Петроний и мерзлота

S.
 
   Петя Борисов, известный всем как Петроний Арбитр, вернулся в Москву в середине мая, в разгар заключительного этапа подготовки столицы к Олимпиаде.
   Его приятель и сокурсник Антоша Абрамов, чаще именуемый не иначе как Марк Антоний, встречать Борисова на вокзале не поехал. Из деликатности. Было понятно, что Петрония поимеют в объятиях мамы-папы и прочие родственники, все будет с цветами-соплями, с придыханием, с пониманием и спорадическими вздохами. Марк же Антоний, обладая не только деликатностью, но и здравыми представлениями о комплексе реабилитационных мероприятий, необходимых в подобной нештатной ситуации, готовил Петронию совсем другую встречу: с водкой, девочками и ночными шатаниями. Касательно девочек, Марк Антоний первым делом предуведомил Аллочку с исторического факультета, без которой праздник второго рождения не смог бы достичь необходимого размаха и накала страстей. Аллочка из всех особей неразумного пола единственная могла спорить с Петронием Арбитром на равных, за что и получила в свое время так и не привязавшийся к ней агномен Алюминия, намекавший на присущую Аллочке легкость и, тем не менее, прочность суждений.
   Водку пили в квартире законченного аристократа Пашки Мельченко, чьи предки сподобились высшей коммунистической благодати, получив назначение в представительство советского посольства в Нью-Йорке, где и прозябали теперь в буржуазной роскоши.
   Пашка демонстрировал радушие и такт, всем своим видом давая понять, что он не только тонко чувствует специфику момента, но и готов служить усилению терапевтического эффекта с наивозможнейшей самоотдачей. Доказательством тому служила невиданная доселе Пашкина щедрость, открывшая дверцы родительского бара, из которого хлынул поток экспортной водки и прочих чудес, включая две бутылочки настоящего шотландского виски объемом "кварта".
    Петроний же был непривычно молчалив и отрешен, хотя компания собралась предельно комфортная. Кроме Аллочки, были только сестры Шиловы, а кроме Пашки – неизменно приятный и в доску свой Карамел, аспирант последнего года из солнечного Узбекистана. Вся братия крутилась совместно с незапамятных времен абитуриентского единения, знали друг друга досконально и даже глубже того, при этом половые различия не доминировали - по меньшей мере, до половины второй бутылки. Что касается разговоров, то они всегда носили строго интеллектуальный характер и парили где-то в заоблачных эмпиреях. Верховодил обычно Петроний Арбитр, но не в этот раз. Видимо, обусловленная этим обстоятельством, беседа никак не складывалась, вследствие чего ко второй части марлезонского балета перешли быстрее обычного. Карамел уединился в ванной со старшей Шиловой, Пашка повел младшую возбуждаться на новую пластинку Бони Эм "Океан Фантазии", а лишний в сложившейся обстановке Марк Антоний, уступая другу инициативу в отношении Аллочки, стал по-деловому собирать посуду, намериваясь сублимировать свои гормоны в общественно-полезный труд.
    И тогда, почувствовав сгустившийся интим обстановки и какое-то разжижение в мозгу, сильно уже пьяная Аллочка не выдержала и, дыша Петронию в лицо приятным лимонно-водочным амбрэ, доверительно осведомилась:
   - Петюш, не сочти за праздное любопытство... Но до дрожи интересно: успел убить кого-нибудь, или как?
   Марк Антоний выронил тарелку, осколки звонкнули колокольным аллегро совершенно в духе маэстро Шнитке, Марк Антоний покраснел ланитами, побелел устами, и – не менее пьяный и не более сдержанный – врезал Аллочке по прелестному личику.
   Аллочку бросило Петронию на колени, не удержало, она скатилась на пол, сжалась в эмбриональную букву "ё", закрыв голову руками, и, не стесняясь, завыла.
   - Сука, - сказал Марк Антоний с ненавистью и пнул ее в живот. – Вот же сука!
   Петроний встал.
   - Извини, - сказал ему Антон, натурально сотрясаясь от ярости. – Вот никак не думал, что эта сука так все испортит. Петя, я...
   - Говно ты, Антон, - сказал Петроний.
   - Чего? – не сразу вник в суть Марк Антоний.
   - Говорю, говно ты, - повторил Петроний, но пояснять мысль не стал.
   Он переступил через Аллочку, подошел к столу и налил себе водки.
   - Я там водителем был, - сказал Петроний, явно адресуясь скулящей на полу Аллочке, но не оборачиваясь. – По трупам пару раз проехался. По нашим же. Вот и вся война.
   Он выпил залпом, поставил стакан, долил еще, положил сверху хлеб.
   - Все вы тут говно, - Петроний взял оливку из салата и кинул в рот. – Я, собственно, тоже.
   Сказал, сплюнул косточку и ушел.
   Из дверей смежной комнаты эту сцену молча зрели сестры Шиловы и обладатели семейных трусов Пашка Мельченко с аспирантом Карамелом из солнечного Узбекистана.

