Пушкин в школьной программе

Сын готовился к университетскому сочинению. Решила помочь и собрать в один файл все требуемые программой пушкинские стихи. В методичке они отсортированы по дате создания. В среднем из каждого года взято по одному стихотворению.

1817 – ода «Вольность», восемнадцатилетний Пушкин:
«Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!» – мальчишество!

1818 – миллион раз переложенное на все лады «К Чаадаеву»:
«И на обломках самовластья
Напишут наши имена».

1820 – «Деревня», последняя капля в чаше терпения властей, Пушкина отправляют в южную ссылку.
«О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?» – чистой воды кокетство.

1820 – романтически опальный (ссыльный, а потому несвободный) поэт визави с романтически свободной морской стихией:
«Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман...»
Ударение на «е» в «дневном» каждый раз при чтении продирает меня до нутра, собственно, как и рефрен:
«Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...»

1822 – «Песнь о вещем Олеге»

1822 – «Узник»

1823 –
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя –
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Трехлетней давности
«И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная Заря?» в корне переосмыслено.

1824 – «К морю», прощание с Байроном (умер в апреле 1824 года), байронизмом и романтизмом:
«Ты ждал, ты звал... я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я...»

1825 – Михайловское, «К***», «Я помню чудное мгновенье...» – нечего тут комментировать.

1825 – «19 октября»:
«Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин...
<...>
Я пью один...» – а ведь еще не было декабристского восстания.

1826 – «Пророк»:
«И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой...»
Перевелись нынче шестикрылые серафимы.

1826 – «Няне»:
«Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!»

1827 – и так, и сяк потомками переиначенное «Во глубине сибирских руд...».

1827 – «Поэт». Он (поэт) тоже человек и ничто человеческое ему не чуждо,
«Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел».

1828 – «Анчар»

1829 – «На холмах Грузии...»:
«И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может».

1829 – «Зимнее утро»: «Мороз и солнце...»

1829 – «Я вас любил, любовь еще, быть может...»

1829 – «Брожу ли я вдоль улиц шумных».
Ну да, примерно около тридцати впервые задумываешься о том, что есть не только начальная точка, но и конечная, и ты уже ближе к последней, нежели к первой, при этом надеешься, что все не завтра случится:
«Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час...»

1829 – самый богатый стихотворениями год, если судить по программе Московского университета.

1830 – сонет «Поэту»:
«Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник».

Того, кто при мне позволит себе пренебрежительно отозваться о Пушкине, больше ни разу не услышу.

1830 – «Бесы»:
«Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...»

1830 – «Элегия»:
«Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...»

1833 – «Осень» (отрывок), гениальные пушкинские времена года, никто не смог перешибить.
«Октябрь уж наступил...», «Теперь моя пора: я не люблю весны...», «Суровою зимой я более доволен...», «Ох, лето жаркое! любил бы я тебя...»

1835 –
«Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури,
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день...» – это о себе?

1835 – «Вновь я посетил...», Пушкин снова в Михайловском:
«Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня...»

1836 – в программе этого стихотворения нет, но оно едва ли не мое любимое у Пушкина. Когда-то давно легко запоминала стихи, а сейчас уже не получается. Жаль.
«Из Пиндемонти
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависить от властей, зависить от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
                Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
         – Вот счастье! вот права...»

1836 – «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»

Две с четвертью дюжины программных стихотворений? Жизнь, стянутая, подобно пружине, в тугую спираль. Я стала продвигаться от одного стиха к другому – надо было каждое найти в собрании сочинений, скопировать, вставить в файл – и не заметила в точности момента, когда пружина упруго распрямилась. Вся жизнь, весь путь, вся история дерзаний и терзаний на мгновение открылись мне совершенно и полно. Холодная змейка скользнула вдоль позвоночника. Не умилительный восторг, а мерно качающий сердце ужас от прикосновения к гению и вечности.

Двум ягодам повезло остаться в истории русской литературы. На кишиневской дуэли юный Пушкин в ожидании выстрела соперника ел черешню, снобски сплевывая косточки (описал потом этот эпизод в «Выстреле»). Умирающий Пушкин просил принести ему моченой морошки.

1837 – «Позовите жену, пусть она меня покормит». И потом: «Кончена жизнь!» ... «Жизнь кончена» ... «Тяжело дышать, давит» (последние слова Пушкина).

6 июля 2007