Глава 8 Хозяин лилового ковчега

                Глава 8

                Хозяин лилового ковчега

 Оставив недоеденный гамбургер бродячей рыжей собаке с кудлатым хвостом, Масалитинов посмотрел на часы и огляделся по сторонам. Время назначенного свидания почти подошло. Свириденко должен был появиться с минуты на минуту. В пустынном сквере в этот жаркий полуденный час, кроме него, сидела на дальней скамье пара молодых людей и о чем-то оживленно беседовала. Юная особа с копной светлых, слегка растрепанных волос порывалась, видимо, встать, но мужчина удерживал ее одной рукой, сдержанно жестикулируя другой.

 То ли от скуки, то ли от перегрева на южном солнце, только Андрея Михайловича потянуло к этой паре, и он, как бы невзначай, стал приближаться к ним по противоположной стороне неширокой аллеи.

 – Если вы не хотите, чтобы наша дружба расстроилась прямо сейчас, не смейте и думать про это, – неприлично громко говорила девушка.
 – Я буду молчать, – шепотом, напоминающим львиное урчание, обещал собеседник, – но мои чувства останутся прежними. Придет день, когда вы измените свое решение. Непременно измените, я в этом абсолютно уверен.

 Этот рыкающий шепот мог принадлежать только одному человеку. Масалитинов, как только его узнал, остановился в нерешительности. Подойти и поздороваться в такой ситуации было бы неприличным, но и стоять посреди аллеи... он повернул обратно и наткнулся на рыжую собаку, которая плелась следом. Собака, взвизгнув, отскочила, а писатель нелепо взмахнул руками, оступился и чуть не упал.

 – Андрей Михайлович! – послышался оклик Свириденко. – Очень кстати, – он поднялся во весь свой огромный рост и, поддерживая под локоть спутницу, направился навстречу приятелю.

 Девушка была хороша собой, что тут же отметил про себя Масалитинов, стройна и красивого роста, не модного сейчас стандарта «мисс Вселенной» и не с ногами «от ушей», как классифицировали в кулуарах участниц престижных конкурсов красоты, а классических женских пропорций, причем в той поре, когда женщина еще только предощущает свою готовность к расцвету. Ее легкое батистовое платье простого фасона не скрывало точеных форм, рядом со спутником она казалась драгоценной хрупкой игрушкой, которую следовало бы носить в ларце или, по крайней мере, на руках. Но на чистом личике этого субтильного существа удивительно смело сияли и лучились прозрачные серые глаза, и сияние это было таким притягательным, что Масалитинов шагнул вперед почти бессознательно, словно втянутый в этот сияющий поток.

 – Ирина Александровна, – гремел где-то в стороне голос Свириденко, – с большим удовольствием и даже с радостью хочу представить вам моего друга, Андрея Михайловича. Он из Москвы. Я намеренно не скажу вам про его занятия, пусть это будет сюрпризом и любопытство мучит вас. А вы ни за что не признавайтесь, – шутливо погрозил он пальцем.

 – Называйте меня просто Ирина, – девушка протянула Масалитинову прохладную ладонь.
 Он осторожно пожал ее руку, отступил и, отведя взгляд, вымолвил как-то в сторону:
 – Тогда для вас и я – просто Андрей. Пожалуйста, без церемоний, мне будет очень приятно.
 – Ба! И даже не выпить на брудершафт? А как же профессорский этикет? – съязвил явно задетый Свириденко.

 – Оставьте этикеты и ваши намеки, Сергей Юрьевич. Мне очень жаль, что мы не сможем как следует познакомиться, – обратилась она к Масалитинову, – я буквально через несколько минут уезжаю в деревню. У моего дяди там дача. Приезжайте к нам вместе с Сергеем Юрьевичем, вам у нас непременно понравится. Вы, должно быть, пишете? – и она указала на серую папку. – Не так уж сложно догадаться об этом. Пойдемте, у нас совсем не осталось времени.

 Все вместе торопливо зашагали к автобусной станции, расположенной за сквером метрах в пятидесяти.
 – Ирина, прошу вас проработать мой сценарий с большой серьезностью. Помните, что от этого зависит успех всего предприятия, – говорил Свириденко по пути к автобусу, – афиши уже расклеены, престижные билеты развозит по заказам курьер. И главное – ни слова Аркадию Львовичу.