V.

   Марк Антоний оскорбился не на шутку. Он кричал на Аллочку, именуя ее дурой и бездушной мылосоской, кричал на зрителей в семейных трусах, аттестуя их подлейшими молчальниками, кричал на дверь, называя ее зачем-то отупевшим от страха неудавшимся фашистом, который, между прочим, сам захотел пострелять по дремучим крестьянам феодального соседа, так что никто его туда насильно не гнал. Не настрелялся, говнюк? Да? Так мы легко поправим! Он меня будет учить жизни – а седалище по швам не треснет? Постреляешь ты у меня, это я тебе обещаю!
   Обещания Марк Антоний сдерживать умел, как никто другой.
   Для уточнения деталей они с Петронием сошлись в Парке Горького на скамейке возле пруда. Долго смотрели на детей и уток, пока Марк Антоний, словно очнувшись, не достал сигареты и не приступил к делу:
   - Стреляться будем на крыше, - сказал он, глядя перед собой ничего невидящими глазами, - стоя на бордюре. Если даже ранение, то шансы слететь почти стопроцентные. Так будет лучше, чтобы потом не было лишних трепыханий.
   - Согласен, - кивал Петроний, медленно затягиваясь. – Из чего будем палить?
   - С этим проблема, - признался Марк Антоний по-деловому. – Настоящих стволов сейчас не достать, мне это специалисты сказали. Говорят, из-за Олимпиады прикрыли все, что можно, и контроль такой, что вся шушера свалила куда подальше еще по ранней весне, а кто не успел - уже сидит. Оружия нет, и никто не берется его достать.
   - Тогда как?
   - Будем делать сами. У меня есть пару слесарей знакомых, помогут отрезать трубки и наладить механику, а рукоятки вырежем из дерева.
   - Патроны? – осведомился Петроний.
   - Это самое простое, -  Марк Антоний смял недокуренную сигарету и тут же закурил следующую. – У Пашки в школе учитель по военной подготовке...
   - Пашка тоже посвящен? – Петроний даже не нахмурился. Просто спросил.
   - И Пашка, и Аллочка, все. А что? – озлобился Марк Антоний.
   - Ничего, - пожал плечами Петроний. – Сольют. Когда до дела дойдет, сольют.
   - Не сольют, - Антон со смаком сплюнул. – Они на твое "гвоно" не меньше моего запали. А наша Аллочка – вообще, писается от восторга: ой, мамочки, из-за меня будут стреляться! – Марк Антоний потряс в воздухе руками, изображая Аллочкину нездоровую экзальтацию.
   Петроний запрокинул голову к небу.
   - А знаешь, там вот так смотришь вверх – и вокруг горы, - сказал он ровным голосом. – Чувствуешь себя как майский жук в банке: жужжишь, жужжишь мотором, а потом такая огромная рука с неба хватает твой БМП и осторожно так переворачивает на спинку. И ты выползаешь через люк, ползешь по теплым еще ручкам-ножкам, а в метрах трех - два камня, и между ними щель. Тебе туда, а иначе дуршлаг, и ты лежишь в этой щели и смотришь в калейдоскоп: там полыхнет, тут полыхнет. Красиво. И как-то спокойно: никто никуда не спешит, все заняты делом... Так что там у Паши?
   Марк Антоний достал очередную сигарету.
   - У Паши там учитель по военной подготовке. У них в школе тир: мелкокалиберные ружья, все как полагается. Паша обещал коробочку патронов.
   - Зачем так много?
   - А меньше ему никто не даст. Да и какая тебе разница?
   - Никакой, - признался Петроний. – Я со всем согласен.
   - Вот и хорошо, - подвел итог Марк Антоний. – С этим все. А ты хоть слово скажешь? Как там Афганистан?
   - Нет никакого Афганистана, - ответил Петроний, все так же глядя в небо. – Горы есть, речки горные есть, деревни их эти дурацкие есть. А вот Афганистана нет.
   - Как это? – не смог представить себе Марк Антоний.
   - Да вот так.
   Петроний встал и пошел вдоль пруда. Антоша долго смотрел ему вслед, потом достал из кармана тонкую книжицу «На западном фронте без перемен» в мягком переплете и  честно попытался вникнуть. Хотелось ему понять психологию сломанного войной человека, ой, как хотелось. Но ничего он понять из этой книжки так и не смог.

