Реверсия

               
Этот рассказ развивался в моей   обычной  манере
онлайнового исполнения, которую  теперь, видимо, стоит изменить.
Хотя, именно такой подход, с прочтениями выставляемых последовательно глав,
помогал  развить тему и, в итоге, исполнить задуманное.
Нынче, пришлось последовать рекомендациям уважаемых мною читателей
И сварганить сей рассказец наполовину без помощи приятных мне посетителей странички.
Что и позволило обозвать его иначе.
И вот, что вышло.
С уважением и признательностью  ко всем…



Вадик  полировал  блестящий самовар старым валенком  и  пытался разглядеть своё отражение. Яркие блики  слепили до слез и, лишь  осеннее солнце заволоклось сизой хмарой, отражение  морды с громадными ушами и носом-пятаком уставилось поросячьими глазками и громко хрюкнуло. Самовар выпал из рук, латунная крышка громко шлепнулась  и покатилась монотонно побрякивая.

- Звонят, - жена сунула  в руку  сонного Вадима  телефон.

- Вадим Иванович, Святова убили, - тараторил голос дежурной медсестры, - в палате, час назад, застрелили. Здесь полиция, главный. Вас требуют.

Оглушенный   сновидением, Вадим не соображал, что явью принимать; свинорылое отражение, иль   странный  телефонный  звонок, и настойчиво  искал  галстук. Наконец,   облачившись  в рабочий костюм,  вышел в туманную заполночь.

Ночной  город  принял в сырое объятие белый «Лексус» доктора  и, прошелестев мокрым  асфальтом, открылся  ярким светом приемного покоя.
По коридору санитарки  катили   каталку с телом под простыней, пропитанной кровью в изголовье.
В отделении Вадима встретил молоденький капитан,  услужливо открыл дверь кабинета и присел на край стула.

- Вы, были знакомы с погибшем до его госпитализации? – заглядывая в глаза  доктору, поинтересовался следователь.

- Да, мы познакомились при его первом обращении, два года назад.

- Известен ли вам статус пациента в криминальном мире?

- Известен, - безучастно вымолвил Вадим, не понимая  жестокого убийства, и  без того обреченного человека.

К рассвету опергруппа покинула отделение.  Доктор стоял  в палате, у кровати с двумя пулевыми отверстиями, и ощущал запах мертвой крови. Едкий ультрафиолетовой свет кварцевой лампы неприятно мерцал и, казалось, над  последнем ложем убиенного зыбилась  живая тень.

 "Они ко мне приходят сразу после смерти - вспомнился рассказ  старого  учителя, - стоят молча, глядят в глаза своими,  живыми,   печально и от того тоскою  жуткой полнишься. Понимаешь – не виноват в их смерти, а переживаешь, будто ты и есть причина гибели. И почему-то оправдываешься, оправдываешься,- старик дрожащими пальцами брал папиросу, чиркал  спичкой часто, ломал её, а папироса вздрагивала  в его губах, и глаза полнились влагой, - я, тогда, в церковь иду"-  улыбался он смущенно.

Назавтра вновь явился следователь.

  - Как давно вы знали своего пациента? - он  внимательно смотрел на Вадима  и   подобно детектору лжи, пытался  разглядеть «вдруг какую неправду». Ответ доктора, видимо, не удовлетворил служителя Фемиды.

К полудню следующего дня  из  громадного кабинета профессора виделась   траурная процессия у больничного морга.
"Я, тогда, в церковь иду" -  вспомнились  слова пожилого профессора. Вадим  спустился  во двор и вошел   в часовню.


- Помо-о-олимся о упокоении души усопшего раба Божия и о прощении ему всякого согрешения, как вольного, так и нево-о-ольного, - распевно,  дискантил толстый  поп, то и дело прикрывая глаза.
 Золоченое кадило раскачивалось в  крупной холёной  руке и переливчато звякало  при потрясении.

  Вадим впервые  пребывал на отпевании и чувствовал себя в ладанном благовонии  неуютно. Казалось, пришедшие наблюдали за ним, не возносящим перста ко лбу, не шептавшим «Господи помилуй» и осуждали. Он неприятно осязал место, а ладанный дух казался  запахом смерти.

- Го-осподу-у помо-о-лимся,- служитель  тряхнул кадилом.

"Прощай дружище" -  Вадим  глянул на восковое лицо покойного  и  поспешил к выходу, загодя представив  суетную толпу у двери.
 Закурил и направился к приемному покою.

Не разумел он, здесь,  траурных процессий и осуждал подобное напоказ, перед многочисленными окнами больничного комплекса.
 Зайти в храм, остаться наедине, прошептать молитву, но не отпевать же покойников. Что ощущают  пациенты, разглядывая через окно скорбящих родственников у открытого гроба? Хотя, быть может  его рассуждения  по глупости, или недоумению?

