Найденная в октябре

Фэндом: Булычёв Кир «Приключения Алисы», Гостья из будущего (кроссовер)
Основные персонажи: Алиса Селезнёва, Павел Гераскин, Ричард Темпест
Пейринг или персонажи: Павел Гераскин/Алиса Селезнёва, Маша Аверкина, Гуров, Глав
Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Флафф, Фантастика, Психология, Философия, Пародия, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Стёб, Учебные заведения, Попаданцы, Исторические эпохи, Первый раз, Дружба, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, ОМП, ОЖП
Размер: планируется Макси, написано459 страниц
Кол-во частей: 152
Статус: в процессе

Описание:
Вариант продолжения этого фанфика ("Пропавшая в октябре"):

https://ficbook.net/readfic/1593583

***

Не Алиса
— Алиска, ты чего ревёшь? — нарочито непринуждённо спросил Гераскин подругу, страстно надеясь на то, что ничего серьёзного.

С его подругой такое случалось — когда она плакала из-за пустяков. Точнее, не пустяков конечно (не такой она человек), но не сильно катастрофичных вещей,

Например, когда она плакала из-за трагедии одиночества Гай-до.
А вообще-то она не была плаксой и вообще была человеком что надо.
Паша очень гордился, что дружит с такой выдающейся личностью, как Алиса.

А сейчас он втайне боялся, что она плачет из-за чего-то серьёзного.
Очень уж горько она плакала.
А он всегда боялся, что с ней может случиться что-то нехорошее, а он не успеет спасти.

В ответ на его вопрос Алиса зарыдала ещё сильнее, надрывая этим его сердце.

— «Скажи мне, кто тебя обидел — и я его убью» — процитировал сам себя Паша, надеясь, что это заклинание поможет Алисе быстро успокоиться.

Обычно, когда он это говорил, она сразу успокаивалась и говорила «Не надо».
И бросала на него такой взгляд, словно в самом деле боялась, что он способен выполнить свою угрозу в адрес предполагаемого обидчика.

А он и был способен.
Хотя не знал, стоит ли Алисе знать об этом — хорошо это отразится на её отношении к нему или не очень.

Но в этот раз Алиса не сказала «Не надо», а продолжила плакать.
И это было ещё тревожнее.
И вообще уже невыносимо.

Паша так испугался, что, изменив своим привычкам, схватил Алису за плечи и сильно встряхнул.
От страха и тревоги за неё, конечно.
Иначе он никогда так не сделал бы.

— Кто он? — почти прорычал Паша, решив сделать вид, что и так всё уже знает.
Авось этот блеф поможет быстрее выяснить, в чём дело.

Но не помогло. — Алиса не сказала, кто "он".
А только испуганно на него взглянула.

Но хоть наконец-то заметила его.
А то словно и не замечала.

Взгляд Алисы Паше не понравился.
То есть сам-то взгляд был трогательный.

Взгляд беззащитной лани.
Перед… в общем, в последний момент жизни.
В момент прощания.
Взгляд, взывающий к спасению.

Но для Алисы такой взгляд был не свойственным.
А это могло означать только одно — то, что случилось что-то очень нехорошее.

Душа у Гераскина ныла от тоски.

— Алиса, да что случилось-то?!

На этот раз она ответила.
Но такое, что сразу стало ясно, что дело ещё серьёзнее, чем Паша боялся.

Она ответила:

— Я не Алиса.
Маша
— Вот те раз, — пробормотал Паша. — А кто же ты тогда?

— Маша, — тихо ответила девушка.

— Маша, значит…
Ну, у меня маму тоже зовут Машей.

Девушка смотрела в пол.
«Ну точно не Алиса», — сделал из этого вывод Паша.

Алиса-то смотрела обычно прямо в глаза собеседнику.
Если только не замечала, что тому неприятен прямой взгляд.

— А почему тогда ты так похожа на Алису?
Ты её двойник или сестра-близнец?

А что — Белые же близняшки.
Может, и у Алисы есть сестра-близнец?

Вот здорово-то было бы.
С сестрой Алисе было бы веселее.
Хоть и со мной не сильно скучно.
А где ты раньше была?
Алиса о тебе знает?

***

Бедная девушка немного растерялась от такого количества вопросов.
И от того, что вопрошающий не давал ей времени вставить ответ.

— У меня нет сестры-близнеца, - ответила она таким тоном, словно извинялась за отсутствие сестры. - И я не знаю никакую Алису.

— А откуда тогда ты вообще тут взялась?

Девушка снова чуть не заплакала, но удержалась.

— Я не знаю. Я просто оказалась здесь.
С этим обликом.
Почему у меня другой облик? — с нотками истерики вопросила Маша.

— Тааак… Погоди-ка. Мне надо кое-что выяснить.
Не будешь пока плакать?

Ты не страдай — мы во всём разберёмся.
Но пока мне надо срочно кое-что спросить.

***

Паша отошёл на несколько метров.
Но скорее для того, чтобы не мешать.
Так как слышно его было отлично и на таком расстоянии.

Но Маше-с-обликом-Алисы всё равно было непонятно и неинтересно, о чём он говорит.
Вернулся он к ней через пару минут очень встревоженный.

— Так, давай как следует знакомиться.
Похоже, что дело-то очень серьёзное.
И нам всем крайне повезло, что ты оказалась тут.
Это просто огромная удача.

Я Паша. Гераскин. Ты Маша.
Маша, тебе же нужна помощь?

— А вы можете помочь? — с надеждой спросила Маша и так посмотрела на Пашу, что тот сглотнул.

Под впечатлением от того, как может выглядеть Алиса, если будет такой, как эта Маша.
А не такой, как Алиса — вечно сверх-уверенной в себе личностью, решающей любые проблемы одним махом.

Подумав «вот бы Алиса хоть раз посмотрела на меня так!»
Машенька смотрела на Пашу так, словно он был всемогущим.

Словно он был её единственной опорой в этом мире.
Хотя сейчас примерно так и было — он же первый и пока единственный человек в этом новом для неё мире, с которым она начала общаться и который выразил сочувствие и стремление помочь.

— Скорее всего.
Особенно если ты поможешь нам помочь тебе.

— Чем вам помочь?

— Для начала скажи, что ты имела в виду, когда сказала, что оказалась здесь «с этим обликом».

— То и имела. Что сейчас у меня этот облик.

— А должен быть не этот?

— Нет конечно.

— А какой?

— Мой.

— А какой твой?

— Ну какой… другой.

— Ты знаешь, какой он?

— Ну конечно знаю.

— Сможешь описать?

— Ну… волосы не светлые, а русые.
Глаза не голубые, а карие… Всё.

— А сможешь узнать, если увидишь?

— Конечно.

— Отлично. Просто отлично.
Машенька, нам очень надо сейчас сделать твой портрет с твоей помощью.
Будешь говорить, похоже получается или нет. Сможешь?

— Смогу. Вы же про фоторобот говорите?

— Да. Ну конечно, вы же уже знаете, что это такое.

— Кто «мы»?

— А где ты находишься, по-твоему?

— Ну… я не знаю…

— Маша, ты только не пугайся, так как ничего плохого не случилось.
Дело в том, что существует возможность перемещаться в будущее.

Вот ты и переместилась.
И теперь в будущем.

— В будущее? Это будущее?

— Да. А что — тебе не нравится?

— Я не знаю.
Но пока ничего плохого в самом по себе этом будущем нет.
Но дело не в этом.
Просто мне надо к себе.

— Тебе не интересно побольше узнать о будущем?

— Очень интересно.
Но только если я точно буду знать, что смогу вернуться домой.

У Маши вдруг снова стал испуганный вид.

— Вы же отпустите меня домой?

"Да что же она всё время пугается-то!" - с досадой подумал Паша.
Ему не нравилось, что его боится девушка.
Да ещё и в теле Алисы.
Хотя он понимал что отчасти сам виноват в этом, ведя себя по началу не очень мягко.

— Конечно отпустим.
Точнее, тебя никто и не держит.
Но без помощи тебе вряд ли удастся вернуться к себе.
А мы тебе поможем в этом.
Если ты сама захочешь вернуться в твоё время.

— А облик? Я такой и останусь?
Или ко мне вернётся прежний?

— А ты как хотела бы?

— Чтобы вернулся прежний.

— А новый не нравится?

— Ну почему… он конечно очень красивый… но он не мой.
А мой… хоть и не такой красивый, но зато мой.

— Тогда могу тебя обрадовать.
Твой облик можно тебе вернуть.

— Спасибо.

— Пока не за что.

— За участие.
Я вам никто, а вы так внимательны к постороннему человеку.

— Не к постороннему человеку, а к милой девушке.

- … Спасибо конечно, но вы так говорите потому, что у меня сейчас этот красивый облик…

— А причём тут облик? — искренне удивился Паша.
— Я говорю про твой характер. У тебя же добрый характер?

— Я не знаю, — пожала плечиками Маша.

«Удивительно, — думал Паша, — вот что значит характер!
Тело Алисы сейчас воспринимается совсем не так, как с присутствием в нём самой Алисы.
А сейчас и осанка другая, и всё-всё.»
Маша помогает
— Ой! — воскликнул вдруг Паша.

— Что?

— Как я сразу-то не подумал.
Маша, извини за нескромный вопрос, но сейчас это важно и необходимо.

— Какой? — спросила Маша тоном человека, которому уже приходилось выслушивать нескромные вопросы.

— Ты же всё помнишь про свою прежнюю жизнь?

— Да. А что — не должна?

— Да по-разному бывает.
Но сейчас просто чудесно, что ты всё помнишь.
Маша, Машенька, твой адрес.
Нужен твой адрес. Можешь сказать?

— Да пожалуйста. Улица… дом… квартира…

— Спасибо!

— Да не за что.
Может, ещё какая-то информация нужна?

— Да, точно. Полное имя, сведения о родственниках, школа, класс и так далее.

Маша всё сообщила.
Паша снова отвлёкся, быстро что-то напечатал на странном устройстве.

— Всё, — прошептал он. — Держись там…
— Я отправил информацию о твоём адресе в МИВ. — обратился Паша уже к Маше. -… Это должно помочь спасти человека, — добавил он чуть тише, сдерживая вздох.

— Как отправил? Через это… устройство?

— Да.

— Но у него же нет проводов.

— Они и не нужны.

— Какая необычная техника.

— Скоро ты всё поймёшь.
Давай пока о самом срочном.
Я и так не сразу про адрес подумал.

***

Скоро был готов и фоторобот Маши.
Паша куда-то кому-то отправил его и снова вернулся к беседе с Машей.

— Ну вот. Полдела сделано.

— И поэтому скоро у меня будет мой облик?

— Будет.
А пока расскажи, как ты провела здесь время с тех пор, как у тебя появился новый облик.

— Да как я могла его провести.
Я дома была. И вдруг оказываюсь здесь.
Ничего не узнаЮ. Как здесь оказалась — не понимаю.

Одежда какая-то другая. Не моя.
Стала думать, уж не сплю ли я.

А тут мне зеркало попалось.
И я в нём увидела, что не только одежда стала другой, а я вся стала другой.

— А дальше?

— А дальше вы меня увидели.
И стали Алисой называть.

— Ясно…
Ты сильно удивилась, когда увидела новый облик?

— Удивилась? Я не просто удивилась. Я испугалась.
Хорошо, что вы мне встретились, а то не знаю, что со мной было бы.

— А что с тобой могло бы быть?
Просто встретился бы кто-то другой.

— Другого не надо. Вы хоть добрый.

— Спасибо за доброго.
Но вообще-то у нас тут все добрые.

— Все?

— Да. Все.

— А разве так бывает?

— Бывает, Маша. Скоро ты сама это увидишь.

— Все добрые?.. Надо же…

— А что — у вас не так?

— У нас?.. По-разному, — призналась Маша.
Явно не желая развивать тему.

Она была явно не из тех девочек, которым только дай повод пожаловаться на кого-то. Или на что-то.
Хоть и выглядела робкой и нерешительной даже в облике Алисы.
И скорее всего ей было на что пожаловаться.

А может она просто стеснялась жаловаться.
Не всегда же худшее, что случалось в жизни девочки — это дёргание за косички.

Паша вздохнул.
У него не было никакого права лезть в душу этой девушки.
Но он не мог не заподозрить, что девушке встречались не только добрые люди.

И это его очень печалило.
И само по себе. Из-за сочувствия Маше.

И тем более сильнее из-за того, что сейчас ему казалось, будто это Алисе встречались недобрые люди.

Хотя они ей и встречались.
Но в виде исключений.
Хоть она и находила их регулярно.

Но это всё равно другое.
Алиса-то их находила.
А вот в жизни Маши недобрые люди были не исключением, а правилом.

Паше давно не давало покоя то, как много нехорошего всего было в прошлом человечества.
И чем дальше тем больше.
Но он пока совершенно не представлял, что с этим делать и как это можно исправить.

И вот эта встреча с очередным доказательством того, что в прошлом не все были добрыми.

У Паши мелькнула мысль, что неплохо было бы оставить эту девушку в их времени.
Если она захочет. А то пока хочет обратно.
Но может она со страху хочет обратно, не зная, что в будущем лучше.
А потом может передумать.

Алиса ведь притащила из прошлого Дика и Эдуарда. Английских принцев из средневековья.
Которые во всех источниках считаются исчезнувшими.
И конечно нигде не может быть написано, что их забрала в будущее девочка из будущего.

Паша понимал, что невозможно спасти всех людей прошлого, перетащив их в будущее.
Кто тогда останется историю творить и создавать будущее?

Но одно дело думать так по отношению к незнакомым людям прошлого.
И другое дело — по отношению к уже знакомой Маше.

Тем более действующей сейчас в теле Алисы.
И от этого тем более близкой Паше.
Он просто не способен был остаться равнодушным к кому бы то ни было, если этот кто-то в теле Алисы.
Маша предупреждает. Паша объясняет
Кстати, пора было объяснить Маше, что у неё не просто другой облик.

— Маш, я должен тебе сообщить подробности событий, из-за которых ты оказалась здесь сейчас в этом облике.

Слушай внимательно и постарайся поверить. Ну или просто услышать.
Ты не просто с другим обликом.
Твоё сознание в теле другой девушки.

— Алисы?

— Что? Ах да. Да, Алисы.

— Ты очень её любишь? — вдруг спросила Маша.

— Что? — Паша покраснел от неожиданности вопроса.
Да ещё и заданного хоть и не Алисой, но девочкой в теле Алисы.

Могло показаться, что сама Алиса спрашивает.
А то и в самом деле Алиса спрашивает.

— Прости. Я не должна была этого спрашивать.
Сама не знаю, как я это произнесла.

— Да ладно… Да, я люблю её.

— Это заметно.

— Так сильно заметно?

— Ты переживаешь за неё.
И так искренне. Наверное, и я ляпнула про это только потому, что ты так искренне относишься к ней.

— Ну… давай пока дальше о деле.
Просто… тут срочное дело на самом деле.

— Конечно. Я могу чем-то ещё помочь?

— Да. Очень.
Но сначала я дорасскажу про твоё появление.
Так вот, ты в теле Алисы.

— А она?

— А она, то есть её сознание, возможно, в твоём теле.
Это в лучшем случае.

— А в худшем?

— В худшем? В теле динозавра в мезозое.

— В чём?

— В мезозое. Знаешь, что это?

— Смутно припоминаю.

— Ну, об этом можно позже.
В общем, сознание Алисы сейчас может быть в теле динозавра. А в твоём теле может быть сознание динозавра.

— В моём? Сознание динозавра?

— Не пугайся. Это поправимо.

— Но если в моём теле сознание динозавра, то что с ним будет? Оно же может вообще погибнуть? И в какое тело мне тогда возвращаться?

— Вот поэтому мы и спешим скорее решить эту проблему.
Не переживай. Мы наверняка успеем.

— Наверняка? Впрочем, не мне…

Маша не договорила. Снова явно не желая говорить лишнее.
Но внезапно успокоилась.

Но это было похоже на спокойствие человека, который просто равнодушен к себе и своей жизни.
Беспокойство за себя не продолжалось у неё долго, да и то проявлялось только в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

— Маша, — ещё мягче сказал Паша. — Вероятность версии с участием динозавра небольшая.
Скорее в твоём теле Алиса.

— Главное, чтобы с ней всё хорошо было…

— Не могу не согласиться.
А что — может быть нехорошо?

— Ну… — Маша явно металась между скрытностью и пониманием необходимости поступиться скрытностью ради безопасности другого человека.
Понимание конечно победило. — Да, может.

— Что Алисе угрожает? — прямо спросил Паша.
Понимая, что этим спрашивает, что угрожало и Маше.
И что она, возможно, не хочет об этом говорить.

— Я конечно не всё знаю, — начала Маша, явно собираясь с силами, чтобы приступить к сути.
Но времени ждать, когда она созреет для признаний, не было.

— Маша. Скажи то, что знаешь. Это очень важно.

— Дело в том, что меня должны были отправить в детдом.

— Должны были отправить или должна была поехать?

— Отправить…

— То есть без твоего согласия?

— Да.

— Разве так можно?

— Кто меня будет спрашивать и моё согласие?

— Но ты же человек. И не маленький ребёнок.

— Ну да, как же.
По нашим меркам я — несовершеннолетняя!
И не имею никакого права голоса.

— В 13-то лет?
При решении твоей собственной судьбы?

— Да!

— Так… а детдом — это так плохо?

— Ты шутишь? Хотя откуда тебе знать.
Ну… в общем, да, добровольно туда вряд ли кто хочет.

— Почему?

— Как тебе сказать… там много непредсказуемого.
Прямо как в стране чудес.

— Ясно. А зачем вообще детдом?
Ты же взрослая почти.

— Я же говорю — по нашим законам я несовершеннолетняя.
И поэтому за меня всё решают чужие взрослые. Если нет опекунов.

— Чужие? А свои?

— А своих нет.

— Прости.

— Да ладно. Так бывает.

— Совсем никого? Даже дальних родственников?

— У нас не всегда знают дальних.
Или им всё равно не отдают ребёнка.
Или они сами не хотят с ним возиться.

— ЧуднО.
А жить тебе есть где?

— В том-то и дело. Что есть где.
Но это никого не интересует.
Ведь по нашим законам я не могу себя обеспечивать. Содержать.

— И работать не можешь?

— Я об этом и говорю. В 13 лет ещё не могу. То есть могу. Но не имею права.

— А право отправляться в детдом имеешь?

— Да.

— Несуразица какая-то.

— Это ещё что. Есть несуразицы куда страньше.

— Так… С детдомом всё ясно.
А другие опасности есть?
Паша начинает действовать
— В общем-то да.

— Говори.

- …

— Маша! — слегка повысил голос Паша.

— Честно говоря, я даже не уверена, что стоило бы избегать детдома.

— Почему?

— Ты мальчик.

— И что?

— Я не уверена, что ты поймёшь.

— Маша, ну не говори ты загадками.
Не томи! Там Алиса в опасности.
И твоё тело тоже, между прочим.

— Да-да, ты прав.
Про тело можешь не напоминать. Главное Алиса.

— Так что там не так?

— Понимаешь, я на какое-то время осталась там одна. То есть совсем одна.
И это не было моим секретом.

— И? Что дальше?

— Ну, когда девочка оказывается одинокой, то иногда находятся люди, которые не прочь этим воспользоваться.

— Как?

— А ты не догадываешься?

— Маш, мне некогда гадать.

— Хотя может и не догадываешься. Если у вас тут в самом деле все добрые.

— Маша. Ближе к делу.

— Паша, у твоей Алисы большие неприятности.
К ней могут приставать. Это слово тебе известно?

— Известно.
Маш, теперь слушай внимательно.
Во-первых, вот тебе одна штука, — Паша подал ей кольцо.

— Кольцо?

— Это переговорное устройство. Одень его на палец — и мы сможем общаться.

- Как?

- Просто позови меня, если что-то будет нужно. И я могу позвать тебя через него.

— Ух ты.

— Да. Ещё — я сейчас познакомлю тебя с хорошими девчонками. Одна твоя тёзка, а вторая Наташа.
Дальше сами разберётесь. Они тебе во всём помогут.
Не стесняйся, они очень хорошие. Тебе понравятся.

— А ты?

— А мне надо срочно спасать Алису и ещё кое-кого.

— Я помню. Моё тело.

— Ну вот. Так что прощай пока. Потом увидимся.

— Паша, будь осторожен.

— Ага.

— Может, я ещё что-то ценное могу сообщить?

— Некогда, Маш. Потом сообщишь.

— Потом так потом.

Маша не стала произносить слова о том, что потом бывает и поздно.

— Ах да. Маш, ты спроси у девчонок, что случилось с тобой и Алисой. Они в курсе. Объяснят.
Гуров. Гости. Нет худа без добра
Выйдя из квартиры в школу, Гуров невольно замедлил шаг около соседней квартиры.
Её квартиры.

Которая теперь стояла пустой.
А буквально на днях стала местом, где случилось чудо.

Такое чудо, в которое и поверить-то невозможно.
Но оно в самом деле было.
И главным в этом чуде была сама она.

Захотелось постоять около этой двери, опираясь на неё спиной.
И в то же время хотелось бежать от неё как можно дальше.

Его сомнения были развеяны голосами снизу поднимающихся людей.
Значит, постоять рядом не получится.

К удивлению Гурова, поднимавшиеся направлялись на его этаж.
И к ещё большему удивлению — остановились около её квартиры.

Может, это из приюта? Может, какие-то вещи понадобились?
Может, они что-то знают о ней?

Но они стали звонить в дверь.
Значит, не знают, что в квартире никого нет.
Значит, не из приюта.

Затем стали стучать.
Да так, словно пришли к себе.
Да кто это вообще такие-то?

— Пацан, ты тут живёшь?

— А вы ко мне в гости хотите?

— Не хами.
Ты не знаешь, где девчонка, которая живёт в этой квартире?

— Почему вы спрашиваете?

— Твоё дело отвечать.

Это был неправильный тон в общении с Гуровым.
Который он мог принять разве что от родителей.

Любого другого, кто позволял себе такой то с ним, он просто переводил с этого момента в особый разряд.

Не обязательно афишируя это.
Но обязательно меняя своё отношение к этому человеку.

— Она здесь больше не живёт.

— А где она живёт?

***

Хотел бы он это знать.
Но пока и сам не знает.

И узнать непросто.
Хотя он и узнает. Если захочет.

Но если бы и знал — не сказал бы.
Этим — не сказал бы.

— Так где она живёт теперь?

— Не знаю.

— А откуда тогда знаешь, что она тут не живёт?

— Потому что в этой квартире никто сейчас не живёт.

— Ладно. По тебе видно, что не знаешь, где она. Живи пока.

***

И направились обратно вниз.

Гуров впервые почувствовал неподдельную радость от того, что Маша, которая на самом деле Алиса, в самом деле сейчас не живёт в этой квартире.

Это что же получается, это хорошо, что её забрали в приют?
А он молодец, что не помешал этому?
Что сейчас было бы, если бы Маша была дома?

Хотя, если бы он отдал Алисе прибор, то её тут вообще уже не было бы наверное.
Но тогда могла бы быть Маша.

В общем, неизвестно.
Кроме одного — хорошо, что сейчас в квартире нет никого.

Те, кто приходил, вряд ли имели хорошие намерения.
Хотя что им могло понадобиться от тринадцатилетней девочки?

Разве что...
Но об этом думать не хотелось.

Гурову было неприятно признаваться себе в том, что он не знал, что он сделал бы, если бы на Алису или Машу совершили нападение.

Что мог сделать подросток в его ситуации?
А может и не только подросток.

Но он считал, что признаться себе в этом нужно.
И он признался.

Да, он вряд ли смог бы чем-то помочь соседке.
Будь то Маша или Алиса.

Его могли просто убрать, если бы он оказался на месте ненужного свидетеля.
Или попробовать запугать, как Ишутина в «Гостье из будущего».

И даже если бы никто не узнал, что он свидетель (например, если бы он наблюдал нападение через дверной глазок) —
совсем не факт, что даже его звонок по телефону что-то решил бы.

А это значило, что…
Гуров в очередной раз задумался над тем, что ему нужен какой-то способ стать очень влиятельным.

Способным быстро решить подобную проблему.
Элементарно защитить кого-то.
Чтобы по одному его слову в дело вступали могущественные силы и подразделения.

И самому всегда иметь при себе оружие.
Пусть не пулемёт, но хоть что-то.

А пока он был только подростком, который уже опаздывает в школу.
И воображает о себе, быть может, чуть больше, чем нужно.

Который где-то может быть и вполне даже персона.
Но в столкновении с персонажами вроде недавних чувствует себя недостаточно могущественным.

Как бы то ни было, но сейчас в эти конкретные минуты в квартире нет никого.
И в этом есть его заслуга.

Если бы он не сломал прибор — ещё неизвестно, успела бы Алиса или нет исчезнуть из этой квартиры.
А так её здесь нет.

И это хорошо.
Как только что оказалось.

Значит, пока получается, что он всё верно сделал.
Даже если он не может защитить её в обычном смысле — он смог защитить её, просто совершив правильный поступок.
Сломав прибор.
Гуров. Сбылись опасения
Из-за закрытой двери кухни слышались голоса родителей.
Это привычно.
Но услышанные заставили Гурова прислушаться.

— Хоть с работы увольняйся.

— Куда?

— Переведусь. Сменю специальность.
Освою массаж или ещё что. Даже выгоднее получится.

— Массаж? Всего лишь массаж при твоей квалификации?

— Почему бы и нет.

— А ты сможешь обходиться без нынешней работы?

— Не знаю. Но и оставаться на ней я больше не могу.
Давно уже было тяжело.
А после этого случая просто невыносимо.

Ты сама же понимаешь — она у нас на виду выросла.
С самого рождения. Как родная стала.

Я понимаю, что другие тоже должны не меньше волновать.
Но как бы то ни было, а происшествия со знакомыми воспринимаются сильнее.

***

Дальше речь отца стала тише.
Так что разобрать слова стало невозможно.

Гуров насторожился.
О ком это говорит отец?
Кто вырос на виду с самого рождения?

Гуров постарался не паниковать раньше времени.
Не было оснований.
С рациональной точки зрения.

Хотя пазл уже сложился.
Была только одна девочка, о которой отец и мать могли говорить, что она выросла у них на виду.
И если эта девочка попала в роли пациентки к его отцу, то всё очень плохо.

Именно так, как он и боялся.
Хотя мог же он надеяться, что обойдётся?

Ну хотя бы с ней.
Ну не может же это случаться всегда?
Или может?

Значит, он просчитался, понадеявшись, что обойдётся.
Что можно рискнуть.
Не обошлось.

И это он сам отправил её туда.
То есть не он конечно, но он мог сделать так, чтобы она туда не попала.

Но не сделал.
Не избавил её от этого.

Накатило вдруг странное ощущение, которое он тут же отбросил.
Ощущение, что жизнь закончилась.

Ну как она может закончиться, если он только подросток?
Нет, ничего ещё не закончилось.

Да и из-за чего вообще накатило это ощущение?
Из-за этого что ли?

Нет, это не повод для таких мыслей.
Он не виноват. Это обстоятельства.

Может, вообще всё не так плохо, как он подумал.
Ему очень хотелось пойти и спросить у отца, что с той, кто выросла у них на виду.

Но он не мог.
Это значило бы показать, что он понимает больше, чем его родители думают.

И вообще… ну не о таком ведь их спрашивать.
Только не об этом.

Значит, придётся оставаться пока в неведении.
Хотя это было невыносимо, как говорит отец.

Тут же вспомнились слова о том, что этот случай стал последней каплей для его терпения.
Это тоже говорит о том, что случай из ряда вон.

Но если это так…
Тогда он всё же узнает, что случилось.

Найдёт тот приют.
Узнает, кто это сделал.

Он и с себя не снимает ответственности.
Но отвечать будет не только он, но и непосредственные участники.

***

— Сынок, ты что будешь на завтрак?

— Какой завтрак? — рявкнул Гуров, не понимая, как можно вот так спокойно спрашивать про завтрак.

— Что за тон?

— Как вы можете? — Гуров не смог продолжить фразу.
Да и не знал, что говорить.

— Ты не с той ноги встал?
Хотя ты ещё вообще не встал.
Когда будешь вставать — обрати внимание на то, с какой встаёшь.

А на завтрак теперь будешь есть то, что приготовлю.
Или можешь остаться голодным до обеда.
Гуров. Неужели обошлось?!
***

Что-то было не так.

— А где папа?

— Папа? На работе ещё. Но скоро вернётся. Так что поторопись с душ.

***

— Скоро вернётся?

- Да.

— Мам… а с кем ты только что разговаривала?

— С тобой.

— Нет, чуть раньше. До меня.

— А с кем я могла разговаривать.

— Но я слышал…

— Что ты слышал?

— Ну… вроде бы папин голос.
Будто бы он собирается… ну это самое…

Гуров почувствовал, что не может произнести про смену работы отца.
Настолько это сейчас явно казалось нелепым и абсурдным.

— Что?

— Ну… менять… место работы.

— Что? Что за чепуха?
Ты будто бы не знаешь, что значит эта работа для твоего отца.
Святого человека и бессеребренника.

Слушай, а у тебя всё в порядке?

— Да?

— Точно? А то смотри мне.

— Точно.

— Может, приснилось что-то не то?

"Правда что ли приснилось?"

— Да… наверное.

— Ну ладно. Умывайся.

***

Гуров едва дождался прихода отца.
Молясь, чтобы сон не оказался вещим.

Но, тщательно прислушиваясь к кухне, так и не услышал ничего ужасного.

— Пап, решился он сам спросить, — как дежурство?

— Как обычно.

— Без приключений?

— Скажешь тоже. Какие у меня могут быть приключения.

***

Голос отца был уставшим, но особой взвинченности в нём не чувствовалось.
И тем более того настроения, в котором тот говорил про увольнение во сне.

Через несколько минут Гуров бросил родителям:

— Я пошёл.

— Куда?

— Надо.

— А завтрак?

— Потом.

— Какое потом? Немедленно иди за стол.

В ответ Гуров просто закрыл за собой дверь.
Очень аккуратно.

Хотя хотелось швырнуть.
Хотелось всё швырять.
Особенно из-за дурацкого сна.

По давней привычке он несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Сначала несколько секунд паузы.
А потом уже говорить и делать.

Это много раз выручало.
Спасая от импульсивных поступков и слов. И их последствий.
Гуров. Снова гости. И ещё одни
Рядом всё ещё была дверь в соседнюю квартиру.
Пустую квартиру.

А теперь, возможно, навечно пустую.
То есть кого-то сюда конечно поселят.

Свято место пусто не бывает.
Но здесь уже не будет Её.

Стоп. Ещё ничего не известно.
Снова захотелось постоять около этой двери, опираясь на неё спиной.
И снова одновременно с этим хотелось бежать от неё как можно дальше.

И снова (просто дежа вю какое-то) его сомнения были развеяны голосами снизу поднимающихся людей.
Значит, постоять рядом опять не получится.

Поднялись.
Оказались теми же, которые приходили в прошлый раз.

И что они тут забыли?
Зачем им Машка? Или им Алиса? А вдруг они за ней и будущего.
Хотя нет, вряд ли…

Постучали.
Снова заметили его.
Или соизволили показать, что заметили.

— Это снова ты что ли?
А ты что, караулишь что ли у дверей?

***

Ну вот что на это ответишь?
Гуров пожал плечами.

— А ты часом не кавалер этой барышни-то?

Снова пожатие плечами.

— Ты учти. — Эта птица не для тебя.
Ты понял?

Гуров промолчал.

— Я не понял — ты понял или нет?

— Понял, — Гуров постарался смотреть в никуда и сделать взгляд пустым.
Лучше пусть выглядит пустым, чем яростным.

Ярость подождёт.
Сейчас ему надо кое-что узнать.

— Молодец.

***

Ушли.

Гуров подождал, когда стихнут шаги и сотрутся следы.
Эти что — каждый день собрались сюда ходить?

Внизу снова хлопнула дверь, снова топот нескольких ног.

Снова на его этаж!
Но хоть не те же самые.
Это хорошо.

С другой стороны, плохо, что соискателей несколько. Несколько групп.

Эти новые так же звонили, стучали и снизошли до внимания на него.

— Эй, ты здешний?
Не знаешь, где люди из этой квартиры?

— Там же, где будете вы, если не забудете сюда дорогу, — тихо сказал Гуров, старательно сдерживая накопившееся напряжение.

— А это где?

Гуров промолчал.
Но по его взгляду можно было догадаться о том, что он имел в виду.
Эти оказались догадливыми.

— А, понятно…
Ну, все там будем. Бывай.

И ушли.
Гуров поразился тому, что так ответил.

И ещё больше тому, что на его слова так отреагировали.
Словно вняли.
Неужели он был так убедителен?

Или просто решили не связываться с подростком?
Хотя эти вторые были не намного старше его.

Хотя его так всё это достало… он в таком раздрае из-за своего кошмарного сна (если это сон), что может и был.
Ему-то терять теперь почти нечего.

И он отправился узнавать адрес приюта.
Гуров и приюты
Адрес приюта, в который увезли Алису, узнать ему не удалось.

Плохо быть подростком.
Никто не воспринимает всерьёз твои запросы.

Ну разве это нормально?
Неужели, если ты подросток, то у тебя не может быть серьёзных причин интересоваться адресом приюта?

Даже не спросили, почему ему нужен адрес!
Вообще.

От его вопроса просто отмахнулись.
Причём явно только потому, что спрашивает подросток.

Вот если бы спрашивал кто-то взрослый, то его как минимум спросили бы, зачем ему адрес приюта и зачем ему разыскиваемый человек.

Хорошо ещё, что он не стал называть имени разыскиваемого.
То есть разыскиваемой.

А то в таком раздрае мог бы и проговориться.
Вот до чего он дошёл со всеми этими визитами непрошеных гостей.

Однако он не проговорился раньше времени.
А потом и не понадобилось.

Ему и не пришлось говорить, что его интересует приют, где Маша Аверкина.
Потому что для начала он просто спросил, где можно узнать адрес приюта, в который попал его знакомый.

А ему сказали только, что не дают такую информацию детям.
«Детям!»
Даже не сказали «подросткам».

Для них все, кто младше двадцати — просто «дети».
Всё равно кто — годовалый младенец или парень, который сам уже способен быть отцом.
В смысле — чисто физиологически.

Он сообразил попросить адреса просто всех приютов.
В другой комнате.

Эту информацию ему выдали.
Даже не спросив, зачем она ему.
В самом деле — какая им разница.

А вот если бы его спросили, зачем он ищет конкретного человека, то он не знал бы, как ответить.
Ответить правду он конечно не мог.

Было совершенно немыслимо сказать, что он ищет девушку потому, что переживает за неё.
И потому что она нему дорогА.

Может быть, можно было бы сказать, что он хочет передать Маше забытую вещь?
Мол, это важная для неё вещь.

Почему сама с собой не взяла?
Ну так забыла второпях да от волнений.

Или потому что вещь была у него.
Например, книга. Её любимая.

Она дала ему её почитать, а забрать не смогла, так как не застала его дома.
Или потому что она не любит торопить с прочтением книг.

Несмотря на то, что ему было в общем-то совсем не до смеха, Гуров усмехался, думая о такой «легенде».

Это конечно фантастическая ситуация — чтобы она давала читать ему свои книги.
Да у неё и книг-то наверное не было. Совсем.

Во всяком случае, дома у неё он не заметил никаких книг.
Не то что у него.

У него родители хоть и не любили дома лишнего хлама (особенно мама), но книги очень чтили.
И хотя не устраивали в витрине шкапа-«стенки» демонстрационной выставки книг, как это делали некоторые люди, но книг хватало.

Причём не просто собраний сочинений «ради красивых корешков».
А серьёзных ценных книг.

И не только научных книг отца.
Хотя Гуров по малолетству когда-то и научные книги отца полистывал.

Особенно те, которые с картинками.
Благодаря чему чуть ли не на интуитивном уже уровне усвоил некоторые вещи.

В итоге, когда в школе проходили биологию, у него было такое чувство, будто он давно всё это знает.

Даже странно — неужели у Маши совсем не было книг?
Гуров не представлял, как можно жить без книг.
В доме.

Конечно есть библиотеки, но этого мало.
Нужно, чтобы и дома можно было в любой момент взять интересую книгу.
И чтобы был значительный выбор.

Или раньше в квартире Маши книги были, а потом их… хм… променяли на более жидкие источники удовольствий?

Все эти размышления припудривали главную его заботу.
Как поскорее найти тот приют, где Маша.

Ведь приютов оказалось море.
Он никогда не думал, что в городе столько детдомов.

Неужели в их мирное время столько полных сирот?
Откуда они?

Столько детей теряет всех близких?
Или столько родителей (обоих!) лишают родительских прав?
Или столько детей бросают маленькими?

Это было непонятно и просто не укладывалось в картине мира Гурова.
Который знал, конечно, что где-то есть детдома.
Но никогда с ними особо не встречался.

Наоборот, он встречался обычно с обычными детьми из хотя бы неполных, но обычно полных семей.
А главное — он сам вырос в полной семье.

А другими людьми и их жизнью особо и не интересовался.
Пока это не касалось лично его.

Пока они не могли что-то ему дать.
Или наоборот не представляли для него и его интересов угрозы.

У него возникло впечатление, что он до сих пор почти ничего не знал о приютах потому, что они изолированы.
Проще говоря, похожи на места заключения детей, волей судьбы и людей в них попавших.

Это было как-то… неправильно.
Хотя как можно было иначе это устроить?

Лучше всего, если дети просто в родных семьях.
Но если семьи нет… Как тогда должно быть?

***

Визиты в первые приюты ничего не дали.
Не приблизили его к Алисе.

Он даже не был уверен, что его не обманули, сказав, что там такой нет.
Не нарочно даже.

А просто не стали вникать в его вопрос.
Проще было сказать, что такой нет.

Тем более если он спрашивает только ради какой-то там книги.
Наверное, там считают, что книга — это пустяк. Даже любимая.

В одном приюте, оглядев его, зачем-то просили «ну, а где сама книга?»
Та, которую он якобы собирался передать Маше.

Он ответил, что он не носит книгу с собой.
И принесёт, если найдёт Машу.

Зачем им знать, где книга, если там нет Маши?
Может, просто заподозрили, что он неправду говорит о причине поиска Маши?
А книга только повод для встречи?

В одном приюте, не сказав о наличии или отсутствии Маши, сказали «у нас есть библиотека».
Словно это означало отсутствие потребности Маши в СВОЕЙ книге.

В другом предложили «передать» книгу.
А когда он сказал, что должен передать лично, потеряли к нему всякий интерес.

Проходя мимо очередного книжного магазина, он подумал — не купить ли в самом деле книгу.
Вдруг наличие в руках книги поможет?
Вдруг к его запросу станут относиться серьёзнее?

Он решил купить.
Правда, долго не мог понять, какую купить книгу.

Это же типа любимая книга должна быть.
Ради которой он аж ищет Машу по всем приютам.

Он понимал, что совершенно не представляет, какая книга могла бы быть любимой у Маши.
Казалось бы — можно купить первую попавшуюся.

Ну или там из школьной программы что-то.
Или хоть того же Пушкина.

Но почему-то он не мог этим обойтись.
Ему казалось важным не сильно уж ошибиться в подборе книги.

А ещё, крутя в руках новенькие книги, он надумал, что лучше купит в Букинисте.
Там и цены могут быть ниже.

А главное — ясно, что это читанные книги.
А то книга вроде, по легенде, любимая, а на вид — её даже не открывали.

Кроме того, в книжных был не такой уж большой выбор.
То есть книг-то было и немало.

Но таких, которые могли быть любимыми книгами подростка, было совсем немного.
Классика — всё же вряд ли.

Производственные романы о любви молодых людей, родившейся на стройках века, тоже.
А отчёты о съездах партии — тем более.

Букинист тоже не особо порадовал.
Гуров дошёл до того, что стал подумывать о том, чтобы взять книгу у себя дома.

Родителям всегда можно сказать, что дал кому-то почитать.
Да они особо и не потребуют отчёта.

Но Гуров не мог решить, с какой книгой расстаться.
Его любимые книги были ему в самом деле дороги.

Он их перечитывал или просто радовался их наличию.
И в случае пропажи книги было бы очень непросто найти их даже в библиотеке, чтобы перечитать.

Другое дело, что это нужно для Алисы.
Для неё он конечно отдаст свою книгу.

Да хоть все книги.
И хоть всё, что ещё у него там есть.

Пока есть немногое.
Плохо быть подростком.

И почему в своём времени он всего лишь школьник, хотя вполне мог бы уже работать?
А Александр Македонский в свои 14 лет вообще уже командовал армией и одерживал первые победы.
Гуров нашёл приют
Гуров уже решил ехать домой за книгой.
Но, когда он бегло просмотрел список адресов, то понял, что совсем рядом есть ещё один приют.

И он решил зайти и туда, раз уж так близко.
Не мотаться же зря

И не зря решил зайти.
В смысле — в этом приюте явно что-то случилось.
И не просто случилось, а какое-то ЧП.

Он сразу понял, что разговаривать с ним не будут совсем.
Всем явно было не до него.

Люди казались удивлёнными.
Удивление так припечаталось к ним, словно они все носили маски, изображающие удивление.

Без особой надежды он обратился к нескольким людям с вопросом, что у них случилось-то и и может ли он чем-то помочь.

Нет, не то чтобы он собирался помогать, тем более что вряд ли он мог помочь.
Просто это был способ вывести на разговор.
Или хоть на реплику.

И это сработало. Отчасти.
Просто на улице к нему всё же обратился кто-то.

В очень странной манере.
Гуров просто уходил уже прочь.
Но, когда он проходил мимо кусов, вдруг услышал голос:

— Стой. И сделай вид, что поправляешь шнурки.

Гуров удивился, но засомневался, что нужно останавливаться.
Однако следующая реплика заставила его замереть на месте и заняться шнурками.

— Ты хотел узнать, что случилось.
У нас два ребёнка исчезли.

— Как исчезли? — прошептал Гуров.

— А вот так. Их нигде нет.

— Может, сбежали?

— А вот и нет. Они просто были в комнате.
А когда её открыли — их там не оказалось.

— А дальше?

— А больше я ничего не знаю.
Никто не знает.

— Спасибо за информацию.

— Не за что.
Только не проговорись, что знаешь об этом.

— Не проговорюсь.
А ты кто?

— Неважно.

— Почему ты решил рассказать мне об этом?

— Не знаю. Мне показалось, что тебе это важно знать.

— Спасибо. Сколько тебе лет?

— Иди уже.

***

Гуров непринуждённо выпрямился и осмотрел шнурки.
И с видом человека, решившего, что всё в порядке, зашагал дальше.

Ему конечно чрезвычайно захотелось вернуться в приют после услышанного.
Но это ничего не дало бы.

Не мог же он сказать «а я тут узнал, что у вас ЧП — а ну-ка докладывайте, кто да как».
К тому же, проявив осведомлённость о ЧП, он бы подставил того, кто ему рассказал об исчезновении детей.

Того могли вычислить и наказать.
А Гуров конечно не желал плохого своему помощнику.

Оставалось только одно.
Всё же обратиться к отцу.
И очень срочно.

Несмотря на нежелание вмешивать в это отца.
И на нежелание объяснять свои мотивы.

Но поскольку вопрос касался Алисы, да ещё и теперь явно с оттенком опасности для неё, то приходилось пренебречь неловкостями.

Гуров ещё не знал, кто исчез.
И понимал, что исчезнуть могла не только Алиса.

Но интуиция подсказывала ему, что исчезла именно Алиса.
В любом случае это предстояло выяснить.

Гуров не знал, радоваться или нет её исчезновению.
На пользу ей или нет это исчезновение.

Если она просто сбежала, то это зря.
Так как её будут искать и найдут.
И наверняка станут обращаться хуже.

А если не найдут, то для неё ещё хуже. Неизвестно, куда она попадёт в итоге.

Но сбежала она не одна.
А с кем-то. Неизвестно с кем.

А может и не сбежала, а её похитили?
Вот это точно плохой расклад.

В таинственное исчезновение Гуров конечно не поверил.
Наверняка просто никто не заметил побега или похищения.

Разве что… И Гуров холодел от этой версии.
Разве что Алису забрали свои.

Вот в этом случае могли бы иметь место какие угодно таинственные исчезновения.

Но она же говорила, что её невозможно найти?
Да ещё и так быстро.
Если бы её нашли, то спасли бы до приюта, из квартиры Маши.

Впрочем, может, её нашли только после попадания в приют как раз потому, что он именно перед увезением Алисы в приют разбил прибор связи?

Он-то сломать его хотел.
Ну, а вдруг он вместо этого отправил сигнал о местонахождении Алисы?
Когда лупил по прибору молотком.

Да, прибор перестал еле слышно пищать, когда он его стукнул.
Но кто сказал, что это означает поломку, а не переход в новый режим работы?

Предполагающий и то, что прибор всё же передал сигнал во время Алисы.
И тогда её друзья могли узнать, где она.
А дальше дело техники.

Но если всё так, то зачем тогда «они» забрали ещё одного человека?
Вот это было совсем уже непостижимо.

Разве что Алиса попросила об этом?
Но зачем?

Чтобы спасти его?
Или наказать?

Если наказать, то за что?
А если спасти, то от чего?

Память снова услужливо напомнила известное ему.
И от чего можно хотеть спасти.
И за что можно хотеть наказать.

Гуров тут же постарался не думать об этом.
Страстно надеясь, что ЭТО и Алисы не коснулось.

То-то дети в том приюте какие-то зашуганные.
Если уж сообщения рискуют передать только из кустов, тайно.

Все эти вопросы требовали ответов.
И ради них Гуров готов был обратиться к отцу с просьбой.

Не мог только одного — поделиться с отцом тоской от предчувствия, что теперь никогда не увидит Алису.
И надеждой на то, что хотя бы с Алисой всё нормально.
Примечание к части
Гуров вспоминает реакцию отца
Однако перед самым разговором с отцом Гуров снова засомневался.

Очень уж странно отец посмотрел на него, когда зашёл в комнату после поломки Гуровым прибора.

У Гурова тогда возникло совершенно невозможное ощущение.
Будто отец всё знает про прибор.
Про то, что сын сломал прибор. И почему.

Настолько яркое, что Гуров совершенно не удивился бы, если бы отец начал разговор об этом.
Более того, Гуров уже ждал таких вопросов отца.

И вопросы последовали.
Но оказались совершенно не теми, каких ожидал Гуров.

— Паша… Мне вот очень интересно… что ты ломаешь.

— Я…

— Молотком или молоток?
Ты молотком ломаешь или молоток пытаешься сломать? — мягко пояснил отец.
Но Гуров только ещё больше запутался от таких объяснений.

— Что?

— Ты решил сломать молоток?

— Нет, — слегка вздохнул Гуров.

— Ну тогда не испытывай его больше на прочность, — посоветовал отец.
Он хоть и пятикилограммовый, но тоже не абсолютно прочный.

***

Гуров совершенно растерялся.

— Давай, сынок. Положи инструменты на место. Пусть ещё послужат.

И отец вышел.
Гуров ошалело огляделся.
Убедился, что отец не мог увидеть прибор.

Затем бросился к окну.
И конечно увидел, что машины давно нет под окнами.

И что Её тоже нет.

Он упустил момент, когда мог отдаться ощущениям от её отъезда.
Появление отца сбило ему этот момент.

Ему остался на память только её прощальный взгляд.
И потрясающее (в плохом смысле) ощущение, что это была их последняя встреча.
Что её он больше никогда не увидит.
Примечание к части
Не улавливаю имени Гурова

Пока такие варианты не кажутся невозможными:
Иван
Глеб
Влад
Глеб
Роман
Юрий

может ещё какие-то

но многие - "точно нет"
Гуров и отец
Но разговор с отцом о приюте Маши всё же состоялся.
Причём Гурову оказалось очень легко говорить.
А отец почему-то не спрашивал лишнего.

За что Гуров был очень ему благодарен.
И почему-то понял, что это естественное поведение для его отца.

И только сам Гуров выдумал, что отец обязательно спросит лишнее.
То, о чём Гуров не хотел говорить.

— Отец, мне нужна твоя помощь.

— Я слушаю.

— Ты можешь узнать, в какой приют увезли Машу?

— Попробую.
Может, ещё что-то нужно узнать?

— Ну… можно узнать, как она там.
Может, ей что-то нужно.

— Хорошо. Завтра постараюсь.

— А можно… сегодня.

— Сегодня? но уже рабочий день закончился.

— Это очень важно.

— Ну хорошо.

***

Отец засел за телефон.

Гуров сдержанно следил за разговорами.
Но сдерживаться стало сложно, когда он догадался, что интуиция его не подвела, говоря, что исчезла Маша.

— Ты сам всё слышал.

— Угу…

— Её найдут.

— Угу.

— Не ожидал, что наша тихоня соседка способна сбежать в первый же день из приюта.
Надо же какая прыть.

Вот уж верно говорят. — В тихом омуте…
Но какой в этом смысл? Куда бежать?

— Она не одна сбежала…

— С чего ты взял?

— Знаю…

— Но если она не одна…
Ладно, всё равно их найдут.

— Если успеют.

— Успеют, — твёрдо сказал отец.

***

Возникла пауза.
Первым заговорил отец.

— Вот что значит соседи.
Вроде и не общались почти, а всё равно…
Невесть откуда чувство ответственности возникает.

***

Гуров понял, что отец пытается показать ему, что он допускает именно такую трактовку мотивов сына.
Но не спешил подтверждать трактовку.

Зная, что она не совсем совпадает с реальностью.
Хоть и был благодарен отцу за попытку смягчить возможную неловкость сына.

— Ты представляешь, а ведь Машу в спец-интернат пригласили.
Оказывается, она смогла впечатлить своими познаниями в биологии и химии.
Ты знал, что она интересуется ими?

— Нет.

— А в школе она не проявляла знаний?

— Она отвечала ровно то, что спрашивали.
Не больше того, что написано в учебнике.

— Как мало мы знаем окружающих людей.
Даже соседей.

— Угу.

— Всё заняты своими заботами.
Перегрузки на работе.

— Это только к тебе относится.
А я просто невнимателен к людям.

— Ну… это с опытом придёт.
Знаешь, тем более непонятно, чего это Мария бежать надумала.
Если её в спец-интернат пригласили.

— Может, она и не собиралась.

— Думаешь, что её похитили?

— Не знаю.

— Если она сбежала, то может сюда явиться.

— Зачем? Здесь же сразу найдут.
Первым делом проверят.
Да и ключей наверняка нет от квартиры.

— Есть.

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть.

— У тебя?!

— Да. А что ты на меня смотришь?

— Но… почему? Зачем тебе ключи от чужой квартиры?

— Ты же знаешь, какая жизнь там шла.
Однажды Маша принесла мне ключи «на всякий случай».
Вот и всё. А ты что подумал?

— Ничего.

— Могу отдать ключи тебе.
На случай, если тут появиться Маша.

— Она должна понимать, что её тут найдут.

— Если мы её не не выдадим — не найдут.

— Мы? Ты что-то ещё знаешь?

— Пока нет. Но может узнАю.

— И что — ты думаешь, что она попросит ключи у тебя, зная, что её ищут и что у тебя могут спросить, не встречал ли ты сбежавшую из приюта соседку?

— Почему бы нет?

— Она будет верить, что не выдаёшь её?

— Возможно.

— Но тебя она этим подставит.
Надеясь на то, что ты соврёшь милиции, сказав, что не знаешь о её нахождении.

— Я мог бы для начала узнать, почему она сбежала.

— А у тебя есть версии, почему она могла сбежать, да ещё и уже почти переехав в другой интернат?

— Есть.

— Какие?

— Не уверен, что тебе понравится это узнать.
Но могу сказать, что понимаю, почему Маша могла сбежать.
Возможно, что это просто необходимо было.

Так что скорее всего и не потребуется прятать Машу от милиции.
Она просто отправится в свой спец-интернат.

После того, как переночует у себя дома.
И лучше, если о местонахождении ключа буду знать не только я, но и ты.
Вдруг меня дома не будет, а тебе Маша встретится.

— И где… ключ?

— В твоей комнате.

— В моей?

— В твоей кровати. Там тайничок.
Для таких случаев.

***

Гуров только вздохнул.
Всё это время у него был ключ от Машиной квартиры?
И тогда, когда Алиса там была одна, а он предавался грёзам о ней?

А если бы он знал о ключе?
Что тогда?

Тогда у него был бы соблазн воспользоваться ключом.
Это конечно бред.

Он бы конечно не воспользовался.
Разве что помечтал.

Или всё же воспользовался бы?
Да, он наверняка сильно колебался бы.

Так что, может, и к лучшему, что не знал.
Гуров. Тайна отца
— Сын, ты уже достаточно взрослый.

У отца был такой особый тон, что Гуров почему-то подумал, уж не собирается ли отец завести с ним разговор о том, откуда берутся дети.
Это было бы крайне поздно в его возрасте.

Но родителям почему-то всегда кажется, что детям ещё рано знать такие вещи.
А лично их подростки и вовсе совсем малыши.

Хотя вообще-то его отец мог с полным основанием рассчитывать, что сын знает про «откуда» если не «из подворотни», но из медицинских книг, которые никогда не прятали.
В том числе и те, где было «про это».

В самом деле, глупо было бы прятать медицинские энциклопедии только потому, что там есть статьи и про репродуктивную сферу.

Отец знал, что сын знает о наличии в доме такой информации.
Ещё с тех пор, как ребёнком листал энциклопедии просто ради картинок.
И мог рассчитывать, что в нужном возрасте по мере появления интереса сын знает, где о чём можно получить достоверную информацию.

А может отец решил просто попросить не делать его дедом раньше времени?
Вот это было бы не сильно странно.

— Ты же умеешь хранить тайны? — неожиданно спросил Гуров-старший.

Младший растерянно кивнул.
Отец собирается посвятить его в тайну?

Какие тайны могут быть у простого честного врача?
Или они касаются личной жизни отца?

Гуров испугался.
Если у отца есть какие-то такие тайны и тем более если они являются тайнами от матери, то…

То он не желает знать такие тайны.
Он же не сможет разболтать это матери, потому что предал бы этим отца.
И не сможет молчать, потому что это значило бы предать мать.

Или ей было бы только хуже, если бы он сказал ей?
Как узнать, что хуже?

Гуров почувствовал себя так, как если бы твёрдая почва под ногами превратилась в воду.
Что шатается основа его существования.

Он, самоуверенный подросток, давно ощущающий себя взрослым, вдруг почувствовал себя таким беспомощным, каким не чувствовал даже в раннем детстве.

— Умею, — чужим голосом ответил Гуров, проклиная себя за этот голос и эти мысли.

— Я тоже так думаю…

Гуров ждал дальнейших признаний отца, как приговора.
А вдруг отец попросит его хранить тайну о его любовнице?

Мол, развод невозможен.
Или невозможен в этот момент, а потом состоится.

Да, его отец не стал бы жить на две семьи.
Не такой он человек.

Он бы просто развёлся.
Если бы мог.

Если бы это не мешало его работе.
Или если бы это не угрожало здоровью его первой жены.

Гуров почувствовал, что не смог бы простить отца.
Что посчитал бы развод предательством по отношению к его маме и к нему.

И в то же время… а сам он как поступил бы?
Смог бы быть верным одной женщине?

Смог бы не изменять жене?
Смотря какой?

А такой, как его мама?
Гуров впервые попробовал понять, как может восприниматься его мама другими.
В качестве женщины.

И пришёл к выводу, что его мама идеал женщины.
И что разводиться с такой женщиной или изменять ей мог бы разве что очень странный человек.

А его отец точно не был странным в этом смысле.
Найти женщину лучше мамы просто невозможно.

Она была не просто очень красивой женщиной, хорошей хозяйкой, поддерживающей дом в идеальном порядке, а также матерью, которая не только ухаживает за детьми, но и с детства занимается их развитием.

В ней чувствовалось то, что называют породой.
Причём мама — человек особой редкой породы.
Ей присущ настоящий аристократизм в лучшем смысле этого слова.

Она никогда не опускалась до базарных манер и не устраивала дома скандалы.
Никогда не брюзжала от усталости и не проявляла раздражения.

Такого понятного и простительного в трудной жизни.
И так сильно снижающего качество общения в миллионах семей.

Никогда не говорила с мужем неуважительным или пренебрежительным тоном.
Всегда была корректна и ненавязчиво внимательна.
И в этом чувствовалась искренняя доброжелательность. И теплота отношения.

При этом она не была приспособленкой в том смысле, что не была склонна отказаться от своих принципов в угоду чьим-то вкусам, если бы это понадобилось бы.
Скорее она рассталась бы с мужем, если для жизни с ним надо было бы отказаться от своих принципов.

И отец понимал и ценил её натуру.
Настолько, что позволял себе откровенничать с ней. Открывал ей свою душу.
Знал, что она его поймёт и поддержит.

И особо ценил в ней то, что она не требовала от него искать более прибыльное занятие, отказаться от медицины или поискать в медицине другие ниши.
За то, что она поддерживала его в стремлении заниматься тем делом, которое от считает самым важным и к которому склонен.

И опять же — это же было не единственным маминым достоинством.
При всех этих волшебных качествах, которых с лихвой хватило бы самих по себе и сделало бы красавицей любую женщину, мама ещё и настоящая красавица в истинном смысле этого слова.

Не просто миленькая и хорошенькая.
Не просто симпатичная.
О нет. Такая красота под стать разве что королеве.

И с возрастом её красота не только не тускнела, а наоборот становилась ещё выразительнее. Словно закалялась.

Мать никогда не стремилась подчеркнуть свою красоту, как-то особо её выпятить.
Не делала кричащий макияж, не носила короткие юбки или декольте.
Не была яркой в этом смысле.

Но всегда была очень аккуратна.
И от неё всегда исходило ощущение необыкновенной гармонии всего облика — от выражения умного спокойного лица до деталей одежды.

Она не привлекала к себе взоры кричащими деталями облика.
Но любой признал бы, что её облик совершенен.
Даже когда она на кухне в фартуке или в халате в лаборатории.

И такой женщине изменять?
Нет, это немыслимо.

***

Гуров ещё не знал по возрасту, что изменять очень даже могут даже таким женщинам.
И как раз именно им.

Если мужчина сомневается в том, что соответствует такой женщине.

И ещё больше сомневается — тем больше вероятность, что не выдержит и изменит.
И/или начнёт пить или даже поднимет руку на жену.

Несмотря на то, что любит её и хочет.
Но он обязательно захочет почувствовать себя богом рядом с более простой женщиной.

Захочет получить уверенность в том, что он донельзя желанен.
А для этого он будет искать женщину, на фоне которой он ого-го.

Не сомневаться в любви такой женщины, как мама Гурова, могут немногие.
Или очень наивные мужчины, уверенные в своей неотразимости для любой женщины.
Но за таких такие женщины не выходят замуж.

Или такие, как его отец.
По настоящему и с полным основанием уверенные в том, что абсолютно соответствуют такой женщине.
И уверенные, что что женщина достаточно умна, чтобы понимать это.
Понимать достоинства такого мужчины.

Вес которого не в том, что он много зарабатывает.
А в том, что он занят важным для блага людей делом.
В том, что он следует своему призванию и исполняет своё Предназначение служения людям.
И что это важнее размеров заработка.

***

Гуров интуитивно понимал, что брак их родителей скорее всего очень стабилен.
И именно благодаря тому, что родители полностью соответствуют друг другу по своему уровню развития.
И понимают и ценят это.

Что и мама у него идеальная, и отец тоже «не промах».
Хотя вообще-то, строго говоря, отец не казался столь же аристократичным, как мама.

Но это только потому, что мамин аристократизм был слишком уж глубоким, слишком пропитавшим её суть.
Или скорее потому, что не менее глубокий аристократизм отца заслонялся его хронической сверх-озабоченностью спасением людей.

Казалось, что он думает только об этом непрерывно.
И что даже незнакомым людям при встрече с ним сразу ясно, что перед ними спасатель.
Для которого забота о людях — смысл его жизни и её высшая цель.

Так же каждому было ясно и то, что это человек огромной личной энергии и не только силы характера, но и большой просто физической силы.

***

Но почему-то сейчас вопросы отца сбили Гурова с обычной уверенности в родителях и вызвали неуместные и не свойственные ему сомнения в них.
К его немалому стыду.
Гуров. Тайна прибора
— Я бы не стал тебе пока говорить об этом.
Но я невольно узнал твою тайну.
Поэтому вынужден рассказать о своей.

— Какую мою тайну? — удивился Гуров.
У него не было тайн от отца, которые тот мог узнать.

Но он уже уловил, что тайна отца всё же не связана с изменами и разводами.
И тут же удивился тому, что он вообще мог подумать о таком.

— Помнишь, как я попросил тебя не ломать молоток?

— Да.

***

Конечно Гуров это помнил.
Как такое можно забыть?

Неужели отец всё-таки что-то в самом деле знает?
Но откуда он может знать?

— Тебе не показалось странным, что я попросил не ломать молоток, который невозможно сломать?

— Показалось.

— Так вот… Ты в самом деле мог его сломать.

— Как?

— Тот предмет, по которому ты стукнул…

Гуров не удержался от вздоха.
Значит, отец всё же заметил предмет…

— Его невозможно сломать молотком. Даже таким. Скорее молоток пострадает.

— Как?

— Хм… исчезнет. Если ещё раз ударит по предмету.

— Что?

Гуров решил, что ослышался.
Он не мог поверить в сказанное.
Отец что — шутит?

— Исчезнет.

— Как он может исчезнуть?

— Под влиянием импульса от предмета.

— Ты шутишь?

— Нет. Ну или в лучшем случае удар молотка был бы остановлен силовым полем.

— Точно шутишь.

— Если бы…
Но самое главное — я опасался, что старания расколотить предмет могут причинить вред тебе.

— Как?

— В лучшем случае ты уронил бы молоток.

— Я не маленький.

— И молоток не маленький.

— И я не слабый.

— А молоток очень тяжёлый.
Я и сам бывало устаю с ним.

— Разве что долго махая им.

— Неважно. Дело не в молотке.

— А в чём?

— Вообще-то тот предмет так устроен, что не должен причинить вреда живым существам.
Но если по нему долго колотить тяжёлым молотком — где гарантия, что он не сломается настолько, что перестанет отличать живое от неживого?

— Не хочешь ли ты сказать, что…

— Да, я стал опасаться, что прибор навредит тебе.

— Что за чепуха?

Гуров невольно поёжился.
Та штука, похожая на устрицу, могла ему навредить, если бы он ещё раз по ней ударил?
А если это правда…

— Это реальность.

— Значит, ты спас меня?

— Вроде того.

— Ну спасибо тогда конечно.

— Пожалуйста.

— Как ты разглядел предмет?

— Я его не видел.

— Тогда откуда ты о нём узнал?
И с чего ты взял, что у предмета такие свойства, как ты говоришь?

— Об этом я и собираюсь тебе рассказать.
Раз уж сказал про главное, то придётся и всё остальное рассказать.

— Придётся? Значит, ты предпочёл бы не рассказывать?

— Да.

— Тогда можешь не рассказывать.

— Уже не могу.

— Почему?

— А вдруг ты снова надумаешь проверять молоток на прочность?
Тем более после моих слов.

— Я не такой болван.

— Не такой. Но любопытство сильная штука.
Посильнее инстинкта самосохранения бывает.

Так вот. По порядку.
Откуда я узнал, что ты ломаешь молоток.

— Услышал шум.

— Не только.
Из-за шума я узнал бы только о молотке.
А вот откуда я узнал о предмете?

— Не знаю.

— У тебя я его так и не заметил.
Но зато я заметил сигнал от него.

— Ты?!

— Да.

— Какой сигнал? Как?

— Ну, это часть той тайны, которую я собираюсь рассказать.

Гуров не мог поверить, что снова попал в центр чего-то волшебного.
Ему казалось, что всё исчезло с отъездом Алисы.
И окончательно пропало с её исчезновением из приюта.
И все тайны прекратились.

А оказывается, они продолжаются.
Причём исходят от родного отца, который раньше ничем особо таинственным не отличался.

Да что там.
Он казался просто не совместимым с чем-то волшебным в этом смысле.

Волшебство отца было иного рода — это было волшебство Мастера своего дела, который в самом деле мог творить чудеса на работе.
И творил.

Да и весь его образ жизни был чудом.
И его отношения с мамой тоже. — Образец корректности и адекватности.

И вот этот оплот материальности оказывается причастным к тайнам в стиле фантастики из его книг?
Гуров. Избранный
— Да, сын.
Так получилось, что мне было поручено ловить сигналы от таких предметов.

— Кем?

— Я скажу. Но обо всём по порядку.
Так вот.
Давай называть этот предмет прибором связи.

Мне объяснили назначение этих приборов.
И поручили следить за сигналами от них.
Если такие будут.

— А когда может быть сигнал?

— При попытке сломать прибор.

— И что ты должен делать при уловлении сигнала?

— Просто зарегистрировать его.
Установить координаты прибора.
И передать их дальше.

— Куда?

— Хозяевам прибора.

— Ты передал?

— Да.

— И что дальше?

— Пока ничего.
Вообще-то регистрировать сигналы мне до сих пор не доводилось.
Я чуть ли не забыл об этом поручении вовсе.

Теперь представь себе, каково было моё удивление, когда на днях в кои-то веки я наконец-то получил сигнал.
А вдобавок оказалось, что такой прибор находится в нашей собственной квартире!

И что прибор испускает его из-за того, что его пробует сломать мой собственный сын, — с улыбкой добавил отец.

***

У Гурова было ощущение, что его уличили в ребячливости.

— Что теперь может быть?
Хозяева прибора могут наказать того, кто его ломал?

— Вряд ли.

— Тогда что?

— Будут просто искать того, кого сопровождал прибор.
Он же предназначен для охраны человека, к которому прикрепляется.

— А разве реально найти?

— Наверное.
Особенно если не ломать прибор.
Надеюсь, что теперь ты не станешь его доламывать.

— Не стану.

— Зачем ты вообще стукнул по нему?
Вроде не ребёнок уже, чтобы ломать из простого любопытства.

— Я пробовал открыть его створки ножом.
Не получилось…

— И ты решил просто расколотить его, чтобы хотя бы так узнать, какая у него начинка?

— Ну да, — неохотно сказал Гуров, потому что говорил неправду, а врать родителям не любил.

— Хотя я тебя отчасти понимаю.

— Да?

— Да. В самом деле интересно, что может быть внутри у такого необычного предмета.

Кстати, откуда он у тебя взялся?

— Нашёл.

— Когда?

— На днях. Когда сильный дождь шёл.

— Где нашёл?

— На улице.

— Ну и везёт же тебе.

— Это как посмотреть.
Вообще-то я хорошенько шлёпнулся и ушибся, когда подскользнулся на нём.

— Надо же. Значит, не всё гладко у тебя может сложиться с тем человеком, которого сопровождает прибор.

— С чего ты взял такое?

— Элементарно. Знак.
С одной стороны, прибор выбрал именно тебя.
А с другой стороны, дал понять, что что-то с тобой не так.

— В каком смысле выбрал?

— Он не дался бы случайному человеку.
А только тому, к кому должен попасть.
Который может помочь сопровождаемому.

По улице прошли десятки людей.
Но ни один не наступил на него.

Только ты.
Прибор не позволил наступить на него никому, кроме тебя.

— Вот уж спасибо за такую «честь», — не удержался от сарказма Гуров, вспоминая свой ушиб.

— Но раз его нашёл ты — значит, именно ты и должен помочь человеку, сопровождаемому прибором.

***
Гуров. Перемена
Гурову было не по себе от таких заявлений.
По словам отца получалось, что на Гурове была особая ответственность перед человеком.
Он должен был помочь ему.

Алисе в данном случае.
А он, выходит, не оправдал доверия судьбы?
Гурову не хотелось так думать.

— И что… в самом деле не случайность определяет, кто найдёт прибор?
Его мог найти не любой прохожий?

— Нет.

— И что мне теперь делать?

— Для начала хотя бы не доламывай прибор.

— Согласен.
А для продолжения?

— Жди.

— Чего?

— Ну ты же уже знаешь, что прибор сопровождает человека.
Значит, жди встречи с этим человеком.

Жди, когда кто-то обратится к тебе за помощью.
Скажет, что ему нужен прибор.

***

Душа Гурова сникла.
Его-то встреча уже состоялась.

К нему за помощью уже обратились.
И уже говорили, что нужен этот прибор.

А он не помог и не отдал.

Но отец ничего этого не знает.
И говорит обо всём так, словно встреча с человеком только предстоит.

И где он был раньше со своими тайнами?
Почему не рассказал раньше?

Он конечно не мог и не должен был.
Он и сейчас-то рассказал только потому, что получил сигнал от прибора в своей квартире и понял, что прибор попал в руки к его сыну.

Но если бы рассказал, то у Гурова был бы шанс помочь Алисе.
Он бы знал, что это его долг.
Что он выбран судьбой или прибором для спасения Алисы.

А так он не успел.
Просто её слишком быстро забрали в приют.
Если бы не забирали хотя бы пару дней, то он успел бы помочь ей.

Вот прямо сейчас пошёл и отдал бы прибор.
Ему казалось, что после этого разговора с отцом ему было бы легко это сделать.

— Так что будь внимателен к людям и их просьбам в ближайшее время.
Ведь человек, сопровождаемый прибором, скорее всего где-то рядом с прибором.

В нашем дворе.
Может, даже в нашем доме.

«Или даже на нашей площадке в соседней квартире, — думал Гуров. — Была! Но уже нет.»

— Папа, а ты не мог рассказать мне про эти приборы раньше?

— Не мог. Да и какой смысл?

— А в виде сказки?
Мол, есть приборы, нашедший должен вернуть и всё такое.

— Зачем в виде сказки? Я и так всё рассказал. Без всяких сказок.

«Но слишком поздно, папа!»

— Так что у тебя всё впереди ещё.

«Ах если бы!»

Хотя Гуров мог надеяться ещё кое на что.
На то, что Алису спас сам сигнал от удара по прибору.

И ведь это он ударил.
И этим тоже дал ей шанс на спасение.

— Значит, в твои обязанности входит только передать информацию о сигнале?

— Да.

— И это может помочь спасти человека?

— Да. Сигнал поймают и постараются спасти сопровождаемого.
Это страховка на случай, если прибор так и не попадёт в руки владельца.

— Ясно.
А ты знаешь о приборе ещё что-то?

— Нет.

Гуров очень хотел рассказать о том, что прибор сопровождает человека, который может быть в чужом теле после переноса сознания.

Что человек этот может быть из будущего, а не настоящего.
И что человек этот был в теле их соседки Маши.

Но не мог.
Ведь тогда пришлось бы признаться и в том, что он не отдал прибор Алисе.

Несмотря на понимание, что это может погубить её.
Только для того, чтобы иметь шанс присвоить её.
Найти её, общаться с ней.

Да и то, если захочет.
Если на то будет его каприз.

Его отец вряд ли понял этот его поступок.
Он был слишком честным и неэгоистичным.

Гурову стало не по себе от ощущения, что он не достоин своего честного альтруистичного отца.
Он почувствовал желание стать достойным.

Постаравшись впредь поступать менее эгоистично.
Отдавать приборы.

Не подвергать людей опасности.
Не лишать их шанса на спасение.

И главное — он хотел бы помочь Алисе.
Но не представлял, как.

Разве что отдать ей ключ от её квартиры, если она появится здесь.
Но вряд ли она появится.

Разве что следить за тем, когда её найдут.
Но если её забрали в будущее, то вряд ли вернётся.

А если всё же она появится?
Вдруг её найдут и вернут в приют?
Что тогда?

— Папа, — решительно произнёс Гуров.

— Да?

— А когда Машу найдут и вернут в приют — может, навестим её?

— Обязательно навестим.
Надо узнать, что случилось и почему она сбежала.

— А может… — Гуров сам не верил, что говорит эти слова, — может, заберём её из приюта?

— Забрать?
Но её ведь скоро переведут в спец-интернат.

Там она получит хорошее образование.
Получит шанс на достойное будущее.

— Но можно тогда просто попросить отпустить к нам в гости?
Тем более что у неё есть своя квартира.

— Как ты это представляешь?

— А разве тебе не разрешат забрать её под какую-нибудь расписку?

— Хм… Можно конечно попробовать.

— Попробуй.

— Странно. Вы вроде не общались никогда, хоть и соседи.
Ну, кроме совсем раннего возраста. Когда в колясках сидели.
А теперь в тебе проснулось столько участия к соседке.

***
Гуров. О прошлом Маши
Гуров не мог признаться, что у него не к Маше проснулось участие, а к Алисе.
Но слова про общение в колясках зацепили.

— В колясках?

— Да. Но ты вряд ли помнишь.
Это было, когда у Марии ещё была нормальная семья.

— А что потом случилось?

— Развод её родителей.
После этого её мать стала пить.
А потом и всё остальное по наклонной.

***

Гуров догадался, что всё остальное — это компании единомышленников из клуба любителей алкоголя.

— А спасти её как-то можно было от этого?

— Трудно спасти человека, который не хочет спасаться.
А Любовь Витальевна не хотела.

Не хотела и не умела жить без ушедшего мужа.
И её новый образ жизни стал способом уйти из жизни.

— Но у неё же была дочь.
Неужели она не могла хотя бы ради дочери держаться?

— Она может и хотела бы держаться.
И не собиралась деградировать.
Не собиралась подвергать дочь опасности.

Но не знала, что после начала употребления алкоголя это станет почти неизбежным.
И что она не сможет остановиться.

Не все на это способны.
Не все верят, что алкоголь изменит их личность.

Сначала пьют или ради компании, или, как мать Марии, просто чтобы заглушить боль от горя.

Особенно если рядом есть доброжелатели, готовые налить и сказать «Пей, Любочка, тебе легче станет».

А потом алкоголь становится главным в их жизни.
Но теперь они уже не могут это изменить.
Даже ради детей, которых пока ещё любят.

— Если любит, то почему приводит домой, где есть дочь, разных мужиков?

— Потому что прежняя личность уже вытеснена новой, для которой главное это алкоголь.
И даже смутное понимание опасности для дочери не останавливает от попоек в квартире.

— Всё равно как-то дико.

— Дико. Но не суди свысока.
Ты растёшь в благополучных условиях.
И пока не знаешь особых проблем и горя.

И мне как отцу конечно хотелось бы, чтобы так было всегда.
Но постарайся помнить, что нельзя спешить с осуждением других людей.
Особенно если ты не знаешь всех условий их жизни и особенностей личных внутренних переживаний.
Гуров. Новая встреча
У Гурова было ощущение, что он видит призрака.

У порога стояла… Маша.?
То есть Алиса в теле Маши?
Не Маша ведь в теле Маши?

Он быстро открыл дверь.
В самом деле она.

Он так удивился, что не успел обрадоваться.
Потом спохватился, вспомнив о недавних подозрительных визитёрах, невольно бросил взгляд наверх и вниз.

Он не хотел бы, чтобы сейчас появился кто-то из них.
И чтобы они увидели тут Машу.

Поэтому, обронив короткое «Быстро заходи», он одним движением втянул Машу-Алису в квартиру.

Потом разберутся.
Сначала обеспечить возможность поговорить в безопасности.

Благо что она не стала упираться.
Только этого ему сейчас не хватало бы.

Значит, всё же сюда пришла, сбежав из приюта?
Ну да. А куда ещё-то ей идти.

Если больше никого тут не знает.

— Здравствуй.

— Привет.

Гуров изо всех сил старался не сильно улыбаться.
При всех вопросах он был просто очень рад её видеть.

А ведь недавно думал, что уже никогда не увидит.
Когда её увозили.

Значит, обманула интуиция на этот раз.
А Алиса вот она.

Как здорово.
Сейчас он узнает, что случилось в приюте.
Кто куда как и почему исчезал.
Узнает, как она сбежала.

А потом попросит отца оставить её здесь до переезда в спец-интернат.
А если она захочет — то и вообще удочерить.

И уже неважно, кто что там во дворе или из друзей и одноклассников скажет.
В крайнем случае всегда можно сказать, что
это родители удочерили, а он ни при чём.

— Отец дома?

— Отец?

Гуров моргнул.
Почему она спрашивает об отце?
Алиса не успела заиметь с его отцом никаких дел.
В отличие от…

— У него есть ключ от моей квартиры, — тихо и застенчиво ответила… конечно Маша!
Гуров. Досада
Гуров чуть не застонал от разочарования и горя.

Он сразу всё понял.
Но не хотел верить в это.

Раз она спрашивает про ключ — значит, это Маша, а не Алиса.
Каким-то образом нашли и вернули сюда Машу.

А Алиса осталась Там. В своём времени.
Он в самом деле никогда больше не встретит Алису.

Она навсегда исчезла из его жизни.
И словно совсем исчезла.

Интуиция его не обманула.

А тут перед ним всего лишь Маша.
Да, с тем же самым телом, которое уже начало его интересовать, когда в нём было сознание Алисы.

Но которое абсолютно его не интересует, когда в нём снова неинтересная невзрачная… Маша.

И что ему теперь с ней делать?
И ему теперь делать с его просьбами к отцу о приглашении Маши в гости?
И чуть ли не об удочерении.

Пока он думал, Маша молча стояла и ждала.
Наверное, она бы ушла, если бы он не закрыл дверь.

И когда пауза стала не просто неприличной, а совсем нелепой, Маша спокойно повернулась к двери и попробовала повернуть ключ.
Не иначе как для того, чтобы уйти.

Куда она собралась идти, если у неё нет ключа даже от своей квартиры?
Гуров не дал ей открыть дверь.

— Да стой ты, — нелюбезно остановил её Гуров.

Маша остановилась.

— Отца сейчас нет, но я знаю, где ключ.

***

Он быстро принёс ключ.
Он конечно давно проверил тайник и убедился, что там лежит ключ.

И даже успел поносить его на шее.
И даже подумать о возможности погостить в квартире Маши.
Сейчас ему неловко было вспоминать об этом.

Он молча протянул гостье ключ.

— Спасибо.

И она снова повернулась к двери.
Гуров почему-то подумал, хотя лично его это совершено не касалось, что зря она вот так вот поворачивается спиной к людям.

Пусть даже к соседям.
Тем более мужчинам.

Но на этот раз мешать Маше выходить из квартиры не было повода. Да и смысла.

Хотя, когда он отдавал ей ключ, он коснулся её руки.
И успел заметить ток, пробежавший по нему от этого касания.

И даже успел заметить своё желание задержать её руку в своей.
Да и не только руку.
Но и всю её сгрести.

Это конечно не из-за Маши.
А из-за Алисы. Эхо.

Вот до чего его довела Алиса, пока была в теле Маши.
Теперь в этом теле снова безразличная ему и даже отталкивающая его Маша.
Но, несмотря на это, его до сих пор, оказывается, может взволновать прикосновение этого тела.

Хотя это пустяки. Скоро пройдёт.
Когда он много раз увидит, что это прежняя неинтересная Маша, то быстро остынет.
И уже никакие прикосновения не будут столь же опасными.
Гуров. Закрытость
Когда Маша вышла, он вспомнил, что так и не узнал ничего.
И самое главное — не узнал про Алису!

