5. Праздность

Из пятой части

ПРАЗДНОСТЬ

И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,
От цепких лунных сетей,
Мне хочется броситься из этого сада
С высоты семисот локтей.
Н. Гумилёв, «Семирамида» (1909)

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

сквозь его глаза лился фиолетовый бархат неба
невыносимые пятна синевы
бесконечность глаз ночи
покрывает всё тело

видит меня
глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза глаза

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– Ты мне спасибо сказать должен. Если бы не я, лечили бы тебя сейчас тюремные врачи. – Я в ужасе отвернулся. Честно говоря, мне так многое хотелось ему сказать, в основном нецензурно, что, когда появилась такая возможность, слова начисто вымело из памяти. – И не криви благородное лицо. Я тоже на тебя зол.
– Как… ты… мог?! – начал наконец я, хватая ртом воздух. – Я верил тебе, как отцу!
– И я тоже верил тебе, как сыну. И могу спросить тебя о том же.
– Не верил ты мне. – Я устало откинулся на подушку. – Ты меня использовал.
– А людская любовь – очень непостоянное чувство. Вот ты любил свою Анни. И как ты поступил с ней?
– А ты решил повязать меня кровью.
– А чем ещё повяжешь? Ты ведь сам этого хотел. Отчего ж не сделал? Дурак. – Доводы отца Григория, как всегда, были конкретны и осязаемы – оплеухи, отвешенные не знающей сомнений рукой. – Разве он тебя когда-нибудь щадил? Я бы тебя не бросил.
– А что? Посадил бы в банк вместо дядюшки?
– Может, и посадил бы… Хотя это тебе не подходит. Я тебя на принцессе женить хотел.
– Какой принцессе?.. – Мне показалось, я ослышался.
Он пожал плечами.
– Обыкновенной. Русской.
– Я русского языка не знаю!
– Выучил бы. Ради такого дела можно потерпеть.
– Какого дела? – вздохнул я.
– Реставрация монархии.
– Ты что, хотел возродить в России монархию?..
– А она и так уже возрождается. Россия выходит из Космополитического Союза. Вы тут такую бучу подняли…
Я оглушённо помолчал.
– Так вот зачем ты сюда приехал.
– Отчасти и за этим тоже… – не стал спорить он. – А неплохо ты своих науськал. Я за тобой наблюдал.
– Как?..
– Идола ты у меня увёл, но своя-то голова у меня осталась.
– А… почему же… не…
– Честно? Думал, ты сам вернёшься. Думал, что не вынесут твои дуболомы света истинной веры. Ну, а потом… вроде как интересно стало. Всегда подозревал, что ты извращенец. Замораживать алатырь-камень… это ж додуматься надо.
Облачённая в чёрную рясу атлетическая фигура отделилась от идиллически-пастельных плоскостей больничного интерьера и в облаке предобморочной дурноты направилась ко мне.
– За уши бы тебя отодрать. Не сделаю этого только потому, что ты и так уже контужен.
– Это… ты…
– Не я. Или ты до сих пор не прозрел? Какого цвета был луч на шпиле Конгресса?
Ко мне, как смутные пятна, стали возвращаться какие-то воспоминания. О том, как у меня в голове загорелся какой-то камень. Похожий на большой круглый глаз.
– Синий…
– Это Павлин. – Отец Григорий со вздохом опустился в кресло возле моей кровати. – Считается, что на его хвост царица богов Гера перенесла глаза великана Аргуса, которые покрывали всё его тело, так что он всегда бодрствовал: в то время, когда одна часть глаз спала, другая смотрела. Аргус – олицетворение ночного звёздного неба. Синий луч отвечает за знание и зрение. Поэтому им удалось вас ослепить.
Я скользнул взглядом по его скрещённым на груди рукам и опять на всякий случай отвернулся. Никакие жизненные бури, казалось, не властны были над этим человеком: по-прежнему львино-косматая чёрная грива, бледный, как у мученика, лоб, прорезанный эффектными морщинами, хищное, подвижное лицо прирождённого лидера, трибуна, пророка, способного одним взглядом зажечь толпу, отправить её на заклание… О, этот взгляд! Сколько раз он снился мне, преследовал меня!.. А я всё не мог противиться его обаянию… Иди – убей, – казалось, говорили мне эти глаза, как в первый раз. Иди, предай. Иди, богохульствуй… А я потом прощу и спасу тебя.
Я пытался обмануть судьбу. И вот я снова здесь.
– В жизни не видел такой топорной работы. Вдарили синим лучом по всему городу без разбора. Здесь даже землетрясение было. Очень вы там кого-то напугали.
– Но… как же… они сами…