B.

   Трубки и механика были готовы уже через месяц.
   Антоша договорился с сестрами Шиловыми по поводу дачи, и они с Петронием затоварились продуктами и портвейном, чтобы несколько дней половить в свое удовольствие жирующих в заводях налимов и поточить с художественным азартом рукоятки для дуэльных аркебуз.
   Петроний закончил свою в первый же день, собрал всю конструкцию и положил в сумку с вещами. Антон же точил, шлифовал, подгонял, потом наносил морилку и, после сушки, делал выжигателем насечки, имитирующие рифленую поверхность, и надпись «From Tony with love». У Петрония надпись вызвала лишь саркастическую ухмылку.
   - Ты как те американцы, - сказал он. – Тоже любят всякую чушь на гранатах писать. Они у них потом плохо срабатывают.   
   На третий день, наконец, все детали соединились в единую машину смерти и у эстетствующего Марка Антония. Напрашивалось вполне логичное решение отправится подальше в лес, чтобы пристрелять стволы и отметить завершение этапа подготовки братоубийственного мероприятия патрицианской оргией на лоне природы. Для этого из города были выписаны хозяева дачи сестры Шиловы, груженные продовольственным запасом, разогревающими напитками и средствами контроля за рождаемостью.
   Устроились на поляне, носившей имя знаменитого поэта О'Пушкина.
   - Мальчики, - между делом обеспокоилась старшая Шилова, нарезавшая огурцы и помидоры длинным и тонким ножом с костяной ручкой. – А вы все это и правда всерьез?
   - Какие могут быть сомнения? – Антон старательно целился в древесный гриб, уже изрядно задетый первым выстрелом Петрония. – Сенатор Петроний обозвал в моем лице всех нас говном и не извинился. Такое можно смыть только кровью.
   - Петя, - воззвала старшая Шилова, - может, ты извинишься?
   Петроний подошел к ней и присел рядом, заглянув в огромные серые глаза, полные мольбы и чувства.
   - Нет, Катюша, - сказал он. – Мне не за что извиняться.
   - Вот видишь? - удовлетворенно констатировал Марк Антоний и выстрелил. – Черт, опять мимо! Как у тебя это получается?
   - Задерживай дыхание, - посоветовал Петроний.
   - Я задерживаю, - отмахнулся Марк Антоний. – Вообще почти не дышу, и все равно мимо. Так у тебя слишком большие шансы.
   - Я могу дать тебе право стрелять первым. Два раза.
   - Обойдемся! – сказал Антон, пыхтя перезаряжая пистолет. – Нам твоего напускного благородства не нужно. Нам нужно торжество справедливости, а справедливость состоит в том, что... – он поднял руку и надул щеки, краснея от натуги. Выстрел, выдох. Вопль: - Да как вообще можно попасть из такого кривого шланга?!
   Петроний подошел, отобрал у Антона пистолет, перезарядил и, почти не целясь, сбил древесный гриб под корень.
   - А знаете, мальчики, - подала вдруг голос Шилова-младшая, все это время молчавшая в каком-то тихом лиричном отупении, - после Пушкина на Черной реке стрелялись еще Волошин и Гумилев. Только у них комедия вышла, а не драма. Всем потом было стыдно и немного смешно. Вы сами-то как, не боитесь облажаться?
   - Татьяна! – прикрикнула на нее сестра. – Ты думаешь, что говоришь?
   - Я всегда думаю, - Шилова-младшая поднялась и поплыла к Петронию. – И априори полагаю, что все поступают так же. Петя, у меня к тебе предложение. Не хочешь прогуляться со мной? В самом широком смысле?
   - Сейчас уже будем к столу! – сверкнула на нее глазами сестра.
   - Ничего-ничего, - улыбнулась Татьяна. – Мы ненадолго. Мне вот на справедливость наплевать, а на Петю – нет. Ну, что, сенатор, справитесь с преградами на трезвую-то голову?
   Петроний пожал плечами, подхватил Татьяну на руки и понес в лес. Таня обвила его шею руками и прижалась носом к стриженной под бокс сенаторской голове.

