Дар

   Майка прилипает к телу, сбивается дыхание. Тяжело бежать, особенно если ты в пуховике и зимних ботинках, у которых всё время развязываются шнурки. У ворот городского парка я замираю и оглядываю улицу.
   Грязный снег, пустеющая остановка. В проводах над трамвайными линиями трещит искра, но в такое светлое утро она еле заметна. Через дорогу тянется жёлтая пятиэтажка – это каменная стена с окнами и балконами; здание построили пленные немцы во время войны. Затаив дыхание, я смотрю на арку этого дома.
    Там появляется мужчина. Он одет как все взрослые люди: шапка-ушанка, кожаная дублёнка и широкие брюки. В правой руке у него дорожная сумка, но он не похож на приезжего. Он не смотрит по сторонам или под ноги. Этот человек местный, и он следит за мной.
   Я захожу в парк и срываюсь с места. Я бегу мимо столбов, фонарей и похороненных под снегом клумб. Справа от аллеи выключенный фонтан, а слева – громадные снежные ели; где-то за ними парк развлечений. Зимой он закрыт, но оттуда всё равно слышится гул, будто это не карусели, а огромный механический зверь, который впал в спячку и похрапывает.
   На дорожке появляется знакомая полная женщина с собакой – она живёт в моём доме. Я не помню, как зовут соседку, но помню её большого, чёрного пса по кличке Жуда. Пёс уже взрослый, морщинистый, но не старый. Наверное, собаки вроде Жуды не бывают старыми. Такому бы бегать где-нибудь в джунглях и давить змей – слишком глаза у него злые.
   Я сбавляю шаг и слышу, как ворчит хозяйка – ей не охота торчать с псом в декабрьский мороз, она говорит, что пора домой и пристегивает собаке ошейник. Я не знаю, что это за порода – какая-то слюнявая и большая, но если бы я шел сейчас с мамой, мы свернули бы с дороги.
   Когда я был совсем маленький, эта собака облаяла меня в подъезде так сильно, что я заплакал. Она меня не укусила, но я так громко кричал, что после этого мама даже перестала здороваться с соседкой.
   Пёс меня помнит: скалится, рычит. Наверное, будь он один, то накинулся бы на меня и теперь точно укусил. Хозяйка дергает его за поводок и прикрикивает:
   – Ну-ка! Чего бесимся?!
   Я сжимаю кулаки и оглядываюсь на ворота: незнакомец уже в парке. Он давит мои детские следы своими квадратными ботинками.
   У меня дрожат зубы. Нужно отойти за памятник, за дерево, и пока он не видит – бежать. «Ещё немного» – говорю я и понимаю, что уже бегу.
   Страшно.
   Чтобы успокоиться, я вспоминаю уроки физкультуры, бег на сто метров и натянутую тройку в дневнике. Если б я так бегал в школе, меня бы брали на соревнования.
   Когда заканчивается парк, я перебегаю дорогу там, где нельзя и скрываюсь в одном из дворов. Я хорошо знаю эти места, потому что вырос здесь. Похожие друг на друга качели, одни и те же подъезды, лавочки. Здесь любой запутается, но только не я. Спустя десять минут беготни по каменным лабиринтам, я встречаю своих лучших друзей – Мишу и Дениса.
    Из кармана у Мишы торчит шапка. Неважно как холодно на улице – он всегда прикрывает свои чёрные кудри капюшоном. Денис наоборот, кутается в шарф на несколько слоев. Он крепче и выше нас на голову, но чуть мороз – сразу болеет ангиной.
   Уже через минуту я иду с друзьями нога в ногу. Мы молчим, потому что сегодня живым не следует сильно болтать. Седьмой четверг подряд мы пропускаем школу, – у нас есть дела поважнее. В рюкзаке у Дениса  доска для разговора с мёртвыми, и мы можем использовать её только сегодня. В день, когда у Миши никого нет дома.
   Впервые мы услышали о доске от дедушки Дениса. Это было на даче, года три назад.
   Дедушка Дениса подождал, пока уснут родители, а затем собрал нас на первом этаже, чтобы показать «одну вещицу», которую ему подарил друг-историк. Когда он достал из книжного шкафа деревянную доску, мы подумали, что это какая-то настольная игра вроде шахмат или нард, но, весь вечер дедушка говорил таким голосом, каким никогда не говорят люди, объясняя правила игры.
   В левой части деревянного квадрата был знак ‘I’ –  «ДА», а в правой знак ‘p’ –  «НЕТ». Он сказал, что в середину кладут легкий предмет, например коробок, а после чего задают мёртвому вопрос.  Зачем дедушка Дениса рассказал нам всё это? Не знаю, может он думал, что у детей никто не умирает.
   У подъезда я оглянулся. Человек в дубленке был далеко, но он шёл в нашу сторону.