– Не ослепли? Камень не действует на тех, у кого есть такой же камень. Подразделение, проводившее зачистку, было защищено. Не ты один догадался об изобретении Графа. Судя по всему, где-то производство камней уже поставлено на поток.
– Но… кто тогда…
– Мировое правительство. Или ты думаешь, Космополитическим Союзом правят выборные чиновники Конгресса? Они такие же рабы, как и разночинцы, за права которых ты пытался бороться. Только зарплата у них повыше.
– Ты… знал…
– Нет, не знал. Когда свистопляска началась, думал, за вами победа будет. Ну, а как увидел, к чему дело идёт, – тебя побежал искать.
– А… где… все?..
– Бунтовщики? В тюрьме. Судить их будут. Приговорят к расстрелу. Но можно попробовать поторговаться.
– То есть как?..
– Известно как. Им же нужно что-то написать в газетах. Перестрелять бунтовщиков – это одно, а успокоить толпу – другое. Народ должен поверить в будущее, почувствовать перемены. И поможешь в этом ты.
– Что?.. – Только тут до меня со всей ясностью дошёл ужас моего положения. – Нет, никогда! – С самого начала же ясно было, что мой благодетель спас меня только для того, чтобы разыграть очередную фигуру в своей политической игре…
– Смирись. Ты же не хочешь, чтобы твою Анни таскали на допросы, чтобы на глазах у Гарри её насиловала солдатня?.. Поверь, найдутся те, кто пойдёт на сотрудничество с прежней властью. И лучше тебе успеть на это незавидное, но важное место первым.
– Нет… ты обманываешь меня… должен быть… какой-то…
– Другой путь? Ну, делай как знаешь. Я-то внакладе всё равно не останусь. Только решай быстрее. Если встанешь в позу гордого героя – диктовать условия будут другие. И не факт, что в список их интересов войдёт безопасность твоих друзей.
– Так значит… Анни…
– Тоже у них? Да. Ты думаешь, её не знали? Всех вас знали, и все ваши базы. Просто не могли накрыть. Повода не было. Да и боялись. Вот, полюбуйся, – он бросил мне на одеяло газету с жутким смазанным чёрно-белым снимком. – Анна Леман-Франк, международная террористка, член экстремистской организации Красная Стража. При аресте оказала сопротивление, ранено двое сотрудников полиции.
Я пробежал по диагонали статью, не веря своим глазам. И всё это – о моей скромной, самоотверженной Анни?.. Впрочем, выходит ведь, что правда…
– И учти: не было никакого восстания. Тем более народного. Был теракт. В ходе которого злоумышленники повредили систему городского газоснабжения. Произошёл выброс в атмосферу отравляющих веществ, что вызвало у жителей временную слепоту, и взрывы с последующим землетрясением. Ты ещё улицы Тэзе не видел. Район Монтэ-Крист вообще местами ушёл под землю. Купол Собора треснул пополам…
– Подожди… но ведь…
– Это не ваша вина? Теперь на вас всех собак понавешают. Историю пишут победители.
– Но ведь… люди… были с нами. Сами видели. Разве они поверят?..
– Люди поверят, во что придётся.
Отец Григорий бросил мне на грудь ещё несколько газет. Я, превозмогая дурноту, вчитался в передовицы.
– Что ты предлагаешь…
– Ты сделаешь заявление. Что на самом деле подпольных организаций было две: Красная Стража и Народная Стража. Что экстремистски настроенное меньшинство безумных фанатиков совершило попытку вооружённого захвата власти без согласования с руководством партии. Однако представители народно-охранительного движения и правительство Космополитического Союза по-прежнему готовы к переговорам. Ты как один из лидеров Народной Стражи абсолютно убеждён, что народ осуждает преступные действия горстки террористов, пытавшихся установить в Тэзе военную диктатуру. Именно сейчас, в сложные для Столицы времена, партия должна действовать заодно с властями. Вот приблизительный текст речи, – отец Григорий бросил мне ещё одну пачку бумаг. Я закрыл глаза. У меня мелькнула бредовая мысль: хотя бы встретиться напоследок с Анни.
– Могу я хотя бы…