E.

   Аллочка, изначально взволнованная и воодушевленная предстоящей дуэлью, довольно быстро вернула себе способность трезвой оценки происходящего, и по зрелому размышлению ужаснулась наметившейся перспективе до такой степени, что отважилась на разговор с Петронием один на один. Она явилась к нему прямо домой, в ярко-оранжевый летний вечер, и с порога перешла к наступлению:
   - Петюш, я тебя очень прошу: не надо никаких дуэлей. Обещай мне!
   - Проходи, - взял ее за руку Петроний и втянул в квартиру. – Я чай пью, присоединишься?
   Аллочка присоединилась, и они выпили три заварочника не разбавляя, потом Петроний принес грузинское красное вино и еще какие-то напитки, проскользнувшие уже без малейшего внимания к их наименованию и происхождению.
   Разговор между тем никак не клеился. Аллочка раз за разом наседала, пытаясь принудить Петрония к решительным клятвенным заверениям, а Петроний без труда уходил с линии атак, подливая теряющей бдительность Аллочке в рюмочку, пока Аллочка, в конце концов, не стала клевать носом и не легла в заботливые руки Петрония, который бережно отнес ее на свою кровать, укрыл одеялом и даже поцеловал в висок. Сам Петроний до утра просидел на кухне, рисуя в потрепанной тетрадке смешных человечков в пилотках и пуштунках, играющих в футбол мячом с огромными испуганными глазами.
   На утро Аллочка обнаружила вместо Петрония записку с инструкциями по поводу "уходя закрывай дверь" и ключ от квартиры, который надлежало бросить в почтовый ящик. Расстроенная своей неудачей, Аллочка отправилась к аристократу Пашке, надеясь усилить свои миротворческие позиции, вступив с последним в альянс.
   Пашка выслушал Аллочкину истерику не перебивая. После чего, на вопрос что он думает об этом, Пашка предложил Аллочке послушать в его исполнении одну занимательную сказочку. Какую такую сказочку? – А вот такую.
   Жил был один мальчик, и были у него папа и мама. – Удивительно! – В некотором смысле - да, удивительно, поскольку папа у мальчика был весьма значительным функционером, но при этом не боялся высказывать некоторые сомнения и по поводу своих собственных функций, и по поводу функций его отдельных товарищей по функционированию. Естественно, что отдельные товарищи по функционированию не очень-то умилялись подобной принципиальностью, и втихую точили зуб на мальчикиного папу, и весьма скоро наточили настолько, что однажды приехали злые люди в черных плащах... – К чему ты все это рассказываешь? – Дослушай, и все поймешь. Приехали злые люди в черных плащах и забрали папу для разъяснения. Папу разъяснили всерьез и надолго, но им этого показалось мало, и они приехали за мамой. Маму разъяснял один молодой злодей, впрочем, довольно интеллигентный и обходительный. А мама у мальчика была очень красивой, настолько красивой, что молодой злодей в нее влюбился и даже не постеснялся сделать некоторого рода намеки, как бы почти гарантируя возвращение маминого мужа, то есть мальчикиного папы, домой в целости и