Одна из жизней одного из людей

    Человеку с простреленной головой жить не просто. Особенно если она прострелена насквозь, между двумя полушариями. Сопротивление ветра меньше конечно при ходьбе или беге – это плюс, но в остальном… В целом такой человек похож на рыбу с ресницами. Вечное немое Ом у складок склизких рыбьих губ. Вибрация, тактильность, прикосновение – вот язык рыб. Пытаясь говорить не на своем языке рыба начинает гнить, а гниет она, как известно, с головы. То есть рыба в данном случае сама себе проблема, что составляет всю суть ее жизни. Довольно об этом.
    Сотрясение мозга не беда для человека с простреленной головой, впрочем как и любой ушиб или травма головы, так что бить его бесполезно, поэтому его никто не бьет. Никто не видел, чтобы кто-нибудь когда-либо ругался с ним. Он всегда молчит и раскрытыми почти немигающими глазами смотрит в окно. Можно ошибочно подумать, что он сочувствует идеологии дзен-буддизма, но этого в нем просто не было.
    Круг его посетителей был небольшим. Четыре-пять человек, где я был четвертым или пятым. Его друзья часто говорили о своей жизни, спрашивали, даже порой со слезами что-то требовали. Один из них все время целовал его в губы, трогал его руки, ноги – не знаю, что там у них было. Этот человек может был её мужем или отцом когда-то. Да, это была девушка. Велика сила преждевременных выводов, если подумать.
    Её день был очень прост и неизменен. Завтрак, душ, просмотр телевизора, обед, сон, время посетителей, просмотр телевизора, ужин, душ, сон. Ах да, и окно, постоянное окно. Я приходил, молча смотрел на улицу отведенные два часа, в которые много думал или писал что-то, слушал музыку с больничного граммофона, если приносил пластинки. Она совершенно мне не мешала, даже скрашивала, наполняла одиночество чем-то. Все думали я её друг или родственник, но нет. Я впервые увидел её, когда побывал здесь сам однажды, очень давно. Осознанно помню наши две или три встречи. Остальные может и не были, был бред – он всё съедал по своим правилам. Потом я часто смотрел с ней в окно, когда стало легче, лучше… не знаю как. Память сильно пострадала и приходилось склеивать её разрозненные болезнью пазлы морем книг, фильмов и музыки. Как заново научиться чувствовать запахи или тепло. Великое! Не побоюсь. Великое удовольствие осознавать, что снова их чувствуешь – в моём случае помнишь. Я много думал, что всегда летал в воспоминаниях прошлого или грёзах будущего, но никогда не жил в настоящем, не знаю как оно даже случалось со мной. Я – это момент настоящего, момент, мгновение, рождённое прошлым и направленное в будущее, но я есть то, что есть сейчас. Это не умаляет роли других двух звеньев триады ни на йоту. Бесценный опыт, нестареющее чувство, облачная фантазия. Как долго пришлось к этому идти. Помню осознал это во время сеанса в отделении гипербарической оксигенации (из разговора двух женщин:
«А если зубы металлические их вынимать перед тем, как ложиться?
– Если вынимаются  - вынимайте»).
    Барокамера хороша тем, что в ней звук извне сведен к минимуму. Обволакивающее шипение кислорода – для тех, кто понимает. Легко и многомысленно по началу с переходом в сон – лучшее место для медитации, если признаться. Этот момент между смолкающим круговоротом мыслей и сном близок к нирване наверное. «Вперед, Бодхистаттва!» - пел один безумец. Правда спал один я, мне кажется, остальные буравили мыслью металлический кокон гудящей машины. Опять не туда. Так вот.
    Наши оконные просмотры стали яснее, отчетливее что ли. Укоренялись в голове, моей точно.  Однажды я два дня не пил таблетки и на третий посмотрел в дыру через затылок на её голове, как через телескоп. Мой взор должен был попасть на улицу, но увидел нечто другое: сталкивающиеся галактики со взрывом и пожиранием планет в вечном танце вселенной и оттуда её глаза, доселе красивые, а здесь демонические, волчьи, первобытные, черт его знает. После этого мы не виделись с неделю. Я лежал и смотрел в потолок. Познавательно, если без фармакологии. Больше я не смотрел в эту дыру и сидел так, чтобы её не было видно.
