Гнев богов

Небольшой, потрепанный бурями и просоленный волнами юркий остроносый корабль спешит домой. Его широкий белый парус трепещет на ветру, нарисованные на борту голубые дельфины то и дело ныряют, вскоре снова показываясь на поверхности. Команда усиленно налегает на весла, но ни веселых песен, ни смачных шуток не слышно на палубе.
Никон взволнованно расхаживает вдоль борта. На обветренном лице его следы усталости, но черные глаза пытливо всматриваются вдаль. Там, укрытый в тени лесистых склонов, стоит его родной дом. Красочные фрески, изображающие торжественные процессии и игры с быком, нанесены на стены лучшим мастером Крита. Здание с портиком и колоннами открыто солнцу и радости, и именно там сейчас находятся его жена и сын.
Тревожные вести несут мореплаватели. Путь их пролегал через остров Стронгилла, до коего от возлюбленного Крита рукой подать. Своими глазами наблюдали там гнев Гефеста. Дрожание земной тверди, подземный гул, обильное курение дымов над уснувшим, казалось, кратером. Все это вызвало трепет в закаленных сердцах. А не успеешь оглянуться, как рука могучего бога и до дома дотянется — слишком близко они. Долго ли до беды?
Все ближе и ближе родимый берег. Вот нос корабля ткнулся в песок, и Никон, перемахнув через борт, кричит людям:
— Скорее! Заберите семьи свои, с вечерней зарей отходим!
И, не дожидаясь более, он стремится вверх по холмистому берегу. Базилик, шалфей и ромашка стелются ему под ноги. Мелькают кривобокие финиковые пальмы.
А дома его совсем и не ждут. Еще долгие недели должно было путешествие их продлиться. Весело смеются рабыни, переговариваются, помогая хозяйке управляться с делами. Старик-слуга объясняет что-то меньшему сыну Никона, указывая на олеандр. Тот сосредоточенно внимает.
Никон, не чуя под собой ног, вбегает стремительно, и все взоры тотчас устремляются на него. Всклокоченные смоляные волосы с проседью, дикий взгляд черных глаз пугают домочадцев.
— Что случилось, батюшка? — спрашивает старший сын, двенадцатилетний отрок.
Чует сердце его, что дело плохо. Никогда он прежде не видел отца таким. Никон кашляет и обводит потрясенные лица цепким взглядом.
— Скорее, собирайтесь все. Не берите с собою лишних вещей, только самое необходимое. Мы уходим. Всё.
Словно разом пелена с лица мира падает. Оживают люди, гомонят, бегают. Никон твердым шагом направляется в покои жены.
— Гефест гневается, — объясняет он. — Бери скорее детей, жена, да поспеши ко мне на корабль. Времени совсем уже нет.
Женщина прикладывает руку к обнаженной груди. Молода она еще, видят боги. Разве хочется умирать? Вопрошает тихо:
— Куда же мы?
— К брату, в Фивы. Собирайся, жена.
Вот касается уже раскаленное солнце голубой воды. С вечерним отливом быстрый корабль отчаливает, стремясь поскорее слиться с горизонтом.
А небо такое пронзительно-ясное…