– Нет. Нет времени, Артюр. Вот обезболивающее, – он бросил упаковку таблеток на тумбочку возле кровати. – Вставай и надевай костюм. Ожог на лице мы тебе зашпаклюем. Через час у тебя встреча с журналистами.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Не помню, что именно врал. Может быть, я совершил тогда ошибку. Может быть, лучше было сесть в тюрьму вместе с остальными и больше ни за что не отвечать.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Вся моя жизнь была движением по нисходящей. Ни личные чувства, ни карьера, ни общественная борьба ни к чему не вели. Мир стоял передо мной, спокойный, самодовольный, монолит равнодушия, а я был суетливый неудачник, норовящий урвать хоть какой-нибудь, хоть самый малопривлекательный, но несомненный кусок этой всепобеждающей реальности, бытия, признания, что я живу, что я тоже есть, – и всё без успеха. А зачем жил этот великий, непостижимый для меня организм перемалывания, переваривания, отбрасывания лучших порывов человеческой души, лучших ожиданий и начинаний? Ведь у него тоже была какая-то цель, быть может, такая же великая, сверхчеловеческая, как он сам. Зачем-то он меня поедал? У меня внутри уже выжрано всё, но я не понимаю, зачем. Неужели так лучше?
Зачем я всё-таки поступил, как считал нужным, а не как проще? Куда движется мир, если в нём всё навыворот? Почему, гоняясь за какими-то своими идеалами, я раз за разом опускался на дно? Идеалов нет, друзей нет, будущего нет. Удивительно, какое сильное влияние – быть может, чрезмерное – имеет на нас чужое мнение. Сам-то я точно знал, что невиновен, но при этом чувствовал такое отвращение к себе, что мне в спину будто дул чёрный ветер, срывая кожу. Я жалел, что не стал «как все», нарядной оболочкой, сотканной из ожиданий других людей.
– Я знаю, как это бывает, – сказал Старец. – Меня самого сто раз поносили и проклинали и называли извергом. На всю страну. Это надо просто перетерпеть.
– Вы сильнее, отец Григорий, – сказал я. – Всегда были сильнее.
Он с улыбкой покачал головой и сказал:
– Я просто старше.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Раз согласившись говорить по бумажке Старца, я вынужден был и дальше его слушаться. Из моих печатных откровений о «сотрудничестве» революционеров и властей он, по-видимому, извлекал выгоду, весьма далёкую от интересов и тех и других, и регулярно звонил в Россию, так что в его подлинных мотивах я в буквальном смысле не понимал ни слова. Знаю только, что я, среди прочего, вдруг оказался членом Конгресса, якобы избранным от народно-охранительной партии.
Суд прошёл по-тихому, главные и второстепенные лица мятежа были назначены в ходе расследования так, что приговорены к расстрелу оказались люди, которых я раньше вообще не видел. Остальные отправились на пожизненную каторгу куда-то в «Sibir» (хоть Россия и вышла из Космополитического Союза, международных преступников почему-то всё равно ссылали именно туда). Вообще безупречная работа мирового правосудия и средств массовой пропаганды произвела на меня впечатление гладко поставленного спектакля, который продолжался бы и без меня. Даже не верилось, что это моя жизнь.
Увидеться с бывшими товарищами мне так и не удалось. В день высылки заключённых из Столицы я пошёл проводить поезд, хотя Старец отговаривал меня. Я не предполагал, что будет так много народу, особенно после тех помоев, что ежедневно выливали на «террористов» газеты. Молчаливые толпы стекались к Восточному вокзалу со всех сторон, как на похоронах, и бросали на рельсы красные гвоздики, – железная дорога оказалась усыпана цветами на много километров вперёд. Когда военный вертолёт доставил заключённых, в воздухе зарябили красные флаги, толпа встречала их, как героев. Тут кто-то узнал меня и закричал: «Предатель!», несколько человек побежало в мою сторону, охранник заставил меня сесть в машину и уехать. Хотя я предпочёл бы, чтобы меня забили до смерти, лишь бы не терпеть дольше этот позор. Анни и других я увидел мельком и так далеко, что лучше бы взял с собой подзорную трубу. В газетах, разумеется, не появилось об этом ни строчки: ни в наших, ни в иностранных, – как будто не было ни всех этих людей, ни революции, ни суда, ни меня.
– Не могу поверить, что я это сделал, – сказал я Старцу. – Лучше бы я умер.
– Умереть всегда проще, чем жить. И геройствовать проще, чем ежедневно разбираться в чужих тупых дрязгах.
– Разве… люди не дорожат жизнью…
– Это те, кто живёт ради личного счастья. Не ради цели. А если у тебя есть цель, будь готов ради неё предать хоть что угодно.
– А какая у меня цель?
Отец Григорий рассмеялся.
– Ну, проснулся…

