6. Слава

Из шестой части

СЛАВА

Я,
златоустейший,
чьё каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
В. Маяковский, «Облако в штанах» (1914-1915)

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Богатство - Смирение
Сладострастие - Любовь
Опьянение - Прозрение
Жестокость - Свобода
Праздность - Мудрость
Слава - Сила
Месть - Прощение

Старец с удивлением рассмотрел набросанную нетвёрдой рукой таблицу.
– Это я в кн-ниге увидел, когда со…брал её обратно, – выдохнул я. Припоминание потусторонних записей стоило мне усилий: всё, увиденное душой отдельно от тела, как-то ускользало от логики, от мысли, вообще от чего-либо постоянного, устойчивого.
– Прям инструкция по применению, – усмехнулся он и отложил листок. – Странно, что они присутствуют здесь все вместе.
– А разве вы никогда не видели все Знаки одновременно?
– Ты с ума сошёл? У меня и вполовину нет таких способностей к видению, как у тебя. Мой Учитель говорил, что единственная моя по-настоящему развитая способность – это лапать баб.
– Ну, это уж он… чересчур строго… – засмеялся я.
– Строго, но, увы, довольно справедливо. Чего я, в сущности, достиг?.. Россию бросил. Тебя продолбал.
– Хватит кокетничать… Вы отлично знаете, что я люблю вас, как отца, – когда-то мне казалось невозможным выговорить эту фразу, а сейчас она прозвучала легко, как само собой. – Да и для России вы здесь полезнее.
– Между прочим, на днях в Столицу прибывают князь и княгиня Ярославские-Юрьевы. Потомки того самого Ивана VII, который отрёкся от престола в пользу республиканцев.
– И что? – насторожился я.
– Ничего, если не считать, что они – основные претенденты на русский престол, буде таковой опять появится. И родители твоей будущей невесты.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– Но я вроде женат? – осмелился напомнить я. Разговор мы продолжили в более подходящих условиях, когда я, по крайней мере, оказался способен связно выражаться. Закатное солнце щурилось в окна.
– Уже нет. Тебе тут грамотные люди родословную написали. Ты больше не муж Сильвии Джокконе, а её кузен. Представитель древнего рода римской знати, князь Артюр Киджи Албани делла Джокконе и, кстати, дальний родственник Ярославским.
Я чуть не поперхнулся чаем со сливками.
– Но… это ведь неправда? – я неуверенно посмотрел на Старца. Я, конечно, знал, что именно в высшем свете банальное мошенничество достигает наиболее пышного и наглого расцвета. Но не собирался же Старец подсунуть липового аристократа собственным высокородным подопечным?
– Это – формальность, которая позволит тебе занять положение в обществе, нужное для выполнения твоей миссии. Всё, – отрезал Старец.
– А сами-то они?.. – вдруг заинтересовался я.
– Сами они – правда Рюриковичи, – утешил меня Старец. – Такое тоже бывает.
– Но… если я не… полюблю её? – ещё раз робко поднял во мне голову обыватель. Старец не удостоил взглядом.
– И что такое, по-твоему, любовь?
Я запнулся. Вспомнились почему-то оргии в купальне «истинной веры».
– Это… чувство… влечение…
– Любовь – это не влечение, это связь, – со скукой оборвал Старец, явно жалея своё время на мой лепет. – Это когда двоих соединяет кольцо Знаков. Ты поймёшь, когда увидишь её.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Прибытие князя и княгини Ярославских произвело на всех неоднозначное впечатление. На них был знак Лебедя – это я как-то сразу понял, просто научился различать Знаки во время наших со Старцем гипнотических «полётов». Странно было, что это заметил не только я. Опалово-снежный ореол даже запечатлелся на фотографиях с официального приёма, что объяснили оптическим эффектом от яркой люстры, которая, однако, не являла такого эффекта на снимках других гостей, а чиновники в продолжение всего мероприятия смотрели в пол, будто им обожгло лица. Даже я, человек, как мне думалось, закалённый, сидя на званом обеде вторым по правую руку от князя, чувствовал волны жара и удушья, как возле открытого огня. Лишь один раз, мельком, я встретился с ним взглядом, и я не смогу ответить, какого цвета его глаза: они показались мне текучими, раскалёнными, расплавленными, как жидкое железо. На следующий день князь и княгиня Ярославские появились в Колизэ Нуво на представлении знаменитой оперы «Григорий Распутин», посвящённой жизни и жертвенному подвигу русского монаха, который спас некогда от гибели великокняжескую семью, и «эффект» был всё тот же: на сцену никто не смотрел, – всех занимало сияние в президентской ложе. Позже сплетники в залихватских подробностях обсуждали диковинное платье княгини, будто бы снизу доверху усыпанное бриллиантами. Знак Лебедя и впрямь горел над княжеской четой, подобно снегу великих крыл, простёртых в огненном прибое рассвета. 