***

   В лифте Миша спросил у Дениса:
   – Свечи?..
   – Взял.
   Свечи нужны для ритуала. Мало задать мёртвому вопрос. Если не подготовить комнату, то ответов не получишь. Свечи поджигают возле доски. Сколько? Не важно. Какие – наверное тоже. Главное, сделать это в полной темноте. Миша забил в стену гвозди, чтобы подвешивать на них одеяла и закрывать окна. Он не боялся превратить свою комнату в храм, не боялся спать в ней после. Я уверен, что если бы потребовалось, Миша бы измазал стены кровью какого-нибудь животного, а если бы нужны были человеческие черепа, он бы и их откопал. Миша всегда доводил дело до конца. К тому же, он знал –  мёртвые его не тронут.
   Денис  потянулся к выключателю, но прежде чем темнота накрыла комнату, Миша чиркнул спичкой. Маленький огонёк пролетел от одной свечки к другой; запахло клубникой.
   – Других не было, Миш.
   – Лучше, чем ничего.
   Каждый знает, что с давних пор огонь и дерево ведут непримиримую борьбу, но сегодня, в тёмной комнате одного из миллионов домов – они союзники. Под мягким светом, если не подводит воображение, можно принять рисунки колец и спиралей на тёмном дереве за человеческие лица. Но чьи это лица? Кто и когда выстругал доску? Из какого дерева? Нас эти вопросы не волновали, потому что мы знали главное – доска работала.
   Денис отмерил середину доски и положил туда спичечный коробок. Миша спросил:
   – Дим, ты нас слышишь?
   И тогда, я передвинул коробок к знаку:
   «ДА»