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– А… где сейчас дядя?..
– Исчез.
– Серьёзно?
– Скажу, положа руку на священные русские Веды: никто не знает, где он.
– Священные русские Веды – устные, передаются от учителя к ученику. На них невозможно положить руку.
– Русские Веды стоят на полке в Философской библиотеке при Институте сравнительного религиоведения города Тэзе. В переводе многоуважаемого господина де Местра, магистра словесности и нобелевского лауреата.
– Подделка, – со скукой пробубнил я.
– И всё-то мы видели, всё-то мы знаем… Короче, место главы Международного банка весьма вакантно. Питер Варстрем, похоже, решил, что ваша зажигательная вылазка и есть тот самый армагеддец, который ты ему наобещал. И кому же стать его преемником, как не любимому…
– О, нет!
– …племяннику. По прогнозам экспертов, именно это долгожданное назначение принесёт обществу столь нужную в наше непростое время стабильность и уверенность в завтрашнем дне.
– Ты шутишь?.. – ужаснулся я. – Это что, уже напечатали?
– Не обольщайся. Вакансия солидная, конкурентов много. Но у тебя есть козырь.
– Какой?..
– Элена, – Старец посмотрел на меня, как на слабоумного. – Любящая тётя. Она, конечно, будет настаивать, чтобы дело всей жизни её горячо любимого, без вести пропавшего мужа осталось в семье. Ты ей как сын. Жаль, что у них не было своих детей, но она привязалась к тебе всей душой. Ты – блестяще одарённый молодой человек, на которого Питер Варстрем, один из величайших финансистов мира, возлагал все надежды.
Я оглушённо попытался представить себя в соответствующей роли. Меня разобрал судорожный смех.
– Интересно… что на это… сказал бы дядя…
– На твоего дядю я плевать хотел, – холодно пояснил Старец. – И я всеми силами буду способствовать тому, чтобы он пропал окончательно. Чтоб и следа не осталось, – подвёл он черту.
Я грустно задумался. А ведь, как ни крути, всё вышло по плану Старца. Я лишь немного задержал его, но не остановил. Питера Варстрема не стало, и во главе Международного банка будет «свой человек», даже, кстати, бывший любовник г-жи Варстрем…
Отец Григорий, словно прочитав мои мысли, усмехнулся.
– Да пойми ты: это не мой план, садовая твоя голова. Это круговорот Знаков. Их не остановить. Ты – человечишко, решаешь только одно: будешь ты на гребне этой волны – или она разобьёт тебя ударом о камни.
Я поёжился. Отец Григорий умел выражать свои мысли осязаемо. Вспомнились бумаги Графа, колесо Знаков, начерченное поверх Столицы…
– А что будет, когда придёт последний Знак?
Отец Григорий рассеянно посмотрел в потолок и пожал плечами.
– Весь мир пойдёт на новый круг.
– А с «человечишками»?
Он помолчал, будто забыл слова, но потом ответил буднично:
– То же, что и всегда. Кто-то спасётся. Кто-то нет.
 