неразъясненности. Но мама была молодой и горячей, поэтому она молодому и горячему злодею отвесила мелочи на люля-кебаб, и разъяснила ему самому, кто он есть и куда ему лучше пойти. Злодей очень на нее обиделся... – Я лучше пойду. – Никуда ты не пойдешь, пока я не дорасскажу. Понятно? – Нет, не понятно! – Вот тогда сиди и слушай. Мальчик вырос, у него появились идеалы, он очень гордился папой и особенно тем, что мама у него такая сильная и неразъясненная. И вздумалось ему эти свои идеалы подвергнуть жизненной проверке. Для чего мальчик наш, не спросив ни у кого разрешения, записался в оловянные солдатики, и был отправлен в душное горное государство водителем бронированного автофургончика... – Ну? – И вот представь. Закалился наш оловянный солдатик, сдружился с другими такими же, но подневольными, прочувствовал всю силу настоящей жизни и крепкого оловянного братства... – Ну? – И тут однажды, ранним майским утром, когда вся его оловянная рота была поднята по приказу для выполнения боевого задания, командир роты всех выстраивает, достает из планшета письмо и зачитывает приказ, согласно которому оловянный солдатик такой-то по щучьему велению по-хрен-его-знает-чьему хотению демобилизуется в срочном порядке и отправляется домой к мамочке. Причем, командир роты так и сказал во всеуслышание: к мамочке. – И что дальше? – А дальше вот что: наш мальчик возмущен, он бегает по штабу, весь в соплях и слезах праведного гнева, он хочет остаться и продолжать водить свой бронированный автофургончик, и тут приходит известие, что все его оловянные братья почти поголовно полегли в ущелье Печдара. Наш оловянный мальчик потрясен настолько, что теряет интерес к жизни и дает отправить себя домой. Но это только присказка, а сказка впереди... – Знаешь, мне дальше не интересно. – Наоборот. Дальше вся соль. Буквально в двух словах: приезжает наш мальчик в Первопрестольную, и сразу  же от добрых людей узнает, как же это так получилось, что его одного вдруг вернули с горных вершин на плоскую землю. А получилось это вот как: тот самый молодой злодей, который теперь уже далеко не молод, но по-прежнему злодей и все так же горяч, пошел на встречу чаяниям мамы нашего оловянного солдатика и устроил так, чтобы мальчик остался жив. И взял он, получается, за такую услугу совсем не дорого: за пятнадцать минут даже самые лучшие профессионалки больше тридцати червонцев не получают. В общем, когда наш мальчик узнал, что его мамочка легла под чужую сосиску... – Вот ты, и правда, полное говно. – Вполне допускаю. Я тебе даже больше скажу: я Петронию верю, как никому другому, и если он говорит, что все мы тут... -  Все! Хватит! – Хватит, так хватит. Но я это к тому, смысла вмешиваться в личную жизнь Петрония нет, будет только хуже. Его уже все предали, кто только мог, так что благодарности за очередное спасение его жизни ты от него вряд ли дождешься.
   - Ладно, - зло сказала Аллочка. – Пошли вы все знаешь куда? Со своими долбанными идеалами...
   
E.

