Про уродов и людей. Конец истории

                Мудацким авторам сайта  " Проза ру "               
     Мертвая Люся Гурченко когда - то пела про пять минут и хорошее настроение, пока еще живой, что исправимо и нестрашно, Басилашвили херачил на баяне, тряся сморщенной трахеей, неудержимо прорываясь в колонию, где мудрый и бурундулястый мусор разводил трудолюбивых зэков, мечтающих о трудовом подвиге и налаживании добрососедских отношений с бурно развивающимся в сторону Марса Китаем, вычерчивая на фанерке розовым мелком таинственные цифры " Нормы ", кубометры, лесопилки, изъятые заточки и волшебные строчки Маяковского, совмещая культуру и массы, серофуфаечной угрозой колышащейся на зимнем бодрящем ветерке, слушая стук горячих сердец и отдаленные звуки баяна.
     - Ух - ты, - морозно выдохнул Шукшин, пристукивая сапогом по обуху прислоненного к стене каптерки топора, - Басилашвили, сука.
     - С Гурченкой, - мечтательно протянул стоявший рядом Чонкин, попавший в лагерек по недоразумению : в трибунале перепутали конверты и бытовичок Гунгадзе отправился к стенке, Чонкин в колонию, а виновный в утрате халатной бдительности делопроизводитель - на фронт, подрывать обороноспособность и катиться стальной лавиной на Берлин, выпивая наркомовские сто грамм и глядя на парящие в небе самолеты, жужжа моторами гонявшиеся друг за другом. - А у Гурченки манда, - еще более сладко прошептал дезертиристый боец, оттопыривая уши.
     - Эй, манда глубока, широка и бездонна, - загорланил Шукшин народное творчество, подмигивая товарищу майору, - нет тебе конца - краю, как Волге - реке и Байкалу, - майор одобрительно улыбался, горделиво подбоченясь шинелью, - ты под юбкой сидишь полусонно и тебе вечно мало.
     Шукшин оборвал песню и поклонился шеренге заключенных сосредоточенным лицом самородка из толщи. Из каптерки вышел подтянутый телеграфист, перетянутый ремнями, хрустящими в мерзлом воздухе, подошел к турнику и крутанул три раза солнышко, вызвав гул негодования готовых к обороне труда зэков. Они зашумели, опасно придвигаясь к телеграфисту, точно вчерашний камыш, покачивая одинаковыми головами, злобно потрясая хлястиками фуфаек, требуя прискорбного соответствия всей важности момента, когда эшелоны и разврат, симбидиотически соединенные Шукшиным в одном куплете фольклорного вокала, продемонстрированного только что, минуту назад.
     - Стой, братцы !
     Вперед вырвался потомственный каторжанин, он даже родился на швейцарской каторге, сбивая чресседельником знаменитейший на весь мир сыр, укатывая его холестеринки в симметричные узоры по поверхности ноздреватой уплотненности, глянистой корочкой хрустящей в продерзостных руках сыровара, испачканных черной кровью земли, черным золотом тайги и вишневой смолой, более известной как " тянучка - прилипающая - к - зубам - и - легкой - горчинкой - нарушающая - устоявшийся - имидж ". Он бросил шапку наземь и рванул лацканы фуфайки, вышитые желто - голубой леской.
     - Это что же ?! - Вскричал он, поддавая шапку ногой. - Это в каком - таком законе прописано, чтоб эдак - то ? А ?
     - Точно, - поддержал его неистовство Чонкин, - не бывало таковского отродясь.
     - А я об чем ? - Радостно ворохнулся на поддержку товарища каторжанин. - Это, что же, понимаешь, - зарыдал каторжанин, - кроликов, значится, в расход, а телеграфисты пускай живут, что ли ?
     Его полный возмущения тембр неприятно резанул по уху товарища майора, с интересом наблюдавшего развитие русского бунта в рамках строгого периметра ; музыкальное воспитание товарища майора, старое покосившиееся пианино в Ленинской комнате, репродуктор, стоящий плотно на тумбочке, портрет Чайковского, искусно выколотый на груди баландера, прошедший в прошлом году с триумфальным успехом в братском Сопоте фестиваль обрушились на эмоционально застонавшего товарища майора, он даже уменьшился ростом, негодуя и приводя себя в ярость.
     - Души его, ребята ! - Заорал товарищ майор, указывая на побледневшего телеграфиста, столь неуместно выразившего подспудное желание предательства идеалов.
     Короткий хрип незадачливого телеграфиста возвестил собравшимся на плацу о новой эре советского народа, об очередной смычке контингента, слившегося в страстном удушье с надзорным аппаратом, на пути в безбрежный рай централизованной демократии бесклассового образа жизни, о всесильном окончании недостойных проявлений индивидуализма, ржавой паршой покрывающего отдельных представителей несознательного элемента, подобного автору этой несмешной сказочки, юродливо рыдающего время от времени о ничтожном царе, жалеющего покаранных взрывом убийц, пляшущего на могиле здравого смысла и милосердия в неистовой тарантелле укушенного смертью в сердце человека.


Рецензии