Лебединые крылья

   Походя рассказанная знакомым история о том, как в поселке нефтяников люди вызволяли из беды стаю лебедей, почему-то не давала покоя. Во мне жила какая-то неясная тревога, или предчувствие, что тот случай в Вой-воже где-то и как-то тронет самое по потаённое в душе. Я уже было "запрессовал" в один из блоков памяти безыскусно раскрытую коллегой страничку о стае лебедей, угодивших ночью по весне в злосчастную нефтеловушку,которую с высоты в сутемь действительно можно принять за хмурящееся на ветру озерко. При этом полагал, что когда-нибудь непременно"прокручу" в голове ту информацию.Но вот это его доверительное:
" А ты знаешь, как там люди переживали, как спасали их. Им, простым работягам, было больно от того, что белая пена лебединых крыльев погрязла в липкой и чёрной нефти" - всё держало тот блок с информацией словно на весу.  И уже обтекали другие мысли ту клетку-блок, утверждая, что в словах товарища нет напыщенности, поскольку поддался избытку чувств. А правда, представьте себе, как в плотной тьме пикируют царь-птицы на будто бы водную гладь, устав от перелёта, желая просто отдохнуть и,возможно, напиться воды. Но принимает их мерзкий для всего живого мазутный омут.А следом почти героические усилия нефтяников рабочего поселка спасти жизнь этим прекрасным существам. Путаные и высокопарные нотки простительны автору скромной заметки. Кто из нас в минуты нервных перегрузок абсолютно хладнокровен?Мы прощаем друг другу подобные слабости. И верно делаем.
   Нет, право,не идут из головы те несчастные лебеди и те славные люди, спасавшие их.Меж тем за окном давно фиолетовую синь затянул беззвёздный мрак. На столе листы писчей бумаги. Причмокивает губами дочурка, прильнувшая к тёплой материнской сиське.В соседней комнате бурчит во сне сын, словно спорит с кем. У него сейчас капризный, тот самый трудный переходный возраст, пусть себе отдыхает. А на кухне тепло. Вот мягко побежала по белоснежному листу "вечная ручка". Эврика! Нашёл я,открыл то, что искал в уголках памяти: откуда-то внезапно выплыли яркие образы прошлого, такого уже далёкого.
                *   *  *
   Мы страшно волновались - мама, я и братишка, куда запропастился наш отец. Вокруг людской круговорот, гудит от многоголосья Ярославский вокзал, полно народу и здесь, возле багажного отделения. Мама всё посматривает на часы,их короткая стрелка передвинулась вперёд более чем на три "шага".Знаем: он уехал в метро на Киевский вокзал за билетами. Нас томит жажда, сосёт пустой желудок. Солнце не унимается, в небе ни одна тучка не набросила на него даже ватное покрывало. У мамы подрагивает подбородок, она боится оставить нас одних, вокруг шныряет шпана, а мимо не проскользила ни одна мороженщица, кажется, язык вот-вот прилипнет к нёбу. Мама сидит на большущем фанерном чемодане, оббитом дерматином, украдкой смахивает слезинки. Мама такая молодая, такая красивая, ей так идёт это зелёное платье в белый горошек.А его всё нет и нет. Мы переполнены отчаянием, не знаем, что и подумать. Когда терпение готово лопнуть, он возник. Высокий, худощавый, с волевым лицом, рано пробившейся сединой в негустых русых волосах.      (16.10.2016г. продолжение следует) Красивый.А я его всё равно не люблю. Да простит за эти слова мои его тень, что вместилась в пространстве фотокарточки на памятнике. Это всё, что осталось от тебя. Да, ещё тяжелая пепельница, тяжелая, как твоя судьба. И оловянная ложка, с которой ты сроднился за годы в Гулаговском бараке. 
   В нашем дворе папки были у всех ребят. Одни прихрамывали, у других болтался пустой рукав рубахи,у третьих - деревянная культя вместо ноги. Иные покуда и пороха не нюхали.Мы играли во дворе в русских и немцев, в партизан и гестапо. Свежи следы войны.
   - Ты чёль со Свердловской перемахнул сюда?-спрашивал новый друг Борька.
   - Ну дак, конечно, погорельцы мы.
   Готов я был ответить на любой его вопрос, кроме одного. Не хватало духу открыться, что родной папка, в прошлом фронтовик и офицер, оставил нас, когда поехал летом попроведовать на родине бабушку. Обратно к нам не вернулся, крепко увяз в чьих-то бабьих руках.
   - На войне сгинул наш папка. Не лезь!- кричал я Борьке в лицо, толкая кулачком в мягкое пузо и мчал к соседке Тине, которую я один во дворе не пужался:в бою ей осколками порвали лицо, сжившиеся швы превратили его в уродливую маску. И только смешливые большие вишневые глаза кричали встречным, как она ещё молода. Тина в своей убогой квартирке под лестницей всегда меня чем-нибудь угощала, то конфеткой в фантике, то яблочком.
   А потом у меня и брата появился другой папка.Поначалу я радовался. (продолжение следует)