Река времени-10. дневники

УЗНАВАНИЕ

Рассказ Николая Толстого, брата Льва Николаевича, "Пластун". То, что называют романтизмом. И в то же время, классический образец лирической отечественной прозы в духе Карамзина, Лермонтова, Тургенева, Н. Ф. Павлова. Вот незаслуженно забытый, неоцененный автор! Ещё более того:  молодой К. Леонтьев с его романом  "Одиссей", напечатанным в "Русском вестнике" и с тех пор не переиздававшимся? Некоторые строчки из рассказа мне особенно близки, как будто это я их написал. И, действительно, нахожу у себя похожее.
Лирическая проза пришла ко мне из Пришвина, Шолохова, Бунина. Приятно, что истоки мои в лирической прозе с её такими глубокими корнями. И приятно, что русская душа такую прозу знала давно и была к ней готова.

––––––––

Удивительно, что в каждой образованной русской семье прошлой эпохи находился человек, а то и двое, и трое, которые обладали каким-нибудь талантом. Один рисовал, другой пел, играл на каком-нибудь музыкальном инструменте, сочинял музыку... И коли душа выходила на свет, то уж обязательно с талантом. Благо воспитания обращалось на пользу жизни. Вот почему так жалко этого порушенного уклада. Конечно, были не только такие семьи. Но разрушение - всегда потеря. Будем ли мы иметь когда-нибудь хоть что-то подобное прежнему лучшему? Вот чего жалко. А о худом кто же жалеет?

СТАРИННОЕ ПИСЬМО

Вчера в книжном магазине смотрел прекрасно изданный лицевой свод повести о Куликовской битве. Лист и буквы старого письма: всё в размер подлинника. Совсем не то, что книжный шрифт. Из выведенного рукой устава и красочных заставок дышит время, душа человеческая.

––––––––––

Какая глубокая и высокая скорбь в размеренном слоге наших летописей! От такого чтения душа расширяется, мысли становятся светлее.
С этим чувством вышел на улицу и, гуляя по бульвару, подумал, что минуты такого счастья, бывали у меня в юности. Сколько я после этого прожил, узнал, сколько обид претерпел, может быть, помудрел, а счастья такого уж больше не знал.

––––––––

Высоким трагизмом дышат строки наших летописей, духом правды. Но в татарские времена что-то меняется в характере народа. Какое-то отчаяние, подавленность, непрерывный плач, искусственность объяснений всех событий Божьим наказанием, тупой фанатизм. Кругом бесы-искусители, пакостники, державшие душу человека в страхе. Вместо того чтобы воевать с поработителями,  воевали с бесами.
Дух евангельского учения был заслонён густыми тучами суеверия. Испуганный разум не узнавал даже родного прошлого. К счастью, память не отшибло совсем. Появлялись не только отшельники, уходившие от жизни, но и святые герои, вроде Михаила Черниговского.

–––––––––

Всё оно — так, но не забыть бы о праведных и кротких, незаметно несших ношу свою, таких, как Сергий Радонежский. На них держалась земля, свет от них расходился по всей Руси. Лад и покой душевный исходили от них. Без этого не было бы и жизни.

–––––––––

Двадцатый век дал человеку власть над материей и отнял духовность. Век, в котором никто никому не нужен, подходит к концу. Уклад, который он создал, обречён. Но кто знает, какие будут дети у такого отца?
Всё, что мы переживаем сейчас: разлив насилия и жестокости — прямое следствие победы плотского, мирского над духом.  Стихийная жизненная сила вырвалась на волю, как джин из бутылки. Мы возвращаемся к временам языческого Рима, но в общемировом масштабе, и это несравненно страшнее. Неужели только тиски религии способны удержать человечество от безумия?