.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

В соответствии с планом Старца, сработал «имиджевый ресурс», «родственные связи» пригодились, и я, ни черта не смысля в банковском деле, стал числиться во главе мировых финансов. Старец заверил меня, что этот пост всегда был чисто формальным, поскольку деньгами управлять нельзя, они людям никогда не принадлежали. Что ж, не возьмусь за такую зыбкую материю, как «денежные потоки», но кое-что вещное мне перепало, по крайней мере, у меня теперь был собственный дом – уже хорошо. Хотя просматривался определённый парадокс в том, что за жизненное пространство мне постоянно приходилось платить самим собой. Старец, провожая вереницу моих забитых «статусными» костюмами чемоданов, лукаво подмигнул:
– Заходи как-нибудь.
– Зачем? – я вздохнул.
– Походим сквозь стены… полетаем, – он коварно улыбнулся.
– Я вижу, вы здесь скучали. Неужели в моё отсутствие у вас не появилось нового сына? – усмехнулся я.
– Дурак, – резко ответил он. – Ты никогда не был мне сыном, но ты был моим лучшим учеником. Других таких нет… и уже не будет.
Вопреки всему, я почувствовал укол совести и, ругая себя за мягкотелость на чём свет стоит, всё же взглянул ему в глаза и сказал:
– Я приду. Мой Чёрный Монах.
– Кто?..
– Это же из вашего Чехова. Неужели не читали?
– Я, честно говоря, не особо интересуюсь литературой.
– Обязательно прочтите, – улыбнулся я. – Там в точности про вас.
– Тогда тем более читать не буду.
– Почему?..
– Там, наверное, что-нибудь страшное.
– Страшное… да. И всё же я приду.
– Как знаешь…
– Прощайте.
Он молча кивнул.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Не так уж давно – когда я верил в себя – успех, престиж, положение в обществе казались мне излишеством, ненужным грузом, придавливающим крылья к земле. Теперь крыльев не было, и суета положенной мне по чину бесчисленной челяди, которую я как-то враз научился не замечать, обволокла меня липким слоем полезной грязи, как на минеральных источниках подзабытой Венгрии, где прошло моё детство. Даже вспомнилась мраморно-стеклянная лечебница, облепленная изнутри облачками мягкого пара, – матушка одно время подрабатывала там уборщицей. В высших эшелонах власти было примерно то же: день расписан по минутам, предоставь заботу о себе профессионалам, поменьше двигайся и не думай ни о чём. Бездействие – вот главное условие успешной политической карьеры, и платили за него не в пример больше, чем за всё остальное. Как вышло, что социальная громада выстроилась именно так? Был ли в этом какой-то тайный смысл?
Моя вынужденная праздность, однако, возымела свои плоды: я получил письмо от Анни.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Мало кто знает, что знаменитая книга Анны Леман-Франк «Богатство света», которую почему-то называют «манифестом русской революции», хотя с таким же успехом её можно связать и с мятежом Красной Стражи в Тэзе, была изначально серией писем к многочисленным корреспондентам Анни в разных странах, в том числе – ко мне. В классическом виде книгу найдёт сейчас в магазине любой желающий, она переведена на языки всех стран бывшего Космополитического Союза. Мне же по-прежнему дороги душевные, дружеские письма Анни, где мысль её, выраженная, быть может, не так строго и последовательно, как того требовала официальная публикация, сохраняет всю свою первозданную чистоту, кротость и силу – сочетание, присущее только одной душе в мире. Позволю себе запечатлеть несколько избранных отрывков из нашей переписки, оставив за скобками всё личное, что связывало меня с этой несгибаемой женщиной, сумевшей, даже находясь в заключении, заронить своими словами золотые зёрна свободы в сердца разобщённых и обездоленных людей.

;;;

Я благодарю тебя за ту возможность пострадать за наши убеждения, которую ты дал нам, даже если твои мотивы были корыстны.

;;;

Есть какая-то мрачная ирония в том, что ты всё-таки занял этот странный пост… Не чувствуешь ли ты порой, что нашей жизнью распоряжается какая-то внешняя сила? «Это» сильнее, чем одна душа, чем даже лучшие устремления одной души, одной судьбы. Но, может быть, «оно» всё же меньше, чем… сколько? Сколько должно быть нас, чтобы победить?
«Оно» действует с каким-то замыслом. А мы?

;;;

Здесь, в тюрьме, я живу свободнее, чем там, в иллюзии благополучия. Ты ведь сам знаешь, у нас в Тэзе самые высокие в мире цены на жильё… Пишу это с улыбкой…
Когда я была простой служащей, я надрывалась без передышки, только чтобы оплатить сам факт, что я занимаю какое-то место.
На «свободе» всё так устроено, чтобы человек всё время обеспечивал свою жизнь, и совсем не успевал жить.

;;;

Многие сейчас говорят, что миром правят деньги. Но, как мне кажется, это не ответ, а отговорка.

;;;

Почему мы оказались невольниками денег? И ты, на гребне этой волны, тоже. В них есть какая-то загадка, невидимая сторона. Ведь это лишь условные знаки.
Жизнь – это собственность? Или ни деньги, ни жизнь никому не принадлежат?

;;;

А ведь в античном мире слово «талант» означало всего лишь денежную меру.