Старец из «имиджевых» соображений скрывал своё знакомство с Ярославскими от прессы и не пришёл ни на один приём, данный в их честь, однако мой слегка утомлённый отчёт о знакомстве с ними выслушал сочувственно. Ему хотелось оценить, как его подопечные смотрятся со стороны, на непредубеждённый взгляд. К слову сказать, аналитики, обозреватели и прочие прикормленные знатоки молчали, как прихлопнутые: газеты ограничивались нейтральными коротенькими справками. Чуть позже я узнал, что почти все, кто встречал княжеское семейство лично, столкнулись в эти дни с какими-то роковыми событиями: кто разорился, кто похоронил родственников, кто узнал о смертельном диагнозе или, наоборот, излечился от давнего недуга, считавшегося безнадёжным.
«Каким должен быть народ, у которого такой правитель?» – вот что, помимо воли, заглушало мои попытки объективно мыслить. Величие этих людей восхищало издалека, подавляло вблизи, а после, при воспоминании, по возвращении в привычную чёрно-серую среду, – начинало по-настоящему пугать. Эта идеальная в своей силе и славе пара уничтожала своей чистотой.
– Боюсь я за них, – задумчиво покачал головой Старец, выслушав мой рассказ.
– За них?! – не удержался я, обеспокоенный, признаться, за себя. Старец взглянул на меня с мягким укором. Вообще, когда речь заходила о княжеской семье, в его глазах мелькало несвойственное ему тепло, и ястребиные черты как-то смягчались – быть может, оттого, что в Ярославских он видел кого-то, равного себе.
– Слышал истории о «проклятых» бриллиантах? – ответил он вопросом на вопрос.
– Д-да… – неуверенно кивнул я, не вполне понимая ход мысли.
– Как думаешь, отчего так происходит? Отчего недостойные владельцы погибают? Ты действительно веришь, что кого-то карает какой-то бог?
Я припомнил непростой характер алатырь-камней.
– Обыкновенные законы физики, – усмехнулся Старец. – Камни, украденные из храмов, несут на себе тысячелетнюю печать мистерий и молитв. Они могут быть в тысячу раз мудрее и сильнее, чем те ничтожества, что пытаются ими владеть. Рядом с этим средоточием света, зримого и незримого, с рядового потребителя, как шквальным ветром, начинает срывать всю грязь. Ну, а если организм уже почти полностью состоит из грязи? Неподготовленный человек не переживёт такого соседства. И начинается: сумасшествие, болезнь, несчастный случай, гибель.
– Сила действия равна силе противодействия… Но почему ты сказал, что боишься за них?
– А что делают воры и торгаши с «проклятыми» бриллиантами, когда понимают, во что втравились?
– Распиливают… или топят, где не найдёшь.
– Вот. Мне не надо газеты читать, чтобы видеть, что Ярославские здесь – как лебеди среди воронья. Уж поверь, не пройдёт и недели со дня их отъезда, как все независимые средства массовой дезинформации разразятся воплями о немыслимой русской угрозе, агрессии и очевидных планах не сегодня-завтра уничтожить мир.
Я ответил не сразу. Что-то подсказывало мне, что Старец прав – и не в последнюю очередь, наверное, мои собственные впечатления от столь убийственно проявленного Знака.
– Неужели мы… я имею в виду Космополитический Союз… никогда не примиримся с Россией?..