Словно придавленная, притихшая, лежит природа. Не шелохнется листик, не крикнет чайка. Волны лениво плещутся о берег. Мальчик лет десяти, прищурив глаз, наблюдает за движением солнца. Выгоревшие каштановые кудри липнут к высокому лбу. Он нетерпеливо откидывает их.
«Что такое? — размышляет с недоумением. — Кажется, прилив давно должен был начаться, а вода и вовсе куда-то ушла».
Вновь, приставив руку к глазам, всматривается Матиас в горизонт. Что такое? Будто видит там, вдали…
— Волна! Волна!
Кричит надрывно, что есть сил, а не слышит никто. Да и кому услышать? Берег пустынен.
А волна страшна. Никогда прежде таких не видал он. Четверть стадия в высоту, если не больше. Ноги Матиаса приросли к земле. Что делать? Куда бежать? Как спастись от такой воды?
— За что гневаешься, Посейдон? — хрипит он сдавленно.
А черная волна закрывает небо. Бушует, пенится. Понимает Матиас, что пришел конец. Вдруг, откуда ни возьмись, за спиной раздается пронзительный женский визг, и звук этот действует на него, как удар бича. Как призыв к жизни.
— Скорее беги! — кричит он, сам не видя кому.
И, сорвавшись с места, быстрее выпущенного опытной рукой копья устремляется вверх по склону. Вперед. Скорее. Только там и можно еще найти надежду.
Все бежит он. Ноги путаются, в глазах темнеет. Вдруг видит — на пути стоит кипарис. Высокий, крепкий. Матиас хватается за ветку и лезет вверх. Руки сдирает в кровь. Еще выше. Вот уже почти у самой кроны. Хватается руками, ногами и замирает. Глаза распахнуты широко, в зрачках ужас. Подобна гигантской горе волна. Вот накрыла она уже берег, смыв разом корабли и лодчонки, и движется неумолимо дальше. Носятся щепки, барахтаются в пене люди, звери. Не лают уже собаки, лишь лапами бьют отчаянно. Невысокий кособокий, ветхий домишко снесла в единый миг, даже не заметив. Ломаются кроны деревьев, словно тонкие щепки.
Матиас уже и не дышит. Тело болит от напряжения так, что уже нет мочи. Не в силах более смотреть, зажмуривает глаза. Набирает воздуха в грудь. Надо удержаться. Надо уцелеть. Надо, Матиас!

Тьма закрыла небо. Подняв глаза, Алексина видит надвигающуюся стену пепла высотой, кажется, почти до неба. Она клубится где-то там, где, должно быть, бывали разве одни лишь боги. Даже птицам не долететь. И в этой стене не видно просветов.
Содрогнувшись, срывается с места Алексина и бежит со всех ног к дому. Длинная цветастая юбка колоколом плещется на бегу, бьется о ноги.
— Скорее, закрывайте окна и двери! — кричит она.
Рабы и дети кидаются в разные стороны. Затворяют двери, ставят ставни на окна. Собаку и коз загоняют в дом. Отчаянно блеют они, не понимая, в чем дело. А зловещая стена все ближе. Вот совсем уже не видно света.
Алексина повязывает детям тряпки на лица. Пав перед алтарем Геры, молится истово:
— Умерь, великая, страшный гнев своего сына. Сжалься…
Шепчут домашние слова молитвы. Только одно и остается им — ждать…

Распахнув объятия, встречает Адраст брата.
— Вести о бедствии долетели до нас.
— Боги гневаются, — отвечает Никон и отирает лоб. С трудом верит, что успели они. — Волна такая поднялась, что насилу выбрались. А если б промедлили чуть — тут-то нам и конец. Вырванные с корнями гиганты, словно щепки, летали по морю.
Торопит Никона брат:
— Давай скорее, проходи в дом. Отдышись, выпей вина, а после все подробно расскажешь. Теперь уж некуда торопиться. Сюда, небось, не достанет.

Несколько дней стояла над Критом глухая ночь. Не всходило солнце, не светила луна. Боги небесные и подземные, за что прогневались? Почему покинули?
Толстым серым покрывалом укрыта земля. Не видать ни расписанных любящей рукой домов, ни изумрудной зелени. Что не смыло водой, то погибло под пеплом. Не скоро еще расцветет на критской земле цветок и родится хлеб. Не кричат теперь птицы, не колышутся травы. Где-то вдоль берега, утопая почти, бредет Матиас. Если уж не погиб от воды, то теперь умирать и вовсе не с руки.
— Надо выбираться, — решает мальчик и вглядывается сосредоточенно в горизонт.
Где-то там отныне быть его дому.

— Надо выбираться, — решает Алексина.
Двери не открыть. Убирают ставни с окон верхнего этажа. А там…
Толстым серым слоем пепла устлана земля. Лишь только кроны деревьев поверх торчат. Как же быть им? Алексина обнимает детей.
— Что будем делать, матушка? — вопрошает сын.
На суровом лице ребенка ни следа страха, что бушует внутри. Вот он — ее надежда и опора. Вместе не пропадут.

И кричит где-то жалобно в небесах чайка над погибшим Критом.