Рассказ Тихий лагерь

Была весна 419 года Тёмной эпохи Тиэрии. Предсказываемый каждые сто лет конец света так и не случился, а набеги сельтиков или завоевания унгузов все перестали считать очередным явлением Левиафана. Но всё равно одичалых псов считали оборотнями, в сочельник кто только не встречался по пьяни с вампиром, а заметив рыжего кота, долгом каждого добропорядочного человека, было найти рыжеволосую девушку (желательно с зелёными глазами) и привести к её дому парочку инквизиторов. Все те предрассудки в Мертании, как и в любой нормальной Тиэрийской стране людей, оставались сильны аки прадедовские заветы. И как в любом нормальном феодальном королевстве своего времени, в Мертании каждый благородный господин любили воевать со всеми прочими господами время от времени… очень много воевать. 
Вечерело. Над лесами и полями приграничного с Великой Дивизией региона Альт-Кайзервельт навис лёгкий туман. Виднелись струйки дыма пепелищ.  Вороны пировали на полях брани, обочины дорог полнились трупами. Но вот еле заметный дымок потянулся из чащи древнего елового леса Шельстампф. Там, на поляне, окружённой густыми порослями кустарников и возами, поставленных вагенбургом, у костра грелись люди…
- Ну что, уважаемые, расслабились? - довольно заявил Кофманн Герц, глава каравана, повозки которого и окружали оборонительным кольцом лужайку, - ставим лагерь тут!
Люди засуетились. На травке вокруг костерка начали ставить палатки, к ним подкатывали бочки с пивом и солёностями. Над огнём водрузили котелок, повар приступил к своим священным для отряда обязанностям.
Кофманн Герц, низкий толстый мертаниец с хитрыми глазами и жадно облизывающий губы, когда улыбался, осмотрел лагерь. В глаза бросилась прибившаяся к ним на дороге незнакомка, укутанная в дешёвый балахон.
- Госпожа, - присел он рядом, - думаю, вам самое время представиться.
- Моё имя – Мария фо… - гордый голос резко оборвался, превратился в мягкий и шепчущий, - Мария Вёйнцбергская…
- А, монашка из Вёйнцбергского монастыря, - плавно закивал глава каравана.
- Нет… - женщина замялась и неуверенно, всё так же мягко и шепчуще пояснила, - послушница… то есть, уже паломница. Иду… в священный город Алаен на благословение… ну вы поняли.
К костру подошёл мужчина средних лет, одетый в кожаные штаны, тёмный мятый дублет, на голове – дешёвый серый шаперон.
- Господа, не было возможности представиться, - грубо поклонился он, свет от костра же осветил глубокие морщины и седую щетину, - Бах. Охотник.
- Голос у тебя ледяной, как из могилы, - заметил Кофманн, - как давно с нами идёшь?
- Шёл за миледи от пепелища на реке Эдер, откуда ещё мужики сбежали грабить купеческую усадьбу, - Бах сел рядом с Марией и как бы невзначай бросил взгляд на её личико, спрятанное под капюшоном, - дикие псы, забывшие своё место…
- Надо полагать, - жадно улыбнулся Кофманн, - вы этих псов пытались выследить? А ледяной голос – особенность охотника?
- Люблю, когда меня узнают, - всё так же холодно бросил в ответ Бах, - а ещё больше люблю, когда помнят. Но тут вы не угадали: я профессионал, которого нанял квартирмейстер армии фюрста Вольфа фон Вилдбаха перебить одичавших собак в лесах и по опустошённым деревням. Обычных собак, а не псов войны и шавок с жатв.
- Ох, какая гнусная работа, - печально вздохнула паломница, - и как же вы ловите этих мерзких… тварей, оставаясь таким равнодушным… к людям. Вы ведь точно не занимаетесь отловом людей?
- Капканы, силки, и ямы, размещённые мною в лесу, - металлическим голосом процедил охотник, не сводя пристального холодного взгляда с женщины, - для одичавших собак, может волков. Не для людей.