 – На этот счет вы можете быть совершенно спокойны, – отвечала девушка, – я не хочу причинять дяде ненужных волнений.
 Ирина еще раз прямо взглянула в глаза Андрею, приветливо улыбнулась, махнула рукой и скрылась за дверями автобуса.

 – Подумать только, – в сердцах воскликнул Сергей Юрьевич, беря под руку Масалитинова и увлекая в тенистую улочку, – что делает со мной эта девчонка! Я готовлю грандиозное шоу, она мой талисман, моя надежда, алмаз, прекрасный и чистый... Я мечтал ее отыскать целую вечность. И бредил мгновением, которое нас, наконец, соединит... Мучительные, сладостные иллюзии преследовали меня.
 И провидение сжалилось: мы встретились случайно, я успел лишь взглянуть на девушку. Да, это была она, Ирина, моя любовь, и я сразу узнал ее. Хотя, впрочем, все не так просто, не так просто... Человечеством движут инстинкты, а любовь – это высшее, непостижимое... Глупые люди, в том числе и сочинители из вашего пишущего братства, ничего не смыслят в любви. Любовь – это гармония, родство биологических энергоргоструктур, сращивание биополей... Впрочем, простите, я, кажется, вас утомил.

 – Продолжайте, если хотите, я слушаю вас очень внимательно, – сказал Масалитинов,
 нисколько не покривив душой.

 Своеобразный ход мыслей Свириденко и их изложение действительно занимали слушателя настолько, что все другое отходило как бы на второй план. Он говорил горячо, размахивая своим саквояжем, играя голосовыми связками в такой обширной органной гамме, что само слушание этого человека превращалось в импровизированное представление.

 – Ах, как объяснить вам то, что я испытываю к Ирине! Среда обитания, кислород, воздух – вот, что значит для меня ее близость. Это девственное существо, притом темпераментное и страстное, доводит меня до исступления. В ее присутствии возможности мои становятся просто неисчерпаемыми, вы сами скоро убедитесь в этом, – уверял ученый муж своего спутника. – Только не думайте, что Ирине я безразличен. Девушка, безусловно, принадлежит мне всем сердцем, но природная скромность и чрезмерная гордость не позволяют ей открыться в своих чувствах. Ох уж эта фамильная гордость! Кстати, вы слышали о профессоре Грязнове? Ирина приходится ему племянницей и даже ближе, почти как дочь, потому что выросла в его семье.

 – Нет, не припомню такой фамилии, – признался Масалитинов.
 – Ну как же?! В Москве был большой скандал из-за работы его ученика Славика Лагунова. Все блюстители нашей ханжеской морали взялись за мальчишку. Разве тантрическую йогу быдло может отличить от примитивной гадкой порнухи?
 Такая внезапная перемена темы разговора заставила Масалитинова встрепенуться и живо пораскинуть мозгами. К чему клонит Свириденко, загадки не составляло; в свое время буддистские секты, исповедовавшие тантра-йогу, преследовались особенно строго. Но сейчас? В пору вакханалии всяческих свобод, в том числе и вероисповедания...

 – Полно-те, в Москве столько всяких скандалов, – остановил он Свириденко, – кого ими удивишь? Это дело вчерашнего дня, как я понимаю. Или ваш коллега подстрекал московских студентов на строительство храма Богини Матери на Красной площади?

 – Разумеется, нет. Он всего лишь прочел несколько лекций, имевших шумный успех. Этот успех его и погубил. Кто-то сумел записать его лекции, распечатать и сброшюровать. Москвичи первыми клюнули на эзотерическую крамолу, многим она пришлась по душе. Добавка из достаточно фривольных политических умозаключений и примитивная эротика подняли сомнительную популярность чтений на вовсе уж неожиданную высоту. Славика Лагунова арестовали, обвинили чуть ли не в пропаганде безудержного группового секса и собирались посадить, однако не посмели и заперли в психушку, только потому, очевидно, что его соавторство с Грязновым, до которого Москва просто не успела дотянуться, обещало судебному процессу международную огласку. Мы ведь теперь в другом царстве-государстве.

 – Как видно, ваш Грязнов и этот Лагунов выступали в роли пророков Новой веры.
 Что ж, оригиналами их не назовешь.

