О роли иронии в жизни не слишком простого человека

Ездила на день рождения к старинному другу. 55 лет, физтеховец. И все в его компании такие, жён в виду не имею, жёны разные. (Я вне компании, сама по себе.)

Дело происходило на даче – шашлыки, жаренная на решетке сёмга, красное и белое сухое вино. Беседа была подобна бурре в балете – короткие размеренные перемещения из одной точки разговорного пространства в другую: как вам последняя премьера Большого? а что твоя дочь собирается делать после защиты диплома? неужели в Тунисе действительно можно за неделю помолодеть?..

Смеркалось. Гости ещё не собирались разъезжаться, но в воздухе уже распространилось предощущение скорой суеты; ещё все толклись в беседке, но понятно было, что минут через двадцать-тридцать виновато заулыбаются, мол, нам пора, дети не кормлены, собаки не гулены. Кинутся искать по укромным дачным уголкам – под скамейкой, под сиренью, на подоконнике в доме – мобильные телефоны. Завжикают молнии у сумок и курток, затарахтят моторы авто.

На самом исходе праздничного равновесия именинник сообщил, что у него есть тост.

«Мы, физтехи, давно знаем друг друга, дорожим друг другом, высоко ценим, при малейшей необходимости спешим на помощь, но ни один из нас никогда не скажет давнему товарищу чистосердечно, без иронии, без ёрниченья: так и так, ты отличный парень, и вообще из лучших, мне повезло, что ты столько лет рядом. Мы боимся высокой откровенности и красивых слов, всё какие-то у нас подначки, подковырки, двойные смыслы. А ведь возраст такой, что люди начали потихоньку уходить. Когда сообщают об очередной потере, спохватываешься, что в главном признаться так и не осмелился, но поздно. Человек уже не узнает, что ты действительно – в хорошем смысле – о нём думал всю жизнь. А вот ребята с университетского геофака не стесняются комплиментов, когда собираются, хвалят друг друга открыто и взахлёб. Они такие, мы другие. Жаль, что другие».

Нет, конечно, он не напрашивался на высокопарность в свой адрес. В его речи можно было распознать усталость от ежесекундной битвы интеллектов – даже когда физтехи разобщены домами, жёнами, офисами, проблемами, они всё равно беспрерывно скрещивают извилины. И еще отчаянную грусть по простому человеческому участию. Теплота должна не подразумеваться – а быть осязаемой.

«Но послушай, ирония, все эти ваши усмешки, остроты – не что иное, как профилактические пилюли против пошлости. Возможно, у вас очень высокий порог не-пошлости, и вы решительно его охраняете, готовы отстреливаться до последнего патрона. И кроме того, ваши мозги требуют постоянных тренировок» – «Если бы ты знала, какая это все ерунда».

Возможно, есть такой момент, некий водораздел – человек преодолевает его, и пошлость ему уже не страшна, пуще неё он боится отсутствия, вернее сказать, не-ощущения, потери ощущения живой соединительной ткани, которая связывает его и самых дорогих ему людей в цельный организм. И если уж говорить о высоком пороге, то с возрастом мы становимся менее доверчивы и требуем большего количества свидетельств тому, что мы дороги, что нами не пренебрегают.

«Мы» – это я так повожу рукой: хлеба налево, хлеба направо... Сама пока ещё по сю сторону водораздела.

Вернувшись домой, написала о таком странном тосте ММ, и он немножко расплёл путаницу:

«Хвалить друг друга и похлопывать по плечу мы стесняемся; по молодости больше всего боимся фальши. Надо пережить и перестрадать, унизиться, нуждаться в чужой помощи (может быть, переболеть), чтобы этот стыд прошёл.

Да, географы душевны, отчасти от жизни, которая не допускает высокомерия, отчасти по романтичности. Отчасти от недостаточной чувствительности к фальши, от меньшего страха её (чем у математиков или физиков, или вообще интеллигентных людей)».

Я бы скорее сказала – интеллектуальных. Потому что мне кажется сомнительным затаившаяся в скобках мысль: физики в целом более интеллигентны, чем географы.

И всё же я продолжала думать: ирония – только ли из страха сфальшивить, спошлить? Примерив ситуацию к себе, нашла ещё одно, может быть, незначительное решение. Мне всегда невыносимо слушать, когда меня хвалят, даже если того требуют обстоятельства: день рождения или, допустим, награждение. Не то чтобы я не верю в искренность говорящих, но даже малейший намёк на пафос может привести к непоправимому – у меня случится экзистенциальный родимчик («это еще что такое?! – закричал однажды мой собеседник, – когда тебя сие постигнет, позови меня, я хоть просвещусь немного в современных болезнях»). Чистую, без шелухи иронии похвалу готова принять только в самой камерной обстановке и от самого близкого человека – когда нас всего двое. В других случаях: прибавьте перцу, пожалуйста. Естественно, мне кажется, что и другой испытывает почти адские душевные муки, когда ему публично славословят.

Несколько дней спустя, я отправила старинному другу письмо с весьма значимыми для меня и, я надеялась, для него признаниями. Он ответил в своей обычной физтеховской манере.

6 июля 2007