 Теперь, он  смотрел  на церквушку из окна своего кабинета и к удивлению отметил  печально  исходящих из часовни  скорбящих.
- Поторопился, значит,  с окончанием, - подумалось, - мда- а, не театр…

Золотая маковка  блестала в лучах полуденного солнца  и напоминала начищенный самовар, от чего печальные мысли обратились детскими  воспоминаниями.

- Деда, а чего ты его   трешь? – Вадик щурился от ярких латунных зайчиков.

- А как же, иначе, сынок, - дед смешно шевелил губами, круглоглазо взирая на самовар, и полировал его  войлоком, - любит пузатый это дело и радуется,  когда человек в него глядится.

- Зачем в самовар глядеться? - удивился внук.

- Как же, - хмыкнул дед, - когда  в нем себя увидишь без мутности,  замыслишь чего, и обязательно сбудется, коли доброе желание.
 
- А  всё, всё загадать можно? – Вадик прищурился, обнажив в улыбке щербатый рот.

- Конечно, - улыбнулся дед и распахнул дверь в сенцы.


- Вадим Иванович? - в кабинете стоял высокий брюнет лет сорока пяти, - я следователь областной прокуратуры, - представился посетитель и предъявил удостоверение.
- Мне довелось уже беседовать с вашими  коллегами и более нечего добавить, - недовольно ответил Вадим.
- А я по другому поводу, профессор. Нынешнее убийство меня не интересует, хотя... -  брюнет вальяжно уселся в кресло, расстегнул пиджак, - Вы присаживайтесь, разговор не сиюминутный.

Поведение прокурорского чина возмутило доктора: «Что этот тип  себе позволяет? Подобную авантажность, здесь,  и главный врач  не допускает. Высокопоставленные посетители, пациенты, коим в подметки не годится этот полковник, не плюхались в его кресло и не предлагали присесть в собственном кабинете!»

- Вы, уважаемый, не соизволив поинтересоваться о моем свободном времени, возомнили о какой-то не сиюминутной беседе. Моё время дорого стоит. А краснокорая ксива, вовсе не повод обязывать меня общаться с вами. Эдак, каждый обладатель подобного документа возьмется врываться ко мне без стука и разрешения, в желании пообщаться. Прежде запишитесь на прием!  И соизвольте покинуть кабинет.

- А вы, доктор, неверно поняли моё присутствие,- обладатель краснокожего документа поправил черную штанину, стряхнув невидимую пылинку.
-Чины, подобные моему, не посещают лечебных учреждений  поболтать о нездоровье, я здесь по делу, заметьте, уголовному делу,  фигурантом которого являетесь вы.  Сегодня не ваших интересах указывать мне на дверь, которая может оказаться для вас последней на воле.
Полковник вещал не меняя позы, размеренно постукивал пальцами о подлокотник и улыбался.
 - Я не обиделся на вашу нервическую тираду. И даже не расслышал предложения   мне  выйти  вон. Я осведомлен  о вашем положение в медицинском мире, знаю о высокопоставленных пациентах, излеченных вами. Но, поверьте, Вадим Иванович, лишь им откроются обстоятельства  и  ни один из них  слова не вымолвит в вашу защиту, - черное, кожаное кресло хрустнуло под крепким телом следователя.

Редко,  редко в подобных случаях, далекий от следственных заморочек субъект, противопоставит что-либо. Завуалированный намек следователя, умело сказанная фраза, обезоруживает, приводит в смятение разум и плавит серым воском стоическую душу подозреваемого.
  Вадим же, не представлял о каких обстоятельствах идёт речь, от чего и обидно услышать о последней вольной двери и уважаемых людях, по гроб жизни ему обязанных. Хотелось наговорить гадостей  зарвавшемуся представителю закона, выдумать страшный диагноз и объявить полковнику, что дни его сочтены.

За окном, сварливые воробьи теребили хлебную корку, суетно стучали коготками о железный отлив, и  ругались на птичьем языке.

- Господин полковник, я совершенно не представляю о чем вы, говорите. И если ваш визит, есть предупреждение об открывшемся в отношении меня уголовном деле, соизвольте  официально предъявить обвинение  а, не раскинув ноги, вальяжно восседать в моем кресле,  впустую намекая на последнюю дверь.
О вашем поведении будет сообщено прокурору области.  Думаю, эдакие  экзерсисы  достойно оценит  руководство  ведомства, которое вы так безобразно  представляете.