И его стало одолевать любопытство.
Знает ли Маша что-то о случившемся в приюте?

Помнит ли что-то о том, что вообще было в то время, когда в её теле была Алиса?
Где в это время была она сама?

Гуров не смог бы заставить себя задать ей эти вопросы, даже если бы она была до сих пор тут.
И тем более не мог пойти к ней с этими вопросами.

И не только по прежним причинам.
Но и потому что… в той квартире всё напоминает об Алисе.

И потому что… только что он среагировал на прикосновение даже Маши.
Опасно среагировал.

И хотя повторение маловероятно, но и рисковать и испытывать себя не хотелось.
Не хватало ещё…

Чтобы он поддался импульсу вроде того, который едва не подчинил его себе тогда в подъезде, когда они с Алисой вынесли мусор.

Но тогда-то это была Алиса.
Это было бы одно дело.

А тут Маша.
Не хватало только с Машей.

Такое даже представить было нелепо.
И Гуров не стал представлять.

Но тут Гуров почувствовал шевеление совести.
И желание быть достойным своего великолепного по человеческим качествам отца.

Несмотря на то, что в качестве девушки Маша ему и не интересна на грани отвращения, но ведь это ещё и просто человек.
Почти ребёнок.

И она ведь так и не знает про этих.
Визитёров.

Это опасно для неё.
А вдруг они снова заявятся, а она откроет дверь?

С неё станется.
Тем более на фоне стрессов с приютом.

А ещё она может подумать, что это просто милиция приехала.
И откроет дверь.
И тогда…

Дальше Гуров думать не хотел.
Всё и так было ясно, а подробности были ни к чему.

А ещё он не спросил, неужели она не понимает, что после побега приходить в свою квартиру — последнее дело.
Её сразу найдут.

Но может и не против этого?
Тогда зачем сбегала? Приключения поискать?

Злясь на необходимость идти к Маше, Гуров всё же вышел и постучал к ней.

— Я быстро, — с порога заявил он, проходя без приглашения в её квартиру и закрывая за собой дверь.

Маша спокойно ждала, что он скажет.

— Сюда в любой момент могут прийти, чтобы отвезти тебя в приют, — подсказывающим тоном заявил он.

— Я знаю, — равнодушно ответила Маша.

Знает? Ну хоть это разумно.
Хотя тогда почему не хватает разумности не приходить туда, где найдут?

А ещё у Гурова возникло раздражающее его ощущение, что он на уроке дал списать девочке, которая в этом не нуждается.
Но не потому, что сама всё знает, а потому, что собирается получить двойку.

— Тогда зачем ты сюда пришла? — заставил он себя спросить.

— Где-то нужно находиться.

Да, это явно не Алиса по своему развитию.
Но раз уж он уже пришёл, то скажет то, что обязан.

— А ушла из приюта зачем?

— Так было нужно.

Маша явно не собиралась продолжать рассказ.

Ну вот, как обычно.
Закрытость, отчуждённость.

Словно она устала от его общества за какие-то пару минут общения.
Можно подумать, что он пришёл сюда по своей воле и ради себя.

Он явно ничего он неё не узнает.

Она хоть в курсе, что в её теле несколько дней был другой человек?
Может, даже не подозревает об этом?

Стоп! Она же помнит, что была в приюте.
Откуда, если на Маша?

Может, Машу вернули в её тело как раз тогда, когда Алиса попала в приют?
Или по дороге?

Или Алиса успела побывать в приюте, а Маше, когда перенести её сознание в Машино тело, внушили ложные воспоминания и она думает, будто жила это дни в своём теле?

То есть не ложные, а просто не её воспоминания, а воспоминания Алисы о приюте.
Как если бы в приюте была Маша.
Гуров. Надежда
Или это всё же… Алиса?
Безумная надежда на мгновение обожгла его сознание.

Но он заставил себя взять себя в руки.
Напомнив себе, что это (чтобы это была Алиса) невозможно из-за того, что Алиса не знала бы про наличие ключа у его отца.

Не пойми что!

Спросить прямо?
Мол, ты Маша или Алиса?

А вдруг для неё вредно, если говорить с ней про Алису и другое сознание в её теле.

Выдержит ли её психика такую информацию?
Хотя Маша скорее всего ничего не поймёт.
И просто не воспримет близко информацию.

А ещё она может подумать, что у него не все дома.
Хотя скорее она просто забудет об этом и не станет думать.

Похоже, что она ко всему так относится.
Просто не думать, забыть.
Наверное, это привычка у неё сформировалась за годы возле попоек в доме.

Гурову очень хотелось уйти, если уж невозможно ничего узнать.
И не хотелось ни о чём говорить с этим существом, если оно не Алиса, да ещё и та Маша.

Оставалось только предупредить её о визитёрах.

— Тут приходили какие-то люди, пока тебя не было.

Маша равнодушно кивнула — мол, принято к сведению.

Ей что, совсем это неинтересно?
Ни страха, ни робости, ни сожаления.

— Ты знаешь, кто это может быть?

— Не знаю. Может быть, бывшие… гости этой квартиры.

«Ага, собутыльники матери», — подумал Гуров.
Но произносить не стал.

И так было ясно.
Как и то, что Маше неприятно об этом вспоминать и говорить.

«И как она сама-то не втянулась в эти попойки?» — вдруг впервые подумал он.
Вспомнив о том, что Мария всегда запиралась на кухне или уходила на улицу, когда дома были посторонние.
А ведь могла и присоединиться к празднующим.

Раньше её неучастие в попойках казалось естественным, так как она была ребёнком.
Но теперь он видел, что совсем недавно, но этот ребёнок уже стал напоминать женщину.

И её вполне могли приглашать «к столу».
Не хотелось даже думать о том, чем это могло закончиться.
Присутствие опьяневшей девочки среди пьяных мужчин.

А может и приглашали?
Может, поэтому она и уходила из квартиры?

Что довелось ей пережить, чтобы она решила уходить в любую погоду из дома на улицу?
Может, уже приставали?

Или ничего страшного?
Может, она заблаговременно поняла, что лучше не оставаться в таких компаниях?

И где она бродила, пока дома «гуляли»?

Все эти вопросы были для Гурова совершенно неожиданными.
Столько лет не думал об этом, жил словно в параллельном мире.

Брезгливо игнорируя наличие по соседству такого незначительного существа, как маленькая Маша.
Которую он воспринимал не иначе, как в качестве яблочка, которое недалеко упало от яблони.
Как отпрыска своей опустившейся матери.

Он никогда не думал, что ждёт Машу в будущем.
Но если бы его спросили, то без сомнений ответил бы, что она повторит судьбу своей матери.

А сейчас нате вдруг.
Озадачился такими вопросами.

Наверное, это отголосок его интереса к Алисе.
Да, точно.

Если бы не Алиса, то его жизнь всё дальше уводила бы его от жизни Маши, несмотря на соседство.
У них параллельные миры.

Впрочем, ещё в его интересе есть что-то вроде интереса естествоиспытателя.
Интерес исследователя.

В самом деле — интересно, как образ жизни матери влияет на детей.
Может ли ребёнок противостоять этому фактору.

Если да, то за счёт чего.
Есть ли шанс вырваться из программы жизни, сформированной матерью.
Или же ребёнок обречён повторить судьбу матери.

Мария проявила, что не прочь вырваться из круга.
Получится это у неё или нет?

А если ей помогать вырваться или наоборот помочь застрять?

Гуров ощутил интерес исследователя.
Жаль, что не получилось бы и то, и другое попробовать.
Тут или-или.

Или брать над Машей опеку и посмотреть, получится ли вырастить из неё приличного члена общества.

Или наоборот подтолкнуть к пропасти.
«Падающего толкни».

Но слишком долго и муторно.
Первое к тому же невозможно по социальным причинам.

Друзья не поймут.
Хотя… а если объяснить им, что он затеял эксперимент?
Тогда может и поняли бы и даже поддержали.

Может, даже делали бы ставки — получится или нет.
А что, занятная затея. Весьма даже.
Но всё же лень.
Это же всю молодость на это надо потратить.
Нет, это невозможно.

Второй вариант проще.
И не затратный.
Да хоть просто не предупреждать Машу о визитёрах.
И готово.

Но это казалось Гурову слишком подлым.
К такому он не был готов.
Даже ради эксперимента.

Тут и экспериментировать нечего.
И так ясно, что такой слабый воробушек, как соседка, не выдержит.
Гуров. Границы
— Не открывай незнакомым, — посоветовал Гуров, всё ещё чувствуя себя под влиянием приступа ответственности и желания хоть отдалённо походить на отца.

Уж тот-то не проходил мимо нуждающихся в помощи.
И соглашался помочь нуждающимся, даже если был до крайности утомлён на работе.

А Маша в ответ на благородные побуждения Гурова только пожала плечами.
Явно не оценив его усилий.

То ли это означало «само собой», то ли «мне всё равно». Непонятно.

Понятно было только то, что Маша не была в восторге от его присутствия.

И хотя она пока не проявляла признаков нетерпения, то не потому, что её устраивало его общество, а скорее потому, что она вообще была склонна равнодушно ко всему относиться.
Но явно испытала бы облегчение, если бы он ушёл.

Гурова это всё больше злило.

— А может, ты и не прочь открыть? — неожиданно для самого себя выпалил он.
Хотя и сам понимал абсурдность этого вопроса и не собирался такое спрашивать, тем более вслух.

Маша наконец подняла на него свои глаза.
Но только не секунду.

Он даже не был уверен, что она поднимала глаза.
Допускал, что только показалось.

Но ничего не сказала.
Взгляд оказался тем максимумом, который\м она созволила ответить.

«Привычка робкой тишины», — внезапно вспомнилось Гурову выражение какого-то поэта. Вроде бы Некрасова.

Да, точно. «Рыцарь на час».
О, и название поэмы словно про него.

Именно рыцарь на час.
Хотя он и не отрицает.
Да, всего на час.

Да хоть на минуту.
Он и на минуту не подписывался.

И всё же эта «привычка» кое-что ему прояснила.
Наверное, Маша привыкла к тому, что с её желаниями и даже потребностями никто не считается.

Настолько, что давно не ждёт ни участия, ни заботы.
И просто устала переживать из-за этого.

И чтобы не терять силы напрасно — проще просто не обращать внимания ни на что.
По возможности.

То ли дело Алиса.
Там был протест против своей участи, готовность что-то предпринимать, чтобы избежать.

А тут просто болото какое-то.
Полная покорность, полное отсутствие воли к сопротивлению.

Хотя уходила же Маша из дома при попойках.
Но это тоже пассивное поведение. Уступка.

Вот Алиса просто не допустила бы попоек и бардака в доме, устроила скандал, если надо.
Но скорее всего без скандала приструнила бы всех вокруг и добилась своего.
Если надо, то обратилась бы в нужные инстанции.

Гуров не мог себе представить, чтобы тихоня Маша что-то такое проделала.
Она и не делала.

Интересно, что было бы с квартирой, если бы Машу не забрали в приют?
После того, как Алиса навела там порядок.

Опять всё покрылось бы пылью и грязью?
Опять протоптали бы незабытую дорогу любители культурного досуга?

Даже жаль, что это нельзя будет узнать, раз Маша не будет тут жить.

***

После неуместного вопроса Гуров почувствовал неловкость и желание уйти.
Тем более что главное он уже сказал.

И может считать, свой гражданский долг выполнил.
Совесть может быть спокойна.

Ничего рассказывать Маша всё равно не собирается.
Да и он не хочет знать подробности.
Раз это не Алиса, то подробности ему до лампочки.

Но что-то мешало уйти.

Гуров уловил, что при мыслях о чрезмерности Машиной покорности в нём впервые шевельнулось какое-то странное ощущение.

Вообще-то её покорность его всегда бесила, если он замечал её.
Но сейчас ему показалось, что её покорность его… ну не возбудила конечно. Нет.

Но что-то такое отдалённое промелькнуло.
Скорее просто любопытство.

Просто интересно, насколько Мария безвольная.
Да, точно.

Вот, к примеру, если бы он вдруг (чисто гипотетически конечно!) обнял её.
Что она сделала бы?

Нет, он конечно не собирается её обнимать.
Даже думать об этом нечего.

Но речь не об этом.
А о том, что сделала бы в ответ Мария.
Как отреагировала бы.

Так и стояла бы столбом?
Или хотя бы напряглась бы?

Или оттолкнула?
Или попробовала вырваться?

Нет, ясно, что у неё не хватило бы сил.
Но вопрос в том, что она сделала бы.

Гуров ставил на «стояла бы столбом».
Но немного сомневался.

И заранее был возмущён тем, что такое может быть.
Не именно с Машей, а вообще.

Он такого не понимал.
Он понимал, что кто-то слабее.
Но не понимал отсутствия даже желания возражать.

И снова подумал об отличии Маши от Алисы.
Вот Алиса в такой ситуации (несанкционированного обнимания, против которого у неё были бы возражения) точно не стояла бы столбом.

А даже при меньшей силе не далась бы.
По крайней мере попробовала бы вырваться.

И если бы даже не смогла — следов оставила бы на наглеце, посмевшем к ней прикоснуться, немеряно.

А если бы изловчилась (а она наверняка бы изловчилась), то и двинула бы так, что мало не показалось бы.

Ну или в крайнем случае потом отравила бы.
или убила бы взглядом.
Если бы было за что.

При всей её доброте.
Но за дело — даже взглядом.

Столько в ней энергии.
Если не мускульной, но психической, нервной.
Да в крайнем случае даже с того света достала бы.

Да что там говорить.
Алиса — это Алиса.

Человек другого мира.
Такого другого, словно его вообще нет и быть-то не может.

А в этом — только такие вот Маши.
Ну и конечно Тани.

Гуров разочарованно вздохнул.
И чувствуя даже оттенок смирения, которое, возможно, постепенно совсем подарит ему относительный покой.

Понимая, что после отъезда в спец-интернат он долго не увидит Машу, он ещё раз прикинул, стоит ли проводить эксперимент с обниманием.

И не только эксперимент.
Гуров склонен был быть честным с собой.

Маша хоть и не Алиса, но тело-то то же самое.
И что мешает представить, что это Алиса?

Что в этом теле до сих пор Алиса.
Которая просто притворяется зачем-то Машей.
Невесть как узнав про ключи и про нрав Маши.

И тогда, едва он обнимет Алису, как получит молниеносную оплеуху.
Хотя потом-то конечно всё равно ещё крепче обнимет.
И уже не только.

Гуров почувствовал, что появляется нужное настроение.

А может и не будет оплеухи?
Но не потому, что это Маша, а потому, что Алиса успела за такой короткий срок так сильно так измениться?

— Ты так и не разделась, как пришла.
Нельзя же так, — мягко сказал он, заметив, что Маша слегка вздрогнула от непривычности его интонаций.

«Где границы её покорности? — вопрошал себя Гуров.
— А может их нет вообще? Хм… это дико, но… любопытно.»

Из этого промежуточного между намерением и реализацией состояния Гурова вывел голос отца на площадке.

Не зная, радоваться этому или нет, Гуров решил всё же поспешить к отцу.

И не прощаясь вышел из квартиры Маши, не подозревающей, какая буря только что прошла стороной.
Гуров. На попятную
— Пап, она вернулась.

— Маша?

— Да.

— Она у себя?

— Да, зашла за ключом.
Тебя спрашивала, но я сам отдал ключи.

— Ясно. Сейчас позвоню.

— Её заберут?

— Да.

— Но как же…

Гурову стало всё же страшновато за Машу.
Если её заберут туда, откуда он сбежала, то не опасно ли это для неё?

— Её заберут в спец-интернат. Завтра.
Прямо отсюда.

А до утра она побудет здесь.
Можешь сказать ей.

— Лучше ты.

— Вот это новости. Ты же сам предлагал пригласить её погостить и даже удочерить.

Ах, как Гуров сейчас жалел о своих недавних словах.
Как понял свою опрометчивость.
Как он поспешил.

Он-то предлагал всё это не для Маши.
А для Алисы.

Алиса была нужна ему.
Для Алисы он был готов на многое.
А Маша даром не нужна.

— Пап, она просто стесняется меня.

— Ну тогда я сам приглашу её на ночь к нам.

— Только не к нам.

— Я тебя не понимаю.
Может, мне тогда в приют её отправить?

Нет, это было бы слишком.
Этого Гуров не хотел даже для Маши.

— Почему бы ей не побыть у себя дома?

— Ну не знаю.

— Ей не впервой.
Она и раньше оставалась, когда мать неизвестно где пропадала.

— Так-то оно так…
Ладно, посмотрим.
Схожу к ней и спрошу.

***

Через пять минут отец уже вернулся.

— Она даже не раздевалась, как пришла.
Так и сидит.
Но до завтра побудет здесь.
А завтра уедет.

«Вот и хорошо», — подумал Гуров.

— Сын, что там про удочерение?

— Если она согласится, — дипломатично ответил Гуров, не желая говорить, что теперь это ему не надо.

И будучи уверен, что она не согласится.
Хотя бы потому, что ей проще не делать лишнего.

— Ну, это само собой, — ответил отец, не зная подтекста.

— Отец, а она сможет учиться в спец-интернате?

— Наверное. Раз тестирование прошла. А что?

— Не понимаю, откуда у неё познания.
У них же даже книг нет дома.

— Школа?

— Я же говорил уже, что в школе у нас не ахти как преподают биологию и химию.
Я-то знаю.
Не так, чтобы так блистать на тестировании, чтобы пригласили в спецшколу.

— Есть библиотеки.
Может, оттуда познания?

— Библиотеки?

— Ну да.

— А она знает об их существовании?

Почему-то Гурову казалось, что не знает.
Ну не мог он представить Машу в библиотеке.
Она хоть и тихоня, но не синий чулок, не заучка, не ботаник.

А кто она тогда?
И где он мог её представить?

Уж не за бутылкой ли?
А что, чуть старше — запросто.

Ему даже стыдно немного стало.
Из-за явной предвзятости и предубеждённости.

У него не было никаких причин считать, что Маша не бывает в библиотеках.
А учитывая, сколько времени она провела вне дома, дожидаясь окончания попоек дома, то не удивительно, если иногда она забредала именно в библиотеки.

Хотя бы для того, чтобы согреться или спрятаться от жары.
А затем уже могла и начать читать.
Сначала от скуки, а потом уже увлечься.

— Судя по её знаниям, она знает про библиотеки.

— И как она стала читать именно книги по медицине?

— Сам догадайся, почему она могла начать читать книги по медицине.

— Из-за матери?

— Да.
И, кстати, ты тоже мог бы почаще открывать книги.
Давненько ты не брал в руки серьёзных книг.

Это было правдой.
За прошедший год привычное чтение как-то отошло на второй план.

— Я наверстаю, — ответил Гуров.
Ну, а что ещё он мог ответить?

— Давай. А то соседка обгонит тебя на ниве науки.

Гуров разве что глаза не закатил.
Спецшкола — это ещё не МГУ и не пироговская академия.

Ну какое обгонит?
Кто она и кто он?

Она — серая мышь, а он первый парень на деревне.
Она — дочь опустившейся матери, а он — сын известного врача

Однако замечание отца достигло цели.
Уязвлённое самолюбие заставило Гурова вернуться к учебникам.

Он в тот же вечер открыл один из них.
Сначала просто полистать.
И сам не заметил, как увлёкся и втянулся.

И с того дня старался не забрасывать занятия надолго.
Подружки подружками, а надо и к будущей профессии готовиться.
Если уж ему не командовать в 14 лет армией, то хотя бы достичь того же, что и его отец.
Гуров. Через год
На следующее утро Машу увезли в спец-интернат.
И эта история закончилась.

На время.
Через год Маша неожиданно снова вернулась.

В свою квартиру и в школу.
Больше в ней ничего не изменилось.

А вот в её квартире появилась ещё одна девушка.

Потом оказалось, что это нашлась дальняя родственница Маши.
Что-то вроде троюродной племянници, хоть и старше Маши.

Она предложила Маше сделку. —
Племянница оформляет опекунство и живёт в квартире Маши до её совершеннолетия. Лет пять.

И за это время получает высшее образование в Москве.
Маша согласилась.

Хотя зачем ей нужно было возвращаться в свою квартиру, если была возможность доучиться в спец-интернате — непонятно.
По идее он мог дать ей хорошую путёвку в достойное будущее.

Разве что Маша самоуверенно (если это возможно) решила, что сама справится с образованием.
Раз уж до спец-школы неплохо готовилась по библиотекам.

А может Маша просто предпочитала самостоятельность, которой в своей квартире больше, чем в интернате.

В любом случае Маша вернулась в тот же школьный класс.
И так тихо, что никто этого и не заметил.
Как не заметили и её отсутствия в течения года.

И всё пошло как прежде.
И шло долгие несколько лет.
Для детей и даже подростков время течёт медленно.

***

У Гурова была своя жизнь, далёкая от жизни Маши.
Кроме школы, они нигде не пересекались.

Но в школе её было незаметно.
Кроме редких вызовов к доске, во время которых она отвечала тихо и так скучно и невыразительно, что никто не замечал и не запоминал этих вызовов.

И не обращал никакого внимания на её бесцветные ответы.
Разве что радовался, что не его вызвали.

В подъезде они тоже редко пересекались.
Но зато Гуров узнал, что Маша действительно просиживает в библиотеках.

Узнал это только благодаря тому, что сам снова стал изредка захаживать в библиотеки.
И в первый же визит после Машиного возвращения заметил там Машу.

Вопреки его неспособности представить Машу в библиотеке, ему показалось, что она и обстановка библиотеки неотделимы.
Словно Маша была тут известным предметом интерьера.

У Гурова мелькнул вопрос, какую книгу она так внимательно читает.
Но он тут же забыл и про вопрос, и про Машу.

И вспоминал о ней только тогда, когда замечал её при очередном визите.
Он заставал Машу в библиотеке всегда.
Словно она там прописалась.

Похоже, что она в самом деле привыкла там бывать давно.
Ещё до интерната.
Может, и в самом деле забрела туда во время своих скитаний по улицам.

Ну что ж, можно было считать, что пока Маша не следовала по пути её матери.
Будущее обещало показать, что будет дальше.

Хоть Гуров и не думал о Маше, но, заставая её в библиотеке, иногда думал, что она слишком уж много времени там проводит.
Словно и вовсе оттуда не уходит.

Могла бы догадаться, что это не полезно.
Что надо иногда и гулять.

Право, если бы не было библиотек, то Маша просто гуляла бы по улицам.
И от свежего воздуха и движения было бы больше пользы.

Если бы речь не шла о Маше, то Гуров даже предложил бы девушке прогуляться.
Просто так. Для профилактики.
Пройтись по улицам.

Но Маше он не стал бы предлагать такое.
И потому что она оставалась для него такой же персоной не его круга.
А главное — не круга его товарищей.

И потому что она сама явно не была склонна к его обществу.
А он не привык, чтобы его обществом так откровенно тяготились как Маша.

***

Однажды, когда он запросил одну книгу, ему сказали, что книга сейчас занята.
Он ответил, что ему очень надо и нельзя ли как-то ускорить получение книги.

Ему предложили спросить у девушки, взявшей книгу, не согласится ли она отложить её прочтение.
Оказалось, что книгу занял никто иной, как его соседка.

Шутливое замечание отца про то, что соседка обгонит его на ниве знаний, неожиданно реализовалось в жизни.

Он не собирался поднимать перед Машей вопрос о первенстве прочтения книги.
Но, когда он уже собирался уходить, ему сказали, что его книга уже свободна.

Наверное, это Маша решила сдать книгу, услышав разговор о ней.

Гурова не удивила такая уступчивость.
Но напомнила ему его давние размышления о пределах её покорности.

Он даже ощутил каплю признательности.
И если бы это была не Маша, непременно воспользовался бы ситуацией для того, чтобы предложить девушке пообщаться.

Но Маша общаться с ним не стала бы.
Кто угодно стал бы.
А она нет.

Это было Гурову конечно безразлично.
Хотя конечно вообще-то не тот Маша человек, чтобы воротить нос от такого, как он.

И ей не стоило бы проявлять такое равнодушие.
Не потому, что это надо Гурову.
А просто потому что с её стороны это просто нелепо.

Смягчало ситуацию то, что не его лично игнорила, а всех.
И вообще мало к чему проявляла интерес.

Разве что к буквам.
Ну то есть к книгам.

Причём по медицине.
Гурова слегка удивляло: неужели она успела так сильно заинтересоваться медициной, что до сих пор только её читает?

По всему получилось, что да.
Разве что она листает книги, не читая.

Но это было бы совсем уже. Странно.
Хотя как знать. Люди иногда очень странно себя ведут.
Гуров. Формуляр
***

Однажды Гуров оказался в очереди за Машей.
И увидел её библиотечный формуляр.

Очень тоненький.
И это всё, что она успела начитать за много месяцев?

Но тут оказалось, что это только последние листочки. За неделю.
А основное количество листочков хранилось в отдельном сегменте ящика.

Ну да, если человеку нечего делать, то он и столько прочитает.
Но ещё вопрос, много ли он из этого помнит.
И много ли понимает.

Гурову показалось, что он немного ревнует.
К Машиной работоспособности и прилежанию.
Он-то до сих пор только периодически читал медлитературу.

Справедливо полагая, что этого более чем достаточно в его возрасте.
И что он успеет ещё начитаться, когда станет учиться в меде или универе.

Но когда видишь перед собой человека, который намного более целеустремлённо идёт по той же дороге — это напрягает.

Словно ты отстающий.
Словно не успеешь к раздаче пирогов.

Куда эта Маша торопится? — с недоумением и оттенком раздражения думал Гуров.

Она решила победить все болезни ещё до того, как поступит в мед?
То, что она будет поступать в мед, не вызывало сомнений.

Как и то, что она таки поступит.
И причём на одно из тех мест, на которые претендует и Гуров.

И хорошо, если ему при этом тоже достанется место.
Хотя в этом сомнений быть не может.

Конечно достанется.
Кому, если не ему.

Сыну известного врача, у которого врачевание — это уже наследственное.
Он интуитивно знает, что к чему.
Гены — это не шутки.

Или Маша старается компенсировать своими познаниями отсутствие личной жизни и успеха у парней?

Это казалось Гурову более вероятной версией.
Ну конечно.

«Да у неё же это просто сублимация!», — решил он, будучи начитанным не только вообще, но и по излюбленному вопросу притяжения полов и вообще природы полового влечения.

Которому уделял немалое внимание, почитав не только классиков или культовые фигуры вроде Кона, Фрейда, Райха, Лоуэна, Юнга, но и даже философов пола вроде Вейнингера и Шопенгауэра.

Это было не только достаточно занимательно, но ещё и изрядно повышало его цену на рынке любви.
Делая ещё более занимательным собеседником.

Поставленный Маше диагноз успокоил тревогу Гурова.
Но не надолго.

В следующий раз он, пользуясь отлучкой библиотекаря, полистал Машин формуляр.
И впечатлился серьёзностью записанных там книг.

Причём Маша читала не только научпоп.
Но и такие книги, которые читают старшекурсники в меде.
Да и то не все.

Гуров не знал, восхищаться или раздражаться.
Маша его немного пугала.
Что она собирается учить в меде, если уже всё это знает?

Может, она сразу будет сдавать не вступительные экзамены в меде, а выпускные?
Вместе с выпускными экзаменами в школе.

В общем, Гуров был задет.
И в итоге, преодолевая некоторую лень, даже стал больше читать сам.

К немалой радости родителей, решивших, что сын взрослеет и взялся за ум.
Что у него прошёл пик подростковой гормональной бури.

Знали бы они, что обязаны этой радостью невзрачной маленькой соседке.

Через какое-то время Гуров почувствовал даже радость от того, что получил такой стимул заниматься больше.
И попробовал читать больше серьёзных базовых академических учебников.
Решив обогнать Машу.

Он тайком смотрел, что у неё в формуляре.
И заказывал те же учебники.
Решив положиться на мнение опытного человека. в виде Маши.

Иногда ему хотелось спросить у неё, что читать стоит, а на что время не тратить.

Но потом он решил, что это можно узнать более простым способом — просто посмотреть, сколько времени и как часто она брала книгу.

Если она быстро сдавала книгу и не брала больше раза — значит, не стоит тратить время на книгу.
А если много раз и надолго — значит, книга стоящая.

Со временем Гуров убедился, что у Маши точный вкус в этом деле.
И вовсе перестал брать проходные книги, которые Маша забраковала.

«Вот бы у неё и в одежде тоже был такой вкус», — промелькнула мысль и тут же улетучилась.
Этот вопрос его не интересовал.
Гуров. Брат
Однажды он увидел у неё в формуляре Фрейда.
Неужели и в этом существе проснулся интерес к полу?

«Лучше бы она почитала Лоуэна или Райха», — подумал Гуров.
И, подумав, что было бы забавно дать ей такой совет, забыл об этом.

Он не собирался признаваться, что следит за её формуляром.
Хотя в других условиях было бы вполне нормально общаться на такие темы.
И советоваться по поводу книг.

Но с Машей общаться было невозможно.

Потом он увидел, что Маша не брала Фрейда больше одного раза.
Значит, поняла, что там нет ничего ценного.

Снова точность вкуса.
И в этом вопросе тоже.

Хотя вроде у неё нет опыта, чтобы разбираться в этом.
Или есть?

Да нет. Не может быть.
Только не у неё.

***

Часто, читая «порекомендованное» Машей через её формуляр, он затруднялся понять некоторые вещи.
Хотя вообще читать «за Машей» было удобно.

Потому что она выбирала книги в порядке усложнения.
И ранее прочитанное помогало понять новое.

Потом Гуров понял, что это возможно благодаря тому, что Маша читает просто в порядке повышения курсов: сначала за первый, потом за второй и так далее.

И конечно она сначала дочитала школьные учебники по предметам и пособия для поступающих в вузы.
Не по математике конечно, а по химии и биологии.

И когда ему встречалось что-то сложное, у него невольно всё чаще возникали вопросы: а сама-то Маша это поняла или просто прочитала и забыла?

Иногда он просил объяснений у родителей.
Они охотно помогали.

Но Маше-то некому было помочь и объяснить?
Как тогда она понимает?

Хотя даже он мог бы помочь.
Если бы она попросила.

Библиотека — это отдельный мир.
Тут его товарищей нет, перед которыми он не склонен афишировать своё общение с Машей.

Даже в рамках учёбы.
Даже если бы они поверили, что можно общаться только по учебникам.
А они не поверят.

Да он и сам бы не поверил.
Если бы речь не шла о Маше.

С ней-то точно можно «только по учёбе».
Но это он знает.
А другим не объяснишь.

Иногда он бросал на неё взгляд, чтобы понять по выражению лица, понимает ли она читаемое.

Вроде бы выражение было заинтересованное и оживлённое.
Вообще на этом лице и в этом скованном теле глаза были самым живым.
Даже оживлёнными.

Правда, не всегда, а только когда Маша читала.
Тогда её глаза начинали светиться тихим, но отчётливым светом.

А в остальное время взгляд казался пустым.
Настолько, что было трудно представить, что он может быть оживлённым.
И даже приятным.

Гурова стало тянуть заметить такой взгляд у Маши.
Для этого он иногда не сразу уходил, взяв книгу, а немного задерживался.

Он говорил себе, что это только исследовательский интерес.
Что ничего личного.

Хотя замечал, что ему приятно замечать этот Машин взгляд.
Он даже спросил себя честно, но с иронией, уж не начал ли он увлекаться Машей.

Но тут же понял, что это забавное предположение и не более того.
Какая Маша, если у него есть Марина?

Правда, Марине даром не сдалась библиотека и медицина, не говоря уже о работоспособности Маши.

Но ведь и он ищет в девушках не работоспособность и не любовь к чтению.
Всё, что ему нужно от девушки — это чтобы она была приятной в общении.

И главное — чтобы возбуждала его интерес.
Мужской интерес.

Ну и чтобы с ней было не стыдно появиться в обществе.
Чтобы его девушка не вызывала недоумения.
Чтобы он не стал белой вороной из-за своего выбора.

Кроме того… он же прекрасно знал, каким может быть притягательным Машино тело, если в нём Алиса.

Он ещё не забыл этого.
И не хотел забывать.
Благо что память его не подводила.
А память на такие впечатления тем более.

И эта память показывала ему контраст между Машей и Алисой.
Память об Алисином великолепии ещё больше подчёркивала неинтересность Маши.
Её бесцветность и невыразительность, бедность мимики.

Гуров понимал, что при таких исходных данных у Маши есть все шансы остаться старой девой.
Ну или как минимум не выйти замуж.

Кому нужно такое тихое нечто?

Однако Машин формуляр продолжал его радовать.
Маша штурмовала курс за курсом.
Пришло время для учебников по венерологии, акушерству и гинекологии, сексологии.

«Теперь соседка точно в курсе, откуда берутся дети», — почти с братской заботой, почти без ёрничания подумал Гуров.

Но всё же через положенное время взял и эти учебники и тоже с ними ознакомился.
И даже почерпнул в них кое-что полезное.

Хотя читал по диагонали, а не всё подряд.
Тщательно выбирая актуальное для него уже сейчас.
И сознательно пропуская остальное, оставляя это на будущее.

Не то что Маша, которая зависала над каждым разворотом столько времени, что явно учила всё наизусть. Ну или тщательно.

Это снова и снова поражало его.
Ему казалось, что она зря теряет время.

Время своей юности.
Тратить которую на учёбу — преступление.

Точнее, только на учёбу.
Должно быть место и для личной жизни.

А Маша словно понятия не имела, что существует личная жизнь.
Хоть и прочитала учебники по сексологии.

Гуров начинал чувствовать себя старшим братом Маши.
Это было удобно.

Так как позволяло много о ней думать, но исключительно в русле заботы.

И было бы идеально, если бы он в самом деле был её братом хотя бы двоюродным.
Так как в этом случае он мог бы взяться за её перевоспитание.

Не в том плане, чтобы сделать её приличным человеком.
А в том, чтобы сделать её менее приличным.

Так как её приличия уже выходили за рамки приличия и доходили до неприличия.
Нельзя было быть настолько погружённой в учёбу.

Мало того, что ей никогда потом не будет пятнадцать или шестнадцать.
Вдобавок нынешний образ жизни станет её второй натурой.
И она сохранит его до старости.

Может, она даже поступит в аспирантуру, защитит кандидатскую, а то и докторскую.
Так и умрёт, не вылазя из библиотек и не замечая жизни вокруг.

Гуров равнодушно отмечал про себя, что объективно у Маши есть все шансы быть если не популярной, то обзавестись хотя бы одним парнем.
Хотя бы таким же тихоней.

Ведь и таких разбирают.
Особенно такие же, как она сама.

Внешность у неё нормальная.
Даже совсем нормальная.

Высокий лоб, длинные волосы, глаза, которые могут быть очень красивыми. Тонкий стан.

Но проблема в том, что всё словно закрыто Машиной нелюдимостью.
Её закрытостью от людей, словно между ними и ею стена.

Ну и конечно тем, как она одевается.
Никто никогда не разглядит эти стройные ноги, если очень не постарается.

Так как она носит какие-то ужасные длинные юбки.
И дело не в длине, а в том, что они ужасные.
Как и рубашки и свитера.

Ни капли стиля и красоты.
Шить такие юбки — это просто преступление.
Сшивший их ненавидит женщин и мужчин и мечтает, чтобы человеческий род прекратился.

Про макияж и говорить нечего. Его просто нет.
Про причёски тоже. Их тоже нет.

***

Иногда Гуров делал «отпуск».
Прогуливал библиотеку.

На неделю, а то и пять.
Смотря как шли дела в личной жизни.

А потом хватался за голову, когда видел, сколько Маша за это время прочитала.
И даже злясь на неё за то, что она СТОЛЬКО прочитала за это время.
Гуров. О санитарке
После школы Гуров поступил в медицинский.
А Маша нет.

Он был в шоке.
Зная, что её знания не хуже.
Не хуже, чем не только других абитуриентов, но и у многих выпускников меда.

Она же столько прочитала!
Он же с ней читал все эти три года после её возвращения из спецшколы.

Или она всё же не всё понимала из того, что читала?

Он попросил отца добыть Машины работы с экзаменов.
Отец нехотя устроил это.

Гуров увидел, что в них всё было верно.
Она должна была поступить.
Но почему-то не поступила.

Он не стал говорить об этом отцу.
И Маше не стал.

Не желая вмешивать в это и так сверхзанятого отца и подозревая, что отец не останется в стороне, если узнает о том, что Машу не приняли несправедливо.

Не желая разбирательств.
И не стремясь испортить отношения с будущими преподавателями.

Он понимал, что это наверное не очень хорошо по отношению к Маше.
Но не был уверен в том, что ей надо учиться в медицинском.

Это тяжёлая работа, большая нагрузка.
А работа врачом — ещё более тяжёлая.
Зачем женщине такая нагрузка?

А Маша и так переутомилась за годы подготовки.

Пусть отдохнёт от учёбы. Хотя бы год.
А потом снова поступает, если сильно хочет.

И вот если она даже потом не поступит, но тогда может быть даже он вмешается.

Он опасался только одного.
Что Маша напьётся из-за такого разочарования.
И станет пить.

И в её квартиру вернутся мужчины.
И снова будут вызывать скорую к тем, кому стало плохо.

Но этого не случилось.
На следующий день после результатов поступления Маша устроилась на работу.

Санитаркой в больницу.
Логично, учитывая её интересы и отсутствие диплома.
И потребность в заработке.

Гуров иногда думал, что это вполне Машин уровень, учитывая её происхождение и анамнез.
Несмотря на то, что она много занималась и училась.

А ещё такая работа казалась ему в каком-то смысле понижением на карьерной лестнице.
Теперь ему с Машей точно было бы не по пути.

В школе все более-менее равны.
А теперь он — будущее светило.

А она кто?
Максимум — главная санитарка больницы.

Началась новая жизнь.
Больше ни один из них не просиживал в библиотеке.

Дни Маши проходили среди помощи больным.
А дни Гурова — в меде.

Через несколько месяцев как-то зимой он услышал, как отец рассказывал матери о чудо-санитарке.

Что очень удивился, когда оказалось, что санитарка, о душевности которой в больнице уже ходят легенды — это их скромная тихая соседка Маша.

Гуров обратил внимание на то, что отец говорит о Маше с искренним восхищением и расположением.
Но подумал, что не представляет себе, чтобы Маша проявляла какую-то особую душевность.

Кроме того, его отец всегда очень почтительно и с искренним расположением здоровался с Машей, встречая в подъезде.

Мать была более сдержанна, но вполне вежлива.

Гурова это немного поражало.
Его отец был таким светилом, о превращении в которое Гуров мог пока только мечтать.
А так просто и тепло здоровался со скромной простой санитаркой.

Он не знал то, что знал его отец: что санитарка для пациентов, которые нуждаются в её помощи — это очень важный человек.
И что от чуткости, ловкости и просто доброты санитарки очень зависит комфорт, настроение и выздоровление пациентов.

Что врач не может не ценить.
Как и просто доброту и трудолюбие.

Но пока сам Гуров, несмотря на пример отца, мог только произнести ровное «Здравствуй».
Больше слов для Маши у него не было.

Она окончательно стала человеком другого круга. Не его круга.

Люди его круга — это весёлые молодые люди.
Яркие студенточки и перспективные студенты-коллеги.

В другой раз Гуров услышал, как отец удивляется трезвости Маши.
Точнее, не просто трезвости — её никогда и не видели выпившей.

Просто отец добился перевода Маши в его отделение.
И там столкнулся с тем, что Маша не знает, куда ей девать презенты от пациентов.

Выздоровевшие пациенты или их родители иногда одаривали из чувства благодарности своих врачей, медсестёр и санитарок кто чем мог.
Маша отказывалась, как могла.

Никогда не забирала презенты домой, если люди их всё же оставляли.
И очень редко, когда дарили совсем уж простые старушки и от всей души, брала их презенты (грибочки, огурчики), но только чтобы не обидеть.

Но нередко дарили и алкогольные напитки.
То наливочку, то домашнее вино, а то и марочные напитки.

Маше пришлось спросить у Гурова-старшего, куда ей девать ящик накопившихся в подсобном помещении ёмкостей с содержимым.
Вылить?
Ведь нельзя держать такое количество спиртного в больнице.

***

Маша не раз обращалась к медсёстрам и врачам с разными вопросами о пациентах.
Показывающими её повышенную осведомлённость.
Нетипичную для санитарок.
И не требующуюся от них.

Несколько раз наблюдательность Маши и её дотошность, даже настойчивость очень выручили медперсонал отделения.

Гуров сомневался, что речь о той самой Марии, которая их соседка и сейчас мирно отдыхает буквально в метре за стеной.

Дотошная? Эта самая Маша дотошная?
Нет, он конечно уже давно убедился в её упорстве.

Которое даже чрезмерное.
Как говорится — такую бы силу да в колхоз.

Но то было упорство одиночки.
А вот представить, чтобы Маша была дотошной в общении с другими людьми — этого он представить не мог.

Настойчивая? Да не может того быть.
Что-то тут не так.
Гуров. Отповедь отца
Дело дошло до того, что отец стал говорить, что у него не все ординаторы такие грамотные, как Маша.

Гуров даже немного завидовал Машиному успеху у его отца.
В смысле — профессиональному успеху.

Как девушка она конечно не могла интересовать его отца.
Будучи не только ровесницей его сына, но и выросшей на виду у него с рождения.

Хотя иногда Гуров-младший присматривался: уж нет ли в восхищении его отца санитаркой чего-то большего?
И с облегчением убеждался, что конечно же нет.

Просто его отец уважает трудолюбивых людей.
Таких, как он сам.
Ну и примесь чисто отеческих чувств тоже может иметь место.

Это ладно. Пусть. У его отца нет дочки.
А тут почти дочка.
Вот и симпатии.

Но вот профессиональный успех Маши снова заставлял Гурова не расслабляться и не почивать в меде на лаврах отца.

А добиваться репутации студента не просто приличного, а более чем перспективного.

***

В другой раз его отец рассказал, что однажды в минуты редкого досуга, из-за какой-то мелочи взялся экзаменовать Машу.

И в итоге был настолько впечатлён, что категорично потребовал, чтобы она поступала в медицинский.

Маша призналась, что уже пробовала.
И отец был поражён, услышав, что она не поступила.

Тогда он ещё раз погонял её по разным вопросам.
И в итоге заявил, что ей не хватает только практических навыков, чтобы немедленно не дать ей диплом.

И что на следующих экзаменах он лично проследит, чтобы всё было честно.
Тут он припомнил незначительный на фоне его работы эпизодик: что сын просил его добыть работы Маши.

И понял, что он уже знал о поступлении Маши.
И заподозрил, что сын не просто так просил работы.

Сын признался, что работы Маши были очень хорошими и что она могла поступить.
И что он просто не стал никого трясти с требованиями разобраться.

Отец покачал готовой.
Осуждать сына не стал, но и проследить за экзаменами Маши при следующем поступлении решил ещё твёрже.

***

Гуров с любопытством и каплей сыновней ревности наблюдал за этим ростом привязанности отца к Маше.

Но однажды в порыве откровенности он даже рассказал, что несколько лет ежедневно видел Машу в библиотеке за чтением медицинской литературы.
Чем конечно ещё больше увеличил уважение отца к Маше.

Но в другой раз он немного разочаровал отца.
Тем, как отозвался о женственности Маши.

Когда в очередной раз отец хвалил любимую санитарку, Гуров обронил своё давнее:

— Зато она не очень женственная.

И немного испугался бурности реакции отца.

Сначала отец словно дар речи потерял.
А затем обрушился на сына с отповедью о том, что сын не разбирается в людях вообще и в женщинах и женственности особенно.

Обычно отец держал при себе своё мнение о подружках и образе жизни сына.
Но тут он позволил себе немного откровенности.

Заявив, что Маша в миллион раз лучше всех его подружек вместе взятых.
И как человек, и как профессионал.
И по характеру, и по обаянию.
И как девушка тоже. И по внешности.

Гуров в полном шоке слушал, как мужчина, да ещё и его собственный отец, восхваляет женские прелести Маши.

И уже окончательно уверился в том, что речь идёт о какой-то другой Маше.
Эта восторженная речь никак не могла относиться к Маше.

— Да ты же и не видел её никогда толком, — отметил отец. — Здрасте-до свидания — и всё.
Лично я вообще не понимаю, как мой сын, у которого репутация чуть ли не ловеласа и который приценивается к каждой юбке, и который примерил мысленно (надеюсь, что только мысленно) полгорода девушек, не видит у себя под самым носом такую красавицу, как наша Маша.

— Ни стиля, ни вкуса, — бросил в своё оправдание Гуров.

— Не путай отсутствие вкуса и маленькую зарплату.
И не смей упрекать моих коллег в бедности.

Эти святые люди за копейки работают, из любви к людям.
И хорошо работают.

— Не в этом дело.
Она просто слишком нелюдимая.

— Мои пациенты с тобой не согласились бы.
Они сказали бы, что Машенька — само обаяние.

— Что-то трудно поверить в это.

— А ты хоть когда-то пробовал общаться с ней, как с равной?
Ты же сторонишься её. Давно.

Разве удивительно, что она тоже старается держаться сдержанно, показывая этим, что не претендует на твои любезности?

— Всё равно, — не сдавался он. — Какая-то скованная, зажатая.

— А ты хоть когда-нибудь задумывался о том, как она росла?
Ты понимаешь, что к ней могли приставать пьяные?
Как ты считаешь — это способствует открытости в общении, а тем более с мужчинами?

Гуров промолчал.

— Эх… И это мой сын…
Боюсь, что ты сильно пожалеешь, когда Маша наконец-то выйдет замуж, но не за тебя.
Тогда ты поймёшь, какое сокровище упустил.

— Да не факт, что она вообще выйдет замуж, — из упрямства сказал младший.

— Выйдет, — уверенно пообещал отец. — Выйдет. Непременно.
Ещё до того, как ты получишь диплом.

А если не выйдет, то я сам выдам её замуж.
Вот найду ей достойного человека — и выдам.

— Желаю удачи, — отмахнулся Гуров.

— Если хочешь знать: если бы я не был женат, то сам бы женился на Машеньке.

Гуров опешил.
Это было на грани.

Он растерянно обернулся к молчавшей маме.
Боясь, что ей такое заявление может не понравиться.

Но она ободряюще ему улыбнулась и поддержала мужа:

— Я всегда знала, что у моего мужа отличный вкус.

Гурову показалось, что ситуация: двое против одного.
Но главное: он боялся услышать ещё более откровенные комплименты в адрес Маши.

И решил больше не спорить с родителями.
Пусть думают как хотят.

А ещё он спросил себя: уж не нарочно ли он спровоцировал отца на выражение мнения о внешности Маши.
Подсознательно.

В любом случае теперь он знал, что мнение отца самое высокое.
Как и матери.

Это был вызов.
Его давней уверенности в непригодности Маши для вращения в его кругу.

Теперь он увидел, что его родители не считают, что Маша — человек не их круга.
Они считали людьми своего круга всех честных тружеников вроде Маши и самих себя.

А вот его ровесники и теперь вряд ли признали бы Машу человеком своего круга.
Но это другое.

Мнение его родителей конечно имело намного бОльшее значение.
Хоть и не настолько, чтобы тут же попробовать ввести Машу в круг своих друзей.

— «Дамы и господа, позвольте вам представить мою соседку и товарища: санитарка Маша».

Нет, немыслимо.
И дело даже не в работе.
А в манерах Маши.

Вот если бы у неё были манеры Алисы — тогда другое дело.

Воспоминание об Алисе резануло, и он постарался его снова отодвинуть.
Из дальнего угла он его доставал только в особые минуты.

Когда был уверен, что справится с волнением.
А сейчас он и так был в раздрае из-за страстных слов отца о Маше.

Гуров невольно постарался примерить портрет, нарисованный отцом, к Маше.

Ну да, если рассматривать просто тело, то она вполне ничего.
Это он понял ещё тогда.

Когда в её теле была Алиса.
Это помогло ему обратить на неё внимание, хорошенько рассмотреть.
И заметить, что тело-то вполне ничего.

А с тех пор она подросла и теперь её формы были довольно милыми.

Но полное отсутствие обаяния сводило на нет даже эти достоинства.
Нет, он никак не мог считать привлекательной такую девушку.

Как бы ни нахваливал её отец.
И как бы ни говорил, что даже женился бы на Маше.
Это был запрещённый приём.

А вообще… право, какое счастье, что сейчас не родители выбирают супругов детям.
А то его родители — чего доброго — выбрали бы ему в жёны Машу.

И как бы тогда он жил с ней?
С девушкой, которую он совершенно не хочет.

Впрочем, он пока вообще жениться не хочет.
И не испытывает желания считать своей женой никого из тех, кого знает.

И вообще подозревает, что ему это не надо.
Брак, семью, совместное проживание.

Несмотря на то, что у него такой хороший пример в виде отношений родителей, брак которых он считал идеальным.

Но ведь таких, как его мама, всё равно нет.
Это очень редкий тип людей.
Гуров. Срыв
Даже слова отца не заставили Гурова разглядеть в Маше женщину.
Интересную для него.

Но почему-то неожиданно разбередили его тоску по Алисе.

Он столько лет упорно боролся с этой тоской.
И уже с полным правом считал, что справился с ней.

Он уже мог не думать об Алисе.
А если думал, то спокойно.

А теперь снова.

Он вспоминал её взгляд. Прямой и сильный.
Вспоминал её чудесную улыбку.
Ощущение уюта, которое окутывало в её присутствии.

Боже, какой разительный контраст с Машей.
Просто не о чем говорить.

Гуров пробовал представить, какое впечатление производила бы нынешняя позврослевшая Маша, если бы снова в её красивое позврослевшее тело попало сознание Алисы.

Точнее, какое впечатление производило бы нынешнее тело Маши, если бы в него попало сознание Алисы.

И осветило бы это тело, сделало его прекрасным.
Не просто биологически совершенным, но невыразительным, как сейчас.
А прекрасным благодаря именно одухотворённости, внутреннему огню.

От этого образа он неожиданно ощутил такой острый приступ желания, что чуть не бросился к Маше.
А потом подумал, что вряд ли она ни с того ни с сего примет его.
А ухаживать за ней и добиваться согласия ему недосуг.

И решил, что лучше позвонить кому-то из подружек.

С ним многие заигрывали.
И были бы сейчас только рады его инициативе.

Но потом он решил, что надо всё же раз и навсегда решить эту проблему.
Закрыть это вопрос.

Ему надо просто увидеть Машу.
Прямо сейчас.

Увидеть, как она отличается от Алисы.
Убедиться, что Маше до Алисы, как до Луны.

Что пропасть между ними непреодолимая.
Что Маша никогда даже отдалённо не будет напоминать Алису.
Что даже одинаковость тела не способна сделать Машу такой же интересной, как Алиса.

И тогда всё пройдёт.
Он сможет разделить два образа, две личности.
Окончательно и бесповоротно.

Он увидит в очередной раз, какая эта Маша невзрачная.
И не будет больше испытывать таких неуместных приступов желания, да ещё и в связи с телом Маши.
Которые он пока испытывает к этому телу всего лишь от воспоминаний об Алисе.

***

Маша открыла, не спрашивая, кто и зачем пришёл.

— Я же говорил не открывать посторонним, — напомнил Гуров, хотя это скорее были просто мысли вслух.

Подумав, что впервые за много лет адресовал Маше такую длинную фразу.

Он не рассчитывал, что Маша ответит.
И правильно, что не рассчитывал.

Ведь снова, как тогда, Маша просто пожала плечами.
И ждала.

Чего?
Когда он уйдёт?

Ну нет. То есть он конечно уйдёт.
Но не прямо сейчас.

Сначала… он пройдёт туда, где сидел, когда разговаривал с Алисой.
Да, на то же самое место.

Будет вспоминать Алису.
Как она рассказывала ему о своём мире.

И будет смотреть на Машу, чтобы окончательно понять, что она не Алиса.
И что она никогда не станет на неё похожей.

И тогда это поможет ему не хотеть Машу.
Точнее, он и так её не хочет.
Ему она даром не нужна.

Но от воспоминаний об Алисе он хочет тело даже Маши.
И именно от этого хотения ему надо избавиться.
И это обязательно получится, когда он ещё раз отчётливо увидит разницу между Машей и Алисой

***

Гуров прошёл мимо Маши в комнату.

Он уселся на «своё» место.
Но чего-то не хватало.

Пожалуй, чая.
Как тогда.

Правда, в этот раз он не захватил с собой конфеты.
А Маша не просит его принести сахар.

Но чай должен быть.
Если уж алкогольные презенты Маша не приносит домой и не употребляет.

— Можно чай? — поинтересовался он на всякий случай.
В общем-то не надеясь на чай и немного боясь, что не получит чай.
Это конечно неважно, но с чаем лучше.

Маша молча ушла. Наверное, делать чай.
Так и оказалось. -

Она вернулась с чаем.
И даже с сахарницей и конфетами.

Молча поставила на стол и остановилась, словно она не дома.
А словно она официантка.

Ну разве это могло не раздражать?
И что его отец нашёл в этой Маше?
У него точно другая Маша на работе.

— Садись, — заставил он себя произнести, разве что не морщась.

Маша села.
Но пить чай не стала.
Себе она даже не принесла чай.

А Гуров стал пить свой чай, стараясь не замечать, что Маша не присоединилась к чаепитию.

И вспоминая «то» чаепитие.
Как тогда было хорошо.
С уютной родной Алисой.

Которая держалась так просто и естественно, словно они давние друзья.
И ведь он в самом деле почувствовал себя её другом.

И это было прекрасно.
Хоть и недолго.
Хоть и наделило его неисцелимой тоской по Алисе.

***
Гуров. Не было Алисы?
А вдруг… — сердце Гурова застучало часто-часто от этой мысли — а вдруг не было никакой Алисы?

А вдруг тот рассказ был просто розыгрышем со стороны Маши?!

Может, одинокая скучающая девочка начиталась фантастики и выдумала от скуки ту историю.
Что она якобы девочка из будущего.

И рассказала это соседу-ровеснику.
Но зачем?

Да хотя бы просто решив развлечься перед попаданием в приют.
Или произвести впечатление.

А он-то и поверил, наивная душа.
В будущее, в Алису.

Это конечно ужасно, если был только розыгрыш. Если ничего нет.

Но с другой стороны… ведь это значило бы, что есть главное.
Она.
Та, по которой он уже столько лет болеет, хоть и сторонится её.

Есть чудесная девочка, из-за памяти о которой и из-за привязанности к которой он не может полноценно общаться ни с одной девушкой.

Девочка, с которой ему было однажды так хорошо уже только потому, что она была рядом.

Девочка, которая однажды приоткрыла ему свою суть, свою прекрасную душу.
Настолько прекрасную, что он не может забыть этого много лет.

Может, у него и отношений-то прочных не получается потому, что он знает свой идеал, уже любит.
А остальные не попадают в идеальный образ.

И эта чудесная девочка сейчас сидит рядом.
И делает вид, что ей всё равно, что в её квартире рядом с ней посторонний по сути человек.
Хоть она и сама его впустила.

Причём этот человек - её симпатичный ровесник.
Молодой мужчина.

Который нахально потребовал чай.
И отнимает её время.

Хотя на что ей время?
Гуров огляделся.

И невольно улыбнулся.
Ну конечно.
Как же без этого.

На кровати аккуратно лежала книга с закладкой.
Наверное, Маша читала, когда он позвонил.

Значит, и когда он уйдёт — тоже станет читать.
Дальше.

Интересно, что она читает на этот раз?
Не так давно она была его гидом по медицинской учебной литературе.

Может, спросить?
Даже если не ответит — можно просто подойти прочитать на обложке.

А затем спросить — зачем это ей.
Простой санитарке.

И вообще задать другие вопросы.
Пожалуй, им ведь есть о чём поговорить. Давно.

Может, получится нормальный разговор?

Гуров оборвал себя. Не сейчас. Сейчас другое важнее.

Разобраться с Алисой.
Точнее, со своей зависимостью от неё.
От памяти о ней.

Итак, его нынешний визит подарил ему дикое предположение.
О том, что Алисы не было, а был розыгрыш со стороны Маши.

Но оно не более дикое, чем прежняя версия о реальности переноса сознаний между телами.
Если подумать, то эта версия — такая несусветная ересь.
Как он вообще мог в неё верить?

Может, потому что хотел верить?
И отключил критическое мышление.
Да логическое.

А ещё потому что хотел общаться с симпатичной Машей.
Но не решался, боясь непонимания друзей.

А когда Маша решилась проявить инициативу и назвалась Алисой из будущего — он вцепился в эту версию.

И с чистой совестью влюбился в Алису.
В Машу-то не мог себе позволить, а вот в Алису — пожалуйста.
Сколько угодно. В Алису-то можно.

Но разве Маша могла всё выдумать про перенос сознания из будущего?
У тихони могла быть настолько буйная фантазия, чтобы выдумать то, что рассказала «Алиса»?

А почему бы и нет?!
Она замкнутая, может в своём мирке давно выдумала фантастический мир.

Чтобы укрываться в грёзах от печальной реальности.
Так что ей потом несложно было излагать ему свои фантазии.

Нет-нет. А как же тогда прибор?
Который до сих пор лежит на книжной полке.

А что прибор?
Мало ли что это за вещь.
Он же не наблюдал прибор в действии.

Может, это Маша подбросила прибор на улице?
А потом рассказала ему от имени Алисы, что есть якобы прибор связи.

Может, она видела, как он подскользнулся тогда, наступив на прибор?

Но!
Ведь отец с ним говорил о приборе.

Гуров чувствовал, что чёткость мышления ускользает.
Что мысли ускользают.

О приборе надо будет хорошенько поразмыслить.
Потом.
Нет причин думать, что прибор из будущего.
И отец ведь ничего не говорил про будущее.

Может, прибор не имеет отношения к будущему, а значит и его наличие и даже его прочность не доказывают, что была Алиса.
Гуров. Данность
Но при всех сомнениях есть бесспорная стопроцентная данность.
Это тело Маши.

Это к нему его потянуло тогда.
Когда в нём приоткрылась прекрасная душа этой девочки.

Он долго думал, что это душа Алисы.
Но может это всё же душа самой Маши?

Может, это сама Машка тогда одарила его праздником личного обаяния?
Пожалуй, это невозможно узнать наверняка.

Но возможно попробовать представить, какой могла бы быть Маша, если бы росла в обычной семье.

Отец говорит, что к ней могли приставать и что после этого немудрено для девушки стать нелюдимой и сторониться общения с мужчинами.
Возможно.

А если бы не это?
Какой тогда была бы Маша?

Была бы похожей на Алису хоть немного?
Могла бы быть такой же уверенной, яркой, сильной?

Гуров бросал на Машу взгляды, стараясь уловить в лице, в выражении лица хоть что-то хоть отдалённо похожее на Алису.

И ему даже стало казаться, что что-то в самом деле есть.
Он понимал, что это скорее самообман.

Но ему так хотелось верить, что та, кто ему так нужна, есть.
И желательно рядом.

Вот и пациенты отца говорят, что эта Маша — само обаяние.
А вдруг это правда?
Может, Маша бывает с некоторыми людьми другой?

«Я должен просто…» — начал думать Гуров.
И осёкся.
Побоялся закончить мысль.

Это было слишком… Просто слишком.
То, до чего он додумался.

Ему вдруг показалось, что он во всём разберётся, если просто займётся с Машей любовью.
Что это как-то избавит его от тоски по Алисе.

В любом случае он словно с Алисой переспал бы.
С Алисой!

С фантазией, с мечтой.

И тогда он или получит исполнение мечты.
Или ... или на самом деле сможет разделить эти два образа.
И перестанет тянуться даже к Маше.

Он чувствовал, что теряет контроль над собой.
Что его тело требует свободы движений.

Что оно не хочет сидеть за столом.
А хочет прикасаться к телу девушки, которая безмятежно сидит рядом.

Не равнодушно, а свободно и расслабленно.
Так, как непринуждённо когда-то сидела Алиса.

А сейчас уже Маша совершенно расслабленно сидит в его присутствии.
Хоть и молчит всё время.

Но она точно не напряжена.
А так спокойна, словно ему тут самое место рядом с ней.
Словно он тут и должен быть.

Они с Машей совсем одни в квартире...
Гуров постарался стряхнуть наваждение.

«Она не Алиса.
Она всё равно не Алиса.

Это всего лишь Маша.
Которой я всегда стеснялся.

И которая и сейчас не моего круга.
Друзья не поймут.
Но родители её уважают»

«Просто сделай то, что тебе нужно.
Вряд ли она станет возражать.

В крайнем случае остановишься.
Что мешает попробовать?».

И Гуров перестал сопротивляться и сдерживать своё тело.
И отпустил его в свободный полёт.

К Маше.
И оно тут же оказалось возле неё.
Своей давней цели.

Возле тела, которое однажды уже покорило его, когда в нём проявилась обаятельное существо.
И заставило его желать себя.

Благодаря тому случаю он знает, каким желанным может быть это тело, когда оно полно внутреннего света.
И когда не удерживает этот свет, а позволяет ему испускаться наружу.

И он вынужден допускать, что в тот раз не Алиса включила магнит в этом теле.
А сама Маша, придумав сказку про перенос сознаний.

***

Маша, как он и думал, тоже не стала возражать против его вторжения в её личное пространство.
Хоть и ничего не сказала.

Опять!
Даже теперь.
Даже в такой ситуации.

Но это сейчас уже не имело значения.
Значение имело только то, что он наконец-то получил возможность прикоснуться к той, которая была ему так нужна.

И прикасаться снова и снова.
Утоляя жажду, накопившуюся за много лет самозапрета.

И боясь, что утолить её так и не удастся.
Что это неутолимо.

Как же так получилось, что он сам себе не позволял даже думать о ней?
А ведь у него был ключ от её квартиры всё это время!
Дубликат, который он сделал на всякий случай с её ключа.

Скоро он получил подтверждение, что его предположение было верным.
До этого момента у заучки-Маши в самом деле не было никакой личной жизни.

Впрочем, разве это повод для огорчения?
Гуров. Прибор
Вернувшись домой, Гуров зачем-то достал прибор-ракушку.
К которому не прикасался много лет, заложив его книгами в дальнем уголке шкапа.

Не желая лишний раз вспоминать о своём поступке.
По нескольким причинам.

Отец, рассказав ему о приборе то, что знал сам, так и не спросил больше, отдал ли сын прибор его владельцу.
И обращался ли к Гурову кто-то за помощью.

То ли забыл об этом, что маловероятно.
То ли доверял сыну и верил в его ответственность.

Не сомневаясь, что благодаря полученной от отца информации сын примет правильное решение.
То ли не хотел вмешиваться в решения и выборы сына.

И вот теперь он достал прибор.
Зачем? И почему именно сейчас?

Из-за того, что та история с прибором сегодня получила какое-никакое, а продолжение?
В виде его секса с Машей.

Который стал новой страницей в этой странной истории.
Может, и не имеющей отношения к Алисе, но всё же.

Если бы не Алиса со своим прибором, то вряд ли он сегодня переспал бы с Машей.
Вряд ли он вообще переспал бы с ней когда-либо.
Он просто так и не замечал бы её. Совсем.

Гуров покрутил прибор.
Тот совсем не изменился внешне.
Только вот совсем не издавал того писка, который был до удара по нему молотком.

Когда-то он старался открыть его.
Ему казалось это очень важным.
Точнее, любопытным.

Но ничего не получилось.
Не смог он открыть.

И при ударе молотком прибор не сломался, не раскололся.
Впрочем, отец потом рассказал, что молотком тоже не получилось бы.
И что прибор мог даже как-то навредить тому, кто его ломает.

Может, там внутри и нет ничего.

И вообще было так и непонятно, что это за штука.
Из настоящего ли.

Отец ничего не сказал о том, что прибор из будущего.
То ли потому, что сам об этом не знал.
То ли потому, что не посчитал нужным или возможным сказать об этом.

Но если прибор из настоящего, то зачем он сопровождает человека?
Какая от него может быть польза?

Не слишком ли он прочен для техники настоящего.
Не слишком ли могуч, учитывая его функции —
посылать сигнал,
испускать импульс,
генерировать защитное поле, а может и ещё какие-то.

Этот прибор, хоть и неизученный, был главным аргументом, главным основанием думать, что Алиса из будущего здесь была.

Что соседка Маша не сама придумала всё.
Что не она называла себя Алисой.

Можно было бы конечно отдать прибор на экспертизу.
Но что-то удерживало его от этого шага.

Главным образом мысль о том, что ему прибор скорее всего не отдадут, если найдут что-то интересное.
Или поднимут насмех.
А Гуров отнюдь не был склонен выглядеть смешным.

И это в лучшем случае.
А в худшем… Гуров усмехнулся.

Его могут и убрать в качестве ненужного свидетеля.
А то и не только его.

А рисковать родителями он не собирался.
Обсудить этот вопрос с отцом он не решался.
А отец ничего не говорил, словно считал, что сын сам догадается.

Но раз отец не говорил отдавать прибор на экспертизу — значит, не надо этого делать.

Это напоминало Гурову фильм «Терминатор».
То, как там хранили в секрете чип из будущего.
Найденный в роботе.

Повертев прибор, он уже собрался было убрать его на место обратно.
Как вдруг машинально зачем-то погладил линию смыкания половинок.

И неожиданно половинки прибора отделились друг от друга.
Гуров. Створки
Гуров в изумлении установился на половинки прибора, сами собой раскрывшиеся.

Вот как так?
От удара молотка не раскрывались, а сами собой — пожалуйста.

«А ларчик просто открывался», — вспомнилось ему.
Других мыслей пока просто не было.

Трудно было осознать сам факт самораскрытия того предмета, который раньше ничем не открывался.

А ещё он переживал большое разочарование.
И недоумение.

Его ведь ужасно интересовала начинка прибора.
То, что у него внутри.

Провода там у него или ещё что.
Может, микросхемы какие-то.

Но по непонятной иронии судьбы внутри была… пустота.
Совсем ничего. Воздух.

А может раньше там был вакуум?
И прибор поэтому не поддавался открытию?
Хотя против молотка наверное и вакуум не устоял бы.

В любом случае — почему половики сейчас-то разделились?
В чём тут логика?

И как это штука может работать, если внутри у неё совсем-совсем ничего нет?
Не стенки же работают?

Гуров вздохнул.
Это всё было так странно.

Он даже подзабыл, что время совсем позднее и надо бы ложиться спать, чтобы с утра идти на учёбу.
Настолько его озадачила загадка прибора.

И в то же время утомление наверняка мешало соображать и понимать фокусы с прибором.

Может, внутри там было поле?
Стенки просто удерживали его?

А где тогда оно сейчас? Улетучилось? Или как?

Он потрогал стенки.
И не смог определить, что это за материал.
И не металл, и не пластик, а не пойми что.

Пока он удивлялся, створки так же сами собой стали закрываться, снова удивив его.
Ещё больше.
Он быстро поставил палец между ними.

Сам не понимая, зачем. На всякий случай.
Но палец, а не пальцы.
На случай, если створки не остановятся при закрытии.

Они не остановились.
Давление постепенно усиливалось.

Хорошо ещё, что края не были острыми.
Иначе кожа уже не выдержала бы.

Гуров попробовал вытащить палец — не получилось.
И что теперь делать?

Как ему с этим жить?
Он что, так и будет теперь носить прибор при себе? На пальце?

Пока он думал, створки на секунду расслабились, словно нарочно для него, и его палец наконец-то оказался на свободе.
Одной проблемой стало меньше.

Вот только створки снова сомкнулись.
Гуров попробовал их разомкнуть. Не поддались.

Впрочем, зачем ему теперь открывать их, если он уже знает, что внутри ничего нет?
Такого, что он способен заметить.

Но дело было в самом принципе.
Да, он уже знает, что внутри ничего нет.
Но он ведь так и не понял, почему створки то открываются, то нет.

«Тревожусь, когда чего-то не понимаю».

Гуров попробовал вспомнить, что было перед тем, как открылись створки.
А ничего и не было.

Ну разве что погладил прибор.
Так, невзначай.
Но не поэтому же створки раскрылись?

На всякий случай Гуров попробовал погладить снова.
Нет, это не помогло.

Оставалось довольствоваться всего одним открытием — о том, что внутри пустота.
И новыми вопросами.

Первое — почему оно то открывается, то нет.
По каким принципам. Случайно или нет?
Второе — как эта пустота работает.

Ведь ему же не приснилось, как отец говорил о том, что принял сигнал.
И передал.

Куда и кому передал? И как?
Может, спросить у него?

Конечно прошло много времени.
И отец может спросить, а отдал ли Гуров прибор владельцу.
И встретил ли его.

Гуров был начитанным человеком.
В том числе благодаря негласному соревнованию с Машей в библиотеке.

И, в отличие от неё, не ставшей читать Фрейда больше одного дня, он проштудировал его книги.
Может, Фрейд и ошибался в чём-то, но его идеи восприняли многие.
И Гуров считал, что с этим желательно считаться, если хочешь понимать современных людей, менталитет.

Поэтому Гуров не мог не обратить внимание на то, что прибор имеет признаки йонического символа. —
Две створки, пустота между ними.

И то, что они открылись при поглаживании. Сами.
И то, что не открывались до этого.

А тут ещё и это странное совпадение.
То, что створки раскрылись в тот самый час, когда… в общем, когда он был с Машей…

Когда… и её «створки» раскрылись для него.
И тоже явили полость.

Хотя о чём вообще он думает?
Ему явно пора спать, раз он стал такое думать.

Скорее всего это совпадение конечно случайное.
Но может и не случайное.

Но тогда это ещё бОльшая странность, чем пустота внутри прибора и самораскрытие с самозакрытием.
Гуров. Снова открытие
Но если совпадение не случайное, то самораскрытие створок словно намекает на то, что оно как-то связано с тем, что ему раскрылась Маша.

Не душу свою ему открыла.
Да и что ему делать с её душой? На что она ему?
А открыла ему своё тело.

Вообще-то он пока предпочитал не думать об этом.
Не имея на это ни желания, ни сил.
Но теперь снова приходилось.

Не додумав мысль, Гуров насторожился.
Что-то было не так.

Затаив дыхание, он прислушался.
И решил, что ему показалось.
Снова прислушался.

Этого не могло быть.
Но это было.

Прибор снова пищал.
Если ему не кажется.

А он не мог понять, пищит или не пищит.
Если звук и был, то очень слабый, на грани слышимости.

Впрочем, почему бы и не быть писку?
Может, прибор самовосстанавливающийся.

Или просто писк прекращался только на время.
А потом снова начинался.
Если прибор продолжал работать дальше.

Но если это так, то он мог отдать прибор Алисе и позже?
И Алиса могла бы им воспользоваться и позже?

А он-то успокоился когда-то, решив, что сломал прибор.
И что это избавляет его от трудного выбора.

Если бы он тогда знал, что не сломал и что не избавлен…
Как тогда он жил бы?

Нашёл бы приют (ели надо, то упросил бы помочь в этом отца) и отдал прибор?

Впрочем…
Алиса и так вернулась к себе, а в её теле снова Маша.

Неизвестно, как это получилось, но получилось.
Может, Алису и так нашли бы без прибора.
Или из-за сигнала, который уловил и передал его отец…

Или же…
Гуров. Версия с Алисой
Гуров снова подумал о том, что нельзя полностью исключать вариант, что в теле Маши сейчас Алиса.

Да, это не стыкуется с тем фактом, что она знала о наличии ключей от её квартиры у отца Гурова.
Но вдруг она просто предположила, что у них есть её ключ?

Может такое быть или нет?
Конечно маловероятно.

Но не так уж и невозможно.
Алиса выбрасывала бутылки из по-под алкоголя.
И вполне могла догадаться по этим выброшенным бутылкам, да и по другим деталям, что в квартире нередко и сильно пили.

А значит и ключ у соседей мог быть. На случай разных ЧП.

Сердце Гурова часто-часто билось.

Если эта маловероятная версия верна…
Значит, он был не с Машей, а с Алисой?

Ему и так-то в некоторые моменты казалось, что на её месте Алиса…
Да он ещё и сам иногда позволял себе представить, что это Алиса… Для остроты ощущений…

Но узнать, кто сейчас в её теле, невозможно.
Если только она сама не скажет.
А она ничего не собирается говорить, кем бы она ни была.

Иначе давно бы уже сказала.
А она вообще не разговаривает с ним.

Или она молчит по какой-то конкретной причине?
И при изменении условий может заговорить?
И что это тогда за условия?

Впрочем, это неважно. Ему всё равно.

Гуров попробовал поискать за и против версии того, что в теле Маши Алиса.

За: работоспособность, целеустремлённость, интеллект, желание помогать людям.
Образ жизни, отсутствие склонности пить.

То-то он всё никак не мог привыкнуть к мысли, что Маша оказалась весьма способной.

Но если в её теле всё это время Алиса, то…
То это многое объясняет в поведении и способностях Маши.
Если в её теле Алиса, то конечно она умна и образованна, эрудирована и работоспособна.

Но есть и «против».
Если это Алиса… То почему она не общается с ним?
Да ещё и настолько не общается?

Даже в тот первый вечер после её возвращения, то есть побега из приюта. Она же не говорила почти.
И это при том, что до отъезда в приют они очень даже хорошо пообщались.

Чем может объясняться её необщительность?
Тут два варианта.

Первый — в приюте случилось что-то такое, из-за чего изменился её характер. Так, что она стала тихой и необщительной.
Нетрудно догадаться, какие события могли быть настолько травматичными.

Но он же буквально только что лично убедился, что таких событий не было.
Тело Маши было девственным к моменту его визита.

Значит, в приюте с ней ничего не сделали.
Разве что собирались.

Могло даже это повлиять на её характер?
А хрен его знает.

Это вроде как пустяк. Неприятный для девушки, наверное, но ведь не настолько травматичный, чтобы молчать потом годы. И перестать общаться с ним.

И вообще Алиса казалась очень сильной.
Такая вроде не должна стать из-за такого пустяка так себя вести.
Но всё же — чужая душа потёмки.

В общем-то, может как раз Маше было бы проще перенести домогательства.
Если она была знакома с ними раньше.

То могла воспринимать их как нечто хоть и неприятное, но привычное.
Да и вообще при её общей какой-то покорности обстоятельствам.

Другое дело Алиса.
Она привыкла к нормальной жизни и нормальному обращению.

Ей тут в их времени даже нормальные в общем-то обстоятельства казались ужасными и заставляли терять равновесие.
Что же тогда говорить о том, каким шоком для неё могли стать домогательства?

Да, тело-то осталось девственным.
Но это не значит, что к нему не прикасались и что ей не успели в красках расписать, что её ожидает, что собираются с ней делать.

И эти просто прикосновения и слова, довольно незначительные для тела сами по себе, могли шокировать и привести к психотравме.
Тем более при таком самоуважении и чувстве собственного достоинства, как у Алисы.

Этот вариант был мрачен.
И сам по себе.
Ведь Гуров не желал девушке таких неприятностей.

И в плане вины Гурова.
Он не мог не признавать, что мог избавить Алису от этого.
От риска такого развития событий.

Но не избавил. Из-за эгоизма.
Ради возможности найти Алису.

Хотя он даже не имел уверенности, что станет искать.
Что захочет искать.

Второй вариант был лучше для Алисы (если это она).
Но в чём-то хуже первого для него, Гурова.

Возможно, что Алиса просто не хотела с ним разговаривать.
Почему не хотела? Да хотя бы потому, что он был не интересен.

До приюта он был для неё человеком, с которым можно посоветоваться, как избежать приюта.
А после приюта он стал для неё просто бесполезен.
Вот и не стала общаться.

Хотя это конечно не похоже на Алису.
Но он же не знает её хорошо.

Может, она показалась общительной и пустила в ход обаяние, когда он был ей нужен.
А потом решила не тратить на него энергию.

А что. Девушки нередко так делают.
И хотя Алиса вроде как не такая, но тоже девушка.
Была, — поправил себя Гуров. Но в остальных смыслах осталась.

Да что там девушки.
Он и сам тоже не прочь был использовать людей.
А если они становились бесполезны — прекращать всякие контакты.

Другой причиной её закрытости может быть то, что она обиделась на него.
За то, что он не помог ей избежать приюта.

По идее у неё не было причин обижаться на него.
Она знает, что он не мог её избавить от приюта.
Что он не мог её удочерить, к примеру.

Но девушки иногда обижаются на то, на что несправедливо обижаться.
Лишь бы обидеться. Лишь бы обвинить кого-то в своих неприятностях.

О том, что Гуров мог отдать ей прибор и этим спасти, она не знала.
Но… может, дело в интуиции?

Может, Алиса интуитивно чувствует, что он мог ей помочь, но не помог.
И чувствует иррациональную обиду на него за это.
Или просто нежелание общаться с ним. Даже говорить.

Они же даже не здороваются с какого-то времени.
Он однажды не ответил на её скромное «здравствуй».

Случайно.
Просто отвлёкся на что-то и не успел ответить.

Обычно-то в подъезде он всё же отвечал на её приветствие.
Когда никого не было рядом.

Когда он был не один — она и сама не здоровалась, а проходила мимо молча.
Как и в школе, как это ни странно.

После этого Маша не здоровалась с ним вообще. Проходила мимо, как мимо незнакомых людей на улице.

Наверное, решила, что он не хочет отвечать.
И сама не стала навязываться.

Ну и он тоже не стал возобновлять приветствия.
И немного неловко было, да ещё и незачем.

Могла интуиция подсказывать Алисе, что прибор у него?
Неизвестно.

Но ведь обратилась она именно к нему с вопросом о приюте.
Да ещё и была крайне откровенна, рассказав о себе и своём времени.

Может, интуиция подсказала ей, что к нему можно обратиться.
Не просто как к соседу и ровеснику, а вообще.

Кстати, в качестве советчика Гуров мог пригодиться ей и позже.
Хотя её сразу после побега забрали в спецшколу.

А там его и рядом не было, да и за год без него могла адаптироваться к этому времени, изучить правила и обстоятельства жизни здесь.

А потом… он-то был бы только рад помогать Алисе, когда она вернулась через год из спец-школы.

Но она не посчитала нужным обращаться к нему. Может, потому что не хотела обременять.

Откуда же ей было знать, что он был рад помогать.

Но все эти размышления не делали понятнее истинное положение.

Понятно Гурову было только одно.
Гуров. Планы
Понятно Гурову было только одно.
Что он скорее всего попробует ещё раз. Машу.
Или Алису. Кто бы ни был в её теле.

Чтобы доразобраться в себе.
И в своём отношении к этому существу.
И в том, хочет ли он её.

В этот раз он не мог распробовать её как следует.
Из-за того, что она оказалась девственницей.

И поэтому он заставил себя быть осторожным и думать больше о ней, чем о себе.
Хотя поначалу он собирался просто овладеть ею и отыметь так, как ему хотелось.

Но когда обнаружил, что её гимен ещё цел, в нём проснулся будущий врач.
Который с детства питает неприятие сексуального насилия.
И вообще жестокого обращения с женщинами.
Зная уже тогда, к каким тяжёлым травмам и осложнениям это насилие может привести.