– Знаешь, у меня на этот счёт никакого особого мнения нет. Ума бог не дал. А вот Учитель мой… не к ночи будь помянут… говорил, что главная проблема у нас, русских, – не умеем мы уважать человеческую личность. Так прямо и говорил. Он считал, что в Россию приходит особенно много отчаянных душ. Это я его слова передаю. Отчаянных. Которые либо силу свою хотят испытать, либо за грехи расплатиться. Для этого самые трудные условия нужны. Поэтому жизнь у нас, в России, – как острожные кандалы. Как плеть. Кто сюда попал – или праведником, или зверем станет. Он говорил, что я – от рождения зверь, поэтому мне не страшно… – отец Григорий улыбнулся каким-то давним воспоминаниям, глаза его посветлели – никогда его таким не видел. – Шутил, конечно… В общем, оттого у нас в России жизнь неспокойная, что души приходят отчаянные. Какое уж тут благоденствие. Ну, а сюда, в Европу, приходят умеренные души. То есть яркие, в своём роде, но всё же не такие изуверы, как мы. Здесь больше уважения к собственности, правам, ко всякому земному делу. А у нашего, если есть какая-нибудь своя цель – так он с ней носится, как бесноватый. А если цели нет – так и вовсе вразнос идёт. Оттого и трудно России с Европой понять друг друга. Вроде бы два великих мира, но по-разному великих.
– А как в России принимают идею монархии?
– Пока с восторгом. Но этого мало.
– Что ты имеешь в виду?
– Ярославский – истинный правитель. Князь Света. Но люди не хотят понять, что князь – это не «спаситель», не дармовое решение всех проблем, что народ должен быть достоин своего государя. Понять меру своей ответственности. Только сообща жители могут превратить свою страну в храм, где «проклятый» бриллиант станет священным, или в кабак, или в базарную площадь, или в застенок. Но ведь не церквями-новоделами и не модой на православие просветляется страна. А привычным отношением друг к другу в ходе простого дня. Русские в обычной жизни ведут себя, как зэки на зоне. А должны бы, как послушники при незримом монастыре. Подумай только, ведь наш идеал – Святая Русь. В устоявшемся образе родины выражается самый дух народа. Как говорят о своей стране французы? – Прекрасная Франция. Англичане? – Великая Британия. А у русских – Святая. Да и само слово «руса» значит «светлая, лучистая». То есть…
– Спектр! – вырвалось у меня.
– Да. Белый свет. Сейчас об этом как-то забыли. О святости в современной России и говорить смешно. И всё же это наш сокровенный путь. Единство Знаков, собранных в один луч. Семь цветов радуги. Семь земных соблазнов, пройденных, преодолённых и претворённых в полноту жизни, радости, света… Тем опаснее вражда между Западом и Россией. В действительности наши столь разные миры нужны друг другу. В противостоянии они обретают свой вечный лик. Западу суждено разделить лучи Духа, а России – собрать. Круговорот Знаков всё равно свершится. Вопрос только в том, сколько при этом погибнет людей.
– И всё же ты считаешь, что правление Ярославских изменит Россию?
– Неизвестно. В России завершается великий политический эксперимент. Веками отнимали у людей всё, что только можно отнять. Жизнь, здоровье, имущество, имя. Само будущее. Всё. Это делалось, чтобы пробудить в целом народе, как в едином теле, всемирный бессмертный дух. Чтобы ничего не страшно стало. Чтобы ничто не привязывало к земле, к её соблазнам, к тлену мирских благ. И путь всего человечества стал виден, как сквозь подзорную трубу веков. Это, в принципе, сработало, но для немногих. А в основном пробудился дух преступления, изуверства. Культ насилия. Нигде в ряду мировых держав так не преклоняются перед дерзостью, произволом, как у русских. У вас успех – чтобы заниматься любимым делом, а у нас успех – чтобы других унизить. У вас богатство – для своего комфорта, а у нас богатство – чтобы других обобрать. Лень, ложь, глупость, зависть, жадность, да и глупая жадность: изовраться до небес, чтобы выгадать крохи, – безнадёжность и тоска… великая тоска. Вот и весь наш дух.
– Но тогда почему…
– В мире грядут перемены. Кольцо Знаков перейдёт в другую область. Столицей мира станет другой город.
– В России? Петербург?..
– Ты увидишь, – уклончиво ответил Старец. – А пока… Почему бы тебе не продолжить знакомство с твоей будущей роднёй в более приватной обстановке?

