Совок. Наша компания продолжение

                Судачим об искусстве.
Я часто сидел за одним столом со сводным братом Алины, который, то ли, был вхож за кулисы театра на Таганке, то ли сиживал за одним столом с тем, кто был вхож за эти кулисы. Так что о театре я знал не только из критических публикаций о нем.
Попасть в этот театр было очень трудно, а мне очень хотелось. Я мог надеяться только на случайное приобретение билетов. И мне дважды удалось побывать в нем, и именно на тех спектаклях, которые меня особенно интересовали. Это «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду и «Мать» по Горькому. Мне было совершенно безразлично, как ставится та или иная пьеса на современные или классические темы. Лежат ли там актеры на полу или стоят на голове, висят ли они на решетках или на лестницах, вниз головой или вверх головой. Но я очень опасался, что Любимов может сделать что-либо непотребное из святого. Мои опасения оказались напрасными. Своими изысками он только подчеркнул, оттенил народную драму. Я присоединился к тем, кто считает Любимова выдающимся режиссером. 

Примерно в эти годы на Управе организовали кино-клуб «Ракурс», в рамках которого в кинотеатре «Космос» демонстрировались фильмы, относимые к «высокому» искусству. Мы посмотрели фильмы Тарковского «Андрей Рублев», «Сталкер», «Солярис», «Зеркало». Из зарубежных фильмов остались в памяти названия: «Восемь с половиной», «Репетиция оркестра». Из зарубежных имен – имя Феллини. От фильма «Репетиция оркестра» в памяти осталось не только название. Сам фильм на меня произвел большое впечатление – когда музыка способна поглотить все.
В «Рублеве» Тарковский гениально (или занятно?), (занятно или талантливо?) «здорово!» описал нашу многовековую действительность: творить по вдохновению, решимость делать  на авось –  авось да что-либо получится (вроде прекрасного колокола, отлитого по наитию).  И получалось! Но талантов на руках не носили.
На единственных сеансах каждого из этих фильмов в семисот местном зале присутствовало человек по двадцать. Стоило ли ради этой кучки тратить большие народные средства на создание таких фильмов? Фильм «Зеркало» как будто для меня снят, как будто лично для меня, но стоит ли нас принимать во внимание?
Советская власть, по закваске творцов революции, еще следовала принципу, по которому «искусство должно принадлежать народу», и стремилась поднять народ до восприятия «высокого» искусства, делая его доступным. Так финансировались совершенно не кассовые фильмы Тарковского. Не создав ни одного популярного фильма, Тарковский покинул Россию. Велика ли для нас потеря? Интересно, сейчас создать не кассовый фильм любого художественного уровня хотя бы теоретически возможно?
Конечно, можно было такие фильмы демонстрировать в кинозалах для «эстетов», с ценой билета в 100 раз выше, чем в обычных кинотеатрах, чтобы их производство было рентабельным, но тогда уж точно «трудящиеся» их бы не увидели. И «Зеркало» я бы не увидел – 100 р. ни за какие «душевные коврижки»  я бы не отдал. Безусловно, хочется, чтобы идея «Сталкера» как-то задела массы. Ведь идея фундаментальная: не надо у людей отнимать надежду, можно всем обещать при выполнении ритуала избавление от беды, а самому попробовать невозможно – вдруг не избавишься, и тогда рухнет последняя надежда. Но снаряд, выпущенный Тарковским, пролетел мимо, не задел он массы.
Все фильмы Тарковского, снятые в Союзе, хороши, но не принял их адресат. Я надеюсь, Тарковский человек порядочный, и фильмы адресовал народу, а не куче.
Довелось мне посмотреть и фильм, снятый Тарковским за рубежом. После этого фильма Тарковский упал в моих глазах. В этом фильме Тарковский сочувствует психозу, охватившему жителей дома из-за угрозы гибели от атомной бомбы. Это был чисто конъюнктурный фильм. Было бы достойно имени Тарковского, если бы он смеялся над этим психозом – над психозом боязни смерти. Для тех, кто умер, смерти нет – их тело лишено чувств воспринимающих реальность, смерть это реальность для оставшихся  живых. Для них это или потеря близкого, или избавление от неудобств. А коллективная смерть в атомном пекле и эту опасность снимает.
Захар, Валя, Женя, я пишу не учебник, я с вами делюсь своим мнением, но есть мнение, что шедевры создаются для узкого круга людей, называющих себя элитой, которые, поддерживая художников, обеспечивают развитие культуры.
