М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 1

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

   Вдохни небесное мне, Муза! восхищенье
Владимирово петь святое просвещенье,
Которым древняя полночная страна,
Как солнцем с высоты до днесь озарена;
ВЛАДИМИР свой народ преобразил, прославил.
Кумиров истребил, и Богу храм поставил
О, дух мой! плавая в пучине суеты,
Когда ты не лишен небесной чистоты:
Как голубь полетел из Ноева ковчега,
Его пернатостью, белей и чище снега,
Предобразующий земли с водою мир;
Лети, крылатый дух! Быстрее, чем зефир;
Дерзай, пари, прейди пространный шар весь земный,
И масличную ветвь внеси в ковчег мой темный;
Рцы, Господи, мне рцы: в Тебе да будет свет!
И важну песнь мой дух во свете воспоет.
   А ты, священный Князь, Росси просветитель!
Как веры был святой, мне буди предводитель;
Дозволь представить мне и терны и цветы,
По коим шествовал к небесной славе ты.
   Познала тайну ту пространная вселена,
Котора искони была запечатленна;
Вечерний солнцев дом и южный где стоит,
Евангельски лучи уже вселенна зрит;
Кумиры Фивские лежали сокрушенны,
И слов пророческих гадатели лишенны;
Земные жители небесный видят рай;
Един дремал во тме, един полночный край;
На осеняющей горе струи Днепровы
Курился жертвы дым, текли струи багровы.
Без пользы крест сиял Андреем водружен,
Перед кумирами нечистый огнь возжен;
Жрецы под именем богов народом правят;
Глаголы их Царя вселенныя бесславят;
Воспламеняют их гадания войну,
Их руки продают за злато тишину,
Из идольских щедрот позорну куплю деют;
Корысти собственной, не пользе душ радеют.
Сокрыта истинна, сокрыт небесный свет;
Ах! Счастлив ли народ, святой где веры нет?
   Владимир, усыплен под шумом громкой славы,
Составил из цветов вожди своей державы;
Его правление подобилось весне,
Когда поля цветут и рощи в тишине;
К щедротам трон его был подданным степени,
Порфира щит для них, венец прохладны тени.
Но славой окружив и пышностию трон,
Владимир под венцем был падший Соломон:
Поработил себя презренному кумиру;
Не Богу вышнему, работал тленну миру.
Любови, пламенной отравой услажден,
Блаженства жизни сей искал в беседе жен.
Прикован роскоши к блестящей колеснице,
Во узах шествовал во след страстей царице;
И гордость, нашего блаженства первый враг,
При блесках таковых влагала в душу мрак.
Владимир обольщен был мира суетою,
Доколь не озарен стал верою святою.
Лежали семена греха в его крови;
Он в лаврах шествовал под знаменем любви.
Не избежал сей муж от общего нам рока;
Ах! кто из смертных есть во свете без порока?
В нощи безбожия подобен быв луне,
Как солнце наконец сиял в своей стране.
Так мрачен вид горы является кремнистой,
В которой заключен металл от злата чистой:
Доколь художных рук не прикоснется труд,
Не источается богатство скрытых руд.
О ты, к которому коснулся Бог рукою,
И Россам благодать проистекла рекою!
От сей спасительной и чистыя струи
Меня, о Муж святый! при жажде напои,
И будет пение мое красно и стройно,
Твоих великих дел, твоих похвал достойно.
   Клонился к вечности уже десятый век,
Как в мире воссиял и Бог и человек;
Сивиллы древние оракулы молчали,
Додонские леса жрецам не отвечали;
Но Киев, истины взирая на лучи,
Дремал безбожного неверия в ночи.
Как будто был Творец никем незнаем в мире,
Казался тамо Бог в бесчувственном кумире;
То сонная была и мутная вода,
В которой небеси не видно никогда;
Сидонским в ярости Вааловым подобны
Жрецы, как их кумир, толико были злобны.