 – И опять вы ошиблись, мой дорогой. Профессор Грязнов – достаточно крупный и уважаемый ученый. Он ни слухом, ни духом не ведал о намерениях Лагунова. Славик же, по гениальной своей простоте, решил открыть секреты тантры и санс-йоги для нашей зачумленной молодежи, используя популярно изложенные идеи Грязнова в области биоэнергетики. Вот только момент он выбрал не совсем удачный и загремел к Шмейссеру.

 Грязнов был страшно рассержен, когда узнал, что наделал этот безумец, но потом остыл и попытался вытащить его из психушки. Естественно безрезультатно. Сейчас, после интенсивного курса медикаментозной терапии, этот абсолютно безвредный и полностью деградированный как личность человек выпущен из стен психиатрической лечебницы и находится у своей родственницы в Подмосковье. Я видел его месяц назад, когда навещал вас, но пользы от нашего общения не было никакой. Он даже не узнал меня. Однако же, вот мы и пришли, – Свириденко остановился у трехэтажного особняка в одном из тихих переулков старого центра, – прошу в мои, так сказать, пенаты.

 Он набрал код, и бронированная дверь с отделкой под старинную инкрустацию бесшумно распахнулась. Парадный вход был хорошо освещен узким высоченным окном с цветными витражами. Лестница из муарового каррарского мрамора, сохранившегося почти в идеальном состоянии, уже сама по себе говорила об элитарности здешних жильцов. Приятели поднялись на верхний этаж, и Свириденко, щелкнув замком, гостеприимным жестом пригласил спутника войти.
 Масалитинов бывал в разных домах и кое-что повидал; его не удивляли ни подвалы хиппи, ни правительственные дачи, ни виллы «новых». Здесь же поражала не обстановка, не убранство или отдельные предметы, а скорее атмосфера старомодного комфорта и еще что-то особенное, не имеющее словесного определения.

 – Располагайтесь, мой дорогой, – приглушенно рокотал Свириденко, и даже голос его здесь казался Масалитинову домашним и приятным, – сейчас приготовлю для вас ванну, потом перекусим и отдохнем. Афанасий явится только к вечеру, я отпустил его, это мой дальний родственник, живет при мне в качестве домового, ха-ха-ха, хозяина, – пояснял он, двигаясь по квартире с легкостью, которую невозможно было предположить в таком грузном теле, – вот ваша комната, пойдемте, вы можете жить здесь сколь угодно долго, хоть все лето. Берите халат, пижаму, что больше нравится, ванна почти готова...

 Андрей сделал несколько шагов и остановился посреди комнаты не то чтобы в растерянности, а скорее в каком-то полусонном состоянии. После утомительной езды в грязной электричке и пыльных, разогретых солнцем улиц, этот прохладный рай в мягких бархатных портьерах лилового цвета казался наваждением. Из большого окна с полукруглым арочным верхом открывался завораживающий вид на старую часть города.

 Дом, очевидно, стоял на возвышенном месте, хотя с улицы, впрочем, этого заметно не было, но только с высоты третьего этажа теперь ничто не заслоняло великолепную панораму разноцветных крыш, утонувших в буйных кронах махровых каштанов, серебристых лип и кружевных акаций. Аквамариновой каймой сверкало недалекое море, а над ним легкая вязь перистых облаков выводила свои таинственные письмена...

 Вдоволь насладившись роскошной ванной и ароматами заграничных гелей самого высшего качества, гладко выбритый, бодрый и в хорошем настроении, Масалитинов сидел с приятелем в гостиной и неторопливо беседовал, потягивая из тонкого запотевшего стакана охлажденный апельсиновый сок.

 – Так вы удручены тем, что работа над рукописью несколько затянулась. Естественно, я предполагал осложнения, – говорил Свириденко, – если помните, даже предупреждал вас об особенностях и совершенной оригинальности дневника.

 – Дело не в особенностях, – возражал Масалитинов, – а в том, что текст, признаюсь, странно действует на меня. Бывают моменты, когда мне кажется, что я чуть ли ни сам присутствовал в Горках и пережил все неприятности. И потом, Машенька Тураева упоминает какого-то Красинского, наделяя его дьявольскими чертами. Здесь особенно трудно вычитывать рукопись, потому что здравый смысл явно уступает болезненным галлюцинациям.

 – Не торопитесь с выводами, откуда вам знать, что есть галлюцинации, а что нет? Я просил вас, и вы обещали восстановить текст, испорченный временем, – сухо заметил Свириденко, – вы сами осложняете свою работу лишними комментариями и собственными эмоциями.

