Любовь и ненависть - продолжение 11, гл. I

Танины подружки бывшие: Раиса, Нонна, Галина - оказались дьявольски хороши! В интеллектуальном плане, вестимо. А вы чего подумали? Их тройственный союз был, что называется, не разлей вода. Вместе учились, вместе прогуливали, вместе делили пищу и кров. Они уже второй год снимали у сварливой хозяйки тесную меблированную однокомнатку недалеко от нашего института. Мне дали скрипучую раскладушку, теплое шерстяное одеяло и поселили подальше от их греховных мыслей на кухню. Там я появлялся вечерами, после не очень тяжелой работы на стройке. Иногда они пускали и в свою спальню, но только для того, чтобы сыграть с ними партию-другую в карты. Однажды Нонна и Галя проигрались нам с Раей в пух и прах, а играли мы на… но, эта другая история и мы её как-нибудь в ином формате опишем.


К концу переменчивой осени я навестил родителей и успокоил их тем, что жив-здоров и у меня все в порядке, насколько можно было считать ту сложившуюся ситуацию порядочной. Отец приболел и собирался лечь в стационар на полное медицинское обследование. Он поговорил со мной по душам и я обещал ему никогда их больше не огорчать, что не заброшу учебу и многое-многое другое, вполне реализуемое. Общаться с мамой мне искони было сложнее, чем с ним. Я никогда не стал бы ее любимчиком. Мы с ней слишком похожи. И цветом глаз, и темпераментом, и даже характерами. Она любила нас обоих сыновей, жалея хлеще брата моего (царствие ему небесное!), он был душевным, покладистым малым, а я - ёжистым самодуром. При всем при том, я её обожаю и ценю, как лучшую на свете маму, потому что, в самое трудное для нашей семьи время, она бралась за любую работу, абы нас с братом накормить досыта, да одеть и обуть в новое. Но, из ложной женской солидарности, моя родная мать была не на моей, а на той стороне баррикад, считая, что во всем и всегда виноваты мужчины. К сожалению, эта самая распространенная позиция деревенских тружениц и мне уже впредь понятно отчего: патриархальные устои евроазийской цивилизации, в основном, и крестьянский уклад "Домостроя", в частности, первопричина нашей с ней дисгармонии. Простые женщины хотят простого счастья, а до любви заветной им дела нет.


В Энске, в самом продвинутом кинематографе имени Григория Котовского, демонстрировались кассовые, широкоформатные картины и так как там работал знакомый мне киномеханик, Александр Ш., сокурсник и безутешный поклонник хитромудрой женушки, раз-другой я их смотрел не из зрительного зала, а из ультрасовременной аппаратной, угощаясь горячим чаем и искренним гостеприимством рослого очкарика. Когда-то, под моим пологим тренерством, он участвовал вместе с моей еще “невестой” в очередном, институтском КВН-е, подарив мне на память полдюжины обрамленных портретов кинодив и пару шестикрылых английских фраз и, несмотря на то, что их тогда вздули, как цуциков, оставил о себе приятное воспоминание своей добропорядочностью. О его неравнодушии к ней распространялась сама Татьяна, насмехаясь над неуклюжими попытками своего коллеги обратить на себя её внимание. “Что ж, - говорю ему я, - дорога на Берлин открыта, делай ей предложение, может статься, теперь не откажет!” Это Сашу не забавляло, а вгоняло в заметную краску. Признаться, мне тоже не было весело оттого, что с нами случилось. Да и ей, насмешнице, наверно, стало уже не до смеха...

Вечерний сеанс закончился. Александр остался доматывать на большие алюминиевые бобины шосткинскую кинопленку, а я заторопился к своим заповедным девчонкам. Мы пожали друг другу руки и расстались на срок, оказалось, – на век. Сашу с тех пор я ни разу не видел. Подозреваю, счастлив. Отчего бы ему не быть счастливым? Таких парней умные бабы ценят; что глупым шмарам не дано их понять, в принципе, к лучшему – натуральная селекция хомо сапиенс - "идиётов" поменьше будет!..

На улице от скользкой гранитной вымостки поддувало холодом. Выпал первый снег. У освещенного входа в кинотеатр зазывал ярко-красочный анонс советского блокбастера “Экипаж”, в то время как на экране моей собственной жизни все фильмы проецировались до ужаса чёрно-белыми. Ведь со своей сизокрылой Любовью я переписывался также, как Ленин с Инессой Арманд, восполняя её долгое отсутствие чтением праведных, каллиграфически выверенных, но очень скупых строк. Подобных писем накопилось с полтора десятка... Моя безукоризненная в гендерных отношениях девушка была далеко не мастер словесности, она любила сердцем и душой, а слова… А слова – всего лишь слова...


Когда у "новомученицы" Татьяны начало обрисовываться брюшко, в антураже моей никчемной персоны стали разворачиваться новые, в достаточной степени предвидимые события. Чьи-то наблюдательные зенки увидели меня выходящим из ресторана в компании моих задорных покровительниц-девиц и им тоже вскоре не поздоровалось. Целенаправленно распространили о нас маразматические измышления. Дошло до того, что вызвали их родителей в деканат на беседу "про то, что этично и то, что неприлично". А девицам-то было не 16, а далеко за 20! У Раисы и раньше случались карамболи с деканатом, теперича вообще зауважали и взяли строптивицу на карандаш: "...смотри, не забывайся, девочка, скоро выпускные!" Даже их безобидной подружке Галине, зачем-то, в присутствии родителя, пригрозили пальчиком. Только Нонну, пока суд да дело, не тронули, - при её комплекции было бесполезно стращать, сама любого напугала бы насмерть. Но, делать нечего, во избежание худословий, я вновь воротился к своим товарищам на их съемную хату.


http://www.proza.ru/2016/10/18/13