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Резиденция русского посла показалась мне такой же огненно-белой, как русские снега и глаза высокородных гостей, – вероятно, из-за присутствия последних мрамор сиял как-то особенно пронзительно. Отец Григорий здесь был как дома и сразу куда-то исчез, оставив меня одного в прихожей, бесконечной, как снежная пустыня. От нечего делать я прислушивался к детским голосам, вглядываясь в сад за стеклянной стеной. Вскоре я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я оглянулся. Посреди зала стояла девочка, сложив руки, и внимательно изучала меня. Я её сразу узнал, хотя не видел раньше.
 – Ты кто? – бесцеремонно спросила она.
Я задумался и не ответил.
– Алиора! Алиора! – вдруг позвали из-за стены. Девочка полыхнула белыми волосами и белой пеной платья и скрылась.
Потом я заметил у себя за спиной чёрную тень Старца.
– Вы это подстроили, – сказал я без выражения.
– Нет.
– Вы мне это внушили.
– Я слышал это имя там же, где и ты.
– Откуда она его взяла?
– Слышала там же, где мы оба.
– Она – святая?
– Да.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– Когда-то в древней стране жила прекрасная царевна по имени Леда. Её красотой восхищались даже боги. Сам повелитель неба и грома, великий Зевс полюбил её. Он превратился в белого лебедя, чтобы явиться к ней. От их божественного союза родилось яйцо. Оно раскололось, и вышли двое детей – брат и сестра близнецы. Это были души, связанные знаком Лебедя – знаком высшей славы и любви, – завершил отец Григорий, держа присмиревшую девочку на коленях. Он рассказывал так тихо, что я почти ничего не слышал, хотя впервые задумался, отчего знак Лебедя носит своё имя.
– Какая красивая история, – протянула княжна, рассеянно играя белыми лентами платья. – Это ты сам сочинил?
– Что ты, Алиора. Этому мифу тысячи лет. Но я рассказал его тебе не случайно. Что ты поняла из него?
Алиора помолчала, подняв нежное лицо к утреннему солнцу.
– Наверное, ты хочешь сказать, что это немного и о нас с Артюром? – мелодично заметила она. – Что мы такие же близнецы?
– Ты права, Алиора. Вы – близнецовые души, встретившиеся оттого, что в каждом из вас бессмертие Духа соединилось с земной красотой, как небесный Лебедь сочетался браком с Ледой.
– Я очень рада, – мечтательно улыбнулась девочка. – Как это чудесно, должно быть, когда у тебя есть кто-то настолько близкий…

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Если уж говорить о близнецах, то не я один, а все, кто видел нас вместе, замечали поразительное сходство Алиоры – не с кем-нибудь, а со мной. У нас была одинаково яркая примета: тёмные, как русские говорили – «соболиные» брови при пепельно-белых волосах. Но не только это. Самый рисунок лица, мягкий овал, чуть курносый нос был похож. Если учесть, что я выглядел значительно моложе своих лет, а она – чуть старше, мы смотрелись, как брат и сестра. Только у меня глаза были карие, а у неё – голубые, и ярко-пунцовые губы – «кровавые маки», как выразился по этому поводу один впечатлительный поэт. Порой, когда Алиора, задумавшись, устремляла в одну точку неподвижный взгляд своих как-то по-египетски удлинённых к вискам глаз, она походила на славянский вариант гизехского сфинкса.
Анастасия – так её звали по документам («Алиора» считалось домашним прозвищем, которое она придумала сама). К отцу Григорию она питала особое расположение и в случае, когда возникал какой-нибудь неудобный вопрос, не предусмотренный этикетом, – немедленно обращалась к нему. Княжна даже подумывала о том, чтобы «жениться» (как она говорила) на нём, если не найдётся более подходящей партии. Отец Григорий, в свою очередь, обещал что-нибудь подыскать.
Краткий визит княжеской семьи подошёл к концу. В последний раз Алиора помахала мне букетом длинных, ослепительно-красных роз с высокого борта ослепительно-белого, как плавучие Гималаи, теплохода: после Тэзе Ярославские отправлялись за океан, в Америку.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Настали какие-то пустые дни. Я всё никак не мог придумать, чем бы заняться.
