Письмо. Ведьмы

Простите, милый барин мой, Натан Николаевич, что не писал вам так долго. Знаю я, что вы отмахнетесь, сказав что негодник я, но право лишь мое. Не приходится мне ждать от вас ласки, хотя и знаю что скучаете вы.
Посему что бы порадовать привезу вам в подарок сервиз серебрянный, дивной ковки, где каждая чашка накрывается колпачком с шелковою кистью. Каждый кто из такого сервиза испьет-обретет силу, и сны сладкие на ближайшие сутки. Вот чего мне не хватало дни эти долгие и только сейчас, далеко в горах, в резном словно из кружева каменного замке могу я взяться за это письмо, наконец почувствовав силу.
Поступил давече я на службу к правителю нашему новому, который не питал доверия ко мне и не испытывал уверенности в том что при дворе должен быть жрец. Он за перемены в государстве нашем и в отличае от предшественников своих питает сомнения во многом духовном, веря более в науку. Как нибудь позже поведаю вам о нашем с ним знакомстве, и том, как стал я теперь значится дипломатом, посылаемым за границы вроде даже и не колдовать вовсе. Как бы не был молодой правитель против устаревших традиций - столкнулся я при дворе с ведьмами.
Знаете вы, милый мой друг, как люблю я глаза ваши, и как терпеть не могу глаза в которые вы глядите с любовью. Так же сильно (можете себе представить) не люблю я женское колдовство. Оно для меня низкое, грязное на крови и земле болотной, не чистое и нечестное. Так же не люблю я ведьм, этим колдовством владеющих, ибо отмываться от него потом мне в горных пречистых ручьях, вода в которых ледяна как снег и бела словно молоко небесной скотины, что почитают далеко на юго-востоке от нашей страны. Пришлось мне словно мертвецу какому спать неделями, на постели усыпанной крапивными листьями, есть сырое да сердца птичьи что бы обрести хотя бы голос и перестать чувствовать себя обычным человеком, лишенеым доступа к темно - синему, живому пламени, который отличает меня от прочих.
Ведьм я всегда обхожу, связаться с ними - боком выйдет, хотя я и сам могу наворожить крепко и некоторые меня за глаза колдуном зовут. Много я общался и с поветухами, и с лесными ведуньями, и на осенний сбор ведьм, когда они скачуть верхом на тушах лошадей без голов и без ног, обернувшись их хвостами, я бывал. Не против я тех старух, ворожащих больше по погоде, знающие наперед судьбы но не влезающие в них. Знакомы думаю вы с такими, где уже и не можешь точно сказать что это женщина, да и не человек а иное нечто. При этом часто зовут такие "сынок", и ты у них учишься мудрости. Но мерзкое дело столкнуться с колдуньей коих большинство вокруг нас,что давят детей, питаются мышами и насылают недуги. И еще хуже встретится с несколькими, которые прикормлены у правителя нашего и привыкнув к власти масленной, сытной, с доступом к пленникам и подземельям, не хотели появления меня на уже почти их территории. И отравить меня пытались, когда поняли, что я различаю-земля не поет а стонет под палатами царскими. Пытались сжить интригами, соблазнить пытались, являясь полуголыми, выставляя бледные и рыхлые тела свои в свете неярких свечей. Не знали они, что не всех можно соблазнить удушливо сладкими объятиями да видом вислой, полной,голой груди. Из женщин я всегда предпочитал сильных, стройных, гибких и загорелых, с шальными губами и добротой во взгляде, умеющих танцевать, соблазняя не прикасаясь к тебе, а заставляя желать своей недоступной близостью. Да и вы, барин, знакомы с пристрастиями моими больше чем кто ни было, посему,верно усмехнетесь, думая о том как меня пытались эти бабы искусить. Мне же было не смешно от постоянного недосыпа, силой насланных кошмаров кои, видимо должны были меня иссушить но только разозлили, поскольку тело мое в большей мере уже не было человеческим. Не слишком пугал и яд в еде, разве что портил вкус, а говорить об этом всем правителю смысла не имело, поскольку им он доверял, а мне нет. Злится же человеку могущественному нельзя, вы мне не верите а я знаю что сильный должен быть веселым в первую очередь. Тогда и кругом все в порядке. Гнев же копится и начинает капать на пол, разъедая тонкую ткань реальности, оставляет ожоги и дыры, отравляет людей вокруг. Оттого, прогневавшись я начинаю бранить того, кто мой гнев вызвал, могу ударить, потому как скоро меня отпустит-целее буду и я и обидчик. Иначе же по глупости его ждет смерть а я сам стану словно отравлен. Посему нещадно я состязался в умении владеть шпагой с заезжими янычарами и в охоте с царскими стрельцами, уже думая что то ли мятеж поднимать что бы отстоять свои земли, то ли уйти из них прочь, обрекая тем самым на гибель.