ПИСАТЕЛЬ И ВРЕМЯ

- Отчего это в ваших рассказах так мало примет простой, обыкновенной жизни? -  спросили меня.
Я тогда этому вопросу очень удивился и не знал, что ответить. В самом деле, отчего? Может быть, от чувства неприятия того, что меня окружает? Защищаясь, я как бы закрываю дверь и остаюсь один на один со своими переживаниями. Отсюда форма рассказа, просеянная сквозь сито поэтического отбора. Впечатления обращены внутрь. И очень мне не нравится упрощенная, жёсткая литература, которую критики объявляют новым словом. Больше по душе мягкая лирическая проза "деревенщиков" с их философией "вечных вопросов", поисками смысла жизни. Главное же для меня — музыка языка. Где поют соловьи, там моё место; где размазывание грязи, там меня нет.



————

Может быть, я перестаю понимать язык сегодняшнего дня? Но разве и закрытое состояние, осадное сиденье в крепости не может быть приметой жизни? А мои записные книжки? Разве  в них нет того, что называют "злобой дня"? Совсем необязательно делить творчество на современное и несовременное. Давление времени чувствует каждый, как бы и о чём он ни писал. От времени никуда не деться. Но современность писателя не в избираемых сюжетах, а в чувстве, которое он вкладывает даже в сюжеты из давно прошедшей жизни.

––––––––

Отчего, однако, в моих рассказах, и в самом деле, так мало обыкновенного, из чего складывается повседневная жизнь? Как будто я боюсь говорить о простом. Почему? Может быть, "простое" обернулось ко мне такой неприятной, непоэтической стороной, что у меня что-то закрылось в душе? А, между тем, мне близки люди простые, стоящие у порога жизни.

ПРАВДА ИСКУССТВА

Иногда писатель в погоне за правдой хочет вместить в своё создание как можно больше натуры, но оказывается, что подробности эти случайны, не лезут в образ. Значит, искусство — это не та правда, которую мы знаем в жизни. Искусством правит художественное чувство, оно отбирает и организует материал. Полуправда в жизни бывает сплошь и рядом, и там она даже необходима для  самого существования человека. В искусстве же художественная полуправда только умножает фальшь.

––––––––

То, что в жизни может быть полуправдой, даже ложью, в искусстве может быть единственной и высшей правдой. Это мифы, сказки, фантазии, но не только. Правду искусства нельзя измерить правдой жизни. Правда искусства идеальна и даётся откровением; правда жизни сурова и не знает ни поэзии, ни красоты. В борьбе с этой правдой человек создает свою, в творчестве.





––––––––

В жизни много сурового и даже безобразного, и если искусство с безвкусной точностью будет стремиться к такой правде, то и само станет безобразным и погибнет. А это сплошь и рядом видно по некоторым современным книгам. Их становится больше. И чем их больше, тем меньше света и красоты. Безобразное не только повторяется, но и усиливается, обезображивая мир художественной литературы, её язык. Но как же быть? Закрывать глаза на то, что есть в жизни, лакировать действительность? Нет. Безобразие жизни такая же тема искусства, как и все другие, но изображать его нужно языком искусства, а не подворотни и отхожего места.

––––––––

По-разному понимается правда в искусстве. Одними как "правда-матка", чтоб глаза колола, другими как правда под тонким покрывалом: такие словно стыдятся бельё с изнанки показать.
Правда необходима, но не забывай, что "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман".

––––––––

В субботу вышел из дома с тихим, хорошим настроением.  На дорогах и тротуарах грязный снег. Возле магазина очередь за вином; группки ожидающих поодаль. Через слово мат. На лицах застывшая маска недоверия, замкнутости; одежды тёмные, мятые. На всем печать убожества, отсутствия духа. Как будто из людей выбили и ум, и сердечность, и чувство красоты. Вышел с открытой душой - и вот что в неё налетело.

