Как дед Федот в книгу смерти семью записал

                Воспоминания деда Федота
               (частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)

                (11/21) Как дед Федот в книгу смерти семью записал

     Приезжаем домой с ВЧК, три товарища нас. Сельсовет говорит нам: «Мы вас ждали, чтобы вы нам порядок дали». Но мы тоже столько же знаем: живём своими единоличными хозяйствами, работаем у себя дома, все мы трое.
     Наступил 1923 год. Выбирают нас в сельсовет: Овчаренко - председатель сельсовета, мы, Дубаков и я, - члены сельсовета. Работы у нас иногда - домой ночевать приходилось поздно. Проходит год, все просят: районную надо организовывать ячейку. Овчаренко поднял райком высоко, и ещё сам райком выбрал у нас же на селе ещё двоих человек: почти глухого Часовских и Болгова. Так бы последний ничего, сошёл бы. Но он пьяница ужасный. Ходил собирал самогонные аппараты и в сельсовет привозил. А кто ему даст четверть самогона - он назад аппарат отдаёт. И так без конца.
     Райком часто ездил и говорил, что же вы плохо организуете ячейку, да и в актив плохо вступают. Надо же, чтобы хлеба было. Указывают, у кого есть хлеб: вот такой народ нужен нам. А такой народ, его невозможно на канате утянуть.
Выбирают другой сельсовет, третий и так далее и так далее. Сколько ни выбирали председателей сельсовета, вот хорошие ребята: Щенцев Василий, Васильев И., Мухин Иван, - прослужат свой срок и только делов. К коллективизации народ нейдёт. Что хочешь! Предлагают вступать в партию, а то иначе плохо будет, а особенно вот таким, как мы. И от народа нам тоже угроза стала. Да и семейные не хотят. Вот так и получилось разногласие в семье, и в обществе в целом. Пока не была написана статья И.В.С. «Головокружение от успехов». Вот тут-то всё и закрутилось. Кого куда повезли. Четыре раза приезжал уполномоченный, прямо на квартиру, требовал военный билет, делал повальный обыск - не находил, вернее не брал. Потому что было шесть ребят. Тянулось это до 1931 года. И всё же сумели направить в Томск такую нетрудоспособную семью. Крошек в семье не было, ни одного трудоспособного, кормилица была третьей группы инвалид. А раз такой вредный, послушал людей да и своих братьев, так вот тебе и езжай, где Макар телят не пас.
     Ехали на двух подводах, по паре коней в подводе. Большие брички. На одной - семья восемь человек, а на второй - всё движимое и недвижимое имущество, все шебуры, чашки, ложки, чугуны. В Рубцовск такая жалкая для всего села семья ехала, так что не была даже записана в списке. Наша семья и двадцать одно хозяйство с села.
     Привозят в Рубцовск, высаживают в тупике семьями, все свои - кучками. Стоят эшелоны. Погружают по списку. Четыреста восемьдесят хозяйств с Рубцовского округа. Набрали всех, погрузили в вагоны прямо с вещами вместе: семья и вещи её. Только семья, в которой восемь человек, остаётся одна на всём плацу, где были выгружены все четыреста восемьдесят хозяйств. Одна осталась. Но что делать? Надо же чтой-то делать. Поля говорит: «Иди. Возле нас хотя бы один человек стоял бы! Вот остались мы одни кучечкой».
     Шесть детей, троих надо только носить на руках… Подошёл, спрашиваю, а почему вот такая семья не выкликалась по списку, вон она, семья вся в сборе. Листаем списки, а они печатанные. Я тоже смотрю. Перелистал всё, нашей семьи нет. Пошёл, видимо, к старшему. Идёт и второй и удивляется, говорит:
     - Это всё?
     - Да, всё.
     - Не знаю такой семьи, одни малыши, - сказал. Достал карандаш и последних записал в книгу смерти.
     Вызвал, попросил с эшелона таких же, как и все мы, сказал:
     - Таскайте вещи и детей в вагон!
     Четверо мужчин, молодцы, хорошо помогли, спасибо. Заняли полвагона. Старший эшелона по переселению подошёл к нашему вагону. У него три шпалы, военный. Сказал:
     - Такая семья, дети, мать и отец есть?
     - Да, есть.
     Больше он ни слова, повернулся и ушёл. Вагон закрыли снаружи на закидку. Вот тут-то и было ужасно оставаться, вернее, расставаться с городом Рубцовском.