Письмо немецкого солдата

Здравствуй, моя милая мама. Тебе пишет твой сын, Вальтер.  Я всё бы сейчас отдал за то, чтобы оказаться рядом с тобой. Посмотреть на тебя. Обнять. Поцеловать.
В прошлом письме ты спросила: «Как я здесь? Как я бьюсь за свою Родину, за Великую Германию?».
Я тебе отвечу.
В самом начале, когда мы стояли ещё в Польше. На границах России. Нам твердили: Это будет быстрая война. Вы же взяли Францию за месяц. Польшу за двадцать семь дней. Вы покорили Цивилизованные Европейские страны. Неужели вы не захватите эту дикую, отсталую Россию? Ведь там каждый народ сам за себя. Возьмёте её Во Славу Великой Германии? И, Знаешь, все кричали: Возьмём! И я кричал.
Сейчас я понимаю, что это не так.
Как же глуп я был тогда.
Я с первых дней наступал. Я не был в тылу. В резерве. Я наступал.
Первым на нашем пути была крепость. На берегу Буга. Нам было приказано взять её за полтора часа. Мы проторчали там восемь дней. Восемь дней русские обороняли кусок земли в нашем глубоком тылу. Им никто бы не помог. Они были обречены. Но они сражались.
Когда мы пошли на штурм, по нас, из окна здания, начал бить пулемёт. Огнемётчик дал по нему струю. И сразу же внутри раздался дикий вопль. Мне кажется, я его и сейчас слышу. А ещё через мгновение из окон начали выскакивать горящие люди. Они не стали кататься по земле, чтобы потушить съедавший их огонь. Они бежали на нас. Бежали с саперными лопатками. Стараясь убить нас. Или хотя бы поджечь. Одному русскому удалось свалить меня. Моя гимнастёрка в момент вспыхнула. Его убил мой товарищ, а пламя с трудом удалось потушить.  И я видел глаза этого русского. Боже мой, я никогда их не забуду. В них не было страха. В них была ненависть. Ненависть ко всем нам.
А после был Смоленск. Были и другие города, названия которых я не помню. И даже не старался запоминать.
Но вот мы были у самых стен Русской столицы.
Но уже тогда были морозы. Лютые морозы. Знаешь, единственная правда, которую нам сказали в Германии, это то, что Россия страна снега. И он был повсюду. Противный снег. И жгучий холод. А ты стоишь ночью в карауле. В своей осенней одежде, потому что зимнюю никто не подготовил. Стоишь и стараешься спрятать лицо как можно глубже под гимнастёрку.
Но как бы тяжело нам не было, нас грела мысль, что скоро, мы пройдём парадным шагом по Красной Площади, а русские девушки будут исполнять наши прихоти. Но мы ошибались.
Мы впали в эйфорию. Да и как было не впасть, если ты стоишь в двенадцати километрах от Москвы. В бинокль видишь её Кремль. Мы думали, что война закончена.
И тут ударили русские.
Мы побежали. Мы побежали без оглядки и без остановки.  Потому что русские в бою не щадили ни себя, ни нас.
И вот скоро мы были далеко. Так далеко, что мы кроме снега, и позиций русских ничего не видели больше в бинокль.
А сейчас я в Сталинграде. Такому аду, который творится здесь, кажется, позавидовал бы сам дьявол. Русские почувствовали вкус нашей крови. Они с ещё большим желанием и ненавистью сражаются с нами.
Мы начинаем сдавать позиции. Скоро опять побежим.
Ты знаешь, стоя здесь, по уши в снегу, и до костей продрогший, весь съедаемый вшами, я многое понял.
Я понял, что всё то, что нам твердили в Германии – ложь.
Что русские вовсе не отсталый народ.
И, что нам следовало бы перед тем, как воевать с русскими, посмотреть на то, сколько раз об Россию ломали зубы другие завоеватели. Посмотреть, и оставить Россию в покое. А так, мы разбудили Зверя. И этот Зверь успокоиться только в Берлине.
Но в одном я согласен с Гитлером.
Он обещал всем немецким солдатам землю в России.
Мы её получим.
Только мы будем не жить на ней, а лежать. Лежать засыпанными двумя метрами русской земли.
Я не писал тебе всего этого раньше. А сейчас, мне уже всё равно.
Скорее всего, это моё последнее тебе письмо. И скоро и я получу свою русскую землю.
Я люблю тебя.
Твой сын Вальтер.