- Странно, - облизнув улыбающиеся губы, протараторил глава каравана, - никогда не нанимали фюрсты ловцов собак, только людей. А касательно мужиков из деревни… не их это дело – грабить. То, скорее всего, разбойники или солдаты.
- Не знаю, почему об этом судите вы, - презрительно ткнул пальцем в главу каравана охотник, - говорю то, что слышал. А слышал я, что на войну фуражиры господ у деревенских забирают все припасы и инструменты. И жителей, что покрепче. Так что может деревенские пошли к купцу, а может, поместье обчистил кто-то другой. 
Прошёл час. Луна начала проявляться сквозь густые еловые ветви. Вдали завыл волк. Темы беседы плавно сменяли друг друга, пока повар не позвал всех к котлу. Овощная похлёбка на пиве была готова, началась трапеза. Странное спокойствие окутало лагерь, словно вместе с ночью пришла безмятежность.  Однако это приятное чувство единения и безопасности сменил шум шелеста кустов за возами. Послышались разъярённые голоса:
- Ай, холючки!
- Ды какие колючки, этыж жиповник!
- Эхей! Люди добрые! Покажись, хто за стиной!
Охранник каравана, поставив на траву миску с недоеденной похлёбкой, схватил самострел, вскарабкался по лесенке на крышу воза и, стараясь не высовываться, крикнул:
- Кто такие? Вон, сброд!
- Да погоди гнать! – возмутился один из незнакомцев в кустах, - мы – регуларное ополшение! Из деревни на Эдере.
Регулярным ополчением был отряд мужиков. Как оказалось – из оружия у тех только палки. На вид люд тот выглядел добрым и потерянным в суматохе войны. В ходе недолгих переговоров, деревенские рассказали, что направились в некий «пункт сбора», где должны были получить всё необходимое для обороны округи, но наткнулись на разграбленную ставку сил ландграфа и повешенных на ветках деревьев солдат. Вернувшись, обнаружили, что их деревня сожжена. Теперь же бедняги пошли в лес, подальше от военных разъездов, прихватив то, что не унесли бандиты с пепелища.
Подумав немного, Кофманн Герц приказал раздвинуть телеги и пустить гостей. Вскоре на поляне появился ещё один костёр, стало люднее и веселее. Шульц, бывший староста деревни, некогда стоявшей на Эдере, сел рядом с Бахом и Марией, получил порцию похлёбки и сказал:
- Вечер добрый, уважаемые. Хосподин Герц поведал о вас. Странно: не видел в окрухе ни одного капкана на псин. И паломники обычно через войну не ходют.
- Меня мало волнует, что вы видели, а что нет, - холодно заметил Бах.
Мария примирительно положила руку на плечо охотника, обнажив пальцы, на одном из которых было золотое кольцо с янтарём, и проворковала:
- Дорогой… как вас? (староста представился) Дорогой Шульц не хотел ни коем образом вас оскорбить. Он просто решил начать разговор. Как, кстати, дела на войне? Фюрст Вольф уже снял осаду с Мидхинбурга?
- Дык кто его разумеет? - горестно пожал плечами Шульц, - я не был у Девичьего замка и про его осаду не знаю нишего, только что невестка ландграфа, господина нашего, сбёгла перед свадьбой и фюрст Вольф её схватить хошет. Говорют ещё, что воюны его превосходительства, хозяина и благодетеля нашего, ландграфа Вольфгана фон Хереланна разбюгаются, дизюртируют то бишь. И что контрабандисты еду провозют в замки и продают в десять раз дороже, а воры ту еду воруют перед осадой и делают то же самое. А что вы знаете, господин собаколов? Вы ж от войск вражеских путь через наши земли держали…
- Я не солдат, - Бах поднялся на ноги и, уходя, всё так же холодно, как мертвец, закончил, - не моё дело – война фюрста с ландграфом.