Для выгод собственных служили Алтарю;
Для выгод Алтаря покорствуют Царю;
Всегда он преходил в его смешенном нраве
От славы ко любви, а от любви ко славе;
Он лавры превращал во миртовы цветы;
То гром войны любил, то женски красоты.
   Уже Российская везде гремела слава;
Во трепете от ней восточная держава;
Владимир при Днепре Сарматов усмирил,
Кругом Дунайских вод народы покорил;
Сверкает молния его кругом Босфора,
Страшится древний Тавр Владимирова взора;
Летает громкая на западе молва,
Как ветр парение, как гром ее слова;
Молва звучащую трубу в руках имеет,
Везде летающа, и ложь и правду сеет;
Дает деяньям толк, деянья паки тмит,
Иль веет как зефир, или как понт шумит.
Молва и малую повсюду славу множит;
Но Княжьим именем вселенную тревожит:
Вещает торжества бесчисленных побед;
Со трепетом ее глаголы внемлет свет;
Смешенно ложь она и истину вещает.
Шумящая молва Монарха восхищает:
Он чаял мир вкушать, собрав с Болгаров дань,
Но есть ли тамо мир, где с небом в царстве брань?
   Как будто посреди дремучия дубровы,
Где враны обрели пристанище и кровы,
Стенящи горлицы, скрываясь меж древес,
Умильной жалобой преисполняют лес:
Так роскошей среди, среди прохлад любовных,
Два мужа крылися, не светских, но духовных;
Вмещалась благодать в ковчеге их сердец;
Пришелыцы от Варяг, то сын был и отец.
Не словом славились они красноречивым,
Но кротким житием, святым, благочестивым;
Примеры жития есть лучший нам совет!
И в мраке истина имеет ясный свет.
   Варяги с током слез на Киевлян взирали,
Которы письмена священны презирали,
И в пламенных мольбах взносили к небу стон,
Да правда озарит и вера Царский трон;
Оплакивали тму, где севера Владетель
Народ свой погружал и тратил добродетель.
   И се является с небес нисшедый к ним,
Имеющий шесть крыл, блестящий Херувим;
Весь воздух радужны цветы кругом приемлет,
И старец лирный глас от Херувима внемлет,
Он рек: мольба твоя как утрення роса,
Сквозь тысящи миров достигла в небеса;
Иди, Господними приосенен крылами,
Иди к Владимиру закона со стрелами,
Отгнать кумирства мрак от глаз его иди,
Воззреть из тмы на свет, Монарха убеди;
Ты сына, может быть, и сам себя погубишь,
Но истину вещай, когда ты Бога любишь.
    Тогда бесплотный дух крылами восшумел,
Оделся облаком и в небо отлетел;
Струился долго свет пустынников над храмом,
И старец упоен святыни фимиамом,
Подобен Ангелу к Владимиру грядет;
В душе его любовь, в очах небесный свет;
Владимира обрел во внутреннем чертоге,
И тако начал с ним беседовать о Боге:
   О, Царь! - он вопросил: который твой кумир
Вселенну основал и наш устроил мир?
Которым люди суть рассудком одаренны?
Мне мнится, все они тобою сотворенны;
Ты в деле рук своих величишь Божество,
Не идолы тебе, ты дал им существо.
И для того что тлен и тварей обожаешь,
Во тленах жизнь свою, во мраках погружаешь.
   Есть Бог живый! сей Бог тобою оскорблен,
Что образом Его нарек ты прах и тлен;
Что грешен Ты! представь сей жизни скоротечность,
Проникни мыслями в неизмериму вечность;
Хотя и царствуешь, но есть невольник ты,
Твои владыки суть мирские суеты,
Сокровища, пиры, плотские страсти, слава;
Не может даровать бессмертия держава,
Прервутся дни твои, и сладкий век пройдет;
За плотской жизнью тма, за доброй жизнью свет:
Что света в вечности тебе искать мешает?