Вот и пришлось аккуратничать с её телом.
Отложив на будущее свой азарт, свои потребности, своё удовлетворение.

То есть кончить-то он всё же кончил.
Но не так сильно, как мог бы, если бы не был таким трепетным и не сдерживался бы так сильно.

Так что она должна заплатить ему за проявленное им благородство.
Отдавшись ему ещё раз.

Несколько раз.
Пока её тело не будет готово к энергичному сексу.

Так что чуть позже он займётся этим.
Когда у неё заживёт после первого раза.

Он ведь постарался сделать так, чтобы было чему заживать.
Считая, что иначе будет хуже.

Что болевые ощущения могут беспокоить девушку, то есть женщину, при сексе долгое время, если не доразрушить гимен.
Так что лучше это не откладывать.

Кроме того… благодаря ему для её тела теперь не так страшно изнасилование.
Если оно и случится, то уже не будет так травматично и с такими осложнениями, как если бы это тело так и оставалось девственным.

Так что он мог считать что даже услугу ей оказал.
Медицинскую. Профилактическую.
Причём вполне профессионально.

И у неё были основания быть благодарной ему.
За аккуратную дефлорацию с минимальным дискомфортом и минимальными повреждениями.

Да разве от неё дождёшься благодарности.
Тем более за такое.

Может, она вообще не оценила его стараний и бережности.
Может, даже считает, что он просто цинично использовал её для собственной разрядки.
Воспользовавшись её одиночеством.

Гуров надеялся, что она не воображает, будто он её изнасиловал.
Должна понимать, что это даже близко не так.

Он не угрожал ей, не применял силу.
Был внимателен.

Разве что не спросил, согласна ли она.
Не возражает ли.

Но ведь сами его жесты и были этим вопросом.
И если бы она хотела его оттолкнуть, то оттолкнула бы.
Он не стал бы настаивать и принуждать.

А раз не оттолкнула — значит, согласна.
Молчание знак согласия.
И отсутствие сопротивления тоже.

Хотя Гуров вынужден был признаться себе, что отсутствие возражений могло быть обусловлено просто растерянностью.
И страхом.

Может, она просто побоялась, что иначе будет хуже.
Что при её сопротивлении он применит силу.

Глупо, конечно, если это так.
Но это он знает, что он никогда не применил бы силу, чтобы добиться секса.
Но откуда об этом знать ей-то.

А ещё Гурова разбирало любопытство.
Он сам не ожидал, что ему будет так интересно, какие остались впечатления у неё.
От его вторжения.

Он хотел просто снять напряжение, овладев ею.
А потом как-то втянулся в процесс.
И ему стало любопытно, было ли ей хоть немного приятно.

То есть понятно, что в самой дефлорации мало приятного.
Но сам факт близости с мужчиной и новые специфические ощущения при этом могли и понравиться.

Особенно если мужчина этот привлекателен.
А Гуров считал себя довольно привлекательным экземпляром.

К тому же он подозревал, что она могла впустить его (сначала в квартиру, а потом и в себя) не только из-за страха.
Но и потому, что давно влюблена в него.

И её застенчивость тоже могла объясняться этой влюблённостью.

В общем, с этим предстояло разбираться позже.
Благо что она совсем рядом, буквально под боком.
Гуров. Молча
Гуров наконец улёгся спать, понимая, что спать осталось совсем немного, что он вряд ли выспится этой ночью.
И чувствуя, что уснёт, едва коснувшись подушки.

Но он ошибся.
Сон не шёл.

Он смог перейти в полудремотное состояние.
Но так и подзастрял в нём, не проваливаясь в нормальный сон.

Память зачем-то снова и снова возвращала его к подробностям пережитого с Машей.
Он может быть и отмахнулся бы от них, если бы засыпал не при такой усталости.

А так в этой полудрёме он немного забылся.
И, вместо того чтобы перестать вспоминать, поддался и продолжил просматривать воспоминания, словно прокручивал в памяти кадры кинофильма.

Оценивая события более искренне, чем он сделал бы это в обычном состоянии.
И вообще он склонен был повспоминать.

Отчего бы и не повспоминать приятное.
Хоть оно и оказалось неожиданностью.

Неожиданной была и пикантная волнующая Машина реакция на его действия.
И его чувства от всего этого.

Он вынужден был признать, что его удивила Машина реакция на его инициативу.

Он ожидал, что она может оттолкнуть его.
Или проявить испуг.

Но ничего этого не было.
Она не казалась напуганной, не отталкивала его.
Она не выглядела даже смущённой.

Из-за этого Гуров сначала даже подумал, что ей привычно, что её раздевает мужчина.
И почему-то почувствовал, что это было бы ему неприятно.

Но потом подумал, что всё же вряд ли ей привычно (а потом и убедился в этом), раз Маша выглядит такой удивлённой и вообще крайне озадаченной.
Хотя это удивление было обращено ею опять же куда-то в себя.

Оно не стремилось быть замеченным извне.
Не показывало: "посмотри, как я удивлена!"

Она только сама себе говорила "не может быть, неужели это происходит, не могу поверить, что это наяву".

Она вообще даже взглядом ничего ему не говорила.
Обычно человек обращается с помощью взгляда к другому человеку, что-то говорит ему.
Может смотреть осуждающе и с упрёком или ободряюще.

А вот Маша не обращала с нему взгляд с каким-то подобным посланием.
Мало того, что она молчала, так ещё и лишила его даже взглядов, по которым он мог бы понять её состояние.

***


Но тогда Гуров не сильно задумывался над этой странностью.
Это только теперь он может всё обдумать.

А тогда он спешил. Очень спешил.
Ощупать девушку. Как можно полнее.
Скорее овладеть ею, достичь кульминации наслаждения. Своего наслаждения.

Поэтому он ограничился только минимумом наблюдений.
Решив, что, раз она не сопротивляется, не отшатывается от него, не отталкивает его, то этого и достаточно, чтобы считать, что всё по взаимному согласию.

Она не мешала раздевать себя.
Не проявляла нерешительности.

Её тело легко поддавалось, когда ему нужно было стянуть с неё одежду.
Она не отшатывалось от него, когда он позволял себе всё более интимные жесты.

Но она не заглядывала ему в глаза с немым вопросом, тревогой или надеждой.
Надеждой на бережное обращение.

Хотя явно имела к нему вопрос - зачем он всё это делает.
Не понимая его мотивы и словно не веря, что он может делать это по своему желанию.
Она словно не верила, что у него может быть желание раздевать её.

Но несмотря на непонимание его действий, Маша полностью принимала их.
У Гурова возникло странное ощущение, что Машей его бесцеремонные действия ощущаются такими же естественными, как и само его вторжение в её квартиру.

Её почему-то совершенно не напрягало, что он находится в её квартире.
А теперь точно так же не напрягало то, что он раздевает и трогает её.

Но он не понимал, почему она принимает его действия.
Это было для него весьма неожиданно и странно.
С таким поведением и самочувствием девушек в интимной обстановке он до сих пор не встречался.

Ему хотелось сказать:
"Эй, Маша, а ты вообще в курсе, для чего я тебя раздеваю?
Ты понимаешь, что за этим последует?
Ты понимаешь, что я собираюсь отыметь тебя?
Ну ладно, не отыметь, а хотя бы просто войти для начала."

Но это было бы чересчур.
Он не сказал бы так.

Он вообще предпочитал молчать.
Словно Машино молчание и его заразило.

Но конечно ещё и потому, что ситуация не располагала к разговорчивости.
Что он мог сказать Маше нормального?

Он же не мог сказать ей:
"Милая, я хочу тебя, я ценю тебя, я хочу подарить тебе наслаждение".

То есть мог, но не хотел, потому что это было бы неправдой.
А лукавить не было ни смысла, ни желания.

А если бы он говорил честно, то мог бы сказать только:
"Соседка, мне надо переспать с тобой, чтобы разобраться в себе.
И избавиться от влечения к тебе, которое по странной прихоти меня посетило из-за того, что в твоём теле было сознание другой девушки.
А ещё просто потому, что я именно сейчас очень хочу секса, а ты доступнее прочих".

Но такое говорить явно не следовало даже кроткой покорной Маше.
Вот и получалось, что лучше помолчать, раз и правда нелестная, и лгать не хочется.

У Гурова была версия, что Маша так себя ведёт, так покорна ему из-за того, что привыкла к насилию над её телом.
Но вскоре эту версию пришлось отвергнуть (к немалому облегчению Гурова), поскольку Маша оказалась девственницей.
И её поведение стало совсем непонятным.

Но тогда это не имело большого значения.
Главным было наслаждаться её телом.
И скорее добраться до основного.
Гуров. R
***

По мере раздевания Гуров ласкал Машу.
Заставляя её слегка вздрагивать в ответ на его прикосновения.

Она явно предпочла бы не вздрагивать, хотя вряд ли задумывалась об этом и вряд ли старалась не вздрагивать.
Но не могла сдержать это.

И к тому моменту, когда он раздел её полностью, она дрожала уже крупной дрожью.
Это распаляло Гурова ещё больше.

На несколько мгновений он удержался от дальнейших действий.
Из желания полюбоваться её телом и ощутить дополнительный приток возбуждения.
В том числе приток жидкости в паху.

Без одежды тело девушки впечатляло намного сильнее.
Тем более без той одежды, которую носила Маша.

В одежде она выглядела просто худенькой девушкой.
А теперь было ясно, что одежда сильно искажала реальность.

И что тело Маши не просто по-девически худенькое, но и очень ладненькое.
Аккуратненькое, миленькое, с очень приятными пропорциями, создающими впечатление гармонии.
И неудержимо дрожащее от чего-то.

В этот момент стало уже не так важно недавнее пренебрежение Гурова, связанное с тем, что Машин характер казался ему настолько скучным, что из-за него он не хотел даже её симпатичного тела.

Сейчас стало наоборот. Каким бы скучным ни казался её характер, но её тело не становилось от этого непритягательным.

Почему-то у Гурова возникло ощущение, что это он создатель этого телесного совершенства.
Словно это он только вылепил такую статую.
Хотя он не лепил лет с десяти, когда закончил художественную школу.

А вообще это тело так и тянуло нарисовать или воспроизвести его формы и формочки в глине или другом материале.

Но первым делом тянуло его гладить и прижимать к себе.
Что Гуров и сделал, перестав себя сдерживать.
Наслаждаясь не только формами, но и дрожью, впитывая её в себя.

Гуров был бы не прочь знать, почему она так дрожит.
При том, что не проявляет признаков смятения или страха.

Наверное, всё же от волнения, хоть оно и не проявляется в чём-то другом.
Гуров ощутил сочувствие к девушке.

И желание не подтвердить её девичьи страхи, если они есть.
И даже поступиться немного своим нетерпением, если понадобится.

Каким был ни оказался настоящий характер Маши (унылым, как он думал обычно, или довольно интересным, если поверить отзывам отца и его пациентов), но сейчас в его объятиях просто волнующаяся девушка, нежная девичья плоть.
Податливая и доверчивая, беззащитная и прекрасная.

С ним девушка, которой он не желает ничего плохого,
к которой не питает никаких негативных чувств,
волнение которой не только возбуждает в нём желание, но и возбуждает желание быть бережным,
перед которой он несёт ответственность за то, что вовлёк её в этот процесс.
А значит обязан избавить её от негативных впечатлений.

Подержав Машу в своих объятиях и насладившись её дрожью, он на секунды отстранился, чтобы скинуть свою одежду и чувствовать её дрожь полнее.

А затем снова привлёк к себе и мягко-мягко коснулся губ девушки.
Как он и ожидал, она вздрогнула.

Он продолжал касаться её губ, постепенно усиливая интенсивность ласк, и нежно гладить её тело.
И наблюдать за реакциями тела при этом.

За постепенно учащающимся дыханием.
Словно она сдерживала дыхание.

Гуров находил эти наблюдения весьма занимательными.
И разумеется возбуждающими.
Тем более что с таким поведением он впервые имел дело.

***

С каждой секундой крепла его уверенность в том, что Маша девственница.
По крайней мере в том, что сама она не искала секса.
Из-за чего и реагировала сейчас так, как реагировала.

Хотя у её реакций могло быть другое объяснение. Менее желательное для Гурова.

Она могла всё же бояться.
Особенно, если в прошлом пережила домогательства или даже насилие.

Гуров решил, что пора выяснить, девственна ли Маша.
Чтобы знать, насколько осторожным ему придётся быть при пенетрации.

И ещё — чтобы окончательно решить, стоит ли ему вообще входить в Машу, не смотря на огромное желание непременно войти, и поскорее.
Гуров. Осторожный
Несмотря на репутацию ловеласа, возникшую из-за успеха Гурова у девушек и из-за его манеры с ними общаться, на самом деле Гуров был весьма осмотрителен и придирчив, решая, с кем ему спать.

Из-за профессии отца и начитанности по всем вопросам, касающимся секса, Гуров достаточно хорошо знал, что у секса со всеми подряд могут быть весьма неприятные для драгоценного и столь необходимого члена последствия.

Из которых самыми безобидными были выделения из члена.

Поэтому Гурова напрягало, если он не знал точно, что не получит от очередной красотки, претендующей на интим с ним, подарочек, из-за которого придётся посещать КВД.

А красотки обычно не дарили ему справки из КВД о своём полном венерическом здоровье и о своей безопасности для его члена.

А требовать такие справки Гуров пока не решался, несмотря даже на его беззастенчивый характер.

Поэтому приходилось часто отказывать себе в мимолётном удовольствии из-за нежелания прописаться в КВД.
Или ограничиваться поверхностными ласками.
Не угрожающими здоровью члена.

И считать возможными только редкие уступки страсти.
Если девушка была очень уж соблазнительной.
Ради секса с которой Гуров был согласен даже рискнуть.

А потом долго придирчиво наблюдать на своим телом.
Чтобы хотя бы вовремя пролечиться, если уж словит подарок.

Не будет ли боли при мочеиспускании.
Не появится ли сыпь.
Не появятся ли посторонние подозрительные объекты на коже члена.

Чтобы не пропустить эти симптомы и вовремя идти, если уж придётся, в КВД.

Всё это слегка расхолаживало и сбивало пыл.
Ровно настолько, чтобы не бросаться на каждую привлекательную самочку.

И очень склоняло к тому, чтобы найти самую симпатичную и возбуждающую, но одну на максимально долгое время.

Поэтому Гуров решил, что наверняка переспит с Машей, только если она девственница.
А если нет, то он всё же не будет рисковать.

Неизвестно, какое у неё здоровье.
Хотя её работа в больнице, в том числе в педиатрическом отделении, почти даёт гарантию, что у неё нет ИППП. Хотя бы самых проблемных.
Гуров. НЦ. Осмотр
***

Поэтому после поцелуев Гуров сразу направился исследовать промежность девушки.
По пути вниз он не удержался от желания поцеловать хорошенькие соблазнительные соски девушки.
Ему казалось, что они только и ждут его поцелуев.

Но затем он плавными движениями погладил между ног девушки, чтобы дать ей хоть немного адаптироваться к интимности жеста.

Прежде чем перейти к ещё более интимному осмотру и ощупыванию гимена.
Или того, что от него осталось, если она уже не девушка.

Заодно он обнаружил, что тело девушки полностью готово к проникновению, судя до обилию смазки.

Это его немного удивило. Он ожидал, что она дольше будет сухой.
А оказалось, что она успела так возбудиться.

Она такая чувственная?
Или она влюблена в него?

А что. С неё станется.
То-то она вечно стеснялась его в детстве.
Точнее, в отрочестве.

Но вообще-то это конечно было удобно.
То, что любрикация такая обильная.
А для Маши ещё и выгодно, так как обещало ей меньше неудобства при проникновении.

Вот если бы она так и оставалась сухой после всех стараний возбудить её — тогда было бы труднее.

Так как входить в девственницу, да ещё и в сухую, во всех смыслах более проблемно.
Начиная с риска причинить боль ей самой.

Но тихая скромница Маша оказалась достаточно легко возбудимой девушкой.
Во всяком случае с ним.

Это было бы не только удобно для обоих, но и лестно для Гурова.
Если бы Маша была не такой неинтересной девушкой по жизни.

И если бы возбуждала его не только физически и не только из-за того, что через её тело ему являлась Алиса.

Или если бы Маша сама по себе была такой, какой она была в те дни, когда через неё являлась Алиса.

Или когда она сама называла себя Алисой, если это сама Маша придумала Алису.

Решив, что уже можно осматривать, Гуров положил её так, чтобы вход во влагалище просматривался максимально отчётливо.
И, убрав мешающую обзору смазку, внимательно осмотрел вход.
С удовлетворением отметив, что скорее всего так выглядеть может именно девственное лоно.

Для более полной уверенности следовало ощупать гимен.
Даже если это смутит Машу, не привыкшую к таким прикосновениям.

Поласкав достопримечательности промежности, Гуров положил одну ладонь на живот, а пальцами второй стал массировать вход влагалища.
Лаская его, он попробовал ввести палец.

Как он и ожидал, пресс немедленно напрягся.
А мышцы влагалище так сжались, словно у Маши вагинизм.

Гуров подумал, что это было бы крайне нежелательно, так как тогда возиться с ней пришлось бы неделями, прежде чем удалось бы ввести в неё хотя бы палец.

Он не собирался так долго ждать или возиться.
«Нет так не надо — другую найдём»

Хотя конечно очень сочувствовал бы девушке, так как скорее всего вагинизм у неё возник не на пустом месте, а опять же из-за пережитых домогательств.

Но смазка была признаком возбуждения и давала надежду, что всё не так плохо, что вагинизма нет.
Что сжатие влагалище — просто рефлекторная реакция девственницы на первое введение чего-то.

Так что Гуров терпеливо подождал, когда тело Маши привыкнет к присутствию его пальца, ласково поглаживающего вход.
Другая ладонь в это время успокаивающе и вкрадчиво гладила соблазнительный животик девушки.

И это сработало.
Она вздохнула, а мышцы влагалища расслабились.

И Гуров попробовал протолкнуть палец чуть глубже.
Так и продолжали.

Маша словно понимала его действия, намерения и их смысл.
А может и правда понимала, раз уж она читала много медицинской литературы.

Наверняка ведь и что-то про дефлорацию читала.
Было бы странно, если бы девушка обошла вниманием этот вопрос.

Другое дело, что литературы об этом немного.
И даже лично он прочитал о правилах дефлорации только благодаря тому, что в доме его отца-врача имелась книга польского гинеколога - пани Вислоцкой.

***

Вскоре на небольшой глубине влагалища он нащупал пальцем то, что надеялся найти — гимен.
И, глубоко вздохнув от облегчения, поневоле возликовал про себя.

Потому что это означало, что ему нет причин отказываться сейчас от секса из-за нежелания заразиться от Маши.

Ну и ещё он был рад за соседку — что, независимо от прошлого, Маша не пережила изнасилования, даже если были домогательства в приюте или от собутыльников матери.

Что это красивое тело сохранилось нетронутым до этого момента.
До его вмешательства.

Что оно досталось ему.
Что это ему выпала честь дефлорировать эту красоту.

Он считал, что и Маше повезло, что дефлорировать её будет именно он.
Поскольку он дал себе труд узнать, как это нужно делать с минимумом вреда и боли для девушки.
Спасибо пани Вислоцкой.

И готов применить свои познания на практике.
А это уже его заслуга.

Воодушевлённый открытием, подтверждающим девственность Маши, Гуров ощутил даже благодарность ей.
И погладил внутри уже с новым ощущением.

Хорошо, что у Маши оказался заметный гимен.
Иначе ему пришлось бы сомневаться — то ли она девственница с незаметным или отсутствующим гименом (а он знал, что и такое бывает), то ли всё же уже дефлорирована в прошлом, то есть женщина.

Гуров осторожно трогал гимен.
Едва сдерживая желание трогать более энергично.

Ведь всё равно скоро он введёт сюда член — и всё будет кончено.
В смысле — гимен будет разрушен этим.

Но Гуров опасался, что причинит девушке боль — это и само по себе не входило в его планы, а вдобавок могло помешать и введению члена.

Затем он решил немного поэкспериментировать.
Не вынимая конца пальца из влагалища, он взял губами сосок и слегка пососал его.

Влагалище реагировало.
И это тоже возбуждало.

Возбуждение, многократно подстёгнутое, было уже на грани.
Причин сдерживаться уже не осталось.

Пришло время для главного, ради чего он и пришёл сюда.
Гуров ещё пару раз лизнул сосок и отпустил его.
Гуров. Проникновение
Маша, давно прикрывшая глаза, позволила раздвинуть и согнуть её ноги.
Так же невозмутимо и послушно, как позволила всё предыдущее.

Путь был открыт.
Гурову оставалось только надавить членом на вход и потихоньку проталкиваться внутрь.

И он уже было коснулся головкой влагалища, как почему-то захотел погладить ею чувствительные участки чуть выше.

Наслаждаясь их нежностью и влажностью.
И предвкушением проникновения в тугой горячий канал.

Почувствовав, что достиг пика моральной готовности, Гуров наконец-то начал входить.

Стараясь не вторгаться слишком быстро, сдержать нетерпение.
Осторожно растягивать ткани входа.

Сосредоточиться на прелести этого момента.
Момента овладевания. Начала обладания.
Запомнить, как ткани поддаются давлению. Его давлению.

Маша словно старалась помочь ему.
Казалось, что она старается не напрягаться и оставаться расслабленной.
Или поскорее расслабиться, если уж мышцы снова сжались.

Гуров оценил эту понятливость.
И ощутил признательность партнёрше.

Всё-такие такая ситуация нравилась ему намного больше, чем иметь дело с паникующей зажимающейся девственницей, в которую и силой нельзя входить, поскольку этим рискуешь повредить её телу, и терпеть без вхождения тоже тяжело, тем более в ситуации, когда оба уже на пороге акта.

Теперь он нащупал гимен и головкой.
Интуитивно он определил по его натяжению оптимальный момент для неглубокого резкого толчка, который нужен был для разрушения гимена.
И позволил себе это движение.

Тут же поняв, что результат достигнут.
По зажмурившимся векам.
По мышцам, с силой сжавшимся вокруг члена.
По напряжению всего тела девушки.
По резко участившемуся дыханию.
По губам, задрожавшим из-за боли во влагалище.

Но совсем избавить девушку от этого дискомфорта Гуров не мог.
Не он придумал гимен, а природа.

Он и так нянчился с девушкой достаточно долго.
Не вторгался, не имея признаков её готовности и желания.
Пренебрегая своим нетерпением и потребностью в разрядке.

Хотя хотел и мог овладеть сразу, как только появилось такое желание.

Вот и сейчас он остановился и ждёт, когда она расслабится.
Прежде чем идти дальше.

Вообще-то он мог и совсем выйти, чтобы сократить время болевых ощущений.
И в то же время ему так хотелось сделать хотя бы несколько осторожных движений во влагалище.

Хотя Гуров знал, что в этот раз нежелательно их вообще делать, раз у неё рана внутри после дефлорации.
Он выбрал средний вариант.

Самоотверженно отказавшись от фрикций, он всё же протолкнулся вглубь до упора.
Чтобы чувствовать, что он полностью овладел девушкой.

Пока не наткнулся на ещё одно препятствие дальнейшему продвижению.
На этот раз это была шейка матки девушки.

Гуров отметил про себя, что размеры их с Машей гениталий хорошо подошли друг другу.
И не отказал себе в удовольствии задержаться в этом положении, при котором он касался головкой шейки.
Наслаждаясь полнотой обладания, теснотой и теплотой девичьего влагалища.

Маша при этом совсем притихла.
Наверное, стараясь перетерпеть следы боли, вызванной трением-скольжением члена вглубь вдоль раневой поверхности, образовавшейся при разрушении гимена.

Заметив, что она успокоилась, Гуров осторожно подался обратно.
Тело Маши при этом снова затрепетало.
И особенно вновь тревожимое раненое влагалище.

Этот трогательный беспомощный трепет девичьего лона так взволновал Гурова, что он не успел выйти до того, как началась эякуляция.

И решил уже не суетиться, срочно и резко выдёргивая член.
Это могло быть болезненно для девушки.
И помешать ему получить максимум удовольствия.

Ему пришлось остаться в ней, чтобы прочувствовать свой оргазм.
И излить сперму в лоно девушки.

И только потом он осторожно вышел и лёг рядом.
И по какому-то наитию прижал к себе Машу.
Хотя она не была его любимой девушкой.

Но она была той девушкой, в которую он только что входил.
И в которую кончил.
Так что он мог позволить себе немного нежности в обращении с ней.

Маша дрожала в его руках.
И это радовало Гурова в том плане, что дрожь была её реакцией.
Признаком, что она воспринимает происходящее.

А то и так — ни слов, ни взглядов, одно абсолютное молчание.
Так что хоть тело за неё говорит.
Хорошо, что хоть тело она не может заставить молчать, уняв дрожь.

Но кончила ли Маша — было неизвестно.
Разве что в те секунды, когда и сам Гуров.
В эти моменты он мог просто не заметить, не в состоянии осознавать происходящее вокруг.

***

Гуров подумал, что в случае следующих визитов к Маше надо будет захватить презервативы.
Поскольку вряд ли она собирается залететь, раз планирует поступать в мед.
Тем более что Маша не замужем.

Не жениться же ЕМУ на ней по залёту.
Гуров не очень приветствовал браки по залёту, как и браки вообще.

Но браки по залёту имели характер вынужденности.
И даже общая обязанность заботиться об общем ребёнке не всегда позволяла случайным супругам сдружиться и стать нормальной семьёй, где нет придирок и ворчания.

А раз он не собирается на Маше жениться, то и делать ей ребёнка нежелательно.
Тем более что он вообще не собирается заводить детей в ближайшее время.
А то и вообще.

Во всяком случае он сначала хорошо подумает.
И очень придирчиво будет выбирать мать для своего ребёнка.
Не всякой женщине он доверит вынашивать носителя его генов.

Ну, а в этот раз… раз уж он занялся с девушкой любовью без презерватива, да ещё и кончил в неё, остаётся надеяться только на то, что у Маши незалётный день.

Что скоро месячные.
Или хотя бы не пик овуляции.
Потому что, хоть у неё и соблазнительное тело, в котором весьма сладостно, но этого недостаточно, чтобы назначать её матерью своего ребёнка.
Гуров. Пора обратно
Его всё сильнее клонило в сон.
Но засыпать у Маши он не собирался.

Потому что он мог сделать это только при совсем другом уровне отношений.
Да и нежелательно было, чтобы кто-то увидел, как он выходит из Машиной квартиры утром.

В первую очередь для самой девушки.
Чтобы не компрометировать её.

Ведь, узнав, что к ней ходит мужчина, могли найтись другие желающие навещать её.
Если бы их не остановило нежелание разбираться с ним.

Но и разбираться он не слишком хотел — ведь это означало бы полностью признать факт его связи с Машей.
А это ему ни к чему.

Он не собирается афишировать эту связь и объявлять Машу своей девушкой.
Она не настолько ему нужна.
И он не знает, кем она ему приходится.

Просто переспали. Пока всего раз.
Возможно, что ещё переспят. И всё.
Это не повод считать её своей девушкой и сообщать об этом остальным.

Удобнее, когда об этом никто не знает.
Так что пришлось подниматься, чтобы уйти.

Он быстро ополоснулся в душе, чтобы не будить шумом душа родителей у себя дома.
Подумав, что после его ухода наверняка и сама Маша тоже отправится в душ вслед за ним.

И начал одеваться.
Стараясь не бросать взгляды на неподвижно лежащую Машу.

Она тоже не обращала на него свой взгляд.
Он уже даже начал привыкать к тому, что её взгляд обращён непонятно куда и непонятно с каким выражением.

С одной стороны, её молчание было удобным.
А с другой, чем-то раздражало.

Удобство было в том, что не надо было думать, что отвечать.
А раздражало тем, что в этом молчании был оттенок чрезмерной непритязательности.

Но грустным её взгляд не казался.
Скорее просто очень спокойным.

Словно Маша считала, что всё случившееся правильно.
Словно её всё устраивало.

Когда он оделся, её обнажённость по контрасту показалась ему такой остро возбуждающей, что он почувствовал, что снова готов повторить.

Он в нерешительности замер.
Вообще-то он знал, что после дефлорации нужно примерно неделю воздерживаться от новых актов.

Но ведь многие этого не делают.
Наоборот, позволяют себе эксцессы с повторными актами с активными фрикциями.

Правда, это не остаётся без последствий — такая практика столь небережного обращения с девичьим телом способна сделать девушку как минимум фригидной как минимум на годы.
Из-за естественного желания не замечать боль, возникающую при натирании членом раны во влагалище.

Но ведь ему же нет дела до того, станет ли Маша фригидной и будет ли её фригидность огорчать её мужчину?
Не он же будет её мужем.

И быть её любовником он тоже не собирается.
А значит ему не придётся страдать от отсутствия признаков своей желанности.

Он лишь получит своё, когда она сможет легко переносить энергичные акты, насытится сексом с ней, потешит себя обладанием столь красивым и желанным телом — и перестанет приходить к ней.

Поскольку ему мало красивого тела, а её характер его не вдохновляет.

И всё же жаль было бы портить такую чувственность.
Да ещё и всего лишь ради нетерпения.

Пока что она достаточно чувственна для недавней девственницы.
Течёт хорошо.

Но, с другой стороны… если не сильно активно в ней двигаться…
Если войти так же осторожно, как в первый раз…

Это ведь не должно так уж сильно навредить…
Не должно быть очень уж больно.

Гуров сглотнул и оборвал свои колебания.
Так можно додуматься и до того, что сегодня можно вообще в галоп пуститься.

Нет уж, на сегодня хватит.
Как надо — так пусть и будет.

Не нужно этому красивому телу лишней боли.
Пусть в нём заживёт сделанная сегодня неизбежная ранка.

А вот зато потоооом…
Потом он заберёт своё по полной.

Гуров ещё раз сглотнул, представив, как он будет забирать своё по полной.
И спешно отвернулся.

Маша как нарочно не одевалась и оставалась неподвижной, пока он здесь.
Словно чтобы вызвать в нём желание повторить.

Словно показывая этим готовность к продолжению.
Мол, бери, сколько хочешь.

Словно не понимая, что ей не нужно сегодня добавки.
А может и в самом деле не зная о нежелательности и болезненности добавки.

Гуров про себя хмыкнул: уж не хочет ли она сама продолжения?
Раз она так течёт, может она даже кончила?

Если да, то неудивительно, если ей хочется добавки.
И ради этого она конечно согласилась бы и некоторую боль потерпеть.

Гуров понял, что эти рассуждения тоже могут закончиться тем, что он снова разденется.
И что лучше всё же скорее уйти.
Гуров. Любоваться
Решив так, он почувствовал, что ему мешает уйти желание снова и снова смотреть на Машино тело.
Которое теперь в некотором смысле стало его телом.

В том смысле, что немного принадлежало ему, стало его собственностью после того, как он поработал над ним.

Хотя ему это было ни к чему.
Быть владельцем этого тела.

Он позволил себе посмотреть ещё немного.
Ему хотелось видеть его не только лежащим, но во всевозможных положениях.

Но об этом пришлось бы просить вслух.
Поэтому Гуров решил обойтись созерцанием одного положения.

Скоро он понял, что для полного счастья ему хотелось бы видеть и то, что между ног Маши.
Один раз он это уже видел.

И это было достаточно симпатично, чтобы хотелось увидеть снова.
Даже очень симпатично.

Промежность у Маши оказалась не менее красивой, чем фигура и лицо.
Изящной и аккуратной, вызывающей чувство эстетического удовольствия.
Ну и желание, разумеется.

И Гуров в очередной раз подумал, что такое красивое тело было бы достойно только такой личности, как Алиса.
Но никак не бесцветного характера Маши.

Гуров уже не сомневался, что Маша снова не возразит, если он раздвинет её ноги.
Для посмотреть. Для полюбоваться.

Правда, её может смущать то, что сейчас промежность скорее всего имеет следы крови.
Во всяком случае на его члене следы были, пока он их не смыл.

Был только один способ узнать наверняка.
И Гуров решился.

Подойдя к Маше, он погладил её бёдра.
Снова отметив, до чего у неё приятная на ощупь кожа.

А затем со всей доступной ему мягкостью раздвинул ноги.
Не сопротивляющиеся. Как он и предполагал.
И приподнял бёдра девушки.

Да, это стоило сделать.
Ведь в прошлый раз он спешил и любовался наспех.
Он слишком сильно хотел скорее перейти к проникновению.

А теперь мог более внимательно всё рассмотреть.
Да, вульва этой девушки ему определённо очень импонировала.

Пожалуй, ему стоило даже нарисовать её.
Чтобы смотреть, когда Маша не рядом.

Следы крови тоже присутствовали.
При их виде Гуров ощутил странное удовлетворение.
Словно это было каким-то важным достижением в его жизни, результатом его стараний.

Хотя почему "словно"?
Достижением или нет, но результатом стараний было.

И немалых.
Особенно большие старания понадобились, чтобы сдержаться от более активных действий.
Так что ему было за что похвалить себя.

А ещё Гуров мог заметить некоторую разницу между тем, как тут у Маши было до него и как стало после его вторжения.
И пришёл к выводу, что ему по душе быть первопроходцем.

Может, Маша и предполагала, что он сейчас снова войдёт.
Но он уже решил не менять своего решения.

И, насмотревшись, сдвинул её ноги, давая понять, что повторения не будет.
Не оставлять же их распахнутыми.
А сама она лишнего движения не сделает, пока он тут.

У дверей Гуров почувствовал, что что-то нет так.
Но «так» — это поблагодарить хотя бы поцелуем.
Выразить симпатию хотя бы поцелуем.

Но с его стороны эти жесты были бы выражением того, что он не чувствует.
И Гуров решил, что лучше уж пусть будет «не так», чем фальшивые выражения несуществующих чувств.
Гуров. Дома
В подъезде никого не было.
Прикрыв дверь, он ждал, когда Маша подойдёт закрыть изнутри дверь.

Но она не подходила.
Время шло, и это стало злить Гурова.

Она что, собирается оставаться с незапертой дверью?
Одна и голая?

Ждать дольше было нельзя.
В любой момент его могли увидеть на площадке.
И задуматься, что он тут делает ночью.

Гурову очень не хотелось возвращаться к Маше.
Не хотелось говорить «Закрой двери», так как это нарушило бы их традицию молчать.

А ещё он боялся, что при возвращении увидит то, что не предназначено для него.
Например, слёзы в Машиных глазах.

А он не мог спросить, из-за чего они.
И не мог сделать так, чтобы их не было.
Потому что не мог попробовать утешить Машу ласковыми словами.

Он открыл двери своей квартиры.
К счастью, родители спали, никто не гулял по квартире.

Оставив свои двери неприкрытыми, чтобы слышать, что происходит в подъезде, он быстро взял в своей комнате дубликат ключей от Машиной квартиры и закрыл её квартиру снаружи.
Теперь можно было идти к себе.

***

Хорошо, что родители так и не узнали, где он был.
Им не следовало знать, что он был с Машей.

Они могли подумать, что он прислушался к словам отца о достоинствах Маши.
Хотя дело было совсем не в этом.

А в его памяти об Алисе.
И в его интересе к Машиному телу с тех пор.

Но это им ведь не расскажешь.

Кроме того, неизвестно, как они отнеслись бы к его визиту к Маше.
Возможно, что стали бы надеяться, что у него с Машей всё серьёзно, а это далеко не так.

А возможно, что даже разочаровались бы в Маше.
Они же люди консервативных взглядов.
Приверженцы брака и семейных ценностей, супружеской верности, девственности до брака, рождения и воспитания детей в семье и так далее.

Так что-то, что Маша отдалась мужчине вне брака (пусть даже этот мужчина их собственный сын), могло бы охладить их отношение к Маше.

А ей нужна поддержка отца на работе и при поступлении в мед летом.
А то опять не поступит, несмотря на наличие знаний выпускника не только школы, но и меда.

Когда Гуров всё это отрефлексировал, наконец-то стал побеждать сон.

Засыпая, он уступал власть подсознанию.
И оно в очередной раз погружало его в воспоминания о гладкой тёплой коже соседки, её приятных на вид и на ощупь формах.
И о том, как ему было приятно в её тесном скользком влагалище, изволившем обильно источать соки для его проникновения вглубь.

Последней осознаваемой мыслью Гурова была мысль о том, что это даже хорошо, что сегодня он не имел при себе презерватива.
Так как благодаря этому его сперма сейчас не в мусорке прокисает.

А впитывается в нежные складочки девичьего влагалища красивой девушки.
И в этом есть что-то очень-очень приятное и правильное.
Гуров. Утро
При пробуждении, пока Гуров пребывал между сном и явью, он ощутил, что произошло что-то очень-очень хорошее.
Он смаковал это состояние, а затем попробовал понять, почему у него такое ощущение.

И с сожалением осознал, что ничего настолько уж хорошего не произошло
Ощущения его слегка подвели.

Единственное, что произошло — это то, что он лишил невинности Машу.
Но пересып с девушкой, и тем более не самой любимой — это ещё не повод для такой эйфории.

Гуров даже слегка подосадовал на то, что так расчувствовался по такому пустячном поводу.
И переключился на другие мысли.

Было позднее утро.
Родители уже были на работе.

Он порадовался, что догадался отключить будильник накануне, решив проспать столько, сколько требуется его организму после нагрузок накануне.

Гуров заботился о свой физической форме. О нормальном самочувствии.
И никогда не лишал себя возможности выспаться.
В том числе благополучно откладывая любые «срочные дела», которые ему кто-то старался навязать.

В том числе он не спешил и сдавать разные рефераты и тому подобное.
А сегодня вот пропустил утренние лекции.

Но это вообще не было проблемой.
Поскольку он посещал лекции больше ради репутации, чем ради знаний.

У него имелся вполне приличный багаж знаний благодаря негласному соревнованию с Машей в библиотеке в старших классах.

И на лекциях он обычно не узнавал ничего нового.
Слушая их, он понимал, что всё это ему давно знакомо.
А ещё этот материал проработают на семинарских занятиях.

Самым интересным в лекциях была манера подачи разных профессоров и доцентов.
И Гуров увлёкся наблюдениями за нюансами подачи материала.

Невольно думая, как он сам подавал бы.
Мысленно хваля одних лекторов и не хваля других.
Особенно если они бубнили малосвязанный текст.

И сегодняшние лекции тоже были такие же бубнёжные.
Так что не было ни малейшего повода волноваться о пропущенных лекциях.

Тем более что даже родители не спросят у него, почему он проспал.
Они доверяли ему в определении его режима и графика учёбы, поскольку оценки и отзывы преподавателей об его успеваемости были превосходными.

Благодаря этому доверию родители и не будили его к началу занятий в меде.
Зная, что он сам разберётся, как лучше.

Гуров всласть повалялся, пока не почувствовал, что больше уже просто не способен лежать.
Можно было начинать день.

Невольно он подумал, а не проспала ли Маша.
Ей-то, в отличие от него, на работу надо обязательно. Причём рано.

Впрочем, может, она вообще не стала спать этой ночью?
Или не смогла?

Это было бы неудивительно. Ведь в её жизни случилось такое большое событие.
Способное поглотить всё внимание и лишить сна.

Она вчера сразу после его ухода пошла в душ и легла спать?
Или так и лежала голенькая, как он её оставил?

Впрочем, его это не касалось.
Маша взрослая девушка, а не маленький ребёнок.
Сама разберётся, когда идти в душ и когда спать.

А пока он сам примет утренний бодрящий душ.

***

На кухне обнаружился оставленный мамой завтрак.
Увидев ароматные вкусности, Гуров почувствовал зверский аппетит.

Можно было собираться на учёбу.
Кроме пропущенных утренних лекций, сегодня у них есть ещё и пара практических занятий в больнице.
Гуров. Наблюдение
***

— Машенька, что с тобой? Ты на себя не похожа.
Не улыбаешься, серая какая-то.
Что-то случилось?

— Нет. Но спасибо за заботу.

Гуров посмотрел туда, откуда донеслись эти слова.
Привлечённый знакомым именем и голосом.

Так и есть, там не просто Маша, а его соседка.
Всё верно, она же именно здесь работает.
Наверное, не проспала и не опоздала.

Вот только он бы не сказал, что она на себя не похожа.
Она такая и есть. Он другой и не замечал.
Ну разве что в библиотеке.

Потом он был вынужден признать, что пожалуй она сегодня в самом деле бледновата.
Неужели из-за того, что он сделал с ней прошлой ночью?

Хотя вряд ли.
Он же не был с ней груб, чтобы это стало для неё таким стрессом.

А может она просто не выспалась?
Так и не уснула, когда он ушёл?
А дождалась, когда наступит утро, и пошла на работу?

Это вполне может сделать человека бледным.
Ну не из-за кровопотери ведь она бледная.
Там крови-то было — сущие капли.

— Может, болит что? — продолжала собеседница Маши. — А то это дело такое, кого угодно скрутит.
Но это нам старикам болеть положено.
А у вас молодых не должно ничего болеть, молодость не для этого дана.

— Нет, не болит, — ответила Маша явно машинально. — Простите, мне дальше идти нужно. Вам принести ещё что-то?

— Нет, спасибо. А вот если бы с нами стариками поговорить кто-то мог — хорошо было бы. Мы же живые, нам хочется человеческого обращения, а не только таблеток. Но раз тебе надо работать — иди конечно.

— Спасибо. Я потом зайду, если будет свободная минутка.

Гуров подумал, что Маша, возможно, соврала.
Что на самом деле у неё что-то всё же болит.
И он даже знает, что именно.

Другое дело, что Маша не стала бы рассказывать об этом первой сердобольной старушке.
А больничный в таких случаях не дают.

Вот и приходится Маше работать, несмотря на боль.
И пугать своей бледностью сочувствующих девушке пациенток.

Хорошо, что завтра выходной. Хоть отлежится.
Учитывая это, по идее лучше было бы дефлорировать Машу после пятницы.

Но он как-то не подумал об этом.
Всё так спонтанно получилось.

Хотя он может помочь Маше другим способом.
Так что сегодня он снова зайдёт к ней.

Купив в аптеке глицерин.
Для Маши.
Гуров. Глицерин
Вечером Гуров уснул рано. Чтобы отоспаться заранее.
И на этот раз завёл будильник.
А поздно ночью, когда все спали, встал и тихо отправился к Маше.

Она не открыла ему.
Гуров подумал, что этим она хочет показать ему, что на этот раз предпочитает не общаться.
Тем более тем способом, которым они общались накануне.

Или что её нет дома.
Хотя это вряд ли. Раз она была на работе днём, то в ночную смену ей сегодня не надо.

Или что она отключила звонок на ночь.
А стучать Гуров не хотел, чтобы не было лишних звуков.

Гуров даже ушёл бы.
Но ему надо было к Маше не ради себя.
Разве что ради своей совести.

Поэтому, не дождавшись открытия дверей Машей, он сам их открыл своим ключом, предусмотрительно взятым с собой вместе с глицерином.

Включил свет, помыл руки.
Зайдя в комнату, он увидел, что Маша не спит.

И даже не раздевалась для сна.
А просто свернулась в одежде на расправленном диване.

И снова устремила взгляд непонятно куда и непонятно о чём думает.

Ну хоть глаза не мокрые — и то хорошо.
Гуров не знал, что тогда надо было бы делать.
Точнее, знал, но не мог.

Он поставил перед ней глицерин.
Надеясь, что она поймёт намёк.

Хотя вообще-то она сама могла бы сообразить воспользоваться глицерином, без его подсказки.
Медик же. Образованная.

Впрочем, она вряд ли читала Вислоцкую, поскольку достать такие книги проблематично.

Хотя их давно пора выдавать каждой паре в ЗАГСе.
Или даже принимать по ним экзамен у мужчин прежде чем разрешать жениться.

Маша на секунду скользнула взглядом по глицерину.
Но никак не отреагировала.

Гуров подумал, что вряд ли ей хочется лишний раз шевелиться, если Там до сих пор болит.

И что ему проще самому всё сделать, чем убеждать Машу нанести глицерин.

Он снова стал раздевать её.
Но на этот раз не всё снял.

Например, тёплую кофту он оставил на месте.
Раз уж она её одела - значит, ей холодно.

Пусть тогда греется в ней.
Хотя кофта конечно аховая. В плохом смысле.
Впрочем, как и вся одежда Маши.

Так что он снял только надетое ниже пояса.

Маша не выражала протеста.
Но у неё появилось странное выражение, которое насторожило Гурова.

Он догадался, что это выражение человека, который готовится терпеть.
Вдобавок Маша сильно дрожала.

Наверное, подумал Гуров, она думает, что он собирается войти в неё.
А то и с фрикциями.

Но при этом она понимает, что будет больно.
Раз так напряглась.

Ну ничего, сейчас он её обрадует тем, что никуда входит не будет и боли не причинит.
Наоборот, сделает так, чтобы у неё быстрее прошла боль.

А Маша тем временем дрожала всё сильнее.
Так, как и прошлой ночью не дрожала.
Гуров боялся, что появятся и слёзы.

Он открыл бутылочку с глицерином и стал наносить жидкость на промежность девушки.
Одновременно лаская её пальцами.

И в первую очередь он увлажнил глицерином вход.
Собственной смазки у Маши в этот раз не было.

Что тоже говорило о том, что у неё нет ни малейшего желания повторить акт.
И это могло быть скорее всего именно из-за боли.

Затем попробовал осторожно просунуть палец вглубь.
На этот раз не ради своего или Машиного удовольствия.
А только чтобы обработать глицерином и внутреннюю поверхность.

Маша судорожно вдохнула после вторжения его пальца.
Влагалище резко сжалось, не желая этого несвоевременного, по его мнению, вторжения.

Пришлось гладить живот и бёдра девушки, чтобы она быстрее расслабилась.
Гуров терпеливо дождался, когда будет возможность наносить глицерин.
И в итоге всё-таки тщательно обработал всё, что нужно.

Теперь ему было особенно ясно, как он был прав вчера, что не стал повторять заход.
Так как это принесло бы Маше только лишние неприятности.

А он был не тем человеком, который способен нарочно и почём зря делать девушкам больно.
Даже если не был в них влюблён.

***

Закончив с глицерином, Гуров стал надевать на Машу обратно то, что снял.
Трусики, домашнее трико.

Надеясь, что Маша поймёт по этим действиям, что он не собирается сегодня входить в неё.
Похоже, что она поняла.
Во всяком случае стала дышать спокойнее и ровнее.

Его миссия была закончена.
Можно было уходить.

Но при виде неподвижно лежащей девушки ему захотелось хоть немного поддержать её.
Он не смог просто уйти.
И он решился.

Понимая, что его действия были бы приличны только для любящего мужчины, Гуров всё же лёг рядом с Машей и обнял её.
Немного досадуя на себя за то, что делает это, несмотря на отсутствие любви к Маше.

И что она может неправильно его понять, начать на что-то надеяться, подумать, что у него есть чувства.

Но она казалась такой одинокой всё это время.
Особенно когда он обнажил её до пояса снизу, и её бёдра казались такими худенькими на фоне бесформенной безразмерной кофты-балахона.
И потом, когда он одел её, а она оставалась неподвижной.
Что он не смог просто уйти.

Гуров прислушивался к своим ощущениям от тела девушки в её объятиях.
Прошлой ночью он вторгся в это тело.

А сегодня он врачует, залечивает нанесённую им рану.
Хотя это просто его долг.
Никаких чувств.

Тело девушки казалось таким хрупким и беззащитным.
Но при этом его эта беззащитность не касалась.
Это не его девушка, не его любимая.

Он всего лишь переспал с ней.
Решая свои личные задачи.
И собираясь решить их полностью.

У него нет и не может быть к ней любви.
Хоть он и постарался быть бережным к ней.

И их пути скоро окончательно разойдутся.
Его путь - в светила.

А она... даже если поступит в мед, то станет максимум хорошим участковым.
Хоть она и способная.
Но нет связей.

Гуров заметил, что Маша дышит уже совсем как спящий человек.
Её глаза были закрыты.
Стоило ему проявить немного участия - и вот девушка уже спокойно спит.

Он решил, что теперь точно можно уходить.
До следующей недели ему можно не заходить к Маше.

А вот потом… как раз накануне выходных…
Тем более что он оставит ей глицерин, благодаря которому всё должно зажить быстрее…

Он снова попробует её.
На этот раз можно будет позволить себе более активные действия, чем вошёл-вышел.

Гуров оборвал свои фантазии и спешно покинул квартиру Маши.
Не забыв убедиться при выходе, что в подъезде тихо, и не забыв закрыть дверь Машиной квартиры.
Гуров. Недосмотрел
Вернувшись к себе, Гуров постарался понять, что его беспокоит.
И понял, что он сожалеет о том, что не полностью раздел Машу.

И чего это он не стал снимать её кофту?
Надо было всё снимать.
Такую безобразную одежду грех не снять.

Зато полюбовался бы на её грудь.
У неё такие хорошенькие титечки.

И не было никаких причин лишать себя их созерцания.
Хотя почему только созерцания?
И осязания тоже.

Но не идти же снова к ней, чтобы раздевать и смотреть?
И трогать.
Она вроде спит, ей надо отдохнуть.

Тем более что она и так не могла заснуть до этого.
Наверное, думая о переменах в своей жизни.

А может и прошлой ночью не спала после его ухода.
А утром только он отсыпался, сколько хотел.

А она-то на работу рано потопала.
И целый день отпахала на физически и морально тяжёлой работе.

Гуров вздохнул и решил всё же не возвращаться к Маше.
Но непременно удовлетворить своё желание следующей ночью.

Он конечно собирался навестить Машу только через неделю.
Но он сегодня и не собирается заниматься с ней сексом.

Просто посмотрит и всё.
Оставалось только дотерпеть до следующей ночи.

Зачем-то он снова достал прибор.
Посмотреть — вдруг в нём снова что-то изменилось.
Но в приборе заметных изменений не наблюдалось.

***

Вечером он опять уснул пораньше, чтобы ночью пойти к Маше.

И вот он опять у неё.
На этот раз Маша спала. И даже в расправленной постели.

Гуров немного помедлил.
Подождал — не заговорит ли Маша во сне.

Может, что-то интересное сказала бы.
Например, о своём впечатлении от секса с ним.
От его визитов и действий.

Или стало бы ясно, какие сны ей снятся.
Терпение Гурова было вознаграждено.

Он услышал стон Маши.
И вовсе не страдальческий, а вполне нормальный.

Даже мелодичный.
Это было похоже на стон наслаждения.

Что же ей такого снится, на что она так стонет?
Гуров был уверен, что что-то эротическое.

Может, ей снится, как он обрабатывает её влагалище глицерином?
Или ласкает соски?

В любом случае Гуров решил попробовать добиться такого же стона наяву или хотя бы в ответ на свои действия.

Он скинул свою одежду и устроился рядом с Машей.
К его приятному удивлению, Маша спала без пижамы.

Поэтому он не стал к ней сразу прижиматься, чтобы не разбудить этим.

Он пока только раздумывал, как лучше её разбудить и когда.
Вдруг она испугается от неожиданности, если он не разбудит её нормальным способом, прежде чем лезть к ней?

Но Гуров решил рискнуть.
Очень уж ему хотелось сделать это, пока Маша спит.

И увидеть её реакцию, когда она станет просыпаться.
Может, хоть в этой ситуации она поведёт себя непосредственно, без своей обычной закрытости?

Так что Гуров обхватил сосок девушки губами, а другую грудь накрыл ладонью.
И стал посасывать одну грудь, ласково массируя вторую.

Маша издала какой-то неопределённый звук.
Как человек, который спит глубоким непробудным сном, но чувствует, что его тело тревожат.

Гуров стал тревожить его ещё более активно.
И добился того, что Маша застонала.

Это было достижением на фоне того, что в их прошлые ночи она молчала всё время.
И не простонала, даже когда он освобождал её от гимена.

И вот наконец-то первая реакция.
Гуров признался себе, что Маша достаточно сексуально стонет.

И тембр при этом такой интересный.
Грудной какой-то.
Он у неё такого никогда не слышал.

Но эти же его действия окончательно разбудили Машу.
И он успел увидеть в полутёмной комнате, освещённой лунным светом, как сверкнули глаза Маши.

Но этот проблеск живой реакции тут же был погашен обычным занавесом.
И новых стонов тоже конечно не последовало.

Но вскочить Маша не попыталась.
И почти сразу же замерла, поняв, что рядом он.

И не просто рядом.
А изобретательно ласкает её соски и вообще грудь.

Положив при этом одну руку на промежность, чтобы заметить появление смазки при его ласках.

Маша стала просто ждать, что за этим последует.
И, наверное, не удивилась бы, если бы он проник в неё.

Но она не знала его планов.
Не знала, что он решил ждать хотя бы неделю.

Вместо того, чтобы проникать в неё посредством члена, Гуров снова достал бутылочку с глицерином.
И, смочив в ней пальцы, снова стал обрабатывать влагалище.

Маша не знала, что он твёрдо решил ускорить процессы регенерации в её теле.
Чтобы скорее получить возможность совершать активные половые акты.

Но, вероятно, догадалась, зачем он обрабатывает её влагалище глицерином.
Даже если не читала советы пани Вислочкой.

Гуров отметил, что в этот раз Маша уже не так напряжена при обработке, как прошлой ночью.
То ли потому что обработка уже не была для неё неожиданностью.

То ли потому, что в этот раз было уже не так больно.
Наверное, обработка прошлой ночью помогла ране затянуться.

Закончив обработку, Гуров полностью сосредоточился на сосках.
Оценивая эффективность своих ласк по музыке дыхания девушки.

Натешившись ласками сосков, Гуров чуть не подскочил, когда вспомнил, зачем он так сильно хотел вернуться сюда прошлой ночью.
Ну конечно!

Гуров метнулся к выключателю.
Маша зажмурилась от яркого света.

А Гуров принялся снова рассматривать её влекущее тело.
И снова поразился несправедливости, из-за которой такая красота досталась девушке с таким бесцветным характером.

Будь у неё другой характер, он бы даже согласился иметь такую девушку.
В смысле — не только в постели иметь, как это происходит у него с Машей.
А вообще по жизни.

Ему было бы не стыдно называть своей девушкой девушку с таким телом.
Но её характер никуда не годился.

У его девушки должен быть другой характер.
Например, такой, как у Алисы.

И дело не только в том, что он не стеснялся бы девушки с таким характером.
А в том, что он и сам был бы очарован таким характером.
Он был бы вдохновлён им.

Но мечтать не вредно.
А чего нет того нет.
И надо иметь дело с тем, что есть.

Есть это чудесное тело, которое он хочет.
Вот телом он и будет наслаждаться.

И пора уже посмотреть, как там дела в усиленно врачуемой им промежности Маши.
Он раздвинул ноги девушки.

И снова испытал подобие эстетического шока.
Ему доводилось видеть много фотографий женских промежностей в медицинских альбомах и в мужских журналах.

И Гуров понимал, что вульва Маши однозначно являет собой один из самых изящных образцов, которые доводилось видеть Гурову.

Что не могло его не радовать.
Ну и что, что её характер его не вдохновляет?
На что ему её характер?

Зато какая красота между ног!
Этого достаточно для вдохновения.
И для услады взора.
И член неизменно вдохновляется на сто восемьдесят градусов.

Это очаровательное тело достаточно его возбуждает, чтобы дарить ему яркие оргазмы.
Ну, а за неимением большего и это более чем сойдёт.
Гуров. Пауза
Так Гуров приходил к Маше каждую ночь.
Любовался её телом, обрабатывал глицерином, сосал соски, лизал всё, что хотелось и вообще ласкал.

Часто напоминал ей о своём желании войти, делая вид, что готов это сделать, гладя головкой вход влагалища.
Но не входил.
Только предвкушал.

Он был не против доласкать Машу до такой степени, чтобы она не просто не возражала против его визитов, но и жаждала их.

Так как это давало бы ему свободный доступ к её телу, с привлекательностью которого для него Гуров уже почти смирился.

И конечно Машино стабильное согласие дало бы ему такой регулярный секс, какого у него ещё не было.
В первую очередь потому, что его далеко не все устраивали в качестве партнёрш.

А те, кто его устраивал, нередко пробовали включать динамо или капризничать —
то даю, то не даю; то хочу, то не хочу; то с одним, то с другим.

Эти «качели» не распаляли Гурова, в отличие от многих, кто легко вёлся на игру в тепло-холодно.
Его они только охлаждали.

Его переставало тянуть к девушкам, которые ведут такие игры.
Он в таких случаях всё время вспоминал Алису.

И почему-то он был уверен, что она не стала бы вести такие игры.
Даже не подумала бы об этом.

Это сравнение с Алисой в её пользу тоже не располагало Гурова бегать за играющими в недотрог девушек.

Он-то знал, как привязать их к себе.
Но ему было уже неинтересно быть с ними.

А привязывать их к себе только для того, чтобы проучить и бросить, ему было недосуг.
И он великодушно избавлял их от своего воспитания.

Мол, пусть они и их кавалеры сами разбираются.
Он им не пастух.

***

Вдобавок Маша жила совсем рядом.
Словно по заказу.
Это тоже было удобно.

Можно было незаметно перейти площадку.
Правда, он иногда после Маши уходил на улицу.
И проветриться, сбросить недоснятое у неё напряжение или даже распалённость.

А потом возвращался с улицы, словно он уходил гулять и вернулся домой с улицы.
Эта тактика позволяла ему уходить из дома к Маше днём, когда родители были дома.

Хотя конечно внимательный наблюдатель мог бы заметить, что он из своей квартиры уходит в одно время, а из подъезда выходит намного позже.

Но вести за ним эти наблюдения было, к счастью, некому.
Никого они с Машей не интересовали, никому не было до них дела, как и до их личной жизни.

Точнее, бабушки на скамеечке просто не знали, что из своей квартиры он вышел на час-другой раньше, чем из подъезда.

Большим счастьем было то, что на его площадке в двери напротив не было «глазка» и любопытной старушки за ним.

***

Ещё одним выгодным качеством Маши, наряду с её безотказностью и соседством, было то, что она тоже быстро возбуждалась и обильно увлажнялась.
Такая любрикация тоже была счастливой особенностью Маши.

Хотя Гуров считал, что в этом есть и его заслуга —
результат и его ласк, и его желанности для девушки.

Но Гуров заметил, что она всё чаще выглядит недоумевающей.
Слегка конечно.

Ярких-то эмоций от ней не дождёшься.
Не то что от Алисы.

Наверное, недоумение было вызвано её непониманием, почему он не совершает половые акты, хотя его член стоит всё время.
За исключением недолгого периода после спонтанной эякуляции, когда он не выдерживает возбуждения.

Гуров не спешил объяснять Маше своё поведение.
Но подумал, что если уж даже такая начитанная девушка не понимает, что он просто ждёт полного заживления влагалища до того как совершать новые акты, то дело совсем неважно с сексуальной грамотностью.

Да он и сам многого не знал бы, если бы не с трудом добытые руководства типа пани Вислоцкой.

Да что там.
Если бы не они, то он просто отымел бы Машу в первый же раз, как его душе и телу было угодно.

Он же ужасно хотел именно этого.
Не сдерживаться.

Войти и двигаться, двигаться, двигаться, мчась к заветному пику.
И даже не подозревал бы, насколько это вредно и больно для девушки.

И только знания (вкупе с бережностью и самоконтролем) не позволили ему это сделать.
И ещё неизвестно, пустила бы Маша его к себе после этого или нет.

Хотя скорее всего, как многие женщины, смирилась бы, воображая, будто иначе не бывает и эти проблемы неизбежны.
Тем более при её-то уступчивом характере.
Гуров. Второй
Неделя ожидания второго раза показалась Гурову бесконечной.

Ему казалось, что дни не тянулись так медленно даже в детстве.
Когда он не мог дождаться, когда закончатся десять минут, по истечении которых должен начаться мультик.

Он всерьёз подозревал, что дело не только в его нетерпении.
Что время нарочно растягивается.

Но всё же эта неделя закончилась.
Гуров спрашивал себя, не слишком ли он взвинчен.
Безопасно ли для Маши иметь дело с таким перевозбуждённым субъектом, как он.

Хотя сдерживается же он каждую ночь.
И вот наконец-то следующей ночью сможет наконец-то получить награду — совершить полноценный половой акт с обладательницей столь желанного тела.

Вечером накануне он даже не стал засыпать.
Понимая, что всё равно не сможет.

И в положенный час снова проник в квартиру Маши.
Она снова спала.

Не то что он.
Но она-то не знала, что сегодня он собирается совершить второй акт.

Она уже давно не просыпалась при его проникновении в квартиру.
Так как знала, что он может прийти в любое время.
Он старался приходить в разное время, чтобы никто не заметил упорядоченности его действий.

А он, входя и помыв руки, быстро пристраивался рядом и начинал какой-нибудь лаской будить её.
Добиваясь неизменного стона.

Но совсем короткого.
Едва Маша просыпалась окончательно (а это было очень скоро) — воцарялось её фирменное молчание.

***

Дрожа от нетерпения, Гуров расположился рядом со спящей девушкой.
Он столько раз за эту неделю представлял, как проведёт второй акт.

И так и не определился, какой вариант ему больше нравится.
Ему все нравились.

Особенно нравилась идея войти в расслабленное влагалище расслабленной Маши, когда она спит.
И сдерживала только небольшая вероятность напугать её.

С неохотой Гуров отказался от этой идеи.
Точнее, отложил на будущее.

А в этот раз… начать можно со смягчённой версии идеи.
И Гуров стал мягко проталкивать во влагалище Маши палец.

Она коротко простонала, но почти сразу проснулась.
Гуров отметил, что она почти не поддалась панике, быстро поняв, что это просто снова он.

И продолжил проталкивать палец.
Маша в общем-то привыкла к этой ласке за те дни, когда он обрабатывал её влагалище глицерином.

Она даже вздохнула и расслабилась, отдавшись ему.
Это было очень кстати.

Не прекращая первую ласку, Гуров взял в рот сосок девушки.
Чтобы скорее накопилась смазка.

Едва смазки стало достаточно, как Гуров вытащил пальцы и стал делать то, о чём мечтал всю неделю - проталкивать член.

Маша заметила, что в этот раз головка не задержалась у входа, а снова углубляется, как неделю назад.

Но покорно замерла.
И даже немного шире раздвинула ноги, словно показывая своё согласие на повторное проникновение.

Гуров хоть и считал желательным такое же осторожное проникновение, как в первый раз, но всё же сдерживался с большим трудом.
И проник до упора заметно быстрее, чем в прошлый раз.

И чувствовал, что имеет полное право наслаждаться сейчас букетом ощущений от обладания прекрасным телом и покорности девушки.
После недели терпения.

Ощущения были такими яркими, что Гуров не удивился бы, если бы сразу кончил.
Хотя в этот раз можно было кончать внутрь девушки.
Так как он не забыл презервативы.

Он замер, надеясь продлить удовольствие и не кончать слишком скоро.
И ему удалось немного отойти от предела возбуждения.

Его головка опять касалась маточной шейки девушки.
Это мешало сосредоточиться.
Заставляло думать только том, как близка природная цель его вожделения.
Хоть и отгороженная от него, от его спермы латексом на его члене.

Гуров попробовал отвлечься и словно в тумане подумал, что надо бы узнать, какой у Маши цикл.
Это позволило бы ему обходиться без латекса хотя бы пару недель каждый месяц.

Хоть контрацепция и защита девушки от незапланированной беременности — это и святое, но и он тоже не собирается лишать себя удовольствия излить сперму во влагалище на шейку девушки.

Да и для тела девушки это полезно.
Гуров читал, что сперма здорового мужчины — лучшее средство для регенерации потревоженного сексом влагалища женщины.

Эта мысль сверкнула, как молния, и исчезла.
Вытесненная приливом возбуждения, потребности двигаться.

Гуров немного отодвинулся от девушки — и снова подался вглубь.
Едва не теряя сознание от наслаждения.

Ему не пришлось осторожничать ради Маши, так как он и сам сейчас хотел двигаться медленно, чтобы не кончить сразу.
И чтобы не повредить презерватив, в котором тогда не было бы никакого смысла.

Но эта тактика могла дать только недолгий успех.
Он был обречён кончить очень скоро после такого воздержания и при таком возбуждении.
И от понимания, что двигается в почти девственнице.

Гуров очень скоро почувствовал, что это всё.
Что он больше не вытерпит ни секунды.

Так что ему пришлось сдаться на милость беспощадного оргазма.
И, вдоволь отсодрогавшись, освободить тело девушки от своего члена.
И обессиленно вытянуться рядом.
Гуров. Удобство
У Гурова наступила очень приятная пора.

Безотказность Маши, находящейся за стеной, впервые подарила ему почти ничем не ограниченное количество секса.
Да ещё и вполне приемлемого качества.

По крайней мере, этого было достаточно для того, чтобы не искать другую постоянную партнёршу только ради регулярного секса или надежды на него.

Теперь Гуров мог позволить себе вступить в отношения с кем-то только в случае действительно сильного увлечения.
И он без суеты на расстоянии изучал претенденток на звание его увлечения.

Твёрдо решив завести официальную девушку, только если отчётливо «ёкнет» в душе.
Сытый сексом, Гуров теперь более спокойно, чем когда бы то ни было оценивал претенденток на место его девушки.
И совсем-совсем не спешил, уже удовлетворённый домашним сексом с соседкой.

Теперь он мог особенно трезво подумать, что очередной соискательнице нужно от отношений с ним.
То ли она его осчастливить мечтает, то ли просто хочет получить корону девушки, покорившей самого Гурова.
Хотя бы временно.
А то и стать кандидаткой в жёны.

Друзья заметили, что он долго не вступает в новые отношения.
И в шутку спрашивали, не решил ли он стать монахом.

И не завёл ли он себе тайную любовь с замужней дамой.
Но особо резвиться себе не позволяли, зная, что ему не по душе сильно уж пристальное внимание к его личной жизни.
И что он может поставить на место зарвавшегося шутника или любопытного.

Гуров флегматично отвечал, что в поиске.
И что согласен только на свой идеал.

***

Ограничивала частоту его секса только необходимость скрывать свои визиты к Маше.
И выбирать не любое время для посещений Маши, а такое, когда был минимум риска, что заметят его перемещение по площадке.

Но, к счастью, они жили на верхнем этаже.
Так что это упрощало задачу.

Иногда Гуров даже думал, что, если бы он женился на Маше, то мог бы вообще не таиться.
Мог бы не уходить из её квартиры и проводить там столько времени, сколько хочет.

А заодно он мог бы потешаться над тем, что положил конец надеждам многочисленных охотниц, которые давно записали его в видные перспективные женихи, захомутать «самого Гурова».

Хотя ему очень не нравилось даже само слово «жених».
И тем более чем-то напрягали парадные женихи на свадьбах.
Но можно было и без свадьбы обойтись.

Стеснения от своего выбора он теперь не испытывал бы.
Далеко в прошлом отрочество, когда он не решился бы сказать друзьям, что Маша его девушка или хотя бы просто нравится ему.
Теперь он мог назвать её даже своей женой, если бы захотел.

Хотя Маша почти такая же тихоня, но зато все выросли.
И теперь отнеслись бы к его выбору более лояльно.

А главное — он сам теперь меньше зависит от чужого мнения.
И тем более от мнения друзей.

Он никому не позволил бы говорить ему, подходит ли ему выбранная им подруга или жена или нет.
Да никто и не рискнул бы, не желая услышать от него ядовитое, даже если вежливое по форме, замечание.

***

Хотя разумеется минусы его женитьбы на Маше перевесили бы плюсы.
И даже не только потому, что он не любит Машу, а она ему не подходит в роли жены, несмотря на то, что ему нравится секс с ней.

Но и потому, что женитьба ему казалось делом людей, которые намного старше его.
И просто глубоко чуждой лично ему.

Ну не хотел он связывать себя обязательствами с какой-либо женщиной.
Если он и женится когда-нибудь, то скорее ради престижа и статуса мужа шикарной женщины.
А для отношений штамп в паспорте ни к чему.

***

Ещё одним ограничением частоты встреч была работа Маши.
Иногда Гуров даже думал о том, что неплохо было бы добиться её увольнения.

Тогда она всё время была рядом.
И он мог пойти к ней в любое время, когда ему приспичит.
А не ждать, изнывая от жажды, когда она вернётся.

Но он понимал, что увольнение Маши не желательно.
Так как при увольнении ей не на что было бы жить.
Покупать продукты и платить за квартиру.

Не ему же платить за это.
Маша хоть и скромно живёт, даже слишком, но он сам пока студент и на содержании у родителей.

Но главное - он сам не хочет, чтобы его связь с Машей превратилась в содержание.
И он подозревал, что сама Маша не взяла бы от него деньги, не желая примешивать к их связи денежный аспект.

Так что оставалось мириться с тем, что иногда он вынужден потерпеть.
Впрочем, это даже на пользу шло.
Распаляло его так, что потом иметь Машу было ещё более приятно.

И Маша, умница, словно понимала его желания.
И поменяла график работы.

Теперь она была дома по трое суток с перерывом на одни рабочие сутки.
Гуров был в восторге.

Теперь он мог проводить у неё помногу часов днём, пока родители были на работе.
И мог нормально отсыпаться по ночам, не отлучаясь из квартиры с риском, что его отлучки заметят родители.

Делая исключения только для тех ночей, когда ему очень уж захочется.
Например, из-за эротического сна.
Тогда он тихо пробирался к Маше и будил её самым приятным для него способом - введением члена.
Гуров. Опасения
Первое время Гуров опасался, что из-за его визитов и секса Маша станет ждать от него чего-то.
Несмотря на её подчёркнутую непритязательность, доходившую до абсурда.
Которая проявлялась и в её молчании.

Но Гуров думал, что это может быть манерой лишь для начала отношений.
Что потом-то со временем постоянство связи и его очевидная удовлетворённость этой связью могут пробудить в Маше какие-то ожидания, надежды.

Может, она и не заявит о них требовательно, но может ведь просто всем своим видом демонстрировать недовольство, неудовлетворённость своим положением.

А то и запить.
Тем более учитывая то, что её мать спилась именно после развода.
И её не остановило даже то, что это опасно для её дочери.

Но Маша спиваться не спешила.
Словно у неё были какие-то предохранительные механизмы.

Какие-то цели в жизни, которые позволяли ей удерживаться на плаву и избегать поиска утешения в алкоголе.
Или словно поведение Гурова она не считала поводом спиться.

Шла неделя за неделей, а Маша оставалась безмятежной.
И Гуров тихо поражался этому.

Он давно понял, что это не равнодушие чёрствого малочувствительного человека и не покорность судьбе.
Что Машу в самом деле почему-то устраивают такие странные отношения, странность которых Гуров конечно и сам понимал.

Не смотря на то, что он ничего Маше не обещал, она не только ничего не просила, но и явно ничего не ждала от него.

Гуров не удивился бы, если бы Маша в итоге оттолкнула его.
И не знал, как он повёл бы себя.

Он конечно не стал бы настаивать.
Но не стал бы и предлагать Маше какие-то бонусы, ради которых она согласилась бы продолжать принимать его.

Так что их связь прекратилась бы.
И это было бы ощутимым неудобством для него.
Но Гуров принял бы новое положение.

Но Маша неизменно раз за разом, визит за визитом, акт за актом принимала его.
И у Гурова было навязчивое ощущение, что Маша делает это ради того, чтобы ему было хорошо.
Хотя зачем ей это — он не понимал.

При этом ему казалось, что она и сама находит в этом личное удовлетворение.
Причём не столько физическое, сколько психологическое.

В физическом удовлетворении Маши Гуров не был уверен.
По его наблюдениям, если Маша и получила удовольствие и разрядку, то не очень большие.

И понимал, что для ярких оргазмов пока и нет условий. —
И её возраст не располагал к ним, и её неопытность.
А главное - то, что она не является любимой девушкой своего любовника и понимает это.

А симулированием оргазма Маша не занималась.
И этот факт отсутствия у самой Маши оргазмов подтверждал мнение Гурова о том, что она принимает его не ради её похоти, а только из-за её желания дарить наслаждение ему.

Поведение Маши заставляло Гурова думать о том, что Маша скорее всего любит его.
Это слегка тревожило его совесть.
Он спрашивал себя, имеет ли право пользоваться самоотречением влюблённой девушки.

Но в итоге склонялся к мысли, что Маша взрослая девушка и сама должна заботиться о своих чувствах.
И если она решила не отказывать ему, то это её право.

А он при этом вправе пользоваться её согласием.
И не считать себя чем-то обязанным.
Кроме бережного обращения с ней в постели.

Однажды Маша всё же отказала ему.
Спокойно отодвинулась от него, когда он обнял её.

Гуров успел решить, что это всё, конец отношениям.
И ощутил сожаление.
Так как на тот момент он ещё не достиг своей цели. —
Не попробовал энергичный акт с Машей.
Щадя неопытность её тела.

Но Маша почти сразу пояснила:

— Сегодня нельзя. Дней через пять.

Это были чуть ли не единственные её слова за многие предыдущие и последующие недели из связи.

Гуров заметил, что ощутил облегчение от пояснения Маши.
Он хотел закончить их связь не так и не в тот момент.

А когда ему будет удобно.
Когда он достигнет цели.
Когда удобный секс с Машей станет ему не нужным.

А на тот момент у него были большие планы по использованию согласия Маши.
Так что он был очень доволен тем, что их связь пока продолжается.
Как и тем, что Маша ничем не проявляет при посторонних, что у них теперь особые отношения.

Встречая его в подъезде, она говорила ему «Здравствуй» так же нейтрально и бесцветно, как и до связи.
Никаких особых взглядов и интонаций, которые девушки иногда бросают на парней после того, как они переспят.

Мол, ты же помнишь, что между нами было.
Ты же понимаешь, что мы теперь особые люди друг для друга.

А вот у Маши этого не было.
Вне своей квартиры она уделяла ему не больше внимания, чем стенам.

Словно он совершенно посторонний ей человек.
Который никогда не прикасался к ней во всевозможных местах.

Да и в квартире она скорее не внимание проявляла, а просто позволяла ему пользоваться ею.
Гуров. Освобождение
Поначалу Гуров не планировал пользоваться Машей долго.

Он хотел только одного — подготовить её осторожными актами к энергичным, а затем несколько раз от души отыметь.

Чтобы избавиться от чувств, связанных с Алисой и имевших оттенок наваждения.
Ему казалось, то ему удастся избавиться от них, если он переспит с той, чьё тело постоянно напоминает ему про Алису.

Казалось, что удастся перестать интересоваться Машиным телом, когда он распробует секс с ней.
И когда прочувствует разницу между Машей и Алисой не только по жизни, а именно в постели.

Он конечно не знает, какова Алиса в постели, но зато уверен, что уж точно не такая, как Маша.
И когда он увидит, какая в постели Маша, то ему станет ясно: что она и не Алиса, и не такая же, как Алиса, и вообще не то, что ему надо.

Он дошёл до энергичных актов и провёл их.
Выпустил пар, который так долго копился, особенно с тех пор, как он занялся подготовкой Маши к своим неистовствам.

И в самом деле почувствовал, что его заметно «отпустило» что-то.
Что ему стало легче.

Теперь можно было больше не приходить к Маше.
Связь с ней выполнила свою функцию.
Он достиг цели.

После одного из визитов он так отчётливо чувствовал, что «теперь всё», что едва не сказал ей вслух «прощай, это был последний раз, больше я не приду».

Но по привычке промолчал.
Да и излишни были слова и тем более такие.

Какое-то время он чувствовал полную освобождённость от давней зависимости.
От преследовавшего его вожделения.

Конечно он вполне ощутил, что Маша никакая не Алиса.
И теперь у него не стало повода тянуться к близости с Машей.

Он не ходил к Маше несколько дней.
Забыл о ней.

Но потом он почувствовал, что снова как бы зарядился.
Просто из-за воздержания.
То он почти ежедневно имел секс, а тут несколько дней ничего.

И Гуров подумал — раз уж снова хочется секса, то почему бы не пойти к Маше.
Разрядка ему не помешает, да и ощущения приятные.

А Маша ему не отказывает.
И проблем с ней никаких нет.

Другую девушку он себе пока так и не нашёл.
Идеал всё никак не попадался.

А связываться с остальными девушками просто так не очень-то хотелось.
Их и водить куда-то надо, и время на них тратить, и внимание, и комплименты придумывать.
И думать, что говорить, чтобы не «обиделась» и не ушла как раз тогда, когда он уже рассчитывал на секс.

То ли дело Маша.
Никаких обязательств. И полная доступность.

Ладно бы у него не было секса.
Тогда он может и связался с кем-то другим.

Но раз уж источник просто секса у него уже есть, да ещё и такой удобный, то не было никакого смысла связываться с кем-то ещё ради одного секса.

Поэтому Гуров снова стал навещать Машу.
Уже не ради первичной цели «отыметь ту, чьё тело напоминает ему об Алисе и избавиться от этой мечты».

А просто так. Для секса.
Чтобы прийти, совершить в девушке положенные движения и уйти.

Чтобы не испытывать неудобства и дискомфорта из-за воздержания.
И чтобы спокойно ждать ту девушку, с которой ему по-настоящему захочется иметь отношения потому, что она его вдохновляет как личность.
Своим шармом, куражом, драйвом.
Гуров. Привыкание к Маше
Со временем Гуров стал находить плюсы даже в некоторых особенностях самой Маши.
Стал привыкать к её личности.

Ему импонировало, что при явной неопытности она ведёт себя как-то очень аутентично.
И даже её молчание при их встречах стало казаться ему чем-то нормальным и естественным.
Оно никогда не было напряжённым, искусственным.

Ему начинало нравиться полное отсутствие в Маше каких-то ожиданий от жизни, претензий к жизни.
В этом чудилась что-то настоящее и правильное.

Он ловил себя на том, что чуть ли не очарован Машиной чуткостью к его желаниям и податливостью, безотказностью.
Не просто согласием на секс с ним, но и готовностью к нему, явной расположенностью, чуть ли не энтузиазмом.

Всё вместе это в итоге дарило ему не только свободу от физического дискомфорта, но и душевный покой и умиротворение.

Её молчание в самом деле перестало его напрягать.
Он к нему привык и давно воспринимал спокойно.
Тем более что он и сам не стремился к задушевным беседам.

Говорить с Машей ему по-прежнему было особо не о чем.
Всё, что он хотел сказать, это «хочу» и «дай».
Но так как Маша и так это знала и давала, то необходимости в произнесении этих слов не было.

Иногда молчание казалось ему даже пикантным и чуть ли не волнующим.
Словно оно было частью какой-то неизвестной, но приятной игры.

На фоне этого молчания особенное значение приобретали те непроизвольные полузвуки-полустоны, которые иногда срывались с губ Маши во время секса.
Они подстёгивали его возбуждение.

Особенно тем, что шли словно из самой глубины её существа.
Прорывались через выстроенную ею стену.
И определённо подсказывали, что Маше хорошо с ним, что ей нравится, что он пользуется ею.

Непритязательность Маши вызывала у Гурова чувство признательности, так как позволяла расслабиться.

Хотя он принимал как должное некоторые притязания девушек в отношениях и требования к любовнику.
Он считал их естественными, а себя считал обязанным удовлетворять эти притязания.