В пользу мою сыграл случай, поскольку во время моего прибывания в палатах царских как раз нашли юношу, похожего на нашего правителя. Как положенно-без отца и матери, из села где говорят будто ушел он в монастырь богу служить. А во дворце уже за него беруться, потому как у каждого царя должен быть двойник и должен он быть самым преданным человеком готовым при необходимости и погибнуть ни за что, и решение принять верное, и быть мастером во многих вещах. Ранее целая школа была где готовили таких мальчиков, ведь выросший в селе крестьянин не сможет сойти за благородного аристократа, сколь бы он не был похож. Но после того как власть стала не только по наследству переходить, но и отвоевываться-школу закрыли и теперь подходящего двойника просто меняют магическим путем. А это не просто, ведь надо сделать не только похожего человека, а такого же, при том что бы не возникало у него желания власть захватить, или предать иным каким образом. Для этого поют их кровью самых преданных царю животных - охотничьих собак да верного коня, дают есть остатки с тарелок, из которых кушал правитель, донашивать его тельное и спать на шелках с его постели. После кладут что царя что крестьянина на размалеванный краскою пол, поверх которого лежит венецианское зеркало, высотою в двух взрослых мужчин и глади чистейшей, голова к голове. Усыпляют, меняя ненадолго душами, знакомя, давая впитаться воспоминаниям и умениям правителя в тело его двойника, читают длинное письмо, в котором объясняют телам как теперь будет и ставят все на место. Обычно при церемонии этой тайной были одни мужчины, так как были то учителя из старой школы двойников, присутствовал и жрец и глава царского караула. Теперь же, поскольку учителя померли или были убиты то проводили ритуал ведьмы. Я стоял в стороне, недобрый и чующий неладное из - за сильного женского запаха. Негоже это, когда люди могущественные остаются принадлежать только своему полу и черпают силу однобоко в то время как границы всего должны истончаться. Со мной стоял хмурый от непонимания стрелец, он простой, но от баб тоже чуял недоброе. Так и вышло, в черноте комнаты, где мигом потемнело от ворожбы, на сияющем зеркале под монотонный гул читаемого заклинания пошла трещина. Много чего страшного я видел и слышал в жизни но от этого звука даже в глотке пересохло. Кинулся я в него, больно ударившись всем телом, но сумев нырнуть в зеркальную гладь, выпустив своего второго. Второй мой до этого спал, мы и не общались даже, только гуляя иногда по обратной стороне чувствовал я его радость от прогулки. Второй это как тот же двойник, только природный, точно такой же как ты но другой, живущий за границей нашего, но являющийся неотъемлимой твоей частью. Если пожелаете-расскажу вам как нибудь историю своего с ним знакомства, только при условии что будем мы у вас, потягивая крепкое винцо и что вы, душа моя будете послушно лежать головой у меня на коленях.
А нырнув я почувствовал дикое веселье вырвавшегося на свободу зверя, быстрого, несущего свободу и смерть, но достаточно сытого что бы смерти не желать. Там, с другой стороны, была словно изумрудного цвета ледяная вода, в пучину которой опускалось два недвижимых силуэта, один царский а другой крестьянина. Вода зеркала не сопротивлялась, чувствуя еще одного своей добычей, но стоило мне захватить поперек тела обоих тонущих, как меня тоже поволокло на дно. Вода стала густеть, словно становясь жидким стеклом, цепляться за одежду и ноги, приближаться с диким неслышным ревом снизу вверх, тела что я тащил стали невообразимо тяжелые, словно старался я вытянуть булыжники, а надо мною шло мелкими трещинами зеркало, запирая меня вместе с двумя утопленниками.
Одного я отдал, пойдя на сделку, и только отпустив его я смог вырваться, вынурнув на поверхность чистого лесного озера, услышав жадный и облегченный вздох того, кого спас и его понимающий благодарный взгляд. После мы открыли глаза там же на полу. Зеркало искрошилось в пыль, у меня было разбито лицо, изрезано от удара об осколки плечо и ладонь. Долго потом пришлось доставать из меня мелкие кусочки зеркала и зашивать раны, после уехал я в горы, ощутив что дела во дворце сделаны, хоть и неслабой платой. Долго мне пришлось приходить в себя что бы хотя бы смочь написать вам, моя любовь. А кого я достал из зеркальной глади я оставлю в тайне, будет после нам с вами тема для долгой беседы.
Целую уста ваши жаркие да желаю здравия сей осенью, дорогой Натан