- Во-во, - пробурчал под нос Шульц, - не солдат, а на войну всех гонют!
Кофманну было безразлично, что думает о войне крестьянин, если ничего не знает о ней. Более важно - провести ревизию многочисленных ящиков и бочек, сгруженных со своих возов. Вдруг мимо него прошла странная фигура в рясе. Эту личность Герц ранее в своём отряде не встречал, и чтоб тот входил внутрь лагеря с ополченцами, тоже не видел. Посему и окликнул. Незнакомец в рясе обернулся и тихим, монотонным голосом проповедника, сказал:
- Мир тебе, сын мой.
- Кто ты? Как тут очутился? – глава каравана испуганно нащупал нож в рукаве.
Незнакомец преспокойно поклонился и, не снимая капюшона, представился:
- Гаунер Нахтский, священник. Держал путь в Мидхинбургскую церковь святого кхм… проповедовать шёл.
- И что же ты, священник, один шёл через раздираемое войной ланграфство?
- Мой тебе совет, сын мой: не усомнятся в делах церкви, ибо её пути исповедимы лишь её детям. А был я с вами в дороге весь день.
Кофманн пожал плечами, продолжая перебирать в памяти весь путь, тщетно пытаясь вспомнить, когда же к ним прибился священник и как многое он успел узнать. С другой стороны предпринимательский опыт  Герца подсказывал, что долгая пауза в беседе ни к чему не приведёт и надо что-то решать. И глава каравана радушно пригласил Гаунера Нахтского к костру.
Тихо шелестели ели, трещал хворост в костре. Стало холоднее, и все тянулись руками к мечущемуся огню.
- Раз уж мы все тута, - неожиданно прервал молчание Шульц, - давайте хоть познакомимся ближе. Нощ длинная, а хто-то ж бодурствувать должен.
- Давайте, - оживилась Мария и обратилась к священнику, не то со страхом, не то с интересом, - вот скажите, например, откуда вы?
- Значение имеет лишь то, с какой миссией я послан божьим промыслом на эту грешную землю. А миссия моя – проповедью священной людей наставлять на путь истинный.
- Слышал я, странствуют только самоучки и монахи, - заметил Кофманн наугад, так как не разбирался в этом, - но не носители священного ранга.
- Верно, я – монах, - немного растерянно кивнул Гаунер на удивление главе каравана, - но давно не был в монастыре, ибо не выполнил долга, что на меня возложили. Мне тяжко об этом говорить…
- Ну и не надыть, - добродушно махнул рукой Шульц, - а вот вы, господин Герц, кем будете со своими?
- Мы? – Кофманн вздохнул, - по правде сказать, мы – беженцы. Трижды. Уже который раз бежим от войны. На дорогах и в канавах обдираем кого только можно, находим всякое… Вот, теперь, наверное, на север подадимся.  Кстати, ваше святейшество, вы, случаем, не со стороны Мидхинбурга? Не знаете, осаду там сняли?
- Знаю. Не сняли, - прошептал монах, - но еды уже, говорят, не осталось совсем…
- Хорошо… - протянул Кофманн, после чего быстро поправился, - в смысле, что знаете, хорошо. А что на севере твориться? Если герцог Кёниг Лнгебард не вступается за ландграфа, будущего жениха своей дочери, у него всё плохо?
- Герцог на севере воюет со свободным городом и мятежными рыцарями, - шмыгнула носиком Мария, - а так хорошо люди жили! Много было тех, кто достаток себе обеспечил и так закончить… все вы ведь понимаете! Один этот Бах бессердечный!
- Понимаем, - поспешил оправдаться Кофманн, - все мы люди, а не бесы воюющие! Но госпожа, успокойтесь: война это между землевладельцами, а те редко убивают множество крестьян и горожан: кто же потом победителям будет платить дань?
- А что, простите, за Бах? – оживился монах.