Он думал, что на то женщине и мужчина, чтобы уделять ей внимание, говорить комплименты, решать её проблемы и дарить подарки.
Не даром же пользоваться девушкой и сексом.

Но всё же нередко эти притязания переходили границы, а вот это уже изрядно напрягало.
И за несколько лет бурной личной жизни Гурова его изрядно утомили и выяснения отношений, и переходы притязаний в претензии и требования, и даже просто обиды на дефицит внимания.

Так что Машина непритязательность стала бальзамом для его нервов.
И иногда он даже ловил себя на мысли, что был бы совсем не прочь выполнить какую-нибудь Машину просьбу или сделать для неё что-то приятное.

Да вот только она не просила ничего.
И Гуров давно понял, что и не попросит.

И, возможно, даже не догадывается, что можно попросить.
Тем более любовника.
Хотя Гуров не исключал, что как раз любовника Маша точно не станет ни о чём просить.

Маша напоминала Гурову реку.
Большую полноводную равнинную реку.
Спокойно не спеша несущую свои чистые воды по равнине.

И даже в её поведении в сексе было что-то напоминающее реку.
Река мирно принимает в свои воды и спокойно отпускает.

Вот и Маша так же принимает и отпускает его, не удерживая. Не цепляясь за него.
Причём в буквальном смысле тоже — разве он не купает в жидкостях её влагалища свой член?

Правда, при всём при этом Маша оставалась персоной, афишировать отношения с которой Гуров не имел желания.

Это было похоже на отношение к любимой футболке, не имеющей товарного вида.

На людях, на улице в ней не появишься.
А вот одеть дома — в самый раз, милое дело.
Гуров. Сравнения
Чем больше Гуров убеждался, что Маше совсем ничего не нужно от него, тем сильнее его удивляло, что при такой непритязательности сама-то она так щедра к нему в постели.

Такого у него ни с кем раньше не было из его девушек.
Всем его прежним подружкам было что-то нужно от него.

Как минимум внимание, комплименты, его харизма.
Они ждали, чтобы он развлекал их остроумием, изливал на них обаяние и хорошее настроение.

Они сознательно стремились к статусу его девушки, который казался им престижным и повышал их рейтинг среди знакомых и в собственном мнении.

Замечал ли он когда-нибудь, чтобы кто-то из его прежних подружек хотел делать что-то приятное для него самого, просто так и даром?
Гуров не мог такого вспомнить.

И подавали они себя как награду, как приз.
Ясно давали понять (иногда даже прямо на словах), что делают огромное, просто космическое одолжение, становясь его парой.

А Маша явно не считала, что делает ему одолжение, пуская в свою постель и в своё лоно.
Скорее всего, она сильно удивилась бы, если бы узнала, что вообще можно так воспринимать это.

Всё это вызывало у Гурова чувство признательности Маше.
Не симпатии, а именно признательности.

Он просто отдавал себе отчёт, что она держится удивительно достойно.
Её манеры казались ему благородными.

Но для появления симпатии этого было слишком мало.
Для него, во всяком случае.

Ему оставалось только желать, чтобы отношение его будущих пассий (будут ведь они когда-то снова) к нему было хоть не много таким же принимающим и любящим, как отношение к нему Маши.

Хотя он понимал, что это нечасто встречается.
«Мы выбираем, нас выбирают —
Как это часто не совпадает».

Но тем больше была его готовность не спешить с новыми серьёзными отношениями.
Пока ему не отказывает Маша — он может себе позволить искать ту, с которой ему будет хорошо.

Ему хотелось встретить или найти ту, для которой будет важен именно он.
Которая будет интересна ему и при этом будет хотеть делать приятное для него.

И самое главное — для которой он будет настолько интересен как личность и как мужчина, что она не бросит его, едва её поманит бо­лее ста­тус­ный мужчина.

Как его не бросила бы Маша.
В этом он был уверен.

Ему нужна подружка, для которой он будет единс­твен­ным.
Как для Маши.
Гуров. Ожидания от пассии
А ещё он хотел, чтобы его новая пассия была бы в сексе такой же доступной, как Маша.

Чтобы не заставляла его добиваться каждого акта «подвигами» или обещаниями, как прежние подружки.
Чтобы не требовала авансов.

А поддавалась сразу, как только он проявит намерение заняться сексом.
Как Маша.
Которая давала ему секс с такой же готовностью, с какой мать даёт грудь новорожденному.

Гуров хотел, чтобы новая пассия не культивировала в нём чувство вины за его желания, за его потребности, за его темперамент, как это делали прежние подружки.

А принимала его потребности как данность, как это делала Маша.
А желательно - чтобы не только принимала, но ещё и удовлетворяла. Как Маша.

Когда-то ему казалось, что девушке можно и даже нужно немного «поломаться» перед согласием на акт.
Потому что это заводит обоих.

Но со временем эти игры ему поднадоели.
Тем более что часто в этом ломании было не столько игривости и обещания скорой взаимно приятной сдачи, сколько набивания себе цены с реальным риском облома.

Так что теперь ему хотелось, чтобы его девушка не ломалась, а просто поддалась ему.
Просто дала раздеть себя или разделать сама.

Просто позволила раздвинуть ноги и заполнить её.
Как это позволяет Маша.

Чтобы его девушка не мешала ему овладеть ей, не ставила условий и не требовала наград впоследствии.
Ему хотелось, чтобы его просто принимали и по возможности хотели.

***

Когда-то ему нравилось, когда ему в шутку ставили на вид его страстность на грани.
Казалось лестным.

Но потом его утомил обвинительный и упрекающий подтекст в таких шутках по поводу его страстности.

Он понимал, что для своих подружек, которые обычно были ровесницами или чуть старше, его юношеский темперамент на пике гиперсексуальности был несколько чрезмерным.

Поскольку они были обычными девушками, то есть далеко не нимфоманками.
Девушками, которые войдут в вкус немного позже.

Он знал, что физическая чувственность ровесниц пока не полностью раскрылась, что они больше внушают себе, что страстные, чем являются таковыми на самом деле.

Им просто важно было быть не хуже других и не хуже собственного представления о классной девчонке.
А это представление требовало от них быть страстными кошечками, якобы обожающими секс и готовыми в любое время дня и ночи.

И не дающими только тогда, когда надо наказать или распалить любовника, или развести на какие-то бонусы.

А что им было нужно уже сейчас и очень — так это не столько секс, сколько внимание, подарки, интимные и не слишком ласки и всевозможные проявления обожания и сверхзначимости.

Большинство его ровесниц приходили в восторг, если из-за них подрались парни или если парень делал какие-нибудь глупости или угрожал нанести себе ущерб, если не получит взаимности.

И хотя сделавший глупость часто лишался шансов на взаимность (разве что из жалости у особой категории девушек), но всё равно тщеславие девушки было удовлетворено.

Важно его бывшим девушкам было и соответствовать его ожиданиям от подружки.
По крайней мере до тех пор, пока они были заинтересованы в связи с ним.

Поэтому многие не столько хотели его, сколько делали вид, что хотят.

Он понимал, что это всё возрастное.
Что это закономерно.

Поэтому принимал как данность.
И всё же ему хотелось быть желанным.

И чтобы девушка хотела не только поцелуев и объятий с ним, но и секса.
В том числе его глубокого проникновения и яростных фрикций.

И не просто умом хотела, но и телом.
Чтобы девушка кончала при акте с ним.
Чтобы девушка текла от его ласк и чтобы скользить в ней было не суховато, а легко.

Гуров понимал, что было бы несправедливо ожидать этого от его ровесниц.
И начал понимать парней, которые искали связей с девушками постарше.

Те хоть и не первой свежести, но зато неподдельно стонут и охают.
А часто и текут так что будь здоров.

Иногда Гуров даже сам подумывал о том, что был бы не прочь рассмотреть предложение какой-нибудь соблазнительной молодки.

Но те, кто делали ему предложения, почему-то не вызывали у него энтузиазма.
И он делал вид, что не понимает их намёков.
Получая в «награду» умилённые «ути-пути какие мы невинные».

А те женщины, с которыми он согласился бы переспать, обычно имели на пальчике знак, что они недоступны.
Во всяком случае Гуров не собирался проверять их доступность.

И страшил его вовсе не риск отказа.
А опасение встретиться с согласием замужней дамочки.

Он знал, что ему было бы неприятно, если бы он столкнулся с готовностью красивой приятной молодой замужней женщины и матери детей к измене мужу.
Такие явления портили ему настроение.

Таким образом, ровесницы были пока не готовыми, а более зрелые женщины по разным причинам ему не подходили.
А настоящие нимфоманки среди ровесниц ему пока не встречались.

Да он и не знал, хочет ли он встречаться с нимфоманкой и может ли удовлетворить её.
Разве что недолго.

При всей своей любви к сексу он всё же не планировал сутками не вылезать из постели, а имел и другие интересы, увлечения и планы в жизни.

Поэтому Гурова был приятно удивлён, когда в первый же раз увидел, что ровесница и скромница Маша вполне обильно течёт.

Да ещё и будучи девственницей при этом и вроде бы не нимфоманкой.
И никогда не купаясь во внимании противоположного пола.

Гуров склонялся к мысли, что это обилие может объясняться только одним — беззаветной и скорее всего давней влюблённостью Маши в него.

Оставалось только пожалеть, чтобы у его будущей пассии была бы такая же благоприятная реакция на него.
Чтобы и с ней ему тоже хватало её смазки.
Гуров. А пока есть только Маша...
Но пока у него была только Маша.
Конечно только потому, что он сам решил вступить в другую связь, только если сильно увлечётся.
А не потому, что не было претенденток на его внимание.

И всё же только Маша.
А раз уж она его единственная партнёрша, то ему захотелось сделать секс с ней как можно более качественным.

В частности, захотелось добиться от неё более явных проявлений удовольствия.
Ему всегда нравилось видеть, что девушке хорошо с ним.

Нравилось видеть и её эмоции, её эйфорию, и ощущать содрогания её тела от наслаждения.
От близости с ним.

Это и возбуждало его, и ощутимо повышало самооценку.
И просто делало жизнь радостнее, красочнее.

Но в этом плане с Машей было сложнее.
Насколько легко она принимала его предложения заняться сексом — настолько же она была склонна не афишировать свои эмоции.

И если дрожь тела она не особо могла скрыть (но и та получалась явно в приглушённом варианте), то об эмоциях Маши или их силе можно было только догадываться.

Единственное, что было понятно — это то, что Маша принимает происходящее и что её эмоции положительные.

Но скорее ради него.
А как насчёт её собственного удовлетворения?

Гуров испытывал несильное, но желание расшевелить Машу.
Добиться от неё более открытых проявлений эмоций и ощущений.

Он догадывался, что для этого нужно в первую очередь поменять отношения с Машей. Радикально.
Если не жениться на ней, то как минимум полноценно общаться.

Но это было слишком трудно для него.
Он не питал к ней любви и даже увлечён не был.
А обманывать её и играть спектакль не стоило даже ради эксперимента по расшевелению.

Оставался другой путь. —
Попробовать применить более разнообразную физическую стимуляцию.

Гуров уже предвкушал, как Маша начнёт извиваться от умелых движений его пальцев, губ и языка.
И как это заведёт его самого вплоть до акта с ярким оргазмом.

И пока он ограничивался пальцами, она покорно лежала, едва слышно постанывая.
Но стоило ему пустить в ход остальное, как она неожиданно всё прекратила.

Когда он коснулся её самым кончиком языка, она ещё не отодвинулась.
Может, просто не сразу поняла, чем он её трогает.

Может, потому, что он часто ласкал клитор головкой.
Вероятно, ощущения были похожие.

Но когда он слегка сжал клитор губами, она замерла на секунду, а затем сразу отодвинулась и сжала ноги.
И даже отвернулась от него.

Воплощающая уступчивость его желаниям Маша впервые отказала ему.
Хоть и не в сексе как таковом.
А отказалась от конкретной практики.

К его полному удивлению.
Он слишком привык к её полной уступчивости.

И совершенно не ожидал, что она откажется от такой невинной ласки.
Да ещё и столь приятной для неё.

Какой ей смысл отказываться от этой ласки после того, как она уже позволяла ему намного большее?
После того, как он сделал самое опасное — излил в неё столько спермы с риском залёта.

А тут никакого залёта, а она отказывается.
Гурову оставалось только списать её отказ от новых приятных ласк на закомплексованность и дикость.

Но настаивать от не стал.
Решив если не совсем оставить её в покое, то как минимум в этот раз.
Настойчивость могла бы только всё испортить.

Он конечно мог бы настоять.
И возможно она даже уступила бы в итоге.
Но такой путь его не привлекал.

Мог и просто заставить.
Но это тоже был не его метод.

И он не использовал его никогда.
Кроме разве что игровых ситуаций по обоюдной договорённости.

Поэтому он не стал пытаться развести её ноги, прижать или даже привязать.
Хотя был уверен, что Маше всё же понравилось бы в итоге.

Но нет так нет. Для неё ведь хотел.

Гуров захотел тут же получить подтверждение, что в главном Маша по-прежнему доступна для него.
Что она не откажется от обычного секса.

Вдобавок её отказ распалил его.
И теперь ему ещё сильнее хотелось близости.

Чтобы показать ей, что на этот раз он претендует только на обычное проникновение, он погладил членом по сомкнутым бёдрам Маши.

И с облегчением увидел, что Маша приняла предложение.
Хоть она так и не повернулась к нему, но колени к груди подтянула, открыв ему свободный доступ к влагалищу.

В которое Гуров тут же и начал проталкивать член, с наслаждением преодолевая давление его стенок.
В знак примирения Гуров ласково погладил животик девушки, постепенно спускаясь вниз к клитору, не пожелавшему дополнительной стимуляции.

От клитора он поднялся к груди, осторожно помял её, наблюдая за тем, как реагирует на это влагалище.
И добавил к массажу груди движения во влагалище.
Постепенно наращивая темп и уступая своему нетерпению.

Позволяя рукам блуждать по всем доступным местам.
Пока в очередной раз не облегчился, выплеснув в девушку свой генетический материал.

Переместившись пониже, он полюбовался тем, как часть спермы вытекает из сокращающегося влагалища.
И как слегка вздрагивают бёдра девушки.

В этот момент он решил, каким будет следующий способ попробовать её расшевелить.

Он стал поднимать её.
Их путь лежал в ванну.
Но не только для того, чтобы смыть с кожи секреции.
Гуров. Возможности душа
Открутив наконечник душа, Гуров отрегулировал силу струи.
Он решил с её помощью показать Маше, какой приятной может быть стимуляция клитора.

Сначала он просто поводил струёй вдоль её промежности.
А через некоторое время отодвинул в стороны половые губы, слегка натянув кожу между ними, в том числе капюшон клитора, что обнажило его головку.

Маша стояла спокойно, пока он водил струёй вдоль её промежности.
Но когда он обнажил клитор, вскоре со скучающим видом отодвинулась, не пожелав продолжения «щекотки».

Гурова это не устраивало.
Пусть она не согласилась на ласки его губами и языком.

Но познакомиться с возможностями клитора дарить наслаждение должна.
Это ей и сейчас будет приятно, и даст надежду на то, что она согласится в следующий раз на стимуляцию губами и языком.

А ей это нужно, чтобы оргазмы спасли её от воспалительных заболеваний.
А то возбуждается она значительно, а разрядки почти нет.

***

Он прижал Машу к себе спиной и решил удерживать так, если только она не станет совсем уж сильно вырываться.
И снова направил струю воды на промежность девушки.

Теперь ему было не видно лица Маши.
Но зато он мог ощущать тонус её мышц.

Маша не вырывалась, но и искомой реакции он не получил.
Слабые сокращения мышц ягодиц, которыми закончилась процедура — это не тот эффект, на который он надеялся.

Во всяком случае та девушка, которая познакомила его с этими играми в дУше, реагировала на стимуляцию намного сильнее. Если только не делала вид.

Гуров решил попробовать ещё один приём и на этом прекратить сегодняшние старания добиться сильного оргазма у Маши.

Движением руки он показал Маше, чтобы она нагнулась, встала на четвереньки и прогнула спину в пояснице.
И снова попробовал поласкать её промежность струёй, направляя её на этот раз сзади и снизу, а не спереди.

Его прежняя девушка от таких ласк в такой позе неизменно бурно кончала.
Да так, что он сам едва не кончал, наблюдая за её оргазмом.

И если уж Маша даже теперь не кончит, то вряд ли он может ей помочь чем-то ещё.

Маша снова не оправдала его надежд.
Так же скучающе прекратив ласку.

И, поднявшись, просто начала намыливаться.
Затем забрала у него душ и стала ополаскиваться.

Когда она выключила душ и собралась вылезти из ванны, Гуров, всё это время просто наблюдавший за ней, не позволил ей вылезти, а удержал.

А стал снова её намыливать уже сам.
Он много раз хотел это сделать, когда слышал звуки душа из ванной.
Когда просыпался от них при её возвращении с работы.

Но раньше он не хотел ей мешать, понимая, что она устала и вряд ли ей до игр
И что ему будет трудно просто помыть её, а обязательно захочется после душа от души поиметь.
А он тогда ещё даже не дошёл до активных актов.

Но теперь его ничто не удерживало от реализации давней фантазии.
И он наслаждался прикосновениями к нежному прекрасному телу.

В том числе не упустив случая осторожно поласкать клитор хотя бы намыленными пальцами.
Правда, Маша в итоге снова отодвинулась.

Впрочем, это уже не было удивительно.
Девушкам с чувствительной головкой клитора интенсивные прикосновения к нему не дарят никакого удовольствия.

Гуров решил распалить Машу другими способами.
Ей нравится стимуляция сосков?
Значит, он будет стимулировать соски.

Смыв пену, Гуров положил руку на промежность Маши и взял в рот сосок.
А когда его посасывание привело к выделению смазки, осторожно ввёл во влагалище палец.

И теперь сочетал две ласки.
Поддерживая девушку свободной рукой и внимательно следя за тем, когда наступит момент, когда Маша ослабеет от наслаждения.

И когда этот момент наступил, он подхватил Машу и бросился с ней в комнату, чтобы снять уже собственное напряжение.

И только когда Гуров выпустил свой пар, кончила и Маша.
О чём Гуров догадался по остаточной дрожи её тела, когда кончил сам.

Он был рад за неё. Но немного разочарован тем, что не мог пронаблюдать моменты самых сильных и самых волнующих для него содроганий своей партнёрши.
Гуров. Возможности взгляда
При следующих встречах Маша неизменно уклонялась от оральных ласк, лишая себя шанса на оргазм.
Тогда Гуров решил поискать новые возможности в экспериментах с позами.

Оказалось, что Маша чаще всего кончает, когда он садит её на член к себе спиной и гладит при этом живот, грудь и промежность.
Или наоборот садит к себе лицом и гладит ягодицы.

Даже если не совершает при этом фрикции, а просто находится внутри у неё, держа член во влагалище.
То же самое было на боку.

Но самые яркие оргазмы случались у Маши, когда она смотрела ему в глаза.
Но это было очень редко. Поначалу.

В первый раз случилось случайно.
Маша, обычно избегающая взгляда ему в глаза, каким-то образом (не иначе как забывшись) глянула ему в глаза.

И хотя она сразу отвела свой взгляд, но и мимолётного контакта взглядов оказалось достаточно, чтобы её тело сильно вздрогнуло.
А затем ещё и ещё.

Гуров только удивлялся, наблюдая, как сильно скручивает её тело.
И как сильно её влагалище сжимает его член при непроизвольных сжатиях.

Он не знал, случайность это или нет.
Пока однажды не добился ещё одного контакта взглядов в состоянии соединённости, когда его член был в Маше.

Понимая, что сама она вряд ли в ближайшее время посмотрит ему в глаза, да ещё и в подобный момент во время секса, Гуров просто сам приподнял её подборок рукой.
Из-за чего Маша на секунду подняла на него взгляд.

И снова с тем же результатом, что и в первый раз.
Едва встретились их взгляды.

Это его воодушевило.
Он проверил эффект ещё несколько раз.

Способ работал безотказно.
Стоило ему повернуть к себе её лицо и поймать её взгляд хотя бы не надолго — Маша бурно кончала.
Даже более бурно, чем его прежняя партнёрша в дУше.

После нескольких таких случаев Маша стала кончать уже в тот момент, когда он прикасался к её подбородку.
Потому что уже понимала, что этим жестом он предлагает ей встретиться взглядами.

Зная, что он ждёт её взгляда и сопутствующему ему её оргазма, она не отказывалась взглянуть на него.
Но делала это не очень охотно.

Точнее, нерешительно.
Словно сомневаясь в том, что он в самом деле хочет взглянуть ей в глаза.
Тем более в такой момент.

Так что она сразу отводила взгляд.
Гуров не возражал.

Поскольку это было уже неважно. —
Маша и так уже радовала его содроганиями всего тела.

Теперь он мог не переживать, что у Маши из-за отсутствия сильных оргазмов на фоне сильного возбуждения возникнут воспалительные заболевания в тазовой области.

И мог возбуждаться и наслаждаться сам её оргазмами — свидетельствами своей желанности для девушки.
Гуров. Видение
Гуров знал, что вообще-то нынешним особо хорошим настроением он обязан сегодняшней погоде.
Но он понял, что новый прилив эйфории связан с чем-то ещё.
Чем-то очень хорошим. Или кем-то.

Это "что-то ещё" было где-то совсем рядом.
Возможно, что буквально за следующим поворотом.

Свернув за угол, он понял, что предчувствие его не подвело.
Он моментально определил источник его эйфории.

Через дорогу от остановки, в глубине парка было хорошо видно тоненькую фигурку девушки.
Девушка смотрела вверх.

То ли на небо, то ли на верхушки деревьев.
Что она там высматривала?

Сердце Гурова ёкнуло.
Хотя он пока не видел её лица.

Да и фигура была хоть и симпатичная, но не далеко уникальная.
Да что далеко ходить — у той же Маши ничуть не хуже.

Но дело было и не в формах.
Не из-за них ёкнуло сердце.
Дело было в осанке девушки.

Было в этой осанке что-то такое, из-за чего девушка казалась воплощением свободы, лёгкости и счастья.
И очень этим притягивала.

Казалось, что около неё можно и самому стать таким же свободным и счастливым.
Но притягивало к ней не поэтому.

А непонятно почему. Просто притягивало и всё.
Из-за её состояния.

Казалось, что ей по душе, по нраву мир вокруг.
Что ей всё очень приятно, очень её радует.
И что она считает, что тоже любима этим миром.

«Бывают же такие довольные люди», — с оттенком зависти подумал Гуров, считая, что ему подобное счастье вряд ли светит.
И что так счастливы могут быть только люди, не слишком обременённые знанием о всевозможных проблемах.

Сам-то он хоть и имел хорошее настроение в этот момент и бывал довольным, но до такой всеобъемлющей симпатии к миру и его принятия не доходил.

Он всегда мог сходу перечислить десятки вещей, которые он всей душой ненавидел и считал, что это совершенно правильное отношение к ним.

Ненавидеть их, чтобы уничтожить.
А пока они не уничтожены — беспощадно ненавидеть, уничтожать уже своим отношением к ним.

Ненавидеть что-то, пусть даже справедливо, было в тягость ему самому, но он считал, что иначе нельзя.

Он старался не ненавидеть хотя бы то, что можно не ненавидеть.
К чему можно относиться нейтрально.
И не ненавидеть людей.

Стараясь осуждать не самих людей, а их определённые подлые поступки или качества.
Это было его максимальным достижением.

Не ненавидеть сами поступки или качества он совершенно уже не мог и не считал нужным.
Хватит с него и того, что он не ненавидит самих носителей качеств.

Стараясь верить в то, что когда-нибудь переменятся все или многие.
В следующих жизнях, как верят в некоторых странах.

Обременена ли проблемами или знанием о них эта девушка — Гуров не знал.
Может, она просто живёт, как у Христа за пазухой.
И не представляет, что в жизни есть не только столь приятная ей природа.

А может всё она знает, но научилась хотя бы на время сосредоточиваться только на хорошем, откладывая все мысли о негативном.
В любом случае сейчас девушке было явно хорошо.

Её состояние гармонии в этот момент было таким устойчивым, что ощущалось на расстоянии.
Казалось, что оно способно гармонизировать и всё вокруг.

Во всяком случае на себе Гуров это ощутил.
Если уж он из-за угла уловил наличие тут источника благодати.

Девушка так настроилась на окружающий пейзаж, что казалась его частью.
Его квинтэссенцией.
Сгустком воздуха парка, сосредоточившего всё лучшее в одной точке пространства.

Гуров понимал, что это иллюзия, но иллюзия была такой устойчивой, что возникало впечатление, будто это видение девушки может в любой момент раствориться в воздухе.

Ему захотелось увидеть её лицо.
До того, как она исчезнет.

И если оно такое же красивое, как её фигура, то… то он не сможет её отпустить.
Нет, даже независимо от того, какое у неё лицо.

И так ведь ясно, что она ему нравится.
И не из-за того, какое у неё лицо, а из-за того, что она умеет быть такой счастливой.

Он должен присвоить её.
Точнее, она и так его.
Раз она так ему понравилась.

Осталось только утвердить этот факт.
Сделать так, чтобы она тоже поняла, что она его.

Может, эта девушка — его долгожданный идеал?
Судьба решила, что он наконец-то заслужил встречу со своим идеалом?

Тогда он просто не может упустить этот шанс.
Он не может не подойти к ней.
Если не подойдёт сейчас к ней и не обаяет её, то будет жалеть об этом всю жизнь.

Гуров понял, что обязательно попробует добиться её.
И в то же время ощутил робость.

Не боязнь за своё самолюбие в случае неудачи (отказа девушки от знакомства).
А страх, что он не получит того, что ему так сильно нужно.

И что придётся и дальше довольствоваться всего лишь нелюбимой, хоть и хорошей и уже почти родной Машей.
Но главным было бы именно сожаление о том, что он не получил столь нужного.
Гуров. Правила успешного знакомства
Гуров стал думать, что бы такое сказать девушке, чтобы она стала с ним общаться.

Нет, конечно никаких «можно ли познакомиться», «не подскажет ли она, который час», «как пройти в библиотеку» и тому подобного.
Никаких штампов.

Проще всего знакомиться с нормальными (не зашуганными и не заносчивыми) девушками, если держаться естественно и непринуждённо.
И не показывать, что хочешь познакомиться.
Что имеешь такое намерение.

И тем более не вывешивать на лбу вывеску «не устроят ли барышню ближайшие кусты?»
Или: «ты мне понравилась — изволь теперь трахаться со мной, но для приличия можешь сначала дать телефон, а трах подождёт».

Держаться непринуждённо — это значит не требовать по разными соусами имя-телефон-адрес, а завести свободный разговор на нейтральную тему.

Желательно о чём-то, что находится в пределах наблюдения в данный момент.
То есть лучше говорить не о том, что случилось давно и далеко, даже если это очень интересно.

А о чём-то близком во времени и пространстве.
О том, что видно и слышно в данный момент и при этом заслуживает хоть какого-то внимания.

Вот это внимание и надо уделить окружающим предметам и явлениям.
Просто озвучив свои впечатления о них.

Словно вскользь ненавязчиво прокомментировать.
Без всякой претензии на ответ девушки и тем более на знакомство с ней.

А уже потом, если девушка сочтёт предмет и тон разговора хотя бы приемлемыми, а то и приятными, то сама поддержит разговор (если не патологически застенчивая конечно).

А она сочтёт.
Если тема позитивная, если тон доброжелательный и приветливый (но не заискивающий и не умоляюще-требовательный), а подход конструктивный.

И конечно если парень или мужчина не отталкивающий.
А не отталкивающий он, когда не вывешивает те самые вывести про кусты.

И вот тогда уже всё просто — разговор сам польётся так легко, что можно говорить с девушкой часами и сутками.
И если она проболтает хотя бы полчаса, то сама даст телефон, назовёт имя и всё остальное.

А если нет, то в крайнем случае охотно примет предложение о новой встрече в нейтральном месте. — Разумеется, только чтобы продолжить разговор и общение с таким интересным собеседником.

Причём в прямом смысле — люди в самом деле любят нормальное общение без подтекстов, с адекватными людьми.
Именно так многие хорошие знакомства и начинаются.
Согласно многочисленным наблюдениям.

Гуров стал выбирать, о чём лучше всего заговорить с девушкой.
Попробовал угадать, о чём она сейчас думает, на что направлено её внимание.

А оно явно направлено на прелесть окружающего мира.

«Ах сударыня, скажите, отчего же,
Этот вечер удивительный такой»

Что бы такого ей сказать для начала?
Что в этом месте следовало оставить участок первозданного леса, который был бы ещё приятнее, чем этот парк?

Или что этот парк стал бы ещё приятнее, если бы в нём высадили ёлочки ил сосенки?
Или что можно было бы развести белок?

Или что она сама украшает парк?
Хотя нет. Хоть это и чистая правда, но это может спугнуть её.

Если она не кокетка и если в комплименте уловит желание знакомиться и его притязания на неё.
Комплименты тоже лучше не говорить с самого начала, а сначала разобраться, что за девушка перед тобой.
Привлекут её комплименты или наоборот насторожат.

Да и потом лучше аккуратничать с ними.
Идеальные по эффективности комплименты — это те, которые нельзя уличить в том, что это комплименты.
Гуров. Знакомая незнакомка
Не успел Гуров выбрать вариант из нескольких, как наконец-то увидел лицо девушки.
Когда она немного повернулась к нему в профиль.

И увиденное заставило его сглотнуть, а его сердце биться чаще.
Её лицо было именно таким, как он и предполагал.
Очень милым.

«Ну же, повернись ко мне ещё больше», — мысленно просил он её, любуясь нежным профилем.

Она исполнила его мысленную мольбу — повернулась ещё больше.
На секунду он замер от красоты увиденного лица.

Но уже в следующую секунду растерялся.
Не зная, что он чувствует.

То ли разочарование от того, что столь приятная незнакомка оказалась ему хорошо знакомой.
То ли очарованность открытием, что столь приятное впечатление может производить на него его Маша.

Всего лишь его Маша.
Прелестная незнакомка оказалась его Машей.
Которая этим самым невольно разрушила его надежды.

Не мог он не отметить и иронию ситуации. —
Пока он тут думал, как познакомиться с девушкой, как влюбить и обольстить её, оказалось, что она давно и знакома с ним, и влюблена в него, и даже обольщена им.

Все его недавние намерения оказались давно реализованными.
Все его недавние мечты оказались давно исполненными.

Прекрасное существо, которым он очаровался и которое собирался самым тщательным образом исследовать, оказалось давно исследованным вдоль и поперёк…

И только одно не устраивало Гурова и лишало его торжества и удовлетворения:
это существо теперь не было для него таким же желанным, каким было, пока он не узнал в девушке Машу.

В образе незнакомки Маша нравилась ему намного больше.
Хотя он признавал, что ему удалось впечатлиться её обликом, пока он не узнал её.

И что ему мешает очаровываться Машей, когда он знает, что это Маша?
Давнее предубеждение?

Память о том, какой невзрачной она была в отрочестве?
Сохранившееся неприятие ряда свойств её характера?

Ему даже интересно стало: а если бы он не знал Машу раньше, до этой минуты, то очаровался бы он ею сейчас или нет?
Или разочаровался бы, едва начал с ней общаться?

А как она повела бы себя при общении с ним, если бы не знала его раньше?
Пошла бы навстречу его инициативе или проигнорировала бы?

Пока Гуров пробовал понять, чего больше в его реакции на факт превращения волнующей незнакомки в знакомую Машу — досады или всё же веселья, стал накрапывать дождик.

Не подозревающая о том, что он за ней наблюдает, Маша подставила своё лицо каплям и, закрыв глаза, ловила их.
Оставаясь в прежнем состоянии, продолжая свою медитацию на природу.

Она слово-то такое вообще знает или нет? — подумал Гуров.
Он удивлялся тому, что не узнал Машу сразу.

И слегка злился за это и на себя, и на Машу.
Потому что из-за этого неузнавания он почувствовал очарованность, надежды, а потом пережил такой облом.

Как он мог её не узнать?
Он, так хорошо знающий её и так часто видящий.

Может, дело в том, что она показалась ему такой красивой?
Точнее, казалась, пока он не узнал в ней Машу.

Маша конечно довольно красивая, но всё же далеко не настолько.
Впрочем, такой он ее в самом деле никогда не видел.

Такой погружённой в наслаждение окружающим миром.
Такой растворившейся в наслаждении, в каком-то прямо-таки ощущении единства с миром.

Казалось… что это просто какой-то секс человека с пространством.
В смысле — слияние и обмен энергиями.
Взаимное наслаждение, взаимная симпатия, взаимное растворение друг в друге.

Маша наслаждалась миром, утверждая этим его прелесть.
А мир… окутывал своей приязнью Машу.
И это было завораживающе.

***

Тем временем хлынул ливень.
Гуров, пропустив из-за задумчивости первые потоки, отпрыгнул под укрытие.

И как раз успел.
Промокнув только совсем немного.

И снова подумал про Машу.
О том, что она наверное тоже убежала от дождя.

Вот только куда, если под этим укрытием её нет?
Под дерево?

Бросив взгляд туда, где в последний раз видел Машу, Гуров обнаружил, что переоценил её благоразумие.

Что она беспечно так и осталась на том же самом месте, где и была.
И нисколько не прячется от потоков дождя.

И, разумеется, уже насквозь мокрая при такой силе ливня.
Спасать её от мокроты было уже поздно.
Ни укрытие, ни зонт уже не изменили бы этого факта, не сделали бы её сухой.

Оставалось только исправить то, что пока не поздно. —
Тащить Машу домой. Срочно.

Раз она сама не спешит домой.
Пока она не простыла.

Гуров раскрыл зонт (он-то знал прогноз погоды и приготовился к сюрпризам погоды, в отличие от Маши) и направился к Маше.

Взяв её за локоть, отвёл в укрытие.
Место и так было не людное, а в ливень тем более все разбежались.

Это было очень кстати.
Потому что Машу надо было переодеть.
Благо что было во что.

Гуров снял с Маши всё мокрое.
Благодаря мысленно её за то, что не сопротивляется переодеванию на улице.

Кофточку, майку, юбку (спасибо, что на этот раз почти нормальную) и даже бюстгалтер.
Оставив на ней только плавки.

И надел на неё свой плащ.
Не слишком гигиенично конечно (плащ на голое тело), но в мокром ей было бы ещё хуже.

После этого можно было снять с девушки и плавки.
Нечего переохлаждаться и рисковать здоровьем придатков.

Теперь можно было не бояться, что Маша простынет по дороге домой.
Оставалось преодолеть пару сотен метров до дома.
Гуров распростёр зонт над Машей и взял её под руку.
Гуров. Как в тот вечер
В подъезде, пока Гуров складывал зонт, Маша вдруг снова сделала такое же движение, как тогда.
Точнее, такое же, какое сделала Алиса в тот вечер, когда в одно время с ним выносила мусор.

Выжала свои мокрые волосы.
У Гурова что-то шевельнулось в душе от этого напоминания.
Ясно конечно, что любая девушка захочет выжать мокрые волосы, если с них на пол бежит ручьями вода.

И всё равно.
В Гурове так ярко полыхнули воспоминания о том волшебном вечере, когда началась сказка про Алису, что он едва не застонал от разочарования.

Ну почему, почему ему не досталась такая, как Алиса?
Которую он захотел даже тогда, когда ещё считал, что в теле Маши сама Маша.

Но у Алисы такая харизма, что у него проснулось влечение к ней даже тогда, когда она была в Машином теле.
В теле девушки, которой он никогда не интересовался.

Личность которой ему была безразлична.
А вот стоило в её теле оказаться Алисе — и всё.

Он тогда сразу попался на её обаяние.
Хоть и не знал, что в теле Маши другая личность.

Нет, Маша конечно тоже оказалась во многих отношениях достаточно приятным существом, если честно.
Даже очень приятным, если уж совсем честно.
Но это когда рядом нет Алисы или подобных ей.

Но стоит вспомнить, какая Алиса — и Маши уже совершенно недостаточно.
И тем более недостаточно, чтобы унять тоску по Алисе, по её энергии.

И всё же… когда тогда в отрочестве он захотел Алису, она была в Машином теле.
И он тогда ещё не поговорил с Алисой.

Так кого он тогда захотел?
Алиса из-за её обаяния?
Или всё же Машу, привлекательность которой ему помогла заметить харизма Алисы?

Гуров чувствовал, что совсем запутался в этих вопросах.
И устал от этой путаницы.

И он решил на время перестать стараться разобраться в этом.
А просто немного проплыть по течению.

Он помнил, что именно это тело он готов был поцеловать прямо в подъезде.
А из-за Машиной привлекательности или Алисиного обаяния — уже непонятно.

Но тогда он не решился её поцеловать.
Это было бы слишком поспешным жестом для него.

Может другую девушку он и решился бы поцеловать.
Но только не Машу.

А в этот раз он давно уже не только целовал её.
А владел так полно, как только можно.

А может, не думать сейчас про личности, а представить, просто представить, что сейчас тот самый вечер?
И сделать всё то, что он хотел сделат тогда?

Он тогда много чего намечтал после не удовлетворённого импульса поцеловать.
Думая о том, что за стеной в пустой квартире Маша совсем одна.
Не пора ли реализовать именно те мечты именно по тому самому сценарию?

Пока он думал об этом, они уже поднялись на их этаж.
Ему пришлось зайти в её квартиру, чтобы забрать свой плащ, в котором она пришла.

— Большое спасибо, — сказала она, возвращая ему плащ.
Не застенчиво. А очень просто и тепло.

И пошла в ванну бросить в таз свои мокрые вещи.
А он… а он пошёл к себе.

Он так погрузился в воспоминания, так настроился на тот вечер из прошлого, что, забрав плащ, просто пошёл к себе домой.
Словно под влиянием своей нерешительности той поры.

И это при том, что Маша, сняв в его присутствии с себя плащ, осталась совсем без одежды.
И дома, пока он мыл руки и переодевался в домашнее, он осознал, что этот факт не даёт ему покоя.
Наконец он не выдержал.

— Я сейчас, — сказал он родителям и снова пошёл к Маше.
Впервые при родителях.
Не делая вид, что идёт на улицу.
Не одев тот же плащ.

Он обязан был проверить, пошла ли Маша греться в ванну.
С порога он понял по звукам, что всё же пошла.
Значит, не совсем уж она беспечная.

Он зашёл проверить воду в ванне.
Тёплая.
Его миссию можно было считать законченной.
Гуров. На плече
Гуров подумал, что такая тёплая вода наверняка должна была уже достаточно отогреть Машу.
Наверняка. Но без гарантий.

А нужны гарантии.
А гарантированно её отогреет только он сам.

Он быстро скинул свою одежду и, подняв Машу на ноги, сам разместился на дне ванны, после чего потянул к себе и Машу.
И посадил её на себя. В смысле — просто посадил.
Спиной к себе. И обнял.

Для двоих ванна была тесновата, но в этом тоже был небольшой плюс.
Некуда было отстраняться.
Тому, у кого могло бы возникнуть такое желание. Точнее — той.

Вот если бы Маша ещё положила голову на его плечо.
Ей было бы явно удобнее.

Но она до сих пор не решается на подобные жесты.
Да и вообще не проявляет каких-либо инициатив.
Словно боится, что он не будет от них восторге.

Хотя их отношения вроде бы уже позволяют ей такие жесты.
Или она считает, что не позволяют?

Хотя может быть и считает.
И именно их отношения.
Которые как раз не совсем отношения.

Отношений-то по сути и нет.
Есть только встречи для секса.
Да ещё и те проходят в молчании.

А отношений, при которых люди не только сексом занимаются, но ещё и общаются в обычном смысле, нет.
И наверное Машу это сковывает в сексе.
И в таких вот ситуациях тоже. Ситуациях предсекса.

А он не хочет менять это.
Ему это незачем.
Увлечённости Машей у него нет, а притворяться, что он ею интересуется, он не хочет и не считает правильным.

Но он хочет, чтобы она положила свою голову на его плечо.
Потому что его напрягает, что она пока не сделала это.
И из-за этого её тело напряжённее, чем могло бы быть.

Вздохнув, Гуров сам мягко положил её голову на своё плечо.
Она конечно не возражала.

Вот если он сам это делает — тогда пожалуйста.
Тогда она это принимает.

Возражать ему она не берётся.
Точнее, почти не берётся.
От некоторых ласк она всё же отказалась.

В молчании он с удовлетворением наблюдал, как расслабляется её тело благодаря небольшому изменению положения.

И с ещё большим удивлением наблюдал за собственными чувствами от ощущения Машиной головы на его плече.
Её висок был совсем рядом с его губами.

Ему захотелось сократить это расстояние ещё больше.
И коснуться её виска.

Он колебался.
С одной стороны, вроде бы хочется.
А он считал нужным следовать за своими желаниями.
Считая их знаками указующими.

Но с другой стороны, что-то его смущало.
Что это за желание вообще?

Зачем касаться губами виска Маши?
Одно дело губы девушки, соски или клитор, или бёдра.
Целуя их, можно самому распалиться и девушку возбудить.

А висок? Это же не эрогенная зона.
Нет, ну может быть ещё понятно, если хочется поцеловать висок любимой девушки.

Но Маша-то не любимая.
Она просто… Маша.

Да, красивая и даже желанная, чего уж там.
Но не более того.

Гуров решил всё же сдержать странный импульс.
Хотя за это и пришлось заплатить незваным внеочередным вздохом.

И всё же… что-то в этом было.
В том, как покоился затылок Маши на его плече.

Что-то то ли давно забытое, то ли наоборот из далёкого будущего.
Может быть, из его будущего с его Любимой.

Да, именно.
Он будет так лежать со своей любимой.

И ему будет очень приятно, что её головка лежит на его плече.
Словно отдыхает.
Гуров. Пора выбираться
Гуров подумал, что расслабившаяся Маша снова сразу напряжётся, если он сейчас сделает что-нибудь.

Например, если станет слизывать воду с её шеи и плеч.
Или если начнёт гладить соски, массировать грудь.

О, уже напряглась.
Наверное, от того, что ощутила, что его член затвердел ещё больше, когда он стал представлять, как может напрячь Машу.

И она понимает, что он в любой момент может посадить её на член.
И начать двигаться в ней, пока не заставит её взглянуть ему в глаза и кончать при этом.

Да, он-то может. Хоть сейчас.
Но Гуров не спешил быть таким предсказуемым.
Сейчас ему хотелось чего-то особенного.

Поэтому он только черпал ладонями воду да выливал эту воду на неё.
Медленно-медленно.

Думая, что сейчас можно сделать поинтереснее.
Заодно пусть Маша помается от неопределённости.

Пусть созреет для вкусного секса.
Тогда и течь будет обильнее, и кончать сильнее.

Для начала Гуров решил использовать воду.
Раз уж они в ванне.

Расплескав воду через края (ну и пусть), он дотянулся до крана.
Вернув прежнее положение, он раздвинул складки между ног Маши и попробовал было струёй душа прямо в воде поласкать её.

Если бы она сейчас позволила ему довести её до оргазма, то он бы чувствовал спиной, как напрягаются мышцы её спины при этом.
И сам бы ещё больше завёлся от этого.

Деваться Маше было некуда, но она отодвинула душ рукой.
Он ожидал этого.
Но не возражал.
Значит, придумает что-то намного более интересное.

В задумчивости он слиз­нул нес­коль­ко ка­пель с её кожи.
Пора было выбираться из ванны.

Туда, где больше возможностей для манёвров.
Раз уж от воды всё равно никакого толка в этом деле.

Осторожно растирая Машу полотенцем до кончиков её длинных волос, Гуров словно между делом огладил её во всех местах, не забыв про самые нежные, пока там не стало скользко.
После этого он надел на неё махровый халат и оделся сам.

У него проклюнулся план.
Гуров. Компенсация
Иметь просто Машу конечно достаточно упоительно.

И особенно сегодня, когда благодаря её неузнаванию им он заметил, признал и оценил, что она ещё симпатичнее, чем он считал раньше.

И он мог бы сейчас черпать в этом дополнительное возбуждение.
Мог бы.

Ласкать Машу, сношать Машу и кончать в Машу, понимая, что хорошенький эльф, прелесть которого он уловил на расстоянии, ещё даже не увидев его, это и есть его Маша.
Что это Маша такая миленькая.

Но есть пути ещё лучше.
Всё же этот эльф возбуждал его намного больше, пока был в статусе незнакомки.

Так почему бы не представить, что девушка так и осталась незнакомкой, а не оказалась столь близко и основательно знакомой Машей?
И почему бы не представить, что эта незнакомка пригласила его к себе домой?

Тогда можно думать, что это она сейчас в его руках.
Что это с ней он будет сейчас заниматься сексом.

Что они к этому моменту еще не лю­бов­ни­ки и вот-вот толь­ко станут ими.
Что это в неё он сейчас осторожно войдёт, внимательно ощупывая головкой, встретится ли на пути его члена гимен девушки.
Нужно ли ему быть особо аккуратным, если она окажется девственницей.

По подскочившему возбуждению Гуров понял, что это правильное направление фантазии.

А то Маша в каком-то смысле украла у него тот идеальный образ, который ему встретился.
Ту незнакомку, с которой у него сейчас мог бы быть фантастический секс.

Сама оказавшись той девушкой, с которой ему так хотелось начать игру.
Которую так хотелось обольстить, затащить в постель.
Отласкать, оросить своей спермой шейку девушки.
Заставить кончать, как Маша при взгляде в его глаза.

Ну такой облом!
Вот и пусть теперь сама и компенсирует ему эту «кражу».
Да и не и только эту.

Точно таким же образом Маша украла у него и Алису.
Да, конечно.

Взяла и вернулась обратно в своё тело.
Зачем? Кто её просил?

Если бы она не вернулась в своё тело, то сейчас в этом теле была бы Алиса.
Алиса!

Алиса со всем её обаянием.
С самой приятной на свете улыбкой, на которую можно смотреть — вечно.

С самыми волнующими интонациями голоса, которые можно слушать — вечно.
С такой энергетикой, что он мог кончить, просто смотря на неё.

Так нет же, Маша всё это отняла у него, поменявшись с Алисой (вероятно) телами снова.
Она конечно имела на это полное право.
Раз уж это её тело.

И конечно она не понимала, чего его лишает.
И всё же он слишком много потерял из-за этого.
Слишком.

Он потерял возможность заниматься сексом с Алисой.
А она наверняка феерична в сексе.

Очаровательна, обаятельна, фантастична, умопомрачительна.
И он наверняка был бы абсолютно счастлив, занимаясь с ней любовью.

Да, с ней был бы не просто секс.
С Алисой были бы занятия любовью.

Висок Алисы он бы охотно поцеловал.
И сам тоже кончал бы, встречаясь с ней взглядом.
Как кончает Маша от взгляда в его глаза.

Гуров подавил стон сожаления.
Ничего этого нет и никогда не будет.

Вся надежда только на то, что ему всё же встретится когда-нибудь если не подобие Алисы, то хотя бы немного похожая на неё девушка.

А пока этого не произошло — придётся ему выставить счёт Маше.
Надо ведь ему как-то спасаться от возбуждения, зашкаливающего из-за всего этого.

Гуров принял решение.
Что фантазия с эльфом из парка подождёт.

Что сегодня он будет заниматься сексом с Алисой.
То есть как бы с Алисой конечно.
С Машей, представляя, что это Алиса, причём в тот самый вечер с дождём.

Не так уж трудно представить, что в теле Маши сейчас душа Алисы, а не Маши.
Раз тело-то то же самое.

Гуров окончательно распалился и настроился на умопомрачительный секс.
Гуров. Фантазии
Решив, какую роль будет играть сейчас играть Маша, Гуров погрузился в яркие воспоминания о том вечере, когда они вместе под дождём выносили мусор.

Хорошо, что они даже мокрые оба были недавно. Как тогда.
Можно представить, что в тот раз он не дома остался фантазировать о Маше, которую ему внезапно захотелось.

А пришёл к ней реализовывать свои фантазии.
Так, что он тогда нафантазировал-то?

Как он представлял себе тогда обольщение Маши?
То есть Алисы конечно.

Да, потянуло-то его к Алисе.
Правда, он просто не знал, что это уже Алиса, и думал, что его внезапно захотелось Машу.

Он думал, что придёт к ней.
Представлял, что мягко возьмёт её за руку.
А она не отнимет её.

А разве что вздрогнет от неожиданности.
И станет в панике думать, зачем это он взял её за руку и ограничится ли он этим.

А он будет про себя ухмыляться её тревоге и думать, что только он пока знает о том, что конечно же он не ограничится этим.
Что он пройдёт до конца
Что он сделает девушку женщиной.

Он предполагал, что она будет бояться посмотреть ему в глаза.
А её сердце пустится в галоп.

Затем он стал бы ласкать её пальчики.
Чтобы при­учить её растревоженные нервы к сво­им при­кос­но­вени­ям.

Чтобы она почувствовала, как это может быть приятно, когда прикасается мужчина.
Когда он ласкает девушку.

Чтобы она захотела и других ласк.
И прикосновений к другим местам.

И чтобы перестала бояться.
Но она конечно не перестала бы бояться.

Или даже наоборот испугалась бы ещё больше.
Но уже в сочетании с распаляющимся удовольствием и любопытством.

Алиса конечно смелая, и она бы не робела слишком уж сильно.
Но и она тоже девушка.

И она всё равно тоже робела бы, хоть и старалась бы не показать этого.
Но она тоже почувствовала бы то, что должна чувствовать девушка, когда понимает, что мужчина хочет её и собирается овладеть ею.

Он думал, что, возможно, что такая жизнерадостная и свободная личность, как Алиса, ощутила бы и энтузиазм и с радостью предвкушала бы дальнейшие ласки.
Да, наверняка.

Он надеялся, что ему удалось бы этого добиться своими изысканными и полными сдерживаемой страсти ласками.

И всё же оттенок паники тоже не совсем испарился бы даже у Алисы.
Без этого никак.

Параллельно с этими воспоминаниями и мыслями Гуров начал делать то, что представлял.
Используя Машу в качестве «модели Алисы».

Представляя, что он с Алисой.
В тот вечер.

Да, ещё не зная, что это Алиса, а не Маша.
Но уже очарованный именно личностью Алисы.

Маша словно почувствовала, что Гуров не совсем ей адресует свои жесты.
И будто бы отодвинула свою личность ещё дальше в сторону.
Хотя казалось, что дальше уже просто некуда.
И интуитивно настроилась реагировать так, как хотел бы Гуров.

А Гуров продолжал соблазнять «Алису».
Посадив её на свои колени, стал гла­дить че­рез одеж­ду тело.

На­де­ясь, что это не ис­пу­га­ет «Алису».
Стараясь быть настолько ласковым, чтобы ей хотелось не оттолкнуть его, а прижаться к нему.

Но пока «Алиса» просто не вырывалась.
А замерла в его руках.
И этого пока было ему достаточно.

Давало надежду на то, что всё закончится так, как он хочет.
Давало шанс продолжать и убедить её нежностью, что ей стоит ему отдаться — такому чуткому и аккуратному.
Давало шанс разбудить в ней потребность отдаться.

Дальше в своих фантазиях он покрывал лицо Алисы осторожными трепетными поцелуями.
В том числе её высокий чистый лоб.

В его фантазиях эти поцелуи заставляли Алису так растаять, что она уже не пугалась и не вздрагивала от неожиданности (разве что от желания), когда он провёл языком по её губам.
И когда проникал языком между губ и начинал ласкать им внутреннюю поверхность губ.

Она только безвольно обмякала в его руках, а ему приходилось поддерживать её рукой.
И развивать успех, по­сасы­вая ее гу­бки и распа­ляя в ней же­лание.

В итоге Алиса распалялась настолько, что даже не думала убирать его руку, которую он в точно выбранный момент просовывал под её одежду, со своей обнажённой кожи.

И только возбуждалась от этого ещё больше, даже не осознавая, что его рука на её теле и что именно это привело её к новому витку желания.

Она уже часто-часто дышала от желания и уже сама жаждала более смелых ласк.
Уже са­ма ин­стинктив­но при­жима­лась к не­му и пос­та­ныва­ла от же­лания боль­ше­го.
Уже совсем забыла просто де­вичью ро­бость и страх первого проникновения.

Но он не спешил, считая, что девушке нужно ещё больше ласк.
Что нужно сначала разбудить её тело как следует.

Поэтому сначала он осторожно касался груди.
Стараясь сделать так, чтобы новое ощущение не сбило уже созданный настрой, а наоборот усилило его.

Когда убеждался, что Алиса не выпала из нужного состояния, начинал так же осторожно гладить грудь.
Постепенно подбираясь к соскам
Наблюдая, как они твердеют от ласк.

И только потом ловко снимал с неё рубашку (в данном случае вместо неё халат, но это пустяки).
И делал то, чего ей к этому момента так сильно хотелось — брал соски в рот и начинал их вылизывать и посасывать.

Зная, что теперь она уже точно его.
Теперь точно позволит всё остальное.

Поскольку буря в теле и жажда наслаждения уже смели в ней стеснительность и все преграды в её психике.
Можно было переходить к самому сладкому.
Гуров. Фантазии-2
После этого он уже мог опустить свою руку вниз, к её промежности.
Зная, что там уже насквозь всё промокло и готово его принять.
Без особого дискомфорта, а охотно. Легко и гладко.

Получив подтверждения этому, он мог теперь запустить руку даже в плавочки Алисы.

Правда, на Маше их не было после ванны.
Только надетый им халат.

Это слегка отрезвило Гурова, который так увлёкся и так погрузился в свои фантазии и воспоминания, на ходу применяемые на Маше, что сам почти забыл, с кем он и когда.

Но ненадолго. Подумаешь нет плавочек.
Может, на Алисе тогда тоже не было бы плавочек.
Но не в них же суть.

Главное то, что между ног девушки такая волшебно нежная тонкая кожа.
И что она уже такая скользкая от смазки.
И что нежные прикосновения к этой коже так приятны обоим.

А самое главное — что девушка не отодвигается от него в ужасе.
Не опомнилась, не спохватилась.

Наоборот, она раздвигает свои дрожащие бёдра ещё шире, заставляя его возликовать от этой очередной победы над её стеснительностью.

Может быть, она при этом преодолевает стеснение, которое вновь проснулось, когда дело дошло до промежности.
Но её желание уже сильнее.

Поэтому и бёдра словно сами собой раздвигаются, несмотря на сомнения девушки, а то и вернувшийся перед вторжением страх.

Но Гуров помогает ей развеять эти сомнения, искусно лаская каждую складочку, пользуясь при этом её «Алисиной» же смазкой.

Добавляя к этим ласкам поцелуи, одаривая ими то трепещущие губки, то твёрдые соски.
То проводя языком по разным местам тела.

Убеждая её всеми этими жестами, что ему можно довериться.
Что она не пожалеет, если отдастся ему.

И вот наконец цель достигнута. —
Девушка так отласкана, так возбуждена ласками, что сама готова умолять о вторжении.

И даже если боится его, то чувствует, что без него ей будет намного хуже.
Так как её тело проснулось и жаждет проникновения.

Так сильно, что она готова собственные пальцы в себя ввести — лишь бы попробовать заполнить эту образовавшуюся внутри пустоту.

И Гуров великодушно снисходит к её безмолвной мольбе.
Обещая взглядом, что всё будет хорошо, и стараясь перелить в неё уверенность, поддержать её решимость, он наконец-то кладёт её.

Например, на край дивана.
А сам становится перед девушкой на колени.
Между её трепещущих от нетерпения (но может и от страха тоже) бёдер.

Затем слегка подтягивает их к себе и начинает главный акт этой мистерии:
он осторожно проталкивает член в давно скользкое нежное тесное влагалище.
Чутко следя за тем, как оно реагирует на вторжение.

Делая в нужный момент особый толчок.
Утешая и успокаивая растревоженную болью плоть.
Заполнив возжаждавшую заполнения полость полностью.

А затем гладит яго­дицы, надеясь, что это усилит удовольствие девушки.
Убеждается, что так и есть.
Это так её заводит, что она почти кончает, несмотря на недавнюю боль.

Держа руки под ягодицами девушки и сжимая их, он чувс­твует себя за­во­ева­телем.
Зах­ва­тив­шим бесценную до­бычу.

Это такой триумф, что его возбуждение достигает пика.
Это заставляет его бурно разрядиться прямо в девушку.
Испытывая при этом наслаждение на грани человеческих сил.

После этого их не остаётся даже на то, чтобы забраться на диван.
Только на то, чтобы проследить, чтобы «Алиса» осторожно сползла на пол.

И растянуться на полу самому рядом с ней.
Сомневаясь, что он оклемается после пережитого удовольствия.

Но ни о чём не жалея.
Наоборот — ощущая бесконечное торжество.
Гуров. Маша
Гуров, действия которого в точности следовали за его воспоминаниями или даже опережали их, тоже при последнем воспоминании лежал на полу.

И, восстанавливая дыхания и пульс, чувс­тво­вал, будто занимался сейчас сексом с Алисой.
С настоящей Алисой.

И благодаря этому пережил на самом деле всё то, о чём тогда только грезил.
Такого удовлетворения, как сейчас, он не чувствовал никогда ранее.

А по мере того как он приходил в себя, он всё отчётливее понимал, что во время этого акта ему казалось, что на месте Маши Алиса.
Он конечно и сам старательно это внушал себе.

Но… она и сама так реагировала, как он мог только мечтать в своих грёзах о сексе с Алисой.
Так, что ни разу не помешала недавней реализации фантазии.

Это напомнило Гурову о версии, при которой Алиса не вернулась к себе, а так и осталась в Машином теле.

Он немного похолодел.
Если это так, то он всё это время трахал Алису, но из-за незнания об этом не дополучил удовольствия?

Он потряс головой.
Нет-нет, этого не может быть. Это не Алиса.

Хоть ему и удаётся иногда представить, что это Алиса и что он её именно сношает.
Это усиливает его удовольствие.

Но не более того.
Он всё же отдаёт себе отчёт, что это не Алиса.
К огромному сожалению.

Гуров подумал, что надо почаще воображать во время с секса с Машей, что он делает это с Алисой.
Что в Машином теле Алиса.

Что Алиса так и осталась в Машином теле…
Или не осталась, а вернулась.

Хотя конечно этому будет мешать очевидность того факта, что это не так.
Судя по манерам Маши в жизни.
Алиса-то совсем другая.

Не тихоня, а… а кто она?
Ну, что-то вроде командира, наверное.
Уверенно всех и всё вокруг строящая.

А то он что-то редко стал это делать в последнее время.
Представлять Алису на месте Маши.

Поначалу-то представлял часто.
Только Алису и представлял.
Пока не дошёл до энергичных актов и не «натрахался» вдоволь.

А потом, когда стал опять приходить к Маше после небольшого перерыва, как-то уже и не стремился представлять Алису.

Потому что он же уже знал, что это не Алиса.
И приходил просто ради секса, ради разрядки.

И воспринимал партнёршу той, кем она и являлась. Машей.
И даже к Маше немного привык в хорошем смысле.

Гуров бросил взгляд на Машу.
Как она до сих пор лежал на полу, так и она до сих пор сидела на полу.

Как он посадил её там, так и сидела.
Ну прямо как кукла.

Пора им было обоим подниматься с пола.
Гуров посадил Машу на диван.

И вспомнил, что из-за слабости не посмотрел сразу «туда».
Но ничто не мешало посмотреть сейчас.

Сглотнув от усиливающегося волнения, Гуров развёл бёдра девушки и посмотрел.
Да, подумал он, жаль конечно, что не из Алисиного влагалища стекает по промежности часть его спермы.
И что не в ней осталась другая часть.

Впрочем, в любом случае тело-то было бы Машиным.
Алисины были бы только реакции, хоть и этого уже очень много.

А вот какое тело у самой Алисы — это ещё вопрос.
Гурову давно было интересно узнать, как выглядит сама Алиса, её тело.

С её энергетикой ему давно всё ясно.
А вот каково её тело?

Гуров был уверен, что оно прекрасно.
Её красивее, чем у Маши.

Конечно он очень хотел бы увидеть Алису в её теле.
И разумеется не только увидеть, но и всё остальное.

Но это уж точно недостижимые мечты.
Если только Алиса вдруг не пожалует в гости.

Хотя что зачем ей сюда «прилетать»?
Что она тут забыла?

И главное — на что ей он?
У неё там наверняка хватает поклонников.
Гуров. Привычка
Так что ему останутся только воспоминания хотя бы о её энергетике.
И уже это — настоящее сокровище.

У других даже этого счастья нет.
А вот ему по какой-то прихоти судьбы выпало такое.
Увидеть, что бывает такое чудо.

Это и его огромное счастье, фантастическая удача.
И в то же время источник никому неизвестной и никому непонятной тоски.

Неисцелимой тоски.
Которая иногда нападает внезапно и надолго выбивает из колеи.

Хорошо ещё, что у него есть Маша.
Не только дающая ему утешение и разрядку благодаря сексу, но и не мотающая нервы претензиями
Иначе было бы совсем тяжело.

Хотя Маша же иногда невольно и провоцирует его воспоминания, что обостряет и тоску.
Такое вот «два в одном».

Гуров прикрыл Машу покрывалом.
А то неизвестно, когда она сама надумает прикрыться.

Или ей пока не прохладно после их «зарядки»?

Он вспомнил, как он надел на неё на улице свой плащ.
Тогда он думал только о том, чтобы она не простыла.
Повинуясь властному импульсу укрыть её от холода.

Но в отрочестве это было бы немыслимым жестом.
Чтобы он взял её под свой зонт и надел свой плащ?

И довёл до её квартиры?
На виду у всех случайных свидетелей?

Такое было невозможно.
До чего же сильно люди меняются с возрастом.

Сейчас ему всё равно, кто что подумал, если видел их в таком виде.
В конце концов это его полное право позаботиться даже о первой встречной девушке подобным образом.

Ну, разве что снимать мокрое бельё первая встречная не стала бы при постороннем.

Хотя в случае с Машей им двигала не забота о первой встречной.
Он успел заметить, что его озаботило здоровье именно ЕГО женщины.

Пусть и не возлюбленной.
Пусть просто женщины, с которой он спит.

Но всё равно в тот момент он отчётливо ощутил, что не может безучастно смотреть, как Его женщина рискует простыть.
И не мог позволить, чтобы она простыла.

И хотя хорошо, что зевак не было поблизости, но больше для самой Маши — ей ни к чему, чтобы кто-то раздумывал, просто так сосед за ней ухаживает или нет.

А лично ему всё равно. Если бы там была даже толпа зевак — он поступил бы точно так же.
Ну разве что плащ надел бы поверх промокшей одежды, а не снял бы её.

У женщины, с которой он спит, всё должно быть хорошо.
Она должна быть здоровой.
Хотя бы для того, чтобы быть в хорошей форме для секса с ним.

Хотя главным было не это рациональное соображение, хоть и очень важное.
А просто ощущение.

Он много раз держал это тело в объятиях.
Много раз массировал его лоно.
Много раз впитывал его дрожь, которую сам же и организовал.

И теперь из-за всего этого (ему казалось что именно из-за этого) ему почему-то как-то чисто физически было не по себе от мысли, что Маша заболела бы.
И даже от того, что ей холодно. Или на неё дует. Или ещё что-то.

Он подумал, что, возможно, примерно так родители ощущают состояние своих детей.

Гурова слегка удивляло, что такое положение не напрягает его.
Хотя могло бы.

А вот не напрягает почему-то.
Похоже, что он окончательно смирился с тем, что спит с Машей.
К которой когда-то и подходить-то лишний раз не стал бы, чтобы не испортить свою репутацию.
Гуров. С эльфом
Почувствовав, что силы возвращаются, а желание и подавно, Гуров решил, что столь феерический секс должен иметь не менее феерическое продолжение.

Например, пора вспомнить вариант про эльфа из парка.
Он его отложил ради фантазии с Алисы из «того вечера», решив, что эльф подождёт.

Но собирался к нему вернуться.
Эльф явно заждался.

Ведь Гуров как-никак поначалу так очаровался благодатным эльфом, что уж было решил, что встретил свой идеал.

Можно представить, что эльф пригласил его в гости.
После приятного разговора в парке.
А когда он пришёл к гости, то девушка-эльф встретила его неглиже.

Или даже так: она просто дала ему ключи от своей квартиры.
А когда он пришёл в гости и открыл дом её ключами, то она спала под покрывалом.

Голенькая.
То ли потому, что решила так его встретить, то ли потому, что перепутала время встречи.

А проснувшись, попросила его отвернуться, чтобы она переоделась.
Он конечно мог бы и отвернуться и разыграть стандартную схему.

Но почему бы не узнать, не окажется ли благосклонной реакция эльфийской девушки на более нахальное поведение?

А если он не отвернётся, чтобы она оделась?
А если вместо этого поступит совсем наоборот?
То есть снимет с неё даже последнее прикрытие (покрывало)?

Что тогда сделает девушка-эльф?
Упрекнёт нахала?

Лишь бы не расстроилась, конечно.
Или оценит его дерзость и возбудится благодаря ей?

А может просто предложить ей одеваться, когда он смотрит на неё?
Впрочем, можно и так, и так.
Но не всё сразу.
По порядку.
Начнёт с первого варианта.

И Паша потянул покрывало с Маши.
Медленно.

Следя за тем, как обнажаются плечи, грудь, живот.
В этот момент он сделал паузу.

Не слишком ли много эмоций для одного вечера?
Или просто не обнажать девушку полностью?

Поиграть сначала с «верхом»?
Или пусть это буде третий вариант?

Стягиваемое покрывало обнажило бёдра и ноги.
Наступил черёд эльфа приобщиться к счастью любви.
Гуров. Отмазка для родителей
Фантазии с «эльфом» Гурову тоже понравились.
Может, и не так, как фантазия с «Алисой», но всё равно получилось очень и очень интересно.

Какое счастье, — думал он, — что хотя бы этот эльф от него никуда не делся.
Что он успел перехватить эльфа.

Что он увидел его не в проходящем мимо автобусе или ещё в какой ситуации, где не смог бы настичь, не смог бы познакомиться, не смог бы успеть узнать, что этого эльф ему давно знаком.

А всего лишь в парке.
Где успел разглядеть и понять, что эльф оказался Машей.

Иначе теперь вдобавок к тоске по Алисе добавилась бы ещё и тоска по эльфу.
Только этого ему не хватало.
Ему и Алисы достаточно.
А тут ещё эльф не давал бы покоя.

А самое забавное — что он имел бы этого эльфа каждый день (ну почти каждый) и даже не не подозревал бы об этом.
О том, что то, по чему он так отчаянно сохнет, и так под ним.

Наверное, было бы очень смешно тосковать по незнакомке и мечтать о новой встрече с ней, не подозревая, что именно с ней и спишь.

Каково это — мечтать о том, что и так давно с тобой?

***

После игр Гуров дал Маше уснуть рядом с собой.
И решил вернуться к себе, пока она спит.
Благо что ключ при нём. Сам может закрыть.

А возвращаться давно было пора.
Он вышел из квартиры несколько часов назад.

Ушёл, так и не поужинав.
А у Маши ему стало уже не до ужина.
Зато он теперь чувствовал зверский обычный голод.

Оно и понятно — после такой повышенной растраты спермы ему нужно много-много питательных веществ для выработки новых сперматозоидов. Сперматогенез требует нового сырья из пищи.

Но голод проблемой не был — его-то он сейчас утолит.
Тем более что одновременно с пищевым голодом Гуров чувствовал редкостную сытость в сексуальном плане.
Хоть и слава богу непресыщенность.

Он прислушался к себе.
Нет, точно не пресыщенность.
Судя по тому, что он был совсем не прочь после ужина вернуться в постель к Маше.

Правда, не сделает этого.
Потому что ей надо выспаться.
И потому что, если бы он снова ушёл, то тогда родители точно поняли бы, зачем он ушёл.

Его долгое отсутствие и так не могло быть не замечено.
И теперь ему желательно как-то объяснить, куда и почему он пропал на несколько часов.
Да ещё и в такую погоду и в домашней одежде.

И если отсутствие в течение вечера он ещё сможет как-то объяснить, то отсутствие в течение ночи объяснить было бы несколько сложнее.

Точнее, невозможно.
Ничем, кроме правды, разумеется.
Но говорить правду (что он спит у Маши и с Машей) он не собирался.

Но и врать тоже не хотел.
Тем более что они и так, возможно, заметили, что он был у Маши.

Благо что стены такие, что слышимость достаточная.
И они могли заметить, что он даже не спускался с их этажа.

Так что он скажет им, что был у Маши.
Хоть и не скажет, что он там делал.

При­дет­ся ска­зать им то, что не ском­про­мети­ру­ет её в их мне­нии.
Наверное, самым лучшим будет сказать, что он по­могал ей готовиться к поступлению.

Это они точно одобрят.
И потому что это хороший поступок с его стороны.

И потому что… это вообще с любой точки зрения хорошее дело.
Помощь девушке, да ещё и по учёбе, да ещё и для поступления медицинский.

Беспроигрышный вариант.
А чтобы это бы­ло совсем прав­дой — он так и сде­ла­ет.

В следующий раз. Завтра.
Ну или послезавтра, так как завтра она уйдёт на сутки на работу.

Итак, оставалось только как бы невзначай дать понять родителям, что он занимался с Машей. Учёбой.
Чтобы его сообщение выглядело не докладом, но чтобы версия прозвучала.

Гуров уже знал, как нужно всё подать.
Но чувствовал сопротивление из-за того, что пока что его слова не правдивы.
Даже если станут правдивы завтра.

К тому же он хотел сначала утолить голод, прежде чем общаться с родителями.
Благо что те не донимали расспросами и комментариями.
Гуров. Благословение родителей
— Господи, — не выдержала мама, когда он уже перестал чувствовать, что умирает от голода, и просто «добирал», — ты совсем оголодал!
И что мешало раньше прийти домой, если ты такой голодный?

— Увлёкся, — совершенно честно ответил Гуров.

Это было чистой правдой. Он в самом деле увлёкся.
Хоть и сексом, а не учёбой.
А правду говорить легко и приятно.

— И чем же?

Гуров вздохнул и мысленно поблагодарил маму за то, что она не добавила с намёком «или кем?»

— Обучением, — снова честно ответил Гуров.
Это тоже было правдой. Он в каком-то смысле обучал.

— Обучением?

— Да. Никогда не думал, что наша соседка такая способная.

И это тоже правда, — отметил Гуров про себя, — причём в обоих смыслах правда — Маша способная и в науке, и в постели.

— Ты вообще её не знаешь как следует, — отозвался папа по своей любимой теме.
Не подозревающий, что его сын знает соседку намного больше, чем он думает.

А мама просто переспросила:

— Способная?

Гуров предпочёл ответить сначала маме:

— Да. В науках. Маша ведь готовится поступать.
А я помог ей немного.
Объяснил пару вопросов, — теперь уже врал Гуров, но при этом клялся себе, что в ближайшее время сделает это правдой.

— Ну что ж. Это конечно похвально.
Помогать девушке, да ещё и с поступлением. Я тобой горжусь, сынок, — резюмировала мама.

Гуров вздохнул с облегчением.

— Конечно похвально, — подал голос отец, отвлекаясь от своих дел. — Вот только мне интересно, что такого наш сын мог объяснять абитуриентке, которой впору выдавать диплом меда.

Гуров напрягся.

— Ты хочешь сказать, что девушка лукавит, делая вид, что нуждается в объяснениях? - уточнила мама.

— Да нет. Маша не такая.
Вряд ли она станет так лукавить.

А вот… не признаться в том, что она не нуждается в помощи доброхотов, она вполне может.
Но только чтобы не обидеть человека, который вызвался помочь.

***

Ну вот, — подумал Гуров, — теперь они решат, что это он полез к Маше с предложениями о помощи.
Хотя вряд ли было бы лучше, если бы они решили, что это Маша полезла к нему с просьбами помочь.

Хотя всё это пустяки.
Главное — чтобы они не подумали о том, что учёба тут вообще ни при чём.

— Я не вызывался, — всё же попробовал оправдаться Гуров.

И вдруг стал сочинять по мотивам реально имевшего место:
— Просто сделал Маше замечание, когда увидел, что она промокла под дождём.
С применением медицинских терминов.

Она мне возразила.
Тоже с применением медицинских понятий.
Я отметил, что она не совсем верно понимает вопрос и предложил объяснить подробно.

Потому что этот вопрос есть среди вопросов на вступительных экзаменах.
И если бы она не поняла свою ошибку, то это могло бы помешать ей поступить.

— Она поняла объяснения?

— Ну да. Я же говорю — она способная.

— Значит, вы занимались физиологией?

— Ну да.

Это тоже было правдой.
Хоть и в другом смысле.

— Ну что ж, возможно, что твоя поправка поможет ей поступить, — вдруг сдался отец и вернулся к своим делам.
Не иначе как из-за того, что ему было не до досужих разговоров.
Дела требовали внимания.

Гуров обрадовался, что расспросы закончились.
Ему было крайне неприятно лукавить.

— Репетиторство хорошо влияет на твой аппетит, — добавила мама. — Ты, сынок, почаще помогай Маше готовиться.

— Хорошо, — растерянно кивнул Гуров, чувствуя, что сердце забилось чаще.
Из-за померещившегося ему в словах мамы подтекста.
Словно мама обо всём догадалась и намекнула ему на это.
Или ему показалось?

— Да-да, — уже почти на автомате подтвердил отец, — хорошая мысль.
Надо помогать готовиться. Обязательно надо, - тише подтвердил он, уже явно думая о своём.

Гуров не понял, как эти слова отца сочетались с его же недавними словами о том, что Маша не нуждается в помощи.

Но уточнять не рискнул.
Но отец сам вдруг пояснил:

— Ну, а что.
Знаний у неё конечно столько, что это скорее она может помочь тебе сдавать экзамены за очередной курс.

Но зато у тебя есть успешный опыт поступления и учёбы.
Вот им и можешь поделиться.

И вообще два умных человека всегда могут помочь друг другу в овладении знаниями.
Правильно?

Гуров кивнул.
Это что же — он теперь получил от родителей зелёный свет на легальное открытое посещение Маши?
И теперь больше не нужно делать вид, что он идёт на улицу, когда идёт к Маше?

И можно ходить к ней не только когда родителей нет дома, а в любое время?
Ну кроме ночи конечно.

Зато засидеться можно допоздна?
Удобно, однако.

А если бы родители знали, что он делает у Маши на самом деле?
Наверное, возмутились бы.

По их понятиям, он бессовестно эксплуатирует девушку.
И портит ей репутацию. И компрометирует её.

И вообще сломал девочке всю жизнь.
Им же не объяснишь, что ей самой нравится.

То, что он обращается с ней, как с хрустальной, в постели — это ещё не аргумент, по их мнению.
Не даёт ему права спать с ней.

Что поделаешь — люди старой закалки.
Другая эпоха. Почти домострой.

Но вот при ближайшей же встрече ему придётся подумать, чем помочь Маше в учёбе.
И тратить теперь время не только на секс, но и на занятия.
Иначе родители точно почувствуют ложь.

Значит, придётся начать говорить с Машей.
Лишь бы она не стала отмалчиваться.
Гуров. Первый разговор
Гуров решил, что при новой встрече первым делом разберётся с помощью Маше.
Чтобы не забыть и не отвлекаться потом от более интересного.

Но, увидев Машу, да ещё и только что после душа, распаренную и благоухающую чистотой, он сразу во всех деталях вспомнил позавчерашнюю встречу с фантазиями про Алису и эльфа.

И почувствовал, что слишком сильно соскучился.
Со сексу.

И поменял планы.
Учёба подождёт.

Срочно овладеть этой благоухающей чистотой намного важнее.
Всё равно он не сможет думать и разговаривать в таком состоянии...

***

И только потом после очередного соития он вернулся к разговору.
Очень не хотелось прерывать традицию привычного молчания.

Но ещё больше не хотелось, чтобы сказанное родителям осталось ложью.
Ему нужно было срочно сделать правдой (хотя с запозданием) сказанные родителям слова про помощь Маше.

— Я должен помочь тебе подготовиться к поступлению, — заставил он себя произнести.

— Не должен, — бесцветно отозвалась Маша.

— Вспомни, какие вопросы тебе не очень понятны, — настаивал Гуров «через не хочу».

— Мне всё понятно.

«Вот же! — думал Гуров. —
Другая девушка с готовностью притворилась бы, что чего-то не понимает и что есть чем помочь ей. А эта…»

— Ну хорошо, — сдался он неожиданно для Маши.
Понимая, что он ничего не добьётся по линии помощи ЕЙ.
— Может, тогда ты МНЕ поможешь?

— Если смогу, — согласилась Маша.

Гуров перевёл дух.
Пока получалось не так трудно, как он боялся.
Оказывается, с Машей можно нормально и просто разговаривать.

Это было что-то новенькое.
То, что с ней можно ещё и разговаривать.
А не только… тереться об её самые приятные места.

Гуров заставил себя пока не думать об этом.
Ну что это такое — только что ведь вроде бы уже натра… в общем, удовлетворился.

И вот опять хочется.
Но можно ведь хоть немного подождать?

Сначала закончить это дело.
А уже потоооом…

Впрочем, и так было ясно, что помочь другому Маша не откажется.
Это только от помощи ей уклоняется.
Ему ли не знать об этой её черте.

— Попробуй, — мягко предложил он, думая о том, предпочёл бы предложить новые фантазии для постели, а не объяснения.

— Чем тебе помочь?

«Впусти в тебя снова…»
Гуров подавил желание ответить что-то подобное.

— Я пропустил некоторые темы, — снова заставил он говорить себя не то, что хотелось бы. —
А в учебнике объяснение невнятное.

— А другие студенты?

— Другие тем более ничего не поняли.
Если кто что и понимает, то именно я.

Препод по этому предмету не особо понятно объясняет.
Может, у тебя получится объяснить?

— Если хватит знаний.

«Папочка считает, что тебе хватает знаний», — подумал Гуров и положил перед ней раскрытый учебник.

Маша пролистала показанные им параграфы.

«Вот сейчас и узнаем, не зря ли тебя хвалит папочка.
И в самом ли деле ты такая умная и эрудированная, как он говорит».

Гуров замер, думая о том, что сейчас получит ответ на давний вопрос — понимает ли Маша хоть что-то из тех десятков томов, которые она проштудировала ещё в школе.

Ему почему-то стало так интересно узнать это, что он даже забыл о том, что только что хотел не объяснения слушать, а снова сношать девушку.
Правда, только на секунду забыл.

Потому что в следующую секунду, смотря на сосредоточившуюся Машу, он вспомнил, что с таким же видом она сидела в библиотеке.
И тогда тихо светилась от счастья узнавания нового и интересного. Вероятно.

И казалась хорошенькой.
А значит ему снова хотелось касаться её.

В его мысли вмешался Машин голос.

— Тут всё просто, — сообщила она.

Гуров поморщился.
Она понимает, что таким заявлением говорит, что все дураки, а она одна умная?

— Ну конечно. Для умных может и просто.
А людям поглупее не разобраться без чужой помощи.

Маша вскинула на него удивлённый взгляд.
Мол, что это за упрёки и претензии.