Внемли, что Бог тебе из уст моих внушает;
Сей Бог, который, все создания любя,
Вселенну сотворил, народы и тебя;
Глаголет он Царям: Цари! венцы носите,
Но лика моего в венцах не посрамите.
Благою жизнию, любовию ко Мне,
Почтенье всяк из вас стяжай в своей стране.
Не исполняешь ты, Владимир, Божьей власти,
Кумирам кланяясь, любя мирские сласти.
Да в вечности себе обрящешь Царский трон,
Прими спасительный, прими Христов закон!
   Хоть принял сей совет Владимир дерзновенным,
Но что пред словом гнев, самим Творцом внушенным?
С величеством воззрев, Варягу тако рек:
О старче! я есмь Царь, но есмь и человек;
Мне трудно во плоти безгрешным учиниться;
Но праведными хощу законом просветиться;
Достигнуть зрелости не может вдруг ничто;
Потребны опыты и время мне на то.
   Пустынник от Царя спокойно удалился;
Но дух, жестокий дух во храмине гнездился,
Сей дух, что в севере кумирства сеял мрак,
Безбожия клеврет, святыя веры враг,
Внимал во ужасе пустынниково слово;
Как пламень жгло его учение Христово.
Летит, касается языческим сердцам;
Во мраке, в ужасе является жрецам,
И предвещает им в законе их премену.
Как молния сверкнув, свергается в геену,
Рассыпался, и в страх приводит грозный Ад!
Мятежный дух во тме кровавый мещет взгляд;
На муки вечные веселый взор возводит
И матерь немощей в предсении находит,
Свирепа, пасмурна, дрожаща и бледна,
Тлетвopным воздухом питается она;
Вздох каждый ядовит, взор каждый смертоносен,
Шаг каждый пагубен и смерти самой косен;
Отрава из ее поблеклых уст течет.
Иди в Россию! - ей Злочестие речет;
Меж теней дремлюща, ты гладом истощенна;
Но естьли хочешь быть бодра, и пресыщенна,
То в Киев, роскошью отравленный, гряди,
Там пищу для себя, там жертвы находи.
   Мать немощей, прешед как дым места подземны,
Крыле распространив, обвита в кровы темны,
Сосудом почерпнув из черных Стигских вод
Отраву смертную, болезней каждый род,
Мертвяща кажду плоть воззрением суровым,
Как птица хищная парит к брегам Днепровым
Строптивый к Киеву направила полет;
Склонила свой сосуд, как дождь болезни льет.
   Тогда как ратники, текущие по граду,
Который претерпел упорную осаду,
По стогнам и домам болезни потекли,
Мертвили Киевлян, губили, рвали, жгли,
Исторгла Немощь лук и стрелы направляет,
Пускает... всякое дыханье умерщвляет.
Владимир, любящий народ как нежных чад,
Опустошаемый оплакивает град;
Кумиров помощи при бедствах общих просит;
Пред ними слезы льет и жертвы им приносит.
   Перун изрек в ответ глаголами жрецов:
Не требую теперь ни злата, ни тельцов,
Дабы столица вся от зла была спасенна;
Варяжска кровь должна быть в жертву принесенна;
От ней страдает град! Такой устроен ков
За их учение Варягам от жрецов.
Болезненно сие Владимиру веленье,
Но к идолам еще велико ослепленье;
Словами дать на казнь согласия не мог,
И сделал знак рукой творить, что хощет Бог.
   Где осеняются горой струи Днепровы,
В убогой хижине, среди густой дубровы,
Варяги там вели святое житие:
Их пища хлеб сухой, вода их питие;
Святыни благодать они благоухали,
И только о чужих соблазнах воздыхали;
Их теплые мольбы со раствореньем слез
Из малой хижины взлетали до небес;
Как тихая река, ни чем не преткновенна,
Текла их в мире жизнь, спокойством осененна,
О, коль близка была к взволнению она!
Всевышнему их жизнь явилася нужна;
Настал им час, настал плотское свергнуть бремя,
Страдальчески венцы принять настало время.
Клевреты жречески, носящи злость в сердцах,
Уже являются на мягких муравах.