Со двора послышались печальный колокольный перебор*, тяжелая оконная штора шевельнулась легким сквозняком, скрипнула форточка, входная дверь раскрылась шумно, приглашая  посетителя к выходу.

Победитель-воробей сидел в форточном проеме с коркой в клюве, рассматривал кабинет Вадима, и, видимо  выискивал место, где  поудобнее спрятать отвоёванный трофей. Дверь кабинета хлопнула громко, и свалился незадачливый добытчик между рам; застучал крыльями о стекло, цепляясь коготками за оконные перекрестья, заверещал истерично, забыв и о корке, и  о победе, одержанной только что.


Неприятый  разговор   болезненно скрёб  сознание. Победа в словесной перебранке над зарвавшимся следователем не принесла облегчения.
-  «Добить» полковника, - звякнуло где-то в подкорке.

- Соедините с Геннадием Петровичем, - голосом министра юстиции проговорил Вадим в трубку.

- Как вас представить? – щебетнула секретарша.

В мобильнике  загробно разлилась мелодия полонеза Огинского. Её электронный звук неприятно проникал  в сущность и странно теребил нервы.

- Я слушаю вас, Вадим Иванович, - раздался голос прокурора.

Вадим растерялся. Это чувство он давно не ощущал и теперь, неожиданно вернувшись, оно ввергло его в ступор.
- Слушаю вас,-  раздраженно повторил прокурор.
- Я только что имел разговор с вашим сотрудником, - начал было доктор…

- И очень неверно его завершили, - возмущенно процедил страж закона, - ждите повестку господин доктор,  и рекомендую вам, хорошенько вспомнить своё прошлое, -  частые гудки тонкими иглами больно прошлись по сознанию.
Такое  предупреждение  не из приятных,  хотя, что хорошего  можно услышать от прокурора…               

                -2-

Два года назад, из июльского солнцепёка, в его кабинет вошел молодой человек в черной рубашке.

- Здравствуйте Вадим Иванович, - коротко стриженный, чернявый молодец, блеснул золотой фиксой, - разрешите присесть, а то в ногах правды нет, - и аккуратно умостившись на стуле продолжил.
- Я с деликатной просьбой, в надежде получить ваше согласие и щедро оплатить предстоящее лечение уважаемого человека.

- Значит вы, не Святов,  – Вадим смотрел в журнал посещений. Предполагаемый диагноз никак не «вязался» с залихватским видом чернявого.

- Нет, нет  я его поверенный, улыбнулся юноша, - в этом и есть деликатность нашей  просьбы, доктор.  Игорь Сергеевич нынче закрыт, - скрестил пальцы визитёр, -  извиняюсь, отбывает срок  в… местах лишения свободы.

- Помилуйте, юноша, чем же я смогу помочь  уважаемому Игорю Сергеевичу при таких обстоятельствах?

- Все просто, доктор. Приготовьте отдельную палату, к указанному нами сроку и ваш несгораемый сейф, - чернявый окинул взглядом просторный кабинет, - ощутит весомый вклад. Мы даже не будем торговаться, сумма несказанно удовлетворит  вас обоих. Хотя, вы вправе назвать свою цену, - чернорубашечник постукивал пальцами по полированной  столешнице, кивал головой, и Вадиму показалась, вот-вот начнет выбивать чечетку  ногтями на зубах.

Обещание «приблатненого»  щедро финансировать лечение «уважаемого человека», обескуражило доктора медицинских наук. Такое с ним не оговаривался никогда. Обычно пациентами перечислялась сумма  не позволявшая обидеть эскулапа, а с тем и  больному не потерять достоинства.
И если бы не диагноз, указанный в его «талмуде», Вадим и слушать не стал этого уркагана.

- Кем и где поставлен диагноз вашему  визави?

- Визави? – удивился посыльный, - вы не ошиблись доктор? Я погонялова такого не знаю. Ох, извините,- парнишка прикрыл кулаком губы, -  кого вы имели в виду?- и нагло улыбнулся.

- Ясно, - вздохнул Вадим, - представьте мне медицинские документы подтверждающие заболевание  Серге-е-ея…
 
- Игоря Сергеевича, - поторопился поправить доктора  посланец и, видимо, растерялся, ожидая совершенно другой  реакции хозяина кабинета.

- Ну, что  вы ждете, молодой человек?  Несите документы. Время деньги, так у вас вроде говорят.

Неведомо,  кто из двух сторон, теперь, более прибывал в нетерпеливом ожидании.
Больной с подобным  заболеванием, давно не встречался доктору наук, и он был несказанно обрадован   случаю, которого  не хватало в развитии его научной темы.
 К тому же аппаратура  и  препараты ждали именно такого экземпляра. Вадима  не интересовало вознаграждение  и  теперь, совершенно не обеспокоил статус будущего пациента, будь он из самой преисподни.

