Там и тогда. Мовизм. Стамбул, 1998. ГДР, Франкфурт

Эти непрезентабельные сюжеты, зарисовки, впечатления, разбросанные по дальним городам и странам, связаны не хронологически, а общим и единственным лирическим героем, отстраненным автором от себя к безымянному персонажу, обозначенному местоимением третьего лица. Хронологию заменяют ассоциативные нити, соединяющие в пространстве время, движущееся то вверх, то вниз, создавая свою сугубо субъективную картину рубежа веков.

ТАМ И ТОГДА
Никто не возвращается из путешествий таким, каким он раньше был.
 Китайская пословица.
Стамбул, 1998.
Он вышел из отеля в уличную духоту и базарный гомон, и за ним сразу же увязался длиннобородый мужик с наголо обритым черепом. Киношный абрек – не меньше, не хватало лишь кинжала на поясе. Догнал, протянул рыжую куртку:
  – Пятьсот доллар, бери!
Он даже не взглянул на куртку. Абрек не отставал:
  – Триста доллар… Добрый куртка! Чистый кожа…
Он, словно не видя никого, шел сквозь многоязычных людей неизвестно куда и зачем.
   – Двести доллар!  – не унимался абрек.
Он остановился и, поглаживая седеющую бородку, впил в торговца свой немигающий взгляд.
  – Сто доллар! – простонал опешивший абрек.
Он, продолжая сверлить глазами абрека, прохрипел:
  – Я нарочно иду нечёсаный!
  – Пятьдесят доллар!  – отпрянул абрек.
 Их мигом окружила толпа.
  – С головой, как керосиновая лампа на плечах! – повысил он голос.
Абрек попятился. Толпа, ожидая неизвестно чего, примолкла.
  – Мне нравится в безлиственную осень ваших душ потемки освещать! – закончил он уже на разрыве связок.
  – Немец! Немец! – возопил Абрек и, бросив куртку, кинулся наутек. 
   – Немец! Немец! – эхом повторила толпа.
«Нет, мы не немцы, мы другие!». – проворчал он себе под нос и, разрезав толпу, направился, сам не зная куда и зачем.
А внизу золотился, голубея, Босфор.

ГДР, Франкфурт-на-Майне, 1967.
Ни Франкфурта, ни Одера они так и не увидели. Их вскоре, как только пересекли границу, доставили в «пересылку», разместили в здании с высоченными потолками, похожем на ангар. «Бывшие конюшни вермахта», – пояснил кто-то из знающих.
 В ожидании «покупателей» они какой уж день валялись на железных кроватях, на полосатых грязных матрасах, без простыней и наволочек. Тех, с кем он проходил курс молодого бойца в лагерях под Свердловском, оставалось все меньше: кого-то «купили» танкисты, кого-то – саперы, а кого-то – и десантники. Его же все никак не вызывали на плац, где шла «покупка» – прибывшие из частей офицеры отбирали себе пополнение. А он и не расстраивался: зачем торопить судьбу?
Безделье его не угнетало, а вот курево было на исходе. Он вышел из казармы на свежий воздух покурить, быть может, в последний раз. Серое чужое небо, пронизывающий ветер. Он, докурив сигарету до ногтей, собрался, озябнув, уходить, как к нему подошел скуластый парень, такой же, как он сам, салага.
  – Давай,  -  предложил,  – часами шух на шух, не глядя.
  – Нашел дурака! У тебя случайно вместо часов не пуговица от кальсон?
  – Почти угадал,  – хохотнул парень. Разжал кулак – на ладони у него лежала пятикопеечная советская монета.
Они оба рассмеялись.
  – А ты не лох!  – похвалил скуластый, протягивая руку. – Будем знакомы: Ряба.  Это кликуха у меня с детства такая.
Он пожал Рябе руку. И тут в нем словно что-то разомкнулось.
  – Ряба? – переспросил. – Вовка Рябов?
Глаза того округлились:
  – Так точно, Рябов Владимир. А ты откуда меня знаешь?
  – Забыл, как во втором классе голову мне кирпичом пробил?
 Вовка взглянул на него исподлобья. Почесал затылок:
  – Не пробил, а лишь кожу содрал.
Это точно. Он не помнил, из-за чего тогда они повздорили. На открытую драку Вовка не решился, подкараулил, когда он шел из школы домой, и из-за угла запустил обломком кирпича в голову. Он не проронил ни слезинки, когда бежал домой, истекая кровью, хотя было и больно, и обидно. Разревелся только дома. «Не реви! – сказала мама, обрабатывая рану. – Голова цела, кожа лишь содрана».
 А через год отца перевели, они переехали, и Вовку он больше не видел.
  – Что, бить будешь? – спросил Ряба.
  – Не, я даже рад, что тебя встретил. Не дрейфь, угости лучше сигареткой.
  – С куревом, земеля, плохо? Могу одолжить пару пачек.
 Они сидели под чужим и пустым ноябрьским небом, курили вспоминали детство. «Хорошо бы в одну часть попасть, вместе служить!», –  сказал Вовка. «Да, было бы здорово!», – ответил он.
Договорились назавтра встретиться. Не довелось. В этот же день его «купили» в мотострелковый учебный полк. Там пришлось «пахать» до седьмого пота, и о Вовке он уже не вспоминал.

(Продолжение следует)