Все тамо нежит нрав, все душу утешает;
Но паче благодать жилище украшает.
Когда приближились злодеи ко святым,
Почтенье некое почувствовали к ним;
Но вдруг предстала им недремлющая Злоба,
Как тень дрожащая, восставшая из гроба;
Нахмуренно чело, у ней туманен взгляд,
Дохнула в ратников, и взбунтовала ад.
Текут на верх горы, как вихри, пыль виющи,
В сердцах свирепый гнев, в колчанах смерть несущи;
Как будто разорвав густую тучу гром,
Вломились к праведным враги в священный дом.
Но Духом ли Святым внезапно наученны,
Иль воплем от молитв небесных отвлеченны,
Выходит к воинам почтенная чета;
Седины одного, другого красота,
И варварски сердца на время умягчили;
Но чувства зверские их к злобе ополчили,
Как древний дуб зимой, имеющ свежий вид,
Хотя колеблется и снегом весь покрыт,
Предстал отец и рек, украшен сединами:
Коль грешных ищете? Се грешник перед вами!
Но вопль последовал, ужасный вопль словам:
Вы оба надобны в заклание богам!
В селенья горния, для старца отворенны,
Он очи обратил, слезами орошенны,
И рек: Ты царствуешь, мой Бог! на небеси:
Возьми меня туда, но сына лишь спаси.
Но юноша вскричал: Хощу умреть с тобою!
И воинам вещал как громкою трубою:
Кто хощет в жертву нас невинных Божьих чад?..
Ваш бог не движется, уста его молчат;
Древа не чувствуют и камни не желают.
Слова сии сердца и паче распаляют.
Жрецам покорствуйте! – свирепствуя, рекли
И, узы наложив, их к жертве повлекли.
Невинность и в цепях величественной зрелась,
А Злоба мраками при торжестве оделась.
Священная чета когда вступила в храм,
Молчание криле распростирало там.
Их мыслей в небеса святое погруженье
Рождало тайное к невинным уваженье.
Но прервал жрец Пламид молчание свое,
И яростью кипящ, невинным рек сие:
О вы, враги богов! вам должно днесь решиться
Умреть сей час, или кумирам поклониться!
Умреть! - вещает сын; - Умреть! - вскричал отец, -
Готовы мы принять страдальческий венец!
Единого в сердцах мы Бога ощущаем,
За то приемлем смерть; но вас за смерть прощаем.
   Во гневе жрец вскричал: Умрет из вас един,
По жребию умрет сейчас отец, иль сын!
Страх некий на челах у всех изобразился,
А праведников лик сияньем озарился.
Иду на смерть, иду! - родитель вопиет, -
Уже мне жизнь скучна, отрады в мире нет!
Бог счислил дни мои, не идол, не судьбина;
Предупреждать отец во смерти должен сына.
Лобзая юноша родителеву грудь,
Увы! - вскричал, - Пусти меня на смертный путь!
Не сделал ничего я в жизни сей святого,
Да удостоюся венца небес златого;
Но сей венец твоей заслугой получу;
Ты жизнь мне дал, за жизнь я жизнию плачу…
Колико ни были язычники жестоки,
Такое прение исторгло слезны токи.
Со каменным своим лишь равны божеством,
Одни жрецы на то взирают с торжеством,
И сына со отцом расторгнуть повелели;
Но руки их сплелись, сплелися, онемели;
Святые не могли разлуки перенесть.
Бессильно тамо зло, где святость в духе есть!
Жрецы с кинжалами страдальцев окружают,
И в бешенстве отца и сына поражают;
Единый кровью стал другого омочен,
Так с отраслями дуб секирой посечен,
Во ветвях масличных вершину углубляет,
И древо, кажется, едино составляет.
Их души, будто два источника, слились,
Превыше облаков из храма поднялись.
Но кровь, которая лицо земли кропила,
Та кровь невинная на небо возопила.
