Там и тогда. Мовизм. Бургас, 1997, Плауэн, 1969

Болгария, Бургас, 1997.

Он поймал такси – раскрашенные старенькие «жигули». Несмотря на возраст, машина шла мягко и на довольно приличной скорости. «За полчаса до Бургаса домчу», – пообещал оказавшийся словоохотливым таксист, лысенький толстяк. Назвался Борисом. Говорил по-русски бойко, хотя и с акцентом. Первым делом спросил, сколько сейчас в России новая «лада» стоит. Он же не знал точных цен на отечественный автопром. «Тысяч, наверное, восемьдесят, – ответил, – а сколько будет на баксы, сам считай».
Борис поскреб лысину. «Нет, – сказал, – дорого, не потяну. Лучше подержанную иномарку возьму». И сразу же сменил тему: перейдя на Филиппа Киркорова, заявил, что болгары его не любят. Почему, – не пояснил: не любят и все! Потом сообщил, что таксует вынужденно, а так по профессии инженер-электроник.
Вдоль дороги – сады. Зеленых, пышущих листвой среди них было мало. В основном – заброшенные, с высохшими скелетами деревьев. Попадались и давно не паханные, выжженные солнцем поля. Они, как и сады, умирали. Ему стало не по себе. Он вспомнил, как в пору его молодости все гонялись за болгарскими компотами, консервированными овощами, как смаковали они болгарские вина, а про сигареты и говорить уже нечего!
  – Что случилось? – спросил он у таксиста, показывая на засохшие сады.
  – Гримасы рынка! – вздохнул тот. – Капитализм! Разделили в кооперативах землю на паи, а обрабатывать некому. Мне тоже пай достался, а что с ним делать, если в городе живу! Вот и завозим помидоры из Турции… И вы, русские, тоже хороши: бросили нас в тяжелый час, перестали закупать нашу продукцию.
 Что тут ответишь? Все так. Можно было бы, конечно, напомнить,  сколько раз болгары предавали Россию, спасшую их от турецкого ига, но это было бы совсем по-детски. Да и прилично ли затевать, когда в гостях, геополитическую перепалку?
  – И у нас не лучше, – вместо этого сказал он Борису,  –  тоже много полей заросло.
Тот вздохнул:
  – Все мы, славяне, одним миром мазаны!..
Приморский город Бургас встретил обшарпанными стенами старинных зданий. На центральной площади голуби густо наследили на гранитной голове и на широких плечах советского воина-освободителя. Неподалеку – вывеска, манящая буквой «М».
«Вот и Болгария уже заграница», – вспомнил он старую совковую поговорку, не без печали думая о поворотах истории.

ГДР, Плауэн, 1969.

Его взвод нарядили на железную дорогу разгружать платформы с брикетами бурого угля. Он, оставив за старшего младшего сержанта из молодых, направился вместе с Лехой в пристанционный гаштет. Лехе оставался месяц до дембеля, поэтому работать ему было уже западло.
В полутемном помещении теснились возле барной стойки несколько двухместных столиков. Они взяли сосиски с капустой и по паре пузатых бутылок пива. Расположились за столиком у окна, чтобы вовремя увидеть патруль.
Какая вкуснятина!  Он и на гражданке-то таких сосисок, в коричневой хрустящей корочке, даже во сне не пробовал. А пиво! Он уже давно забыл его вкус. Да и разве можно было назвать пивом то прокисшее бочковое пойло, за которым в прежней жизни они простаивали громадные очереди? Теперь же каждый глоточек был для него верхом блаженства – Европа, блин!   
Обслуживала туго сбитая рыжеволосая фрау лет примерно тридцати. Тесная юбка. Из-под    блузки вырывается на свободу молочной белизны грудь. Когда она проходила мимо их столика, его словно жаром обдавало – давно он не видел так близко женщину. Тем более такую женщину! О том, что такие существуют, он, двадцатилетний, и узнать-то еще не успел.
Пива показалось мало, взяли еще по стопке шнапса. С непривычки у него от выпитого повело голову, брякнул, будто придурок, на весь гаштет:
   – Когда будет проходить мимо, я ее, гадом буду, ущипну…
  – Тише, ты! – зашипел Леха.
  – Что такое? – удивился он: Леха ведь сам еще тот циник и баламут, и не на такое бывал горазд.
  – Сбавь, говорю, обороты, сержант. Она   – русская, и все, что ты ляпнул поняла.      
Он мигом протрезвел, лицо залила запоздалая краска стыда. Первое, что пришло в голову – это встать и бежать. Бежать! Он приподнялся.
  – Сиди! – велел Леха, – Не позорь Советскую Армию.
Он подчинился. Опустил взгляд в тарелку. Но надолго не выдержал:
  – Что, Леха, правда?
  – Рассказывали старики,  – перешел Леха на шепот,  – она была замужем за лейтенантом из танкового батальона. Все бы ладно, да влюбилась в немца-сантехника. Литеха набил ей по пьянке морду и выгнал босую из дома. Говорят, орал страшно, что не простит никогда ей фашиста.
  – А дальше? Что потом?
  – Что дальше? Да как обычно. Лейтенанта после суда офицерской чести перевели служить в Союз. А она развелась и вышла за своего немца. Теперь вот здесь хозяйка.
Взяли еще по пиву. Проходя возле их столика, она улыбнулась и как бы невзначай задела его бедром.
«Неужели простила? Или вдруг влюбилась?»,  – с пьяной истомой гадал он, направляясь к своим бойцам, разгружающим уголь для полковой котельной.

(Продолжение следует)