Бедная Иоланта

Бедная «Иоланта»
Сегодня (16 октября) вечером на новой сцене Мариинского театра была дана опера Чайковского «Иоланта». Я хотела услышать ее в театре, поскольку раньше знала только по аудиозаписям, телетрансляциям и советскому фильму Рижской киностудии (1963 г.), где пели Иван Петров, Галина Олейниченко, Павел Лисициан, Зураб Анджапаридзе. Тем более, что партию Роберта пел Владислав Сулимский, которого мне всегда нравится слушать. Скажу сразу, вокально и музыкально опера мне понравилась, хороши были исполнители главных партий – Жанна Домбровская (Иоланта) и Сергей Скороходов (граф Водемон). Было жаль, что у Владислава Сулимского (Роберт, герцог Бургундии) сегодня такая небольшая партия – развернуться ему было негде. Эти артисты, а также Михаил Кит и Александр Гергалов рассказали нам трогательную бесхитростную историю молодой слепой дочери неаполитанского короля Рене, от которой из благих побуждений скрывали ее слепоту, а любовь бургундского рыцаря, графа Водемона, раскрывшего ей эту тайну, усилия отца, короля Рене и искусство мавританского лекаря Эбн-Хакии сделали ее зрячей. Все благополучно закончилось обручением и предстоящей свадьбой. Казалось бы, такой удивительный в своей простоте и даже наивности сюжет, что заставит сочувствовать ему любого зрителя. Такая выигрышная фактура – Неаполитанское королевство в эпоху рыцарей, королевский дворец, сад около него, молодые благородные друзья-рыцари, король, принцесса и ее кормилица и подруги. Именно так – исторически правдиво и была в свое время рассказана эта история в красивом фильме-опере. Но сегодня в спектакле режиссура была, говоря языком современной молодежи, – полный аут. Кто-то недавно заметил, что артистам надо сразу звание народного давать за участие в таких «концептуальных» постановках. В программке указано, что сегодняшний спектакль был 64-м со дня первой постановки в Мариинском театре в 1892 году и 40-й – новой постановки 2009 года (польский режиссер Мариуш Трелинский). То есть получается, что более чем за 100 лет опера шла всего 24 раза, то есть заезженной ее не назовешь. Да и с 2009 года она шла всего по 5 раз в год. Тогда зачем переиначивать прежнюю сценографию, которая в новом варианте не только противоречит либретто, но и расходится с тем, что поют певцы ПО-РУССКИ. По визуальному ряду получается, что король Рене, внешне – вылитый Дуче, ходит с охотничьим ружьем, скрывает, что он король и держит в каком-то сомнительном месте, почти в заточении, свою слепую дочь. Место похоже на охотничий домик. Смахивающий на маньяка с топором лохматый привратник дворца-домика ее охраняет, так что она полураздетая вынуждена сидеть в своей комнате, напоминающую палату номер шесть с кроватью без постельного белья (потом оказывается, что оно разбросано по полу). Иоланту все время норовят уложить в кровать, словно она тяжело больна, а не просто слепа, но жизнелюбива. Но она почему-то временами спит под кроватью, в сцене, где ей подруги показывают цветы и поют о них, ей моют ноги и обряжают во что-то, сходное со смирительной рубашкой. Ухаживает за ней кормилица, одетая и ведущая себя как ассистентка доктора Менгеле, с такими же по виду и поведению подругами Иоланты. Вокруг бедного убежища – дремучий лес, вырванный из земли, как гринписовский бред больного воображения, временами носятся похожие на кенгуру олени, которые ни с того ни с сего оказываются в луже крови и в руках несущих их за задние ноги охотников по размеру превращаются в зайцев, с небес, вместо ангелов, почему-то спускается окровавленная оленья туша… Вокруг нет никакого снега, но рыцари герцог Бургундии Роберт и граф Водемон приходят на лыжах в непрезентабельных лыжных костюмах, утверждая, что они знатные люди (и король-Дуче им верит). Мавританский доктор, про которого король Рене поет «мавр» выглядит как индус в чалме ходит с саквояжем. Оруженосец короля-Дуче бегает с портфелем и ведет себя, как карикатурный интеллигент на колхозной ферме, вляпывающийся в коровьи лепешки. Финал вообще озадачивает, потому что изображает прибытие отряда официантов, которые непонятно что собираются делать в похожем на амбар охотничьем домике. Словом, все, что видит зритель невероятно депрессивно, выдержано в черно-белых тонах и наталкивает на мысль, что это может родиться в воображении совершенно обкурившегося человека, как набор бредовых картинок, которые никакого отношения к сюжету и либретто «Иоланты» не имеют.
В публикации Татьяны Яковлевой 2015 года (http://www.belcanto.ru/15030701.html ), где она рассказывает об американском двойнике нашей «Иоланты» в Метрополитен-опера, я прочитала, что оказывается все это – огромное достоинство: «Нет покрытых пылью декораций, нет безвкусных костюмов, наивно воссоздающих кринолинную эпоху, нет громкоголосых и при этом совершенно бессмысленно передвигающихся по сцене певцов — никакой оперной вампуки. Высокий уровень вокалистов и оркестра, продуманно-детализированная актерская игра и стильная сценография с захватывающими видеопроекциями». (Картинка в Метрополитен совпадает с постановкой Мариинки практически один в один. Так и хочется спросит: обкатали здесь, чтобы поставить в США? Или я чего-то не понимаю?).