- Ловец псов. Вон стоит, в стороне. На сумке лежит …
- Что-то плохо одет он для ловца собак, - Гаунер потянулся, под рясой звякнуло что-то увесистое, - покусают – и всё тут…
Вдруг вдали, в лесу за телегами, раздался хор голосов, напевающих: «Нун ерст диебе ич вюрдиг…».
- Кого там нелёгкая принесла? – подскочил на ноги Шульц.
- Нехорошо дело, - скукожился Кофманн, - песни Вальтера вон дер Фогельвейда поют обычно солдаты… или рыцари!
- Рыцари? – растерянно встрепенулась Мария, словно не зная: бояться или радоваться.
- Чёрт его знает, - бросил в ответ глава каравана и поспешил будить охрану. Шульц тоже поднял своих мужиков.
«Сейт мейн сундиг ауг сейхт», - приближалось из чащи. Охранники забрались на повозки, приготовили арбалеты. Столпились ополченцы с палками. Даже охотник Бах и растерянная Мария подтянулись к укреплениям. Как всегда затерялся монах.
«Дас рене ланд унд ойшч ди ерде», - прозвучало у телег, зашуршали кусты, раздались ругательства. Тишина внутри лагеря стала абсолютной, только костры жадно трещали веточками. И вдруг тишину оборвал громкий, энергичный стук кулака о борт воза.
- Эй, люди добрые! Открывай! – раздалось из кустарника.
- Идите к чё… - хотел было прокричать Шульц, весь бледный от страха, как вдруг его перебил глава каравана:
- Кем будете, люди добрые?!
- Мы – доблестные солдаты на службе у господина! Патрулируем территорию!
- Патрулируете лес? Это ваша территория, а не дороги и деревни? – холодно окликнул Бах, лишь взглядом выражая недоверие ли, презрение ли.
- И кто ваш господин? – пискнула Мария.
По кустам прошёлся шёпот, после чего вновь прозвучало со стороны тёмного леса:
- Сначала сами представьтесь, кто и чьи будете!
- Ничьи мы! – Кофманн сжал рукоять кинжала, спрятанного в рукаве, - беженцы мы!
- А мы – солдаты ландграфа Вольфгана фон Хереланна, ваши защитники! Так что приказываю именем ландграфа раздвинуть телеги!
Глава каравана переглянулся со старостой сожжённой деревни. Оба боялись, оба не знали, что делать. Паломница спряталась за ловцом одичавших псов. Тот, заслонив женщину, отступал в тень.
- Да не будем мы вас бить! – крикнул солдат, - если хотели бы ограбить, не горланили б на всю округу, а тихо подкрались. У нас и документ есть, в подкрепление к словам!
Воин из разъезда извлёк пергамен из-за пазухи и, развернув свиток, ткнул им в арбалетчиков на возах. «Не видно ничего!» - зашептались охранники каравана, - «На печать смотри, на печать». Решили, что печать подлинна и снаряжены солдаты, как подобает бойцам на службе господ, а не прихвостням атамана разбойников. На свой страх и риск обитатели лагеря раздвинули возы. И доверие человечности незнакомцев вновь оправдалось: новые гости ступили в свет, держа оружие в ножнах, а руки на виду.
- Ну что, перепугались, - улыбнулся тот, что говорил ранее из отряда разъезда, - а зря! Я ж говорю – защитники мы! А коли чего – обращайтесь, звать меня Файглинг.
В лагере вновь стало шумно, хотя многие и дремали. Погодой ночь выдалась спокойная, но уснуть было тяжело – военное время сну не благоволило. Однако людность внутри круга возов создавала ощущение безопасности, единства.