Став взрослыми, вы сами определите свой взгляд на эти вещи. Как, с развитием, благодаря элите, культуры, изменился человек за 6 тысяч лет. Как изменился человек; не жизнь, не быт, а человек.

Компактно живущая в пределах Управленческого заводская интеллигенция в поисках духовной разрядки самоорганизовалась в некоторое подобие искусствоведческого клуба. При доме культуры был хороший кружок фотолюбителей, который на равных участвовал в междугородных выставках. Обсуждение работ иногда сопровождалось скромным многолюдным застольем. Люда Захардяева и Валя Печенкина пытались обустроить некоторое подобие салонов, иногда с чаепитием при свечах, где кто-то серьезно обсуждал, а кто-то ради забавы трепался о фильмах, о музыке, об изобразительном искусстве.
Регулярное посещение художественных выставок в Москве давало пищу для оживленных обменов мнениями. Суждения были самые разные, для посторонней публики они не предназначались, поэтому могли быть безответственны. Часто в них преобладало стремление озадачить собеседника. Но были среди нас и «правильные» ценители, которые строго придерживались, принятой в данный момент в мире искусства моде, «любить» модерн. Любитель модерна хвалится:
- В Пушкинском музее на Волхонке мне удалось купить репродукции Матисса.
Тут же в него вцепились острословы и «злопыхатели»:
- И самые прекрасные с его «Красной комнатой»?
- Вероятно, для того, чтобы в домашней коллекции они были для показа детям шизофрении.
- Или насмешки над ценителями.
Истинный ценитель не на шутку сердится:
- Весь мир считает Матисса выдающимся художником.
- Не весь. Я считаю выдающимся Лактионова.
- Красочно изобразил появление выдающихся художников нового времени Анре Моруа в рассказе «Рождение знаменитости» рассказом о том, как художник не мог добиться признания, пока не нарушил перспективу, не исказил пропорции и не сделал краски ядовитыми.
- А  во всем мире это называют авангардом.
- Ну, это прямо, как про Матисса и его Красную комнату.
- Я согласен с термином «Модернизм», потому что модернизировать можно плохое в хорошее и хорошее в плохое, а авангард, все же, подразумевает движение вперед.
    - Как пресловутый Черный квадрат?
     - «Черный квадрат» Малевича это уже вторичное, первичными являются черный треугольник и черный круг. Все остальное в «творчестве» всяких «истов» или «измов», вроде портретов из геометрических фигур, или номерные комбинации этих фигур, это уже эпигонство.
- Вот так, для потомков время стирает смысл, заложенный предками. Малевич намалевал черный квадрат не как геометрическую фигуру, а как отражение глубокого философского смысла. Он написал его, и выставил на выставке, поместив картину в правом верхнем углу помещения – в красном углу, где должна висеть икона, крича этим, что Бога нет, что Бога убили, и вместо Бога теперь черная дыра в пустоту, в никуда.
- Если об этом сейчас будут говорить экскурсоводы на Крымской набережной, то мракобесы, не поняв смысла, увязанного со временем, заставят картину убрать.
- Сейчас модным стал примитив: «Ах, какая прелесть, настоящий примитивизм».
- Мода, это смерть искусства. Когда появляется мода, искусство умирает.

Мне довелось быть в Манеже на выставке стран Народной демократии и наших Республик, кажется, посвященной  юбилею в 57 году. Манеж был поделен на отсеки для каждой страны и каждой нашей республике. По всем отсекам люди, проходя, окидывали взглядом экспозицию, изредка останавливаясь у той или другой картины, и шли дальше. В Польском же отсеке было трудно протолкнуться, спорщики старались друг друга перекричать. Впервые в Союзе было показано то, что я бы, в отличие от живописи фотографической назвал бы «Плакатной». И мне довелось при этом первом у нас показе быть!
А через много лет в выставочном зале на Кузнецком Мосту был сплошь модерн, и только две картины были написаны добротно, но смотреть на них было неинтересно, они пришли из Х1Х века. Я поделился впечатлением с друзьями
- Значит, все-таки, авангард?
- И, все-таки, не авангард. У себя дома я только бы те две картины повесил. Мазня интересна, как нечто новое, странное, несуразное, но эстетическое удовольствие дома принесли бы только те пейзажные картины. Болото в сумерках.
- Сейчас, когда цветная фотография воспроизводит натуру в любом масштабе, нелепо стремиться, титаническим трудом воспроизвести натуру, «как на фотографии», вот и ищут ту тропинку, которая ведет дальше.