ЛИРИКА И ПРОЗА

Есть люди, которые прозу жизни, внешнее ставят необходимым условием правды в литературе. Исповедальность считается ими чем-то почти постыдным. От слов "лирическая проза" они морщатся. Но фотографическая точность есть только внешне верное изображение действительности. Покажи, как ты страдаешь, печалуешься — от этого прибудет жизни в твоем создании. Наша жизнь состоит из радостей и огорчений: вечные чувства в жизни, а в литературе - вечные темы. Всё сводится к ним, даже если мы пишем о временном, скользящем и обречённом забвению.
Знать быт - хорошо. Знать душу человеческую - ещё лучше. И не всегда она раскрывается через привычный быт. Без лирического начала никакой быт неинтересен, разве что для историка. Главное - не то, что меняется, а то, что остаётся вечным.

––––––––

Есть открытие для всех и есть для каждого, своё, особенное, когда человек открывает для себя то, что другими уже было открыто. Было, да, но всё же не в тех же самых словах. Вот почему неизвестная земля, терра инкогнита, в жизни каждого открывается снова и снова, и велосипед изобретается бесконечно.

––––––––

Долгие годы не было дня, чтобы сердце моё не плакало. Что удивляться, что в написанном мною так много боли?

––––––––

По установившейся привычке в художественной литературе всё ещё хотят видеть отражение жизни. Но литература - это отражение (или лучше сказать выражение) образа мыслей и чувств пишущего человека. Если угодно, это картина жизни, но прошедшая через сознание художника.
Художник, конечно, имеет право на самовыражение. Это условие творчества вообще, но если его откровения никому не понятны, то это уже и не искусство. В таком творчестве исчезает общее всем понятие правды и красоты.

––––––––

Хорошо, когда искусство имеет свой притягательный центр, свою духовную академию. В ней закаляется булат талантов. Но если такая академия каждый год принимает и выбрасывает десятки учеников, то такой центр становится похож на инкубатор, на фабрику, от серого дыма которого уже не видно неба.

––––––––

Есть в нашей современной литературе три разряда писателей: благополучные, сравнительно благополучные и совсем неблагополучные. Последние, как правило, лирики: люди с неуправляемой душой, непредсказуемой психикой, культом свободного чувства. И это особенно враждебно чиновникам от литературы. Лирики для них возмутители спокойствия.

––––––––

У каждого настоящего писателя свой путь, своя дорога в литературу, и идёт он по этой дороге самостоятельно. "Живи, как живётся, и пиши, как пишется" (А. С. Пушкин).

–––––––––

Совсем необязательно смотреть на творчество как на путеводитель по универмагу или автобазе, лаборатории учёного или кабинету политика. Многое из того, что зовётся днём нынешним, забывается как дождь в ненастное лето, когда все дожди похожи один на другой. В творчестве может быть мало примет быта самого последнего времени, зато есть чувства, общие для людей во все времена.





––––––––

Быт ; это глина, из которой писатель лепит своё изображение мира и человека, но душу в него вдувает лирика. Без глины не во что вдунуть душу, но и глина без духа - только грязь. Галатея без художника — только скульптура, изваяние.
М. Пришвин, К. Паустовский понимали это лучше других! У них всё вырастало из жизни, но где у них быт сам по себе, неодухотворённый, и где резкий приговор человеку? Там, где писатель слишком близок к быту, не поднимается над ним, он близорук, узок и неглубок в своих суждениях о жизни и человеке. Наши "деревенщики" пронзают быт лучом вечности.

––––––––

Жизнь вообще складывается из случайностей, но приобретает, несмотря на это, какой-то смысл. Значит, надо предполагать, что в самих этих случайностях уже заложены возможности смысла. Этот тайный промысел и раскрывает слово писателя или хотя бы намекает на него.

––––––––

В каждой национальной литературе есть свой герой, выражающий народный характер. Молодой честолюбец - излюбленный герой французской литературы  19 века. В русской - это человек страдающий, взыскующий справедливости.

––––––––

Странно, никогда прежде не приходило в голову, что герой романа А. Дюма "Граф Монтекристо" и залетевшая в нашу историю зловещей птицей фигура убийцы Пушкина, носят одно и то же имя: Дантес. Даже одинаковые имена звучат по-разному, если люди, носящие их, внушают разные чувства.
Я был очень удивлён, когда открыл это звуковое тождество, и даже не поверил себе. Помню, ещё спросил себя, не ошибся ли.