До рассвета оставалось несколько часов, благо, весной солнце поднималось довольно рано.  Вдали выли волки… или одичавшие собаки. Стало ещё холоднее, луна спешила укрыться за горизонтом. Солдаты на службе ландграфа расположили свои навесы рядом с местом, где ночевали ополченцы. Большинство и тех и других беспокойно спали, ворочаясь и вздыхая. Файглинг с Шульцом разговаривали у только что разожжённого костерка.  Кофманн, желая узнать чуть больше о нежданных гостях, сделал вид, что проверяет содержимое мешков неподалёку от говорящих.
- Так вы кем будете-то? – поинтересовался солдат у старосты, пожёвывая травинку.
- Мы, - гордо заявил мужик, - деревенское ополшение!
В глазах воина промелькнуло не то удивление, не то опасение.
- Обычно, ополчение это полки из городов, - заметил он, кутаясь в меховую накидку, - но раз уж тут такое дело, то кто же вашу деревню… ополчил? И каков был дан вам приказ?
- Как кто? – неуверенно усмехнулся Шульц, не сводя глаз с накидки, - его милость ландграф. Его приказ… Поймите: мы – люди простые, ничуго не знаем более чем говорют нам. Вот и сказан приказ был – ополшиться и идтить туда-то. А тама… уже всех убили.
Староста вжал голову, будто опасался чего. Ещё ему показалось, что монах подозрительно стоял спиной к их костру. И Бах, лёжа неподалёку на сумке, не сводил глаз с солдата со старостой. Тут Шульц смекнул, что пауза затянулась и, сунув руку в мешочек подле себя, извлёк сухой тёмный кусочек.
- Вот, - протянул он солдату, - солонинку будете?
- Солонинку? – Файглинг принял мясо, понюхал, - так это, брат, со специями кусок? Вы где надыбали такой?
- Где-где? У нас тайничок в деревне был. Тама и надыбали. А вы кушайте, у нас всего понемногу, но чем богаты, тем рады поделиться. А то ведь на войне все того… перемрут.
- И то верно, - вдруг выдал себя Кофманн, заинтересованный неожиданной находкой крестьян, - ежели человек человеком оставаться не будет, конец всему. А ещё у вас есть?
- Чуть-чуть, - кивнул Шульц, протягивая мешочек, но, не сводя глаз с меховой накидки патрульного. Пока же солдат ел, а глава каравана изучал содержимое небольшого дара, староста спросил:
- Так это… Файглинг… а где ваши воинские штуки? Всякие там знамёна, плащи с гербами и этот… командир?
- Знамёна только у рыцарей – они же любят воевать красиво, с красками и речами! – воин  махнул в сердцах рукой, перевязанной плотной разноцветной тряпкой с белым рисунком, - мы ведь плащей-то поначалу не имели, а пока днями по лесам бродили, одежду, какая была, и ту всю в клочья разодрали!
- А командир..? – протянул Герц, принюхиваясь к мясу и что-то подсчитывая. Воин сначала уклончиво пробубнил пару фраз, после чего вновь махнул рукой и заявил:
- Да не стало командира! Был один рыцарь, да не стало! А нам был приказ патрулировать, вот мы и патрулируем! Что ещё остаётся людям в войну? К осаждённым крепостям возвращаться? Так были мы давече в одной деревеньке разграбленной, припасы ходили пополнить. А от неё одни угольки и трупы по речке плывут! Знакомо?
- Угу, - задумчиво протянул Шульц, печально глядя на ноги собеседника, - у нас всех в кучу согнали и порубили. А ведь такая деревня была: рыбу ловили, из меха одёжку мастерили, сапожник свой был, обувь отменную делал!