– Скучно что-то, – пожаловался я Старцу.
– Хочешь поразвлечься? – не растерялся он. – Ну, пойди сними девочку на бульваре Конституции.
– Да нет, – с досадой поморщился я. – Хочется чего-нибудь особенного!
Он усмехнулся.
– Ну, пойди сними в театре имени Бодлэра.
Я сердито сапнул.
– Гениальные идеи! Без вас я ни за что бы не догадался!
Он рассмеялся. Только тогда я осознал, что уговаривать его на сеанс гипноза мне ещё не приходилось. Может, я и без него справлюсь?.. Что нужно, чтобы войти в транс?
– Храм истинной веры я прикрыл, – как обычно, прочитав мои мысли, признался он. – Давно уже.
– Почему?..
– Потому что он был мне нужен, чтобы выйти на Питера Варстрема! – обозлился вдруг отец Григорий. – Господи, как же ты меня тогда подставил!
Я насупился. Ещё не хватало чувствовать себя перед ним виноватым.
– Ладно, не омрачай прекрасное чело, – снисходительно продолжил он, – я тебя простил… А что касается твоего вопроса… – Он подошёл к шкафу и порылся в бумагах. – Могу порекомендовать одну особу. Незабываемая личность.
Старец непринуждённо протянул мне визитку. Я заглянул в неё, стиснул зубы и беспомощно опустил руку.
– Я с этой особой знаком.
– Я знаю.
Я мрачно вздохнул. Потом плеснул себе водочки. Выпил.
– Почему ты хочешь, чтобы я встретился с ней?
– Я хочу?..
– Хорошо: почему ты вдруг сейчас о ней вспомнил?
– Артюр, перестань мямлить! – простонал он. – Перестань быть папенькиным сынком, умоляю тебя!
– Хорошо, я встречусь с ней, – я устало бросил на стол визитку, где значились многочисленные титулы Джильды.
– Только учти, что она за время, что вы не общались, полностью ослепла.
– Правда?.. – опешил я.
– Да. На нервной почве. У неё сына во время восстания убили.
– У неё был сын?..
– Трое. Этот был последний. Первый умер в младенчестве. Второй – когда подростком упал с лошади. А этот – сейчас. Да, не сильно ты её жизнью интересовался, пылкий любовник.
– Да не откровенничала она со мной, – огрызнулся я. – Я для неё был никто.
– Ты, кстати, ничего не спрашиваешь о Сильвии.
– А что с ней? – испугался я.
– Умерла.
– Тоже убита?!
– Нет. Она погибла ещё до Революции. Утонула в Адриатическом море… – отец Григорий тоже плеснул себе водочки. – Недурная, в общем-то, смерть… Поехала с приятелями кататься на яхте. И чего-то они там не поделили по пьяни. Она пыталась одна доплыть до берега на шлюпке. И утонула.
Я тяжело опустил голову на руки.
– Ну и новости.
– Навести Джильду. Она будет рада.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Я всё-таки выпросил у Старца формальный повод для встречи. Он позвонил Джильде и сказал, что передаст с молодым человеком какие-то старые бумаги. Я пошёл. Видеть её не хотелось.
Она жила уже в другом доме, всё незнакомое. Да я и рассмотрел только маленький столик из полупрозрачного мрамора, как розовую жемчужину в тяжёлых дубовых щупальцах-завитках. Знакомый стук трости по камню вызвал у меня озноб. Я слышал его равнодушный костяной отзвук в продолжение всей процедуры передачи документов. Мне казалось, что я так и уйду, ничего не сказав. Огромные глаза Джильды смотрели сквозь меня.
Я осознал, что повисла пауза. Надо было встать и уйти.
– Ну?.. Чего молчишь? – вдруг улыбнулась она. Я собрался с силами и выдохнул:
– Джильда… Неужели вы совсем не помните меня?
– Помню. Как ты?
– По-разному… – Я сделал над собой ещё усилие. – Я ведь любил вас все эти годы. Так, что даже вспоминать было больно.
Она покачала головой, и камни в её длинных серьгах отозвались перестуком, холодным, как морское дно.