Документы, следующим днем, доставил крепкий капитан со змеями в петлицах.

- А где наш пациент? - деловито поинтересовался доктор наук.

- В зоне, - смущенно ответил офицер.

- Поторопитесь коллега с доставкой, время не ждет, -  Вадим обратился в старичка-профессора  в пенсне, с блестящими  глазами,  готового,  подобно доктору Дымову, извлекать собственным дыханием  дифтеритные пленки  у погибающего больного.

Ожидание нервировало профессора.  С заходом солнца  он ощутил щемящее чувство утраты долгожданного пациента, вдруг, разуверившись в возможность заполучить, столь редкий экземпляр.
Вадим смотрел в окно на затухающие  отблески  церковного купола и  захотелось отыскать дедов самовар, и тереть его до блеска.   

- Привезли, - произнесла миловидная медсестричка почти шепотом , показавшимся Вадиму  криком.
- Сработал, значит, самовар...

По коридору катилась кресло-каталка в сопровождение двух камуфляжей и утрешнего доктора. На фоне белой простыни, покрывающей кресло, различался зыбкий силуэт и громадные,  печальные глаза обреченного человека.

Здесь же, в кресле, Вадим коснулся холодной руки пациента, бережно, как ребенок,  ожидавший долгожданного подарка.
Пульс, зрачки…

- Давление не определяется, - спокойный голос медсестры.
- В реанимацию.
Мелькание ярких ламп, бесшумный лифт и теплый свет в аромате озона.

- Как всегда? –  реаниматолог  ввел подключичный катетер.
- Да, до утра. С положительной динамикой  изменим прежнюю  схему лечения.

И тут же вздохнул ИВЛ, зелёный луч монитора, обратился кривой кардиограммы и, устремившись в бесконечность, озвучил аритмичный трепет уставшего  сердца.
Вадим не сомневался в результате.  Нынче, будет продолжительная ремиссия, а с ней, возможно, излечение.

Утром следующего  дня, он  осмотрел своего пациента и довольный спешил к своему кабинету.

- Профессор, я по поводу Святова, - обратился ничем не примечательный человек с желтыми глазами  вальяжного кота. Они смотрели не мигая и, казалось полосками зрачков, заглядывали в душу.

 - Я, не лечащий врач, обращайтесь к нему,  - холодно произнес Вадим и, лишь взялся за дверную ручку,  ощутил крепкую руку на своем плече.

- Разговор важный, доктор и от него зависит судьба нашего пациента. Вы  обязаны …

Я, обязан? - воскликнул Вадим, - вы в своем уме, как вас…

- Степан, - представился желтоглазый и ловким движением обременил карман халата ощутимой мягкой тяжестью.

Всякое бывало во врачебной жизни доктора наук…  Он никогда не брал живых денег от  пациентов, и теперь, неприятная кладь  возмутила более  чем бесцеремонное обращение какого-то Степана.

- Я знаю, вы не берете денег.  Пусть это выглядит провокацией, не делайте глупостей, пройдемте, нам есть о чем поговорить,- и посетитель  отворил дверь  кабинета.

 И лишь она прикрылась, лощеные  профессорские пальцы обхватили кадык визитёра. Желтые Степановы  глаза   налились кровью, щели зрачков обратились в черные блюда,  заполнив глазницы обильной влагой. Слезы заструились по щекам, достигли уголков болезненно открытого рта. Навеститель захрипел, оседая на пол,   упал к ногам Вадима.
 И тут же, дорогой профессорский ботинок прижал его лысую голову  к полу.

- Ты чё, урка дешевая, панты колотишь, по беспределу алтушки по верхам суёшь, как в ванёк  вонючий. Растопчу, гумза-а-а…

Край каблука прошелся по зубам, блямкнули  слюнно  губы лежащего, на деснах кровь обозначилась…
Вот, так и вернулось прошлое.  Неожиданно  слетела  ладно скроенная маска с  блатным  «базаром»  доктора наук…

- Забери деньги и без обид, - процедил Вадим, - не чуешь человека, не навязывай своего. Тебе ли этого не знать, - Вадим швырнул пакет к ногам желтоглазого.

- Ты, чё профессор, рамсы попутал, - просипел блатной, поднимаясь.

- Всё, забыли, - будто гвоздь  доктор  вбил, - завтра  нарисуется медицинское заключение. Освободят вашего Святого, с таким диагнозом только на кладбище. Ты об этом желал пе-ре-те-реть? – нарочито выговорил Вадим, - и убери кодлу с фасада, весь двор заплевали.