–––––––––

Много спорят в "Лит. Газете" о допустимости вымысла в исторической беллетристике. Главное требование "реалистов", что не должно  выдумывать то, чего с реальным персонажем не было. Но не выдумывать совсем беллетрист не может. Но разве можно запретить мысль, догадку, воображение? Критика должна объяснять, а не запрещать или предписывать. В этом её единственное назначение.

––––––––

Как много мудрости, великих мыслей, забытых книг! Как современны многие из них и как мало знакомы с ними современные просвещенные люди! Между тем, мысли эти ; основа разумной общественной жизни, первоначального воспитания. Как не хватает нам знания этих основ, вдохновлявших к жизни гражданской наших предков! Основ нет, так и дом не стоит.

–––––––––

Читаю Льва Кассиля "Великое противостояние". Книга московская по стилю. Из той, всё более отодвигающейся от нас эпохи, когда быть маловерным, половинчатым, унылым было просто невозможно.
Всё сказанное относится к любой хорошей книге той эпохи. В ней были свои болезни, много горя. Но организм народный был сильнее хворей.

РИСКОВАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

У нас, когда так о человеке говорят, известно, что пути ему нет. У нас не рискуют, а умело прячутся. В нашей жизни главный враг - риск, неожиданность. Начальство любит людей тихих, гибких. Но гибкое дерево вырастает кривым, а с уклончивыми людьми можно зайти так далеко по ложной дороге, что не будешь знать, как выбраться.



СОВПАДЕНИЯ

Есть какое-то круговое совпадение в календаре. Начало века: раскол, смуты, возрождение и подъём. Середина: затишье в общественном сознании. 70-80-е всегда тяжело дышат. С 90-х ртутный столбик ползет вверх и переползает на начало нового века с его лихорадками. Конечно, совпадения не буквальные, но всё же... Годы: 1612, 1812, 1914 -17 и т. д. Впереди 2012 и 2014. Не дай Бог ничего дурного!

–––––––––

Что стало с музыкой ; отражением вечной гармонии? Музыкального шума много, топота, рёва. Магнитофоны на улицах, из окон домов, в транспорте: хочешь, не хочешь, слушай. Что это людям так весело? Что они празднуют? И это в то время, когда всё рушится? И каков мир, такова и музыка.
Больше стало и праздников. Каждый день придумывают что-нибудь новое. Словно Валтасаровы пиры перед гибелью.
Есть великий смысл в том, что в жизни больше будней, чем праздников. И есть смысл в том, чтобы этот обычай не нарушать. Это почти долг человеческий перед строгим порядком жизни. Если долгов не платить ни сегодня, ни завтра, их накапливается так много, что человек оказывается банкротом, и ему остаётся одно: оглушать себя громкой музыкой, как пьянице водкой.

––––––––

Корчеватели садов. Слышали мы раньше такое сочетание слов? Насадить сад всегда было делом самым благим, радостным для души. И вот появились те, кто сады вырубает. Страшные, непонятные люди! Как же должны быть истоптаны у них самих души, чтобы разрушение, уничтожение жизни стало привычным делом! Если бы это были обыкновенные хулиганы... А то руководители районов, областей, республик. Могут ли такие умственно и нравственно отсталые люди руководить обществом? Сколько их, разрушителей памятников, деревень, корчевателей садов, всего нашего быта и внутреннего мира! Они уничтожают оболочку, окружавшую людей, и нечем стало прикрыться от непогоды.

––––––––

Было время, когда с природой говорили на языке завоевателей. Теперь наступило другое, когда природой принято умиляться. Но настоящему, естественному отношению человека с природой не свойственна ни наглая завоевательность, ни слащавая сентиментальность. Самой природе эти чувства совершенно чужды.