И тут же отвела, почему-то покраснев.
Не иначе как потому, что у неё взгляд в его глаза ассоциируется только с одним — с самыми острыми и приятными ощущениями.

Гурова начал забавлять этот разговор.
Похоже, что такие разговоры тоже могут быть неплохим способом подойти к главному.

— На самом деле, — объяснила она, — по этому учебнику я тоже ничего не поняла.

Гуров постарался вникнуть в смысл её слов, от которого его отвлекали собственные фантазии.

— А ты его читала?

— Читала, — вздохнула Маша.
Из-за того, что чтение десятков учебников до сих пор напоминает ей о том, как это выматывает?

Ну вот, — подумал Гуров, — а ещё в меде учиться собралась.
А это тоже выматывает.
Хватит ли у неё сил на это?

— Когда ты успела? — спросил Гуров, словно не знал о том, что она прочитала все учебники по программе.

— Я… в библиотеке читала. Давно.

— Тебе делать больше нечего было? — спросил он о том, что давно задевало его.

Он считал, что молодые девушки должны проводить в библиотеке не больше часа в день.
Да и то необязательно.

Вот места развлечений или танцевальные студии и бассейн — самое то.
Или в крайнем случае прогулки по парку.

Он снова вспомнил про эльфа…
И снова запретил себе пока это воспоминание.

— А что ещё мне было делать? — недоумевала Маша.
Словно в мире нет других занятий, кроме чтения.

— А разве у молодых людей нет других дел?

— Я собиралась поступать…

— А развлечения?

— Мне нравилось читать.

— Почему?

— … Это интересно. И можно узнать, как помочь людям.

— Так что насчёт тех тем?
Ты говоришь, что там всё просто, хотя при этом по этому учебнику ты не поняла.
Значит, их невозможно понять, и я получу по это теме двойку?

— Я сказала, что только по этому учебнику не поняла.

— А по другому поняла?

— Да.

— И что это за учебник?

— Я напишу название и автора.
Он не числится главным для студентов.
Но там более понятные объяснения.

— А почему тогда нас учат не по более понятному?

— Не знаю.

— А ты зачем стала читать посторонний учебник?

— Потому что в главном многого не понимала.

— И стала искать другой?

— Ну, а как иначе я что-то поняла бы?

— А тебе больше всех надо?

— В смысле?

— У нас многие не парятся.
Вызубрят лекции и довольны.

А поняли или нет — дело десятое
Тем более что препод ставит пятёрки за буквальное знание его лекций.

— Неужели так бывает?

— Спроси — неужели бывает иначе.

— Но вы же…

— Будущие врачи? А даже уже действующие врачи успешно работают без знания этого предмета. Без него вполне можно обойтись.

— Я понимаю… Да, можно. Но ведь новые лекарства создаются только на его основе.

— Так не все же делают новые лекарства.
А тем, кто их просто выписывает — достаточно просто знать инструкции, при каких анализах что назначить.

— Да, но…

— Я думаю, что на сегодня хватит про учёбу, — заявил Гуров, закрывая учебник.
Его терпение закончилось.
Гуров. А объяснение?
— А объяснение?

— В другой раз, — уверенно пообещал Гуров, привлекая к себе девушку.

— Но я быстро объясню. Ты сразу всё поймёшь.

— Ты написала мне автора — я сам найду и прочитаю, — заверил он Машу, уже почти не слушая её, а предпочитая сосредоточиться на ощущении её форм, которые он оглаживал через одежду.

— Когда?

— Когда ты уйдёшь на сутки — всё равно у меня тогда не будет других дел.

«И поэтому сейчас мне надо как можно больше времени уделить сексу, потому что потому тебя рядом не будет».

— Неужели тебе не хочется поскорее убедиться, что там очень простые темы на самом деле?

«Вот настырная. Неужели Маша всерьёз думает, что он сейчас вернётся к разговору об учёбе?»

— Хочется. Очень, очень хочется. Конечно.

«Но не объяснений, а соитий.»

— Тогда давай объясню.

— Потом. Всё потом.
Кстати, а с тобой, оказывается, легко разговаривать.
И почему ты раньше молчала?

«Вот это в самом деле любопытно».

— Так ты ни о чём и не спрашивал, — пожала Маша плечами.
Своими эльфийскими хрупкими плечиками.

Гуров не стал размышлять над тем, есть ли в её словах невольный упрёк ему.
Предпочитая осторожно сжать сами плечики.

Наслаждаясь тем, какие они тонкие по сравнению с его плечами.
И тем, как этот контраст почему-то заводит его.

Хрупкая, тоненькая.
Такая маленькая по сравнению с ним.
Изящная, как и положено самочке. Самочке…

Гуров сжал пока закрытую тканью грудь.
Ещё одна принадлежность самочки. Его самочки.

Запустил руку под футболку.
Ну что у неё за одежда.

Нет чтобы носить дома какой-нибудь соблазнительный пеньюарчик.
А лучше вообще голая ходила бы.

А то какие-то футболки.
Впрочем, надолго бы его хватило, если бы она была в пеньюаре или тем более голая?

Тогда они вообще и сегодня не поговорили бы.
Впрочем, интересная мысль.

Может, в самом деле попробовать вести разговоры об учёбе без одежды?
Надо будет обязательно попробовать.

В другой раз. В следующий.
В этот уже не до этого.

Хотя какая разница, какая на ней футболка, если под ней такие приятные сокровища.
Вот если бы ещё на них не было бюстгальтера…

Гуров быстро стянул с Маши футболку и, чтобы не возиться с застёжкой бюстгальтера, просто отодвинул вниз чашечку, чтобы побыстрее добраться до соска.

И припал к нему, словно впервые.
Просто успев соскучиться.

Запуская вслед за этим свободную руку между ног.
Чтобы проверить, нельзя ли войти прямо сейчас.

А если нельзя, то сделать так, чтобы скорее стало можно.
Изменившееся при этом дыхание Маши подсказало ему, что она уже тоже согласна отложить объяснение учебника.
Гуров. Сирена
Наследующий день снова была практика в больнице.
Проходя мимо палат, Гуров услышал, как в одной из них женский голос читает детям сказку.
Он подумал, что мама одного из пациентов развлекает своего ребёнка, а заодно и остальных малышей из их палаты.

Гуров мысленно одобрил это дело.
Чем больше у малышей развлечений — тем быстрее они идут на поправку.
Если в меру, конечно.

Что-то заставило его задержаться у дверей, из-за которых слышался голос.
И чем дольше он стоял, тем больше ему нравился голос.
Сильный, полный жизни голос.

И ещё больше нравилась манера чтения.
Интонации были ровными, но такими, словно чтица от всей души потешается над каким-то подтекстом, скрытым смыслом читаемого
Аж хотелось узнать, что она такого забавного находит в читаемом.

Гурову захотелось узнать, как выглядит чтица.
Хотя, если это молодая мать, то это не его кадресса.

Но вдруг она мать-одиночка?
И что — он станет спать с матерью-одиночкой?

Он попробовал разглядеть сквозь мутное стекло дверей.
Ничего не понятно, кроме того, что это невысокая изящная женщина.

А может это вообще ничья не мама?
Может, это просто возрастная пациентка?

Старшеклассница, например.
Ну, а что — голос-то совсем девчоночий.

Это было уже более волнующее предположение.
А вдруг хоть на этот раз повезёт?
Может, эта сладкоголосая сирена окажется его искомым идеалом?

Гуров не стал больше наслаждаться голосом, а открыл двери, чтобы насладиться и видом чтицы.
Если ему так повезёт, что вид окажется таким же приятным, как голос.

Ну или хотя бы не отталкивающим.
Ради такого голоса он способен пойти на большие скидки для облика.

При открытии дверей стал ещё чётче слышен и сам голос.
И стало совсем хорошо видно тонкую фигуру девушки.

Да, фигурка что надо. Высший класс.
Его устраивает.
Как у уже фигуристой, но пока ещё изящной старшеклассницы.

Вот только… это оказалась не пациентка и даже не чья-то мама.
Девушка была в халатике персонала.

Но это пустяк.
Спит же он с санитаркой Машей.

Сойдёт и медсестрёнка.
И если личико этой девушки такое же славное, как фигурка…

Гуров осёкся. Он заметил, что вообще-то ему знаком её голос.
Правда, совершенно не были знакомы такие интонации этого голоса.

Таких радостных интонаций он никогда у Маши (а это была она) не слышал.
И даже не подозревал, что она может так радоваться.

И такого веселья никогда за ней не наблюдал.
И даже не поверил бы, что она может так потешаться, если бы сам лично только что не слышал.

Его Маша полна сюрпризов, оказывается.
И сколько в ней ещё такого неизвестного для него?

И почему при нём и в той же школе она никогда ничего такого не проявляла?
А только тут при детях.

Может, потому, что другие не интересовались ею?
А детям все интересны, кто их развлекает.

И если бы он сейчас случайно не услышал её, то сколько ещё не знал бы об этой стороне её натуры?
А о скольких ещё не знает?

И что нужно, чтобы узнал?
Гуров чувствовал себя слегка обделённым и даже уязвлённым.

Столько с этой Машей спит.
А она до сих пор такая закрытая для него.

Или это из-за того, что он сам «не спрашивал»?
Как она ответила недавно на его вопрос, почему они раньше не разговаривали.
Гуров. Выговор
***

Заметив, что малыши повернули головки к дверям, Маша тоже обернулась.
Окончательно подтвердив его уверенность, что это она.

Ну разумеется. Это уже становится традицией.
Ещё одной.

Такой же стабильной, как и молчание.
Если не считать разговора при последней встрече.

Маша.
Снова всего лишь Маша, а не загадочная обладательница волшебного голоса.

Как в прошлый раз прекрасная незнакомка в парке оказалась Машей, так и в этот раз обладательница сладкого голоса оказалась всё той же Машей.

Кругом одна Маша.
Прямо-такие преследует его, оказываясь на месте самых интересных и желанных для него девушек.

Гуров чувствовал себя слегка раздосадованным.
Это даже дети заметили.
Судя по тому, что на их маленьких мордочках появилось настороженное выражение.

Мало ли чего можно ждать от сердитого дяди.
Ну да, для этих малявок он кажется большим дядей.
Как и ему в первом классе старшеклассники казались просто огромными.

— Как себя чувствуют пациенты? — спросил он первым делом, обращаясь ко всем разом.
Как можно мягче, чтобы немного сгладить впечатление от его сердитости.
Понимая, что эти этой малыши все взрослые в белых халатах — врачи, даже если они ещё студенты.

— Холосо, — хором ответили дети, большинству из которых не было и пяти лет.

— Это хорошо, что хорошо.

Он не знал, что сказать дальше.
С детьми он пока не слишком стремился общаться.

А вот с Машей пообщался бы.
Сделать выговор Маше здесь или отвести в другое место, чтобы не при детях?

Хотя… в укромном месте выговор рискует принять нестандарную форму.
Может, отложить выговор до дома?
Там будет возможность для нестандартных форм.

Вообще-то делать Маше выговор было не за что.
Он сам считал, что почитать детям - дело хорошее.

Тем более если после выполнения основной работы.
Да и подчинённой Гурова Маша не была.

Но из-за досады, вызванной совсем другими причинами, очень хотелось хоть к чему-то придраться.
И Гуров понимал, что он хочет именно придраться.

Он решил говорить при детях, но постараться говорить не очень сердито.
Потому что ему не терпелось выплеснуть раздражение.

Так что чем скорее тем лучше.
А в палате с детьми он по крайней мере не перейдёт от выговора к «наказанию».

— Мария Геориевна.

— Да, Павел Александрович?

— Других дел у вас нет?

— В данный момент нет.
Я всё сделала.
А новые пока не поручали.

— Ясно…
Но вам же не доплачивают за чтение детям?

— Нет.

— И вам не жалко сил на дела, за которые не платят?

— Если дело мне нравится, то я могу его делать, даже если мне не платят.

Гуров изумился этим словам.
Уж не намекает ли Маша на то, что она спит с ним, хоть он ей за это и не платит?

Нет, это конечно невозможно.
Но… всё равно она произнесла это с каким-то подтекстом.

Точно так же, как и читала только что.
Словно улавливая особый никому неизвестный подтекст.

И точно так же, как при чтении, она словно потешалась над чем-то.
И над чем же, интересно?

Хотя бы не над ним?
Не хватало ещё, чтобы она над ним смеялась.

А женщина, с которой он спит, тем более не должна над ним смеяться.
Иначе это просто… в общем, просто недопустимо.

— Я могу продолжать, Павел Александрович? — спросила Маша у него.

— Да! — хором закричали малыши, не понимая, что неприлично отвечать, если спрашивают не их, а другого человека.

— Продолжайте, — равнодушно и снисходительно разрешил он и повернулся обратно.

— Спасибо, Павел Александрович, — снова и непонятной интонацией ответила Маша.

Вроде как послушно. А в то же время… с издёвкой, что ли?
Да нет. Это ей всё же не свойственно.

Тогда… с насмешкой. Да, это точнее.
Но это же тоже неправильно.

Гуров вдруг передумал выходить и решил тоже послушать.
И решительно уселся на стул у дверей.
Гуров. Здесь и сейчас
А Маша стала читать дальше.
Гуров вник в текст.
Оказалось, что она читает «Царевну-лягушку».

И Гуров внезапно подумал, что она сама чем-то похожа на царевну-лягушку.
Тоже на первый взгляд какая-то… никакая, в общем.

А если присмотреться, то… то вполне ничего.
А если посмотреть ещё дольше, то уже не просто «ничего», а очень даже чего.

Настолько «чего», что он бежит к ней при каждом удобном случае.
И не очень удобном, — добавил он, вспомнив про то, как ушёл к неё на несколько часов в дождливый день.

Вот эти детишки сейчас ловят каждое её слово.
И их интересует только то, что добрая тётя Маша читает им сказку.
Даже не то, что она их подмывает и выносит за них горшочки.

Им невдомёк и дела нет до того, что кто-то другой может интересоваться Машей совсем в другом смысле.
Они не подозревают, что тётя Маша может быть полезна человеку чем-то ещё, кроме чтения и мытья горшков.

Гурову стало казаться, что он догадывается, над чем так потешается Маша.
Ивана-царевича подвело вожделение.

Сначала он не разглядел в лягушке прекрасную девушку, умницу и волшебницу.
А потом пересуетился, когда увидел, какая она на самом деле.

Своими руками устроил ей проблемы и им обоим разлуку.
А потом долго и трудно добивался её возвращения.

Хотя Гуров не считал, что это так уж весело.
Скорее драматично.

А ещё по мере продолжения чтения Гуров поймал себя на том, что вспоминает план этажа.
И думает, в какой закуток лучше всего пригласить Марию Георгиевну, чтобы… продолжить разговор не при детях.

А то ему скоро уже уходить домой, а Маша вернётся с работы только утром.
Когда он уже уйдёт на учёбу.

Точнее, должен уйти.
Но не пропускать же пары из-за Маши?

Или пропустить?
Что у него там за пары?
Точно, опять тот самый препод, к которому можно не ходить.

И всё равно долго даже до утра ждать.
Как он уснёт-то?
А если не уснёт и не выспится, то как утром будет себя чувствовать, когда вернётся с работы Маша?

А ему надо иметь много, много сил, а не засыпать из-за недосыпа. И недо…
К тому же Маша утром после работы сама будет уставшей.

Всё вело к тому, что надо сейчас до ухода «поговорить» с Машей.
Сейчас она дочитает — и он уведёт её поговорить.

Или не ждать, когда дочитает?
Где она там? А, скоро уже конец сказки.
Ладно, минуту можно и подождать.

Гуров подумал о том, что на этот раз они оба не помоются перед разговором. Не примут душ.
А он привык, чтобы Маша была после душа.

Если не сию минуту, то помывшись после работы.
А то тут все эти горшочки…

Но она же мыла руки после горшков?
Однозначно мыла.
Значит, можно и без душа.

Да когда же она уже дочитает-то?
О, так она уже другую сказку читает!
А он и не заметил, когда она закончила предыдущую.

— Дети, — громко сказал он и заметил, что в горле «першит».
— Дети, — повторил он нормальным голосом, — а давайте я загадаю вам загадку.
Кто разгадает — тому аскорбинка с глюкозой.
А пока вы думаете — я на минутку уведу Марию Георгиевну.

— А куда?

— Какая разница, если на минутку?

— А потом она велнётся?

— Ну я же сказал, что на минутку уведу. Значит, вернётся.

— А какая загадка?

— А вот приду — и загадаю.

— А о чём тогда пока думать?

— А вот угадайте, какую загадку я вам загадаю.

— А как?

— Хоть как. Мария Георгиевна, вы идёте?

— Иду, — немного растерянно ответила Маша, словно заподозрила, что он собрался делать, но при этом сомневается в свой догадке. — Дети, я скоро приду.

— И плоситаес дальсэ?

— Прочитаю.
А вы пока посмотрите картинки, ладно?

— Мария Георгиевна, сколько вас ждать?

— Иду.

***

— Я вас слушаю, — тоном послушной ученицы обратилась к нему Маша.

— Где тут место, в котором можно закрыться?

-… Служебный туалет?

— Не подходит.

— А для чего закрыться?

— Маша, думай быстрее или просто воспользуюсь первым попавшимся местом.
Да хоть тем же туалетом.

Ты же дочиста драешь туалеты?
Я знаю, что после твоих стараний они стерильные.

Маша уставилась на него, словно впервые видела.
А потом снова сработал возникший у неё (сформированный им, если говорить точнее) условный рефлекс.
И она быстро отвела взгляд.

Но явно поняла, зачем он требовал найти место.

— Может, лучше не здесь? — тихо прошептала она.

— Лучше здесь и сейчас.

— Здесь нельзя, — с тревогой настаивала Маша.

— Я быстро. Обещаю.

— Я… тут негде полностью помыться.

— Это и не обязательно.
Мы ничего не будет трогать. Руками.
Тепло же. Достаточно поднять подол, и…

— Хорошо, — ещё тише сдалась Маша. — Идём.
Гуров. После уединения
Скоро Гуров вернул Машу детям.
Как и обещал.
Ну, может чуть позднее, чем скоро.

И почему-то испытывал особое удовлетворение, слыша, что после их разговора наедине голос Маши звучит совсем не так, как до этого.

Уже не так сильно и ярко, как до этого.
А снова растревоженно.

А он ведь раньше никогда и не слышал, как вообще звучит её голос после «этого».
Так же, как сейчас, или иначе.
Надо будет потом выяснить.

Сейчас голос звучал по-особому.
Ясно было, что с обладательницей голоса случилось что-то такое, что сильно её разволновало.

Что выбило её из колеи. Вывело из равновесия.
В которую она пока не вернулась.

Это секс вывел её из равновесия?
Уж не был ли он слишком энергичен?

В её голосе была причудливая смесь разных чувств.
Главным из которых было изумление.

Что же могло так изумить её?
Секс с ним для неё вроде бы не в новинку.
Тогда в чём дело?

Иногда она прекращала читать.
Словно забывала.

Пока дети не просили её читать дальше.
Тогда она возвращалась к чтению.

Но думала явно о чём-то другом.
Не о читаемом и даже не о детях.

Так-то лучше, — подумал Гуров. — Чем потешаться над Иваном-царевичем.

И ещё больше он был доволен тем, что наполнил Машино лоно спермой.
Если уж она уделяет время другим, то пусть при этом хотя бы держит его сперму в себе.

***

Он подумал, что впереди ещё вечер и целая ночь Машиного дежурства.
И что ночью детишки будут крепко спать.
И что дежурные медсёстры тоже могут уснуть.

И только Маша должна будет караулить — не захочет ли кто-то из малышей на горшок.
Или не сделает свои дела прямо в кровати.

Тогда ей нужно будет переодеть, помыть ребёнка, помыть горшок и поменять постельное бельё.

Но будут же у неё свободные минутки?
И необязательно ведь все эти минутки уделять чтению?

Можно и ему уделить немного.
Тем более что все вокруг будут спать.

Соблазн остаться на всю ночь был велик.
Но чем он объяснил бы свою задержку на ночь остальным?

Персоналу, родителям.
Многие могли бы подумать, что он остался из-за Маши.
Так как в другие ночи он не остаётся.

А он и так сегодня уже задержался на пару часов сверх нужного.
Одногруппники давно дома.

Нет, нельзя было её так подводить.
Да и ночью её лучше не отвлекать во время дежурства.

А то кто-то из детишек, не дождавшись немедленно подскочившей санитарки, может и разреветься от страха и огорчения.

Лучше дома дождаться Машу.
И с утра спокойно без суеты в её квартире пользовать весь день.

А то и вечер, раз уж родители одобрили его «занятия» с Машей.
А пока ему хватит и только что полученного.

Ну не то чтобы хватит.
Но должно помочь уйти отсюда.

И Гуров заставил себя повернуть к выходу.
И снимая на ходу халат, слушал, как затихает в отдалении нежный и чем-то взволнованный Машин голос.
Гуров. После дежурства
Ночью Гуров снова долго не мог уснуть.
И сам себе удивлялся. Своему недавнему выпаду.

Потащить Машу в укрытие прямо на работе — это перебор.
Что на него нашло?

Ну ладно ещё он дома не знает меры.
Но так дома все условия.
А там…

Он не мог не понимать, что приступ его желания как-то связан с его впечатлением от её голоса.
Именно это его завело.

Но непонятно было — почему.
Что такого было в её чтении?

Ну подумаешь голос оказался приятнее, чем он думал.
Что оказалось, что голос может звучать сильно и радостно.

Можно даже понять появление желание из-за этого.
Но ведь не такого, чтобы уговорить Машу на секс прямо на работе?

Гуров чувствовал, что ответ где-то рядом, совсем на поверхности.
Но при этом ему никак не удавалось поймать его.

Но из-за прилива вдохновения в больнице Гурову теперь казался крайне сексуальным простой халатик Маши.

Гурова что-то смущало в том, как Маша говорила с ним самим.
Ладно дети.
С ними она могла говорить уверенно.

Но с ним она никогда не говорила так, как в больнице.
А сегодня она совсем не стеснялась.
Даже когда поняла, что он предлагает секс.

Это из-за того, что они накануне уже поговорили один раз?
Или дело не в этом?
Может, на неё так хорошо повлиял регулярный, приятный и человечный секс?

Но что-то Гурову подсказывало, что дело не в этом.
Что Маша и раньше была такой.

Просто он не знал об этом.
Поскольку никогда не знал её близко.

И ему оставалось только удивляться тому, как сильно мнение о человеке может отличаться от того, каким человек является на самом деле.

Каким его видят и знают те, кто знает близко.
С кем он раскрывается.

Если бы он сам сегодня не слышал этот другой Машин голос, то никогда бы не поверил, что это её голос.

Он начал понимать, что отзывы отца о Маше совершенно не преувеличение.
По его словам, «Машенька — само обаяние».
Теперь Гуров мог представить, что это правда.

***

Утром он проспал.
Впрочем, как и планировал.

На что ему лекции, на которых ничего не понятно, если всё может объяснить Маша и рекомендованный ею учебник?

Тем более что скоро должна прийти с дежурства Маша.
Или уже пришла?

Гуров наспех собрался и юркнул в её квартиру.
Её ещё не было.

И он сам не заметил, как снова уснул уже у неё.
Сказалось ночное недосыпание.

Разбудили его звуки воды.
Означавшие, что Маша вернулась и скоро выйдет чистенькая и подготовленная к сексу.

Но Гуров не был бы Гуровым, если бы не решил поспособствовать явлению.
Разумеется он тоже зашёл в ванную.

Разве можно было упустить лишний шанс полюбоваться своей красавицей?
Да ещё и такой долгожданной.
Да и ещё в воде.

Он не стал сбивать Машу с толку, вмешиваясь в процесс мытья.
Но скоро отметил, что движения у неё, как у не выспавшегося человека.
Каким она и была сейчас.

И какой от неё толк в сексе в таком состоянии?
Гуров решил взять дело в свои руки.
Быстро сам домыл Машу и уложил в постель.

И не прошло минуты, как он увидел, что она отключилась.
Стало ясно, что придётся ждать, когда она выспится.

Хотя дождаться стоило.
Гурову нужна была не вялая от усталости Маша, а с отдохнувшими нервами.
Отзывчивыми на тончайшие нюансы ласк.

Он тоже прилёг рядом.
Но сон не шёл, и он отправился искать себе занятие, которое отвлекло бы его от желания что-нибудь делать даже со спящей Машей.

А то его так и подмывало что-нибудь гладить, лизать или сосать.
Но он боялся, что это не даст Маше выспаться.

В ванной он увидел знакомый халат в тазике.
Вероятно, Маша принесла его с работы постирать.
Хотя он выглядел и так чистым.

У Гурова появилась хорошая идея.
Пока Маша спит — халат уже высохнет.

А халат ему пригодится сегодня.
Так как вчера он много чего хотел, но не успевал сделать с Машей именно в халатике.

Потому что именно в нём она была, когда так возбудила его своим голосом.
И теперь вид халатика отменно его мобилизует.

Так что Гуров сам постирал халат.
Затем освежился под душем.
Затем проверил, не выспалась ли случайно Маша.

А затем дошёл до кухни, и увидел на столе интересный экспонат.
Книгу. Прочитав название, он понял, что это тот самый учебник, про который говорила Маша.
Судя по печати, библиотечный.

Получалось, что Маша заходила после работы в библиотеку.
Пока он тут не мог дождаться, когда она вернётся и одарит его новой порцией секса, она тратила время на визит в библиотеку.

Делать было нечего. Раз пары прогулял — надо было навёрстывать по учебнику.
В своё время он держал его в руках, как и все книги из Машиного формуляра.

Но не вчитывался, так как учебник не был из числа магистральных.
А оказалось, что стоило.

Скоро Гуров понял, что Маша была права.
Этот учебник в самом деле был довольно доступным.
И он довольно быстро разобрался во всём, что было ему непонятно.

А самое приятное — что и к скорому экзамену он теперь сможет приготовиться быстро и легко.
И не просто вызубрив конспекты лекций без понимания, а в самом деле всё понимая.

В отличие от многих, Гуров очень не любил просто тупо повторять слова конспектов, если совсем не понимал смысла.
А когда понимал — мог отлично сам выразить мысли своими словами.
Гуров. Халат и сказка
— Спасибо за халат, — услышал он Машу.

— Не за что. Ты выспалась?

— Пока хватит.

Гуров посчитал, что такой ответ даёт ему право сделать долгожданное.
И без промедления взялся за его реализацию.

***

— Когда халат высохнет — одень его, — попросил Гуров, держа руку на животе Маши, чтобы чувствовать остатки её трепета.

— Зачем?

— Просто мне не хватило, — прямо признался Гуров. — Вчера.
Было очень мало времени. Я не насытился.
Хочу наверстать.

— А халат-то зачем?

— Я хочу, чтобы ты была при этом в халате.
Это поможет мне думать, что я делаю то, что очень хотел, но не успевал, вчера.

— … Застёгивать надо?

— Да. Хотя лучше нет.
Чтобы не оторвать нечаянно пуговицы. Просто запахнИ.

***

Маша встала, чтобы погладить и досушить глажкой халат.

— Почитай мне сказку, — попросил Гуров, когда она одела халат.

— … У меня нет сказок.

— Тогда расскажи то, что читала вчера детям.

Маша начала рассказывать.
Но так, что через несколько минут внимательно слушавший Гуров остановил её.

— Куда ты дела Машу?

-?

— Маша не так читала.

— … Я пока не могу так же, как вчера.

— Почему?

— Не знаю.

— Почему детям ты можешь читать так, как вчера, а мне нет?

— Не знаю.
Ты прочитал в учебнике то, что хотел понять?

— Да. Там всё понятно.
Почти.

— А что непонятно?

— 19-й параграф.

— Объяснить?

— Да. Но с одним условием.

— Каким?

— Сними халат.

— …

— У тебя же нет шпаргалок в халате?

— Хорошо…

Маша сняла так и не понадобившийся халат и собралась объяснять запрошенный параграф без одежды.

— Только не обращай внимания на мои действия.
Продолжай рассказывать. Не останавливайся.

Гуров не стал говорить, что смысл этой затеи в том, что он жаждет услышат, как будет меняться голос Маши при ласках.
И особенно при оргазме.
Гуров. По следам
Гуров думал, что Маша не ахти как будет объяснять в том виде, в каком оказалась по его просьбе.
Он ожидал, что она будет смущаться и мямлить из-за этого.

Но она умудрилась в самом деле не обращать на это внимание.
И так быстро и понятно всё объяснила, что Гуров успел всё понять до того, как утратил способность воспринимать объяснения из-за растущего возбуждения.

Он мельком отметил про себя, что Маша вообще-то молодец, раз не только сама понимает непонятный ему параграф, но и так быстро и понятно смогла объяснить его ему.

Но вслух попросил объяснить ещё раз.
Так как ему было нужно, чтобы Маша в голом виде произносила разные умные вещи.
Это возбуждало.

А ещё больше его возбуждало, как она невольно отвлекалась и замолкала, когда он трогал и ласкал её.
Но он сразу просил её:
«Ты продолжай, я внимательно слушаю».

И Маша продолжала, пока снова не отвлекалась.
Гуров слушал, как дрожит и срывается её голос из-за его ласк.

Как всё дольше становятся паузы, во время которых она старается сосредоточиться и продолжать последовательное повествование.

И не стал просить её продолжать, только когда начал входить.

***

— Самое хорошее объяснение в моей жизни, — сообщил Гуров потом.

— А ты понял что-нибудь?

— Всё.

— Странно.

— Ты так понятно объясняешь, что я всё понял ещё при первом объяснении.

— Тогда зачем попросил повторить?

— Чтобы послушать, как ты будешь объяснять во время ласк.

— Зачем?

— Это интересно.

Маша вздохнула.

— Я хочу, чтобы ты снова одела халат.

— Одену.

— Я хочу вернуться к незаконченной игре, от которой отвлёкся.
Только не одевай плавки.
И распусти волосы.

***

Когда возник новый прилив желания, Гуров наклонил Машу и откинул подол халата на спину.

Ему очень хотелось сделать именно так там в подсобке.
Но там было так тесно, что пришлось ограничиться сидящим положением.

Хотя он всё равно кончил почти сразу, как только посадил Машу на член.
И на этом ему пришлось отпустить её, так как некогда было дожидаться, когда у него снова встанет.

Не было даже лишней минутки для этого.
Так что Маша в тот раз наверняка осталась неудовлетворённой.
И теперь Гуров непрочь был компенсировать ей это.

Вид Маши в таком положении казался ему очень милым.
Как и в других положениях.

— Вот так нужно было сделать вчера, — прошептал он, проводя рукой от талии вниз вдоль бедра.
Затем другого. Затем по ягодицам.

Бёдра уже волнующе дрожали, вздрагивая при очередных прикосновениях.
Гурова радовало, что Маша тоже ощущает предвкушение близости.

Потрогав промежность, он решил, что можно уже войти.
А потом уже в соединённом виде добавить смазки, простимулировав секрецию дополнительных порций.

И, раскрыв складки половых губ, двинулся во влагалище.
Смазки при этом действительно добавилось.

Но Маша стала так сильно дрожать, что едва держалась на сгибающихся ногах.
Гурову пришлось придержать её бёдра и выйти.

Чтобы обеспечить ей более удобную позу.
На четвереньках на краю дивана.

После этого он снова вошёл в девушку.
Чтобы добавить смазки, щедро погладил всё, до чего смог дотянуться.
Пока не почувствовал, что стало достаточно скользко.

И, закрыв глаза, представил, что он всё же делает то, что нельзя было сделать вчера в подсобке.
Сразу после открытия для себя голоса Маши.

На этот раз без спешки.
Замечая малейшие детали, впитывая все ощущения.
И надеясь, что Маша на этот раз не останется без своей порции удовольствия.
Гуров. Беспокойство о спокойствии
Скоро Гуров заметил, что в их разговорах с Машей есть важная особенность.
Она заключалась в том, что эти разговоры имели место тогда, когда он их начинал.
В том, что Маша только отвечала на вопросы.

Сама Маша почти никогда ни о чём не заговаривала.
Из-за чего иногда возникало ощущение, что они по-прежнему не разговаривают.

А на работе Маша говорила столько, сколько нужно.
И с другими, и даже с ним.

Из-за этого сочетания молчаливости Маши с её же разговорчивостью иногда Гурову казалось, что есть две Маши. Причём очень разных.

На работе Машу иногда «прикрепляли» помогать лично ему.
Точнее, работать в «его» палатах с его подопечными.

Узнав об этом в первый раз, он неожиданно для себя подумал было:
«Ага, вот ты и попалась.
Посмотрим как ты будешь молчать или говорить через не хочу и не могу».

Но, вопреки его предположению, что она будет стесняться обращаться к нему сама, она общалась столько, сколько было нужно.

Непринуждённо и спокойно.
И так, что никто не подумал бы, что эта девушка с ним спит и отводит глаза, встречаясь с ним взглядом у себя дома.

А вот на работе она их не отводила.
И смотрела на него, как на постороннего.
Вежливо и почтительно, но не более того.

Гурова это слегка задевало и беспокоило.
Его сбивало с толку то, что Маша проявляла такой самоконтроль.
В тотальности её самоконтроля было что-то непонятное ему.

И он был не прочь хоть немного раскачать это самообладание.
Но пока не представлял, как.

А Маша тем временем говорила так непринужденно, что ему всё чаще казалось, что на работе просто какой-то другой человек.

Не могла его соседка Маша, стеснительная и застенчивая, так ровно и легко говорить с ним — со своим любовником.
Тем более при ей манерах во время секса, когда она была само волнение.

Гуров не мог понять — то ли Маша такая сильная.
То ли её просто не требуется усилий, чтобы сохранять самообладание.

Ощущение, что Маша на работе — это не его Маша, иногда было таким навязчивым, что у него возникал импульс как-то выяснить, его это Маша или всё-таки не его.

И даже если это его Маша, то получить какое-то подтверждение, что она всё ещё принадлежит ему.
Что её самоконтроль не означает, что он ей не нужен.

Дома-то он всё это получал.
Но при виде спокойной Маши на работе снова начинал сомневаться.
Да так, что ему нередко хотелось овладеть её прямо там.
Найти укромный уголок и овладеть.

Но он старался не делать этого, решив ещё после первого случая не повторять свой подвиг.
Откладывая это до возвращения домой.

А уже дома выпускал пар, накопленный на работе.
Единственное исключение из этого правила (сдерживаться на работе) он сделал, когда снова услышал, как Маша читает детям.

Вообще-то обычно он уходил «от греха подальше», как только видел, что Маша сейчас будет читать по просьбе детей.
Несмотря на своё желание послушать её — ведь ему нравилось, как Маша читает именно детям.

Как-то вдохновлённо.
Наверное, дети её вдохновляли.
Или желание порадовать их.

Но когда он услышал, как она начала читать, то подумал, что в этот раз можно и не уходить — Маша читала каким-то тусклым голосом.

Возможно, из-за того, что не выспалась.
Гуров ощутил чувство вины из-за этого предположения.
Зная, что это он не дал ей выспаться.

Пока он думал о своей вине, ситуация неожиданно изменилась.
Голос набрал силу, интонации стали живее.

И Гуров понял, что ему лучше уйти.
Но было поздно.

Ему уже так захотелось обладания обладательницей этого голоса, что он решил уступить своему желанию.

И снова утащил Машу в подсобку.
Правда, в этот раз кое-что получилось не так, как в прошлый раз.

Тогда Маша после подсобки являла собой образец растревоженного человека.
А в этот раз…

Гуров нарочно послушал, как она будет читать после подсобки.
Чтобы ощутить удовлетворение взволнованности Маши.

И оказалось, что на этот раз она читает совершенно спокойно.
Как и до неё. Словно и не отлучалась.

Это его немного обескуражило.
Слишком уж быстро Маша освоилась.

А чем другим её растревожить — он пока не придумал.
Точнее, придумывал-то он много чего.

Вот только всё это волновало Машу не так уж сильно, как он хотел бы.
Она всё принимала всё с тем же спокойствием полноводной равнинной реки.
Гуров. Прогрессия
Вообще он стал замечать за собой странные вещи.

Например, увидев однажды идущую впереди Машу под зонтом (ну хоть на этот раз она была с зонтом), он почему-то очень обрадовался.

И не только тому, что она под зонтом.
Но и тому, что она совсем рядом.

В смысле — просто рядом.
Не в том смысле, что её близкое присутствие может перейти и в близость.

И он шёл в отдалении за ней, чувствуя, что счастлив уже тем, что Маша рядом.
И тем, что они в одном месте в одно время, в одинаковом положении и состоянии.

Находя особую прелесть даже в том, что он не подходит ближе.
И в том, что она не знает о том, что он идёт следом и радуется этому.

***

Поймав себя в очередной раз на ощущении уюта не дома, он вскоре случайно заметил, что в том же автобусе есть Маша.
Потом это повторилось ещё раз.

С тех пор он стал нарочно проверять — не окажется ли поблизости Маша, когда ему особо хорошо.
Маша оказывалась.

Он растерялся и не знал, как относиться к этому.
Хорошо это или плохо, что он так реагирует на Машино присутствие, даже когда не знает о нём.

С одной стороны, вроде бы много плюсов.
А с другой… Гурова немного беспокоило — уж не говорит ли всё это о том, что у него возникает зависимость от Маши?

Это ему было ни к чему.
Никаких зависимостей.

И даже от Маши.
Или тем более от Маши.

Он было решил, что перестраховывается.
Вряд ли ему грозит прямо-таки зависимость.
И успокоился.

Но время от времени встречал другие тревожные признаки.
Например, когда Маша не могла знать, что он её видит, он увидел её улыбку.

И ему показалось, что это одна из самых приятных улыбок, какие он когда-либо видел.
И более того…

Даже сравнимая с улыбкой Алисы.
Хоть это и невозможно.

Нет, конечно улыбка Алисы была бесподобна.
И всё же… хоть и очень отдалённое, но сходство улыбки Маши с улыбкой Алисы можно было заметить.

Адресована эта улыбка была, разумеется, её подопечным.
Ну и то ладно, что не молодым людям.

С детьми Маша вообще в общем-то преображалась.
И была мало похожа на себя.

Она и не сюсюкала с ними, но так откровенно излучала приязнь к ним и заботу, что возникало какое-то поле любви.
И сама она казалась при этом какой-то ну очень уж приятной и… красивой, что ли.
Уже не просто физической красотой.

Гуров не раз отмечал, что этим детям очень повезло, что с ними нянчится именно Маша.
Хоть и только в свои дежурства.

Дети получали не просто уход, а самое пристальное и доброжелательное внимание и участие, какие только можно пожелать.

Ко взрослым Маша была так же внимательна, хоть и не так открыта перед ними, как перед детьми.
И Гуров снова думал, что им повезло, что им помогает именно Маша.

Людям в беспомощном состоянии очень важно, чтобы ту деликатную помощь, которую оказывают санитарки, оказывали максимально тактично.
Маша была воплощением такта.

А ведь всё это — за далеко не большую зарплату.
А можно даже сказать, что за символическую.

За которую многие бы даже не встали с места.
Не то что тщательно выполняли бы все должностные обязанности и при этом ещё с таким старанием и… любовью.

Гуров начал подозревать, что Машино поведение на работе объясняется тем, что она просто любит людей.
И конкретных встречных, и в общем.

Ничем другим её старания и растрату душевных сил было просто невозможно объяснить.

Это в общем-то вызывало уважение.
И это же заставляло его мириться с её убогими «нарядами» и примитивизмом обстановки в квартире.
Как и безукоризненная чистота того и другого, разумеется.

Он понимал, что при зарплате санитарки копить на новые вещи нужно буквально годами, да и то отказавшись от питания почти полностью.
То есть обновление вещей почти невозможно.

Он не знал, что многие вещи Маше достаются просто по наследству от старшей родственницы, если не подошли той или она из них «выросла».
Гуров. Знание по подобию
Вообще-то Гуров отдавал себе отчёт, что почти ничего не знает о Маше, кроме того, что она не отказывается с ним спать и что и ей хорошо с ним.

Он давно знал, что каждый человек — отдельная вселенная.
И что по большому счёту каждый человек остаётся совершенно неизвестным для всех остальных людей и в этом смысле одинок.

Даже если кто-то активно им интересуется и много о нём знает.
И даже если прожил рядом всю жизнь.

Просто потому, что никому не дано знать нюансы мироощущения, реакций человека на разные явления.
Никому не надо знать, каким мелочам он уделяет внимание.

На что смотрит, а что игнорирует.
Какая картинка мира в него возникает в результате.
И как он ощущает эту картинку, какие чувства она у него вызывает.

И самое главное — потому что многие вещи просто невозможно рассказать и передать, даже если кто-то захочет их знать.

Исключения случаются только тогда, когда встречаются два человека, которые похоже ощущают и воспринимают мир.

Тогда им кажется, что они знают друг друга.
Или в самом деле знают.

Но не потому, что изучали друг друга (изучение тут мало помочь может), а потому что они одинаковые.
Или очень похожие.

Если человек знает себя и знает, что другой такой же — он знает и другого.

***

Гуров хорошо понимал, что он и Машу почти не знает при всей её «изученности» в постели.
И не знал бы, даже если бы она днями трещала, рассказывая ему о себе и делясь впечатлениями.
И тем более не узнает, поскольку она не делится.

Иногда ему хотелось узнать, о чём она думает, что любит.
Что её тревожит, о чём она мечтает.
Какое у неё мнение по ряду вопросов, как она относится к ряду явлений.

Но её душевная закрытость не располагала к расспросам, тем более что он пока и сам не слишком-то стремился знать о Маше больше.

При этом он часто ловил себя на ощущении, что Маша чуть ли не единственный человек (из знакомых ему до сих пор по крайней мере), который мог бы хорошо знать его самого.

Несмотря на то, что это почти невозможно.
Но благодаря тому самому правилу, по которому человек знает того, кто похож с ним.

Маша конечно не была похожа на него во всём.
Скорее наоборот.

Но в чём-то важном — была похожа или даже одинакова с ним.
Он подмечал это в разных мелочах.

Даже её закрытость напоминала ему его самого.
Он тоже был достаточно закрытым человеком для большинства.

Несмотря на «компанейскость», многое он держал при себе и не открывал другим хотя бы потому, что это никому не было интересно или даже показалось бы скучным и неформатным.

Он не хотел, чтобы о нём всё знали многие.
Но был совсем не против, чтобы его хорошо знал кто-то один.

Желательно расположенный к нему.
И ещё желательнее — если бы этот кто-то не только хорошо знал его, но и любил.
Причём именно таким, каким он является на самом деле.

В Маше совпадали оба условия — она его наверняка любила и скорее всего знала именно этим знанием.

Каким-то интуитивным знанием.
По принципу «подобные знают друг друга по определению и изначально».

И любила той любовью, когда человек не только на секс соглашается.
А ценит человека в целом.
И готов заботиться о другом, независимо от того, занимается ли с ним сексом.
Гуров. Той же породы
В первый раз он заметил, что Маша той же породы, что и он, когда увидел, как она ловит капли дождя на лице.
В тот раз, когда он не узнал её в парке.
А она не знала, что он видит её.

Его тогда что-то зацепило в её самоощущении, состоянии.
Он поначалу не понял, что именно.

А зацепило-то как раз то, что её состояние напомнило ему его собственное.
Он ведь точно так же любил делать.

Хотя это не главное.
Так многие любят делать.

Но вот выражение её лица, выражаемое им внутреннее состояние очень уж напомнило ему его собственное.
Он только потом это понял.

Это было как озарение.
Он понял, что в Маше ему нравятся собственные черты.

Хотя до того момента он ещё сам не знал, что у него тоже есть эти черты.
А через Машу заметил, что есть.

***

Продолжая лепить в воображении образ своего идеала, он всё чаще замечал, что образ обрастает Машиными качествами.

Что он ищет Машины черты.
Сначала он хотел, чтобы у идеала были Машины качества в сексе.
Но затем постепенно стали добавляться другие.

И вот в итоге он уже хочет, чтобы его будущая пассия даже смотрела, как Маша.
Чтобы говорила, как Маша.
Чтобы улыбалась, как Маша.

Чтобы походка у нее была, как у Маши.
И чтобы она даже выглядела, как Маша.

Возникал закономерный вопрос — а не проще ли ему просто остановить свой выбор на самой Маше.
Но Гурову казалось, что не проще.

Почему — он пока не знал.
Просто так чувствовал.

При всех признанный им достоинствах Маша не казалась ему его «партией».
И потребности в ней у него пока не было.
Настоящей потребности.

И всё же симптом был достаточно тревожный.
Его отношение к Маше уже напоминало увлечённость.

Гуров старался понять, как это случилось.
Когда и почему.

Он подозревал, что это связано с тем, что он долго спал с ней.
И сам себя спрашивал — «ну что, дотрахался?»

И добавлял —
«с кем поведешься — от того и наберёшься» и
«скажи мне, кого ты трахаешь — и я скажу тебе, кто ты».

Хотя тут же осекался.
Всё же слово «трахался» отдавало сильным диссонансом и фальшью.
Оно не казалось подходящим.

А какое подходящее — Гуров не знал.
Может просто нет такого слова.
Гуров. Игры
Близилось время экзаменов.

Гурову так понравилось, как объясняет Маша, что он решил сэкономить время благодаря её объяснениям.
В самом деле — зачем самому читать даже понятный учебник, если можно всё понять ещё быстрее из Машиных объяснений?
А уже потом можно и в учебнике ещё раз прочитать.

Тем более что сэкономленное время можно потратить с большой пользой и ещё большим удовольствием.

Маша, разумеется, согласилась объяснять.
Никаких «сам прочитай — я же и так принесла тебе учебник».

И даже согласилась объяснять без одежды и на коленях у Гурова.
И от чего бы ей не согласиться, если он переходил к ласкам, едва поняв суть объяснений.

Потом, правда, просил повторить объяснения.
«Лучше бы ты нам читала этот предмет, чем наш препод, » — говорил он Маше.

Гуров думал, что после таких занятий этот предмет будет накрепко ассоциироваться у него с сексом с Машей.
И что на экзамене он будет думать не только о билете, но и вспоминать, в какой именно позе и как он ласкал Машу, когда она объясняла ему темы билета.

Он перепробовал варианты занятий, во время которых назначал Маше разные роли.
Уже открыто, с её ведома.
Чтобы она хоть немного подыгрывала ему.

Маша переиграла роли одногруппницы, старшекурсницы, репетиторши, преподавательницы.
В ролях этих персонажей она помогала ему готовиться.

В некоторых вариациях в итоге оказывалось, что он прекрасно понимает предмет и сам.
А о помощи попросил только для того, чтобы оказаться с девушкой наедине и сделать её женщиной.

В других вариациях оказывалось, что он не может сосредоточиться, потому что ужасно хочет девушку.
И начинал воспринимать её объяснения, только после того как она согласилась заниматься с ним сексом.
Тогда он сразу начала радовать её своими успехами.
Но потом снова оказывалось, что он просто притворялся не понимающим, чтобы добиться секса.

И так далее.
Гуров надеялся на хотя бы достаточное подыгрывание со стороны Маши.
Лишь бы не мешала ему самому фантазировать и возбуждаться.

Но его ждал очередной сюрприз.
Маша оказалась неплохой актрисой.

И подыгрывала вполне сносно.
Так, что ему оставалось только снимать сливки с их игр.

А постепенно стала так прибавлять, что Гуров искренне изумлялся.
Она сама стала импровизировать в их играх.

Понемногу. Но в итоге оказалась такой партнёршей по чисто ролевым играм на этапе предсекса, о какой Гуров даже не мечтал.

Его прежние партнёрши если и играли, то предпочитали роли принцесс разного рода.
В которых он влюбляется с первого взгляда так, что готов на всё ради одного взгляда.

А роли реальных людей их не очень прельщали и они не знали, что в них играть.
Да и в роли принцесс они ничего особого не придумывали.

Предпочитая играть просто как бы некое совершенство, которое все хотят по определению.
Не давая себе труда как-то расшевелить его фантазию собственными идеями и придумками.
Хотя на этапе увлечения Гуров был счастлив и этим.

А Маша умудрялась находить какие-то пикантные нюансы ситуаций.
Так неожиданно отвечать или делать и так поворачивать развитие событий в импровизированных спектаклях, что Гуров возбуждался до предела.

Вот уж действительно, — с невольным восхищением думал Гуров, — в тихом омуте кто только не водится!

При всей пикантности Машиных идей в них однако не было чего-то неприемлемого.
Гуров отмечал, что в них нет безвкусицы или грубости.
Их прелесть была в тонких нюансах, в неожиданных ракурсах.

Теперь Гуров жалел, что так долго не пробовал играть с Машей.
Ограничиваясь просто сексом.

Да и то начал почти случайно.
Столько времени потерял!

Но зато теперь он старался наверстать.
Увидев, что Маше так хорошо даются роли, он стал придумывать новые роли и ситуации.

И без того удовлетворительный секс стал настоящим праздником.
Гуров перебирал всевозможные ситуации, в которых он или она могли бы сделать признание в любви или просто невольно проговаривались.
И ещё больше внимания уделял вариантам перехода персонажей в постель.

Иногда он думал — не предложить ли игру, в которой он и она — соседи, и она с детства его любит, но не решается признаться.
Но сам не решался предложить такое.
Боясь, что после такого предложения у Маши может исчезнуть всё настроение играть, если такая игра окажется слишком близка к реальности.

Не давались Маше роли, в которых он предлагал ей быть жестокой динамщицей или соблазнительницей, которая мучает влюблённого. Или ещё как-то фрустрировать его.
Она просто не знала, что ей с ними делать и куда применить фантазию.
Приходилось искать другие варианты.

Но зато в других она радовала его своими находчивостью, вкусом и изобретательностью.

Ещё одним спектром игр, в которых Маша оказалась не особо применимой, оказались игры, где она должна была быть объектом принуждения.

Эти игры тоже не вызывали у неё энтузиазма.
Вдобавок она словно не совсем понимала, чего он от неё хочет.

— В этом сюжете ты должна вести себя так, словно не хочешь контакта, — настаивал он. — А у тебя всё равно получается так, словно ты всю жизнь мечтала раздвинуть перед моим персонажем ноги. Ну то есть не ты, а твоя героиня.

Маша послушно кивала с видом очень сожалеющей о своей непонятливости ученицы.
А потом всё равно делала не так, как он хотел.

Вместо сопротивления или хотя бы молчаливого протеста или нежелания она проявляла даже в играх очаровательную готовность и предвкушение.

Даже под маской протеста.
Которая была очень уж прозрачной.
Ну не удавалось ей изобразить настоящий протест.

Да и хотел ли он на самом деле игр в секс с оттенком принуждения?
Он всё меньше был уверен в том, что хотел бы.

Ну да, он был не прочь хотя бы во время игр потешиться оттенками секса по принуждению.
При том, что в реальной жизни эти оттенки его не привлекали совершенно.

Он не испытывал ни малейшего энтузиазма от мысли о даже прелюдии с девушкой, которая его не хочет или тем более боится его.

Но во время игр — это же совсем другое дело.
Здесь можно было бы что-то и позволить себе, притворяясь, когда оба знают, что это только игра.

Кто его знает, почему ему этого хочется.
Может, отголоски той дремучей древности, когда самец предков людей запросто мог взять самку просто по своей потребности.
Совершенно не интересуясь тем, хочет ли этого она, не возражает ли она.

Если конечно были вообще такие времена.
Может и не было.

Никто не знает, как было на самом деле, одни домыслы.
Другое дело, что достоверно известно о том, как бывает уже в настоящем…

Но раз уж Маше не удавалось изображать протест — может, ну его, это протест?
Зато то, что у неё получается вместо достоверного протеста, само по себе возбуждающе.
Да ещё и как-то… умилительно получается.

Вместо страха перед несанкционированным проникновением — скорее желание проникновения.
А если и страх, то скорее перед тем, что проникновения вдруг не случится.

В итоге Гуров махнул рукой на Машины локальные неуспехи - на неспособность изображать протест против домогательств его персонажа.

И отдался играм в то, что у неё получалось.
Искренне наслаждаясь их разнообразием, затейливостью и возбуждающим потенциалом.
Гуров. Гени(т)альная идея
Однажды его посетила гениальная, как ему показалось, идея.
Он вскочил, несмотря на то, что была глубокая ночь, и стал записывать свою фантазию, не зная, как дотерпит до встречи с Машей.

— Сегодня будешь читать это, — заявил он при встрече, подавая ей исписанные листы.

Маша взяла их и стала читать.
После первых строк подняла на него взгляд.
На секунду, как обычно.

— Вслух читай. А я буду делать то, что там написано и что ты озвучишь.
И слушать, как дрожит и прерывается от возбуждения твой голос

— Хорошо…
«Ты встаёшь у меня за спиной и кладёшь руки на живот.
Затем запускаешь их под майку»…

— Дальше.

— «Гладишь руками мою кожу»…

— Продолжай.

— «Трёшь пальцами те места бюстгалтера, под которым соски»…

— Не останавливайся.

— «Начинаешь лизать шею»…

— Не заставляй меня постоянно напоминать о продолжении.

— «Снимаешь майку и кладёшь ладони на грудь… »
Мягко массируешь грудь.
Нежно сжимаешь соски.
А я при этом чувствую, что по ногам побежала влага»…

— Ну?

— «Я понимаю, что скоро ты сам спустишь ладонь ко мне между ног, чтобы почувствовать, что там уже скользко…
А от прочитанного только что… там стало ещё более скользко»…

— Там ещё много букв.

-…

— Маша…

— «Но твои руки не спешат подарить мне надежду на скорое проникновение и продолжают ласкать мою грудь и живот.
Я жду не дождусь, когда ты повернёшь меня к себе, чтобы я почувствовала на сосках твои губы и язык.
Чтобы ты снова начал сосать их»…

— Маша, ау?

— «Я едва стою на ногах от прочитанного и от того, что ты параллельно с этим делаешь.
И боюсь заглянуть в следующие строчки»…

— Не томи.

— «Твои руки гладят мой живот, спускаясь всё ниже.
Когда я уже думаю, что в следующее мгновение они скользнут между ног — они снова поднимаются к груди с давно твёрдыми сосками»…

— Ты диктуй, диктуй. Подсказывай мне, что там дальше по сценарию.

— «Я вся дрожу от ощущения твоего горячего тела, прижатого к моей спине и ягодицам»…

«Если бы не твоя поддержка, то я уже сползла бы на пол от слабости»…

«Твоя рука оказывается на моём лобке, и я замираю от надежды и предвкушения.
Неужели наконец-то свершится?»…

«Я давно заметила, что твой член давно поднялся и трётся о моё тело сзади»…

«И недоумеваю, что тебе мешает»… «что тебе мешает»… «что тебе мешает втолкнуть его в меня»…

«Мои мысли путаются»…

«Мне давно трудно читать из-за желания...
Мой голос прерывается и я знаю, что ты всё это слышишь.
Не знаю только о том… что ты наслаждаешься моим волнением и тем, что я так хочу тебя»…

«Рука наконец-то начинает ползти по лобку вниз»…
«я знаю, что не для того, чтобы убедиться в наличии смазки — и без этого давно ясно, что у меня уже все бёдра липкие до колен»…
«я знаю, что рука сползает вниз, чтобы»…
«чтобы пальцы раздвинули половые губы»…

— Продолжай, — хрипловатым шёпотком подсказал Гуров.

— «Мои ноги сами раздвинулись пошире»…

«О, как мне не терпится, чтобы ты наконец-то заполнил заждавшееся влагалище заждавшимся членом.
Который уже не в первый раз поднялся, излив первые порции спермы на мою кожу»…

«Твой палец легонько касается клитора.
Едва касаясь.

То делая стаккато, то проводя вдоль капюшона.
Ты давно знаешь, что нет смысла натягивать капюшон, обнажая саму головку»…

«Вместо этого ты берёшь щедрую порцию смазки у основания и начинаешь распределять её по всей вульве…
постепенно снова подбираясь к клитору»…

«Я думаю — только не по самому клитору, так как… не выношу его прямой стимуляции из-за чрезмерной чувствительности головки»…

«Ты знаешь о об этом, и поэтому массируешь только кожу вокруг клитора»…

«слегка пощипывая малые губы»…

«и, так и не заставив меня уворачиваться от стимуляции головки клитора, ты спускаешь пальцы к влагалищу»…

«я понимаю, что заветное приближается»…

«и жду не дождусь вторжения хотя бы твоих пальцев, зная о твоей привычке дразнить меня перед тем, как войти»

«немного поласкав кожу вокруг входа, ты начинаешь проникать пальцем во влагалище»

«мой живот сильно напрягается при этом, а промежность прижимается к твоей руке»…

«мне так давно и так необходимо, чтобы ты»…

«чтобы ты сейчас просто наклонил меня и вошёл»…

«я так жажду твоих движений во мне»…

«мне так нужно чувствовать, как твой член раз за разом растягивает моё влагалище в глубине»…

«я не понимаю, почему ты не спешишь»…

«я не знаю, что ты просто считаешь, что я сильно ослабла, видя, как подгибаются мои колени»…

«но один раз ты наклоняешь меня и даришь мне одно проникновение»…

«только одно, после которого твой член весь в моей смазке»…

«я чувствую отчаяние от того, что твой член полностью вышел из меня, но пока надеюсь, что ты втолкнёшь его снова»…

«я не знаю, что ты просто ждёшь, когда я дочитаю этот текст»…

«ты собираешь дать мне более устойчивое положение, прежде чем войдёшь снова»…

«чтобы я не заваливалась на сторону при тех неистовых фрикциях, которых ты жаждешь не меньше, чем я»...

«ты ждёшь, когда я дочитаю этот текст, чтобы подарить мне долгожданное наслаждение»…

«ты собираешься посадить меня на край дивана и встать на колени между моих ног»…

«и, посмотрев, как нетерпеливо и отчаянно сжимается и разжимается моё влагалище, направить в него не менее жаждущий член»…

«я немного в ужасе, видя, что это почти последняя фраза в тексте»…

«ужас увеличивается, когда ты забираешь у меня листы из рук»…

«я не успеваю дочитать последнюю фразу»…
Гуров. Новая идея
Гуров был уверен, что эякулирует, не войдя в Машу до конца.
Но каким-то чудом не эякулировал, а успел войти полностью.

И теперь замер, балансируя на грани.
Понимая, что малейшее шевеление может привести к эякуляции.

Он бы и не против, конечно.
Но хотелось хоть немного задержаться в этом состоянии предоргазма.

И насладиться предшествующими оргазму ощущениями.
Как он и ожидал, в этот раз после такой подготовки, такой прелюдии Машино влагалище реагировало на заполнение по-особому.

С особой готовностью впускало, хоть и часто сжимало в жарком приветствии.
И сейчас продолжало его волновать и радовать трогательными волнами мышечных судорог.

Маша тоже могла в любой момент кончить.
Было совершенно ясно, что и ему, и ей придётся отложить на следующий раз проникновение с «неистовыми фрикциями», которое было предусмотрено сценарием.

И тем более она кончит, если он встретится с ней взглядом или хотя бы дотронется до её подбородка.

Кстати… а почему он всегда разрешает ей сразу отводить взгляд?
Щадит её стеснительность?
Тем более что результат (оргазм) уже получен?

А что будет, если… если он настоит на том, чтобы она не отводила взгляд?
А то ему уже как-то поднадоело, что она каждый раз так поспешно отводит взгляд, словно обожглась об него.

Надоело, что она словно сомневается в его желании смотреть в её глаза.
Гуров решил обязательно узнать, что будет при долгом взгляде.

Немедленно.
Но для этого ему нужна была другая поза.

А этот акт пора закончить.
Он свою миссию выполнил.

Гуров сжал ягодицы Маши, от чего она сильно вздрогнула и словно завибрировала.
И стал медленно, стараясь не выплеснуться слишком быстро, делать положенные движения.

Это очень скоро привело к характерным красноречивым реакциям Маши.
Они ускорили его семяизвержение, которое стало смачной точкой в этом полном очарования, трепета и страсти акте.

Оставалось только посадить Машу на диван и уткнуться в её колени.
Гуров. "Только не отведи"
Гуров был очень доволен результатом.
Его ночная идея написать сценарий акта и предложить Маше читать его вслух оправдала все его самые смелые надежды.

Маша кончила именно так сильно, как он и хотел.
Причём едва ли не впервые это произошло даже без встречи их взглядов.

Ну и сам он тоже конечно не остался без сладкого.
И сейчас чувствовал себя весьма сытым и удовлетворённым.

Но, несмотря на эту полную удовлетворённость актом, Гуров уже увлёкся новой идеей.

Расслабленно гладя живот Маши, он стал обдумывать детали следующего акта.
В котором он собрался провести эксперимент с продлением контакта взглядов.

Чтобы Маша не кончила раньше времени, он не станет касаться её подбородка.
А вместо этого возьмёт её лицо обеими ладонями.

Чтобы она не стала отворачиваться.
И попробует удержать её взгляд.

Стараясь не распалять себя посторонними в этот раз стимулами и надеясь на то, что благодаря недавней разрядке не кончит слишком скоро, он отправил руку между ног Маши, начав новую прелюдию.

Когда у него поднялся член, а Маша источила новую смазку, он посадил её на член лицом к себе.
И стал просто аккуратно покачивать на члене, зная, что от этих движений по её телу расходятся волны блаженства.
Из её собственного признания, которого он добился однажды во время диалога в одной из их ролевых игр.

Наклонив, полизал её соски, затем губы, но без обычного смакования, а больше ради подготовки.
Так как сам всё это время думал уже только о том, что будет, если она будет смотреть ему в глаза долго.

Решив, что уже пора, Гуров взял ладонями лицо Маши и повернул его к себе.
И сразу понял, что давно надо было так сделать.

Настолько ему понравилось то, что он увидел.
Незнакомое ему, но завораживающее выражение глаз Маши.

Взгляд, полный истомы, неги и предвкушения. И благодарности.
Взгляд девушки, которая совершенно довольна своим состоянием.
В том числе тем, что она сидит на члене, дрожа от вызванного этим удовольствия.

И да — в этот раз Маша не отвела свой взгляд, едва встретившись с его.
Словно поняв по его жесту, что он хочет продолжительного контакта взглядов, а не мимолётного обычного касания.

Она осталась в том положении, которое он ей придал.
И даже не опустила веки.

А спокойно продолжала смотреть в его глаза, словно забыв о том, что всегда отводила взгляд.
Словно совершенно не смущаясь, что смотрит в глаза мужчины, член которого в этот момент находится в ней.

Гуров ждал сокрушительного оргазма девушки — от более продолжительного, чем обычно, взгляда в его глаза.
Но её оргазм наоборот словно погас, едва начавшись.

Словно от как раз слишком продолжительного взгляда.
От краткого оргазм был, и даже продолжительный.
А от долгого наоборот погас.

Полна причуд и сюрпризов женская сексуальность.
Может, оргазм не спешит к Маше из-за того, что она совсем недавно уже пережила очень сильный?

Но Маша совсем не выглядела разочарованной отсутствием оргазма.
Наоборот, казалась, что ей нравится этот долгий контакт взглядов сам по себе.

Она словно решилась позволить ему смотреть ей прямо в душу.
И всё-всё про неё узнать и понять.

Сама бы не стала показывать.
А вот позволить ему смотреть, раз уж он это устроил — согласилась.

С каждой секундой взгляд Маши менялся.
У него появилось такое выражение, словно она чем-то зачарована.

Гуров не знал, в чём причина этого выражения.
Не им же она зачаровалась?

Или всё же им?
Больше-то вроде бы нечем.

Казалось, что всё внимание Маши сейчас сосредоточилось в её взгляде.
Даже влагалище почти совсем успокоилось, остался только лёгкий трепет.

Гуров подумал, что хорошо, что хоть его член не «успокоился», а остаётся как каменный.
Гуров. Контракт
В ситуации стало ощущаться что-то странное.
Словно начало происходить что-то новое и… опасное. Непредсказуемое.

В какой-то момент Маша словно спохватилась.
И вдруг опустила веки.

Но Гуров, заинтересованный происходящим и заинтригованный тем, как будет развиваться ситуация, позвал:

— Маша…

Она нерешительно взглянула на него.

— Смотри на меня, — попросил он.

Маша остановила на нём свой взгляд.
Но, продолжая этот непривычный для обоих разговор глазами, Гуров впервые подумал, не зря ли он попросил Машу смотреть на него.

Потому что он начал чувствовать, что из-за этого контакта взглядов начинает происходить что-то в самом деле необычное.
Может быть, и опасное.

Но пока его любопытство было сильнее, чем чувство опасности (пока совсем слабое).

Он продолжал наблюдать за Машей в таком пикантном положении.
И начал было раздумывать, не добавить ли ей возбуждения, наклонив ещё раз для ласк груди.

А то её влагалище словно уснуло.
Не сжимает его так, как при прошлом акте.

Но решил немного обождать с этим. Это успеется.
Намного интереснее то, что он видит в глазах Маши.

Чем дольше он смотрел в них, тем сильнее ему казалось, что он видит в глазах Маши что-то хорошо знакомое и любимое.

Сначала он никак не мог понять, что это такое от видит.
А потом его осенило - да это же звёздное небо и галактики!

Не созвездия, конечно.
Просто её глаза вызывали ощущение такой же бездны, как при взгляде на звёздное небо.

И это было не просто сравнение или подобие.
Гуров ясно чувствовал, что глаза Маши — это окна.
Окна в космос.

Возможно, что это у всех людей так.
Но раньше он этого не замечал.

И все галактики, которые он сейчас чувствовал через Машу и видел через её глаза, излучали… любовь к нему.
Или Любовь.

Сделав это открытие, Гуров едва сам не отвёл взгляд.
Но подумал, что может быть просто показалось.

Он вздохнул и моргнул, стряхивая наваждение.
И снова всмотрелся.

На этот раз осторожно. Мягко.
Но результат был тем же самым.

Глаза совсем забывшей или переставшей закрываться Маши снова казались окнами в космос.

И через эти окна на него в самом деле излучалась не просто любовь или Любовь, а что-то такое, чему он и названия не знал.

Да и не могло бы быть названия у Этого.
Любовь — это было очень приблизительное название.
Единственное, что вообще вспоминалось в связи с Этим.

Хотя нет, не единственное.
Ещё Бесконечность. И Вечность.

На секунды Гурову показалось, что он то ли выпал из времени или пространства, то ли наоборот слился с ними.
А они друг с другом.
Ощущение не было неприятным и даже скорее наоборот.

Но Гуров насторожился.
Так как оно было слишком специфическим.

К таким эффектам и выходкам психики он не был готов и склонен.
И он решил заканчивать с этим экспериментом, пока ещё чего-нибудь странного не ощутил.

Но решить — это одно, а сделать — это другое.
Гуров почувствовал, что хочет смотреть дальше.
Хоть немного.

«Омуты. Натуральные омуты», — со смятением подумал Гуров, уступая собственному желанию смотреть в глаза Маши.

Хотя эти омуты никакой опасности не предвещали.
И даже наоборот — они предлагали подарить вечность и приобщить к бесконечности, которые через них просвечивали.

Не настаивали, не заманивали.
А просто сообщали о наличии шанса.
Для того, кто пожелает им воспользоваться.

И куда только подевались нотки испуганности и неуверенности?
Откуда эта космическая безмятежность, от которой то ли восторг, то ли оторопь берёт?

Гуров не догадывался, что эта безмятежность — от давней готовности Маши ко всему, что может принести ей связь с ним.
И в первую очередь от давнего желания беременности от него.

Но чувствовал, что его слегка опаляет то, что излучают на него глаза Маши. Или душа Маши?
Или то, что излучается через них.

Ему казалось, что в этих омутах реально можно утонуть.
Пусть в переносном смысле, но можно.
С не менее тотальными последствиями.
Но это не казалось ему неудачной идеей.

Бездна, мерцающая через глаза Маши, манила к себе.
И он чувствовал, что совсем не прочь быть затянутым в неё.

Или вовсе просто нырнуть?
Нырнуть-то было бы лучше.

Гуров поймал себя на том, что снова покачивает на себе Машу.
И давно он это делает?

Он не знал.
Не заметил, когда снова начал это делать.

Но теперь почувствовал желание двигаться быстрее и сильнее.
Подстёгиваемый не только стимуляцией нервов, но и впечатлениями от недавних открытий.

Получая от давно привычных движений намного более интересные ощущения, чем раньше.
Да и двигаясь немного иначе.

Новое состояние заставляло его двигаться с новыми интонациями.
И с ещё бОльшим удовлетворением ловить ощущения от члена при растяжении им стенок влагалища.

При этом он почти не терял контакта с глазами Маши.
С каждой секундой, с каждым очередным движением выражение самозабвенной самоотдачи в глазах Маши становилось всё тотальнее.

«У неё всегда так было при сексе, когда я не видел этого?» — подумал Гуров.

Бездна, которая раньше только безмятежно приглашала, начинала манить всё сильнее.
И в итоге это притяжение стало почти непреодолимым.

Гуров успел подумать, что вот теперь точно лучше отступиться, не рисковать.
Непонятно, чем рисковать, но понятно, что лучше не рисковать.

Отступиться — это значит не смотреть больше в глаза.

Но «вот теперь» отступаться было уже поздно.
А может и не поздно, но отступаться не хотелось совершенно.

И Гуров отбросил предостерегающие импульсы.
И вместо того чтобы отвести взгляд, соединил свой взгляд с Машиным ещё увереннее.

А затем снова взял её лицо в ладони, которые он убирал от лица, чтобы ласкать её тело, и решительно скользнул языком между её губ.
Заключив этим сделку с галактиками.
Гуров. Висок
Скоро ему пришлось убрать руки от Машиного лица.
Потому что, едва он начал посасывать её губы, как почувствовал сильные сокращения её мышц.

А ему в такие моменты хотелось прижимать Машу к себе и впитывать её дрожь.
Чувствовать не только сжатия влагалища, но и сокращения мышц её живота своим животом, и сокращения мышц ягодиц в его руках.
Чувствовать её грудь на своей, прикосновения её сосков к своим.

И при всплеске возбуждения, усиленном этими впечатлениями, эякулировать самому.

Поэтому он разжал руки на её ягодицах, только когда её дрожь стала ослабевать.
Теперь можно было и просто благодарно гладить их и спинку девушки.

Сам он к этому моменту тоже уже эякулировал.
Так что его семя оказалось там, где нужно.

И он не спешил разъединяться с Машей, так как при разъединении часть его семени вытекла бы.
А он хотел, чтобы в Маше осталось как можно больше его клеток.
Зря что ли его семенники вырабатывают сперматозоиды.

Хорошо, что в день такого секса у них есть возможность обойтись без презервативов.
Всё-таки удовольствие на порядок меньше, когда секс не имеет адекватной кульминации — попадания спермы в животворное женское лоно.

А такой феерический секс, как сегодня, просто обязан иметь такую кульминацию.
Бездушная резина — не место для такой чудесной субстанции, как сперма.

На сотворение которой тело мужчины тратит самое ценное, что у него есть.
Нет, такое великое творение заслуживает только самого лучшего.

А самое лучшее — это оросить маточную шейку.
А то и проникнуть в матку и проникнуть в яйцеклетку, чтобы превратить её в человека.

Не в этот раз, разумеется, а вообще.
Правда, его сперма пока не пробует превращать Машины яйцеклетки в людей.
По его собственному решению.

В те дни, когда она могла бы забеременеть, с седьмого по шестнадцатый дни её цикла он неукоснительно использует презервативы, несмотря на всё сожаление о такой судьбе своей спермы.

А с первого по седьмой во время месячных он вообще Машу не трогает, а только копит страсть.

Ну как не трогает. Член не вводит во влагалище.
А другие ласки очень даже позволяет себе.

Но он не против такой паузы.
Надо ведь и ему тоже восстанавливаться иногда при таких эксцессах.

Вот эта неделя воздержания и работает на восстановление.
Как и каждый четвёртые сутки, когда Маша на работе.

***

Есть ли предел у наслаждения? — думал Гуров, осмысливая новый опыт.

Каждый раз ему кажется, что на этот раз всё, точно предел.
Что приятнее точно уже не бывает.

Но проходит время — и какая-нибудь деталь распахивает возможности наслаждения в бесконечность.

Может, в плане физиологического наслаждения он и немного нового сегодня испытал.
Но зато в остальных смыслах…

Зато в остальных ему с Машей было хорошо как никогда до этого.
Это было уже не просто телесное удовлетворение.

Сейчас у него было ощущение, что и его душа тоже полна до краёв.
Это было новое и очень ценное для него ощущение.

Он чувствовал себя счастливым как никогда.
И это счастье пришло к нему через эту девушку, которую он крепко обнимает уже столько времени и никак не может отпустить её.

Гуров осторожно отстранился от Маши.
Или скорее отлепился, учитывая то, что кожа слегка прилипла из-за пота.

Слегка наклонив Машу, чмокнул сосок.
Почувствовав, что этого ему мало, лизнул ещё.
Она вздрогнула, но на него снова не смотрела.

Ему пришлось снова повернуть её лицо ладонями.
Галактики уже не просматривались.

Их закрыла дымка.
Окна в космос «запотели».

На Гурова снова смотрела Маша.
Та, которую он знал давно.
Маша, а не представитель Вечности.

То состояние, в котором она смогла ему открыться, прошло.
Но он успел увидеть и запомнить, какой она может быть.

Гуров убрал её волосы на спину.
А прядь, упавшую на щеку, убрал за ухо.

Теперь ничто не закрывало от него это милое лицо.
Высокий лоб и чудесные глаза на котором он разглядел когда-то только благодаря энергетике Алисы.
И её губы поманили его впервые тогда же.

Он вздохнул и мягко коснулся своими губами Машиного виска.
Маша прикрыла веки.
Гуров. Пока Маша спит
А ведь у неё породистое лицо, — внезапно подумал Гуров, любуясь линиями уснувшей Маши. — Да и не только лицо.
Мягкие и из-за этого неброские, но потрясающе точные и чёткие линии.

И шея… неврологи говорят про такие «шея Нефертити».
Длинная, изящная.

И посадка головы… как у балерин.
Вот только Маши никакая не балерина.
Вроде бы.

Где-то он читал, что такое совершенство лепится сочетанием генетически подходящих родителей в течение многих поколений…

И плечи… словно она всю жизнь тренировалась.
И грудь… впрочем, о груди пока лучше не думать.
А то он снова не даст Маше выспаться.

Но грудь такая, что будь его воля — вылепил бы бюст, используя Машу в качестве модели.
И смотрел бы на него, пока её нет рядом.

Ну и не только смотрел.
Отчего бы не потрогать приятные формы.

Вот только вылепленный бюст был бы твёрдым, а ему надо, чтобы было упруго и нежно.
И чтобы можно было взять в рот нежную плоть соска.

И чтобы можно было при этом услышать резкий вдох.
И почувствовать ладонью, как напрягся животик.

А спустив её между ног — чувствовать, как от сосания груди там становится скользко…
Заметить, что ноги раздвигаются.
И знать, что там внизу жаждут принять его.

Вот же озабоченный, — подумал про себя Гуров. —
Столько раз это всё уже было, а хочется снова и снова.

Хотя точно так же ведь и в других делах.
Например, в дыхании.
Вдохи тоже сколько раз сделаны — а желание делать новые от этого не исчезает.

***

Хорошо ещё, что Маша никогда не называет его озабоченным или развратником даже в шутку.
Такое впечатление, будто она считает его желания и потребности чем-то естественным.

И удовлетворяет их с той же готовностью, с какой мать даёт голодному младенцу грудь.
От чего её готовность кажется какой-то ну совершенно невинной и чуть ли не святой.

Они конечно и есть естественные.
Но куда же денешься от вездесущей установки, что даже совершенно безвредные сексуальные желания считаются предельно непристойными.

Что всё сексуальное считается пошлым по определению.
Таким, что это не принято обсуждать в приличном обществе.

Таким, что в литературе почти никто не пишет откровенно о таких в сущности невинных и здоровых моментах.
А эта недоговорённость превращается в ложь.

Кто придумал, а главное — почему все согласились с тем, что говорит и писать о проявлениях любви в постели грешнО?
Это же проявления заботы и нежности.
Самых бескорыстных и чистых чувств.

Почему люди позволили внушить им, что говорить о нежности в сексе нехорошо?
Почему люди не думают о том, что своим согласием с табу на воспевание секса они признали грешность собственного рождения и рождения своих детей?

Ладно ещё кто-то придумал считать секс и эротику грешными.
Мало ли кто чего придумает.

Вопрос в том, почему остальные согласились с этим.

Он и сам не так давно был во власти этих установок.
Он разумеется быстро сориентировался и решил, что будет вести такой образ жизни, в каком нуждается.
Независимо от того, одобряется это кем-то или нет.

Но при этом долгое время тоже ощущал секс как что-то с оттенком непристойности.
И ему даже нравился оттенок порочности.

Пока секс с Машей постепенно не настроил его на другое восприятие.
Он и сам не заметил, когда стал воспринимать секс не так, как раньше.

А как-то более искренне и душевно.
Хотя при этом не менее восторженно и жадно.
И даже более.

И ему это стало нравится.
Это давало ему ощущение свободы и лёгкости.

Как получилось, что секс с Машей дал ему это новое состояние?
Может, дело в том, что ему всегда казалось, что сама Маша воспринимает секс с ним, как проявление нежности.
Вроде романтического держания за руки, но только не только за руки.

И почему Маша совсем не излучает ничего вроде «ой какими непристойностями мы занимаемся»?

Гурову почему-то вспомнилось её обращение с детьми.
Может, это как-то связано?

Её нежное отношение к детям и ореол невинности при сексе.
Если она так любит детей, то не может согласиться, что процесс их создания может считаться «духовно грязным»

Вот если бы она ещё не чуралась орального секса…
Гуров решил скоротать время за написанием сценария нового акта.
Гуров. Отказ Маши.
В процессе написания сценария Гуров снова возбудился так, что стал подумывать о том, не разбудить ли Машу.
Хотя ему очень хотелось, чтобы она восстановила силы и была бодрой.

Наконец ему удалось унять своё нетерпение, и он даже сам уснул.
Ему снилось прекрасная русалка, которая оказалась Машей.
Балерина, которая оказалась Машей.
Певица, которая оказывалась Машей.
Ещё какие-то совершенства.
И все они оказывались Машей.
Проснулся он, когда в очередном эпизоде сна ему явилась Алиса.
Которая тоже оказалась Машей в его сне.

Гуров с небольшой опаской взглянул на Машу.
Он никогда не сбрасывал со счётов полностью версию, по которой никакой Алисы не было, а была только Машина фантазия про то, что она девочка из будущего.

Раньше против этой версии был контраст между характерами двух девочек.
Но к этому времени контраст уже не казался ему таким уж непреодолимым.

Так что кто её знает…
Но какой бы ни была правда, в любом случае та девушка, которая спит рядом, весьма хороша.
Кем бы она ни была.

А ещё можно было попробовать как-то выведать у неё самой, какова правда.
Даже если она не расскажет правду, всё равно будет показательно то, что она решит сообщить ему.

Заметив, что Маша открыла глаза, он отложил свои размышления и вложил ей в руки новый сценарий.