Опухший, теперь красноглазый, Степан зло глянул на профессора и ощутил воровской душой его мощь.  Вечный шнырь «уважаемого человека» обязан это чувствовать, но, вид белого халата, лекарственный больничный дух и бестолковое ощущение своей значимости перемешались в сознании не глупого уркагана и затмили разум.
 Мгновенно «разложив» ситуацию он покинул кабинет, воочию представляя свое тело, будь  доктор этот правильным Вором.


Дни  перелистывались страницами   с отметками о состоянии больного.
Вадим не торопил события, поддерживал  искусственную кому и, лишь на короткое время прерывал её, отмечая положительную динамику.  К концу месяца  кризис миновал, а с ним раздался телефонный звонок из прокуратуры.

- Привет богу, - проворковал голос Геннадия Петровича, - не за падло блатняк лечить? – рассмеялся  прокурор, - алё, чего молчим, Вадим Иванович?

- А мне без разницы, гражданин прокурор.

- Не заводись, - по-дружески выговорил чин и будто похлопал своей пухлой ручкой по плечу доктора, - завтра к тебе суд прибудет, пациента судить. Он как, когда в преисподню?

Вадиму возжелалось ухватить невидимую прокурорскую руку, вывернуть кисть на излом, до сухожильного скрежета, до дикой боли, до слез  в оловянных глазах великого чина! Этим, озабоченным «состоянием криминальной обстановки», человеческое понятие «сострадание», не ведомо, как  мухе душа.
И работа врача представляется им  взмахами сапожной щетки чистильщика обуви. Раз два, раз два, - подставляй второй ботинок. Вам какой ваксой, глянцевой, или матовой?

- Алё-о, Вадим, - засуетился прокурор.

- Я, вас слушаю .

- Будет прокурор, судья, пара представителей колонии. Обеспечь им рабочее место. Ты, видимо устал, не буду беспокоить, до встречи.


Глава  прибольничной  часовни бликовала солнечными зайчиками, не позволяя разглядеть золотой крест, венчавший маковку. Он растворялся в божественном сиянии, будто  и не было его, от чего в центре  купола рисовался самоварный краник со смешной каплей на носике.
Старики откушав чая, улеглись на своих кроватях. Дедов мощный  храп затмевал тонкое бренчание сонных бабушкиных губ, а иной раз, и она, всхрапнув в унисон с дедом,  вдруг, начинала трельно выводить  смешные рулады. Вадик вглядывался в свое самоварное отражение и твердил заветное желание.
Яркий бок пузатого  покрывался выдыхаемой влагой  и малец   никак не мог разглядеть  чистого образа. Он  коснулся латунного бока полотенцем, растирая влажную дымку и... пятилитровый кипятильник обрушился, плеснув  парящим  кипятком.
Из больницы он вышел с противным рубцом на груди и неприятной кличкой «варёный».


- Вадим Ива-анови-ич, - прозвенел женский голосок. В дверях стояла стройная девица с алыми губами вампирши,  только что испившей человеческой крови, - суд пришёл, - и улыбнулась жеманно.
 В дверь протиснулся спортивного вида молодец, подошел к окну и чиркнул зажигалкой.

- У меня не курят, - негостеприимно прошипел  Вадим.

Девица  фотомодельно приблизилась к креслу, вскинула края юбки, уселась, развалилась вальяжно, рассматривая себя в зеркальном потолке.

- Нам при зеркалах ещё судить не приходилось, - хохотнула, обнажив красивые зубы.

Двое в камуфляже  топтались у  двери, поглядывая друг на друга, и не решались  войти.

- Нам бы  подсудимого, - деловито заявил спортивный.

- А к чему? - застрекотала вампирша, - я трупы не люблю, противно. А вы, Анатолий, сбегайте, гляньте, нам и расскажете, хотя, мне и не нужно,  - девица вытряхнула из сумки  на журнальный столик папку.

- Доктор, проводите прокурора к подсудимому, -  спортсмен сановито обратился к Вадиму.

- Прокурор значит,- усмехнулся Вадим, нажал на кнопку громкой связи.

- Ева, пригласи Адама.

В дверях тут же появился тощий субъект в длинном  халате до пят, с завязками на спине и  белой шапке, смешно сидящей на больших ушах.
 Адам  улыбнулся во весь рот, обнажил нестройный зубы и  прогундел: - в реанимацию?

- Да,  ты знаешь к кому.
Юноша подал  халат  прокурору и указал на выход.

- Эт, что за выкидыш такой, - пугливо  чирикнула судья, лишь дверь притворилась, прижала сумку к груди  и лупоглазо уставилась на доктора.