––––––––

Снова, как в "хрущевскую оттепель", повеяло ветром перемен. Но воздух другой, без нежных весенних надежд. Ветер суровой правды, счётов с прошлым. Легально в журналах потоком ранее запрещенные произведения. Читаю "Доктора Живаго". Что-то от высокой литературы доктора Фауста Гёте и доктора Фаустуса Т. Манна. Изобразительная палитра импрессионизма, но несколько статичная манера повествования. Смысловая ткань очень насыщенная, читается нелегко, но оторваться трудно. Россия на изломе судьбы. Мост между старой и новой литературой. Впечатление такое, что в прежней России всё добротнее. Революционерам казалось, что всё плохо. И вот всё взорвано, всё сметено. Стало ли лучше?

————

Конечно, в революции действовало много разных сил. Так, как было, оставаться не могло. Разложение верхов и недовольство средней части народа и низов. Почему, как всё это произошло? Лет пятьдесят не задавались мы этим вопросом. Самая мысль об этом считалась контрреволюционной.
Трагедия революции состояла в том, что был почти истреблен или отодвинут в сторону класс носителей культуры. Почти всё прежнее, размеренно и согласно сработанное, развалилось в огне войны и гражданской смуты. Люди остались на развалинах. Всё, что было живого, способного развиваться, постепенно уничтожалось в мясорубке террора. Но могло ли быть иначе, и почему всё случилось именно так? Это чувство революции как загадки и есть ключ отношения к ней современников, как отвергавших, так и принимавших её.

––––––––

Долгое время у нас подразумевалось, что, говоря об исторической памяти, надо восхвалять одно и замалчивать или осуждать другое. Но это не так. Память хранит всё: и дурное, и хорошее. Запретами выговаривать то, что просится в слово, ничего нельзя изменить. Невысказанные обиды остаются обидами, душат память, не дают дышать.
Запутанные узлы, конечно, лучше распутывать, но иногда их приходится разрубать.

––––––––

Чтение иногда так возбуждает, что хочется, как в лихорадке, идти куда-то, что-то делать. Как бег на месте, в колесе.

––––––––

Литераторы, живущие словом, к людям, занятым материальными заботами, относятся в душе свысока, как к существам, лишенным воображения и тонкости чувств. Но если они в делах практических претворяют то же, что мы в слове? Ту же энергию жизни,  только неговорящую, материальную, тот хлеб насущный, без которого нет и жизни духовной?
И что такое слово? Почему оно так действует на нас? Призрак, круг на воде от брошенного в неё камня? Или какая-то высшая тайна, в которую мы, чем больше, тем глубже погружаемся, как в какую-то реку, и плывем по ней, не испытывая желания выходить на берег с его скучными делами и обязанностями?
 
–––––––––

Морозы ослабели. Завьюжило. Мягкая полумгла. Вышел из дома с чувством благодарности за ещё один подаренный мне день. Так хорошо кругом и на душе, что,  ничего, кажется, больше и не надо. В сущности, с этим чувством каждого нового дня как подарка и надо бы жить людям.
Но такое состояние безмятежности бывает не часто. Много неприятного, некрасивого кругом. Безобразное перестаёт скрываться в тени и выходит на свет. Мат делается обиходным языком на улицах и в семьях. Дети становятся агрессивными. Страна похожа на динозавра с гигантским телом, управляемым маленькой головой. Какой тонкий слой интеллигентности!
О сатанинской музыке я уж не говорю. Но и песни о любви похожи на  дикие крики в стиле мартовских котов, где любовь из чувства трагического, великого и светлого низводится до выражения примитивного похотливого желания.

––––––––

По дороге домой думал, в каком мраке бескультурья мы, в сущности, живём: улицы грязны, прохожие харкают во все стороны, сморкаются прямо на землю, через слово мат. Это среда обитания, и какие несчастные люди кругом!
Но ведь это не всё, говорю я себе. Только часть жизни. А она - не институт благородных девиц, не сентиментальная мелодрама с идеальными героями.