 – Но я же не компьютер, а мыслящий человек и не могу работать, как автомат.
 – Никто от вас не требует этого, – примирительно сказал Сергей Юрьевич, – просто старайтесь не принимать записи близко к сердцу и не анализировать болезненный бред, это занятие вредное и опасное. Вот небольшая компенсация за ваш риск.

 Он вынул, очевидно, заранее приготовленный конверт и протянул его растерявшемуся реставратору записок. Тот замахал руками, окончательно смутившись и расплескав при этом апельсиновый сок на скатерть.

 – Бросьте, – остановил его Свириденко, – не стройте из себя альтруиста. Никто задаром не стал бы делать эту каторжную работу. К тому же я располагаю достаточными средствами, чтобы достойно отблагодарить вас за утомительный труд и вашу исключительную добросовестность. У вас, кажется, был конкретный вопрос по тексту рукописи? Что же именно? Говорите, не стесняйтесь, я постараюсь быть вам полезным в меру сил.

 Но Масалитинов разволновался настолько, что ничего вспомнить не мог. Внутри него словно всколыхнулась вся осевшая куда-то на дно глухая неприязнь к этому вальяжному человеку. Его роскошная квартира вмиг превратилась в душную плюшевую коробку, из которой ему захотелось немедленно вырваться. Но как можно было сделать это сейчас?

 – Вы очень красивы, – вдруг сказал Свириденко, в упор глядя на своего гостя, – пойдемте, я вовсе не шучу.

 Он поднялся с места и буквально за руку подвел Андрея к овальному зеркалу. Из глубины старинного глянца, обрамленного рамой красного дерева в виде виноградной лозы, явился молодой мужчина атлетического сложения в тонком шелковом халате, стянутом на бедрах мягким поясом. Грубый южный загар почти совсем исчез с бледного лица правильной формы, темные волосы, зачесанные назад, вились мягкими кольцами, а печальные глаза смотрели в пространство с такой грустью, что Масалитинов невольно отшатнулся, страшась собственного отражения.

 – Что вы сделали со мной, черт подери! – воскликнул он. – Кого вы мне показали в этом зеркале? Это какой-то наследный принц голубых кровей, а не русский мужик, пусть даже такой занудной профессии, как моя. Вы и впрямь потомок Красинского, ставлю весь ваш конверт против ста тысяч паршивых местных купонов, если это не так. Ну? Попробуйте-ка отпереться! – теперь это был прежний Масалитинов, гордый нищий «непечатный» писатель с острым умом и язвительным языком. –

 Пора нам выпить по-мужски за наше потрясающее знакомство, – продолжал он, – вы, конечно, не дон Хуан, а я, тем более, не Карлос Кастанеда, но что-то в нашей встрече есть общее с той прославленной парой, и я, кажется, угадал: предопределенность! Вот что. Решено! Я поступаю к вам на службу: буду переписывать дневник, заниматься мантрами, тантрой, можете вообще мной располагать, даже превратить в черную кошку, если угодно.

 В этот момент в комнате раздалось глухое шипение и на грудь Масалитинову одним прыжком вскочил огромный черный кот. Можно ли описать, что сделалось с нашим героем? Он едва не задушил бедное животное, вцепившись в него обеими руками, и, отодрав от себя, с силой швырнул на ковер. Кот с визгом перевернулся в воздухе, приземлился на все лапы, бросился к хозяину, изогнул спину дугой и прижался к его ногам.

 – Рики, дурак, взбесился ты, что ли? Что за игры такие? – погладил тот животное по вздыбленной шерсти. – Извините великодушно, надеюсь, он не поцарапал вас?
 – Да нет, нисколько, – отряхивался взбудораженный гость, – просто не ожидал. Он что, на всех так кидается? Ничего себе котик, пантера африканская.

 – Не любите животных, – укоризненно покачал головой Свириденко. – Эта киска у нас с незапамятных пор, и потом, какой колдун без черного кота! Ха-ха-ха! Пойдемте, я покажу вам библиотеку, там и пишущую машинку найдете. Вот компьютера нет, уж не взыщите. Убирайся, Рики, и не смей пугать нашего гостя, – приказал он коту, слегка пнув его в бок носком замшевой домашней туфли.
 Потомок саблезубых хищников исчез, как призрак.

************************
Продолжение следует