;;;

Главное, чтобы люди поняли: именно мечты о счастье в личном замкнутом мирке лишают счастья жить в большом, свободном мире.
;;;

Откуда вообще взялись деньги? Я думаю, это произошло, когда людям стала неочевидна ценность жизни друг друга. Мы слишком разные.
И деньги стали каким-то усреднённым, обезличенным знаком жизни. Может быть, тот, кто их придумал, хотел таким образом упростить общение, взаимное признание людей. Но в итоге получилось, что деньги стали оружием взаимного подавления, уравнения и уничтожения всех «других».

;;;

Что есть деньги, как не попытка создать «универсальную ценность» – копилку жизненной энергии, общедоступную возможность, усреднённый творческий импульс? Золото монет и золото духа. Это средство общения, обмена замыслами и творения, совместного созидания. Мистическая сущность денег в том, что в них переходит творческая сила личности, и если они не действуют, не движутся, не созидают, а лишь хранятся и накапливаются, или ещё хуже – идут на спекуляции, мошенничество, насилие, они обесточивают реальных людей и настоящую жизнь. Чем больше денег скапливается в подвалах банков, тем меньше жизни цветёт на воле, наверху.
Я только хочу сказать, что сами по себе деньги – нечто намного большее, чем средство купли-продажи. Сами деньги уходят корнями в область духа, в область Бога, если угодно. И если мы не поймём, то никогда не освободимся.

;;;

Здесь, в России, слово «Бог» происходит от древнего корня «bhag», что значит просто: «доля». И как «имущество», и как «судьба». Того же корня и «богатство». Быть богатым – значит быть с Богом.

;;;

Здесь тепло. Золото Бога придёт отсюда. Оно заполонит все пустые счета призрачных банков, и обман денег лопнет, как мыльный пузырь. Мечтая о деньгах, люди ведь жаждут всего лишь толику уважения, внимания, любви. Мы забыли, что деньги – общие, что они созданы для единения душ, для со-творчества и со-радования в священном служении Богу и миру, в котором живём. Мы стали обезбоженными, обездоленными.

;;;

Свет наших душ утекает в склепы золотохранилищ, потому что мы разучились видеть его в глазах ближних.

;;;

Неволю денег нельзя отменить указом сверху. На место одних тяжб и претензий придут другие.

;;;

Накапливая богатства ради удовлетворения личных или «общепринятых» амбиций, мы опустошаем свой внутренний мир. Живительно лишь то богатство, что разливается изобилием добра. Богатство должно быть добрым.

;;;

А ведь всё так просто, если понять, что истинная ценность – это волшебный свет человеческого внимания. Да, да. И не надо изобретать никаких экзотических форм духовного единения. Просто добавьте в свои счёты немного любви.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– В тихом омуте черти водятся, – хмыкнул Старец, когда я с восторгом зачитал ему одно из вдохновенных посланий Анни (я не знал ещё тогда, что их уже вовсю цитируют очередные революционеры).
– Сам ты чёрт, – радостно ответствовал я.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Несмотря на обещание «заглядывать» к отцу Григорию, я старательно избегал оставаться с ним наедине. Наверное, если бы я хотел разобраться в этом, то признался бы себе, что зверски боялся его – всегда, и теперь больше, чем когда-либо. Но думать на эту тему не хотелось. Камень он у меня давно забрал, видения больше не преследовали меня, и я – будь на то моя воля – предпочёл бы, чтобы наша связь как-нибудь сама собой растворилась в воздухе. Я предпочёл бы растительное существование. Мне казалось, что ещё одно соприкосновение с высшей стихией духа, истории и судьбы, которую таили в себе Знаки, убьёт меня.
Однако случайно я не из мистического, а из вполне земного источника узнал, что не кто иной, как лукавый «старец» поддерживает подпольное распространение якобы частных посланий Анни, разжигая таким образом народно-охранительную смуту уже в России. Эта незваная новость будто послужила спусковым крючком: в моё сознание хлынули неестественно близкие, по-северному сырые и колкие картины гор со странно-ровными, будто срезанными вершинами, аквамариновые водопады, туман, разбелённый в облака, многослойные, низкие, тугие, и ещё детский голос, читавший что-то на незнакомом языке, – я запомнил только слово «Алиора», а потом её лицо, лицо девочки лет двенадцати, с губами красными, как кровь, и локонами золотыми, как солнце… И я отчего-то знал, что это – Россия, и что мы неминуемо встретимся с ней…
Потом бездна отступала. Я вспоминал высокую чёрную фигуру «отца», и мне отнюдь не улыбалось вновь стать пешкой этого безумного человека, за могучими плечами которого открывался теперь ещё и безбрежный ледяной простор неведомой страны.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Осенью мэрия объявила о предстоящем сносе Собора Монтэ-Крист. Землетрясение нанесло слишком большой урон: глубокая трещина пролегла через фундамент и грунт, и опасались, что здание рухнет. Посетителей туда больше не пускали.
Жители и туристы стекались к огороженным стенам – попрощаться. Я выбрал день и отправился побродить по прилегавшему к территории Собора скверу. Раньше здесь было пустынно. Я сам, не первый год в Столице, так ни разу и не нашёл времени, не ступил под холодные сумеречные своды… хоть бы для порядка. Видел фото убранства в Интернете – вроде как побывал.
Вспомнился вечер, когда я прибыл в этот город. Как я стоял над водами ночной реки и думал о том, что меня ждёт, а громада Собора на другом берегу казалась такой знакомой и оттого близкой. С тех пор так и было: я часто видел этот знаменитый голубой купол, часто проезжал мимо, и всё казалось: вот она, несомненная твердыня, я всегда успею заглянуть сюда. Наверное, подспудно я решил: пойду, когда будет совсем плохо. Так и не зашёл.
Именно Собор был символом Столицы, знаком всемирного единства, духовным центром. Что теперь возведут на его месте? Другой такой же? Другой, ещё больше? Официальной информации не было, ходили слухи, что объявят конкурс на лучший архитектурный проект… Наверняка построят очередной пышный муниципальный дворец…