Прочитав его, Маша взяла карандаш, вычеркнула некоторые строки и вернула листы ему.

Гуров схватил их и посмотрел, что она решила вычеркнуть.
Ну конечно.

Он так и думал, что она не согласится на это.
Но надеялся, что она могла передумать после того, как показала ему галактики.

— Почему?

Маша пожала плечами, смотря в сторону.

— Нет так нет, — поспешил он расслабить её тем, что не настаивает и не идёт против её воли. —
Но… может быть, ты хотя бы прочитаешь вычеркнутое? Вслух, конечно.
Обещаю не распускать руки. И всё остальное.

Маша вздохнула.

— Ну как хочешь, — уступил он.

И тогда Маша взяла у него листы и стала читать:

— «Ты отодвигаешь мои половые губы, обнажая вульву.
Я не возражаю, поскольку ты часто так делаешь.
Я знаю, что тебе нравится любоваться ею, и не нахожу причин возражать против этого.

Я ожидаю, что ты можешь просто погладить складки и клитор, помазать их смазкой.
К этому я привыкла и принимаю это.

И совершенно не представляю, что меня ждёт сюрприз.
Что ты попробуешь сделать то, что однажды я уже не приняла.
Ты помнишь о моём протесте, но надеешься, что в этот раз я уступлю, что я сама передумала и хочу этого.

Поэтому для меня становится полной неожиданностью, когда я ощущаю, что мой клитор снова сжимают твои губы, как тогда.
На миг я замираю от шока.

И в этот момент ты успеваешь провести кончиком языка между своих губ.
Прямо по сжимаемому ими клитору».

— Дальше…

— «Сноп приятнейших ощущений заставляет меня растеряться.
И пока я остаюсь неподвижной, ты спешишь нежными касаниями языка и движениями губ убедить меня принять и эту ласку.

Ты очень убедителен. Я уже не стремлюсь немедленно отодвинуться от тебя или сжать ноги.
Ободрённый моим согласием, ты продолжаешь показывать возможности новой практики.

Проводишь всем языком по вульве и начинаешь посасывать клитор.
Я окончательно понимаю, что давно стоило согласиться на эту ласку.
И чувствую, что вот-вот меня настигнет блаженство.

Ты не останавливаешься, и мои предчувствия сбываются.
Меня переполняет благодарность тебе.
Больше я не собираюсь отказывать тебе и себе в этом пикантном удовольствии»…

— Ты уверена, что нет?

Маша кивнула.

— Не понимаю, почему ты отказываешься.
От удовольствия.

— Меня и так переполняет благодарность тебе.
И достаточно удовольствия.

— Ладно, будь по-твоему, — согласился Гуров, не желая тратить сейчас время на споры.
Прочитанное Машей и её интонации при этом заставили его спешить с реализацией остальной части сценария. Не вычеркнутой.
Гуров. Новая потребность
Гуров перепробовал с Машей в постели и около постели почти всё, что смог придумать.
Разве что кроме отвергнутой ею ласки.

Но это не так уж сильно его беспокоило.
Хватало и всего остального.

Ну не хочет и ладно. Что теперь.
Зато на главное согласна.

Но чем больше он всего придумывал, тем больше чувствовал, что очень ему хочется от Маши ещё чего-то.

Чего-то конкретного, но чего именно — он пока затруднялся понять.
Казалось бы, он и так уже всё от неё получил.

Получает. Ежедневно почти.
Чего ему ещё-то от неё может быть нужно?

Он так и маялся от неизвестности.
Пока однажды он не услышал по телевизору в каком-то фильме, который он не смотрел, а просто присутствовал при его просмотре, «я люблю вас!»

Он даже на экран после этого посмотрел.
И сразу отвернулся.
С чувством произнесшая эти слова старинная актриса не относилась к его типажу, хоть и говорила хорошо поставленным голосом с выверенным интонациями.

Но слова ему запомнились.
Слова-то конечно давно знакомые.

Но сейчас они стали ему часто вспоминаться.
Ему стало казаться, что ему именно этого хочется от Маши.

Именно этого не хватает.
Ему хочется, чтобы она сказала ему «я люблю тебя».

Гуров чувствовал, что это довольно странное желание.
Учитывая, что он-то сам не собрался говорить Маше ничего такого.

И даже не считал, что прямо-таки любит её.
Ему просто нравится с ней спать.
Но это ещё не любовь.

И всё равно идея застряла воображении и не хотела его покидать.
Гуров стал думать, как реализовать идею.

Не может же он просто попросить Машу сказать эти слова.
Он не настолько нахал, чтобы обращаться с такими просьбами к девушке, которой не говорил и не собирается говорить, что сам тоже её любит.

Гуров ввёл эти слова в речи Машиных персонажей во время ролевых игр.
Но этого оказалось недостаточно.

Потому что слова звучали словно от персонажей, а не от самой Маши.
В играх Маша умудрялась именно играть персонажей, а не себя в предлагаемых обстоятельствах.

Гуров чувствовал себя первоклассником, которому приспичило услышать от симпатичной девочки признание в любви.
Но приступы самоиронии не помогали избавиться от навязчивой идеи.

Он даже не мог себе ответить на вопрос — а зачем ему вообще слышать от Маши эти слова.
Но всё равно хотелось. «Просто так».

Гуров уже готов был в самом деле просто попросить Машу произнести эти слова.
Но тут его остановила неожиданная мысль.
Гуров. Тоска
А если она его НЕ любит?
Как он тогда будет выглядеть со своей просьбой?

И как тогда почувствует себя Маша?
Она же не любит ему отказывать.

Но и говорить такие слова, если она его не любит, ей будет неприятно.
Она же тоже не любит лукавить.

Гуров немного растерялся.
И поймал себя на том, что ему тоскливо от гипотезы, что Маша его не любит.

— Но она же спит со мной! — приводил он себе главный аргумент в пользу того, что Маша его любит.

— Ну и что? — возражал он сам себе. — Я вот тоже с ней сплю, но не люблю при этом.

— Да, но… Это я могу спать с девушкой, даже если не люблю. Просто ради секса.
А Маша не стала бы спать с мужчиной, если не любит его.

— А вдруг стала бы? Сильно много ты знаешь о Маше?
А вдруг она просто нимфоманка?
И счастлива, что нашёлся мужчина, согласный регулярно бесплатно лечить её приступы похоти.
Или не нимфоманка, а просто ей приятно, что на неё обратил внимание высокоранговый самец.
Или она отрывается за годы, когда не имела успеха у парней.
Или просто решила воспользоваться случаем не остаться старой девой.

Гуров не знал, что обо всём этом думать.
Мысль о том, что Маша может его не любить, сбивала с толку и мешала нормально соображать.

Он понимал, что его опасения и гипотезы скорее всего бредовые.
Но всё равно ему было очень не по себе.

Он почувствовал, что хочет соития.
Поскорее.
Чтобы унять тревогу, вызванную сомнениями в Машиной любви.

Но Маши пока не было.
И его встревоженное воображение понесло его дальше в направлении гипотезы «если Маша его не любит».

И первым делом в сторону мысли: если она его не любит, то может спать и с другими?
Гурова аж передёрнуло от отвращения от такой мысли.

Просто замутило.
Но он продолжил смотреть картинки, рисуемые воображением.

Чтобы его Маша спала с другими?
Чтобы к ней кто-то прикасался?
Чтобы другой засовывал в неё свои пальцы?

Чтобы другой… вталкивал в её влагалище свой член и двигал им там?
Чтобы… заливал в неё свою сперму?

Гурова трясло.
И причина его отвращения была не только в том, что секс Маши с другим мог бы привести его к заражению ИППП, что для Гурова конечно было неприемлемо.

Но тут было что-то ещё.
Просто какое-то физиологическое отвращение.

Полное неприятие ситуации, когда его женщина спит с кем-то, кроме него.
И дело вовсе не в страхе перед сравнением.

Даже если бы он точно знал, что по сравнению с другим любовником он просто герой, это всё равно не отменило бы его протеста.
И даже странно было бы, что его женщина может спать ещё и непонятно с кем.

Что он сделал бы, если бы оказалось, что Маша спит с другим?
Хоть раз переспала.
Хоть даже подумала об этом.

Гуров почувствовал, что эти вопросы причиняют ему страдание.
Он конечно не муж Маши.
Она не клялась ему в верности, да и он даже не собирался требовать у неё такую клятву.

Но он всё равно не хотел бы, чтобы она спала с другими.

Он почему-то был уверен, что Маша просто сама понимает, что спать нужно только с одним мужчиной.
По крайней мере в конкретный период времени.

Она же медик почти, знает про ИППП.
Должна понимать такие вещи.

Но дело не только в медицине.
Гуров принимал как аксиому, что Маша может спать только с одним.
По крайней мере если любит его.

Но он именно этого-то и не знает.
Любит ли она его.

Может, в этом всё дело?
Из-за этого он хочет услышать от неё «я тебя люблю»?
Чтобы получить доказательство, что она спит только с ним?
Гуров. Ответ
Гуров не успел разобраться с этими мыслями до прихода Маши.
А когда она пришла, поспешил сделать то, что помогло бы ему чувствовать себя её единственным обладателем.

Наспех по минимуму подготовив её, поспешил овладеть и найти утешение в сильных размашистых движениях во влагалище.

Утешение снизошло. Но как-то неуверенно.
И тогда Гуров, отбросив сомнения, просто взял её лицо ладонями, чтобы хорошо видеть глаза, и спросил «в лоб»:

— Ты любишь меня?

Маша удивлённо вскинула взгляд.
Гуров «поплыл», увидев уже затуманившиеся от желания глаза.

Было ясно, что вопрос застал Машу врасплох.
Что ей понадобилось усилие, чтобы отреагировать на вопрос и вникнуть в его смысл.
И что вопрос отвлёк её от сосредоточенности на ощущениях.

— Ты любишь меня? — повторил Гуров, стараясь, чтобы голос не звучал просительно.

Взгляд Маши прояснился ещё больше.
Она поняла смысл вопроса.

И этот взгляд дал ему ответ на вопрос до того, как она разомкнула для него губы.

— Да, — говорил взгляд.

Точнее, не говорил. Не делал такого посыла.
В нём просто читалась любовь к нему, которая живёт в Маше постоянно.

Гуров понял, что это всегда было в её глазах.
Ничего нового он не увидел.

Просто раньше он не задумывался об этом.
Не брал на себя труд прочитать это.

Гуров почувствовал гигантское облегчение.
Значит, любит. Значит, не спит с другими.

К этому телу не прикасались другие.
Он единственный, кто посещает глубины этого тела.

Ответ губ не сообщил ему ничего нового.
Просто подтвердил то, что он уже прочитал во взгляде.

Но по инерции уже обнадёженный Гуров двигался в Маше так, словно ему нужно доказать себе, что он единственный её владелец.

***

После акта Гуров надолго прижал к себе Машу.

Он думал о том, что бросился в Машу, не имея доказательств её верности.
Не имея доказательств, что она не заразит его ИППП.

Вопреки инстинкту самосохранения.
Движимый только потребностью утвердить факт своего владения.
Чувствуя нежелание делить Машу в постели с другими.

Как же ему хочется, чтобы он был у неё единственным.
И не только ради безопасности в плане ИППП.

Сейчас ему казалось, что он хотел бы Машу, даже если бы точно знал, что у неё ИППП.
Всё равно ему ни к чему здоровье, если ради него нужно было бы отказаться от более нужного.
От секса с Машей.

Но при этом он хотел бы быть у неё единственным.
Просто ему так нужно.

Но как же этого добиться?
Он не знает, чем она занимается, когда не с ним.

Не знает, не заходит ли она в гости по дороге на работу.
Не знает, бывают ли гости у неё, когда его нет дома.

Ничего он не знает.
Вся надежда только на сознательность Маши и на то, что она не станет спать с кем-то, если любит его.

О, какими мудрыми ему сейчас показались обычаи некоторых стран держать женщин взаперти и выгуливать только в личном сопровождении.

Всё верно, — думал растревоженный Гуров, — всё верно.
Это единственный способ иметь гарантии верности своей женщины.

Он поверил взгляду Маши.
Чувствовал, что она и любит, и верна.

Но она же девушка, не ниндзя.
У неё же просто сил не хватило бы помешать тому, кто надумал бы… без её согласия.

Гуров встревожился ещё больше.
Раньше он об этом не задумывался, полагая, что это Маше не грозит.
И как ему решить эту проблему?

Телохранителя Маше не наймёшь.
Самому провожать её на работу и встречать с работы?

Самому везде сопровождать?
А как же тогда его учёба?

Перевестись на заочное?
Или просто не параноить?

А что он скажет родителям?
Признается, что решил стать телохранителем соседки?

Но ведь даже папа не ходит за мамой тенью.
Хотя она такая красавица.

Но может когда-то и он тоже хотел не разлучаться ни на минуту?
Как тогда он смог перешагнуть через это?

Гурову очень хотелось это знать.
Оставалось придумать, как задать такой странный вопрос.
Гуров. Шансы
Гуров не хотел напрямую спрашивать отца, как тот решает задачу обеспечить безопасность мамы.

И не хотел говорить, что у него самого тоже есть задача позаботиться о безопасности близкой женщины.

Поэтому он намеренно начал с неуклюжей формулировки вопроса.

— Папа, у меня есть деликатный вопрос.

— Спрашивай.

— Где мужчины берут уверенность в том, что с их женщинами ничего плохого не случится, пока они не рядом?

— Чего именно?

— Хоть чего.

— Нигде не берут. Не может быть такой уверенности.

— И все понимают, что в разлуке может случиться всякое?

— Все.

— И как люди с этим живут?

— Просто не знают, как это изменить.

— Но это же тяжело. Всё время быть в неизвестности.

— Тяжело. Но неизбежно.

— Неужели нельзя хоть чего-то сделать?

— Можно. Многое. Но для этого сначала надо захотеть этого. Чтобы многие захотели.
Тогда воля многих может что-то изменить.
И конечно конкретные меры этих многих.

— А какие меры?

— Менять обычаи, законы, распространять знания, создавать художественные произведения, показывающие реальность.

Менять менталитет, смягчать нравы, делать людей утончённее и гуманнее.

До тех пор, пока общество не станет совершенно безопасным, пока не восторжествует бережное отношение всех ко всем.

Пока люди станут не источником опасности друг для друга, а источником защиты.
И многое другое.

— А разве это возможно?

— Есть основания полагать, что возможно.

— А откуда же взять способность людей быть такими добрыми?

— Вообще-то люди растут довольно добрыми, если их не калечат примерами недоброго обращения с ними и с другими.

— Тогда тут это замкнутый круг.
Недобрые растят новых недобрых.

— Да. Но есть нюансы — иногда люди почему-то вырастают добрыми даже при недобром обращении с ними.
И потом сами растят добрых.

А иногда даже уже взрослые люди под их влиянием делаются мягче.
До причисления к лику святых, если верить легендам.

И постепенно так мире меняется. Люди меняются.
Главное — хотя бы не утратить уже занятые позиции достигнутой бережности.
Ну и по возможности завоёвывать новые.

— Это очень долго.

— Да, не один день.

— А как сейчас-то жить? Так и маяться от тревоги?

— Так и маяться.

— А как… а как ты с этим справляешься?

— Как и все. Живу в постоянной тревоге за близких.
За вас с мамой.

— А у тебя бывало желание лично сопровождать нас везде?

— Конечно. И сейчас есть.

— А как ты его подавляешь?

— Никак. Я просто понимаю, что сопровождать везде невозможно.
Я должен работать. В том числе чтобы для вас с мамой.

И держать вас всегда рядом невозможно.
Тем более что и твоя мама хочет своими делами заниматься, а не прятаться за моей спиной.

— А у тебя не было желания просто… уговорить её сидеть под защитой замкА?

— Ну… если честно, то может и было.
Особенно когда она тебя носила.

Но даже тогда сидеть под защитой замков было невозможно.
А главное… как раз атмосфера в обществе позволяла не так уж сильно бояться.
Да, было попроще, чем сейчас.

— А если бы на улицах было очень опасно?

— Ну, тогда пришлось бы попросить маму не выходить на улицу.

— Значит, пока совсем никаких способов уберечь близких?

— Вообще-то есть некоторые.

— Какие?

— Сразу предупреждаю, что речь не идёт о стопроцентной защите и гарантии.

— И всё же?

— Есть гипотеза, что мы можем защитить наших близких, не причиняя вреда людям. И принося людям пользу.

— Как ты?

— Хотя бы как я.

— Ты поэтому такой фанат твоей работы?

— Я в любом случае был бы фанатом моей работы.
Но конечно мысль о том, что добросовестное и компетентное служение людям помогает мне ещё и защитить этим близких, поддерживает дополнительно.

А если бы ты спросил меня не просто о близких, а о любимых, то я добавил бы, что защитить любимых от неприятностей помогает верность им. Честное и бережное обращение с ними.

— Это даёт гарантии?

— Гарантии вряд ли. А вот повысить шансы вполне может.

— Но как это может работать?

— Не знаю, сын.
Но разве мало того, что это хотя бы работает?
Гуров. Новая причуда
Гуров поздно спохватился, что не стоило напрямую спрашивать Машу, любит ли она его.
Этим он поставил себя в неловкое положение.

Поскольку оба могли понимать, что после такого признания в их отношениях должно что-то поменяться.
Мужчина, который спит с женщиной, которая призналась в любви к нему, должен и обращаться с ней несколько иначе.

Какое-то время он наблюдал за Машей.
Не появятся ли признаки каких-то ожиданий с её стороны.
Ожидания изменений в отношениях.

И не заметил таких признаков.
Маша словно ничего и не говорила ему.
Или забыла о сказанном.

Хотя наверняка всё она помнит.
И наверное просто не придала значения ни его вопросу, ни своему ответу.

А через какое-то время Гурову хотелось услышать уже не просто «да» в ответ на его вопрос.
А полную фразу «я тебя люблю» от Маши.

Но в этот раз он счёл за лучшее не просить её об этом, хоть и предполагал, что она выполнила бы его просьбу.

А скоро у него появились новые причуды.
Например, он стал ловить себя на том, что с неохотой покупает презервативы.

Потом на том, что с неохотой пользуется уже имеющимися.
Потом на том, что он вообще не прочь выбросить их.

Ну не хотелось ему на­девать их.
Просто не хотелось и всё.

Настолько, что солидарность с его нехотением стал проявлять даже член.
Без презервативов он стоял отлично.

А вот стоило начать надевать презерватив или даже всего лишь подумать о том, что пора надеть — как член выражал протест против столь неприродного обращения с ним.
Словно обижался на то, что его старания опять пойдут впустую.

Протест выражался в не такой надёжной эрекции, как раньше.
Гуров понимал, что это просто организм бунтует против нецелесообразного расхода такого сверхценного продукта, как сперма.

Мол, или высвобождай куда положено, чтобы был толк,
или не занимайся ерундой.
А халява закончилась.

Гуров даже не знал, что с этим делать.
Организму ведь не объяснишь, что секс для человека хорош и сам по себе как источник удовольствия и способ общения.
Организм понимает только одну причину заниматься сексом — добиться оплодотворения.

И если человек раз за разом мухлюет, обходя этот интерес организма, то организм может и забастовать.
Он и так долго разрешал развлекаться и получать удовольствие авансом.

И вот наступил момент, когда организм потребовал оплатить счёт - заплатить за удовольствия.
Беременностью.
И сексом без презервативов в качестве условия беременности.
Шантажируя Гуров тем, что вообще ничего не поднимет, если Гуров и дальше будет тратить сперму впустую.

Организм потребовал изливать свою продукцию туда, куда положено.
И обходиться без презерватива.

И когда организм окончательно определился и заявил: или секс без презерватива, или никакого секса, Гурову пришлось вообще отказаться от секса перед овуляцией.

Хотя именно накануне овуляции Маша казалась ему особенно притягательной.
Именно в эти несколько дней цикла ему хотелось её особенно сильно.

Но всё портил отказ организма пользоваться в эти дни презервативами.
А так как беременность партнёрши и собственное отцовство пока не входили в планы Гурова, то ему пришлось просто воздерживаться.

Вообще-то организм отказывался не напрочь.
И Гуров вообще-то мог бы попробовать проводить акты.

Какая-то эрекция всё-таки была даже после надевания презерватива.
Но он так привык к полнокровной эрекции и каменному члену с безупречным стоянием, что у него самого не было никакого настроения обходиться теперь тем, что казалось ему какой-то полуэрекцией по сравнению с привычным изобилием.

Да и перед Машей немного стеснялся.
Хотя она-то ничем не выражала разочарования от того, что теперь ситуация немного другая.

***

И это ещё ладно, что его организм пока не отказывался работать хотя бы через пару дней после овуляции и дальше до месячных.
То есть в те дни, когда Маша в любом случае не могла забеременеть.

Если бы его организм ещё и овуляцию мог высчитывать и бастовал в незалётные дни, то было бы совсем тяжко.
А пока Гуров имел возможность без проблем и забастовок организма наслаждаться сексом хотя бы с 17 по 28 дни Машиного цикла.

В эти дни он отводил душу после теперь уже двухнедельного воздержания.
И особенно после дней максимальной привлекательности Маши.

В эти дни он вообще старался не заходить к ней.
Так как хотелось её неимоверно, а капризное тело отказывалось работать без презервативов.
Гуров. Плюсы и минусы
Но со временем под усиливающимся давлением желания Гуров стал подумал — а так ли уж плохо залететь.
Ну подумаешь родит Маша.

Не ему же рожать.
Правда, придётся тогда брать академический в меде и искать работу, чтобы кормить Машу с ребёнком.

Причём самую неквалифицированную работу.
Не у родителей же брать деньги.

Но потом-то можно будет вернуться на учёбу.
И продолжать её.

Ребёнка в год можно и в ясли отдать, чтобы Маша могла и сама вернуться на работу.
Учиться она тогда, правда, пока не сможет.

Но она и так уже всё знает.
Может и подождать с учёбой.

И вообще главная задача женщины — родить ребёнка.
А учёба дело хорошее, но второстепенное.

Родители наверняка поймут его.
И наверняка не прочь получить законного внука.

Ах да, ему же тогда придётся зарегистрировать брак с Машей.
Ну и пускай. Подумаешь мелочи какие.

Всегда можно будет развестись, если брак станет в тягость.
Пока что отношения с Машей его не тяготят.
И вряд ли какой-то там штамп и свидетельство о браке что-то изменят в их отношениях.

К тому же забавно будет наблюдать реакцию его знакомых на внезапное изменение его матримониального статуса и появление у него потомка.

Это может быть даже забавным.
Ни у кого из них ещё нет детей даже в проекте, а у него будет собственный ребёнок.

Маленький человечек, который появится на свет только по его милости.
Не без участия похоти, конечно.

Он это понимает и не отрицает.
Но ведь и он идёт на это сознательно и добровольно.

К тому же совсем не факт, что Маша прямо-таки сразу забеременеет.
Может быть, у неё не с первого раза получится.
И тогда у него будет какое-то время на раскачку и обдумывание.

Но даже если она и забеременеет, то в этом тоже будет плюс. —
Можно будет больше не высчитывать «безопасные дни», а тра… заниматься сексом в любые дни.
Тоже выгодно.

Правда, придётся сделать перерыв на пару месяцев после родов.
Это обязательно.
Но и тогда можно будет всё, кроме проникновения.

А потом и вовсе снова можно будет всё до полугодия ребёнка, пока будет кормить своим молоком.
Если Маша не будет давать ребёнку прикорм, то до шести месяцев у неё будет защита от новой беременности.

И только потом снова понадобятся презервативы.
И может быть к тому времени организм уже не будет капризничать и бунтовать, поскольку одного ребёнка уже сделал.
Это должно усмирить его организм и пойти на уступки — не переставать работать при надевании презерватива.

Но при всех этих смелых соображениях в этих планах заниматься сексом без презерватива перед овуляцией риском залёта был огромный минус.

Гуров не любил, не терпел, не выносил любого принуждения.
Он не любил давления.
И даже требования собственного организма тоже казались ему подлым шантажом и напрягали.

Поэтому он решил не торопиться залетать, а всё-таки хорошенько обдумывать всё ещё много раз.
В конце концов к необдуманному поведению его толкают просто инстинкты.

А он разумное существо, а не животное, которое повинуется инстинктам.
Он должен оставаться свободным даже от собственным инстинктов.

Мало ли что его телу захотелось воспроизвестись.
Он не должен идти у него на поводу.
Он должен воспроизводиться только тогда, когда сам этого захочет.
Гуров. Русская рулетка
Но скоро он решил немного уступить. Совсем чуть-чуть.
Страдая от мысли, что идёт только восьмой день Машиного цикла и что до секса ждать ещё целых девять дней, Гуров пришёл к выводу, что можно и нужно немного рисковать.

Что необязательно делать такие длинные перерывы.
Что только в теории есть риск залёта аж за десять дней до овуляции, то есть с 4 по 14 дни цикла.

А на самом деле главная опасность залёта — только дня за три до овуляции.
Значит, он всё же может с полным правом заниматься сексом с 7 по 10 дни цикла.

А раз сегодня восьмой, то завтра он навестит Машу.
Пока есть время. Будет всего лишь девятый день.
Не самый залётный.

Если только у него не сверхживучие сперматозоиды, способные сохранять способность оплодотворять дольше трёх дней.
Ну, а если сверхживучие… Значит, это судьба.

В этом есть даже что-то возбуждающее.
Мало того что он наконец-то попробует секс без презервативов не после овуляции, а до неё.
Так ещё и не имея гарантии, что они не залетят.

Это как русская рулетка. Залетят-не залетят.
Вот и узнает, насколько у него живучие сперматозоиды.

Могут они дожидаться яйцеклетку дольше трёх дней или не могут.

Гуров стал подсчитывать всё остальное и решил, что вполне можно рисковать даже с шестого по десятый дни цикла.

А то и по одиннадцатый, хотя это совсем уже экстремально.
В его возрасте это почти гарантия залёта.

Интересно, а Маша заметит, что он без презервативов в те дни, когда без них нельзя?
А если заметит, то попросит его всё же надеть их или нет?

Если попросит, то ему придётся признаться, что он может только без них.
Ну или обнаружить перед ней свою полуэрекцию.

И тогда вся надежда на то, что полуэрекция превратится в обычную эрекцию, когда он уже будет в Маше.
Прилив возбуждения от проникновения вполне способен помочь ему в этом.

***

Его опасения оказались напрасными.
Маша ничего не заметила или сделала вид, что не заметила.

Так что ему не пришлось объясняться по поводу полуэрекции и не пришлось выяснять, превратится ли она в обычную.

Так как благодаря неприменению презервативов всё снова стояло как положено.

А хоть и небольшой, но шанс залететь сделал акты в полузалётные дни ещё более пикантными.
Несмотря на отсутствие энтузиазма от мысли о возможности беременности и несмотря на наличие всего лишь скрипучего согласия на беременность, Гурова возбуждала мысль, что его сперматозоиды попадают в матку девушки перед овуляцией.

И впервые могут оплодотворить её.
Если окажутся способными дождаться яйцеклетку

В общем, ему понравилось до крайности.
До того, что он решил рискнуть и на десятый день, и даже на одиннадцатый.

Ему казалось, что Маша с каждым очередным днём, приближающим её к овуляции, хорошеет.
И он не мог упустить этот шанс насладиться её привлекательностью.

Может, потом он и будет аккуратнее, но в этот первый раз может и рискнуть.
Вот он и рискнул.

И унялся только на двенадцатый день.
Точнее, Маша просто ушла на дежурство.

И ему оставалось просто не бежать к ней на работу и не искать повода быть там в тот день, когда у него было там практики по расписанию.
Да и подсобка его не очень вдохновляла.

А потом были дни 13 и 14.
Дни почти гарантированного залёта.

В эти дни он даже в презервативах не всегда решался рискнуть.
Не желая гарантированных проблем себе и Маше.

Вот и в этот раз тоже воздержался.
Утешая себя мыслью о том, что зато организм отдохнёт немного за эти дни.

А на 15 день он опять рискнул.
Хотя обычно воздерживался до семнадцатого дня.
Полностью или хотя бы с презервативами.

Единственное, на что он пошёл дополнительно ради смягчения допущенных рисков — он старался не эяулировать в Машу, а успеть выйти до того, как хлынет основная порция спермы.

Он не любил это делать, но в сложившихся условиях применил эту меру.
Хоть и знал о том, что толку от неё немного. 50 на 50.
Хотя лучше 50 на 50, чем 90 на 10.

И только с семнадцатого дня он позволил себе обычный праздник — секс без презерватива и с эякуляцией внутрь.
Хоть и не накануне овуляции.

Правда, он постарался хоть немного сдержать свой темперамент, несмотря на накопленное из-за всех этих предосторожностей нетерпение.

А причиной его сдержанности стала мысль, что его девушка может быть в эти дни уже беременной.
Что в ней может уже расти эмбриончик.
Его творение.

Если у неё хоть немного запоздала овуляция или если его сперматозоиды слишком живучие.

Невольно он старался обращаться с ней ещё нежнее, чем обычно.

И осталось только дождаться первого дня нового цикла, чтобы понять, обошлось или они всё-таки залетели.
Гуров. Обошлось
В первый день было непонятно.
То есть задержка таки была. Да.

Он лично в этом убедился.
Специально явился.

И со всей ясностью видел, что прокладка Маше пока так и не понадобилась.
Зато это давало возможность заняться сексом, раз уж нет месячных.

А что касается задержки, то можно было надеяться, что это просто обычная задержка.
Не связанная с беременностью.
А связанная с чем угодно.

Да хоть с магнитными бурями или мыслями самой Маши.
Тем более если она заметила отсутствие презервативов в опасные дни.
Может, она тоже все эти дни думала — залетела или нет.

Будет задержка или нет.
От таких мыслей задержка запросто может случиться.

На второй день задержки Гуров уже думал, какое сочетание звучит лучше:
Артём Павлович или Дмитрий Павлович.
А то и совсем невероятно — Мария Павловна или Надежда Павловна.

А на третий смог облегчённо выдохнуть. —
Задержка оказалась короткой.

Не на девять месяцев, а всего на два дня.
Так что академический пока отменялся.
Месячные всё же явились.

Правда, Гурову показалось, что наряду с облегчением он чувствует и сожаление.
Совсем крошечное. Маленькое такое разочарование.

Может быть, потому, что он уже наметил себе план действий, некую программу.
А тут всё это пока невостребованным оказалось.

А может быть, он сожалел, что его сперматозоиды оказались не сверхживучими.
Ему всё-таки было бы приятно, если бы они могли подождать и пять дней, и семь. А не три дня.

Хотя может быть для ребёнка-то лучше, если сперматозоидам и не пришлось ждать так долго, а лучше не больше суток или двух.

Чтобы не разочаровываться в своих сперматозоидах, Гуров подумал, что беременность-то может быть и была.
Просто эмбрион в этот раз не смог имплантироваться.

Вот отсюда и задержка, и «месячные».
Гуров уже знал, что так бывает, и нередко.
Что иногда даже качественные эмбрионы погибают, если им не удаётся «врасти» в матку.

Но эти мысли заставили Гурова почувствовать сочувствие уже к эмбриону.
Было жутковато и непривычно думать, что Надежда Павловна или Дмитрий Павлович не стали новорожденными, а покинули этот мир в виде ложных месячных, так и не придя в него полностью.

Но об этом было проще всего не думать.
Все люди живут, спят и никто не гадает — а была ли беременность, был ли эмбрион. Настоящие это месячные или ложные.

Вот и Гуров решил думать, что у Маши просто обычные месячные.
Раз уж нет возможность проверить, так это или нет.
Гуров. Если не обойдётся
***

В следующий цикл Гуров был аккуратнее.
Паузу во время месячных сокращать не стал, щадя Машино здоровье.

Секс устроил только с шестого по девятый день.
А на десятый решил считать свои сперматозоиды живучими и не проверять их живучесть на Маше.

Пока по крайней мере.
И держался аж до шестнадцатого дня.

Из-за всех этих скрупулёзных высчетов Гуров стал постоянно чувствовать, что имеет дело не просто с девушкой, приспособленной для секса.

А с реальным инкубатором.
Устройством, способным произвести на свет человека, если его заправить спермой в подходящий момент.

Но эти образы не казались ему пошлыми.
Наоборот, он чувствовал волнение и даже что-то вроде благоговения перед силой женского тела.
Такого хрупкого, но при этом способного давать жизнь, вырастить внутри себя нового человека.

И ему стало ещё приятнее ласкать грудь, животик и влагалище Маши.
Словно в благодарность за их участие в рождении и выкармливании детей.

Теперь они казались ему ещё более прекрасными, чем раньше.
Теперь, когда после несостоявшегося залёта он так явственно прочувствовал, что всё это в любой момент может включиться в работу по сотворению Дмитрия Павловича.

«Дмитрий Павлович, — мысленно говорил Гуров, — вся эта красота ваша. Всё это богатство.
Извольте поблагодарить вашего папочку за то, что он подобрал для вас такой красивый инкубатор.

Это восхитительное влагалище станет вашими воротами в наш мир.
А эта прекрасная грудь станет вырабатывать для вас самую лучшую питательную смесь, чтобы вы могли питаться, пока не сможете питаться обычной пищей.
А эта добрая умная девушка станет вам ласковой матерью.»

Но все эти фантазии были пока в зачаточном состоянии.
Гуров больше развлекался, уделяя им внимание, чем сам хотел стать отцом.

Но в качестве фантазии они годились.
В том числе для возбуждения.

Несмотря на отсутствие намерения стать отцом в ближайшее время, Гурову было приятно думать, что он в принципе может сделать свою девушку беременной.
Оплодотворить, превратить её нежный животик в огромный, как арбуз.
Представлять, как вырастет её девичья грудь, разовьётся и набухнет от молока.

Но не сейчас.
Не стоило спешить.
И тем более не стоило делать ребёнка только ради траха в самые вкусные дни.

Лучше потом.
Когда будет желание завести именно ребёнка. Если будет.

А пока его нет — лучше всё же не идти на поводу у похоти.
Как бы ни хотелось пойти.

Лучше потом. Когда он по-настоящему полюбит.
Тогда и будет ему трах перед овуляцией.

А с Машей просто русская рулетка.
Он не планирует делать ей ребёнка.

Но раз уж он немного рискует сделать её беременной, то в случае залёта позаботится о ребёнке.
Хоть он пока и не жаждет его появления и не представляет, что с ним делать, но если уж ребёнок появится — он ни в чём нуждаться не будет.

Просто потому, что это его ребёнок.
Его плоть. Потомок его родителей.

Может, ему дети пока и ни к чему, но вот его родители наверняка серьёзно относятся к вопросу продолжения их рода.

Ну что ж. Пусть это будет его подарком его роду.
Тем более что в качестве матери Маша совсем не плохой вариант.
Гуров. Смотреть
Гурова тревожило, что он всё чаще испытывает желание смотреть на Машу.
Что он испытывает удовольствие от её вида.

Ладно бы его тянуло смотреть просто на тело.
Это-то было бы понятно.

Вид стройного тела, изящество форм, мягкие линии бёдер и талии, вид округлостей под свитером и тем более красивых ног — это всё приятно.
И желание это видеть воспринимается как что-то естественное.

И желание любоваться пластикой Маши при движении тоже понятно.
Но ведь его тянет смотреть на её лицо.

А когда он уступает этой тяге и долго смотрит на лицо Маши — у него в груди возникает странное тёплое чувство.
Желание подойти и прижать к себе.

И целовать, целовать, целовать это лицо.
Причём не только в губы ради возбуждения, а полностью — и виски, и лоб, и носик. Всё, что попадётся.

И уже не ради похоти, а как бы просто так.
От избытка нежности, что ли. Приязни.

А ещё ему всё чаще хочется знать, о чём она думает.
Ну разве это не странно?

Разве ему мало того, что она спит с ним?
Зачем ему ещё и знать её мысли?

Тем более что он и так примерно представляет, о чём она думает.
О работе, о подопечных, о том, кто как поправляется, кого скоро выпишут.
О скором поступлении, об экзаменах, о будущей учёбе, если поступит.
Может быть, о нём немного.

И что во всём этом может быть интересного?
Но ему было интересно.

Как-то иррационально интересно.
Не так чтобы до невозможности, но зудело и отвлекало.

Он спешил посмотреть на её лицо, когда предполагал, что она чему-то радуется.
Хотел видеть её лицо, когда она чем-то любуется.

Дошло до того, что он просил её вслух почитать то, что казалось ему занимательным.
Чтобы по её лицу (и конечно по голосу) догадываться о том, какое впечатление на неё производит прочитанное.

Ему было немного забавно.
То, что он тратит время и на такое тоже наряду с сексом.

Он вынужден был признать, что скучает без Маши.
Что испытывает потребность теперь и в простом общении с ней.

Хотя он пока не лез к ней с обсуждениями разных вопросов.
Правда, он залез в её тетради.

И узнал, что за сочинения она часто получала 3/5: тройку за содержание и пятёрку за отсутствие грамматических ошибок.
Иногда было даже 2/5.

Ему стало интересно, за какие сочинения Маше ставили тройки и двойки.
Оказалось, что Маша просто-напросто не пересказывала утверждённые свыше «единственно верные» трактовки поступков.

Хотя большинство учащихся именно пересказывали, чтобы не портить себе оценки и зная о том, что нет смысла высказывать в сочинениях собственное мнение.
А то и вообще не интересуясь персонажами и произведениями русской классики благодаря «чудесной» подаче предмета в школе.

А Маша зачем-то писала в сочинениях, что некоторые героизируемые и романтизируемые персонажи кажутся ей невыразительными и неинтересными, а их поступки сомнительными.
Она не говорила это именно так, но получалось, что она именно так их воспринимает.

Удивительно, что ей вообще аттестат дали с такими сочинениями.
Хотя по литературе-то у неё в итоге наверняка тройка стоит.

Да и правильно — зачем девушке, которая во вторую смену штудирует литературу по медицине, читать Толстого.
Что может ей дать чтение его гениальных произведений?

Сам Гуров не был поклонником творчества Толстого, предпочитая других классиков.
Считая намного более интересным того же Куприна.
А после знакомства с дневниками Толстого вообще не воспринимал его творчество и его пропаганду.

Особенно он не понимал идею о несопротивлении.
По этой идее его дед не должен был идти на фронт, а должен был сдаться, сдать свою жену и сына?

И тогда Гурова вообще не было бы на свете?
Или был бы, но с детства воспитывался бы рабом?
И его мать была бы рабыней, и его жена, и их дети?

Гуров не мог принять такие чудесные идеи.
Ему казалось, что их мог придумать или очень наивный человек, или тот, кто ненавидит его народ и мечтает его уничтожения.

В любом случае именно к уничтожению его народа такие идеи и привели бы.
Если бы народ их принял вопреки инстинкту самосохранения.

Если бы его народ был солидарен с Толстым, а не с авторами гимна всех времён его народа — «Вставай, страна огромная».
Гуров. Даже без секса
Гурова смущал рост его потребности в Маше.
Он ещё понимал себя, когда это была потребность в сексе.

Там тоже потребность конечно, но всё же понятная.
Потребность хоть в еде, хоть в воздухе, хоть в сексе.

Так уж природа человека устроила.
Мужчину во всяком случае.

Но теперь Маша стала нужна ему не только в постели.
А вообще.
И может быть даже без постели тоже.

Нет, секс ему конечно очень нужен.
Но если бы Маша вдруг стала отказывать ему в сексе, то он всё равно хотел бы, чтобы она была в его жизни.

Хотел бы часто видеться с ней.
И чем чаще тем лучше.

Просто потому, что рядом с ней комфортно.
Он стал думать о Маше и вспоминать её каждую свободную минуту.

Ему стало интересно, когда у неё день рождения.
Хоть и не для того, чтобы сделать ей подарок.

Но только потому, что она сама вряд ли была бы в восторге от подарка, раз уж у них такие неовеществлённые отношения.
Только потому, что она сама чуралась вещественности в отношениях.

И хотя он не проверял этого, не пробовал делать её подарки, но прямо кожей ощущал, что Маша против.
И этим протестом она сковывала его побуждения что-то подарить.

Вдобавок он и сам не хотел привносить в их отношения меркантильность.
Чувствуя, что их отношениям это не нужно. Что это было бы лишним.

Но он мог бы хотя бы просто мысленно поздравлять её в этот день.
С тем, что она есть на свете.
Благодарить за то, что она есть на свете.

Чтобы в этот день быть особенно нежным с ней.
Чтобы она чувствовала его расположение, его отношение к ней.

А пока ему оставалось только представлять, что любой день может оказаться её днём рождения.
И снова брать на заметку, что в браке у него было бы препятствий для того, чтобы делать Маше подарки.
И не только на день рождения.

У него давно уже возникали желания предложить Маше погулять по улицам.
А ещё лучше съездить куда-нибудь.

На природе они ещё не занимались сексом.
И под звёздным небом тоже.

Хотя не это главное.
Он готов был и без секса гулять с Машей.

А ещё ему хотелось ходить с ней в театр и в кино.
Ему было интересно её мнение о спектаклях и фильмах.

Ему интересно было знать, какие фильмы она выбрала бы.
Какие места захотела бы посетить.

Чем дальше, тем меньше ему хотелось ходить куда-то одному.
Это стало ему просто скучно.

Он сначала даже не понял, почему ему стало так лениво куда-то идти.
А потом понял.

Зачем куда-то идти без Маши?
Зачем куда-то идти, если можно пойти к Маше?
Учитывая, что у неё его ждёт самое приятное время препровождение, какое только может быть.

Вот если бы она пошла с ним — тогда другое дело.
Тогда ему было бы интересно.

Тогда он с самым большим вниманием посмотрел бы фильм, чтобы потом оценить мнение Маши о фильме.
И тогда у него не было бы ощущения, что он теряет время вдали от Маши.

А именно это ощущение стало для него лейтмотивом.
Что время без Маши — потерянное время.

Он чувствовал, что живёт полной жизнью только рядом с Машей.
А в остальное время только и ждал, когда же он снова будет с Машей.

Даже если знал, что у них не будет в этот день секса. Из-за месячных или наоборот овуляции.

Всё равно ему даже в такие дни хотелось быть рядом с ней.
Иногда он как раз в эти дни избегал встреч с ней, чтобы не сорваться.

Но потом желание быть хотя бы просто вместе пересилило.
И он спешил к Маше.

Встречаться с друзьями он конечно не перестал.
Они значили для него много.

Но даже во время встреч с ними он с теплотой думал, что потом увидит Машу.
И расставался с ними без того сожаления, какое было раньше.
Когда они, мальчишки, не прочь были вообще не расходиться по домам, а тусоваться где-нибудь вместе неделями.

Но при всём желании пригласить Машу куда-нибудь он почему-то смущался.
Он не хотел вынуждать её отказываться, если она захочет отказаться.
Но не хотел, чтобы она и соглашалась без желания, только ради уступки.

Собственное смущение раздражало его.
И потому, что странно было смущаться чего-то в отношениях с девушкой, с которой он давно спит.

И потому, что он очень давно не смущался чего-либо в отношениях вообще.
Он всегда знал, что легко получит то, что ему нужно.

***

«А ведь я люблю её», — подумал однажды Гуров при подобных размышлениях.
И даже не сильно удивился этому открытию, хоть оно и было неожиданным.
Словно давно предчувствовал его.

У него как-то сложились все кусочки пазла в единую картинку.
Все его нюансы отношения к Маше, все впечатления, все удивления.

И до сих пор не полностью распутанная путаница с Алисой.
И эльф в парке, и сирена в больнице.
И отзывы отца, и собственные наблюдения за отношением Маши к людям.
И конечно собственное удовольствие в постели.

И сложившийся пазл заставил Гурова поставить себе именно такой диагноз.
Хотя он пока сомневался в точности вывода.

Но больше из упрямства.
Он уже понимал, что диагноз был поставлен верно.
Гуров. Упрямство
Он сам не знал, что его не устраивает в мысли, что он любит Машу.
Но чувствовал, что он в самом деле любит.

Он чувствует потребность в Маше, ему хочется быть всё время с ней, ему хочется даже заботиться о ней.
Всё время «держать над ней зонтик».
Чтобы на неё не упало ни капли лишней.

Он не раз ловил себя на вопросе, как она питается.
И даже решился заглядывать в её холодильник.

Когда Маши не было дома.
В те дни или часы, когда он поджидал её один.

Но только для того, чтобы получить ответ на свой вопрос.
Вопреки неприятию манеры заглядывать в чужие вещи.

Исследование содержимого её холодильника неприятно его удивило.
Даже покоробило.

Маша холодильник держала выключенным.
То-то он всё время думал — что не так на кухне.

Оказалось, что тишина.
То, что она никогда не нарушается грохотом работающего холодильника.

Холодильник использовался в качестве шкафа.
И вероятно его путь пролегал на свалку, когда он окончательно сломается.

В нём были крупы, травы, приправы.
И ничего из того, что обычно хранится в холодильниках из числа скоропортящихся продуктов.

С одной стороны, это означало, что пища не разогревается, а готовится каждый раз свежей.
А скоропортящиеся продукты просто сразу употребляются, как только куплены.
Это плюс.

А с другой стороны, это означало, что скорее всего Маша игнорирует ряд нелишних продуктов.

При нём Маша долго не готовила.
И он догадывался, что она всё же питается, по тому, что содержимое упаковок с крупой всё же таяло, а потом появлялись новые полные упаковки с манкой или гречкой.

Потом, когда он стал проводить у неё помногу времени, она стала иногда варить и есть и в его присутствии.
Деля сваренное на двоих.

Он принимал предложение.
Тем более что видел, что санитарные условия не уступают тем, что создаёт его мама.

Но ел у Маши больше из вежливости.
Надеясь пореже оказываться приглашённым к столу.

Его смущало, что предложение одностороннее.
Он-то стеснялся предложить Маше какое-нибудь угощение.

Несмотря на то, что был бы только рад хоть угощать её, хоть кормить всё время.
И с некоторых пор часто ловил себя на побуждении захватить что-нибудь вкусное для Маши.

Но он уже понимал, что Маша растерялась бы от такого предложения.
И не хотел ставить её в неудобное положение.

Это тоже наводило его на мысль о браке.
Он надеялся, что в качестве жены Маша могла бы и смириться с тем, что он её кормит.
Как иначе-то, если она была бы матерью его детей.

Но пока он был вынужден сдерживать свои побуждения угощать.

***

Но при такой склонности заботиться о Маше Гуров чувствовал и какое-то неудобство в этой любви.

Может быть, сомнения были отголоском подростковых предубеждений.
А может быть дело было в том, что он влюбился в Машу не тем способом, которым влюблялся раньше.

Раньше была или любовь с первого взгляда по типу «нравится и хочу, дайте немедленно», или присмаривание интересной новой знакомой с выводом «вполне; будет моей».

Затем решение завладеть, меры по завоеванию — и вот девушка уже его.
А дальше по-разному. Обычно с разочарованием и охлаждением одной или обеих сторон.

А с Машей не было никакой любви с первого взгляда.
И интереса не было. Ничего не было.

Кроме желания разобраться со своей давней страстью к Алисе и надежды, что секс с Машей избавит его от зависимости от Алисы.
И собственно секса.

А уже потом постепенно что-то стало меняться.
Постепенно, очень постепенно ему начинало нравится в Маше то одно, то другое.

Точнее, открывалось то одно, то другое ранее незамеченное им достоинство.
Особенно в тех случаях, когда он не знал, что девушка, к которой у него возник интерес, является Машей.

Как же так получилось, что я умудрился влюбиться в Машу, — спрашивал себя Гуров?

Он затруднялся понять это.
Вроде бы всё время контролировал ситуацию.

Он совершенно точно знал, что не должен был влюбиться.
Ничто не предвещало.

Его отношение всегда было рациональным.
Он знал, что он просто использует девушку.

А теперь он физически ощущает, что с ним что-то произошло.
Что что-то изменилось.

И не то чтобы стало плохо или хуже, чем раньше. Нет.
Всё нормально. И вроде бы даже здорово.

Но Гурова беспокоило, что всё получилось как бы без его участия, без его согласия, без его намерения.

Используя девушку для секса, он никакой влюблённости даже близко не ощущал.
И когда успело вырасти деревце его нынешнего отношение к Маше — он не знал.

Нет, он конечно замечал, как постепенно он проникается симпатией к Маше.
Но в том-то и дело, что именно симпатией.

Просто симпатией.
Ничего даже близкого к влюблённости.

Но Гуров подозревал одно обстоятельство.
Он давно, ещё с самого начала не исключал, что оно сыграет свою роль.
Правда, не ожидал, что всё получится так сильно.

Это обстоятельство — его эксперименты со взглядами при соитии.
Когда он не позволил Маше отвернуться, а склонил её долго смотреть в его глаза.

Он ведь тогда заметил привкус чего-то аномального в возникшем у него состоянии.
Так нет же.

Вместо того чтобы всё прекратить, он ещё и погрузился в поцелуй с Машей.
Усугубив этим проблему.

Но он в тот момент уже просто не мог наверное осознавать, что не стоит этого делать.
У него к тому моменту сознание уже было в изменённом состоянии.

И вот всё это аукнулось.
И зачем только он заставил Машу долго смотреть ему в глаза во время секса?

Острых ощущений ему видите ли захотелось.
Сам же себе сделал ловушку.

Ну что, Гуров, дотрахался? — ехидно, обречённо и в то же время с невольной иронией спрашивал он сам себя.
Всё-таки было потешно, как всё получилось.

Он старался восстановить прежнее равновесие, говоря себе о том, что виноват окситоцин или ещё что-то подобное.
Мол, длительный секс с Машей как-то повлиял на химию его мозга.

И в итоге сформировал его чувства к Маше и потребность в ней.
Но раз это просто гормоны, то и не поддаваться этому можно.
Наверное.

Но нужно ли?
Разве его так уж угнетает привязанность к Маше?

Гуров не знал.
Вроде бы эта привязанность не должна была привести к проблемам.

Маша не использовала его привязанность к ней для влияния на него, не манипулировала им.
Но зато он сам уже готов был как-нибудь влиять на себя из-за привязанности к ней.

Вдобавок Маша просто не знала о его привязанности.
А если бы узнала?
Стала бы использовать это против него или нет?

Лучше было не искать ответ на этот вопрос.
А значит и не показывать Маше, что он любит её.

Чем позднее она это поймёт — тем лучше.
И для неё тоже. Спасёт её характер.

А то власть — это большое искушение.
Лучше не подвергать ему Машу.
А то было бы очень жаль, если бы такая милая девушка испортилась бы.

Гуров подумал, что было бы очень хорошо избавиться от вызванной сексом привязанности к Маше.
И что это это наверняка удалось бы сделать благодаря длительному сексу с другой девушкой.

Но при его требованиях к партнёршам было не так-то просто найти подходящую ему девушку.
И ещё труднее её найти, если учесть, что он хочет, чтобы другая была похожа на Машу.

Очень похожа. Как близнец.
Да вот только где ему найти такого близнеца-то?

***

Хотя есть девушка, которая гарантированно способна спасти его от любви к Маше.
Это Алиса.
Гуров. Между Машей и Алисой
Да, Алиса-то могла спасти его от привязанности к Маше.
Да вот только Алиса этого не сделает.

Так как она где-то в очень далеком будущем и не станет заниматься его спасением от привязанности.
У неё своя жизнь, и наверняка она давно забыла и его, и небольшой эпизодик из её жизни про столь досадное незапланированное попадание в ХХ век.

Гуров не в первый раз заметил, что его страдания от невозможности увидеться с Алисой с каких-то пор смягчились.
Не обжигали, не терзали, не приводили в отчаяние на грани состояния, при котором возможны разные неадекватные поступки.

Стало что-то близкое к:
"Мне грустно и легко,
печаль моя полна тобою".

Воспоминания теперь дарили что-то похожее на тихую радость от того, что ему выпало счастье встретить такое прекрасное явление, как Алиса.
Узнать, что бывают и такие существа.

Это много для него значило.
Заставляло воспринимать жизнь в качестве намного более светлого, приятного и радостного явления, чем если бы он не узнал Алису.

Можно сказать, что Алиса самим фактом своей чудесности помогла ему.
Укрепив его способность быть счастливым.

При этом её рассказы о чудесном будущем были даже второстепенными на фоне чудесности самой Алисы.
Несмотря на то, что дарили надежду на счастливое будущее человечества.

Может, потому, что чудесность Алисы казалась залогом того, что всё про будущее правда.
Главным, самым убедительным доказательством того, что будущее в самом деле чудесно, раз там могут жить такие девочки, как Алиса.

В самом деле. Самое прекрасное в будущем и самое радостное - это то, что там есть прекрасные девочки.
Если бы там не было прекрасных девочек - разве можно было бы такое будущее считать прекрасным?

Да кому оно тогда вообще надо такое будущее без прекрасных девочек.
Уж точно не Гурову.

Для него весь смысл жизни и вся её прелесть основывалась на том, чтобы наслаждаться прелестью симпатичных девочек.
Это было для него самым главным источником драйва.

А уже из этого вырастало и всё остальное - и желание быть полезным людям, и желание стать профессионалом в принесении этой полезности, и многое другое

Так что Алиса сыграла большую роль в его жизни.
И хотя иногда он старался не вспоминать про неё, чтобы не сильно обжигаться, но по большому счёту она поспособствовала тому, чтобы он воспринимал мир с большей надеждой.

И укрепила его склонность прилагать личные усилия для улучшения жизни в мире.
Дав надежду на то, что усилия могут оказаться не напрасными.

И при этом Алиса ведь не внешностью его очаровала, хоть впечатлением.
Её внешность никогда не была ему знакома.

Но она умудрилась очаровать его своим характером, своей энергией.
Заставила его убедиться в том, что энергия человека может разить наповал.

Даже если человек проявляет своё обаянием в теле человека, который не только не был симпатичен ранее, но и был даже почти антипатичен.

Алиса научила его любить не внешность, а характер девушки. Точнее, обаяние.
Ценить характер и обаяние ещё больше, чем внешность.

Просто сокрушив его собственным обаянием.
И при этом явно не собираясь это делать и занимаясь своими проблемами.

Странно, что судьба свела Алису именно с ним.
И ещё более странно, что поместила её в тело Маши.

Случайность это или нет?
Неизвестно.

Но если бы не это - что было бы с ним и с Машей?
Смог бы он без Алисы питать надежды на нормальное будущее?
Захотел бы что-то делать для нормального будущего?

Смог бы он когда-нибудь заметить привлекательность Маши?
Смог бы присмотреться к её характеру настолько, чтобы начать с ней общаться и даже дойти до нынешней странной влюблённости в Машу?

Тоже неизвестно.
Гуров склонен был думать, что не смог бы.
Он сильно сомневался в том, что разглядел бы Машу даже до 20 лет.

Ведь только благодаря Алисе он увидел, что и лоб Маши высокий, и глаза могут сиять, и улыбка может быть чудесной.
И только благодаря Алисе же (точнее, из-за желания избавиться от влечения к ней) он надумал попробовать секс с Машей.

Это потом уж он оценил преимущества секса с ней.
Но для этого он должен был додуматься попробовать хоть раз.
А это произошло только в связи с Алисой.

Иначе он мог бы всю жизнь прожить рядом с Машей, никогда не интересуясь её жизнью.
Не замечая в ней ничего хорошего.

Просто потому, что даже не посмотрел бы в её сторону.
Тем более что и она не стремилась быть замеченной.

Или всё же заметил бы?
Неужели он мог в самом деле никогда не обращать внимания на то, что его юная соседка хороша собой?

Наверное мог бы.
Тем более когда она так одевается, что нет никакого желания думать, красивая ли у неё фигура.
И так скромна, что нет никакого желания обращать внимания на то, есть ли в ней хоть какое-то обаяние.

Ну разве что какой-то другой случай всё-таки заставил бы его посмотреть на неё.
В той же больнице.

Или в ситуациях, когда он не знал бы, что смотрит на Машу. Как в парке.

Но благодаря тому, как всё сложилось, у него есть Маша.
У него. Есть. Маша.
Маша с её любимым телом, а теперь ещё и любимой душой.

И во многом благодаря именно Маше и его влюблённости в неё ему сейчас легче думать о недоступности Алисы.
Так как многое из того, что ему нужно от Алисы, он нашёл и в Маше.

Просто в Алисе это сияло, как тысяча солнц, а в Маше сквозит намёком.
Отчётливо, но так ненавязчиво, что заметить это можно, только если наблюдать за Машей очень непредвзято и очень доброжелательно.

Но всё же явно. И, раз заметив её обаяние, уже невозможно игнорировать его.

В общем, Маша ему хоть и не заменила Алису (да Алису и невозможно заменить), но помогла почти полностью перестать маяться от недоступности Алисы.
Гуров. Много общего
Он замечал, что у Маши и Алисы немало общего.
И снова и снова всерьёз допускал, что-либо Маша сама выдумала про Алису, либо Алиса так и осталась в теле Маши.

В обоих случаях получалось, что он спит с той самой девушкой, в которую влюбился в те далёкие дождливые дни.
Разумеется, это дарило ему массу приятнейших острых эмоций.
Особенно при близости.

Постепенно у него таяло ощущение, будто душа Маши не заслуживает такого тела, как у неё.
И крепло ощущение, что наоборот — в самый раз.
Что её душа достойна её тела.

Не раз он ловил себя на ощущении, что он близок не с Машей, а с Алисой.
Даже в тех случаях, когда он не фантазировал о том, что он занимается сексом с Алисой, а довольствовался мыслью, что занимается сексом с Машей.

Но и в таких случаях ему иногда казалось, что на месте Маши Алиса.
Или что Маша — это Алиса.

Когда-то, ещё до связи с Машей, он час­то пробовал пред­став­ить, как мог­ла бы вес­ти се­бя при бли­зос­ти Али­са.
И сформировал некоторое приблизительное представление.

Но когда он стал спать с Машей, то стал ловить себя на том, что нюансы её поведения в постели позволяют ему дополнить и уточнить картину предполагаемого поведения Алисы при близости.

Он отмечал то одно, то другое качество, которое, по его мнению, могла бы проявлять и Алиса.
И самое главное — ему казалось, что общее состояние при близости, само отношение Алисы к близости вполне могло бы оказаться таким же, как у Маши.
Хотя проверить это было конечно невозможно из-за недоступности Алисы.

Так что Гуров легко мог представить, что Алиса в сексе очень похожа на Машу в сексе.
Особенно если судить по тому, какой Маша стала к данному моменту.

Такая же щедрая, с такой же самоотдачей.
Алиса разве что более жизнерадостная и более уверенная в своём праве на ответные ласки.
А то Маша частенько словно хочет сделать какой-то жест, но заставляет себя сдерживаться.

Гурову очень хотелось поговорить об Алисе с самой Машей.
В надежде на то, что это поможет ему понять ситуацию.

Вдруг Маша сама признается, что это она тогда придумала, будто в её теле девочка из будущего по имени Алиса?
Или признается, что Алисино сознание было в её теле.
Если, конечно, Машина память не скорректирована так, чтобы она ничего не помнила об этом.

Долгое время Гурова сдерживал от расспросов характер отношений с Машей, при котором они оба не особо много болтали.

И даже то, что ему было немного неловко вести такие разговоры с девушкой, которой он пользуется, не скрывая этого от неё.

Опасался он и разочарования в случае, если окажется, что Маше нечего ему рассказать.
И тогда у него не осталось бы даже надежды, что Маша может что-то знать.

Если Маша признается в том, что сама придумала Алису, то он был бы очень огорчён тем, что Алисы нет.
Хотя при этом рад тому, что это Маша может быть такой обаятельной, какой он видел Алису.

И конечно сдерживало опасение показаться странным со своими вопросами.
Не стоило спрашивать, в курсе ли Маша, что в её теле было сознание другой девочки и где в это время было сознание Маши, по её данным.

Если Маша не в курсе или не помнит этого, то в лучшем случае подумает, что это он так неудачно пошутил или что это какая-то новая игра.

В какой-то момент любопытство пересилило.
И Гуров решился затронуть тему Алисы.

Но спросить не напрямую.
А так, чтобы не выдавать сразу свою осведомлённость и не шокировать Машу странными сведениями, если она чего-то не помнит.
А проявить осведомлённость только в том случае, если Маша к этому готова.

— Маша, а ты помнишь день перед твоим отъездом в приют?

— Помню. А что?

— И наш разговор помнишь?

— Ты хотел сказать — разговор между тобой и Алисой?
Гуров. Рассказ Маши об Алисе
— Ты хочешь сказать, что у меня и тебя не было разговора?

— Не было.

— Но я точно помню, что мы говорили.

— Говорили. Но не мы, а ты и Алиса.

— Значит, я и Алиса?

— Да.

— Но девушка, с которой я говорил, выглядела так же, как ты.

— Паша, ты полностью помнишь слова девушки?

— Да.

— Тогда ты знаешь, почему девушка выглядела так же, как я.
Или этого ты не знаешь?

— Я ничего не знаю.
Кроме того, что СКАЗАЛА та девушка, с которой я говорил.

— И что же она тебе сказала?

— Что её зовут Алиса, что она из будущего и что её сознание попало в твоё тело.

— Ну вот.

— Что «ну вот»?

— Поэтому девушка и выглядела как я.
Потому что тело и было моим.
А её сознание было в моём теле.

— А откуда ТЫ об этом знаешь?

— Алиса сама мне об этом рассказала.

— Вы тоже общались?

— Да.
После её возвращения в её время.

— Значит, ты хочешь сказать, что в твоём теле было сознание девочки из будущего?

— Не знаю. Но мне именно так сказали.

— Кто?

— Алиса. И другие люди.

— Какие люди?

— Из её времени.

— Маша… а ты можешь по порядку рассказать?

— А что рассказывать. Я увидела я, что у меня другой облик. Очень удивилась.

Хорошо, что первый же встреченный человек оказался знакомым Алисы.
Он сначала подумал, что я и есть Алиса.

— Алиса?

— Да.

— У тебя был облик Алисы?

— Да.

— А ты что ему ответила?

— А мне пришлось сказать ему, что я никакая не Алиса.
Он и помог мне во всём разобраться.

Объяснил мне, что я в будущем и почему у меня чужой облик.
А потом мне помогли вернуть мой облик и вернуться сюда.
Вот и всё.

— И всё?

— Да.

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— А как надо?

— Маша, ты была в будущем, ты пережила перенос сознаний.
И говоришь об этом так буднично, словно все ежедневно через это проходят.

— Ну… просто есть более впечатляющие впечатления.

— Какие?

— Разные, — уклончиво ответила Маша, и стало ясно, что она не склонна откровенничать о своих впечатлениях.

— Так… а что там за знакомый Алисы был?

— Который? У неё много знакомых.

«Кто бы сомневался».

— Тот, который принял тебя за Алису.

— А, этот. Его тоже Пашей зовут. Как и тебя.

— Кто он?

— В каком смысле?

— Ну вообще. Каков как человек.

— Очень приятный человек.
… Отзывчивый, внимательный.
Вроде бы одноклассник Алисы.

«А Алисе-то он кем приходится этот внимательный?!»

— А Алиса?

— Ну… Алиса это Алиса.
Феномен. Это так очевидно, что невозможно было не заметить, когда Алиса была даже в моём теле.

— В каком смысле «феномен»?

— Она очень обаятельная.
Даже когда совершенно не старается произвести впечатление.

Просто в ней столько энергии, что она излучается во все стороны, постоянно.
Странно, если ты этого не заметил.
Ты ведь тоже успел с ней пообщаться.

— Да-да… Я заметил.
Гуров. Зачем ты призналась
— А зачем ты призналась, что ты не Алиса?

— В смысле?

— Ты могла притвориться Алисой и остаться в том времени.

— Зачем?

— А разве там плохо?

— Нет. Там очень хорошо.

— Разве этого недостаточно, чтобы там остаться?

— В чужом теле?

— А почему бы и нет?
Или оно тебе не понравилось?

— Причём тут понравилось или нет?
Это просто не моё тело было, не мой облик.

— Значит, тебе всё же не понравилось тело Алисы.

— Да почему же не понравилось.
У Алисы очень, очень красивое тело.
Но это не причина оставаться в её теле и её времени.

— Почему?

— Ну… просто мне не захотелось и всё.

— А в своё тело и своё время захотелось?

— Да.

— И что же тебя так влекло в твоё тело и твоё время?

— Просто они мои. Я к ним привыкла. Этого достаточно.

— Но ты говоришь, что у Алисы тело красивее.

— Да, намного красивее.
Но зато моё для меня привычнее.

— И время твоё для тебя привычнее?

— Да.

— Но зато там лучше.

— Ну и что?
А мне в нашем нравится.

— Чем наше лучше?

— Я не говорю, что наше лучше.
Я говорю, что я хочу жить в моём времени.

— Там тебе было бы наверняка намного комфортнее.

— Это неважно.

— А что важно?

— Ты же… знаешь…

— Что?

— Я же уже говорила…

— Ты много чего говорила.

— Здесь есть люди, которые мне дороги.

— Например?

— Если ты не помнишь, то мне лучше не повторять.

— Ты хотела вернуться сюда из-за меня?

— Из-за желания снова видеть тебя.

— Но у нас тогда ещё ничего не было.

— Ну и что?

— Тебе достаточно было просто видеть?
И даже ради этого вернуться из безопасного красивого времени в наше?

— Достаточно.

— Но ты даже не знала, будет ли у нас что-то в будущем.

— Я знала даже больше.
Я точно знала, что и не может быть.

— Как видишь, это знание оказалось неточным.

— Да, оказалась.
Но я до сих пор не понимаю, почему.

— Не понимаешь?

— Нет. Хотя одна версия есть.

— И какая же?

— Ну… я ведь видела Алису.
И успела заметить её редкое обаяние, которое не могло скрыть даже моё тело…

Так что меня не удивило бы, если бы оказалось, что при встрече с ней ты тоже успел оценить её обаяние.

— Значит, ты думаешь, что я прихожу к тебе из-за интереса к Алисе?

— Я не знаю.

— Я считаю тебя саму по себе очень достойным человеком.

— Спасибо…

— … Маша, а ты уверена, что тебе не приснилось про Алису и будущее?

— Но тебе же не приснился разговор с Алисой?

— А ты не могла под влиянием сна придумать такой разговор?

— Нет.

— Уверена?

— Уверена.

— Маша, подумай.

— Я ничего не придумывала.

— Я хочу верить тебе.
Но хотелось бы иметь ещё и доказательства.

— Зачем? Это всё равно не имеет значения.
Можешь не верить мне.

— А прибор? Ты знаешь о приборе?
Если знаешь, то это кое-что доказывает.

— Да, о приборе мне что-то говорили.
Кажется, какой-то прибор помог найти Алису в моём теле и вернуть её.
А вместе с моими сведениями задача стала ещё более решаемой.

— Какими сведениями?

— Адрес, имя и тому подобное.

— Понятно…

— Мы тогда очень переживали о том, чтобы удалось вернуть Алису.

— А это не было просто?

— Не было. Вообще получилось чуть ли не чудом.
Только благодаря тому, что её Паша смог что-то особенное.

Я не помню и не поняла нюансы.
Кажется, они даже сами не всё понимают в них.

— Её Паша?

— Ну, тот одноклассник, который принял меня за Алису.

— Они дружат?

— Они там все дружат.
Но наверное можно сказать, что у них особая дружба.

— Особая?

— Они очень привязаны друг к другу. Как брат с сестрой.
Гуров. Ты вернулась
***

— Итак, ты вернулась сюда.

— Да.

— А потом?

— А потом я пришла к вам за своими ключами.

— Ты знала, что здесь тебя могут найти и вернуть в интернат?

— Знала. Но надеялась, что до утра подождут возвращать, а утром увезут в спец-интернат.
Алиса мне рассказала обо всех обстоятельствах.

— Её не обижали в интернате?

— … Не успели, — уклончиво выразилась Маша.

— Паша спас?

— Да.

— И ты решила сюда вернуться, несмотря даже на это?

— Я уже говорила, что не могла не вернуться.

— Надо было просить, чтобы там оставили.

— Не надо было. Они сами предлагали остаться.

— Тогда надо было соглашаться.

— Я не захотела.

— Странный ты человек. Не захотела остаться там, где лучше.

— Мне здесь лучше. Здесь всё моё.

— Но там наверняка приятнее.

— Приятно там, где хорошие люди.
Здесь такие тоже есть.

— Например?

— Ты.

— Я?

— Да.

— Ну знаешь…
Надеюсь, что там люди всё же получше.

— Там тоже хорошие.

— Значит, когда я пришёл к тебе, ты решила, что это из-за моего интереса к Алисе?

— Я ничего не решила. Я не знала, из-за чего.

— Тогда почему ты меня не… выставила?

— Зачем?

— А разве не полагается выставить незваного гостя, который без объяснений врывается в квартиру и распускает руки?

— Ты не был посторонним человеком.

— А кем я был?

— Тем, ради кого я хотела вернуться сюда.

— Разве этого достаточно?

— Да. Но если хочешь — могу и добавить.

— Сделай милость.

— Дело не только в том, что я была рада пойти навстречу тебе, хоть и не понимала, зачем тебе это нужно.

— А что ещё?

— Ещё я вспомнила, почему тому другому Паше пришлось спешить вытащить Алису отсюда.

— И каким образом это тебя тоже склоняло уступить моим домогательствам?

— Очень просто. Я понимала, что не застрахована от повторения подобных ситуаций.
Но уже с непредсказуемым исходом.
Без вмешательства Паши из будущего.

— Не улавливаю логику.

— Я хотела, чтобы ты сделал это раньше других.
И тем более если будут другие.

— А если бы я был груб?

— Это было уже неважно.
Гуров. Откровенный разговор
— Нет, Маша, это очень важно.

— Но ты не был груб.

— Почти случайно.
Поэтому ты не должна была уступать моим домогательствам, не имея оснований надеяться на нежность и бережность.

— Разве бывают основания?

— Бывают.
Хотя бы ухаживания и замужество.

— Это тоже не гарантии.

— Не гарантии. Муж тоже может быть грубым.
Но не муж с ещё больше вероятностью.

Потому что, женившись, муж хотя бы теоретически выразил желание заботиться о своей женщине.

— Совсем необязательно.

— Но часто именно так.
Поэтому… не уступай так больше никому.
Сначала ЗАГС, а уже потом всё остальное.

— Я не могла не уступить тебе.

— Почему?

— Я уже говорила.

— Повтори.

— Я понимала, что это может быть единственный шанс сделать для тебя что-то приятное.
Что другой может и не предоставиться.

Если… если бы тебе не понравилось со мной.
И я решила воспользоваться своим первым и предположительно единственным шансом.

— Вот ты для меня хотела сделать приятное.
А о себе ты почему не думала?

— И о себе тоже думала.

— Не похоже.

— Об этом я тоже уже сказала.
Близость с тобой была моим шансом лишиться девственности с любимым человеком.
Мне не хотелось, чтобы это произошло при других обстоятельствах.

— Каких?

— При близости без моего согласия.

— Ты хотела, чтобы твой первый секс обошёлся без изнасилования?

— Да.

— Но можно ведь было надеяться на то, что и так обойдётся.
И не спешить отдаваться первому наглецу, который полез тебе под юбку.

— Это тебе кажется, что можно было надеяться.

— А что — к тебе так часто приставали?

— Не часто.

— Но приставали?

— Я не хочу об этом говорить.

— Это твоё право. Но… ты говоришь, что я тебе не посторонний.

— Поэтому и не хочу.

— Для не хотящей говорить ты уже сказала слишком много.

— Ровно столько, сколько нужно.

— Даже если к тебе приставали — ты же всё равно осталась девственницей.

— Только благодаря большому везению.

— Кто к тебе приставал?

— Теперь неважно.

— Они могут снова появиться в твоей жизни?

— Надеюсь, что нет.

— Где это было? На улице? В интернате? Или… дома?

— Нет, в интернате ребята хорошие.

— Ну да, ботаники ведь.
А дома и на улице?

— Я не хочу портить себе настроение воспоминаниями.

— Значит, это стало для тебя психологической травмой, если даже воспоминания до сих пор могут испортить тебе настроение.
Не пролеченной.
Может, тебе стоит как раз проговорить проблему?
Говорят, что это помогает вылечить травмы.

— Я не знаю. Но пока я не хочу об этом говорить.

— Может, ты просто со мной не хочешь говорить об этом?
Тогда поговори со специалистами.

— Да кому это надо? Почти все считают, что это такой пустяк.
И… что девушка сама виновата, если к ней пристают.

— А это не так?

— Вот и ты тоже.

— Нет, я не тоже.
Я просто пробую разобраться.
Ну так что?

— Приставания — это не пустяк и девушки в них не виноваты.

— Никогда?

— Насчёт никогда не знаю.
Но если девушка одета хуже, чем огородное пугало, и если она не строит глазки — то в чём её вина, если даже к такой пристают?

— Ни в чём. Ты поэтому стараешься одеваться… неброско?
И поэтому со многими так отчуждённо держишься?
Чтобы к тебе не приставали?

— По крайней мере я сделала всё от меня зависящее, чтобы не «провоцировать».

— И как? Работает средство по отпугиванию приставателей?

— Не знаю. Я же не могу сравнить, как было бы в другой ситуации.

— А если без сравнения?
Как в твоей ситуации?

— Более-менее.

— Настолько более-менее, что ты не задумываясь отдалась мне, чтобы кто-то не опередил меня?

— Бережёного бог бережёт.

— Знаешь, на самом деле разговоры о провоцировании — от лукавого.
Пристают не потому, что девушка провоцирует.

А потому, что она просто девушка.
Особенно если ещё и хорошенькая.

Так что и одеваться некрасиво из-за этого не стоит.
Это не страховка. Всё зависит только от того, какие люди встретятся.

— Я знаю. Но не могу пренебрегать даже малыми средствами.

— Так… ну, а что там насчёт «не пустяк»?

— А что тут пояснять?

— Всё.

— Я не знаю, как об этом говорить.
Просто приставания — это очень неприятно.

— А как же ухаживания?

— Я говорю не о ненавязчивых манерах, а именно о навязывании своего общества вплоть до угроз в случае отказа от «общения».

— А что — и так бывает?

— А ты не знал?

— Наблюдать не доводилось.

— Бывает. По-разному бывает.

 — Я понимаю, что угрозы — это неприятно.
Но даже угрозы — это всё же только слова.

— А кто сказал, что все ограничиваются только словами?
Мускулы тоже пускают в ход.

— Не может быть.

— Ты сам-то случайно не из будущего явился?
Вот там этого «не может быть».
А у нас это и может, и есть.

— Я просто не представляю, как можно использовать мускулы для того, чтобы навязывать девушке своё общество.

— Общество? Ну можно и так это назвать.

— А как надо?

— Да не знаю.

— Я правильно тебя понял, что некоторые просто хватают девушек?

— Правильно.

— Да, трудно вам живётся.

— А никто и не говорил, что будет легко.
Гуров. Надо было выставить
— Мне не нужна была эта возможность слишком дорогой ценой.

— Ценой невозможности видеться со мной?

— Да.

— Знаешь, я всё больше укрепляюсь во мнении, что ты должна была выставить меня за дверь, когда я явился к тебе в первый раз.

— Зачем?

— Ну сама посуди. Ты же оказалась наедине с парнем.
Да ещё и зная, что парень может начать приставать.

— Но это ведь не было нежелательно в случае с тобой.

— Но ты же не знала, как я поведу себя.

— Главное, что это был ты.

— Легкомысленно.

— А ты бы ушёл, если бы я предложила уйти?

— Честно? Не знаю.

— Ну вот. Тем более.
Какие у меня шансы против тебя?

— Ты думаешь, что я применил бы силу?

— А ты не стал бы?

— Даже не знаю.
Хотелось бы думать, что не применил бы.

Хотя мне очень хотелось остаться.
Скорее я постарался бы убедить тебя.
Сообщить о том, почему тебе выгодно отдаться мне.

— Выгодно?

— Очень.

— А в чём выгода?

— В том, что ты меня любишь.

— Но об этом ты не знал.

— Но предполагал.

— Почему? Разве я чем-то выдала себя?

— Да ничем. Почти. Но ты так стеснялась меня, что в этом угадывалось нечто большее, чем простая застенчивость.
Так что несложно было догадаться. Хоть и не с полной уверенностью.

Но это не единственная выгода.
Другая — это озвученный тобой шанс проститься с невинностью в благоприятных условиях.
Хотя об этой выгоде я бы не рискнул сам говорить, чтобы не шокировать тебя.

Но есть и третья выгода. — Я бы просто сообщил тебе о шансе получить море удовольствия.

— А если бы я не приняла это предложение?

— Тогда… я бы упросил тебя позволить мне подарить тебе ласки, избегая слишком интимных.
Ты бы позволила.
А потом уже не смогла бы отказаться и от всё более интимных.

— Может, не позволила бы.

— Позволила бы. Тебя подвела бы неопытность.
А может даже и любопытство.

Ты согласилась бы.
Просто не догадываясь о том, что даже невинные ласки возбуждают.

И не представляя, насколько возбуждают.
Особенно если они такие искренние и дарятся от всей души и со всем желание подарить радость.
И возбудить заодно. Пробудить аппетит к более смелым ласкам.

— Да, возможно, что ты прав. Неопытность подвела бы меня.

— Но теперь ты у нас опытная.
Твоя опытность подсказывает тебе, чего мне давно хочется?

— Наверное, объяснений новой темы? У тебя же скоро экзамены.

— Обязательно. Но это потом.
А что сначала?

— Не знаю.

— Всё ты знаешь.

— Давай сначала объяснения.

— Да я всё равно ничего не пойму, пока не получу другое.

— А ты представь, что получить другое можно только после объяснений.

— Не хочу даже представлять такое.
Ну же, соглашайся на аванс.

— А если не соглашусь?

— Тогда придётся сделать то, что я вообще-то не приветствую.

— А точнее?

— Ну… применить силу.

— Тогда применяй.

— А ты обещаешь сопротивляться?

— Ты же знаешь ответ.

— Почему ты никогда не отказываешь мне?

— Потому что мне приятно удовлетворять твои потребности.

— А твои? У тебя есть потребности?

— Да.

— Какие?

— Удовлетворять твои.

— А ещё какие-нибудь?

— Чувствовать соединённость с тобой.

— Как сейчас?

— Д-да…
Гуров. Говори мне уйти
Ободрённый Машиным «да», Гуров углубился ещё дальше, с готовностью даря ей столь любезную ей «соединённость».
На какое-то время они замолчали и общались только посредством движений тел.

Хоть Гуров и решил, что лучше не баловать Машу сообщениями о том, что тоже её любит, но все его движения говорили именно об этом.
Он не мог удержаться от возможности выражать девушке свою приязнь хотя бы ласками.
И надеялся, что она чувствует его отношение.

Состоявшийся (но пока далеко не законченный) разговор имел большое значение для Гурова.
Полное тщательное осмысление услышанного было впереди.

А пока хотелось просто утолить очередной прилив желания, подстёгнутого откровенным разговором и новыми открытиями.
Ради этого Гуров решился сделать паузу в столь важном для него разговоре, приоткрывшем для него тайну, связанную с Алисой.