Файглинг разделался с куском мяса и, с печалью, сказал:
- Война-то знаете из-за чего идёт между ландграфом и фюрстом? Их, говорят, большие королевства рассорили: Фертария да Дивизия. Как большие друг друга обескровили в битвах, так маленьких друг на друга науськивают, аки собачонок.  Вот решил жениться ландграф Вольфган на дочери герцога Кёнига Лангебарда, что сильнее бы сделало Дивизийских подлиз, так Фертария и приказала своему псу фюрсту Вольфу фон Вилдбаху напасть и женитьбу тем самым расстроить. Во всяком случае, так наш командир-рыцарь говорил пока мы его не… кхм, не потеряли. И вот тянет всяких господ людей простых на смерть бросать…
Дальше Кофманн Герц слушать не стал, а понёс убирать подарок старосты в ящик. И наткнулся в тени на монаха. Тот поправлял что-то под рясой, непрестанно бренчащее и звенящее. Священник показался главе каравана чуть массивнее, чем при первой встрече.
- Мир тебе, - Гаунер вдруг развернулся и перекрестил главу каравана.
- Что ты тут делаешь? – недоверчиво выпалил Кофманн, ухватив рукоять кинжала в рукаве, но сразу же устыдившись в расторопности своих действий.
- Все мы дети Бога нашего, и все мы призваны время от времени справлять нужду, - пояснил инок, - пойдём, сын мой, к костру. Холодно моим косточкам.
Они направились к центру лагеря. Пока шли, Гаунер Нахтский тихо, со свойственной монашьему голосу монотонностью, спросил:
- Скажи, сын мой, где все женщины и дети в караване твоём?  Если не ошибаюсь, вы говорили, что беженцы?
- Третий раз беженцы, - придав печали голосу, подтвердил Герц, - дети, бабы и старики не выдержали уже после второго перехода и осели в каком-то городишке. А мы вот… счастья ищем по дорогам.
- Много у вас ящиков и бочек, - не унимался священник, - всё с мест покинутых везёте?
- Чего найдём, чего из дома везём, - пояснил Кофманн, - только ценности тому – гроши. Всё еда, да та попорченная местами.
- И бабам с детьми ничего не дали, когда в деревне оставили? – уже быстрее спросил инок.
- Так да, то есть кое-что оставили, - выпалил столь же быстро Герц, - тяжело ж в деревне… а вообще минувшее дело не надо ворошить.
На то Гаунер закивал. Кофманну показалась, что сквозь тень капюшона собеседника проступила мягкаяая улыбка, говорившая: «Всё тут понятно».   
Костёр был уже близко, но инок успел задать последний вопрос, шёпотом:
- А что вы слышали о сбежавшей дочери герцога Кёнига Лангебарда? Говорят, фюрст прознал о побеге и отправил своих охотников за головами схватить невестку соперника своего, чтоб совсем брак расстроить…
- Не знаю я этого. Слышал только, убежала она прямо перед осадой. И пропала. Скорее всего, где-то в канаве мёртвая лежит, или волками в лесу съедена.
Они сели у костра рядом с Марией и несколькими патрульными.
- Вот солдаты – так солдаты, - улыбнулся воинам глава каравана, словно осознавая, что в этом лагере – они один маленький единый народ, - все в новых сапогах, с плащами меховыми. Похлёбку овощную будете?
- Давай! – кивнул один, - задрало уже рыбу жрать днями!
Пока бойцы выскребали со дна котелка остатки еды, Гаунер пододвинулся ближе к Марии и, внимательно глядя на её лицо, сказал:
- Порой, удивительно, как прекрасны творения Отца нашего Небесного. Не рано ли вы решили, что судьба ваша – стены монастырские?
Женщина улыбнулась, но смущённо замялась.
- Помолимся же вместе за нас всех, - неожиданно молвил монах и сложил ладоши вместе, как вдруг Мария, испуганная неожиданностью предложения, тихо пискнула:
- Поздно. Всему своё время… уготовил создатель. Пора и сну дать волю…
- Ну, спите, - с ноткой удовлетворения в голосе кивнул инок, и, встав, направился в тень. Уже знакомая мягкая улыбка появилась на его лице.