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

На подрыве Собора я присутствовал в составе официальной делегации чиновников, по бумагам я даже входил в какой-то там совет попечителей. Толпа напирала, кто-то что-то постоянно гудел в громкоговоритель, сверху барабанил вертолёт съёмочной группы. Старец, конечно, не удержался от соблазна взглянуть на такое историческое зрелище и маячил где-то неподалёку, хотя я не обращал на него внимания.
Хотя считалось, что здание в аварийном состоянии, оно почему-то не рухнуло ни после первого, ни после второго взрыва. Потом обвалилась часть стены. Многие крестились, падали на колени, по толпе бродил какой-то несмолкающий вздох, похожий на стон, – будто целый живой лес качался под натиском жестокого ветра. Мне казалось, что я вполне владею собой, но в какой-то момент цепкая рука Старца подхватила меня за талию, и я понял, что сам шатаюсь, как пьяный, поддавшись невидимым волнам этой страдальческой бури. «Бассейн там будет», – вдруг сказал мне на ухо Старец, словно отвечая на мою давнюю мысль, и на мгновение я увидел это место в будущем: только не бассейн, а потоп, – Столица превратилась в гигантский котлован, и со скалистых морщин исполинского обрыва на дно города срывались шипучие потоки морской воды.
Останки Собора исчезли в необъятных клубах пыли, в странном шуме, похожем на тишину. Хотя все, собственно, за этим и пришли, не верилось, что такое может быть. В небе звенела почти осязаемая пустота.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Как-то само собой получилось, что после этого мероприятия мы поехали к Старцу. Он отпаивал меня коньяком, будто я вернулся с похорон близкого родственника. А я почему-то чувствовал рану на душе города, как свою собственную, словно на том месте, вполне цивилизованно прибранном, мне прочли смертельный приговор. Хотя, странно, ещё меня преследовал образ лопающегося яйца. Взрыв, как треснувшая скорлупа яйца, и вот-вот появится мокрая птичья головёнка.
Отец Григорий, хоть по обыкновению не болтал лишнего, неизвестно почему пребывал в хорошем настроении, ну а я, по обыкновению, не удержался от того, чтобы поныть.
– Господи, даже когда мне кажется, что больше разрушать уже просто нечего, в моей жизни опять что-то рушится!.. Не ожидал от себя такой сентиментальности, – я между делом опрокинул заботливо подсунутую рюмку и завалился на прохладный кожаный диван, явно предназначенный, несмотря на чопорно-деловой вид, вместить при необходимости пьяное тело, и даже не одно. – Мне на миг показалось, что какие-то невидимые стены обвалились, ну, барьеры рухнули, что ли… Как будто над головой был купол, а сейчас его нет. – Я уставился в угол дивана, изучая толстые лоснящиеся швы. – А это ваш дом? – вдруг ни с того ни с сего брякнул я, подразумевая: оформлен ли этот дом в его частную собственность.
– Мой, – неопределённым тоном ответил Старец.
– Всё в нашей жизни как море, как лес… – неизвестно к чему промямлил я, повертев в пальцах пустую рюмку. – Вроде твоё, а вроде и не твоё…
– Да, – тем же бесстрастным голосом ответил он и подумал: «Мой Учитель говорил: твоим на этой земле будет только саван».
– Твоим на этой земле будет только саван, – как эхо, откликнулся я.
Я знал, что он тоже видел котлован на месте Столицы. Это наше будущее, далёкое пока, но оно неотвратимо приближалось с каждым вздохом, с каждым взглядом за эти целые пока, прозрачно-прочные, залитые красками дня стёкла.
– Это будет нескоро, – ответил на мою мысль он.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