- Это человек, уважаемая, обычный человек, не похожий на вас.

- Да вижу я, что не похожий, какой-то мерзкий он. Вы его специально держите,  людей пугать? – губы её брезгливо скукожились морщинисто, и походили  на послеоперационные швы. 

- Это мой брат, так устроит? – серьезно произнес Вадим.

- Б-бра-ат? – тонкий наманекюренный судейский пальчик дергался  из стороны в сторону, указывая на дверь, на Вадима, - тогда извините, - и улыбнулась глупо.

 С улицы раздался колокольный перезвон, возвестивший полдень.
Судья,  взглянула на часы.
 
- Пора  к делу, обед на носу. Толику бы не поплохело, он тонкая натура. Представляете, боится трупов. И сейчас пошел из-за меня, думаю,  документы  посмотрит и обратно. Обещал обедом угостить, вот,  теперь не получится.
- Разрешите даме закурить, доктор, - судья жеманно мяла тонкую сигарету длинными пальцами.

Дверь распахнулась, прокурор  влетел в кабинет, недовольно повел  длинным носом, развел руками.

- Труп, натуральный труп. Я не понимаю, к чему все эти реанимации, лекарства? Почему не лечить здоровых больных?  Вон, их,  сколько ходит по этажам, - Толик брезгливо снимал  белый халат.
 -  И мы, превращаем  в фарс судебный процесс!
 Представляешь, Олеся,  нам предстоит судить труп. Ни в какие ворота не лезет!-  прокурор ловким движением вбросил сигарету в рот,  но, тут же, глянув на профессора, уложил её   в пачку.
-  Ну, дождались бы, когда в морг его снесут, справку получили, в спец часть и на волю! Куда как проще.

Толик мерил аршинными шагами кабинет, тряс головенкой с модельной стрижкой, клацал нервно дорогой зажигалкой.
- Вертухаев зови, - прервала прокурора  Олеся, - хватит, процесс окончен.


- Блям, блям, блям, - пробитый старый чугунок, привязанный веревкой на воротах, стучал  о железную трубу. Вадик подталкивал его слегка, прислушивался к металлическому бряцанью, не понимая, от чего  звук однообразен и  совсем не переливчатый, как с церкви, куда  ходил он с бабушкой по воскресеньям. 
Мамка ругала старушку за эти походы, после отцовских внушений, а та и не слушала её. А как-то, возмутилась :  «Чай,  не  к чертям, к Богу вожу.»

 Никакого бога  ни в церкви, ни рядом, Вадик не углядел, лишь толстобрюхий дядька  в черной длинной рубахе с крестом на невидимой шее, бормотал  непонятное, водил рукой, кланялся и заставлял повторять за собой старушек, восклицая: - Помо-о-олимся. И Вадик  решил  перекреститься, но, тощая старуха с длинным,  сорочьим  носом, прошипела по-змеиному, выговаривая бабушке: «Пошто мальчёнку в храм водишь, коли крест перстами сотворять  не научила».
Так и запомнилась ему  карга с мышиными глазенками, запечатлевшись в детской памяти бабой Ягой. С тех пор  и отказался Вадик  от воскресных посещений.

- Прекрати стучать, - раздался голос деда, - беду накличешь.



- Звонят, -  жена в полутьме подала  мобильник. В голове гудело  колокольно и Вадим не сразу разобрал сказанного из трубки.

- Что? – переспросил он сонно, - остановка?! Сейчас буду!

В полутемной  палате,  натружено чавкал ИВЛ, зуммер, сошедший с ума, пищал, подгоняя кривую кардиограммы.

- Как и положено, вывел его из комы. И лишь первый вдох – остановка сердца! – оправдывался реаниматолог.

Забренчал  инструментарий, стеклянно звякнули ёмкости с  «живительной» влагой, переплелись провода с прозрачными трубками и побежали электронные импульсы вперемешку с растворами до пункта назначения, возвращать  сбежавшую в преисподню жизнь.
  К утру состояние пациента стабилизировалось. Вадим разбавлял сигаретным дымом крепкий кофе, не понимая случившегося.

- Что это было? – реаниматолог виновато глянул на  Вадима.
 
- Сглазили, сволочи, - пробормотал доктор.



- Сентябрь опавшею листвой  рассыпал  осень бабьем летом, - хрипло, слабым голосом  декламировал недавний  «труп», прикрыв  прозрачными  веками черные ямы глазниц от ярких солнечных лучей, - представляешь, доктор, я, после «того света», стихами думаю, или вы меня  накачали  чем поэтическим?
Подобие улыбки  отразилось на  бледном лице,  чуть заметный румянец разбавлял уже не смертельную желтизну.