До высочайшия дошло степени зло;
И Правда начала являть свое чело,
Которы облака неверия скрывали,
Как будто сквозь туман лучи ее сияли.
Владимир ужасом, как громом поражен,
Густыя нощи тмой казался окружен;
Печаль дрожащими в его челе перстами
Напечатлела знак глубокими чертами;
Померкло Княжие лицо и светлый взгляд,
Выходит пасмурен из храма в вертоград:
Но вслед за ним текут окровавленны тени.
Раскаянье Царя повергло на колени;
Раскаянье, тоску могущее вдохнуть,
Пуская тяжкий стон, рукой биюще грудь,
Ланиты током слез имея орошенны,
Власы по раменам волнами распущенны,
Раскаянье к Царю едва простерло взор:
Подобно как вода течет весною с гор,
Коль мерзлый гор хребет растопится лучами,
Владимир залился горчайшими слезами.
   Две души праведных, оставив телеса,
На радужных крылах летят на небеса,
Внимают сладкую Эдемских лир музыку;
Уже являются бесплотных светлу лику;
Уже пределов тех касаются они,
Где огненна вода, где влажные огни;
Где велелепие Божественного мира,
Составленна из звезд небесна славит лира.
Но псалмопесненный умолк священный хор,
Когда возвел вдали на праведников взор:
Еще струилися страдальцев кровны токи,
И раны видимы у них в груди глубоки.
Когда унынием дозволено назвать,
Как могут жители небесны унывать?
Стенанье слышалось превыше звезд седящих,
Как томный глас молитв, на небо восходящих;
Потоки полились росе подобных слез.
   Бессмертна Муза! пой уныние небес;
Живущих выше звезд, в духовном чистом мире,
Святые жалобы гласи, гласи на лире!
Глаголам не земным, о Муза! подражай;
Святое хощешь петь, святое вображай.
Молитвы праведных текут как искры к Богу,
Ко затворенному возносятся чертогу,
Во славе где своей вещей Творец сокрыт;
Ни Ангел никакой селений сих не зрит.
Поставлен Божий храм творений вне высоко,
Отколе вечное в миры взирает око,
Созданий собственных в пространну бездну зрит,
Сияет яко свет, или как огнь горит;
В безмерной высоте святых беседе внемлет,
И в недра их свои от чистых душ приемлет.
   Одеян светлою небесною зарей,
В беседе царствует Aпостольской Андрей;
Из солнечных лучей в составленном чертоге,
Вмещая Божество и сам живущий в Боге,
Полночный сей Пророк, исполненный любви,
Любви к Россиянам, страдальцев зря в крови,
Возсетует, где нет ни плача, ни стенанья;
Не плоти и души от смутного страданья,
Но человеческих скорбит о бедстве душ,
Как может унывать живущий в горних муж!
Его небесна плоть в печали и страданье
Приемлет лунное по солнечном сиянье,
Святого мужа стон вселенной движет связь:
Андрей возводит взор, к востоку обратясь,
О Творче всех миров! - склонив чело, вещает, -
Почто Тебя не вся вселенна ощущает!
От солнца далека полночная страна,
Должна ль и Твоего быть света лишена?
Мной крест Спасителев воздвигнут Россам втуне;
Не мыслят о Тебе, но мыслят о Перуне;
Доколе будет кровь на небо вопиять?
Доколе  Истине в России не сиять?
Владимир славой светл, но верой в сердце мрачен;
Или и Ольгин внук во ад сойти назначен?
О Боже! просвети возлюбленный мой град,
Да враг Твой у Тебя не похищает чад…
   Слова Апостольски в лучи совокупились,
Как буквы огненны Творцу они явились.
Се некий свет блеснул! - Едва, едва дышу;
Глаголет Бог во мне, не я сие пишу!