       В своей компании жуем, пьем, закусываем и болтаем. Не авторы картин нас интересуют, а друзья и их мнения о каком-либо предмете, как мнение об осине или о подосиновике.
- Конечно, такие шедевры, как «Бурлаки» Репина, «Заседание сельской ячейки» Чепцова, «Новоселье» Петрова Водкина, «Письмо с фронта» Лактионова появляются редко и пустоту надо чем-то заполнить.
- Петрова Водкина в одну кучу с Репиным….
- Меня поражает индивидуальность каждого образа на этих картинах. Впрочем, виноват, в Новоселье я ценю и историзм –  запечатлен символ исторических перемен.
- А мне на  выставках запомнились «Безымянные высоты» Яблонской, «Саженцы» Мурадяна и «Размытые корни» автора забыл. Внимание к ним названия привлекают
- Хм… их ценность от названия зависит?
- Да, конечно. Помните картину Мане «Завтрак на траве». Картина пошлая – голые бабы перед мужиками во фраках, а вот если бы ей дать название «Власть денег», то картина бы приобрела гражданскую значимость.
- Господи, да там совсем другая мысль.
- Мысли там меньше, чем пошлости.
- Ну и черт с ней, я просто как пример назвал ее.  Так и здесь «Саженцы» – ничего не значащая группа подростков, а вот дал название «Саженцы», и картина заиграла. «Безымянные высоты» – несколько полукружий почти одинакового цвета, пейзажем и не мнится, но вспоминаешь военную песню: «… нас оставалось только трое … у незнакомого поселка, на безымянной высоте», и отсутствие пейзажа на пейзажной картине не просто заиграло, а загремело. Так и размытые корни и дохлая рыбина на берегу, но мимо мчится катер на подводных крыльях, и совсем другие корни видятся.
- Если картине нужно название, чтобы она «загремела», то это и есть плакат.
Не в раз шли такие беседы: они перемежались с разговорами о заводских делах, с болтовней о политике, с насмешками над политиками, над собой, над действительностью, ни один штрих которой не вызывал у нас одобрения. Теперь и Хрущева, и Брежнева можно было называть их собственными именами. Высказывай любое свое мнение, только не агитируй и не организуйся. Очень редкие шаги того или иного руководителя заслуживали нашего с ними согласия.
- Мне довелось увидеть картину «Геологи», кажется Никонова, у которой Хрущев топал ногами.
Перед этим картину с таким же названием я видел в Куйбышеве. Едут на грузовиках геологи по покрытой лужами лесной дороге. Машина застряла – увязла в грязи по ступицу. Из кабины вышла женщина с ребеночком, стоит, ждет, а мужчины стараются вытащить машину. Ясно, что машину вытащат, и никто не унывает. Картина выполнена с безупречным соблюдением законов перспективы, деревья и грязь выписаны с мельчайшими подробностями. Картина лаковая,  лаковая и героически оптимистичная
- К подвигам зовет? Скорее, внимания не привлекает.
- Да ведь привлекла, я, как бы, оказался рядом с этими мужиками.
- …..
- Вообще-то, меня поразил дуэт этой картины с висевшей напротив неё другой картиной, где за столом сидят три прелестные девушки, весело болтающие со стоящим перед ними парнем, недавно демобилизованным из армии. Одна из них стала женой этого парня, и вот глухой платок на голове и тяжелые кирзовые сапоги. Впрочем, это моя фантазия, может, и авторы разные. На картине Никонова даже намека нет на перспективу. На полотне нарисован зигзаг,  по которому поднимаются  вьючные лошади и геологи, а один из них сидит на камне и рассматривает на своей ноге ботинок с оторванной от носка до середины ступни подошвой, рядом стоят двое. Ему сочувствуют, но что делать? Может веревкой подвязать до привала? И такая досада и безнадежность на всех трех лицах, что «пропади все пропадом». Понятно негодование Хрущева – никакого оптимизма, – но для того, кто мерил ногами километры, только это и есть реализм, хотя, может быть, и не «социалистический».
- Можно до хрипоты спорить о том, в какой картине больше реализма.
- Это авангард, хоть и без соблюдения перспективы, и подлинный духовный реализм, но если бы не Хрущев, я бы, возможно, на этот плакат не обратил бы внимания.
- Молодым художникам хочется хоть чем-нибудь выделиться, хочется пробовать. Нелепо сметать их самодеятельные выстави бульдозерами.
- Да всем хочется нового, а не только художникам.