И снова, как тогда, он держал меня за руку, а я летел… летел подле облаков и видел…

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

– Перестаньте, – я оттолкнул его руку.
– Артюр, да что я, тебе зла желаю? – искренне удивился он. – Ты так и будешь от меня прятаться? Разве это лучше? Чего ты смотришь в пол? Ну, посмотри на меня, – он уговаривал меня, как несмышлёного ребёнка, и я сдался. Честно говоря, мне так приятно было прикосновение его руки, что даже дрожь прошла по телу. Я скучал по нему безумно, по его смелости, стихийности и силе…
И снова, как тогда, я весь погружался в его грозовые взоры, в магический, сладкий холод его дикой души, и будто рождался заново в этом море без имени, без берегов.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

Он протянул мне руки ладонями вверх, и я, едва коснулся их, почувствовал, как огонь взбежал по моим рукам вверх до плеч и растворился где-то возле сердца – это было так внезапно и сильно, что я вскрикнул.
– От тебя исходит электричество, – простонал я, чувствуя, что начинает кружиться голова. Он крепче сжал мои руки, не давая мне вырваться, и новая волна огня пронизала меня, как железный прут.
– Терпи, – прошептал он мне на ухо. Вся комната так и гудела, я чувствовал, кажется, каждый удар крови, биение своего сердца где-то в высоте… Когда нестерпимо-жгучее чувство притихло, я в изнеможении склонил голову ему на плечо и поневоле вдохнул знакомый яблоневый аромат его кожи.
– Да… – в полубеспамятстве прошептал я, – я вспоминал твой запах… твои руки… господи, как я был счастлив с тобой… как пьяный…
Он осторожно уложил меня навзничь и, как раньше, лёг рядом, рассеянно перебирая мои волосы. Странно, хотя в этот раз я не принимал никаких препаратов, сама близость этого человека действовала на меня гипнотически, – мне уже казалось, что комната разбирается, как подарочная коробка, куда-то в вечность.
– А что на самом деле значит Солнце? – словно издалека, услышал я свой голос.
– Солнце значит Дух, – ответил он.
– Ты как Солнце. Притягиваешь меня. Все планеты.
– Не я. Это знак Быка.

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .

И я снова увидел его над землёй
Его одного
Только он стал другим
Он переливался опаловым, белым, солнечным,
На его рогах горел жар.

И он тоже видел меня.
Он склонился к земле и сказал:
Знаешь ли ты, что меня, Дух бессмертный,
Во все времена величают рогатым дьяволом?

***

– Как такое может быть? – недоумевала душа, бродя между полчищ книжных корешков.
Но умудрённые профессора ниже и ниже пригибали плеши к разинутым страницам, словно стараясь разглядеть в ненасытной пасти каждый зуб.
– Как такое может быть? – повторила душа, и тоже заглянул в книгу.
Но буквы посыпались, распылились, и их сдуло ветром.
– Или ветер смерти сильнее всех нас? – задумчиво сказала душа. – А! Я поняла! Ветер смерти разрушит всё, едва только я прикоснусь к тайне вечности, к тайне Духа бессмертного! Для того и придумали Дьявола, чтобы сокрыть Дух. Но что же, в таком случае, грех?..
Душа принялась рассеянно собирать по ковру рассыпанные буквы, пытаясь незаметно заглянуть профессорам в лицо, но её как будто никто не слушал, и все отворачивались.

***

Когда душа освободится от греха
грех станет своею противоположностью

От Богатства к Смирению
От Сладострастия к Любви
От Опьянения к Прозрению
От Жестокости к Свободе
От Праздности к Мудрости
От Славы к Силе
От Мести к Прощению

.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .
.     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .     .