В АПТЕКЕ

- Есть у вас чистотел?
- Двадцать две копейки, — ответила девушка за прилавком.
Я уплатил деньги в кассу и подал ей чек.
Она сходила куда-то, принесла коробку с травой и положила её на дальний конец прилавка, подальше от меня.
Я попробовал объяснить, что отвечать на вопрос о том, есть ли то-то и то-то объявлением о цене не совсем логично. Ведь товара может и не быть, но стоимость его от этого не изменится. И подавать товар не к тому месту, где принят чек, невежливо.
- Мы никогда друг друга не поймём,- отрезала девица, сверкнув на меня глазами.
Неужели она права, и  между нами такая пропасть?



––––––––

Ещё недавно говорили и писали о Ленине как о человеке простом и  добром, любимым народом за эти качества. Теперь поговаривают прямо противоположное. Вспомним, среди какого народа, в какой среде ему выпало жить и работать, на решение каких мелочей приходилось тратить соки мозга. Как от этого не сломаться?

–––––––––

Нынешние реформы, "перестройка" - та же революция сверху. Такие усилия никогда не достигали цели, потому что те, для кого они совершались, не участвовали в них. Революция идёт только от сердца. При революциях сверху честные и способные люди часто оказываются непонятыми. Нет встречного движения. "Народ безмолвствует".
Революции сверху всегда опаздывают или приходят слишком рано. В конечном счете, такие революции ; это попытка самооправдания власти в собственной несостоятельности.
Сколько говорится о революции в наши дни! Слова, слова, слова текут мутной рекой. Всё потонуло в словах, обратилось в игру.

––––––––

Странный роман Д. "Белые одежды".
Мысль о том, чтобы сделаться оборотнем,  дабы сохранить истину, для меня неприемлема. Нельзя служить Богу и сатане, делать подлости, а в шкафу хранить белые одежды. Между тем, философия компромиссов, размытых границ между добром и злом становится знаменем нашего времени. Цель, дескать, обеляет человека, какими бы средствами он не пользовался. Философия большевизма наоборот, опасная тем, что прагматична. В самом деле, довольно часто бывают в жизни положения, когда абсолютная честность невозможна, несовместима с жизнью даже. Но чаще мы лжём выгоды ради и собственную слабость оправдываем уловками борьбы, тактическими хитростями. Такое лицемерие опасно прежде всего для нас самих. Внутреннее подполье —  ох, какая бездна!
Вот почему так удивил меня роман Д., когда-то пострадавшего за правду и пришедшего к мысли скрывать свои убеждения ради будущего их торжества. Придёт, дескать, день, и мы снова наденем белые одежды. Но разве на них не останется грязи пройденного пути? Стерильно белые халаты бывают только в больничных операционных, да и то не всегда.
В жизни, конечно, бывает всякое, но хотелось бы всё же верить, что честность человека есть его единственные белые одежды.

––––––––

Защитники  "двойной" философии говорят, что это роман о профессиональной этике. Но это как раз и делает его однобоким. Совесть человека не определяется профессией. Литература наша  обращалась к человеку не через его специальность, а прямо через душу. Профессиональная нравственность всегда продолжает общечеловеческую. Совесть одна, а не две.

–––––––––

Всякий привет от мужчины к женщине есть установление единства между духом и чувством. И совсем неважно, кто первый зовёт к единству: дух или чувство. Они должны быть вместе. Мужчина-дух возвышает женщину-чувство. Она смягчается и согревает его теплом жизни, но дух не должен слишком томиться под бременем чувства, а чувство слишком склоняться перед духом. Дух не должен разлучаться с чувством, чтобы не умереть, а чувству не нужно изнывать под тяжестью плоти. Чем выше дух, тем светлее чувство, которое он несёт в себе.

––––––––

С юности тянулся я к мудрости, читал Аристотеля, и Декарта, и Маркса (находя всё это трудным и скучным, но необходимым). Но больше питался  собственным "чувством мысли".