Подобно молниям вияся и сверкая,
Внезапно Небеса расторглись в край от края;
Между блистательных златых небесных гор
Внимаемый всегда умолк поющий хор;
Весь мир объемлющем во окияне волны
Престали двигаться, утихли, страха полны,
Во пламенных зарях Святая зрю Святых,
И стал духовный мир неколебим и тих;
Многоочитыя не движутся колеса;
Составленна из звезд, подъемлется завеса:
Се Бог! се Бог грядет! Темнеет плотский взор,
Единый Ангельский вдали я слышу хор;
Трисвят Господь! Трисвят! - приятны гласы внемлю:
Где я? - Не чувствую! дрожу! паду на землю!
Объемлет все миры неизреченный свет;
Ни звезд блистающих, ни солнца в небе нет.
Склонил чело Господь; и Ангельские лиры,
Как будто кроткие весеннее зефиры,
Произвели для всех миров сладчайший звук;
Священна тишина потом настала вдруг.
Но кто сии, но кто богоподобны девы?
Одежды Царские, венцы на них Царевы,
Со умилением пред Господом стоят;
Их лик веселие, спасение их взгляд,
Едина держит крест, омыт бесценной кровью.
То Вера предстоит с небесною Любовью;
Надежда посреде с улыбкою видна,
Ветвь пальмова у ней всечасно зелена.
Еще я зрю жену, наперсницу Надежды;
Как солнце зрак ее, как снег ее одежды;
Лежат ее власы как злато по плечам,
Любезна есть она земле и небесам;
На лоне у нее закланный Агнец зрится,
И жаждет вся ему вселенна покориться;
На что пресветлый взор она ни возведет,
Как дым уходит тма, сияет тамо свет.
   При воссиянии Создателева трона
Вершина гордая склонилася Сиона;
Померкли светлые планетные огни,
И вспять подвиглися со трепетом они;
В прозрачном облаке седящи Херувимы,
В огне живущие, огнем неопалимы,
Умножили стократ сияние свое;
Носимый Бог на них Андрею рек сие:
Внемли! - и Божий глас светящ зарями зрится;
Внемли! - глаголет Бог, - Россия просветится!
   Слова сии по всей вселенной раздались,
Сокрылся Божий лик, и песни прервались.
Как гром, катящийся воздушными полями,
Живой глагол к Днепру парит, парит крылами.
Над ним составился из слов пресветлый крест,
И тем знаменовал окрестных святость мест,
Котора, утренней подобяся Авроре,
Весь Киев озарит и всю Россию вскоре.
Святые зрение простерли в вертоград,
И там Владимира в раскаянии зрят.
   Колико томен Царь, колико был несчaстен!
Гнетенью многих зол казался он подвластен;
Он в памяти прешел минувшей жизни дни,
И зрит, что мраками покрыты все они;
Раскаянье Царя толь много подавляло,
Что мрак ночной кругом и страх усугубляло.
Как пленник будто бы в темницу заключен,
Печали узами он зрится облечен:
Не видно на челе его венцов цветущих,
Ни златотканных риз, при свете блеск дающих;
Все мрачно внутрь его, и все извне темно,
Величество Царя в тоске погребено;
Струями слезный ток из глаз его лиется,
По сердцу у него глас громкий раздается:
Владимир! трепещи! не Царь, убийца ты!
Раб мира! раб страстей и пленник суеты!..
Внимая страшный глас, себя возненавидел,
И грех, противный грех, лицом к лицу увидел;
Извился как змея, как тьма ночная черн,
Повсюду вкруг греха порос колючий терн;
Грех живо видим был напечатлен во мраке,
Вся гнусность крылася в его ужасном зраке.
Смоле подобный яд в груди его кипел;
Князь очи отвратил и в небо взор возвел;
На небе видит крест, кругом его сиянье,
И в сердце ощутил святое трепетанье.
Хотящая ему во мраке свет подать,
Сиянье вкруг него простерла Благодать.
Он видит Божию непостижиму славу,
Христову во кресте блистающу державу;
Владимир, видя свет, кумиров позабыл.
Но таинства познать не вдруг удобен был;
Ему великие препоны предлежали:
Соблазны вкруг Царя как стража окружали.