    Эта девушка была по-своему красива, без намёка на эталон или фундаментальность в визуальном плане. Смесь разных этносов проглядывала порой и исчезала в её тупом, немигающем взгляде. Может однажды здесь была глубина, или высота, или хотя бы постоянство – меня это не заботило. Прострелить так голову в расцвете жизни можно или от глупости, или от излишнего ума – думали все наверное. Если бы я много думал, то может был бы солидарен с этим мнением, но думал я мало, к счастью.
    Свой последний припадок отчётливо помню случился со мной возле её палаты, откуда с криками медсестёр выгоняли полураздетого мужчину крепкие санитары. Того мужчину, что целовал её губы, руки, ноги каждый раз. Я ничего не понял, но в голове лопнуло что-то соединяющее с реальностью и всё. Потом почти месяц смеющиеся узоры давно небелёного потолка. Забвение. Знакомо ли оно вам? Сочувствую.
    Дальше стало совсем хорошо. Шесть месяцев и назад, в жизнь. «До свидания» - сказал я ей, войдя в палату, прощаясь. То ли свет так падал, то ли последние тени болезни оставляли меня, но готов поклясться, что увидел, как краешек её рта дёрнулся в попытке улыбнуться. Может это тоже причина, по которой я навещал её после. У меня нет ответа на вопросы, касающиеся её. Незаполнимый пробел незнания моего разума. Он подчинялся одному из законов, что физики называют неоспоримыми, как я думаю. Раз так, я и не спорил, вспоминается.
    «Угадайте пульс. Делаем ставки» - кричал врач. «70! 72! 69!» - кричали медсёстры. «Опять 72. Ничего не понимаю. Господа, это самая постоянная женщина, которую я знаю» - прокричал врач.
    Я снова принёс книги и пластинку. Считаю лишними биографические подробности моего знакомого. Что? Как? Какая разница?.. Максимум моих дел в отношении него – пластырь телесного цвета на его лбу. Так спокойнее. Страх быть затянутым в эту чёрную дыру растаял, как и все фобии. Страх оказывается рудимент человека, в этом я убедился. Я уходил и отклеивал пластырь. Ей ничего – мне так обычнее. Несколько месяцев я делал такие визиты, но понимал, что это  не на долго. Хотя привычка вещь сильная.
    С каждым месяцем моя работоспособность росла медленно, но верно. Количество тетрадных листов умертвляла уже геометрическая прогрессия. Я стал замечать, что возле её рта всё сильнее пробивается мимическая морщинка – как если долго улыбаешься. Я списал по ещё лености ума всё на время, хотя странная мысль поселилась в моей голове. Теперь я снова обрёл ненормальность – пытался обнаружить её улыбку резким поворотом шеи: всё тщетно. Это продолжалось недолго, хотя было утомительно. Однажды я уснул в комнате посетителей и увидел странный сон: она шла по ночному полю, издавая свечение своим отверстием в голове, как фонарь или маяк. По колено зашла в воду в белой сорочке и остановилась, будто забыв что-то. Не поворачивая лица она поманила кого-то жестом и из-под воды стали выплывать такие же бледные, а потом всё ярче огоньки, образовав вокруг неё кольцо белого света. Всплеск! – и сорочка упала на воду, а на том месте, где была её голова, красовалась оголённая луна. Сентиментальный, суеверный, пугающий и такой близкий, как из детства, сон. «Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?». Мне, по-видимому, на тот момент.
        Ясно помню, как стал рассуждать вслух. С каждым визитом всё больше. Так она стала моим слушателем. Заметка того времени: «Молчание… Что может быть лучше?». Заметка спустя несколько месяцев: «Молчание… В задницу молчание!». Как рождается требовательность? Хотите знать? Если человек разумен и честен с собой и другими, то по-видимому во сне, больше никак. Я наверное много спал в то время, поскольку стал отцом-героем, как мне кажется. Все пороки приобретённые или есть врождённые? Задумайтесь. Задумались о прошлом? Тогда мне смешно от вас и вас очень жаль. Попробуйте испачкать что-либо и убрать за собой. Очевидно какие действия займут меньше времени. Знаю лишь, что человек слаб. Дальше легко рисовать, когда есть краски (ребячество весь абзац, кроме трёх первых предложений. Характеристика того времени зато, много софистики).
    Прошлое говорило о ней сухо и научно, будущее рождало уйму иллюзий и неясностей, настоящее мёртвым телом догнивало в усыпальнице – так вернее всего. Наверное забыть себя как целостное «Я» и значит быть моментом настоящего. Она в силу себя самой как вдруг появившейся данности растворялась во всём вокруг. Я же всё растворял в себе – оттого и ширился. Кто из нас более мудр? Пусть решит тот, кто более мудр.