– Нет. Я тут ни при чём. Просто ты из тех, кому нужен призрак. Недосягаемая цель, чтобы идти вперёд, и никогда не останавливаться. Я помню тебя. Ты был способный мальчик, только несколько неуравновешенный. Если бы тебе пришлось вступить в обычный брак, вести хозяйство, исправно выполнять супружеский долг, – ты не был бы счастлив.
– Но почему? Почему?..
– Напрасно ты думаешь, что те, кто сидят по семьям, абсолютно счастливы. У меня была семья. А счастья не было. Людская душа – как большая красивая ваза с незаметной трещинкой на дне. Сколько ни наливай, вода вытечет – и цветы завянут.
Мы помолчали. Я вдруг понял, что раньше она никогда не говорила со мной всерьёз.
– Единственное истинное желание человека – это желание соединиться со своим Духом по ту сторону бытия. Это и есть истинная близость. Истинная любовь. А всё остальное – только призраки. Ты – ловец призраков. Потому что в тебе эта страсть сильна, как ни в ком другом, кого я знала.
– А… вы слышали… про Знаки семи планет?..
– Да.
– Кит?
– Я начала учиться, когда погиб мой второй сын. Почти сразу увидела спектр. И поняла, что мой Знак – Кит. Мне суждено было подвергать людей искушению сладострастия. И я всю жизнь этим занималась. Кто спивался, кто шёл по рукам, кто с ума сходил. Были и знаменитости, и политики, и духовные учителя. И, ты не представляешь, сколько народу обоего пола мне признавалось в любви! Некоторые даже самоубийством кончали. Так что твой случай ещё не самый тяжёлый… А я ведь знала, что все их чувства – ненастоящие. Это Кит. Понимаешь?
Я вздохнул.
– Какой же тогда мой Знак?..
– Может быть, у тебя нет Знака, – пожала плечами она. – Такое тоже бывает.
– Но почему?! – во всём, что касалось меня, мне мнилась какая-то несправедливость.
– А что тут плохого? – удивилась баронесса. – У людей со Знаком судьба, как правило, предрешена. А ты свободен.
По-моему, я в плену у них всех сразу, – хотел сказать я и промолчал. Я вдруг заметил сочетание Лучей, ускользавшее от меня прежде.
Кит, Змей и Лебедь – преимущественно женские Знаки. Кабан, Бык и Павлин – преимущественно мужские. А последний, лунный Знак перехода не принадлежит никому. Не знаю как, но я понял, что на Учителе отца Григория был Знак Луны. И что я должен порасспросить о нём Старца.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– Какой Знак был у вашего Учителя?
– Олень. – Старец встретил меня, как ни в чём не бывало, и как будто забыл о Джильде. Приняв от слуги почту, он извлёк наугад письмо из пачки и полюбовался на редкую марку. – Мы даже в этом с ним противоположны. Я – Солнце, он – Луна…
– А что значит мистерия Оленя?
– Он сам тебе объяснит.
Тут я слегка сбился.
– Вы хотите, чтобы я встретился с ним?..
– Он хочет встретиться с тобой.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Петербург мне показался довольно чумазым. Быть может, оттого, что я видел его мельком, сквозь заплаканные стёкла поезда. Я с улыбкой вспоминал тот злополучный день, когда – наивным ребёнком – отправился по маршруту Будапешт – Тэзе. Моё нынешнее путешествие, так же долгое и небезопасное для души, проходило с гораздо большим внешним комфортом. Отец Григорий, по русскому обычаю делать всё не в меру, не поскупился арендовать целый вагон, забитый хрусталём и золотом, заварил чай из «травушек» и с удовольствием предался воспоминаниям, от которых меня пробирал озноб, в полном соответствии с нарастанием сугробов за окном.