Поначалу он крепился и надеялся сначала обсудить все нюансы, а уже потом порадовать себя и Машу близостью.
Но потом просто махнул на это рукой и начал раздевать её на ходу.

Он успел заметить только то, что его всё ещё живо интересует всё, что связано с Алисой и с её попаданием в их время.
Он мечтал выведать у Маши, какое впечатление осталось у Алисы от недолгого общения с ним.

Но при этом он заметил и другое.
А именно — что разговор об Алисе не ранит его.

Что он не испытывает такой уж большой горечи, как мог бы.
Ни от своей разлучённости с Алисой, ни от того, что у Алисы там есть какой-то Паша.

Который наверняка имеет на неё виды.
То есть уже поимел, учитывая их возраст.
То есть поимеет, учитывая, что в данное время Алиса и её Паша ещё даже не родились.

Для Гурова не было загадки в том, почему он так легко почти без всякой досады, кроме самой наилегчайшей, воспринимает мысль о том, что у Алисы есть друг.
Разгадка была в том, что он сам благополучно и взаимно влюблён.

Он любит самую милую и приятную девушку Машу.
Причём взаимно. Она тоже его любит и хочет.

И ей нравится соединённость с ним.
Ей очень нравится, как он двигается в её влагалище, как давит членом на его стенки при этом.
И её ощущения в такие моменты.
И он готов радовать её, даря ей эти ощущения снова и снова.

Всё это изрядно смягчало его горечь от невозможности обладания Алисой.
Которая могла бы быть невыносимой, если бы не любовь с Машей.

А Алиса… Ну, всему своё время.
В его время Алиса существует только в виде генов, рассеянных по Руси-матушке в телах прапрабабушек и прапрадедушек Алисы.

А атомы, которые составят тело Алисы под диктовку этих генов, пока циркулируют где-нибудь между небом и землёй в росах, в цветах, почвах, деревьях и так далее.

А иначе… если бы он был современником Алисы (неважно, в его времени или в её) или если бы он мог попасть в её время или вытащить её в его время, то он покорил бы Алису.

Даже если она уже увлечена была бы своим Пашей.
И тем более если пока не увлечена.

А Маша… ну, Маша наверное тоже в их семье была бы.
Маша ему теперь тоже нужна.

Так, что даже при наличии у него Алисы он хотел бы, чтобы и Маша тоже была с ним.
Не отдавать же такую славную и нужную ему девушку другому.

Нельзя и думать о том, чтобы девушка, которая так кончает от него, доставалась другому.
Нет, она тоже должна быть с ним.

— Теперь можем позаниматься? — спросила его эта девушка, когда они немного отдохнули после акта.

— Маша, ты можешь в такой момент думать о занятиях?

— Я всегда о них думаю.

— А мне показалось, что ты о другом думала парой минут ранее.

— Ранее да.
Так что… насчёт занятий?

— Обязательно. Чуть позже.

— А ради чего откладывать?

— Ради одной идеи.

— Что на этот раз?

— Мне не даёт покоя наш разговор.
И мысли о варианте, при котором ты попробовала бы меня выгнать при моём вторжении, а я уговорил бы тебя оставить меня.
Разыграем?

— Когда?

— Прямо сейчас.

— Как хочешь.

— Только не вставай.
Представь, что я открыл твою квартиру своим ключом и сразу лёг к тебе.

— Просто лёг?

— Могу и обнять.
А ты от этого будто бы проснулась только что.

— Я бы очень испугалась.
По крайней мере пока не поняла бы, что это ты.

— А потом?

— Я была бы хоть одета?

— А это неважно.
Какой была бы твоя реакция?

— Я бы растерялась.
Но стала бы надеяться на то, что ты не уйдёшь просто так.

— Э нет. Это же другой вариант.
При котором ты решила бы меня выставить.

— Ах да.

— Давай, говори мне уйти.
Гуров. У природы всё честно
— «Я думаю, что вам нужно уйти из моей квартиры».

— Неубедительно. Я бы не ушёл после такого тона.

— Как умею.

— Попробуй ещё раз.

— «Уйдите пожалуйста».

— Уже немного лучше.
Ладно, пока сойдёт.
Но потом надо будет порепетировать, поработать над интонацией.

— Зачем?

— Так и эта игру тоже на много раз.
Мы обязательно повторим её.
Я уже чувствую, какой она может получиться.

Теперь мой ход.

«Я обязательно уйду.
Но только если ты будешь настаивать».

Отвечай.

— «Я и настаиваю».

— Не спеши.
Дай мне всего несколько минут.

Я не обижу тебя. Клянусь.
И не сделаю ничего, что ты сама не позволишь.

— Хорошо.
Но только не распускай руки.

— Конечно. Но можно мне взять тебя всего лишь за твою руку?

— Можно.

— Спасибо.
…Позволь мне ощутить гладкость твоих рук.

— Зачем ты их гладишь?

— Ты хотела спросить — зачем я их ласкаю?
Но разве можно иначе.
Невозможно ведь удержаться от ласк, прикоснувшись к таким ручкам.

— Хватит.

— Зачем ты это говоришь?
Ты же сама не хочешь, чтобы я отпустил твои руки.

Тебе нравится, что с тобой происходит, когда я глажу твои пальчики и запястья.
Ты не знала, что такие простые ласки могут так отзываться в теле.

Ты очарована моей нежностью и жаждешь испытать мою нежность в большем масштабе.
Ты уже в плену у неё.

Это нормально. Все нуждаются в нежности.
Разве это плохо?

О руки. При том количестве рефлексогенных зон, какое есть на руках, вы самый короткий путь к сердцу женщины.
Если вас правильно обласкать.
Ты согласна со мной, Машенька?

— Согласна.

— О, вот это совсем другое дело.
Как я люблю честность в людях.
Особенно в такой ситуации.

Ну что, идём дальше?

— Несколько минут давно закончились.

— Неужели я перехвалил тебя?
Или твои слова не означают отказа от продолжения?

Или ты боишься, что ты позволишь мне слишком много?
Ты не уверена в том, что сможешь устоять?

— Отпустите мои руки.

— Не упрямься, ты же дрожишь от желания испытать мою нежность в большем объёме.
А я готов подарить её тебе.
Так не отказывайся от моего подарка.

Пришла очередь твоих губ.
Ты уже целовалась?

— Нет.

— Я так и знал.
Такая красивая девушка, но такая недотрога.

Это преступление — не целоваться до восемнадцати лет.
Впрочем, для нас это даже хорошо.

По крайней мере благодаря своей нецелованности ты ещё не успела подхватить поцелуйные болезни.

Итак, давай познакомим тебя с поцелуем.
Ты узнаешь, насколько чувствительны твои губы.
И самое главное — узнаешь, какие восхитительные ощущения рождает в теле прикосновение к губам.

Приготовься. Я не смогу говорить, когда начну целовать твои губы.
Но я должен предупредить тебя, что собираюсь показать тебе, как можно ласкать губы языком и губами.
Можешь повторять мои движения.

…

Ммм… очень даже неплохо.
Ты способная ученица.
Теперь ты поняла, что совершила бы огромную ошибку, если бы настаивала на том, чтобы я ушёл?

— Возможно.

— О, ты ещё не полностью убеждена.
Ну ничего, это не надолго. Скоро ты признаешь, что я прав.
Расстегни пижаму.

— (На мне ведь нет пижамы)

— (Неважно)

— Зачем расстёгивать?

— Узнаешь. Не сомневайся.
Я же не разочаровал тебя до сих пор?
Или тебе не понравилось?
А впереди будет намного приятнее.

— Но только с условием.

— Что угодно.

— Без прикосновений.

— Согласен.
Вот и умница.

Да, я так и думал, судя по тому, что было видно под пижамой.
У тебя очень миленькая грудь.

— Что вы делаете?

— Ты же просила без прикосновений.
Но твоей-то рукой я могу дотронуться до твоей груди?

Вообще-то тебе было бы приятнее, если бы я сам тебя трогал.
Но раз уж ты предпочла иначе — будь по твоему.

Не думай вообще об этом.
Сосредоточься на том, что ты чувствуешь.

Лёгкие касания пальцев по кругу.
Круги уменьшаются, приближаясь к соскам.

Чувствуешь?
Чувствительность сосков благодаря постепенному приближению повышается.

Теперь пора добавить новое.
Сама ты не сможешь взять соски в рот.

Доверишь это мне? Вот и славно.
Только краснеть необязательно.

Просто подумай о том, что ты охотно дашь сосать твою грудь твоему ребёнку.
Это совершенно естественное и невинное явление.

И ласки груди мужчиной так же естественны.
Это в каком-то смысле тренировка сосков.

Они разрабатываются для будущего кормления.
Ну и к тому же мне приятно отдать дань уважения и симпатии будущей матери и всем другим матерям в твоём лице.

Закрой глазки и сосредоточься.
Прочувствуй малейшие нюансы наслаждения.

Поверь, ты почувствуешь много нового и неожиданного.
И очень приятного.

Помни о том, что ты имеешь полное право на это наслаждение.
Для этого природа тебя и создала.

Ты знаешь, что когда ребёнок будет сосать твои соски, ты будешь испытывать ощущения, близкие к оргазму?
Природа щедро награждает женщину за помощь в продолжении жизни.
У природы всё честно.
Гуров. Авангард
— Хорошая девочка.
У тебя всё получилось.
Вижу, что ты очень способная.

Дальше пойдём или мне уйти?

— Как хотите.

— Говори «как хочешь».
Хорошо, я останусь.
Заметь — с твоего разрешения.

Более того — я оставляю за тобой право в любой момент передумать и остановить меня.
Твоё решение для меня закон.

А пока я позволю себе потрогать тебя во всех местах и погладить.
Это так приятно, что удержаться невозможно.
А в твоём нынешнем состоянии и тебе это тоже чрезвычайно приятно.

Тебе не кажется, что пижамные брюки тоже давно стали лишними между нами?
Давай уберём эту преграду. Вот, так-то лучше.

Послушай, я понимаю, что тебя страшит неизбежное.
Это видно и по твоей дрожи.

Но я напомню, что ты хозяйка положения. И только ты.
Как ты скажешь — так и будет.

А я всего лишь хочу показать тебе, как хорошо тебе может быть.
Всё, что я делаю, я делаю для тебя.
Чтобы тебе было приятно.

То, что я глажу твои ноги, должно помочь тебе настроиться и на самые интимные прикосновения.

Не бойся меня и того, что должно случиться.
В этом нет и не должно быть ничего ни неприятного, ни стыдного.

Наоборот, это самое прекрасное, что может случиться с девушкой.
Конечно, если с ней в паре чуткий мужчина.

Давай снова воспользуемся твоей собственной рукой.
Ну вот, даже рука дрожит.

Ты же моешься.
Значит, уже трогала себя и здесь тоже.

Но обращала ли ты внимание на то, какая у тебя тут нежная кожа?
А какая чувствительная?

Если нет, то оцени это сейчас.
Расслабь руку. Вот, так лучше.

И раздвинь ноги пошире, открой доступ к своему сокровищу.
Не надо стесняться этого.

Это подарок природы, щедро одарившей людей средствами для наслаждения.
Награда за рождение детей.
Аванс за участие в продолжении рода.

Природа создала людей так, чтобы зачатие детей было сопряжено с самыми прекрасными и приятными ощущениями.
Чтобы люди, смотря на своих детей, вспоминали только огромное счастье.
Чтобы дети были зримым напоминанием о пережитом наслаждении.

Кому повезло так воспринимать это — тому это и в родах помогает.

Хорошо, молодец. Можно ещё шире раздвинуть ноги.
То, что между ними, должно скрыто только от посторонних.

Но нет никакого смысла скрывать драгоценность от доброго любовника.
Наоборот, перед ним свою красоту нужно обнажить полностью.

Самое прекрасное место девушки.
Самое нежное, самое красивое, самое манящее.
Специально созданное, чтобы дарить удовольствие мужчине и самой женщине.

Природа постаралась на славу, чтобы украсить то место, которое даёт жизнь.
Положи свою ладонь на промежность. Вот так. Смелее.

Подержи немного.
Почувствуй тепло ладони промежностью и наоборот — тепло промежности ладонью.

Давай я твоим пальчиком обрисую твоё сокровище.
Проведём твоим пальчик по губкам.
Ты же знаешь, что это большие, а это малые губы?

А вот это место — это уже врата в рай.
Начало длинного пути в глубины, где спрятана матка для твоего будущего малыша.

Здесь же рядом со входом есть желёзки, которые заботятся о том, чтобы тебе и мне было комфортно скользить в тебе.
Видишь — они уже поработали и щедро выделили свой чудесный нектар.

Они уже предвкушают блаженство.
Ты заметила, что нектар начал выделяться ещё во время поцелуя и ласк груди?

Позволь слизать этот нектар с твоего пальчика.
Ты такая ароматная — просто чудо.

А теперь особое.
Теперь мы этим же нектаром поласкаем ещё одно хорошее местечко в твоём цветочке.
Вот тут, где смыкаются малые губы.

Что ты чувствуешь, когда мы его касаемся?
Это вершинка мощного нервного аппарата, который пронизывает всю систему сотворения ребёнка.
Считается, что он работает на беременность и роды.

Когда ты ко мне привыкнешь, я покажу тебе, какими способами можно ласкать тебя.
Это отдельное искусство, ему стоит поучиться.

Да, я специально собираю знания об этом.
И чувствую себя садовником, чья миссия — ухаживать за цветком жизни и орошать его, не давая завянуть.

И сегодня я впервые орошу твой цветочек.
Ты просто примешь меня, и я подарю тебе опыт соединённости.

Познакомлю тебя с твоим телом.
С теми возможностями, о которых ты не знала.

Ты поймёшь, как ты удивительна.
Узнаешь, какое наслаждение ты можешь испытывать.
Поймёшь, как велика твоя власть надо мной.

Твоё тело начнёт петь.
Ты научишься слышать его песню. Песню наслаждения.

И отныне будешь чувствовать, что носишь в себе блаженство.
Ты будешь по-другому ходить и смотреть, когда узнаешь это удовольствие.

Я оставлю в тебе мой подарок.
Самое ценное, что может произвести моё тело.
Я имею в виду мою сперму.
Не бойся, беременности пока не будет.
Но можешь считать это залогом возможной беременности.

Ты уже готова к нашему соединению.
Тебе осталась совсем малость.

Попробуй не напрягаться, когда я стану проникать в тебя.
Или поскорее расслабляйся.

А я постараюсь быть очень аккуратным.
И сделаю всё максимально бережно.

Это совсем несложно.
Просто слегка растяну стеночки твоего влагалища.
И ты сможешь прочувствовать это восхитительное состояние наполненности.

И самое главное — сегодня я не стану тебя тревожить фрикциями.
Обойдёмся только осторожным проникновением.
Так что тебе нечего опасаться.

Всё понятно?
Тогда приготовься — я дотронусь до тебя головкой.
Принимай авангард моего ласкового члена.
Гуров. Как нежна
— Видишь, как нежна головка члена.
Она не менее нежная, чем внешние украшения твоего цветочка.

Теперь ты понимаешь, что прикосновения таким нежным местом не могут быть неприятными или болезненными?
Прочувствуй гладкость и тонкость кожи на головке.
Я специально для этого поглажу головкой все твои складочки и впадинки.

О, твоё тело тянется мне навстречу.
Оно уже хочет нашего соединения.

Ты почувствовала, что твоё влагалище давно уже хочет заполнения?
Думаю, что сейчас удачный момент для углубления в тебя.

Нет, не напрягай пресс. Старайся держать его расслабленным.
Хотя бы до тех пор, пока я не заполню тебя.
Ещё больше расслабь. Да, хотя бы так.

Попробуй наслаждаться и следующим жестом.
Я смочу головку в твоей смазочке.
Поверь, мне это невероятно приятно.
Прочувствовала?

Вот и умница.
Если бы ты ещё не только кивала, а хоть немного говорила, то было бы совсем хорошо.

— Я… не могу…

— Ладно, в другой раз попробуем обмениваться словами.
Ну что, всё готово.

Теперь смотри, что я сделаю.
Осторожно-осторожно надавлю на твой вход.
Ничего страшного, правда?

Просто ощущение немного непривычное.
Но даже приятное.

Теперь я так же осторожно надавлю ещё.
Видишь — твои ткани поддаются давлению и плавно растягиваются.
А при уровне твоего возбуждения это не только не болезненно, но и наоборот приятно.
Ты же давно готова к этому растягиванию.

Ну вот. Смотри как хорошо получилось.
Головка скоро будет в тебе полностью.

Теперь я буду осторожно нащупывать головкой препятствие во влагалище.
Тонкую перепонку…

Так… вот оно.
Чувствуешь, как оно натягивается, когда я надавливаю на него?

Это твой гимен.
У тебя он заметный.

У нас есть два варианта обращения с ним.
Первый — очень медленно растянуть. При этом он может остаться почти цел.

Но это может быть достаточно неприятным.
И доставлять беспокойство при каждом следующем акте.

И есть второй вариант.
Решиться на совсем кратенькую боль.
Но зато никогда больше не испытывать боли от новых и новых надрывов не разрушенного сразу гимена.
Что ты выбираешь?

— Сразу.

— Я так и думал. Мудрое решение.
Тогда так и сделаем.

Я сейчас сделаю неглубокое, но резкое движение вперёд.
Но ты не отодвигайся от меня, хорошо?

Постарайся оставаться на месте.
Тогда всё получится быстрее и безболезненнее.
Расслабься. Ещё.

Тише, тише… Уже всё.
Я же говорил, что это быстро.

Подожди чуть-чуть.
Сейчас ощущение боли растворится.
И сменится эйфорией.

Извини, что немного больно.
Но не я создал девушек с этим барьером.
И могу только минимизировать повреждения и боль.

Вот видишь, тебе уже легче.
И снова выбираешь только ты сама.
Мне выйти или пройти дальше?

— Дальше.

— Спасибо. Я медленно. Теперь нужно только медленно…
Чтобы не делать тебе больно трением ранки, получившейся при разрыве гимена.

Я рад, что ты выбрала возможность заполнения.
Оно стоит того, чтобы ради него немного потерпеть.
Сейчас нервные импульсы от растяжения влагалища позволят тебе ощутить удовольствие.

Я, конечно, этого не могу испытать.
Но пишут, что это бывает именно так.

А я могу испытать только удовольствие от тесноты твоего тугого влагалища.
И могу тебя заверить, что ничего лучше на свете нет.

А вот и твоя шеечка. Конец пути.
Смотри — отверстие в моей головке и отверстие в твоей шейке совсем рядом.

Сперме останется только перетечь под давлением из одного отверстия в другое, чтобы попасть в матку.
И если бы это случилось перед твоей овуляцией — это привело бы к беременности.

А пока можно просто орошать твою шейку спермой.
Говорят, что это очень полезно для гинекологического здоровья женщины.
А в этот раз и заживлению гимена поможет.

А тебе наполненность моей спермой подарит ощущение наполненности благодатью.

Спасибо, что впустила меня.
Обещаю, что буду делать всё, чтобы тебе было хорошо при этом.

Я близок к семяизвержению.
Но перед этим хочу успеть подарить тебе поцелуй.

В благодарность за доставленное удовольствие и за доверие.
И просто следуя собственному желанию снова полизать твои губы.

Возможно, что поцелуй поможет кончить и тебе тоже.
Мне кажется, что ты тоже в преоргазменном состоянии.

И когда контакт губ замкнёт «контур»…
Гуров. О первом разе
Гуров оказался прав.
Маше поцелуй тоже помог.
И вызванный им оргазм стал лучшим доказательством, что сценарий оказался удачным.

— С каждым разом всё лучше и лучше…

— Да, — согласилась Маша.

— Я даже не помню толком, что говорил.
Нёс всё подряд.

Наверное, получилось довольно сумбурно.
Хоть и закончилось так, как надо.

— Нет. Хорошо получилось.

— Тебе правда понравилось?

— Как это могло не понравиться?
Поэтому и закончилось оргазмом.

— Жаль, что наш первый раз не был примерно таким.

— Наш тоже был прекрасен.

— Даже прекрасен?

— Да.

— Вот уж не думал, что у тебя даже такие впечатления от первого раза.

— Он был прекрасен уже тем, что вообще был.

— Этого не достаточно.

— И я прекрасно помню, что в наш первый раз ты тоже не стал совершать фрикции, а пощадил меня.

— Но это просто обязательно было.
Не мог же я тереть твою рану.

Тем более что это снизило бы твою способность испытывать удовольствие от фрикций вплоть до фригидности на несколько лет, а то и на всю жизнь.

— Спасибо за заботу.

— Это не просто забота.

«Тсс! Не говори ей, что ты и любишь её!
Не порти такие удачные отношения!»

— А что это?

— Мне просто хочется, чтобы девушка тоже могла получать удовольствие.
Одному-то неинтересно блаженствовать.
Веришь?

— Верю. И подтверждаю — во мне это блаженство сейчас тоже словно плещется.

— Это в тебе моя сперма плещется.

— И сперма тоже.
Ты совершенно прав, говоря, что присутствие спермы во влагалище вызывает ощущение наполненности благодатью.

— Да это я просто так ляпнул.

— Ну, а я могу подтвердить, что так и есть на самом деле.

— Благодать, значит?

— Да.

Маша вдруг взяла его руку и, прежде чем Гуров опомнился, поцеловала её.
Это повергло его в растерянность из-за неожиданности жеста и некоторой непонятности его смысла.

Этот жест взволновал его душу больше, чем любые другие ласки.
Тем более на фоне признания о благодатности его спермы.

И главное — Гуров не знал, как ответить на такой жест.
Но чувствовал, что надо обязательно это понять.

— И что теперь делать мне? — пробормотал он.

— А зачем что-то делать?

— Маша…

«Скажи ей, что любишь её!»

— Маша… как это понимать?

— Ты же тоже целовал мои руки. И сегодня тоже.

— Это немногого другое.

— Разве?

— Да. Там это было просто частью прелюдии…
Игры в обольщение невинной девушки…

— Просто я очень благодарна тебе за твоё доброе обращение со мной.

«Доброе? Это не доброта. Я просто люблю тебя…»

— Машенькая моя…

Растроганный Гуров так и не нашёл слов, но не отказал себе в потребности выразить свои чувства в простом объятии.
Он просто обнял Машу и взволнованно слушал свои ощущения, вызванные её хрупкостью.

Зашкаливающая нежность в сочетании с будоражащим ощущением обнажённой кожи девушки привела к возникновению очередного витка желания.

На этот раз без особых игр.
Просто желание близости.

Потребность в тесном контакте с любимой.
В разрядке вызываемого ею возбуждения.

«Когда-нибудь я таки проговорюсь…» — понял Гуров.

И подготовку к экзамену, и разговор о подробностях Машиного знакомства с Алисой снова пришлось отложить на ещё какое-то время.
Гуров. Портрет Алисы
— Маш, а как тебе будущее?

— Нормально.

— А конкретнее?

— Хорошо там.

— Что именно хорошо?

— Там спокойно и уютно.
Люди внимательные и обаятельные.

Зелени много. Чисто.
Всё вокруг очень аккуратное и красивое.

Видно, что люди хотят, чтобы вокруг было красиво.
И не жалеют времени на наведение порядка и красоты.

— Чудо-техника есть?

— Я не успела познакомиться с чем-то, кроме флаеров.

— Летательных аппаратов?

— Да.

— А больше совсем ничего не увидела?

— Я ведь совсем немного там пробыла.
Вот бытовую технику я какую-то видела.
Но я не сильно интересовалась подробностями.

— Надо было тебе подольше там пробыть.
Узнать побольше о будущем.

Тебе же предлагали вообще остаться.
А немного задержаться тем более разрешили бы.
Неужели тебе было совсем неинтересно?

— Я была бы не против задержаться немного.
Но это было невозможно.

— Почему?

— Они высчитали сроки моего возвращения.
И получилось, что даже при небольшой задержке в будущем я уже не смогу вернуться в те дни, из которых попала в будущее.

— Ну и что? Зачем тебе в них возвращаться?
Какая разница — днём раньше или позже?

— Там получалось не днём позже, а годами.

— Почему?

— Не знаю.
Но при задержке в будущем я смогла бы вернуться в наше время только через пять лет.

— Ну и хорошо. Пусть было бы через пять.
Зато пять лет ты прожила бы в добром будущем.

— А как я после возвращения объяснила бы своё столь долгое отсутствие?

— Да какая разница. Ты могла бы сказать, что просто не помнишь, где ты была пять лет.

— А жить потом где?

— Ну это да. С этим сложнее.

— Ну вот. К тому же… я не могла лишить себя на целых пять лет возможности хотя бы раз в неделю видеть тебя.

— А я думаю, что ради жизни в будущем можно было и не видеться.

— Нет.

***

— Тебе рассказали подробности о том, почему твоё и Алисино сознания поменялись местами?

— В общем. У меня не хватало знаний, чтобы хорошо понять научные объяснения на их уровне.
Тем более что и сам сбой получился по причине, которую они сами пока не установили.

Алиса ведь должна была поменяться с ящерицей, а не со мной.
И почему вместо этого она поменялась со мной, почему зацепило меня — никому непонятно.

— Но для тебя это обернулось везением.

— Да. Если бы не это, то вместо Алисы в приют попала бы я.
И если Алису в итоге успели оттуда вовремя вытащить, то меня вытащить было бы некому.

— Я рад, что тебе повезло. Очень.
Слушай, а может быть в этом и был смысл сбоя?
В том, чтобы спасти тебя?

— Ты думаешь, что случай способен нарочно устроить сбой?

— Не знаю. Но сбой очень уж кстати случился.
Словно специально для твоего спасения.

— Наверное, это невозможно выяснить.
Случаю ведь не задашь вопрос.

— Повезло тебе увидеть Алису.

— Да, повезло.
Но если хочешь — я могу показать тебе её портрет.

— Откуда у тебя портрет Алисы?
Если из будущего, то почему не фотография?

— Поэтому и не фотография, что не из будущего.
Я просто нарисовала.

— Ты ещё и рисуешь?

— Немного. И мне не удалось передать всё своеобразие лица Алисы.
Даже её фотографии не передают всей прелести.
Так что на портрете только общее представление.

— Маша, скорее показывай.

— Возьми вон в той жёлтой папке на полке.

Гуров выпрыгнул из постели и бросился к папке.
Трясущимися от волнения руками достал и открыл папку.
Портрет был на самом верху.

Гуров впился взглядом в незнакомые черты приятного девичьего лица.
И старался понять, какое выглядит нарисованная девушка в жизни.

При сочетании незнакомых черт, изображённых на портрете, со знакомыми ему манерами Алисы.
Гуров пришёл к выводу, что наверняка сочетание сногсшибательное.

— Здесь ей только четырнадцатый год, — сказала Маша. —
Уверена, что в восемнадцать она выглядит ещё симпатичнее.

— Да, наверняка.
Знаешь, очень удачный портрет.

— Можешь взять его себе, если хочешь.

— А тебе самой он не нужен?

— Я уже насмотрелась.

— Спасибо. Возьму.
Я сделаю его ксерокопию.

— Тогда можешь ксерокопию мне и отдать. А оригинал оставить себе.

— Большое спасибо.
Маш, а тебе никого не напоминает изображение на портрете?

— Нет.

— А мне напоминает. Только не пойму, кого.
Хотя может быть это только кажется.

Маша, а почему ты вернулась из интерната уже через год?
Ты же могла там успевать.

— Могла. Но зато не могла долго не видеть тебя.

— Значит, и это тоже из-за меня.
Ты все возможности из-за меня упустила.

— Они и не нужны мне без тебя.

— Но после интерната тебе проще было бы поступить.
Это гарантированное поступление в ВУЗ и хороший шанс на нормальную работу.

— Да. Но и без этого можно обойтись.
Это не главное в жизни.
Я ни о чём не жалею.

— А что главное?

— Люди, которые дороги.

— Но образование помогло бы тебе помогать людям эффективнее.

— Я и так помогу.

— Маша, ты не исчезнешь, если я покину тебя на пять минут?

— Наверное не исчезну.

— Кто тебя знает. Вдруг опять поменяешься с кем-нибудь.
И снова вместо тебя окажется чужое сознание.

***
Гуров. Маша и прибор
https://vk.com/tzeentchlovesyou? w=wall183883584_4023

Через пять минут Гуров вернулся в квартиру.

— Смотри.

— Что это?

— Тебе не показывали такие?

— Нет. А зачем?

— Это прибор.

— Что он делает?

— Этот прибор искала Алиса, чтобы вернуться домой, в своё время.

— А как он у тебя оказался?

— А я нашёл его на улице. Он попал в наше время вместе с сознанием Алисы.

— И ты не отдал его Алисе?

— Не отдал.

— Почему?

— По двум причинам.
Первая — я не хотел терять возможность найти её.

— А вторая?

— Я боялся, что тебе будет в приюте хуже, чем Алисе.

— Надо было вернуть прибор Алисе.

— И тогда твоё сознание снова оказалось бы здесь в твоём теле.

— Это было бы правильно.

— Но тебе никто не помог бы в приюте.

— Главное, что не пострадала бы и Алиса.

— Зато благодаря моему решению Вы обе избежали худшего.
И хотя я не отдал прибор в основном из-за собственного эгоизма, но теперь я рад, что не отдал.
Это позволило спастись вам обеим.

Кстати, я пробовал сломать его.

— Зачем?

— Чтобы избежать искушения вернуть прибор Алисе.

— Сломал?

— Не знаю. Но пищать он перестал. На время. А потом опять начал пищать.

— А как ты ломало его?

— Ударом молотка.

— Я слышала, что сигнал от Алисиного прибора засекли.
Не потому ли он подал сигнал, что ты стукнул по нему молотком?

— Не знаю. Может быть.
А ещё я хотел открыть его, но он не поддавался.
Но однажды открылся.

— И что там внутри?

— Пустота.

— Пустота?

— Да. Совсем ничего. Такого, что можно было бы потрогать.

— Как же он тогда работает и что в нём пищит?

— Не знаю. Может, в стенки что-то вмонтировано.
Или внутри какое-то поле.

— Интересно.

— Да.
И ещё… не знаю, совпадение это или случайность, но открылся он в тот раз, когда… я в первый раз был у тебя. В смысле… в тебе.

— Да? Странно.
А потом открывался?

— А потом снова не открывался.

— Можно его потрогать?

— Трогай.

— Ой… Я ничего не делала.

— Ничего не делала, а он открылся. Снова сам.
Столько лет не открывался, а тут надумал.

Словно он почему-то выделил тебя.
Можно подумать, что он живой.

— Как же его теперь закрыть?

— Попробуй просто сомкнуть створки.
Ну вот. Получилось же.

— И теперь опять не будет открываться?

— Попробуй.

— Открылся.

— Ну точно.
Он выбрал тебя.

— Почему?

— Не знаю.

— Какой необычный предмет.

— Не то слово.

— Значит, он остался тебе на память о той истории с Алисой.

— Да. Вроде сувенира.
А хочешь я тебе его оставлю?

— Но он же тебе наверное дорог?

— Он как будто признал тебя.
Открывается по твоему желанию. Словно ты его хозяйка.

— Спасибо. Но пока не нужно. Это всё же твоё.

— Ну как хочешь.
Если передумаешь — скажи. Отдам тебе.

— Спасибо.

— Слушай, это неспроста.

— Что?

— И сознание Алисы перенеслось именно в твоё тело.
И прибор Алисы признал тебя.
У тебя какая-то связь с Алисой.

— Может быть, это просто совпадения.

— Может быть. Хотя мне в такие совпадения не верится.
Гуров. Гадалка
Гуров был раздражён.
Вот кто её просил?

Кто просил эту цыганку гадать ему?
Он не просил.
И гонорар не обещал.

Но она всё равно достала его своим гаданием.
Передала ему сообщение через девчонок, которые были у неё на сеансе гадания и которых он сопровождал.

Просто сопровождал.
Не числился в участниках.

А он и не сразу понял, что он читает.
А когда понял, то было уже поздно не читать.
Он всё уже дочитал.

С его-то привычкой схватывать примерный смысл целой страницы с одного взгляда.
Что уж говорить про несколько строк стройного почерка.

Девчонки оставили ему бумажку с текстом, не предупредив.
Он просто глянул, что это за бумажка.

Пришлось бросить взгляд на текст.
И всё. Готово.

Конечно можно было бы просто забыть.
Выбросить из памяти.

Но что-то мешало ему это сделать.
Вдобавок у него было чувство, словно посторонний человек залез к нему в душу и там без разрешения что-то подсмотрел.

И что этот чужой взгляд в него как-то повлиял на него. Незапланированным и несанкционированным им образом.

В общем, было от чего раздражаться.
Даже психовать.
Но психовать Гуров давно себя отучил по многим причинам.

Так что оставалось только переждать, когда пройдёт недовольство.
Вот и читай после этого невесть какие записочки!

Это всё девушки.
Это они вытащили Гурова у цыганке. На гадание.

Он разумеется никогда не пошёл бы гадать.
Он не верил в такое.
И старался держаться подальше от подобного.

Он конечно мог бы под настроение поучаствовать в гадании ради развлечения.
Мог и сам погадать гадалке.

Но в тот раз такого настроения не было.
Да и другого не было.

Неважно у него было с настроением.
Ниже среднего, чисто рабоче-учебно-целеустремлённого.

Но без лёгкости, без игривости, без всего того, что могло бы превратить выход к гадалке в первоклассное развлечение благодаря его артистизму и чувству юмора, которые ярко проявлялись, когда он был «в ударе», особенно если хотел произвести впечатление. Или просто так, от веселья.

В общем, ему было скучно.
Настолько, что он даже тихо злился на девушек, заставивших его сопровождать их.

Нет, он конечно вполне мог интеллигентно или не очень просто послать их с их просьбами составить им компанию.
Но это возможно, когда ты не прочь навсегда испортить отношения.

А Гуров пока не планировал разрывать эти оттношения.
А вдобавок втайне от всех считал, что должен поддерживать девушек по мере возможности.

Если это не слишком уж мешает его делам.
И если поддержка вполне невинная, без крайностей.

Он учился быть снисходительным к некоторым человеческим слабостям.
Тем более к женским.

В том числе к склонности к мистике и гаданиям.
Чем бы дитя ни тешилось…

В общем, побывал он на гадании.
Всем видом изображая из себя просто сопровождающего и даже отсутствующего.

Читал книжку, учебник во время активного общения девушек с гадалкой.
В уголке.

Но это ему не помогло.
Избежать внимания гадалки.

И она бесплатно ему всё же нагадала.
Передала сообщение.

Да ещё такое.
Гуров ещё раз прошёлся по тексту.

«То, в чём ты так отчаянно нуждаешься, рядом с тобой.
Точнее, было рядом с тобой.
Долгое время.

Но ты считал, что оно тебе не нужно.
Ты не понял, что тебе нужно именно это.

И вряд ли когда-то поймёшь.
И теперь этого уже нет рядом.

Хотя только потому, что ты не стал это удерживать.

Хотя удержать было бы так просто.
Тебе достаточно было сказать лишь слово.
И это было бы с тобой всегда.

Но ты не заметил и не понял.
Теперь это далеко от тебя.
Хотя дальше всего оно из-за твоего непонимания.»


Вот и весь текст. Сумбурный и неконкретный.
Такой можно любому человеку написать — и стопроцентно попадёшь в точку.
Все в чём-то нуждаются и что-то потеряли, так и не поняв этого.

Так что можно было бы забыть и в очередной раз отметить, что гадания — это несерьёзно.

Но что-то мешало.
Всё-таки неприятно, когда говорят, будто ты потерял что-то очень нужное.

Спасибо ещё, что не говорят, будто навсегда потерял.
Но зато говорят, что ты чего-то там не понимаешь и не поймёшь.

Кроме того, тут говорится, что он в чём-то нуждается, да ещё и отчаянно.
То есть говорят о слабости. О его слабости.
А это тоже неприятно.

А вдобавок неправда. Он ни в чём не нуждается «отчаянно».
Он давно старается не быть зависимым от чего бы то ни было.
Чтобы не фрустрироваться, лишаясь или не получая это.

Есть, правда, одно явление.
О котором можно сказать, что оно ему нужно.

Алиса.
Вот Алиса ему пожалуй нужна.
Да вот только невозможно её получить.
И его непонимания тут ни при чём.

***

Вечером он спросил у отца:

— Отец, тебе когда-нибудь гадали?
Как ты относишься к гаданиям?

— Гадали. Без моего ведома.

«Как и мне», — подумал Гуров.

— Как отношусь — не знаю. Не думаю об этом.

— А что нагадали?

— Маму твою нагадали.
Но это я понял, только когда она появилась.

А до этого услышанное показалось какой-то чепухой.
Я и забыл уже об этом.

И только встретив твою маму, вспомнил.
Всё совпадало.
Гуров. Рефлексия гадания
Надосадовавшись на непрошеное гадание, Гуров сдался.
Немного.
Он признался себе, что догадывается, про что написала гадалка.

Вообще-то он конечно сразу понял, к чему могли относиться слова гадалки.
Точнее, к кому.

И даже Алиса тут ни причём.
Дело в Маше.

Он вовсе не делал для себя секрета из своей потребности в Маше.
Это она ему нужна.

И это её он потерял. В каком-то смысле.
Причём по собственной вине.

Ну как по вине. Ни в чём таком особенном он не виноват.
Просто он и не сделал ничего, чтобы Маша осталась с ним.
Если не считать того, что ей нравился секс с ним.

И не то чтобы совсем потерял.
Просто Маша куда-то уехала.
И уже довольно давно.

Но это же ещё не значит, что он прямо совсем уж потерял её.
Можно и найти.

И найдёт. Если захочет.
Если поймёт, что она в самом деле ему нужна.

Если он не сможет обойтись без неё.
И если сочтёт, что с ней лучше, чем без неё.

И насколько он изучил Машу, она не откажется снова спать с ним.
И не только спать.
Теперь ему интересны и другие способы общения с ней.

Если уж она даже в будущем не осталась ради возможности быть с ним.
И если не стала учиться в интернате для одарённых детей.
Если соглашалась спать с ним, когда он ничего не обещал ей.

То тем более согласится быть с ним, если он скажет ей, что она ему нужна, и если предложит жить вместе.

Дело в том, что она пока сам не знал, так ли уж сильно нужна ему Маша, как написала гадалка.
Не знал, предложит он Маше жить вместе или нет.
Не знал, захочет искать её или нет.

Когда она исчезла без предупреждения и почти без извещения, то он сначала очень удивился, немного разозлился и почти огорчился.
Но потом решил, что это даже кстати.

Что это отличный способ разобраться в своих чувствах к Маше.
На трезвую голову.
Без Маши под боком.

А то рядом с ней он думает чаще о том, как сильно он её хочет.
И почти не может думать объективно ни о чём другом.

И уже настолько увлёкся Машей, что едва не совершил непоправимое: едва не предложил ей даже пожениться.
Вопреки своему неприязненному отношению к институту семьи, брака и семейному кодексу.

Да что там пожениться.
Он уже подумывал о том, чтобы в самом деле сделать Маше ребёнка, чтобы привязать её к себе.

И уже не в результате секса за несколько дней до овуляции, который несёт в себе всего лишь элемент риска залететь.
А в результате секса без презерватива в день самой овуляции, устроенного нарочно с целью сделать ребёнка.

Гуров был уверен, что Маша родила бы зачатого ребёнка.
Что она оставила бы его, даже не подумав о других вариантах завершения беременности.

И что она не отказала бы отцу ребёнка ни в возможности участвовать в воспитании ребёнка, ни в возможности обеспечивать ребёнка (тем более при её-то более чем скромных доходах и отсутствии образования и профессии, которое лишало её перспектив зарабатывать больше).

И, что немаловажно, в сексе она отцу ребёнка тоже не оказала бы.
Если уж не отказывала даже ему, когда он был ей никем.
Если не считать, что она его любит.

Он уже поговорил с родителями о том, как они относятся к тому, что он возьмёт академический отпуск ради работы.
Он собирался сам обеспечивать Машу с ребёнком.
Но об этом родителям пока не говорил.

Родители не спросили, зачем ему так срочно самому работать.
Но конечно ответили, что академический задержит на год его возможность работать врачом.
И что во время академического он может работать разве что там, где не требуется специальность.

Поэтому они рекомендовали ему всё же не делать паузу в учёбе.
Мол, учёба — это и есть твоя работа.
И очень ответственная.

Это конечно было правдой, особенно учитывая масштаб нагрузки в меде.
Вот только эта работа имела такой недостаток, как крайнюю скромность «зарплаты», называемой стипендией.

Но через несколько дней отец спросил его, не желает ли он подрабатывать переводами, если уж готов даже академический брать ради работы.
Оказалось, что у отца есть знакомые, которым нужны хорошие переводчики иностранной медицинской литературы.
Причём они готовы довольно прилично платить.

Гуров попросил образцы литературы для ознакомления.
И к своему полному восторгу понял, что вполне потянет эту работу.

Благодаря тому, что, к его огромному счастью, его познания в том же английском значительно выходили за пределы знаний о семье Стоговых из учебника Старкова с братом Борисом и сестрой Леной, их папой-коммунистом и мамой-домохозяйкой.

Которая неизвестно каким образом оказалась домохозяйкой в стране, где подавляющее большинство женщин (по крайней мере их числа пролетариев) не просто работали на производстве, но и принципиально лишались даже самого права быть просто домохозяйками.

Как минимум за счёт весьма скромных зарплат мужей, на которые содержать семью даже с двумя детьми довольно проблематично, не говоря уже о трёх или четверых.

Кроме того, домохозяйки считались чуть ли не тунеядками.
Даже если крутились весь день по дому.
Варили, стирали, мыли, делали уроки с детьми и так далее.

Но на фоне других женщин, которые так же делают всю домашнюю работу, но при этом ещё и работают по пять полных рабочих дней в неделю, домохозяйки в самом деле могут показаться тунеядками.
И обществу, и другим женщинам, и мужьям.

Но это неважно.
Главное, что Гуров интересовался английским и умудрился без обучения в английской школе сам подтянуть свои познания до приличного уровня.
Мог даже поболтать с интуристами и несколько раз практиковал это.

Овладеть языком ему помогло чтение детективов и классики юмора на английском.
Слушание песен на английском.
А с некоторых пор и просмотр фильмов на английском.

Так что вопрос с финансами почти решился.
Оставалось только решить, в самом ли деле он хочет, чтобы Маша забеременела от него.
Гуров. Незваные соперники
Мысли о ребёнке приходили к нему и раньше.
В основном из-за того, что Гуров понимал, что может сделать Машу беременной случайно.

Ну как случайно.
Раз он её… раз они занимаются сексом, то конечно не случайно.
Если есть секс, то может быть и беременность.

Но он всё же старается принимать меры для того, чтобы беременность не наступила.
Использует презервативы. Хоть и только в первой половине цикла.

А накануне овуляции вообще старается избегать проникновения.
Хоть и не всегда получается избежать.

Но риск залёта был.
И из-за возможности задержки овуляции.
И из-за того, что могли порваться презервативы.

И Гуров давно решил, что в случае незапланированного залёта будет растить ребёнка.
Не допустит, чтобы его ребёнок рос без отцовского воспитания.
И тем более чтобы нуждался материально.

Тем более что и сама Маша со временем всё больше ему нравилась.
И он давно понял, что она будет очень милой, ласковой, заботливой и грамотной матерью.

Так что мысль об отцовстве уже не казалась ему неприемлемой.
Но с некоторых пор эта мысль стала даже желательной.
А потом и навязчивой.

***

А всё из-за однокурсников Маши.
У неё ведь появились однокурсники с начала учебного года.

Гуров никак не ожидал, что будет так переживать из-за них.
Но они заставили его метаться в поисках таких средств присвоить Машу, чтобы она уже точно была его и только его.

Эти малолетки (а как ещё их называть, если они на год младше) посмели интересоваться его Машей.
И ведь умудрились разглядеть или учуять что-то в донельзя скромной девушке.

А Гуров-то был уверен, что никто, кроме него, не разглядит прелесть Маши.
Да ещё и так быстро, буквально с первых дней.

Ему-то много времени понадобилось, чтобы проникнуться симпатией к Маше.
Да и то с помощью обаяния Алисы, которое словно включило для него красоту Маши.
И с помощью секса.

А эти… сразу прочуяли, что Маша интересная девушка.
Хотя им проще.

Он-то знал Машу с детства, когда она вовсе не была интересной девочкой.
Ею никто никогда не интересовался в школе.
Её словно вообще не было.

А эти сразу увидели красивую и приятную девушку.
Хоть и не старающуюся привлекать в себе внимание.

И вдобавок наверняка сыграло свою роль и то, что Маша давно занимается вкусным сексом.
Наверное, это тоже как-то усиливает привлекательность девушки.

Но ведь это он, он сделала её богиней секса.
Это с ним раскрылась её женственность.

Хорошо ещё, что к Маше пока не подкатывали явно.
Не флиртовали в обычной манере.

Не строили глазки.
Словно чувствуя, что это бесполезно.

Нет, пока интерес к ней проявляли, просто охотно с ней общаясь.
Да бросая исподволь характерные взгляды.

Маша словно не замечала или не понимала эти взгляды.
Но Гуров-то прекрасно понимал, что означают эти взгляды.

Желание познакомиться поближе.
Проверить, в самом деле деле девушка такая сексуальная, как кажется.
Самцовое чутьё на качественную самочку.
Гуров. Ревность
Когда Гуров, проходя мимо Машиной группы в коридоре, в первый раз заметил такой взгляд, брошенный на Машу, он подумал, что ему показалось.
Настолько это было неожиданным.

А когда понял, что ему не показалось, чуть не бросился на посмотревшего, чтобы запретить ему смотреть на Машу.
И тем более так.

«Кто смотрит на женщину с вожделением —
тот уже прелюбодействует с ней в сердце своём».

Но каким-то чудом удержался.
Не выдал ни Машу, ни себя.

А потом и вовсе овладел собой.
А в следующие разы было уже легче сдерживаться.

Он был уже готов встретить неприятные неожиданности.
Хотя они были ещё более раздражающими.

Уже тем, что они вообще были.
Гуров нарочно находил повод пройти мимо или постоять около Машиной группы.

Чтобы узнать, будут ли новые случаи неправильного смотрения парней на Машу.
Он надеялся, что первое наблюдение было случайностью.

Но с крайним раздражением и досадой увидел, что дело не в случайности.
Так что он получил и второе, и третье наблюдение и все прочие.

Его возмущению не было границ.
Он не мог понять, как кто-то вообще смеет думать о его Маше.
Она ведь — его Маша.

Практически его жена.
Женщина, с которой он спит и которая его любит.
Которая могла бы уже сто раз забеременеть от него и носить его ребёнка, если бы он не был так аккуратен в предохранении от залёта.

И как они все могут засматриваться на ЧУЖУЮ жену?
Они конечно не знают, что она чужая жена, но должны же чувствовать, что она не для них?

А они смотрят.
Гурову казалось несправедливым, что так много интересующихся Машей.

И мутило от понимания смысла всех этих взглядов исподволь.
Он-то понимал, что в воображении каждый уже снял с Маши одежу, рассмотрел во всех подробностях всё самое красивое, потрогал во всех местах и засунул всё, что захотел, везде, куда захотел.

Это заставляло Гурова страдать.
Он не мог спокойно сидеть на парах после каждого очередного замеченного взгляда в Машину сторону.

Но самое печальное, что он не знал, что со всем этим делать.
А не делать было нельзя.
И с каждым днём всё больше нельзя.
Гуров. Причина залететь
***

Проще всего было бы просто уговорить Машу бросить институт.
Но сделать это при её способностях он не мог.
Тем более что это был её шанс на достойную жизнь.

А он ещё не уверен, что захочет сам её обеспечивать всю жизнь.
Сейчас-то он уже готов о ней заботиться.

Но это на волне желания и уже даже очарованности.
А мало ли чего он захочет в будущем.

Может, он найдёт другую.
Или Маша найдёт другого.

В первом случае он ещё мог бы поддерживать Машу в благодарность за приятное прошлое и в порядке некоторой компенсации за то, что бросил её.
Но вот во втором случае содержать Машу, если она уйдёт к другому, он точно не собирается.

Значит, нельзя мешать ей учиться.
Чтобы она могла сама себя нормально обеспечивать.

Другим способом решить проблему было просто подойти однажды к Маше и на виду у всех поцеловать её так, чтобы все поняли, что это его женщина.

А затем ещё и сказать при всех что-то вроде:
«Что у нас сегодня на ужин, дорогая?»

Или — «Куда ты хочешь пойти после занятий?»
Или заявить как бы невзначай «Как мне повезло с такой женой, как ты!»

Чтобы сразу до всех них дошло бы, что другим в этом пруду ловить нечего.
Это его пруд.
И его омуты.

Гурову казалось, что это сразу отвадило бы всех тайных (пока) поклонников.
Что всем стало бы ясно, что надеяться не на что.

Ну, а если кто-то оказался бы совсем уж непонятливым, то пришлось бы поговорить персонально.
К этому ему тоже не привыкать.

Хотя давно не приходилось встречаться со слишком непонятливыми.
Обычно все сразу понимали, что не стоит с ним связываться.

Гуров так уверовал в эффективность и эффектность этого средства присвоения Маши, что готов был в любой момент тащить её в ЗАГС.
И даже его обычное предубеждение против брака его не сдерживало.

И только привычка не делать ничего сгоряча удерживала его от слов «Маша, давай подадим сейчас заявление».
В таких вопросах нельзя было идти на поводу у импульсов.

***

А пока Гуров только спрашивал у Маши, не докучают ли ей одногруппники.
И внимательно следил за тем, как она отвечает.

Не скрывает ли она, что к ней пристают.
А то о прошлых-то приставаниях она так и не соглашалась пооткровенничать.

Наблюдал за ней — не станет ли она грустной, не будет ли встревоженной.
Попросил Машу сообщать ему, если ей не понравятся чьи-то манеры.

И хотя пока всё было вроде бы спокойно, на душе у Гурова было совсем не спокойно.
Он стал ещё более жадным при сексе.

Видя, как другие хотят его Машу, он мечтал только о том, чтобы скорее оказаться с Машей дома.
Чтобы утвердить своё право на Машу.
И самому отхотеть её.

А дождавшись этого, немедленно овладевал ею, почти не уделяя внимания прелюдии.
Хорошо ещё, что тело Маши само быстро смазку выделяло.

Со временем Гуров додумался попросить Машу думать по дороге домой о том, что скоро к них будет секс.
Чтобы эти мысли помогали ей настроиться на секс.

Но почти сразу он отказался от этой идеи.
Решив, что не стоит Маше думать на улице о сексе.

Чтобы не излучать лишние неуместные вне дома флюиды.
А то она и так излучает этих флюидов больше, чем надо.
То ли феромонов, то ли ещё чего.

Поэтому Гуров сначала наспех снимал напряжение, довольствуясь минимальной готовностью Маши.
И только потом, отдышавшись, принимался ласкать её «как следует».

Надеясь, что это компенсирует ей его горячность при первом акте очередной встречи.
И позволит ему сделать не менее темпераментный повтор.

Одного раза ему теперь было мало как никогда.
Ему требовалось прочувствовать, что он и только он единственный мужчина Маши.
В том числе чтобы как-то стереть впечатление, разбавить осадок после наблюдений за взглядами на Машу.

Важным для него было и обязательно накачать её влагалище спермой.
Это его немного успокаивало.

Словно давая некие гарантии того, что Маша принадлежит ему.
Да ведь и в самом деле могло бы дать.
Если бы он эякулировал в Машу в такой день, когда она может забеременеть.

***

Вот тут-то он и стал всерьёз думать о том, что беременность Маши не просто допустима, но даже желательна и чуть ли не обязательна.

Ведь если Маша будет ходить с большим животом, то это будет самым главным доказательством того, что Маша уже занята.
В прямом смысле.

Матка этой девушки уже занята. Плодом.
И другой сперматозоид её уже не оплодотворит.

А пока живот будет ещё не очень заметным, можно будет просто подходить на правах мужа с вопросами вроде «Как себя чувствует наш ребёнок?»

И тогда его соперники (как бы ни было неприятно называть их так) сразу поймут, что они опоздали.

Мысль об оплодотворении Маши и отваживании соперников таким убедительным способом с каждым днём становилась всё более соблазнительной.
Оставалось только взвесить всё и хорошенько подумать.
Гуров. Не обойтись
Чем больше Гуров думал, тем больше понимал, что без беременности в самом деле не обойтись.

Что просто штампа в паспорте было бы крайне недостаточно.
Да штамп и не поставишь на лоб.

А ему надо, чтобы все видели, что Маша его.
А большой живот этой цели намного больше способствует.

Так что вопрос с беременностью был почти решён.
Маше быть беременной. И скоро.

Но один нюанс смущал Гурова.
Ему казалось, что делать её беременной именно только ради его желания присвоить как-то не совсем правильно.
Что надо и самого ребёнка тоже хотеть.

Хотеть его рождения.
И любить его мать.

С «любить мать» было проще.
Гуров уже понял, что любит Машу.

А вот хочет ли он рождения ребёнка самого по себе?
Сможет ли любить его?

Гуров не знал этого.
Он хорошо знал только то, что хочет рождения ребёнка ради присвоения Маши.
И готов заниматься ребёнком.

Но этого было мало.
А способен ли он на большее, способен ли по-настоящему полюбить даже своего ребёнка — Гуров не мог понять.

Но при этом ему казалось важным, чтобы он мог полюбить ребёнка.
Иначе не стоило его и делать.
Гуров считал недопустимым делать ребёнка, если он не сможет искренне его любить.

У него не было младших братьев или сестёр.
И он не замечал за собой склонности нянчиться с маленькими или особого умиления при виде малышей.

Они конечно бывали забавными и вроде бы даже милыми. Иногда.
А иногда наоборот противными. Когда капризничали.

Но в целом Гуров обычно просто не обращал внимания на мелких.
Они были для него словно в параллельной реальности.

И теперь он стал немного присматриваться к ним.
Решая вопрос о том, стоит ли ему заводить ребёнка.

Наблюдения ничего особенного не дали ему.
Ну дети и дети.

Гуров пока не знал, что такие наблюдения мало что могут дать.
Что чужие дети, которых ты не растишь с пелёнок — совсем другая песня.
Что множество нюансов ускользает от постороннего внимания.

И что дать ответ на вопрос, может ли он полюбить своего ребёнка, только появление этого ребёнка и участие в ежедневных заботах о нём.

Гуров невольно подумал о своём отце.
Он никогда не задумывался об этом, а теперь ему стало интересно — а его отец хотел его рождения?
Любил его до рождения?

Или просто хотел быть мужем матери Гурова?
А рождение ребёнка воспринял как неизбежное следствие брака?
Или уступил желанию матери родить ребёнка?

Гурову хотелось как-то затронуть это деликатный вопрос.
И он решился, выбрав удобный момент.

— Папа… а когда мужчины начинают любить своих детей?
Когда те уже подрастают или когда только родились?

— По-разному. Женщина-то привыкает к мысли о том, что у неё будет ребёнок, всю беременность.
Дитя под сердцем не позволяет не думать о нём.

А мужчина в себе не носит ребёнка — так что к факту существования на свете его ребёнка привыкает постепенно уже после его рождения.

Но конечно лучше всего, когда мужчина сам хочет, чтобы у него были дети.
Его продолжение, его род, его общие дети с ЛЮБИМОЙ женщиной.

Тогда он тоже ждёт рождения ребёнка и заранее любит его.
И даже до наступления беременности хочет этого наступления.

— Ясно…

— Да ты не переживай.
Когда у тебя появится ребёнок — сам узнаешь, как возникает любовь к нему.

Это невозможно объяснить.
Надо самому это пережить.

Вот я хоть и хотел твоего рождения, но когда ты родился — всё оказалось не совсем так, как я представлял.
Ты самой своей личностью перевернул все мои ожидания от ребёнка и заставил полюбить тебя уж не как моего потомка, а как самого по себе.

И поверь — это величайшее счастье для мужчины.
Просто любовь к своему ребёнку.
Чуть ли не большее, чем любовь к любимой женщине.

— Спасибо…

— Спасибо? Это тебе спасибо, что ты есть у нас с мамой.
Иначе мы не узнали бы самого главного счастья в жизни.

А ты… ты столько радости подарил нам уже одним своим существованием.
И сделал нашу жизнь настолько счастливее, что это невозможно объяснить.

И кстати… раз уж ты сам об этом заговорил…
Очень хочу попросить тебя об одной вещи.

Вообще-то мы с мамой стараемся не вмешиваться в твою личную жизнь.
И надеемся на то, что ты порядочный человек.

Но всё же знай. Мы не требуем от тебя продолжить наш род.
Но всё же были бы очень рады внукам.

Так что… Если всё же появится шанс на рождение нашего внука — мы хотели бы, чтобы этот шанс реализовался.
В самом крайнем случае, если вдруг ты и мать ребёнка не захотите жить вместе, мы хотели бы всё же общаться с внуком и помогать ему.

И желательно с периода беременности. Сам понимаешь, почему. —
От условий беременности зависит всё дальнейшее здоровье ребёнка.
Вот… А дальше сам думай.

— Я понял, папа.
Гуров. Надолго ли
***

Разговор с отцом укрепил решение Гурова завести ребёнка.
Наверное, отец прав. Ему виднее. Раз он уже отец.
И наверное Гуров тоже сможет полюбить ребёнка, когда тот уже родится.

Оставалось только поговорить об этом с самой Машей.
Придумать, как сказать ей о том, что её ожидает беременность.
Поставить её в известность о его намерении сделать ей ребёнка.

Она конечно сама должна понимать, что может залететь, несмотря на презервативы, раз занимается сексом.
Но это одно дело.
И совсем другое — прямо заявить ей, что отныне он прекращает предохраняться, потому что намерен оплодотворить её.

Гуров понимал, что нельзя сказать девушке просто «я собираюсь сделать тебя беременной, чтобы при виде твоего большого живота всем было ясно, что ты моя и чтобы никто даже не думал увести тебя у меня.»

Получалось, что нужно у самой Маши спросить, согласна ли она залететь.
И тут Гуров вдруг засомневался.
А вдруг Маша не собирается залетать и не согласится?

Вряд ли ей хочется брать академический из-за рождения ребёнка.
И вряд ли захочется совмещать беременность с учёбой и работой.

Она же до сих пор работает по ночам.
Хоть и перевелась на полставки.

А эти перегрузки — не лучший фон для беременности.
Тем более что в декрет отпускают не с начала беременности, как должны бы, исходя из медицинских соображений, а только под конец беременности.
Не иначе как только для того, чтобы женщина не родила недоношенного прямо на рабочем месте.

И даже это не главное.
А вдруг Маша вообще не хочет от него рожать?

То, что она занимается с ним сексом, ещё не означает её желания забеременеть.
Может быть, она просто надеется, что обойдётся без беременности.
Тем более что они предохраняются.

Гурову стало неуютно и как-то сиротливо от мысли, что Маша может не хотеть детей от него.

Хоть она и говорила, что ей нравится присутствие его спермы в ней.
Мол, словно благодатью наполнена.

Но одно дело сперма. И совсем другое — беременность и роды со всеми их физическими неудобствами, да и опасностью для жизни.

Так как же ему спросить у Маши, согласна ли она залететь?
«Роди мне ребёнка»?
«Я хочу ребёнка от тебя»?
«Давай заведём ребёнка»?

И как всё это говорить, если он пока не говорил Маше даже о том, что любит её?
Наверное, сначала надо сказать, что он любит её.

Ах да. Ещё и пожениться ведь надо.
Тогда может быть с этого и начать?
Предложить Маше зарегистрировать брак?

А вдруг она не согласится?
Или предложит не спешить?

Гуров не понимал, откуда в нём вдруг взялась эта неуверенность в Машином согласии.
Вроде бы и спит с ним, и не отрицает, что любит его.

А вот уверенности в её согласии на брак и на беременность у него не было.
А вдруг она сторонница свободных отношений?

А вдруг предложит просто отложить регистрацию брака до окончания меда?
А вдруг — что весьма вероятно — предложит не спешить с беременностью до получения диплома?

Кто же знает, что у неё на уме.
Несмотря на видимую покорность, у неё могут быть непредсказуемые предпочтения.

И в самом деле — какой ей интерес спешить с браком и беременность?
Ей-то брак, в отличие от него, вроде и не нужен.

Это он вообразил, что брак поможет ему отвадить от Маши поклонников.
А вот Маша…

Не похоже, чтобы она вообще придавала браку значение.
Может, потому, что и её родители развелись.

И какая тогда в самом деле разница — женаты или нет, если всё равно можно развестись.
Очевидно, что брак не означает вечности союза.
И что союз может в любой момент распасться, несмотря на зарегистрированность брака.

А беременность Маше тем более ни к чему.
Брак хоть учёбе не мешает.

А вот беременность потребует брать академический.
А зачем Маше терять ещё один год учёбы?

Она и так потеряла год из-за того, что её не взяли после первых экзаменов.
Хотя она учится намного лучше большинства его одногруппников, кто-то из которых занял её место и ради кого отодвинули её.

Эти размышления привели Гурова к ещё более острому вопросу.
А долго ли вообще его будет любить Маша?

Сейчас она его любит.
Говорит, что с детства любит.

Но где гарантии, что она будет любить его и дальше?
А вдруг ей станет с ним просто скучно?
А вдруг её очарует кто-то из этих хмырей из её группы? Или из другой.

И что тогда?
Тогда она и развестись с ним сможет, и общий ребёнок её не удержит.

Это конечно нехорошо уходить от мужчины ещё и с его ребёнком, но бывает ведь и так.
И ещё неизвестно, как будет обращаться с его ребёнком другой мужчина.

А вдруг у них с Машей будет дочь?
И его дочь будет растить посторонний мужик?
А вдруг он будет приставать к ней?

Гуров не на шутку распереживался из-за судьбы ещё не существующего ребёнка, если Маша того уведёт с собой к другому мужчине.

А Маша уже показала, что ради возможности быть с любимым человеком готова на многое.
И штамп её не остановит от того, чтобы уйти от нелюбимого к любимому, если она другого полюбит.
Если она вообще согласится ставить этот штамп.

Гуров впервые задумался о том, как он мог бы удержать любовь Маши.
В первую очередь именно любовь.

До сих пор он и не сомневался в любви Маши, и до недавнего времени не сильно-то нуждался в её любви.

А теперь вопрос о том, как сохранить её любовь, становился актуальным.
Но Гуров не имел ни малейшего понятия, за что Маша его любит и что его надо делать, чтобы любила и дальше.

Просто оставаться таким же?
А если ей встретится кто-то более интересный для неё?

Заботиться о ней?
Это наверняка поможет, но тоже не гарантия.

Гурову уже не казалось, что при ослаблении Машино любви поможет сохранить власть над ней даже такое средство, как беременность от него.

Он допускал, что при наличии общего ребёнка Маша не откажет ему в сексе, даже если разлюбит.
Но ему не хотелось такого секса по согласию, но без сильного желания и самой девушки.

Ему слишком понравилось чувствовать себя желанным.
Слишком понравилось это чудо соития с девушкой, желающей соития не меньше него.

Наслаждающейся тесным контактом их гениталий и каждым его движением в ней, каждым прикосновением к ней.
Трепещущей от близости с ним и излучающей на него столько обожания.

И считающей его сперму благодатной.
Гуров. Один дома
Пока Гуров думал, точно ли стоит срочно стать отцом, Маша исчезла.

Он не видел её в институте.
Немного встревожился.

Подумал о том, что надо бы попросить её предупреждать его, когда он надумает прогулять занятия.
И сам решил прогулять следующие пары.

Он не мог не пойти к ней и не проверить, дома ли она и не случилось ли чего.

Дома её не было.
Оставалось ждать вечера.

Должна же Маша была вернуться домой ночевать.
Дежурства на работе у неё не было в эту ночь.

Но Маша не пришла.
Гуров уже собирался или бежать к ней на работу, чтобы просить, нет ли у неё внеочередного дежурства, или обзванивать те месте, в которых бывает информация о людях, попавших, а беду.

И только собрался взять трубку телефона, как заметил на телефоне сложенный пополам листок.

Он всё это время был на таком видном месте, но Гуров в начинающейся панике не заметил его.
Тем более что он и не искал именно листок.

Уже чувствуя, что это записка от Маши, Гуров схватил его и развернул.

«Если тебе интересно, почему меня нет дома.
Мне просто нужно уехать на некоторое время.
Вернусь, когда смогу.

Маша.»

Гуров выдохнул и положил телефонную трубку, которую уже успел схватить перед тем как заметил листок.
По крайней мере отпал страх, что Маша попала в беду,

Гуров в растерянности опустился на стул.
Уехала, значит.

И куда ей интересно понадобилось уезжать среди учебного года?
А как же работа?

И насколько она уехала?
Когда ждать её возвращения-то?

«Вернусь, когда смогу».
Когда сможет — это когда? Завтра? Или через неделю? Или… месяц?

И почему Маша ничего не сказала ему?
Хотя, судя по выражениям в записке, она считает, что ему неинтересно, почему её нет дома и дома ли она вообще.

Гурову было немного не по себе от этого.
Хотя он понимал, что сам ничем особо и не выражал ей озабоченности её жизнью.

Какие у неё были основания думать, что он переживает за неё?
Да никаких.
Она не обязана думать, что о ней сильно переживает мужчина, всё участие в её жизни которого сводится к тому, что он регулярно приходит переспать с ней.

Если бы он раньше сказал ей, что любит, то может быть она и не написала бы так.
Или даже нормально предупредила бы его устно.
А может даже не уезжала бы никуда.

Но он сам решил, что лучше не говорить Маше про свою любовь.
И поменял решение только совсем недавно.

Да и то всего лишь ради того, чтобы Маша согласилась забеременеть от него.
И собирался ещё какое-то время подумать, прежде чем так круто менять свою жизнь.

А теперь у него есть ещё куча времени подумать.
До возвращения Маши.

Хотя теперь-то как раз после недавней нервотрёпки с тревогой по поводу исчезновения Маши он может и поспешил бы поговорить.
В любом случае пока есть время ещё подумать.

Лишь бы она скорее вернулась.
А то ладно сегодня он останется без секса.
Но на долгое воздержание он не согласен.

Да и сегодня тоже…
Сейчас, когда Маша оказалась вне досягаемости для него, ему особенно сильно захотелось не только секса как такового, но и хотя бы просто видеть её, иметь возможность обнять.

Гуров осмотрелся.
Если бы не записка, он и не догадался бы, что Маша уехала.

Всё было на своих местах.
Что внушало надежду на скорое возвращение хозяйки.

В отсутствие самой Маши Гурову захотелось потрогать хотя бы её вещи.
Чтобы почувствовать себя ближе к Маше.

Говоря себе, что он ничего плохого не делает, Гуров заглянул во все шкафы.
Подавив желание поприжимать к себе что-нибудь из одежды Маши, он достал фотоальбомы.

Фотографий самой Маши там оказалось совсем немного.
Но зато разного возраста.

Он внимательно всмотрелся в чёрно-белые любительские фотографии среднего качества.
И сейчас ему показалось, что Маша и в детстве была довольно симпатичной.
Обычное приятное личико маленькой девочки.
С мягкой полуулыбкой и вдумчивыми глазами, полными надеждами на счастье.

На одной фотографии маленькая Маша была с маленьким мальчиком.
И Гуров с удивлением узнал в нём самого себя.

Он может и не узнал бы даже.
Но у него была собственная фотография, где он в детстве точно в такой же одежде.

Правда, без Маши.
Наверное, фотографии делали в один и тот же день.

Сейчас мальчик показался Гурову каким-то незнакомцем.
И только потому, что на фотографии он явно с удовольствием общался с Машей.

Но Гуров не помнил, чтобы он играл в детстве с Машей.
Хотя вообще он помнил себя в том возрасте.
И самое интересное — помнил даже тот день, когда его фотографировали в этой одежде.

Но общения с Машей не помнил.
Может быть, потому что подсознательно он давно, ещё лет в десять постарался забыть, что когда-то общался с Машей.

Гуров невольно представлял, что ребёнок Маши был бы похож на неё в детстве.
И попробовал представить, как может выглядеть его общий ребёнок с Машей.

Вот пусть только вернётся.
И ей будет не отвертеться от оплодотворения.

Хватит обнадёживать других самцов своей мнимой свободой.
Пора дать им понять, что для них она совершенно недоступна.

Потом Гуров залез в жёлтую папку, из которой взял с Машиного разрешения Алисин портрет.
Тогда он так разволновался из-за портрета самой Алисы, что даже не подумал посмотреть другие рисунки.

А теперь вспомнил и о них. Их тоже интересно было посмотреть.
А от тоски по Маши тем более.

Рисунков оказалось много. И все были карандашными.
То ли Маша не любила рисовать красками, то ли экономила на красках.

Гуров почувствовал запоздалое сожаление о том, что даже не подумал предложить Маше краски, узнав, что она рисует, и неплохо.

Хотя неудобно было предлагать ей это.
Всё неудобно предлагать, пока он её никто.

Может, предложить, когда она вернётся?
Или просто молча принести ей краски и всё что может понадобиться для рисования?

Пусть рисует, если ей это нравится.
Может, это её успокаивает.
А беременным нужны покой и гармония.

Он и свои принадлежности предложил бы ей.
Но наверное новые удобнее.

Хотя сам он предпочитал уже использованные дорогим человеком вещи.
Потому что они словно хранят след его личности.

Почти на всех рисунках были люди или природа.
Много детей.
А на нескольких рисунках был запечатлён он сам.

«Себя как в зеркале я вижу» — вспомнилось Гурову.
Как и продолжение:
«Но это зеркало мне льстит».

Неужели он такой симпатичный, как на Машиных рисунках?
Или Маша приукрасила действительность?

Может, у мамы спросить?
Такой же он на самом деле, как на этих рисунках, или всё же попроще.

Парень на рисунках казался приятным, умным, ироничным, добрым.
На более ранних рисунках, которые запечатлели его в детстве, был симпатичный ребёнок.

Любознательный, полный энергии и интереса к миру.
На более поздних он был выглядел уже более сдержанным и закрытым.

Но в общем сходство с ним было значительным.
А значит и портрет Алисы достаточно точно передавал сходство с оригиналом.

Гурову было интересно, кто учил Машу рисовать.
В его художественной школе она не училась, иначе он знал бы об этом.
Есть другие, но вряд ли Машу возили или отпускали в более дальние в детстве.

Может, кто-то из знакомых учил.
Или сама училась.

Многие ведь просто сами хотят рисовать — и рисуют.
И даже могут научиться неплохо рисовать.

Но пора было возвращаться к себе.
Раз уж этот вечер оказался таким пустым без Маши.

А он-то думал, что со дня на день они с Машей займутся оплодотворением.
У неё как раз овуляция на днях.

А тут придётся ждать её возвращения.
Гуров. Другой
Шли день за днём, а Маша всё не возвращалась.
На предметах поселилась пыль, которой не бывало в присутствии Маши.

Гуров держался только словами Маши, что она вернётся.
Пока не услышал случайно от отца, что Маша уже не работает у них в больнице: уволилась.
Отработав положенные две недели перед увольнением.

Гуров встревожился.
Увольнение означало, что Маша могла надолго уехать.

А как же тогда учёба?
Она взяла академический?

Откинув все условности, он спросил об этом прямо в деканате.
Ему ответили, что студентка Аверкина сдала сессию досрочно и оформила академический.

Это была катастрофа.
Значит, она в самом деле уехала надолго.

Может быть, на целый год.
И надежда только на то, что она вернётся хотя бы через год.

И как ему жить столько времени без Маши?
А без секса?

Ну, секс он мог и без Маши найти.
А где ему найти её улыбку и её голос?

Гуров почти разозлился.
Ему казалось, что Маша бросила его.
Как котёнка.

И даже не объяснила нормально, почему уезжает.
Неужели месяцы такого упоительного секса ничего не значат для неё?
Неужели он остался для неё посторонним?

А что, если она и через год не вернётся?
А если она переведётся в другой мед в другом городе?

Гуров старался найти опору в мыслях, что может найти и другую интересную ему девушку.
А просто секс и подавно.

Но тут же понимал и то, что это непросто, и то, что он не хочет другую.
Просто не хочет.

Если раньше он и был согласен просто на такую же, как Маша, то теперь хотел именно и только Машу.

Может, и есть на свете девушки, которые могут его увлечь так же глубоко, как Маша.

Но вообще-то он повидал уже достаточно разных девушек, чтобы знать, что такие, как Маша, большая редкость.

И что обольстить их обычными средствами непросто.
Или они сами непонятно почему влюбляются в тебя, или их ничем не влюбишь в себя.

И что ему теперь, в самом деле жить монахом, как в шутку считали друзья, когда он перестал появляться с официальной подружкой?

Или учиться спать с другими?

Гурова кидало от «не могу без Маши» к «обойдусь» и обратно.

А ещё становилось всё тревожнее, как она будет жить в другом месте.
Здесь он по крайней мере постоянно видел её рядом.

Значит, что у неё всё нормально.
А там? Что с ней там будет?

***

Однажды его осенило, что Маша могла уехать и к другому мужчине.
Он же ничего не знает о ней.

А вдруг кто-то сделал ей предложение раньше него, и она согласилась выйти замуж?

Тогда это точно катастрофа.
Год хоть и вечность, но можно переждать.

Но если она уже приняла предложение другого…
Тогда надо срочно вытаскивать её из-под венца.

***

По идее она не должна выйти за другого.
Так как пока точно любит его.

Он в этом уверен на все сто.
И их последние занятия сексом тому доказательство.

Гуров чуть не застонал от тоски от яркой вспышки воспоминаний.
И заставил себя прекратить вспоминать.

Кстати, вот почему Маша была такой особенной в сексе накануне отъезда.
Она-то знала, что скоро уедет.
Готовилась к этому.

То-то он думал — что это с Машей случилось.
Почему она такая, словно они в последний раз видятся.
Вроде бы уже должна знать, что он скорее всего придёт к ней.

А она сама собиралась уйти от него.
И просто прощалась с ним, получается.

На год.
А может и навсегда.

Но кто же знает этих женщин.
Любить могут одного, а замуж выйти за другого.

Вот и Маша вполне могла принять предложение другого.
Особенно если человек хороший.

Почему бы и не выйти?
Надо ведь ей как-то устраивать свою жизнь.
В смысле — найти постоянного мужа.

А с ним она, возможно, не наблюдала возможности совместного будущего.
Он ей не говорил о намерении жить с ней долго.
Сегодня пришёл, а захочет ли прийти завтра или через неделю — не известно.

Откуда же ей было знать, что он уже собирается заводить с ней ребёнка и заодно заключит брак.
Может, она решила, у него было достаточно времени, чтобы решить, хочет ли он с ней жить.

И если он за столько месяцев так и не надумал сделать ей предложение быть парой — значит, она просто не нужна ему.
Не представляет для него интереса.

***

Потом Гуров одёргивал себя и говорил себе, что, если Маша выбрала другого, то он должен уважать её решение и отпустить к другому.

Потом снова начинал сомневаться, что это настоящий выбор, а не от кажущейся безысходности.
И что надо сначала убедиться, что Маша любит другого, если собралась за него замуж.

Вдобавок ему снова было не по себе от мысли, что другой может трогать его Машу.
Он слишком привык чувствовать Машу своей.
И так ясно ощущал, что она его женщина, что мысль о другом мужчине была не переносима.

Научиться жить без Маши не удавалось.
Общение с другими девушками не помогало переключить внимание на кого-то из них.

Ему казалось, что любая из них будет называть его развратником из-за его страстности.
И что ни с кем из них ему не будет так же комфортно, как с Машей.

Он снова и снова вспоминал, как это было у него с Машей.
Как искренне, как душевно.

Кроме Маши, так у него могло бы быть разве что только с одной девушкой.
С Алисой.

На расстоянии Маша начинала казаться ему ещё более красивой.
Просматривая её фотографии, он словно лучше узнавал её.

И немного удивлялся — и это с этой красавицей он спал столько времени?
Это она соглашалась на секс с ним?

Это она трепетала в его руках?
Это её он прижимал к себе обнажённую?

И как только он умудрялся не разглядеть её раньше как следует.
Положительно, ему навредило то, что он рос с ней рядом.

Если бы он встретил ей уже взрослым, то наверняка сразу увлёкся бы.
А так…
А так ему мешало впечатление от застенчивости Маши.
Которое может испортить впечатление от кого угодно.

Да и её достоинства ему проще оценить взрослым, а не в детстве.
В детстве даже некоторые её достоинства казались ему недостатками.
Алиса. О жизни до приюта
У Алисы было искушение сбежать по дороге в приют.
Благо что её не привязывали и не приковывали.

Так что шанс улизнуть был.
Во время остановок, если они будут.
Или уже по приезде.

Но что дальше? Куда она подастся?
Без документов, без вещей, без знания подробностей эпохи, без знакомых.

Во всяком случае, доступных для неё.
Как ни странно, но по знакомым ей с прошлого визита адресам она никого не нашла.

Да и не факт, что прежние знакомые могли ей сейчас помочь.
Даже если бы поверили, что это она.

Облик-то у неё сейчас другой.
А вдруг они подумали бы, что она просто знает про Алису, поскольку кто-то из них, свидетелей и участников событий в 1976 году, проговорился?

Ладно бы она могла добраться до машины времени.
Тогда другое дело. Был бы смысл сбегать.

Но не факт, что она успеет найти машину до того, как её найдут или она сама попадёт в неприятности, по сравнению с которыми приют покажется раем.
Раз уж ей так и не удалось найти машину за прошлые дни.

На прежнем месте машины скорее всего нет.
Во всяком случае, в той квартире в это время живут другие люди, не Николай Николаевич.
И вряд ли они сотрудники МИВа.

Настолько вряд ли, что она до сих пор жалеет, что вообще решилась обратиться к ним в надежде выяснить, не являются ли они новыми хранителями машины.
И ведь понимала же уже после предварительных наблюдений, что эти люди вряд ли хранители.

Так нет же, её желание найти машину на прежнем месте было столь велико, что она решилась рискнуть, надеясь, что интуиция её на этот раз подводит.
И сама отправилась знакомиться с ними.

В результате едва удалось выбраться из квартиры.
В смысле — вовремя выбраться.
Да и вообще.

На всякий случай она даже до «своего» дома добиралась не напрямую, а окольными путями.
Не имея уверенности в том, что за ней не следят.
Но вроде обошлось.
Значит, не так уж она нужна была.

После того случая она вообще не хотела больше искать что-то или кого-то по квартирам.
Но всё же пришлось.

Надо ведь было попробовать найти кого-то из знакомых.
Но в итоге всё же не удалось найти.
Все куда-то переехали.

Прямо все. Хотя их и немного было.
Тех, к кому она могла бы обратиться.

В этот раз ей вообще если что и удавалось найти, то это неприятности.

Был реальный шанс найти кого-то из знакомых через школу.
Но в школе не согласились дать ей информацию по бывшим выпускникам.

Посчитав странным, что тринадцатилетняя девушка интересуется сведениями о выпускниках тринадцатилетней же давности.
Которые закончили школу, когда она только родилась.

Может, она и могла бы уговорить, если бы с самого начала не попросила прямолинейно.
Но теперь уже поздно было что-то менять.

Так она и добралась до приюта. Не сбежавшей.

***
Примечание к части
(разбивка)
Алиса. В приюте
А вот в приюте ей наконец-то очень повезло.
Везение заключалось в том, что при её поступлении в приют провели тестирование её знаний и сообразительности.
И при этом выявили такой уровень её интеллекта и эрудиции, что решили направить её в спец-интернат для детей, которых готовят к международным олимпиадам и лучшим вузам страны.

Хотя Алиса старалась не проявить слишком уж чрезмерной и подозрительной для этого времени эрудиции.
Что было не очень просто, поскольку она не так уж хорошо представляла себе, что в этом времени уже открыто, а что нет.
Что подросток её круга и социального положения уже мог прочитать где-то, а что нет.

Она же не собиралась попадать в этот 1989 год и не готовилась к этому.
Ей помогло сориентироваться приблизительное знание истории биологических открытий в ХХ веке.

Так что она старалась не привлекать сведений, которые стали известны близко к 1989 году.
Учитывая то, что информация о новых открытиях распространялась в ХХ веке очень медленно, от открытия до общеизвестности могли пройти десятилетия.

***

Но до отправки в спец-интернат нужно было провести несколько дней в приюте.
Пока организуют новый переезд и оформят документы.

Пришло время знакомиться с собратьями по жизненным обстоятельствам.
Ровесники отнеслись к ней вполне тепло.

Доверительно сообщили ей, что у них настоящая семья.
И сказали, что рады будут принять в свою семью и её тоже.

Алиса не стала говорить, что скорее всего скоро переведут в спец-интернат.
Новые знакомые и так об этом узнают, когда её переведут.
А пока перевод не стал свершившимся фактом, все планы — это никому неинтересные подробности.

А то ещё и выскочкой и зазнайкой посчитают.
А Алиса помнила по прошлому визиту, что в ХХ веке не всегда приветствуют успехи коллег.

Несмотря на появившуюся надежду, связанную с шансом переехать в спец-интернат, аппетита за ужином у Алисы не было.

И казённая пища не располагала к себе.
И настроение пока не окончательно вырулило на обычный уровень, несмотря на то, что будущее уже казалось не таким уж мрачным.

Хотя вообще-то оно уже сильно стабилизировалось по сравнению с тем, каким было в прошедшие дни.
И теперь Алиса уже сама удивлялась своей недавней депрессии.

Что это на неё нашло?
Никогда такого с ней раньше не было.
Чтобы так предаваться жалости к себе.
Тем более что не было особых поводов.

То ли это здешняя осень на неё так подействовала.
То ли пребывание сознания в чужом теле.

Всё-таки чужая душа — потёмки.
И если настоящая хозяйка её нынешнего тела была склонна к печали, то это могло и Алису склонить к депрессивности.

Кроме этого, причиной затяжной тоски мог быть даже ПМС.
И вообще нестабильность гормонального фона в её возрасте.

Хотя главной причиной была тоска от мысли, что она, возможно, никогда больше не увидит родных и друзей.
И особенно Пашку.

Как бы одноклассник ни злил её иногда своими выходками и особенно своей неосторожностью, но в общем был очень хорошим.
Было в нём что-то очень милое и родное.

К тому же он обычно заботился о ней. Как умел.
В общем, всё вместе это приводило к тому, что при мысли о дальнейшей жизни без Пашки Алисе становилось почему-то крайне муторно.

Алиса так и осталась бы совсем без ужина, но одна из девочек, добрая душа, уговорила её попробовать хотя бы компот.

Алиса уже знала, в том числе по Шкомерздету, что компот был важным компонентом в жизни детей.
И поэтому, поблагодарив заботливую соседку, отпила половину, хотя так и не оценила его вкуса.

Накопившиеся переживания прошедших дней и особенно усталость этого дня заставили Алису быстро уснуть.
Алиса. Связанная
А вот пробуждение оказалось весьма неожиданным.
Почему-то оказалось, что Алиса связана.
Вокруг была темнота и тишина.

Алиса приказала себе не волноваться.
В её жизни бывали ситуации и похуже.
А сейчас наверняка какое-то недоразумение, которое легко разрешится.

На всякий случай она как можно спокойнее спросила:

— Здесь есть кто-нибудь?

— Есть.

— Можете отвязать меня?

— Скоро тебя развяжут.

— А сейчас нельзя?

— Нет.

— Почему?

— Скоро узнаешь.

— И всё же развяжите пожалуйста прямо сейчас.

— Нельзя.

— Почему?

— Скоро узнаешь.

— А если я позову на помощь?

— Зови. Это ничего не изменит.
Разве что к худшему.

— … Ты кто?

— Член твоей новой семьи.

— А конкретнее?

— Моё имя? Тебе ни к чему его знать.

—  И что тут происходит?

— Не волнуйся. Тебе понравится.

— Что понравится?

— Всё, что тебя ждёт.
Может, не с первого раза.
Но понравится.

— Как может понравится то, для чего требуется связать человека?

— Скоро узнаешь.

— Зачем вам это?
Почему вы так поступаете?

— Это просто посвящение.

— Кому?

— Не кому, а кого во что.
Мы посвящаем тебя в нашу семью.
Ты же согласилась быть в нашей семье?

— Я не знала, что для этого нужно такое посвящение.

— Теперь знаешь.

— Но я не соглашалась на такое посвящение.

— Какое это теперь имеет значение?
Но ты зря возражаешь.
Тебе правда понравится.

— Откуда такая уверенность?

— Всем нравится.

— Всем?

— Да.

— И тебе?

— И мне.

— Ты не обманываешь себя?

— Нет. Но ты зря боишься.
Тебе подлили в компот хорошее средство.
Оно должно помочь.
Хотя наверное, тебе надо было больше подлить.
Раз прежняя порция на тебя слабо подействовала.

— Я просто не допила компот.

— А это неважно. Там и глотка было бы достаточно.
О, мне пора.

— Куда ты?

— Уже идут.

— Кто?

— Твои посвятители.
Так что я уступаю вахту. Пришло время твоего посвящения.

Ну, удачи тебе. Главное — не волнуйся.
И тогда всё будет хорошо.

Наверное.
Чем меньше ты будет волноваться и бояться — тем больше шансов, что всё обойдётся.

— И всё же — кто ты?

— Мы часто будет встречаться.
Хотя тебе ни к чему не знать, кто скрасил твои последние минуты перед твоим посвящением.
Пока. До встречи.
Алиса. Явление гостей
Неизвестная доброжелательница вышла, а шум за дверью нарастал.
Алиса сдержала желание попросить гостью не уходить.
Не было никакого смысла просить её остаться.

И тем более было бессмысленно просить её помочь или позвать на помощь.
Раз тут все были членами одной семьи.
В настолько особом смысле.

Алиса подумала, что, если её опасения подтвердятся, то у неё будут основания чувствовать свою вину.
За то, что не уберегла чужое тело.
У которого теперь могут быть проблемы с рождением детей в будущем.

Хотя есть все шансы (или все риски), что это ей и придётся провести всю жизнь в этом теле.
Да и переживания от предстоящего достанутся тоже именно ей.

Надежда на то, что её жизнь войдёт в приемлемое русло, которая появилась после обещания перевести её в спец-интернат, почти растаяла.

Может, она и сможет адаптироваться в новых обстоятельствах.
Но теперь это будет намного труднее.

Почему-то снова вспомнился Пашка.
У Алисы появился новый повод для тоски в связи с ним. —
Теперь он не будет у неё первым и единственным, как она хотела.

Не у её тела, а именно у самой Алисы.
Она же не с ним переживёт первый опыт.
Не с ним познакомится с этим.

Теперь они точно не будут вместе.
Даже если они снова встретятся.

Даже если она каким-то чудом вернётся в своё время.
В ИХ время.
Она просто не подпустит его к себе.

Они считали себя в 13 лет слишком юными для такого, неготовыми к такому.
И не собирались всерьёз что-то планировать или обдумывать до совершеннолетия.

Просто у них (в их обществе) это было обычным делом.
Не спешить раньше срока.

Но теперь Алиса подумала о том, что, если бы знала заранее о том, что может оказаться в такой ситуации, то не раз бы засомневалась в том, что стоит ждать много лет.

***

Дверь с грохотом отлетела в сторону.
Алиса замерла, не зная, что делать.

— Покажите, кто на этот раз, — послышался голос.

На лицо Алисы упал свет фонарика. Она зажмурилась от яркого света.

— Ну ничего так. Сойдёт.

Свет переместился дальше по телу Алисы.

— Даже вполне сойдёт.
Да, куколка? Ты готова к посвящению?
Хочешь стать ещё одной среди членов нашей дружной семьи?

***

— Ты что, опять собрался самым первым пробовать новенькую?

— А что? Ты запретишь мне?

— Нет, но…

— Никаких но.
Выйдите все.

— Это ещё зачем? Мы хотим смотреть.

— Я сказал — выйдите.

— Но мы же всегда смотрели.

— Я непонятно выразился?
Объяснить без слов?

— Ладно уж. Но только в этот раз.

— И чтобы полчаса никого тут не было.

— Полчаса? Какие полчаса?

— Если кто-то сунется раньше — пеняйте на себя.

Алиса слышала, как несколько человек вышли.
И как за ними снова закрылась дверь.

Она осталась одна с мужчиной.
Связанная.

И, судя по услышанным репликам, её предположения, возникшие после разговора с доброжелательницей, подтвердились.
Алиса. Общение с первым
Алисе казалось, что она сейчас вот-вот проснётся.
Что это всё не с ней или не наяву.
Этого просто не могло быть на самом деле.

Она даже говорить не смогла бы.
Хотя и не находила смысла что-то говорить.

«Ну что, доигралась? — вопрошал внутренний голос. — А ведь этого могло бы и не быть.
Если бы кое-кто не рассчитывал так на своё вечное везение.

И не лез куда не надо хотя бы до совершеннолетия.
В 13 лет надо в школе учиться, а не участвовать в рискованных экспериментах с перемещениями сознания во времени.»

— Значит, так, — услышала Алиса. — Времени очень мало.
Не надо меня бояться. Я не причиню тебе вреда. Честное слово.
Сейчас я тебя развяжу.

И главное, что ты должна сейчас понять — это то, что не нужно пробовать вырубать меня, как только ты будешь свободна.
Иначе будет очень плохо.
Понятно?

***

Алиса не отвечала.
От растерянности.

— Только не тормози сейчас, потом будешь тормозить.
Обещаешь не вырубать меня?

— Н-нет…

— УзнаЮ тебя.
Ах да.
Самое главное — я не собираюсь ничего с тобой делать.
Я хочу только вытащить тебя отсюда.

***

Алиса снова промолчала молчать, окончательно запутавшись.

— Так ты поняла, что нельзя нападать на меня и пробовать сбежать одной?
Всё равно не получится. А вместе мы сможем убежать.

— Мы?

— Да, мы.
Так ты не будешь меня нокаутировать?

— Н-нет, — вздохнула Алиса, не понимая, что происходит.

— Вот и молодец.
Тогда не шевелись. Надо разрезать твои путы.
Готово. Быстро вставай.

***

— А как мы убежим? Там за дверью же кто-то есть?

— Это нам не помешает. Нам и не надо за дверь.

— Ничего не понимаю.

— Потом объясню. Сначала убежим.

— Как?

— Просто делай то, что я говорю.
И поменьше задавай вопросов.
В любой момент нас могут остановить. И тогда всё пропало.

— Хорошо. А что делать?

— Раздевайся.

— Что?

— Прости, но так надо.

— Я… я не буду.

— Я ничего с тобой не сделаю. Честное слово.

— Зачем?

— Чтобы сбежать.

— Раздетой?

— Ты видела фильм про Терминатора?

— В-видела.

— Помнишь, как он там перемещался во времени?

— Голым?

— Ага.

— Вот и мы так же будем перемещаться.

— Куда?

— В твоё время.

— Откуда… откуда ты знаешь про моё время? Кто ты?

— А кто ещё может за тобой явиться?

— Явиться? Паша? — неуверенно прошептала Алиса, чувствуя, как наворачиваются непрошеные и несвоевременные слёзы.

— Рад, что ты считаешь меня на всё для тебя готовым.

— Паша, это правда ты?

— Алис, ну правда некогда беседовать.
Так ты тут предпочтёшь остаться или сбежать?

— Паша, конечно сбежать.

— Тогда раздевайся.

— Зачем?

— Долго объяснять. Там что-то про электропроводность тел говорилось.
В общем, если кратко, то это нужно, чтобы я мог перетащить тебя вместе с собой.
Для этого ты должна прижаться ко мне.

— Ещё и прижаться?

— Да.

— И при этом без одежды?

— Да. Голенькой.

— А без этого никак?

— А без этого тебе придётся прижиматься к той компании, которая ждёт за дверью.

— Что же делать.

— Ну, честно говоря, есть и второй способ перетащить тебя со мной.

— Какой?

— Но второй тебе может ещё меньше понравиться.

— Говори.

— Можно добиться достаточного контакта за счёт меньшей площади, если повышена влажность контактирующих поверхностей.

— Как?

— По-разному.
Но мне думается, что самый приемлемый способ — это коснуться рта.
Точнее, прижаться одним влажным ртом к другому влажному рту.

— Ну… если без этого нельзя…

В дверь сильно постучали.

— Ты скоро там? Ты же всё-таки не один хочешь.

— Да, скоро, — отозвался Паша.

— Что-то ты долго сегодня.
Неужели новенькая оказалась такой сладенькой?

— Да. Необычайно.

Алиса уже совсем не была уверена, что этот человек Паша и что он собирается поцеловать её для перемещения в будущее, а не для того, чтобы начать "посвящение".

Она испугалась, что это какая-то непонятная игра, обман, чтобы её разочарование было ещё горше.
И что скоро к ним двоим ворвётся ещё орава жаждущих.
Её тела. А может и эмоций.

— Тогда скорее делись цыпочкой с другими.

— Конечно. Я уже кончил.

И, крепко прижав к себе Алису, «выпавшую в осадок» от всего услышанного, Паша впился в её холодные губы, что перенести её с собой в будущее.

Прочь из этого места.
И от такой судьбы.
Алиса. Вот и дома
Когда Паша отпустил Алису, то оказалось, что вокруг уже не темно, а светло.

И в этом свете стало видно, что вместо Паши её обнимает какой-то незнакомый парень.
Хоть и со взглядом, похожим на Пашин.

Алиса отшатнулась.
Неужели её всё-таки обманули?
И это никакой не Паша?
И вытаскивать он её не собирался?

Но тогда откуда этот парень знает, что она Алиса?
Откуда знает про Пашу?

И почему ей так понравилось, когда он целовал её?
Она же, получается, изменила Паше!

А она уже так понадеялась, что этого не случится.
И это только начало.
А что будет дальше, раз это никакой не Паша?
Отдаст её товарищам?

На глаза Алисы навернулись слёзы.

— Алиса, почему ты плачешь?
Тебе не понравилось целоваться? Ну извини. Зато мы дома.

— Дома? Где дома?

— А ты не узнаёшь?

Алиса оглянулась.
Обстановка была знакомой.
Но как, если это не Паша?
Может, сотрудник МИВа?

— Биостанция?

— Да. И мы одни тут. В это время никого нет.

— А кто ты?

— Я же говорил. Паша.

— Ты не похож на себя.
Когда ты успел так измениться?

— А, это. Ну так и ты не сильно похожа на себя.

— Ты хочешь сказать…

— Что я тоже в чужом теле.

— В чужом теле… Но откуда ты узнал про этот проект и моё участие в нём?

— А ты думала, что я не узнаю?
Хотя может и не узнал бы.
Если бы не ЧП и ряд случайностей.

— А как ты… попал в чужое тело?

— Так же, как и ты.

— Но это же запрещено подросткам.
Участие в таких экспериментах.

— Тебе это не помешало участвовать.

— Значит, ты правда Паша…

— Могу доказать.
Спроси что хочешь из того, что знаю только я.

— И спрошу. Позже.
А сначала спрошу: Паша, ты знаешь, что ты редкостный проныра?

— А ты нет?
Кстати, если бы я не был пронырой, то сейчас ты была бы…

— Лучше не напоминай.
Мне так стыдно.

— Стыдно не тебе должно быть.

— Паша… я думаю — может, я не так поняла их намерения?

— Ты про посвящение в члены семьи?

— Ну да.

— Увы. Намерения были самые явные.

— Господи… через что они проходят.

— И других проводят.

— Вот именно!
Как жить, зная, что в прошлом происходит подобное?
И ничем не помогая людям?

— Алис, я понимаю твои эмоции.
Но чем мы можем им помочь?
Это прошлое. Это история.

— Я знаю… Но не могу понять и примириться с этим.

— Я тоже. Но не знаю, что с этим делать.

— Ой. Мне же надо узнать, что случилось во время эксперимента.
Надо спасти девочку, в тело которой я попала.

— Уже.

— Что уже?

— С ней всё хорошо.

— Правда?

— Да. Вы просто поменялись с ней телами.
И она давно здесь.

— А я думала, что придётся искать её в мезозое.
Что участников перемещения сознаний больше двух.

— Вам повезло.
Что она не в мезозое и что ты уже здесь.

Кстати, она очень помогла найти тебя.
Если бы не она, то не представляю, как я успел бы найти и вытащить тебя.

— Я должна поблагодарить её.

— Ну, она такая скромная, что хочет только одного — вернуть себе свой облик и вернуться к себе домой.

— Первое я понимаю, а вот второе желание странное.
Учитывая то, что её может ждать дома.

— Вы, женщины, вообще странные существа.
Паша. Никто не
— Так… значит, я тут и Маша тоже тут.

— Да, Алиса.

— И никто не пострадал?

— Никто.

— Господи, какая удача.

— Хотя нет, кое-кто всё же пострадал.

— Кто?

— А ты сама подумай.

— Паш, не знаю.

— А ты представляешь, какой стресс будет у тех, кто обнаружил наше исчезновение?

Им же совершенно нечем объяснить самим себе, куда мы с тобой могли деться.
Они же не знают, что есть возможность телепортации.

Хотя это не всё.
Вдобавок они ещё и разочарованы тем, что не исполнились их надежды.

— Надежды?

— Ну…

— Ты имеешь в виду надежды… связанные с девочкой?

— Да.

— Лучше бы ты не говорил об этом…

— Извини, но теперь мы оба свидетели и участники тех событий.
Это наше общее воспоминание, и ничего с этим не поделаешь.

— Не в извинениях дело.
Но можно не говорить о них лишний раз…
А главное… просто я до сих пор не могу поверить, что так бывает.

Хоть и знала, что бывает. В общих чертах.
А тут лично пронаблюдать довелось.

Да ещё и едва не принять участие в таком.
И только благодаря тебе всё обошлось.

— Алиса, я очень-очень тебе сочувствую.
Честное слово.

…Если я могу как-то помочь тебе пережить этот стресс, то подскажи мне, как.
Я всё сделаю для тебя.

— Спасибо. Но ты же уже помог мне.
Спас от этого.

— Но у тебя шок от этих впечатлений.
Так что я готов и с этим тебе помочь.

— Да я сама не знаю, как мне помочь…
Да и что мне-то помогать?
Ничего же не случилось.

— Но стресс-то ты пережила?
Этого-то ты не станешь отрицать?

— Не стану.
Но мне надо просто справиться с этим.

— Я готов помочь.

— Не переживай. Само пройдёт.

— Мне так не кажется.
У тебя такой сейчас вид…

— Какой? Ах да. Наверное, жалкий.

— Да нет. Не жалкий.
Просто… честно говоря, очень тянет расквитаться с любым, из-за кого у тебя такой вид.

А с этим чужим обликом у тебя вид ещё более… прямо-таки взывающий к вендетте.

— Паш, ну какая вендетта-то?
К кому? Тех людей давно нет…

— В своём времени они вечно есть.

— Надеюсь, что ты не собираешься тратить время на разборки.

— Посмотрим.

— Паш, это несерьёзно.

— Я подумаю.
Но конкретно в данный момент я просто под впечатлением.

И ни о чём другом не могу думать.
Только о тебе и тех мрачных реалиях.

И всё время думаю о том, что всё это время в моём полном распоряжении тело ГлАва.

— Чьё тело?

— Ну это они так называют хозяина этого тела. — Глав.

— А его настоящее имя?

— Не знаю.

— А Глав означает «Главный»?

— Наверное.
Не знаю, но, похоже, он у них вроде как в самом деле за главного…
Хотя его власть далеко не абсолютна. Но какая-то есть.

Нельзя сказать, что его слушаются во всём.
Но прислушиваются и частично уступают.

— Да уж. Странное ощущение.
От того, что ты именно в его теле.

Сейчас я питаю симпатию к этому облику.
Из-за того, что сейчас в этом облике со мной общаешься ты.
И я уже узнаю твою фирменную мимику.

И в то же время понимаю, что, если бы ты не переместился в его тело, то с этим же телом и обликом у меня были бы связаны не самые… радужные воспоминания.

— Да, Алиса.
Прямо перед тобой никто иной, как тот, кто мог стать твоим… эээ…

— Можешь не называть. И так понятно.
Только не он сам, а его тело.

— У тебя совсем нет негативных чувств к нему?

— Но это же ты, а не он.

— Но тело-то его.

— Ну… он же не успел ничего сделать.
Зачем тогда накручивать себя?

— Да?
А вот у меня много вопросов к хозяину этого тела.
И я очень рассчитываю задать их ему.

— Кстати, а где его сознание? В твоём теле?

— Конечно. Ты представляешь это?

— Представляю. Он в МИВе?

— В МИВе. Спит сном праведника.
И не подозревает, что он в будущем.

И что лишился в прошлом «знакомства» с новенькой.
И что в приюте его сейчас считают исчезнувшим самым таинственным образом.

— Вот так и появляются легенды о загадочном и необъяснимом.
Когда кто-то необъяснимо исчезает оттуда, где нет дверей, кроме единственной, через которую никто не проходил.
Паша. Частичное перемещение
— Паша, а когда мы сможем вернуться в наши тела?

— Когда он проснётся.

— Глав?

— Да…

— А долго ещё ему спать?

— Около часа.

— Хорошо. Подождём.
А то я уже так соскучилась по моему привычному облику.
И по твоему тоже. Ещё больше.

— Даже по моему? — чуть растерянно улыбнулся Паша.

И Алиса в очередной раз поразилась тому, какая характЕрная у Паши улыбка.
Такая, что его можно безошибочно узнать даже в чужом теле.

— Ещё как. Я так скучала по тебе.
Что совсем расклеилась там.
Вообразила, что меня никогда не найдут.

— Неужели ты думала, что я не найду тебя?

— Я понимала, что ты постараешься.
Но мне показалось, что найти меня невозможно.

— Почему?

— Я думала, что если возможно, то меня найдут скоро.
А так как время шло, а никто за мной не являлся, то я вообразила, что это говорит о невозможности нахождения.
Что в переносе сознаний произошла такая путаница, что найти меня просто нереально.

— Это было не из-за путаницы.
Просто машины перемещают не во все моменты, какие запрашиваешь.
Разве ты не знаешь об этом?

— … тогда я как-то совсем упустила это из виду.
От стресса, наверное.
А что — машины капризничали?

— Вот именно.
Мы же довольно скоро узнали, где тебя искать.
Благодаря помощи Маши, которая рассказала всё, что могла.

Но не сразу смогли попасть в нужное время.
Сначала старались попасть к тебе так, чтобы ты провела там минимум времени.

Но это не удавалось.
Стало ясно, что тебе придётся там немного задержаться.

И побыть самостоятельной.
Как ты любишь.
Хотя все за тебя очень переживали.

— Ясно.
А попасть удалось только в момент на грани.

— Честно говоря, Алиса, для этого я нарушил рекомендации Ричарда.

— Какие?

— По расчётам получалось, что попасть к тебе удастся только через день после того момента, когда я прибыл к тебе.

— То есть когда было бы уже поздновато.

— Вот именно.
Я тогда этого ещё не знал.

Но мне очень хотелось поспешить к тебе.
Я места себе не находил.

Так что я попробовал попасть в точку за день до рекомендованной Ричардом.
И оказалось, что не зря.

— А как ты определил, в какое тело лучше всего переместиться?
Как ты оказался в теле именно Глава?

— На месте сориентировался.
У меня же было частичное перемещение.

— Это как?

— Когда не всё тело перемещается, а только сознание и способность видеть и слышать.

— Это что-то новенькое.

— Да, это новенькое.
Потом Ричард расскажет тебе.
Так вот, летаю я, значит, в виде сгустка прозрачной материи по приюту, изучаю обстановку.

— Как призрак?

— Да, очень похоже.
Только вряд ли кто-то мог меня заметить.

Если только в полной темноте.
А на свету незаметно.

— Господи, ты же мог кого-то перепугать до смерти.

— Такие сами кого угодно напугают.

— И всё равно.

— Ну не напугал же.
Так вот, летаю, смотрю, слушаю.

Нашёл тебя, умилился, немного успокоился.
Слышу, как все мило так принимают тебя в семью.
Расслабился даже немного.

Думаю — ну, раз всё так гладко, то как раз завтра заберём Алиску, можно не спешить.

— Но ты поспешил. Почему?

— Так я не стал сразу оттуда возвращаться обратно в наше время.
Куда спешить-то?

Лучше около тебя побыть.
Так спокойнее за тебя.
Вроде как ситуация слегка под контролем.

К тому же… я так по тебе соскучился.
И хотя облик у тебя был чужой, но взгляд-то твой.
Вот я и смотрел на тебя.

— А я и не знала, что ты рядом, хоть и в таком прозрачном виде.

Хотя знаешь… может, это из-за твоего присутствия у меня настроение тогда уже получше стало.

— Ну вот, присматриваю я за тобой да иногда слушаю и смотрю, что говорят в приюте.
Ну интересно мне просто было, как на тебя реагируют те ребята.

Я же был уверен, что ты произвела впечатление даже с чужим обликом.
Обаяние-то не спрячешь.

И хотел послушать восторги других в твой адрес.
И услышал…
ТАКОЕ услышал.

Услышал, как ребята обсуждают тебя.
Я сначала даже не понял, о чём они говорят.
Это казалось просто невозможным.

А потооооом, когда до меня дошло…
Нет, потом я ещё некоторое время сомневался, что правильно понял.

— Догадываюсь.

— Сначала они в самом деле восхищались тобой.
Ты представляешь?

Ты им в самом деле понравилась.
Правда, они в специфических выражениях восхищались.

Но в общем-то было ясно, что они в самом деле имеют хорошее впечатление о тебе.
И тем более непонятно, почему они такое задумали.

— Паш, у них просто такие… обычаи.

— Ага. Обычаи.

— Они не знают других. Они так живут.
Многие с рождения или младенчества.

Для них в этом нет чего-то экстремального.
Разве что… пикантное.

— Чего?

— Ну… возбуждающее.
Но они при этом не питают особого негатива в адрес человека, понимаешь?

Они так обращаются со всеми.
И просто не считают, что они делают что-то нехорошее, понимаешь?
Они даже уверены, что это должно даже нравиться.

— Да? А зачем тогда связывают, если нравится?

— Чтобы проще получить желаемое.
Они знают, что новому в их среде человеку поначалу может быть… непривычно.
Но что потом и новый тоже всё примет…

— Алиса, ты не слишком прониклась нравами того времени?

— Я просто привыкла стараться понять мотивы поступков.

— Ладно, в психологии потом можно покопаться.
Так вот, узнал я про их намерения, значит…

И чуть с ума не сошёл.
От страха за тебя!

Мне показалось, что я основательно вспотел, хотя потеть-то было просто нечему.
Но ощущение было. Но это неважно конечно.

Понимаю, что времени-то нет, чтобы спасать тебя как положено со всеми предосторожностями и по всем правилам.
Что надо вытаскивать тебя оттуда немедленно,

А что я могу сделать в виде «призрака»?
В виде облачка пара, тумана, поля.
Почти ничего!
Паша. Без страховки
— Почти?

— Ну, разве что электричество вырубить.

— Так вот почему в том помещении не было света?

— Не знаю, был ли он там вообще.
Но в любом случае после моих проделок не стало во всём приюте.

— Как интересно.
Что в таком виде можно электричество вырубить.

— Ну так-то да, интересно.
Хотя тогда мне не до этого было.

Ведь этого было мало.
Ну нет света — и что с того?
Это же им не помешает.

— А как они тогда, — Алиса запнулась, но стеснение не было большим, и она продолжила, — а как они тогда… смотреть-то собирались?

— Хм… ты так любопытна даже к мелочам…
Тебе в самом деле ответить?

— А что?

— А ты не думаешь, что они не буквальный смысл имели в виду?
Они были согласны и на… послушать, чтобы… продолжать?

— Не надо.

— Так… на чём я остановился?

— Что мало отсутствия света.

— Точно. Ну вот…
Света, значит, мало… То есть его отсутствия…

А времени вообще нет, чтобы вернуться в наше время и что-то предпринять.

Да и к тому же это ничего не дало бы!
Ни-че-го!
Мы же и так знали, что сможем добраться до тебя только позже.

— И тогда ты как-то вселился в тело Глава?

— Ну да.
Я же уже знал тогда про перемещения сознаний между телами и во времени.

Убедился уже на твоём и Машином примере, что это реально.
Что это бывает, работает.

И немного представлял, как это делается. Почитал что-то, поговорил с кем-то о феномене.

— Но это перемещение делается с помощью оборудования в институте.
Со страховкой и так далее.

— Ну это если по правилам и без форс-мажора — тогда конечно.

— А ты, как обычно, решил без правил?

— А что мне оставалось?
Или я пробую и всё получается — и тогда победителей не судят и не осуждают.

Или… или уже нет никакого смысла вообще делать что-то по правилам и в институте.

***

Паша-Глав замолчал, стараясь справиться с волнением.
Алиса невольно залюбовалась Пашей в этом совершенно незнакомом ей теле.
Его выражением лица.

Думая о том, что этот Глав тоже ведь крайне симпатичный сам по себе.
И что это из-за этого особо обидно, что он способен делать то, что, похоже, делал в приюте.

И что мог сделать и с ней тоже, если бы Паша её не вытащил.
По иронии судьбы — в теле Глава же вытащил. Того же самого человека, от которого он её спасал.

— И как тебе удалось вселиться в Глава?

— Просто постарался.

— Вот так, без тренировок?

— Я же говорю — я имел представление о технике и принципах вселения.

— Это всё равно что иметь представление о том, как держать смычок.
Но между таким представлением и умением управлять смычком — огромная пропасть.
Непреодолимая.

— Но у меня же получилось.

— Знаю. Вот и удивляюсь, как ты умудрился.
Это же всё равно что сыграть на скрипке, никогда ранее не держав смычок.
А только посмотрев, как играют другие.

— Не знаю.
Может, мне страх за тебя помог…

Этот Глав ведь уже пришёл к тебе, да не один.
Уже и фонариком посветил на твоё лицо.

Уже спрашивает, готова ли ты к посвящению…
Вот-вот… раздевать тебя станет.

А я ничего не могу сделать!
Кроме как попробовать вселиться в его тело, а его сознание перекинуть в моё, да ещё и через время.

Но понимаю, что нельзя допустить, чтобы это случилось… ну… посвящение.
Что ты… не оправишься после таких переживаний… или очень не скоро…

Даже если ты в чужом теле будешь… Переживания-то твои личные…

В общем, мне просто было очень нужно, чтобы я и он поменялись в тот момент телами.
Вот я и смог. Успел…

***

Алиса затаив дыхание слушала друга.
Смущаясь подробностей.

Но всё больше понимая, какой стресс пережил сам Паша из-за неё.
И ещё больше радуясь, что у него получилось.

Понимая, что он никогда не смирился бы и не простил бы, если бы не успел.

Отдельно она радовалась, что он успел до совсем уж скабрёзных моментов.

— С какого момента в теле Глава был уже ты? — уточнила Алиса.

— Когда он говорил всем выйти на полчаса — это уже я был.

— Понятно…

— Ну вот… я вселился в него.
А его сознание переместилось в моё тело, которое в тот момент было как раз в институте.

— И никто не знает, что сейчас в твоём теле другой человек?

— Нет.

— Может, стоит кого-то предупредить?

— Не переживай.
Я почувствую, если он начнёт просыпаться.
Успеем предупредить.

А пока договорим.
А то потом ведь не дадут спокойно поговорить.

— Может, надо предупредить остальных, что я уже вернулась?

— Волнуются же.

— Ну, твоё спасение назначено на завтра.
Так что всё вроде как под контролем.
В любом случае скоро сообщим всем.
Паша и Алиса. О способе перемещения
— Так, я поняла, как произошло перемещение сознаний.
Ну, в общих чертах, конечно.

А вот… что это за новый способ перемещения во времени?

— И в пространстве. Мы же на биостанции.

— Ну да.

— Ну… Ричард говорил, что случались случаи такого перемещения. Спонтанного.

— Без машины и института?
По щучьему веленью по моему хотенью?

— Да.
А иногда и с напарником в придачу.
Или напарницей.

— Очень уж специфический способ перетащить напарника.

— Зато эффективный.
Ну что поделаешь, если природе важно, чтобы два тела составляли бы как бы одно целое в плане электропроводности за счёт тесного прижимания обнимания без одежды?

Я так понимаю, что этот способ просто манна небесная и совершенно не смутительный, когда люди благодаря ему спасаются из прошлого.

— Да, наверное.

— Ну, а что такого.
Подумаешь — обняться раздетыми.
Борцы все века на ковре обнимаются тесно почти раздетыми — и ничего.

— Да. Как-то я не подумала об этом.

— Ну и хорошо, что не подумала.

— Что значит хорошо?

— Зато мы наконец-то поцеловались вместо того чтобы обняться раздетыми.

— Да.
…Правда, в чужих телах.

— Но ощущения-то наши.

— Паш, но мы при этом… как бы заставили чужие тела прийти в контакт при поцелуе.

— Я уверен, что Маша не обидится на нас за это.
А Глав… он вообще-то и сам собирался…

— Я поняла.
Можешь не продолжать.

Ты прав.
Тут нашей вины перед ними нет.

— Если тебя так смущает то, что мы поцеловались в чужих телах…
То ничто не мешает повторить в наших, когда мы в них вернёмся.

— Я согласна…

— Алис, всё в порядке?

— Знаешь, я же сомневалась в том, что это ты меня целуешь…
Думала — а вдруг это Глав.

И вдруг… не будет никакого перемещения, возвращения и спасения.
Или не получится, даже если это не Глав, а ты.

— Вооот оно что.
А я-то думаю — почему это у тебя такие холодные губы!
Ты ну прямо как холоднокровное.

… А ты, оказывается… опасалась худшего.
Хотя тебе было немало и остального.

— Паш, но если бы я знала, что этот точно ты, то мне бы очень понравилось. Правда-правда.

— Да?

— Да.
… Да мне и так-то где-то понравилось.
Я просто не смогла толком сосредоточиться на ощущениях.

— … Ладно.
В следующий раз сосредоточишься…
Когда мы в своих телах будем…

Не эксплуатировать же для поцелуя чужие тела второй раз.
Сейчас-то уже нет необходимости спасаться с помощью поцелуя.
Паша и Алиса. О ХХ веке
— Не так уж и плохо, как сейчас понимаю.
Но сейчас-то легко так говорить.
Когда я вернулась и с тобой.

А тогда что-то хандрить начала.
А чего было хандрить?

Сол­нышко то же са­мое.
И лю­ди ми­лые.

А я распереживалась так, что просто… просто стыдно теперь.

— Может, ты предчувствовала, как тяжело может быть?

— Не знаю. Может, просто гормоны пошалили.
Выбили из равновесия.
А может страх, что тебя больше не увижу.

А ещё угнетало, что по их правилам долго не смо­гу рас­по­ряжать­ся сво­им вре­менем и ре­шать как жить.
Словно я младенец, а не дееспособная личность.

Вот и расклеилась.
А надо было верить, что ты найдёшь.
Что друзья не оставят.

Но сначала сама не понимала, почему мне настолько плохо.
Ведь всё было не так уж плохо.

Бывало же и похуже.
Так нет же.

Как только я вообразила себе, что никогда-никогда-никогда-никогда больше тебя не увижу, то всё стало казаться таким тоскливым и мрачным.

А ведь на самом деле всё было вполне милым.
Сейчас-то я это понимаю, как снова с тобой.

То есть не всё конечно, но многое.
И люди, и даже осенняя погода.

Сначала я не могла привыкнуть к обстановке, хоть и уже была в очень похожей, практически такой же. В их 1976-м году.

Но потом снова заметила, что там много такого же, как у нас.

— Что?

— «Такой же вечер, как у нас».
Как я уже говорила однажды. В 1976-м. Вот…

И вообще… небо-то то же. Звёзды почти те же.
Солнце то же. И так же отражается в лужах, как у нас.

А ещё люди. Люди ведь тоже почти такие же.
Они конечно там намного более замороченные. Жизнь у них в чём-то тяжелее.

Но это же именно они создали своим трудом и своим теплом тот мир, который подарили нам.
Более безопасный и уютный, более светлый.

— Ясно. Обстановка непривычная, природа привычная, а людей ты везде полюбить можешь.

— Я бы не зарекалась.
Что ещё…

Как я уже говорила, я поняла, что при перемещении случился сбой.
Стала ждать помощи от наших.

Помощи не было.
Я не учла, что это может быть из-за капризов машин.

И поэтому вообразила, что отсутствие помощи означает её невозможность в принципе.
Потому что причина в том, что в перемещениях сознаний оказалось много участников.

А тут ещё оказалось, что со дня на день меня увезут в приют в качестве несовершеннолетней.

А потом и увезли.

— А найти машину времени или знакомых по 1976 году не удалось?

— Лучше бы не искала.

— Почему?

— Ничего хорошего найти не удалось.
А вот из квартиры Н.Н. едва выбралась.

— Как? И там тоже были проблемы?

— Ну что поделаешь. Время такое.
У нас проблемы находят сами люди. Если ищут.
А там проблемы находят людей.

— Расскажи подробнее.

— Обязательно. После более важного.

— Ну давай важное.
Паша и Алиса.
Надо было срочно сменить тему.
Благо что недосказанного было ещё очень много.

— Паша, получается, что ты за день освоил и перемещение сознаний между телами, и перемещение во времени без машины?

— Ну получается.

— Ты понимаешь, насколько это впечатляющие достижения?

— Может быть.
Но пока я думаю только о том, что удалось тебя спасти.
А как именно — потом подумаю…

— Ты тоже переволновался. За меня.
Мне очень жаль.

— Лучше бы бы вместо «жаль» в следующий раз предупреждала меня, куда собираешься.
Хотя бы ради самой себя.

Чтобы я хоть заранее знал, к чему готовиться. Хоть частично.

— Обещаю. Постараюсь. Предупреждать.
Ты имеешь право знать это.
Как минимум потому, что рискуешь собой из-за меня.

— Спасибо и на этом.

— Ты обиделся, что я в этот раз не предупредила?

— На обиженных воду возят.

— Значит, обиделся.

— Ты не обязана была отчитываться передо мной.
Забудь.

— Паш, я приношу тебе мои извинения.
Но у меня есть оправдание. Маленькое.

-…

— Не хочешь знать, какое?

— Это твои секреты. Твоё право не рассказывать.

— Паша, я просто боялась, что ты сразу рванёшь испытывать новую технологию на себе, если узнаешь о ней.

— И поэтому ты решила до меня протестировать технологию перемещения сознаний во времени и между телами?
Чтобы не волноваться, если попробую я?

— Ну… почти.

— Всё ясно с тобой, Алиса.

— Что ясно?

— Ты так стараешься уберечь меня, что рискуешь собой.
Знаешь, о чём это говорит?

— И о чём?

— О том, что тебе наверняка в самом деле понравится целоваться со мной.
«Прижаться влажным ртом к другому влажному рту»

— Кто о чём.

— А разве я ошибся?

— А если прав?

— Тогда нам надо поскорее как можно скорее вернуться в наши тела.

— Не возражаю.
Твоё первое тело ещё спит?

— Как младенец.

— Тогда… чем бы заняться до его пробуждения?

— Расскажи, как ты там жила.
В прошлом.
Паша и Алиса. О Гуровых
— Знаешь, у меня очень хорошие соседи там оказались.
Семья врачей.

Мне так хотелось поделиться знаниями с главой семьи.
Ему они могли бы очень помочь в работе.
И я уверена, что он не проболтался бы.

— Ну, а что тогда не поделилась?

— Торопилась решить свои проблемы.
А может надо было начать с врача.

Может, меня и забросило именно к ним не случайно?
Может, это был знак, что надо пообщаться с врачом.

— Может быть.

— Ну вот. А я не поняла этого тогда.
Из-за зацикленности на себе.

А если бы не мой эгоцентризм, если бы я занялась бы врачом, то кто знает…
Может быть, и мои проблемы проще решились бы.
И до приюта не дошло бы.

— Как?

— Не знаю.
Может, этот врач помог бы найти другой способ устроиться там.
Он же всё-таки взрослый. Больше знает.

— А может и нет.
Может, он не поверил бы тебе.

— Я легко могла бы многое доказать.
Куда он делся бы.

— А если бы, поверив в твои знания, он пригласил бы к тебе сотрудников их службы безопасности?

— Ну может и пригласил бы.
Это было бы логично. И правильно с его стороны.

— Вот видишь — неизвестно, как обернулось бы.

— Да.
В общем-то, я и сама не решилась обратиться ко взрослым из-за похожих опасений.
И поэтому обратилась к ровеснику.

— К кому?

— К сыну врачей.

— И конечно он не устоял перед тобой.

— Паша, ну что за домыслы?

— Это не домыслы. Я точно знаю.

— Ну откуда? Ты же даже не знаешь его.

— А это и не обязательно.
Достаточно знать тебя.

— И что тут достаточного?

— А то. Что я сам уже, общаясь с тобой, очарован твоим новым обликом.
Хотя уж на что очарован твоим прежним.

Так что и у того парня не было никаких шансов избежать воздействия твоего обаяния.

— Зря ты так уверен в этом.
Я ничего такого не заметила.

— Не сомневаюсь.
Если уж ты мои знаки внимания не замечала столько лет.

То есть принимала за простое товарищество, а не конкретный мужской интерес представителя противоположного пола.

Хотя уж мои-то знаки предельно ясные.
А тот парень мог из-за специфики менталитета эпохи ещё и постесняться проявить свою очарованность.

— Да, представляю, как он удивился бы, если бы услышал твоё мнение.
Он там ни сном ни духом, давно забыл про меня, а ты тут навыдумывал про него невесть что. Будто он очарован.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, то сейчас решил бы, что ты бессовестно кокетничаешь со мной.

Но я тебя знаю.
И поэтому знаю, что ты точно не кокетничаешь.

И всё же ты не права.
Парень тебя не забыл и никогда не забудет.

— Не будем спорить.
Это невозможно узнать.

— Так что ты ему рассказала?

— Всё как есть. В какой я ситуации и что мне нужна помощь.
Что я из будущего. То есть моё сознание.

Что мне надо вернуться.
Что мне может помочь прибор.
Что мне хотелось бы узнать способ избежать приюта.

— А он?

— Он очень хотел помочь.
Но это было вне его возможностей.
Он очень сожалел об этом.
Паша и Алиса о приборе связи
— Ты рассказала ему даже о приборе связи?

— Конечно.

— А он?

— А что он. Не мог же он сделать мне новый прибор.

— Но мог не отдать старый, если он его нашёл.

— Зачем ему это?

— Чтобы не расставаться с тобой.

— Чепуха.

— Нет.

— Паша, у тебя просто паранойя.

— А у тебя… в общем, ты просто не понимаешь и не можешь понять.

— Ну и чего я тут не понимаю?

— Никто не смог бы по доброй воле с тобой расстаться. Вот что.
Если тот парень нашёл прибор, то не отдал бы тебе, если знал, что прибор вернёт тебя домой.
А ты сама рассказала ему о приборе.

— Тебя послушать — так я вообще какая-то роковая женщина.
А это не так.

— Смотря как посмотреть.

— Да хоть как.
У тебя просто какая-то навязчивая идея.

— Просто я вижу, как все на тебя смотрят.

— Как?

— Как кот на сметану.

— Знаешь, это уже просто… неоригинально.

— Да, это не оригинально. А я виноват что ли, что это так предсказуемо?

— Закроем тему?

— Ладно. Может, это на меня ещё впечатления в приюте так действуют.
До сих пор не могу забыть, что твоё обаяние иногда бывает слишком опасно для тебя самой.

— О чём мы говорили?

— О приборе.

— Ну да.

— Вот скажи мне, Алиса.
Обязательно тебе было рассказывать ему о назначении прибора?

— Почему бы нет?
Это помогло бы мне найти прибор, если бы прибор оказался у него.

— А не достаточно было для этого просто описать ему внешний вид прибора и сказать, что тебе очень нужна эта вещь?

— Может и достаточно.

— Тогда в следующий раз делай именно так пожалуйста.
А то ты как Красная Шапочка, которая сама рассказывает волку дорогу к бабушке.

— Паша, я разбираюсь в людях.
И тот мальчик очень хороший.
Он был очень участлив и внимателен ко мне.

— Ну, вот в этом как раз моЖешь не убеждать меня. Охотно верю.

— Ты опять что ли?

— Знаешь, у меня какие-то предчувствия.
А как он отреагировал на твои рассказы про прибор?

— Ну как… Как нормальный человек.
Спросил, как выглядит прибор.

— Что?

— А что такого?

— И ты ничего не поняла?

— Что я должна была понять?

— Теперь я уверен, что прибор у него был.

— Откуда?

— Он сосед, а прибор должен был оказаться где-то недалеко от тебя. Логично?

— Там море соседей.

— Но ты же не со всеми откровенничала, надеюсь?

— Только с одним.

— Тогда точно всё сходится.

— Что?

— Дело в том, что мы уловили сигнал от прибора.
Только не смогли установить, откуда сигнал.
Но сигнал говорил о поломке прибора.

— Может, он сломался сам.

— Ты серьёзно? Ты забыла, что этот прибор невозможно сломать случайно?
И «сам» он тоже не сломался бы.

Нет, Алиса. Он сломан намеренно.
А кто мог намеренно его сломать?

Только тот, кто знал назначение.
А знал только один человек — твой добрый сосед.

— Я не верю.
Он не мог сломать прибор, зная, как он мне нужен.

— Ну, Иван-царевич тоже знал, что его жене нужна лягушачья оболочка.
А ведь устроил ей и себе проблемы.

— Но если это правда… про прибор… почему он не вернул прибор мне?

— Потому что он не ты.

— А понятнее можно без намёков?
Я уже устала стараться понимать твои намёки.

— Алиса, всё просто. Он не хотел с тобой расставаться.
Отдавая прибор, он терял тебя навеки.

— Но почему? Я могла бы навещать его, если бы он сказал, что хочет этого.

— Ты наивная до ужаса.
Первое — он не сказал бы.

— Почему?

— Да кто такое прямо скажет-то?

— Да хоть кто.

— Не в то время. Даже в наше время, когда поощряют дружбу мальчиков и девочек, мальчикам часто требуется много решимости, чтобы дружбу превратить в нечто большее.

Дальше. Ему мало просто твоих «навещаний».

— А чего же ему надо?

— Чтобы ты всегда была в пределах доступа.
А вы не на соседних улицах живёте.
Он не имеет возможности навещать тебя, как только захочет.

— Ладно, это всё белыми нитками.
Даже если он сломал прибор — может, у него были особые причины для этого.

— Тут ты права. Не сомневайся. Были.

— Я про другие. Не те, о которых ты.

— Интересно — ты когда-нибудь начнёшь понимать реальные мотивы людей?
Или так и будешь приписывать им только лучшие, но совершенно нереальные мотивы?

— Не такая я уж и наивная, как ты говоришь.

— Иногда. Пока дело не касается мужского интереса к тебе.

— Уф. Можно хотя бы на сегодня не возвращаться больше к этой теме?
Можно о чём-то другом поговорить?

— Например?

— Твоя очередь рассказывать, как ты нашёл меня.

— Так Маша ведь помогла.

— А подробнее?
Примечание к части
спойлер

- Куда теперь?

- Может, в Африку?

- В Африку? Зачем?

- На водопады.

- Надо же... А как же просьба Аркаши помочь?

- А Аркаша уже сам там ждёт нас.

Алиса поразилась точности совпадения с её сном в ХХ веке.
Тогда ей в пучине точки приснилось, что она с друзьями на водопадах в Африке.

Получается, что сон был вещим.
Ричард. Встреча после возвращения
— Ой, подожди, Алис.

— Что такое?

— Кажется, он просыпается.

— Глав?

— Да.

— Тогда едем скорее в МИВ.
А договорим потом.

— Ага. Только это… ты не удивляйся ничему, ладно?

— А что такое?

— Потом объясню.

— Паша, скажи хоть главное.

— Ну ты же знаешь взрослых.
Они всё время преувеличивают, переоценивают опасности и так далее.

— Паша, ты снова что-то натворил?

— Да ничего я не натворил.

— Совсем ничего?

— Ничего, кроме того, о чём ты уже знаешь.

— Ну ладно тогда…

***

— Привет, Ричард, — поздоровалась Алиса.

Чувствуя себя совершено счастливой от того, что снова может поздороваться с ним.
С одним из своих современников.
С одним из тех, с кем уже не чаяла встретиться!

Чувствуя при таких встречах, что она в самом деле вернулась.
Что она дома.

— П-привет… А мы знакомы? — удивлённо спросил главный гений МИВа.

— Ой, точно, — рассмеялась Алиса. —
Я же сейчас не похожа на себя.
Ричард, я же Алиса.

— Какая Алиса? Селезнёва?!
Алиса, ну конечно.
Ты же именно так сейчас должна выглядеть.
Да, я видел твой фоторобот.

Но мы же завтра собирались тебя вытаскивать!
Как ты здесь очутилась уже сегодня?
Нет, это конечно прекрасно.
Но почему сегодня? И как?

— Потому что завтра было бы слишком поздно, — угрюмо ответил Алисин спутник.

Ричард непонимающе взглянул на ещё одного незнакомого ему человека, стараясь вспомнить, должен ли он помнить и его.

— Простите. А вас я тоже должен помнить? — с сомнением уточнил Ричард.

— Меня нет.
То есть мой облик конечно не знаком.
А вот меня ты знаешь очень хорошо.

— … Нет, я ничего не понимаю.

— Ричард, это Паша, — вмешалась Алиса.

— Паша сейчас спит под наблюдением, — не очень уверенно возразил Ричард. —
То есть его тело.
А вот его сознание в прошлом.
В режиме частичного перемещения.
То есть он может там всё видеть и слышать, хотя его тело тут.

— Ричард, там сплю уже не я, — сказал Паша. — А только моё тело.

А вот сознание в нём чужое. Того человека, тело которого ты видишь перед собой.

— Так-так-так…
То есть, если я правильно понимаю, ты, Гераскин, пошёл на нарушение техники безопасности.

И без всякой страховки совершил перенос сознаний между телами.
Я правильно понял?

— Правильно, Ричард.

— Ты опять решил, что для тебя закон не писал?
В смысле — на тебя законы природы не распространяются?

И ты можешь творить что вздумается, избегая последствий?
Тебе же говорили, насколько это опасно. — Переносить сознания без специальной подготовки и мер предосторожности.

— Ричард, я всё понимаю про опасности.

— Твои поступки говорят об обратном.

— Ричард, но ты же не знаешь, почему я пошёл на нарушение инструкций и поспешил с переносом сознаний.

— И в самом деле. Пока не знаю.
Ну просвети меня.
Попробуй меня убедить в том, что нельзя было обойтись без экстренного неподготовленного переноса.
Ричард. Оправдания
Паша бросил взгляд на Алису.
И понял, что она не очень хочет, чтобы Ричард узнал, что с ней было бы, если бы Паша не поспешил её вытащить.

Она предпочла бы оставить это в тайне.
Лучше от всех, но Паша уже знал на правах спасителя.
Оставалось сделать так, чтобы хотя бы ещё кто-то не узнал.

Это было понятно. Но, если не сказать о настоящей причине, то Ричард посчитает его легкомысленным, не готовым для серьёзной работы и участия в рискованных экспериментах.

Но комфорт Алисы был Паше дороже.
Он постарался обойти скользкую тему и не выдавать Алисину тайну.

— Ричард, просто во время своей экскурсии при частичном перемещении я узнал, что Алиса в большой опасности.

— Я могу узнать, в какой?
Чтобы оценить степень опасности для Алисы и поверить в то, что ты подверг себя опасности не зря.

***

Паша замялся.
Он не мог ответить, но не мог и не ответить.

Если сказать, что об этом лучше не говорить, то Ричард может и сам догадаться, о чём именно не хотят говорить ребята.

Что они не хотели бы говорить о том, что была серьёзная угроза посягательства на личную неприкосновенность.

Он как-никак ведущий сотрудник МИВа.
Так что тоже кое-что знает о нравах прошлого.

— Ричард, я могу подтвердить, что Паша рисковал не зря, — вмешалась Алиса, чтобы поддержать друга.

— Это конечно весомый довод.
Хотя ты сама тоже не раз проявляла авантюризм.

— Ричард, Паша не хочет говорить о том, что мне угрожало.
Потому что знает, что я предпочла бы не распространяться об этом.

— Детский сад какой-то.
Сначала они рискуют собой, а потом ещё и не хотят объяснять нормально, стоило ли рисковать.

— Стоило, Ричард.

— Ладно, я поверю вам.
Поверю, что Алисе грозило что-то серьёзное.
И что у Паши были веские основания рискнуть для её спасения.

Вообще-то я склонен думать, что Паша склонен переоценивать опасности, когда речь идёт об Алисе, — прямо заявил Ричард, не особо заботясь о ом, что тем самым он проявляет свою осведомлённость, а характере Пашиного отношения к Алисе.
Практически прямо говорит, что он в курсе о Пашиной влюблённости. —
Но раз Алиса тоже говорит, что угроза была очень серьёзной, то наверняка так и есть.
Учитывая, что Алиса наоборот склонна недооценивать риски, когда речь идёт о ней.

Ну что ж, друзья, тогда позвольте сказать то, с чего мне следовало начать, знай я всё, что знаю теперь.
Алиса, дорогой мой друг, я весьма рад твоему возвращению.

— Спасибо, Ричард.
Я знаю, что вы тут с ног сбились, работая над моим спасением.

— Да уж. Поволноваться пришлось.
Это ещё счастье, что твоё сознание перенеслось в тело девочки из ХХ века, а не ХV.

— Почему?

— В ХХ веке всё же помягче нравы.
А в ХV веке вообще полный беспредел. По сравнению с веком двадцатым.

— Ну разве что по сравнению.

— А что, ты успела влипнуть во что-то?

— Да нет, можно сказать, что не успела.
Хотя только потому, что Паша спас.

— А ещё твоё везение в том, что сбой при переносе заключался только в том, что ты поменялась телами только с одним человеком.
А то ведь перенос мог задеть сразу несколько человек, а то ещё и не-человек.

— Да, я именно этого-то и боялась.
И уже поверила, что именно это и случилось, когда время шло, а меня всё никак не находили.

— Ну вот ещё новости.
Почему это ты этого боялась?
Ты же знала, что не всегда есть возможность пробиться в конкретный момент времени.

— Знала, да.
Но как-то совсем упустила это из виду.

— Бедная моя девочка.
Чего же тебе там пришлось натерпеться.

— Да почти ничего особенного.
Тем более что сейчас уже всё хорошо.
Правда, там я в самом деле поддалась депрессии.

— Ну вот. А ещё хронавт.
Да ещё и опытный уже, хоть и юный.
Первая заповедь хронавта какая?

— Никогда не терять надежды.

— А особенно?

— А особенно на товарищей.

— Ну вот.

— И на Ричарда Темпеста.

— Да ладно. Тебя-то спас Паша.

— Но с твоей помощью, — добавил Паша.

— Ну, а единственной настоящей проблемой оказалось то, что нельзя было вытащить тебя совсем вовремя.

— Да это почти вовремя было. Меня уже в спец-интернат для увлечённых наукой детей собирались отправить.

Так что я и ещё могла бы подождать.
И наверное долго.
Если бы не некоторые нюансы.

— Да, проблема часто именно в нюансах.
Ричард. О последствиях переноса сознаний
***

Так, ну, а теперь скажи мне, Паша, пожалуйста, как это тебе удалось перенести сознания.

Да ещё и при частичном воплощении.
Да ещё и без тренировок и при умеренной теоретической подготовке.

— Просто очень надо оказалось.

— Н-да. Вот поэтому тебя и терпят в МИВе, несмотря на то, что ты регулярно заставляешь всех поволноваться и нарушаешь правила.

Но наверное, ты ещё способнее, чем мы считали.
Надо будет потом изучать это.

— Да, я способный.

— Способный-то способный.
Но…

— Что «но»? — поторопила Ричарда Алиса, взволнованная его тоном, не сулившим Паше ничего хорошего.

— Видишь ли, Паша.
Ты рискнул, ты не мог не рискнуть, и у тебя получилось.
Но нарушение правил есть нарушение.
И осложнения в виде наказания (но никак не наоборот — не наказание ради наказания) никто не отменял.

— Какие осложнения?

— Пока это только гипотеза.

— Ну так какие же?

— А вот какие. Не исключено, что теперь не удастся корректно разделить твоё тело и чужое сознание. И наоборот.

— И что это значит?

— Возможно, что иногда твоё сознание спонтанно окажется в чужом теле в чужом времени.

— Ну… это не так уж и страшно.
Хотя… а какое сознание будет при этом в моём теле?

— А вот это уже серьёзнее.

— Неужели в моём теле будет хозяин того тела?

— Не исключено.

— Нет, погоди, Ричард.
Ты хочешь сказать, что в любой момент ни с того ни с сего вместо меня в моём теле может оказаться сознание хозяина второго тела?

— Не то чтобы хочу.
Но должен.
Предупредить тебя о возможных рисках — мой долг.

— Ну и дела…

— Ну что ты так расстроился раньше времени?
Может, всё ещё обойдётся.

— А может и нет.
Тут даже минимальный-то риск не приемлем.

— Почему?

— Ты просто не знаешь, что это за человек.
И если он может оказаться в моём теле…

— Постой-ка. Уж не от него ли ты спасал Алису?

— От него, — поспешила ответить Алиса, чтобы Паше не пришлось сомневаться, может ли он ответить утвердительно.

— Как интересно. Спас от человека, поменявшись с ним же телами?

— Да.

— Что ж, весьма-весьма оригинально. Как всегда.

— Вот только теперь из-за этого новые риски.
Как же мне теперь общаться с Алиской, если в любой момент в моём теле может появиться сознание того человека?

— Ну… это конечно проблема.
Но будем думать, как её решить.

Кстати, он же видел только Алису в теле Маши?

— Да.

— Ну вот. По крайней мере он не будет знать, что уже угрожал Алисе.

— Это конечно так.
Но что ему мешает угрожать уже самой Алисе в её теле?

Тем более, что Алиса не будет теперь точно знать, я или не я в моём теле.
То ли я, то ли опасный субъект.

— А что — он в самом деле так опасен?

— Ну Ричард. Ты же уже знаешь, что именно из-за этого Паше пришлось рисковать с неподготовленным переносом сознаний.

— Да-да…
Ну тогда даже не пока, что вам теперь делать.

Вы же неразлучны были. Ну почти.
А теперь получается, что Алисе нельзя оставаться с Пашей.

— О, идея! — воскликнул Паша.

— Какая? — хором спросили Алиса и Ричард.

— Элементарно.
Ведь, если его сознание попадёт в моё тело, то моё сознание попадёт в его тело?

— Ну да.

— Вот и решение.

— То есть…

— То есть я настоящий при переносе сознаний моментально понимаю, что я уже в чужом теле.
И так же понимаю, что в моём теле теперь не я.
И значит я в этом чужом теле могу сразу просигналить Алисе (или ещё кому-то) предупреждение.
Мол, в моём теле сейчас не я.

— Ну, а как Алиса узнает, ты это сигналишь или он хулиганит, чтобы ввести её в заблуждение?

— Это уже мелочи. Придумаем что-нибудь.
Дневник Маши
«Всё, я больше не могу.
Не могу молчать.

Не могу держать всё в себе.
Иначе будет ещё хуже.

Потому что иначе однажды я просто скажу всё Ему.
Всё-всё.

Не потому, что хочу, чтобы Он узнал.
Совсем наоборот.

Вопреки моему нежеланию, чтобы Он знал.
Нежеланию, доходящему до ужаса.

Но при этом я могу всё ему сказать.
Просто не выдержав молчания.

Не понимая, что делаю.
А этого нельзя делать. Ни за что.

Вот чтобы этого не случилось — я буду просто записывать всё на бумаге.
Буду писать то, что хочу сказать.
И то же время не хочу и боюсь.

Это поможет мне облегчить душу.
И благодаря этому поможет сохранять самообладание.

Чтобы молчать дальше.
Никогда не проговориться.

Какое счастье, что есть письменность и бумага.
Бумаге всё равно.
И она не выдаст меня.

Наверное, получится что-то вроде дневника.
Ну дневник так дневник. Неважно, как это называется.

Я понимаю, что это риск.
Что кто-то может прочесть этот мой дневник, а это недопустимо.
Нельзя, чтобы кто-то узнал обо всём.

Но вынуждена пойти на этот риск по выше изложенным причинам.
Чтобы не начать говорить вслух.

В крайнем случае потом я могу и уничтожить эти записи.
Если станет совсем страшно, что их обнаружат.

Или сказать, что это не мой дневник.
Или хранить в тайнике.

Впрочем, можно же не называть имён.
И не говорить слишком конкретно о событиях.
И тогда никто не догадается, что это мой дневник и рассказ о событиях моей жизни.

Тем более если я буду хранить дневник не дома.
Если буду уносить записи из квартиры по мере их накопления.

И даже если кто-то найдёт их — можно сказать, что они не мои.
Что я сама их нашла и решила сохранить, потому что интересно было читать.

Впрочем, страницу вот с этими словами надо бы вообще сжечь поскорее, раз уж тут всё так явно.
Да, обязательно. В ближайшее время.»
Дневник Маши. Благодарность
Мне так хочется, чтобы он знал, КАК я ему благодарна.
За его обращение. За его бережность.

Так хочется сказать ему, что мне очень приятно то, что он делает со мной.
Так хочется, чтобы он знал, что я счастлива этим.

На случай, если это когда-нибудь понадобится ему.
Если это сможет поддержать его.
Если он сомневается в этом.

Вообще-то я сомневаюсь в том, что это имеет для него значение.
И что он переживает об этом.
Но вдруг я ошибаюсь на этот счёт?

В любом случае, я не могу говорить об этом с ним.
Не могу сказать о свой благодарности и радости.

Потому что боюсь, что он может принять эти слова за попытку навязываться ему.
За попытки манипулировать им.
Или привязать к себе.

Потому что боюсь, что ему окажутся неприятны мои слова.
И потому что боюсь, что он расхочет приходить ко мне после моих слов.

Или подумает, что нехорошо приходить просто так к девушке, которая стала привязываться к нему.

Поэтому я ничего ему не говорю.
И вообще молчу.

Потому что, если начну говорить, то могу заговорить и о самом главном.
О том, что я люблю его.

А ещё я молчу из-за давней привычки держаться в стороне.
Он всегда был подчёркнуто отстранён.

И я уважала его право держаться в стороне и не претендовала на его внимание.
Хотя мы были соседями, и это обязывало меня хотя бы из вежливости здороваться.

Но при этом молчании я стараюсь сделать так, чтобы он почувствовал, что я нисколько не возражаю против его визитов и против его действий при них.
Что я не против близости с ним.

Не знаю, получается у меня или нет.
Заметил он или нет, что я рада его визитам

Так и встречаемся.
Он приходит ко мне и делает то, что считает нужным.
А я принимаю это.

Я не знаю, как долго это будет продолжаться.
Мне конечно хочется, чтобы это продолжалось как можно дольше.

Но я понимаю, что любой-каждый его визит ко мне может оказаться последним.
И поэтому каждый раз проживаю близость с ним так, словно это наша последняя встреча, последняя близость.

Со странной смесью восторга и отчаяния, которые я стараюсь не проявлять, чтобы не задеть его чувствами, которые он может не приветствовать.

Я осознаю, что придёт время, когда он не захочет прийти ко мне.
И скорее всего это произойдёт довольно скоро.

Я не огорчаюсь из-за этого.
Я слишком хорошо понимаю, что я ему не пара.

И никогда не была ему парой.
Кто он и кто я.

Мы только в раннем детстве и могли вместе играть.
А потом…

Мы из разных социальных категорий.
Он представитель золотой молодёжи в лучшем смысле этого слова.
Сын талантливых интеллигентных людей и сам способный и наверняка очень талантливый человек.

А я… я никто.
Пока, во всяком случае.
Может быть, я когда-нибудь и приобрету квалификацию, овладею выбранной профессией.

Но когда это будет.
Не раньше, чем через десять лет.

К тому времени он давно будет женат.
Да и сам тоже уйдёт далеко вперёд.
И между нами снова будет пропасть.

Кроме того… я понимаю, что и в прочих отношениях не подхожу ему.
Потому что я не яркая.
Не «упакованная», как у них говорят. В его кругу.

Вдобавок я ещё и не хочу становиться такой, каких называют упакованными.
Даже ради него. Это просто не моё.

При этом я совсем не прочь меняться и развиваться.
Но как-то иначе.

В другом направлении.
И в профессиональном плане, и в личностном.

И эти направления вряд ли те, которые интересуют его.
Так что мы не можем быть вместе.

Он всегда стеснялся меня.
Возможно, что даже нашего соседства.

Словно это бросало тень и на него.
Так сильно, что наверняка переехал бы, если бы мог.

А недалеко то время, когда и переедет.
И забудет о соседке.
Дневник Маши. Счастье
Тем бОльшим чудом и счастьем является то, что он приходит ко мне хотя бы сейчас.
Хотя я совершенно не понимаю, зачем это ему надо.

Мне не у кого спросить, не с кем обсудить такой вопрос. Да и не очень-то хочется обсуждать такое. Это не для посторонних.

Негде и прочитать что-то по этой теме.
Об этом не пишут.

Теоретически я могу предполагать, что его приводит ко мне чисто мужская потребность в удовлетворении, физической разрядке.
Вообще-то это не очень лестное по отношению к нему предположение.
И возможно я ошибаюсь.

Но других версий у меня просто нет.
Не могу ведь я воображать, что он приходит ко мне из-за того, что я ему нравлюсь.
Это исключено.

Вот и остаётся только версия о потребности.
А я живу рядом. Ко мне ему приходить удобно…

Честно говоря, это не та ситуация, не тот тип связи и отношений, которые я считаю оптимальными.
Но зато это связь с человеком, который мне кажется по-настоящему родным.

Ни с кем другим я не могу даже представить себе связь.
Из-за чего давно была уверена в том, что всю жизнь буду одна.
Что останусь старой девой, без детей.

Так как связь с ним казалась невозможной, а с кем-то другим — ненужной.

В общем, лучше уж так, чем никак.
И поэтому мне почти не грустно от того, что у нас всё так.

Молча. Без объяснений, обещаний и обязательств.
На одной его физической потребности и не надолго.

Наоборот, мне не только не грустно.
Я счастлива, что мне выпала хотя бы такая связь с ним.

Это просто невыразимое счастье.
Я до сих пор не верю, что он приходит ко мне.
Снова и снова.

Что ему пока не надоело.
Что он пока так и не нашёл себе другую девушку.

Я уверена, что при желании он мог бы быть с любой.
А вместо этого он проводит часы у меня.

Это ли не счастье?
В моей ситуации это не просто счастье.
Это предел мечтаний.

С некоторых пор он стал даже засыпать у меня. Иногда.
Это так трогательно.
Так доверчиво с его стороны.

Пока он спит, я боюсь шелохнуться, чтобы не разбудить его.
И жадно рассматриваю его лицо, когда он спит.

Так странно. Оно совсем другое во сне.
Не такое, как когда он бодрствует.

Обычно он немного напряжённый, настороженный, словно ожидающий подвоха.
И выражение лица слегка жёсткое, непримиримое.

А когда спит — его лицо какое-то детское, даже беззащитное.
Насколько я помню, таким он был в детстве.

Я поэтому-то и влюбилась в него уже тогда.
В это вот выражение.
В эту чистоту его души.

Мне кажется, что он настоящий именно такой, какой он во сне.
А то выражение его лица, которое он являет наяву — это маска.

И таким же чудесным будет выражение лица у его ребёнка.
Повезёт же женщине, которая родит этого ребёнка.

Так что… если очередная встреча с ним в моей постели станет последней…
Мне останется только благодарить его мысленно за всё счастье, которое он уже дал мне раньше.

И дай бог, чтобы причиной расставания стало только его нежелание прийти, а не что-то более серьёзное.
Вообще я в самом деле всё время боюсь, что с ним что-то может случиться.

Может быть, из-за его характера.
Он осторожный, вполне.

Но может и пойти вразнос.
Да и просто разные случайности…

Я по своей работе насмотрелась на людей в тяжёлом физическом состоянии.
И слишком хорошо знаю, как хрупка жизнь, здоровье.

Вот и невольно переживаю за него.
И так радуюсь, когда снова вижу, что он жив и здоров.

И тем более не могу отказать ему в маленьких радостях.
Вроде близости.

Мне так хочется что-то делать для него, чем-то радовать.
А что я могу для него сделать? Чем могу порадовать?

Разве что согласиться на секс с ним, раз уж он выразил готовность обратиться ко мне за этим.
Вот я и соглашаюсь. И с большой радостью.

Тем более что секс — это гарантированная радость для мужчины.
Гарантированное наслаждение.

А раз так, то пусть моё солнышко приходит ко мне сколько хочет и сколько хочет имеет меня.
Лишь бы приходил.

Во время близости с ним я чувствую такую благодарность ему за то, что он жив.
За то, что он есть. За то, что обратился ко мне за сексом.

Всё это даёт мне ни с чем не сравнимое наслаждение.
Даже чтение не даёт такого наслаждения, как близость с любимым человеком.

Быть с ним, зная, что ему хорошо.
Что благодаря мне он переживает удовольствие.
Чувствовать его желание, его пыл, его старание быть сдержанным и бережным.

Чувствовать, как он теряет контроль над собой и наконец совсем утрачивает.
И радоваться пику его ощущений.

Сочувствовать его обессиленности после семяизвержения.
Потом удивляться новому приливу желания.
И снова впускать в себя его страждущий член.

Что может быть слаще этого для женщины?
Разве что материнство…
Дневник Маши. Предназначение
Мне кажется, что благодаря ему я поняла своё настоящее предназначение — дарить любимому мужчине радость и удовольствие.
Предоставляя своё тело в его распоряжение.

Принимая его в своё лоно.
Уступая его желанию владеть женщиной.

Жаль, что мне не доведётся заниматься этим всю жизнь.
Что я не буду этим заниматься, когда он перестанет ко мне приходить.

Хотя мне и потом будет чем заняться.
Другие люди мне тоже дороги.
Так что я смогу найти себе применение в заботе о них.

Но мне останется память о его визитах.
Это сказочные островки счастья в моей жизни.

С самого первого его посещения.
О, в тот раз я вообще не могла поверить в реальность происходящего.

Когда он начал меня раздевать, моему изумлению не было предела.
Тем более по мере того, как становилось всё яснее, что он не ограничится раздеванием.

Что он раздевает не для посмотреть.
Что пойдёт до конца.

Я просто решила, что это сон и что надо наслаждаться всем, что будет в этом странном сне.

А наслаждаться было чем.
Несмотря на то, что при разрыве гимена была заметная боль, всё остальное было так прекрасно, что с лихвой компенсировало незначительные неудобства.

Я сама не ожидала, что могу так себя чувствовать при близости.
Я всегда была уверена, что буду сильно, ужасно стесняться.

Но тут… всё казалось таким естественным и правильным, таким прекрасным, что я просто отдалась потоку происходящего.
И наслаждалась каждым моментом.

Удивляясь тому, что не стесняюсь, а наслаждаюсь.
Но его прикосновения в самом деле почему-то не вызывали у меня смущения.
Хотя уж его-то я могла бы стесняться более, чем кого бы то ни было другого.

Может быть, всё дело в том, что он был таким нежным.
И так обращался со мной, словно я важное и дорогое для него существо.

Я понимаю, что это не так.
Но в тот момент мне казалось, что это так.

Очень важным для меня было то, что я не ощущала его презрения.
А ведь он мог бы посчитать, что у него есть основания для презрения.

И моя судьба, и мой «анамнез» с попойками в квартире в прошлом.
И то, что я не отталкиваю его.

Но мне казалось, что он уважает меня.
И что он словно просит уступить ему, снизойти к нему.
Это уж точно иллюзия, но в тот момент это очень располагало меня к тому, чтобы отдаться.

Я почти не почувствовала неловкости, даже когда он совсем раздел меня.
И даже когда прикоснулся пальцами к промежности.

Это же невероятно интимно.
Но в тот момент казалось таким естественным и правильным.

А вдобавок там было так влажно в тот момент.
И потом я стеснялась этого.

Хоть и знаю, что так и должно быть.
Что должно быть влажно.

Но это было потом.
А в сам момент я думала только о том, как всё хорошо.
И о том, чтобы он не решил ограничиться пальцами.

Слава богу, он не ограничился.
Боже, это был мой звёздный час.

И по мере того как он медленно растягивал стенки моего влагалища, заполняя его до упора...
Я поняла, что именно ради этого момента стоило появиться на свет.
Что красота этого момента стоит всех трудов.

А как осторожно и бережно он входил!
Я же всё чувствовала.

Чувствовала, в каком он нетерпении.
Чувствовала, как он дрожит от желания двигаться быстро и резко.

Как старается сдерживаться.
И всё это — всего лишь ради меня.

Ради посторонней и не интересной ему девушки.
Как же тогда он может обращаться с девушкой, которую любит всем сердцем?!
Повезёт же той девушке…

Я ждала, что он станет двигаться во мне.
И собиралась немного потерпеть, уже понимая, что для меня его движения в первый раз будут болезненны.

Но он и тут меня поразил.
Тем, что не стал этого делать. Не стал во мне двигаться.

Он просто замер во мне.
Словно для того, чтобы дать мне отдых.
Я даже успела расслабиться.

А потом при обратном движении он эякулировал.
Не выдержав напряжения, наверное.

Это конечно помешало бы ему двигаться дальше.
Но нисколько не мешало бы двигаться при следующем вхождении.

Но он больше не стал в меня входить в тот раз.
Хотя явно очень хотел, судя по его эрекции.
Вот такой он хороший.

И на следующий день тоже не стал.
Хотя снова очень хотел.
И так — всю неделю!

Но при этом он ежедневно приходил.
Но не для того, чтобы заниматься сексом.

А для того, чтобы лечить меня.
Рану во влагалище.
Это было так трогательно и заботливо.

И с каждым днём было все менее больно и всё более… приятно.
У него ведь такие нежные и чуткие пальцы.

Он так ласкал ими влагалище, что мне всё сильнее хотелось, чтобы он вошёл в меня.
Я едва не начинала просить его об этом.

Но, к счастью, через неделю он сам возобновил половые акты.
И снова был очень осторожен.

И лишь постепенно наращивал быстроту движений.
Пока однажды не дошёл до того, что буквально неистовствовал.

И я тогда впервые поняла, как он щадил меня раньше, особенно в первый раз.
И прониклась к нему ещё большей благодарностью.

Что со мной было бы, если бы он был так активен в первый раз?
Когда моё тело ещё не было готово в такой активности в нём.
Страшно представить...

Но в правильный момент моему уже натренированному телу это его неистовство неожиданно очень понравилось.
То есть и раньше всё нравилось, но в этот раз ещё больше.

И именно благодаря его пылу.
Приятно наблюдать такую страсть.

Тем более внутри себя.
Очень возбуждает. И обостряет ощущения.

Я уж было обрадовалась, что теперь так и будет, как он перестал приходить.
И это после самого приятного акта!

Я приготовилась к тому, что он отныне буду жить воспоминаниями.
Как вдруг через несколько дней он снова зашёл.

И всё повторилось.
И повторяется с тех пор до сих пор.

Мне остаётся только наслаждаться этим невероятным везением.

Я понимаю, что мне выпала огромная невероятная удача, что он ко мне приходит с этим.
И ловлю моменты счастья…

Меня почти не тревожит, что у нас такая странная связь.
Намного больше я беспокоюсь только об одном — что это связь прекратится.
Дневник Маши. Контрацепция
Конечно я немного волнуюсь и о беременности.
Я была бы только рада, если бы у меня родился ребёнок от него.

Но поскольку ему не нужна я, то вряд ли нужен и ребёнок от меня.
Значит, у меня нет права забеременеть от него.

К счастью, он сам заботится о том, чтобы беременность не наступила.
Он только в первый раз был без презерватива.

Но в тот раз у меня был незалётный день.
Так что я почти не беспокоилась о возможном наступлении беременности.

А вот потом он пользовался презервативами. Причём правильно. Оставляя на кончике свободное пространство для эякулята, чтобы презерватив не порвался.

Так что мне не о чем было волноваться.
А когда он узнал, когда у меня месячные (мне пришлось сказать ему, что в такие-то дни мне нельзя заниматься сексом), то стал избегать презервативов в те дни, когда вероятность беременности минимальна. То есть примерно с 17 по 27 дни моего цикла.

Это тоже грамотно. Вот что значит образованный мужчина.
Знает, когда можно сэкономить на презервативах и когда можно не портить взаимное удовольствие лишними предметами.

Я была только рада тому, что некоторые дни мы обходились без презервативов.
Не знаю, почему, но мне без презерватива тоже больше нравится.
Приятно знать, что между нашими телами нет преград.

И ещё приятнее знать, что в меня попала сперма моего любимого.
И что какое-то время эта частичка моего любимого остаётся внутри меня.

Его лучшая часть
Которая могла бы подарить мне ребёнка от него, если бы попала в мою матку в подходящий момент, перед овуляцией…

Но не судьба…
Хотя мне не следовало бы сожалеть об этом.

Я и так получила королевский подарок в виде столь длительной и столь приятной связи с ним.
Всё настолько гармонично, что я и не хотела бы что-либо менять.

Даже если бы вдруг он сам предложил мне… ну не пожениться конечно, а хотя бы просто… стать официальной парой…

Я бы не согласилась.
То есть я просто не хотела бы, чтобы он предложил такое.

Я уже не очень хочу, чтобы мы хотя бы разговаривали бы.
А ведь когда-то столько мечтала о том, что мы будет хотя бы разговаривать.

А теперь это необязательно.
И не только потому, что у нас и так есть секс.

Но и вообще… мне кажется, что разговоры могли бы что-то нарушить в том равновесии, которое у нас установилось.
А может я просто боюсь спугнуть своё хрупкое счастье.

Так, что из-за этого не хочу рисковать никаким образом.
Даже добавлением разговоров в наше общение

Ну вот. Я немного выговорилась.
Мне в самом деле стало намного легче.

Теперь мне будет проще молчать дальше.
И выражать своё отношение к нему только тем, что я не возражаю против его визитов.

***

есть там - https://ficbook.net/readfic/4588838