- Напишу книгу в стихах о том, что «там» и нету ничего. Получу гонорар и завалимся с тобой  в кабак,  и закажем  «Камю».  Тебе он нравился  в бутылке, похожей на юбку, с ребрами под горлышком. Верно, Варёный?

Вот, здесь и доктору «тот свет» нарисовался. Полыхнуло далеким в сознании ярко, до боли в мозгу, онемели руки-ноги, вот, вот и кома!
 
- Ты кто-о-о?  - шепотом,   произнес Вадим.

- Я, прошлое твое, мой друг.

Замшелая  дверь тяжело, с надсадным скрипом, отворилась, и обнажила черный проход во время, старательно заваленное настоящим.

                ***

-Говорил я тебе, Мосла послать, нет, я сам, он должен видеть свою смерть. Дурак, послушался тебя! Они с ментами ждали нас. Глупо, глупо вляпались! - Святой хряснул кулачищем по столу.

- Зато, он труп, - Вадим глотком осушил стакан коньяка.

- И ты, с двумя червонцами   у «хозяина» за забором, - Игорь  смахнул  юбкастую бутылку с «Камю», - хватит бухать, тариться нужно. Нарисовались по полной. Мразь, этот Барабан, поделом ему пуля в шарабан.

Через два дня многих из Святовской группировки арестовали.
 Дождливым вечером, в темной подворотне Святой вручил Варёному дипломат.

- Ты одаренный малый, Вадим, я это чувствую душой.  Заканчивай свой мед и непременно в профессорА. Когда меня застрелят, ты лично вытряхнешь из моего тела  пулю и воскресишь. Я, это знаю точно. И срочно на Мальдивы, брат, до осени, а я в мусарню, так надо.

Варёный  не «засветился» в молниеносном следствии и неприметно прошедшем суде, где не был упомянут ни одним  из фигурантов.

                ***

- Я получил весть о твоей смерти двадцать лет назад, - Вадим, вышагивал в палате, осужденным  в тюремной камере, - и все эти годы пытался забыть  кошмар, где  был я  не последней «скрипкой» в банде. Порой желалось вздернуться, вскрыть вены, свалиться с высотки, лишь бы заглушить всполохи памяти и пожизненную  вину пред тобой,  перед...  Я и сейчас не избивался от неё.
Тёплое осеннее солнце спряталось за купол прибольничной церквушки и осторожно, бликуя последними лучами на золотой маковке, опустилось в бездну, окрасив горизонт малиново-красно.


Вскоре, пациент передвигался по палате, с удовольствием  располагал худое тело  в кресле и рассматривал городской пейзаж из открытого окна.

- Давно я не был в нашем городе, - тёмные глазные впадины  Святова блистали желтоватыми белками уставших глаз, - с того дня, как расстался с тобой. 
Я специально добивался  этапа  в зону нашего городишки, в надежде на спасение в твоей клинике. Успел, однако, - Святой вздохнул глубоко, прикрыл глаза пергаментными веками, - закурить бы, - улыбнулся, цианотичными губами, - и коньячку  грамм петьдесят.  Ты как, всё  «Камю»  предпочитаешь?

- Не поверишь, с того самого дня ни капли спиртного.  На дух не выношу, - Вадим присел на подоконник.  Желтый липовый лист медленно опустился на его голый  череп.

- Сколько мне осталось? – спокойно спросил Святов.

- Не знаю, - Вадим покачал головой, - это заболевание никем не лечится. У меня пять наблюдений, все пятеро живы и не получают никаких препаратов, лишь приходят ко мне на прием ежемесячно. Смотрю  им  в глаза, интересуюсь их состоянием и не более.  Я и не публикую эти случаи  –  не поверят.  Хотя, последние двое  обратились после слухов о моих возможностях. Один из них Адам, он последний. Скажу лишь тебе, -  доктор скинул лист с головы, наблюдая его танец в падении.
 
 - Одно мое присутствие, совершенно непонятные для меня ощущения и зрительное осязание пораженных структур. Я, неведомой мне силой, избавляю пораженный участок от скопившейся негативной энергии. Как это происходит не понимаю. Правда за эти годы отработалась  некая последовательность воздействия и не более.

- Верно, я лишь увидел тебя перед собой, тогда в кресле,  ощутил твой взгляд и  понял – буду жить!   Кстати, ты не интересовался  тем, двадцатилетним, нашим   делом?- Святой глянул на Вадима совершенно здоровыми глазами.

- Нет, -   доктор отвернулся, не в силах взглянуть  на друга.