Пока Кофманн сам засыпал, услышал ругань одного из солдат, потерявшего кошелёк. Затем слышал, как пришёл Бах и тоже ругался, что в его сумке кто-то рылся, так как указ фюрста свёрнут не до конца и лежит не с той стороны, какой положено. После, охотник вежливо поинтересовался, не приставал ли кто к Марии и, устроившись рядом с ней, сам задремал, подложив свою поклажу под голову.
Наступило утро. На траве появилась роса, в воздухе сгустился лёгкий туман. Стало теплее, звонко запели  лесные птахи. Вдали каркал ворон. Обитатели лагеря, объединённые общим горем и сумевшие сплотиться, чтоб пережить ночь, лениво просыпались. Караванщики раздвинули возы, запрягали в них лошадей. Бах, перестав быть холодным и закрытым, поднялся, вздохнул полной грудью и, последний раз пристально взглянув на лицо ещё дремлющей Марии, отправился справить малую нужду, не выпуская из рук сумку. За ним последовал Гаунер.
Шульц благодарил патрульных за то, что те помогли изготовить ополченцам колья для самообороны в ужасных условиях военного времени. Кофманн распорядился сворачивать лагерь. Слышалось тихое ржание коней, стук деревянных ящиков друг о друга, переговоры совершенно разных, но столь похожих друг на друга людей. Время медленно текло. На поляну вернулся монах, и, присев рядом с паломницей, мягко взял её пальцы, сказав:
- Вставайте. Пора в путь.
- Погодите, - Мария села, протёрла глаза, - а как же Бах? Он вчера перед сном пообещал меня проводить до безопасного места… и неужели на вас его сапоги?
- Вам приснилось, - мягко заметил Гаунер, - Бах уже покинул нас. Так вышло, что мы ещё вчера обменялись обувью. Неважно, нам пора в путь. Я сопровожу вас до безопасного места.
Женщина поднялась на ноги с одеяния, на котором спала. Кофманн, стоявший рядом, отметил, что одежда у паломницы очень даже богатая, чего редко встретишь на дороге. Послушница улыбнулась и тепло отозвалась о монастыре, который снабдил её столь прекрасными вещами.
Люди начали прощаться.
- Странно, - всё тем же монотонным голосом молвил монах, разглядывая повязку на ноге одного из солдат, - это герб ландграфа?
- Вам кажется, - быстро ответил за подчинённого Файглинг, после обратился к главе каравана, - кстати, господин Герц, раз уж вы сюда заехали с дороги, может нас на дорогу и выведете? А мы вас, считайте, через лес проведём, чтоб никто не побеспокоил. Господин Шульц, прощайте. Может, судьба нас ещё и сведёт вместе.
- Сведёт-сведёт, - с грустью закивал староста вслед, - она такая; и люди имеют обыкновение находить друг друга.
Караван двинулся в чащу. За ним не отставая ни на шаг – патрульные ландграфа Вольфгана фон Хереланна. Крестьяне медлили. Проходя мимо них, Гаунер приостановился и спросил:
- Ну что, господа, что делать будете дальше?
- Так это, - Шульц  взял кол в руки, - пойдём за караваном… по протоптанному, как говорют, пути. А тама и бандитов, грабивших нашу деревню, найдём, на дороге ещё вещичками авось, какими разживёмся… судьба, как-никак! Апосля и война может кончиться.
- Ну, успехов вам, дети мои, - перекрестил мужиков Гаунер Нахтский, - пойдём, Мария.
- Погодите! – растерянно всполошилась женщина, глядя на свои пальцы, затем на траву, где спала, - я кое-что потеряла… обронила может…
- Не страшно, дочь моя. Оно, скорее, и к лучшему. Пойдём.
Прошёл час. Рассеялся туман, пропала роса. Заиграли солнечные лучики на траве, пробиваясь сквозь еловые ветви. На поляну прибежал дикий пёс, принюхиваясь к углям от костров, к запаху человеческой доброты и понимания, царившего здесь этой ночью. Больше о тихом лагере на лужайке и его обитателях не осталось никакого напоминания.