Собственно, на этом история подходит к своему логическому завершению. В назначенный день – как раз в день открытия Олимпиады, - Петроний, Антон, аристократ Павел и сестры Шиловы вышли на одну из крыш университетской высотки и залюбовались залитой солнцем столицей. Пили хорошее крымское вино, закусывали сыром и шоколадом, вели беседы светского характера – преимущественно говорили о музыке. Павел живописал новые победы стиля диска и сокрушался о преждевременной кончине Страшилки Сида. Музыкально образованная Шилова-старшая противопоставляла современной эстраде новый американский авангардизм и его духовного лидера Джона Кейджа. Шилова-старшая настаивала, что за алеаторикой – будущее современной музыки, а все эти бониэмы и оттованы – так, секундное отклонение в генезисе музыкальной мысли. Шилова-младшая тихо повторяла рефреном, что ей недавно давали послушать одну запись, ну, ребят из Питера-на-Неве, так там была такая замечательная песенка: "Сегодня я работал в ночь, сегодня я работал всю ночь..." – и Танечка изображала что-то очень пластичное и трогательное. Петроний же высказался лаконично: "Самая лучшая музыка - тишина", - на что Шилова-старшая немедленно завелась и заголосила, что вот именно, у Кейджа как раз есть такая композиция, и называется она... – но ее быстро поставили на место и затерли в угол.
   Антон, все это время пребывавший в мрачновато-деловом настроении, допил из горла свою порцию крымского нектара, демонстративно отшвырнул бутылку в сторону и приступил к зарядке дуэльного оружия. Все тут же смолкли и стали затаив дыхание наблюдать за его престидижитациями, и только Петроний с безучастным выражением на лице отошел к парапету, сел к нему спиной, закрыл глаза и как будто уснул.
   - Готово, - сказал, наконец, Антон и, взяв пищали за стволы, понес к Петронию. – У тебя право выбора.
   Петроний не глядя взял один из пистолетов и легко подскочил на ноги.
   - Спасибо, - сказал он и, как показалось обеим сестрам Шиловым, вроде бы даже улыбнулся.
   - На здоровье, - скривился Марк Антоний, резко развернулся и пошел к противоположному бордюру. – Твой выстрел первый, - Марк Антоний влез на бордюр, бегло глянул вниз и поднял пистолет дулом кверху. – Но я предлагаю тебе, Петроний Арбитр, принести извинения всем здесь присутствующим, и будем считать на том инцидент исчерпанным.
   - Я выбирал оружие, - спокойно сказал Петроний. – Тебе стрелять.
   - Чего ты добиваешься? – неожиданно взвизгнул Антон сорвавшимся голосом. Губы у него задрожали. – Я же тебе предложил!..
   - Стреляй! Или выстрелю я, - Петроний медленно поднял пистолет и направил ствол Антону прямо в лицо.
   - Да на тебе! – вскинулся Марк Антоний и пальнул не целясь.
   Ухнуло.
   Марк Антоний неловко взмахнул руками.
   Несколько секунд он нелепо танцевал, извиваясь всем телом и как бы страстно обнимая кого-то невидимого и беспрестанно ускользающего. В глазах у Марка Антония замерзло странное выражение, словно ему открылось, что все это время его гадко обманывали самые близкие люди. 
   Наконец, Марк Антоний широко раскинул руки в стороны и повернулся лицом к небу. Небо было удивительно синим и глубоким, и с каждой секундой становилось все глубже и глубже.
   А на крыше никто не кричал и не метался загнанными лабораторными крысами. Никто даже не заглянул за карниз. Все молча смотрели на Петрония Арбитра.
   - Нет, - ответил он на их невысказанный вопрос. – Это не я выстрелил. Это Антон.
   Он бросил Павлу под ноги свой пистолет и ушел.

V.

   Нужно сказать, что в стволе, действительно, торчал не стрелянный патрон.
   А на рукоятке была выжжена надпись: "From Tony with love".