Не могут же все быть подлецами

         Человек наклонился и что-то подобрал, торопливо зажав предмет в левой руке, воровато огляделся по сторонам и, продолжая движение по тротуару, засунул находку глубоко в карман.

         Снег выпал ночью и Петров, желая отвлечься от мрачных воспоминаний, уже минут тридцать рассматривал чудесное явление природы имя которому Покров. Он стоял у окна, наблюдая за тем, как незнакомец схватил чужую вещь, испугался, и только убедившись в собственной безопасности, присвоил окончательно. Судя по тому, как бодро и уверенно мужчина зашагал дальше, сделал это без особых угрызений совести. Петр Петрович криво усмехнулся: «Она тебе так нужна!». В его комнате так же хранилось много случайных и бесполезных предметов, но выбросить которые рука не поднималась. Впрочем, совсем не это волновало его сейчас.

         Даже непонятное слово Покров не вызывало особого любопытства, мысли, проклятые мысли тяготили его. Вот уж поистине божье наказание. Это тебе не надоевший светильник, при всём желании выкинуть не получится. Когда он был молодым, то тешил себя некой модной тогда иллюзией под названием аутотренинг. Считалось, что с помощью силы воли человек может заставить себя думать только о самом важном, а весь прочий хлам выбросить из головы. Но с годами то, отчего так упорно желал избавиться, возвращалось и нагоняло тоску с ещё большей силой.

         И тогда так же выпал первый снег, бабушка сказала: «Ну, вот и Покров наступил». Было воскресенье, Петька схватил санки и до самого темна не появлялся дома. Весь вечер отец вёл себя странно, несколько раз садил его к себе на колени и всё повторял: «Ничего сынок, мы же с тобой сильные, мы выдержим. И добавлял совсем уж непривычные слова, а там, как Бог даст». Петька считал себя взрослым, и такие телячьи нежности смущали. А ночью отца арестовали.

         С первого урока его отправили в кабинет директора школы. Усталая седая женщина прочитала ему лекцию о самой справедливой стране, лучше которой нет на всём белом свете. О мудром товарище Сталине и великой коммунистической партии. В заключении сказала:

         - Ты вот что, Петров. Усвой самое главное, надеюсь, ты не считаешь нас всех подлецами. Если партия сказала, что сын за отца не отвечает, значит так и должно быть. Сейчас состоится общешкольная линейка и оттого, как ты будешь себя вести перед своими товарищами, зависит твоя судьба. Иначе мы просто будем обязаны принять более жёсткие меры.

         С трудом сдерживая слёзы и дрожа всем телом, он отрёкся: «В самом деле, не могут же все быть подлецами, отец мог ошибаться, а партия и коллектив никогда». Страх за собственную судьбу оказался сильнее, чем родственные связи, а слова про жёсткие меры пугали своей мрачной неизбежностью. Он заставил себя думать, что обязан дорожить мнением товарищей, хотя скорее это были даже не его мысли.

         С тех пор сложилась прочная ассоциативная цепочка, при фразе белый свет он неизменно видел белый снег, а на ум приходило странное слово Покров. Сейчас он, конечно, знает, что это название православного праздника, но, как и тогда Петрову это ни о чём не говорило. Разве что ежегодно напоминало об аресте отца. Само собой воспоминания эти никак не добавляли радости в тусклое однообразие  вялотекущих дней. Только сегодня неизвестный прохожий порадовал демонстрацией  мелкой подлости. И Петров с облегчением подумал: «Никакого Бога нет. Сколько бабушка молилась, а отца всё же расстреляли.  Может и правильно, зато не узнал о том, что я от него отрёкся. Но не могут же все быть подлецами».