***

   В двенадцать лет я говорю совсем не как ребёнок, но это лишь потому, что в блеклом мире быстро взрослеешь.
   Когда мои родители погибли в аварии, я обмотал вокруг шеи веревку и шагнул со стула в другой мир. Но я попал совсем не туда, куда отправились мама с папой. Здесь не было ни одной светлой души. По заснеженным улицам, мимо чёрных безымянных памятников, мимо грязных сугробов и деревьев скитались только пропащие, ненужные души. Одни из нас не вынесли тяжелого урока, другие попросту были эгоистами. Кто-то пустил себе пулю в висок, потому что потерял смысл, а кто-то прыгнул с крыши оттого, что смысл так и не нашел.
   Мы ходим по холодному снегу, но этот снег не тает в руках. Смотрим на пепельно-серое небо, но не видим солнца. Блеклый мир напоминает хирургическую палату – здесь светло, но это не тот свет, которому ты улыбаешься.
   Я блуждаю по нетающему снегу в одиночестве, но есть и те, кто бродит среди потухших витрин и светофоров толпами. В последние годы жизни такие люди принимают ложную религию, но когда они переходят порог, то вмиг отказываются от прежней веры. Самоубийца знает, что за таких как он не молятся в церкви. Теперь несчастный не верит, что наложил на себя руки во имя любви, мученик обещает перетерпеть все страдания живого мира, а те, кто искал смысл – находят его во вчерашнем дне. Но, больше всех ошибается тот, кто хочет встретиться с близкими людьми. Не имея права свернуть, он оказывается на пути к вечной разлуке.
   В последнюю секунду жизни, – в моем случае, когда кончается кислород, – в сознании отпечатываются случайные переживания. Каким-то образом яркие воспоминания пробиваются через пелену блеклого мира и становятся настоящим. Должно быть, каждый самоубийца видит живых людей. Но только я вижу, как живые пытаются мне помочь.
   Миша спросил:
   – Дим, когда мы подходили к подъезду, он был во дворе?
   «ДА»
   – Дэн, соль! – скомандовал Миша, а сам схватил будильник и завел его на две минуты.
   Примерно через это время мужчина с улицы заходит в комнату и обрывает мои разговоры с живым миром. Денис достал из рюкзака пакет с солью и перегородил белой полосой вход. Миша, взял тетрадь с вопросами и повернулся к доске.
   – Ты хочешь сказать нам что-то, чего не успел?
   «НЕТ»
   Друзья переглянулись. Они молчали некоторое время. Похоже, мой ответ перечеркнул все подготовленные вопросы, но Миша быстро сообразил:
   – Ты узнал об этом там?
   «ДА»
   Я узнал об этом от человека, который меня преследует. Когда он заходит в комнату, его голова сияет так ярко, что невозможно рассмотреть лица. У мужчины нежный, бархатный голос, но от этого только хуже. Мне страшно слушать его. Я чувствую, как от стыда загораются щеки, я отвожу глаза и хочу сказать «Простите», но даже этого не могу. Незнакомец говорит мне важные вещи, настолько важные, что я хочу передать их каждому живому человеку, и в первую очередь – своим друзьям.
   – Это знают взрослые? – спросил Миша.
   «НЕТ» – ответил я, помедлив.
   Миша спросил:
   – Это поможет тебе?
   «НЕТ»
   – Это нужно нам?
   «ДА»
   – Дэн, что ещё?
   – Не знаю, – ответил он, листая тетрадь с вопросами. – Может спросить про того человека?
   «ДА»
   Денис посмотрел на будильник и сказал:
   – Надо узнать у него…
   – Без толку!
   – Осталась минута, Миш.
   – Знаю.
   – Что делать?
   – План Б.
   – Долго.
   – Есть предложения?! –  закричал Миша и кинул другу карандаш. – Приступай.
   Денис открыл тетрадь на чистой странице и сказал мне:
   – Дим, остановишь на букве. А…б…в…г…д…ж…з…е…ё…е… Миш?…е… к… Миш?..
   – Да что?! – оглянулся он, высыпая остатки соли из мешка.
   – Я не знаю алфавита. То есть, полностью, последовательно, не помню…
   Миша уставился на друга; какое-то время он молчал.
   – Дай сюда. А…б…в…г…д…ж…з…е…ё…и…к…л…м…н…о…п…р…с…т…
   «ДА»
   – А…б…в…г…д…ж…з…е…
   «ДА»
   Миша отодвинул коробок и тут же спросил:
   – Первое слово «Тень»?
   «НЕТ»   
   – А…б…в…
   – Миш!
   – …г…д…ж…
   – Миш!
   – Да что?!
   – Пятнадцать секунд.
   – …з…е…ё… Знаю… и…к…л…
   – Миш!
   Миша гневно поднял глаза.
   – Десять! – оборвал Денис и достал из рюкзака четыре стальных стержня, скрученных изолетной; он кинул их Мише и достал себе такие же.
   – Бенгальские огни?!
   – Я их освятил.
   – Ты что-о сделал?..
   – Забыл, кто у меня дядька?!
   – Ты меня…
   – Поджигай!
   Три. Два. Один.
   Писк будильника. Вспышка света. Сами того не зная, Миша и Денис вскинули два искрящих факела перед лицом незнакомца. Он стоял отрезанный солью и молчал. Человек поднял руку, и свет от бенгальских огней разросся в огромный жёлтый шар, который обнял моих друзей, стены и наверное всё, что было в блеклом мире.

***

   Писк будильника сделался тише и во много раз реже. Сначала я видел перед глазами только белый лист, но затем, невидимая рука прорисовала тонким карандашом линии и добавила тени. Еле заметные очертания сделались толще, изогнулись; я стал различать жёлтые стены, тумбочку, батарею и высохший цветок на окне.
   Из носа торчали трубки. Я повернул голову и увидел какой-то больничный  аппарат, который раз в пять секунд издавал тихий писк. След на шее всё ещё болел, поэтому я повернул голову прямо.
   О чём я думал в первые минуты жизни? О том, что сказал мне незнакомец.
   Мне кажется… Нет, я уверен. Первое, что слышит каждый младенец – это слова человека из блеклого мира. Каждый, без исключений. Какая бы ему не попалась семья – богатая или бедная, большая или неполная, любящая или та, где у мам есть выходной. Какая бы не сложилась жизнь, перед рождением человек слышит одно длинное и важное предложение, а после – забывает.
   Слова, конечно. Не смысл.
   Мне стыдно за то, что в моем случае незнакомец из блеклого мира говорил дважды. Всегда мне приходилось повторять. Но, на этот раз я хотя бы запомнил первое слово – «терпи». Может, оно не самое приятное, но ведь это лишь начало предложения; то, без чего нельзя. Маленький кусочек чего-то большого и очень хорошего.