– Сам-то он был учёным. Физик-ядерщик. Из семьи потомственных интеллигентов. Папа – светило при трёх подряд правительствах страны, мама – тоже какой-то там лауреат, да к тому же известная детская поэтесса. В общем, беда. Он на меня смотрел, как будто я чудище лесное. И всю жизнь попрекал, что я неучёный. А я и грамоте-то по интернету выучился. В школу не ходил. Поинтереснее дела имелись… Короче, сколько помню учителя, на его благородном лице было написано: за что мне такое наказание? Не знаю, может, он таким образом пытался мне привить изящество манер. Да только что хорошего там, в науке этой? Кстати, с его же собственных слов. Все эти высокие умы под колпаком у своих правительств сидят, и открывать что попало им не позволяют. Только что положено. А кто рыпнется – получит внезапный сердечный приступ. Ну или, как минимум, лишится финансирования. И всех привилегий. И станет уже не светилом, а недоумком, отщепенцем, юродивым, кандидатом в сумасшедший дом. А светилом всякому лестно быть… – Отец Григорий усмехнулся. – Короче, Станислав Сергеич – так светило-то моё звали – сам из этой науки дёру дал, как представилась такая возможность. Оттуда ведь ещё и не выберешься, из этого болота… А потом, в избе, осенит эдак прекрасное лицо благородной рукой, и давай, и давай… А вот мы, в Президиуме… А вот у нас, в Академии наук…
Тут я и сам «осенил прекрасное лицо рукой», чтобы скрыть улыбку. В этом слегка скрашенным досадой ностальгическом повествовании Старец открывался для меня с какой-то неожиданной, неизвестной стороны. Я-то привык видеть в нём – если не идеал, то существо, не подлежащее критике, – одним словом, отца. Как всё-таки много в нас от детей! Даже когда мы взрослеем… и стареем…
– А он намного старше вас?
– Лет на сто с небольшим.
– Так это… ему, получается… за сто лет уже?..
– Двести семнадцать будет в этом году. Но он, как ты понимаешь, давно отошёл от мирской суеты… Живёт на Путоранах.
– Где?..
– Путораны. Это значит, «затянутые облаками». Горы в России. Такая глушь, куда и медведь-то не всякий заглядывает. Он, кстати, обожает россказни про медведей. Мол, как их в народе называют: «медведь» или «бер» – то есть «ведающий мёд» или просто «бурый» – это всё ложные имена. Потому что истинное имя у него такое же, как у нас.
– То есть?..
– Человек. Нормальный человек, только умеет оборачиваться зверем… Как в русской сказке: чем дальше, тем страшнее! – развеселился он, поймав мой обескураженный взгляд.
А в самом деле: кто их, медведей, знает?..
– А вы бывали в этих горах?
– Бывал, конечно. Красота невыносимая. Но и холод изрядный. Учителю-то всё равно, он по снегу босой ходить может…
– Да ведь и вы можете.
– Могу… – рассеянно согласился отец Григорий. – И то правда, талантов у меня негусто, – помолчав, продолжил он. – Мне силы много дано. Незримой силы ведь тоже всем по-разному отпущено. Я как генератор – ну, ты это на своём опыте знаешь. Наверное, за это я и был избран.
– Кем?.. – запутался я.
– Солнцем, – удивился он вопросу. – Знак Быка велел Учителю принять меня. Иначе он и в сторону мою бы не посмотрел.
Я встрепенулся.
– Значит, и вам указал на меня Знак?..
Он покачал головой.
– С тобой другое. Нет на тебе Знака. Но ты как-то связан… со всем, что происходит. Как – сказать не могу. Не понимаю.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Конечная остановка поезда – «Божиярск-17» – не была обозначена ни в одном путеводителе и расписании; до неё ехали только мы. Бронированные зеркальные стёкла вагона слегка смягчали блеск снежной степи. Потом мы долго шли куда-то геометрически безупречными подземными коридорами, целиком обитыми ледяным железом, и пересели на воздушную лодку – транспорт, который я видел впервые в жизни и который, как обронил отец Григорий, изобрели в России ещё триста лет назад. Просто ни у одного города, кроме того, куда мы направляемся, недостаёт силы это принять, – пояснил он. Воздушная лодка напоминала частично прозрачный кристалл и управлялась движением мысли. Поэтому, – усмехнулся отец Григорий, – поведу я.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Под прозрачно-пылающим дном плескались километры и километры. Где-то впереди от неба до земли били неслышные белые молнии, прорываясь сквозь морозную белую пыль. Когда мы приблизились к облаку огня и снега, которое, казалось, нас убьёт, Старец с гордостью сказал:
– Веста. Новая Столица мира. Здесь бьётся сердце подлинной Руси.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .
.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .