Алексеева, Даниэль, Синявский. Между прочим, ни Сталина, ни Дзержинского, ни Даниэля, ни Синявского в участке и при допросах следователи не били (по свидетельству жены кого-то из них, недавно опубликованному на радио).