- Та падла сдохла не от твоего выстрела, он просто свернул ласты  от страха, - легкий румянец вспыхнул на щеках Святова, -  ты попал ему в плечо, вскользь,  и пуля повредила лишь мягкие ткани,  он не потерял и стакана крови.
С того, и мне  не «пришили» убийства. Так что, дружище, не вини себя в моём сроке. А ведь я его хорошо знал, как впрочем, и ты; он вовсе не был трусом, - Святой раскачивался в кресле, перекладывая ногу на ногу, - а  как же мне быть?  Теперь, я должен находиться при тебе и получать кусок своего здоровья ежемесячно,  а ваши криминальные авторитеты мне не позволят такой роскоши. Меня здесь пристрелят, лишь я задержусь более  четырёх недель, - на тощей коже его  лба обозначилась крупная складка.

- Будешь приезжать, – Вадим пристально смотрел на друга  и, казалось, пронизывает взглядом, - структура твоего мозга восстановилась полностью, удивительный результат. Видимо, клиническая смерть, так повлияла на  исход.

- Удивительно, удивительно, - шептал доктор, оцепенев;  лишь губы шевелились немо и глаза, широко открытые,  громадными черными  зрачками заполняли глазницы.

Тогда, никто не заподозрил связи профессора с вором в законе. Они общались прилюдно аккуратно, не позволяя  ни словом, ни жестом раскрыть их  тайны.
В октябре, под шум холодного дождя, расстались молча, чтобы встретиться через два года,  и  распрощаться тут же,  навсегда.
               
                -3-

Вадик отчаянно тер пузатый самовар, вглядывался в латунные бока   и никак не мог  разглядеть отражения.  С каждым движение жесткого войлока  толстобрюхий  покрывался крупными каплями. Они собирались в лужицы, стекали к его ногам, и  превращались  в ручейки с бумажными корабликами…

Повестку в кабинет  Вадиму  доставил прокурор Толик.

- Ох,  и уважают вас, доктор, - вымолвил прокурорский чин, - вы не задерживайтесь, явиться велено в указанный час.

В приемной прокуратуры, дежурный,  глянул на повестку, и вежливо указал на стул в коридоре.

- Вас вызовут, - и тут же вытянулся  приветственно.

По мраморной лестнице спускался сам Геннадий Петрович, в расстегнутом синем мундире, распластанным  на величественном животе, студенисто  дрожащем  под форменной рубахой.
Прокурор миновал пустынный коридор и, оставив шлейф дорогого парфюма, громко хлопнул дверью.

- Вам в пятый кабинет, - дружелюбно возвестил дежурный.

У двери с табличкой «Следователь по особо важным делам», Вадим подивился интересу к своей персоне и даже теперь, не мог взять в толк  к чему  понадобился  столь значимому  чину.
Средних лет офицер, привстал приветственно и пригласил присесть к столу, хотя вдоль кабинета в ряд выстроился взвод стульев.

- Уважаемый Вадим Иванович, - следователь поправил галстук, -  я, от лица областной прокуратуры приношу извинения за поведение нашего сотрудника…

- Кино! – подумалось Вадиму, - не дать не взять спектакль. А как же уголовное дело? – поинтересовался доктор.

- Как вам сказать, замешкался прокурорский, - да, была попытка возбудить уголовное дело по факту  введения в заблуждение  следственных органов и суда при представлении заключения о состоянии здоровья осужденного Святова.
Но, во-первых, он теперь  покойник, а во вторых… следствию не удалось доказать вышеозначенного обвинения.
Вадиму показалось – следователь покраснел, хотя, такого не могло случиться никогда. Бедный «важняк», его-то за что извиняться заставили? Хотя, какая мне разница.

- Вы, свободны, вымолвил следователь, - Да… вас Геннадий Петрович просил его посетить. Это второй этаж,  вас проводят.

- Я вправе этого не делать, господин следователь?

 То есть? – полковник смущенно улыбнулся.

- Мне некогда, больные ждут, - выговаривая каждый слог,  отчеканил Вадим, - прощайте, добрый полковник.
Дежурный на выходе  принял пропуск из руки Вадима, нажал кнопку, открывая турникет.

Высокая дубовая дверь хлопнула утробно за спиной.  Зеленый глаз светофора мигнул весело, приглашая к переходу в желтую аллею состарившихся  лип.
 Хотелось зимы  с новорожденным  снегом, морозным скрипом, бело-облачным  дыханием прохожих, с румяными лицами и непременно, с непокрытой головой пройтись по аллее, вдоль укутанных  ослепительным  зазимком лип. Нынче же, ясноокий небосвод, вобрав в себя  краски осени,  сиял начищенным самоваром, и будь у него латунные бока, Вадим непременно разглядел  свое отражение.