Звезда

Пашка сидел в кустах и вытирал слёзы, размазывая по лицу грязь. Он прятался от одноклассников. Те не любили Пашку за оттопыренные уши, бегающий взгляд и трусость, а больше всего за стукачество - если в классе затевали какую-нибудь проделку, о ней тут же узнавали учителя. Ребята не знали, что мать годами вырабатывала в Пашке инстинкт хорошего мальчика: стоило завучу на родительском собрании упомянуть, что на уроке Пашка вертелся и невнимательно слушал, как в тот же вечер родительница лупила сына пока хватало сил, потом, разгорячённая, откидываясь на продавленную спину дивана, и медленно, тягучим басом, какой появлялся у неё только в редкие минуты умиротворения, говорила - если он не исправится, она прибьёт паршивую скотину, которая позорит её перед людьми. И Пашка знал, что гроза прошла.
Утро, мерно текут уроки, приближая неотвратимое. Последним уроком стояла история. Все знали, что учитель истории ещё не вернулся с переаттестации, а на замену поставят уборщицу Зинаиду Васильевну, которая будет клевать носом, просыпаясь только когда класс сильно расшумится.
Оживление в классе бродило с утра. К большой перемене было решено - как только цербер уснёт, весь класс потихоньку улизнёт в кинотеатр. Оставалось одно препятствие – Пашка, который наверняка наябедничает. На него косились, но ещё не задирали. Кто знает, может за лето он изменился. Заводилы, братья Петрухины, решили - надо рискнуть.
На перемене, как обычно шумно, девочки сплетничают в углу, парни носятся между рядами. Тёплый сентябрьский воздух пахнет яблоками и рекой. Пашка прячет взгляд, нога нервно подпрыгивает под партой. Одноклассники не дадут ему спуску, если он расскажет о готовящемся. А если не расскажет, и всё раскроется, и мать узнает, что он не рассказал. Об этом не хотелось думать. Выбора нет, придётся рассказать. Пашка оглядел класс, никто на него не глядел. Казалось, за лето все забыли о нём: за неделю никто не толкнул, не поставил подножку, не кинул в лицо мокрой тряпкой.
 Звенит звонок, яростно, надрывно, словно кому-то сверлят зуб, очень похоже на голос матери, когда она не в духе. Последние дни у неё как раз такое настроение, после того, как она потратилась в комиссионке на новую школьную форму. Предыдущую форму покупал отец, перед тем, как сбежать. Пашка проходил в форме все три класса начальной школы, и первый класс средней, рукава пиджака давно стали коротки, а брюки приподнимались над землёй сантиметров на пятнадцать, выставляя на обозрение его тощие щиколотки и отсутствие носков. К тому же из-за частых драк и стирок ткань истончилась и, если слегка дёрнуть, расползалась в руках. Форма никуда не годилась, и мать, ругаясь и ворча, раскошелилась на слегка линялую, но ещё крепкую, форму на вырост, чтоб хватило до восьмого класса. А там пойдёшь в ПТУ, и сам себя будешь обеспечивать, и чтоб никаких драк, иначе прибью - напутствовала она Пашку.
 Он вовсе не хотел ни с кем драться. Драки эти больше походили на избиение - все на одного. Пашка никогда не защищался, если его толкали на землю, он сворачивался в клубок и, подвывая, терпел удары. Обычно ребята, пнув пару раз, оставляли поверженного врага. Мальчик, привыкший к ласкам материнской руки, почти не замечал их тычки и ревел, по сути, от обиды.
Снова звенит звонок, отзываясь внутри предчувствием боли. Пашка не заметил, как прошёл ещё один урок, времени оставалось всё меньше.
Последнюю неделю, отмечая начало школьного года, мать приходила с работы подвыпившая, и сейчас было лучше её не злить. Оглянувшись по сторонам, он вышел из класса и нарочито медленно побрёл в сторону туалетов, возле лестницы быстро обернулся, и, убедившись, что на него никто не смотрит, сбежал по ступеням.
Прозвенел звонок на историю. Пятый «А» пребывал в предвкушении, пока в класс не вошла директор. Она устроила самостоятельную по пройденному в прошлом году материалу, и к концу урока у большинства учеников в журнале красовались тройки. У предателя по спине пробегали мурашки, когда он встречался взглядом с кем-нибудь из ребят.
Когда кончился урок, Пашка первым шмыгнул из класса. Было ясно, что так просто уйти ему не дадут, надо торопиться. Перескакивая через две ступени, он выскочил из здания. На улице гуляла продлёнка, и в центре двора, облепленные малышами, словно цыплятами, стояли учителя начальной школы. Пришлось сбавить шаг. Пашка шёл, не оглядываясь, затылком ощущая нарастающую злобу преследователей.
Его покосившийся дом с заросшим бурьяном огородом приютился на окраине города, до него было идти минут двадцать, а последние пять по окраине промзоны. На центральной улице охотники побоятся схватить жертву, но на пустыре, за невидимой чертой, отделяющей недавно застроенный каменными двухэтажками центр от остатков старого деревянного города, его легко будет поймать. Мальчик приближался к границе безопасности, ещё десять шагов и, вместе с асфальтом, исчезнет его иммунитет.
Девять, восемь, семь... Ему не успеть добежать до дома. Шесть... Они накинутся скопом. Пять… Повалят в грязь. Четыре. И … Три... В ушах шумело. Два... А мать не простит. Один! Пашка резко свернул в лес и рванул. Ветки хлестали по лицу, он слышал возбуждённые крики врагов и бежал изо всех сил, сворачивая то в одну, то в другую сторону, пытаясь запутать преследователей, продираясь через разросшийся репей и борщевик.