    В любом случае пути наши и без того разные и далёкие стали отличаться друг от друга настолько, что посылали привет с противоположных полюсов Земли. Помню и свою первую злость. Глупее я не был бы даже тогда, если в детстве обмочился бы при крещении в этот таз с освящённой водой. Но человек безграничен в своих ошибках, что уж тут.
    «Сумма требовательности и глупости равна чему? Я спрашиваю чему?» - так говорят в моей голове школьные учителя моего прошлого. А я краснею и молчу. Сейчас же могу ответить: ничему хорошему и достойному. Я пишу всё это не идеализируя и не принижая ни одной детали, наконец-то. Любая попытка отказаться от чего-либо заставляет вас падать в вечное сражение с этим. Пишу как помню. Голова холодна, как и все внутренности – придёт время.
    Относиться ко всему происходящему серьёзно я стал, когда вновь придя к ней увидел человека во всём чёрном, отходящего от её кресла в комнате посетителей и слезу, словно извиняющуюся за своё падение на её щеке. Глаза пусты и бестревожны. На улице пасмурно.
    «Мне хоть скажи! Что молчишь-то?! Ведь какая радость тебе, если я знаю, что ты всё понимаешь!» - кричала мысль внутри. Прошу прощения, снаружи. Было раз. Никто не слышал. Хотя никто и все это одинаково по сути?
    Улыбка, морщинка, слеза – непререкаемые аргументы для любого врача. Что поделать, пришлось самому стать врачом.
    «Господин Шейдер, спасибо за курс фармацевтической теории» - и точка.
    Много книг, много мыслей – их давать глупым людям  очень глупо, поверьте.
    Я узнал, что эффект от выстрела оказался схожим с лоботомической процедурой. Такие люди растут на грядках у любого домовитого огородника. Безнадёжность ситуации скорее лишь разожгла мой интерес и я принялся за дело. Каждый вечер я проводил с ней, много говорил, показывал, изображал перфомансы даже, но всё без толку. Музыка… Даже её великая сила не заставила дёрнуться ни один мускул на её лице. Кинопроектор полетел с чётвертого этажа и разбился вдребезги. А однажды я принёс две бутылки вина и здорово напился с досады в её присутствии, уверяя в конце, что на этот раз уж точно последняя встреча.
    Дни шли, забирая силы и надежды. Когда они успели родиться? В голове пусто на этот счёт. Я – обычный человек, ослёпленный пороками и страстями. Так наверное. Истина проста: нет желаний – нет препятствий к ним, но человек потому так и зовётся, что имеет желания, иначе его звали бы Христос, Аллах, Кришна. Беда не в их наличии, а в самом человеке – в степени его жадности. Да уж…
    Я есть совокупность слов? Поступков? Знаний? По какому критерию меня можно судить? Жаль лишь, что слово, поступок и знание у одного и того же человека слишком часто различны в своих проявлениях в зависимости от ситуативных и временных характеристик. Я развиваюсь, меняюсь, но я не обладаю свойством текучести. Я во многом фундаментален, как и все, без исключений – всё остальное фальш лживых слов. Знание, поступок, слово живы сейчас потому же, почему и секунду назад.
    Кто мы без прошлого? Объясните другим, что вы сгусток энергии, парящий в материальной оболочке среди всеобщего хаоса. Я кстати и увиделся с ней благодаря таким мыслям в моей голове, по-моему.
    Итак, череда скучных посещений и ни к чему не приводящих поисков поселила во мне отчаяние. Природная леность надуманного барчука с вынужденной борьбой за остатки сознания – да, значит скука.
    Встречи стали более редкими, как и мысли о ней. В последний раз придя в комнату посетителей я не застал уже ни её, ни её кресла. Я справился у медсестры о ней, в ответ на что получил удивлённый взгляд и непонятный набор слов. От её врача я узнал об ужасной истории, что мой друг (как его лучше назвать я не знаю) задохнулся во сне. «Разучилась дышать как все. Что-то близкое асфиксии испытала, только убаюкивающее, колыбельное» - сказал врач. Она, как оказалось, воткнула две пробки из-под вина в оба отверстия своей головы и легла спать. Могу лишь добавить, что в комнате её палаты был найден дневник, где среди кучи вырванных листов остались лишь два заголовка: первый – Как прострелить голову и умереть? – сделанный несколько лет назад, и последний – Как залатать простреленную голову и жить дальше? – в день моего очередного визита.
Февраль 2016 г.