Вот видите, какие у меня кошмарно устарелые вкусы! Хочу, чтобы Иоланта была одета, как положено приличной дочери короля. Хочу, чтобы, когда поют про музыкантов, которые заставили плакать подруг принцессы, а Иоланту задаться вопросом: «Неужели глаза только для слез?», где-нибудь маячили музыканты. А при разговоре о разных садовых цветах, они тоже были в пределах видимости. А если девушку просят сорвать цветок, чтобы она не вынимала его из вазы, стоящей на столе ее комнаты-тюрьмы-психушки. Мечтаю, чтобы короли не выглядели как лидеры итальянских фашистов, а графы и герцоги не походили на вышедших на лыжную пробежку сотрудников авторемонтной мастерской. Чтобы дворец не напоминал амбар… Да видно, хочу слишком многого… Те, кто за меня уже все решили, считают, что не должна я этого желать. Надо купаться в метафорических смыслах и развенчивать мифы оперы: что видеть хорошо, а не видеть плохо, что король любит дочь, поэтому скрывает от нее факт ее слепоты. Господи, где-то я все это уже слышала! Концептуалисты, постмодернизм, зажаренные Настеньки в день рождения у не к ночи помянутого Владимира Сорокина, гомосексуалист Чайковский, прячущийся  под кроватью от известного журналиста Каткова в пьесе только что вылупившегося из интеллектуальных пеленок автора Свободного театра Беларуси… Это все шаги «расчеловечивания», которое меня очень пугает своей всепроникающей метастазной активностью в современной культуре…
По свидетельству той же Татьяны Яковлевой, все странности режиссуры Мариуша Трелинского связаны с выдуманными им ситуациями: «король Рене — совсем не любящий отец, каковым мы привыкли его видеть. В трактовке Трелинского он, скорее, — безжалостный охотник, о чем красноречиво свидетельствует убийство оленя во время увертюры с последующим «разделыванием» туши (слава богу тушу не разделывали как в датском зоопарке – М.К.), а также единственная стена в комнате Иоланты, увешанная трофейными головами. Само помещение напоминает больничную палату, где «прекрасную» компанию девушке составляют надменно усмехающиеся служанки-надсмотрщицы. Иоланта — словно один из трофеев своего отца — безвольно существует в установленных им границах и не требует выхода за их пределы». Может это вытекает из либретто или из прекрасной нежной музыки Чайковского? Нет! Тогда откуда? Только из воображения режиссера. Вопреки логике, он утверждает, что видеть – плохо. «Режиссер играет в увлекательную игру со светом и тьмой: свет Иоланты — духовный, но она во тьме материального мира, в то время как остальные герои находятся в полярной ситуации. Черно-белые тона постановки — это именно внутренняя суть героев истории, отчего и возникает противоречие скупости цветовой гаммы и живописующих диалогов, описывающих внешние красоты». Я согласна, что все эти дикие задумки режиссера лучше не видеть. И чтобы посмотреть на предлагаемый им мир, Иоланте точно лучше не прозревать. Но мне хотелось предложить режиссеру попробовать самому ослепнуть хотя бы на пару дней, чтобы попусту не лукавить. А то ведь бог услышит и накажет.
В итоге режиссерских усилий трогательная наивная опера «Иоланта» стала каким-то монстром. «Постановка в целом воспроизводит модель современного черно-белого кино, с яркими цветовыми вставками красного и голубого цветов — может, конечно, не «Город грехов», но тоже очень стильно. Личная и проникновенная музыка Чайковского с чувственными ариями … гармонично дополнила эту «безрадужную» сценическую палитру», – подытоживает Татьяна Яковлева. А «Город грехов», если кто не знает, – это книга комиксов, созданных по фильму с дебильным сюжетом, но у нас эти картинки подают как модный графический роман и наши фрондерствующие любители концептуализма закатывают от него глаза от восторга – высокое искусство!
Некуда сегодня податься… нет, не бедному еврею, как говорили раньше, ему, как раз есть куда, а бедному человеку с неизвращенной психикой. В драматический театр идти уже не просто страшно, а невозможно. Жаль будет при таком подходе потерять и оперный. Но все идет к этому.
В последнее время я все чаще вспоминаю сказку, показавшуюся мне в детстве странной, о человеке, которому высшие силы, по его просьбе, даровали бессмертие, но одновременно вручили и белый цветок, понюхав который он снова мог стать смертным. Он удивился, как и я тогда: «Разве кто-нибудь захочет отказаться добровольно от бессмертия?» Но в сказке человек понюхал этот цветок, когда после долгих странствий вернулся домой и не нашел в живых ни друзей, ни родных, все стало чужим и незнакомым. И я сейчас думаю, что он был прав…