Минут через десять охотники отстали, для них погоня была игрой. Пашка больше не слышал улюлюканий и топота. Тогда он нырнул в заросли шиповника и растянулся на земле, судорожно заглатывая воздух. Сколько он пролежал, час, а может десять минут? Сейчас время тянулось медленно, надо было убедиться, что его действительно оставили в покое на этот раз. Он зажал рот рукой, боясь, что дышит очень громко, и крадущиеся преследователи могут услышать, но время шло, дыхание выровнялось, никто не появился, никто не вскрикнул: "Вот он! Держи его! Ребята, бей стукача!" Никого не было. И тогда мальчик зарыдал в голос, уткнувшись лицом в траву.
 Школьная форма была вымазана в грязи, и мать теперь будет в ярости. Он никогда не заходил так далеко в лес, и теперь не знал, как будет выбираться. Где-то в отдалении тяжело прогрохотал по рельсам товарняк.
Постепенно рыдания перешли в редкие всхлипывания, и стихли. Трава была мягкой и пахучей. Над головой, в листве щебетали птицы, одна юркнула в колючий кустарник, увидела мальчика, тоненько заверещала и попыталась взлететь, но запуталась в ветвях. Птица отчаянно рвалась на волю, оставляя на колючках клочки серого с желтизной пуха. Пашка пригнул ветку, и птица вылетела в просвет.
Недалеко хрустнула ветка. Пашка сгруппировался, готовый помчаться. Минута. Две. Пять. Никого. Тогда он повалился на бок, сжался в комочек, и затих.
Проснулся он вечером, на лес опустился туман, и одежда промокла. Пашка выполз из-под куста. Было очень холодно, правая рука затекла и болела, он скинул с плеч портфель и левой рукой, как мог, растёр онемевшие ноги и непослушную руку.
Домой он вернуться не может, а больше идти ему некуда. Очень хотелось есть, в школе они проходили, что многие растения съедобны - крапива, лопухи, кислянка, но ничего знакомого вокруг не было. Пашка разгрыз плод шиповника, семечки поцарапали горло. Нестерпимо хотелось пить, и Пашка стал слизывать росу с листьев. Это не помогало, горло саднило, в животе урчало, Пашка запихнул в рот ещё пару плодов, потом ещё, они были невкусные, но это казалось неважным, главное набить живот хоть чем-нибудь. Он съел штук десять, пока его не стало тошнить, тогда он прекратил есть.
Наверно, я умру здесь, и никто меня не найдёт. Или меня съедят   дикие животные, а потом кто-нибудь найдёт мои обглоданные кости.  Так им и надо. От жалости к себе Пашка заревел, обида переросла в ярость. До этого дня в нём жила надежда, что когда-нибудь всё будет по-другому, мама поймёт, что была не права, и ребята, тоже поймут, и у него будут друзья, и мама будет ему улыбаться. Он начал кататься по траве, колотить по земле руками. Он умрёт здесь, а всем всё равно. Всем всегда всё равно. Рука наткнулась на портфель, Пашка отшвырнул его, но плотно сплетённые ветви шиповника отбросили портфель к его ногам. Со всей силы он ударил по портфелю, тот раскрылся, и на землю вывалились тетради и учебники. Тогда мальчик принялся рвать податливую бумагу, пока не остались лишь картонные обложки, совладать с которыми было ему не под силу.
Пашка устал, ярость прошла. Хотя бы согрелся. Он поднял сумку и заглянул внутрь, уцелела лишь одна тетрадь по русскому, она была ещё совсем новая, только три страницы успели исписать. Он вырвал исписанные страницы, а на новой вывел – завещание Павла Андреевича Васильева. Потом подумал и вычеркнул слово завещание, завещать ему было нечего, исправил на посмертная воля. Это ему тоже не понравилось, он вырвал лист, и на чистой странице написал – прощание Павла Васильева, а внизу, - Всем. Прощайте. Больше он не знал, что писать, закрыл тетрадь и спрятал её в портфель. Ну и пусть он умрёт, раз всем всё равно. Он лёг на сумку головой и закрыл глаза. Ему хотелось, умереть скорее, чтобы перестать чувствовать жажду и голод.
Проснулся Пашка ночью. Вокруг темно и тихо, только ветер шелестит кронами. Было зябко и страшно. Очень хотелось пить. Тело не слушалось. С трудом Пашка повернулся на спину. Сквозь тёмные колышущиеся листья проглядывалось небо с мелкими точками звёзд, оно затягивало, впитывая всё внимание, забылась жажда, урчание в животе, остался только огромный купол, укрывающий от всех неприятностей, словно одеяло от ночных кошмаров, нечего бояться, надо лишь раствориться в этом огромном небе. Стало жарко, и тепло это шло изнутри, словно Пашка сам стал горячей звездой в бескрайнем космосе. И все остальные были такими же звёздами, мама, завуч, мальчишки в школе. И все неприятности казались смешными и неважными. Пашка рассмеялся, тихо, но это отняло последние силы.
Потом Пашка видел сон, во сне были какие-то незнакомые люди, и большой влажный нос овчарки, он говорил – мальчик, не бойся, теперь всё будет хорошо. Он хотел ответить, что не боится, но не мог, губы слиплись и не желали шевелиться. Потом он ехал куда-то в большой белой машине, и весь в белом человек прикладывал ко лбу лёд. Пашка хотел увернуться, лёд жег сильнее огня, но человек был проворнее. Потом Пашка увидел заплаканное лицо мамы, оно кружило в воздухе вокруг его головы, он хотел попросить прощения, но не получалось заставить губы шевелиться, и тогда он просто улыбнулся, чтобы мама поняла, что у него всё хорошо, но мама только сильнее заплакала.
Потом всё пропало, осталось лишь тёмное небо и он, горящая большая звезда, несущаяся в пространстве.