Потому, что несерьезен

               


                ПОТОМУ, ЧТО НЕСЕРЬЕЗЕН



Среди трехэтажных домов, стоявших друг против друга и напоминающих прямоугольную коробку, бегали детишки. Игр они знали достаточно, но самой их любимой была всем знакомая — прятки. Улица — зелена, усажена липами и березами, также здесь вырисовывались и вишни, которые были сухи и уродливы; на клумбах, обведенных тротуаром, росли цветы. В центре — стог сена, а рядом с ним вкопанные колеса. «Деталей, за которыми можно спрятаться, детворе мало», — скажет только тот человек, что не обладает креативностью, какой руководили ребята.
 
    Изворотов Максим ни разу не водил. Он был всегда весел и быстр. Прятаться любил он всегда в паре, иногда подставляя своего партнера. Прятки — игра, в которой все должны веселиться, не важно обхитрили  тебя или нет. Даже сам Изворотов был бы рад, если бы его хоть разочек обманули, но нет, все серьезны, будто прятки вовсе не игра, а что-то другое, на что нужно злиться и обижаться!
 
    — 29! 30! Я иду искать, — говорил Сережа-вода, стоя под липой, убрав руку со своего лица.

    После отсчета он осматривает все кустовые деревья, которые, нужно добавить, росли на краях клумб и были густыми. За ними постоянно кто-то прятался. Сережа посмотрел на стог сена, укрытый клеенкой, и у него появились подозрения. А за ним, за горкой позолоченной травы, находились Изворотов и Юля Поветрова.

    — Ну, где он? — возбужденно спросила Юля, когда Максим выглядывал из стога.
    — Тише, он далеко.
  Сережа-вода подходил все ближе, ветер ему уже донес голоса, поэтому уверенность его возросла, и он ускорил шаг.
    — А сейчас?
    — Можно бежать.
    Максим и Юля выбегают из укрытия. Изворотов рванул первым, ведь он давал команду, его замечает Сережа и стукалит.
    — Пали-стукали Максим! Пали-стукали Юля!
    Юля, естественно, рассердилась на Максима, а он улыбался, будто ему все равно! Как он мог улыбаться? ведь он сделал подлость и его в этой подлости обличили! Стыд его должен ожидать, но стыда нет! Странное дело, очень.
    — Снова подставил!
    — Не переживай, сейчас еще кого-нибудь застукалят, — смеясь над серьезностью Поветровой, говорил Максим.
    — Гадина!

    Примерно так детвора и проводила свои каникулы. Родители уже привыкли, что их дети играют в прятки до ночи, некоторые — зазывали своих домой. Мало ли что... Такими явно не были родители Изворотова Максима и Поветровой Юли, которым разрешалось гулять до глубокой ночи. Все уже разошлись. И остались они вдвоем.
    Теплая летняя ночь. Небо, переполненное огнями. Сверчки, которые своими звуками одних одаривают бессонницей, других — убаюкивают. В домах гас свет. В ту ночь Юля и Максим не хотели идти домой. Они чувствовали себя взрослыми.

    — Вот, и моя мама легла спать, — сказала Юля, посмотрев на свое окно, которое было на втором этаже.
    — А тебя домой не позвала! Не беспокоится о тебе, не беспокоится! — чуть ли не кривляясь, говорил Максим.
    — Не смешно.
    — Ай! Да ладно.
    — Ты вечно так...
    — Как?
    — Одни кривляния на уме да шутки. Без них нельзя?
    — И-и-и... нельзя.
    — И-и, говорить не о чем с тобой.
    — Да! А нужно?

    И они замолчали.
    Изворотов посмотрел на Юлию. И она представилась ему красивой. Что-то в нем перевернулось, что сам бы он не смог объяснить. «Неужели мне она мне нравится?» — испугался Максим. Длинные волнистые волосы лежали на хрупких ключицах девочки, поддаваясь движению вверх-вниз от холодного вдоха и горячего ее выдоха. На ней салатовое платье, на котором был изображен какой-то персонаж из зарубежных сказок, ничуть не портящий впечатление об этой девочке. Личико ее было бледным, а теперь, под освещением луны, казалось оно синеватым.

    Максим — брюнет, с щетинистыми волосами, голубоглазый, чуть смуглый. Ему тринадцать, а Юле вот-вот исполнится двенадцать, что его немного смущало, но только немного. Сказать о своих чувствах он мог без труда. И он сказал:

    — Юля, ты мне нравишься.
    — Опять шутишь? С тебя улыбки, глянь, не сходят!
    — Не шучу, смотри, я не улыбаюсь!
    — Ты про себя смеешься! Как ты в школе Катю Выросткину закрыл в кладовой. Она не могла выбраться от туда целый час. Ее чуть инфаркт не хватил! А потом что, ты извинения не попросил. Сказал: на, угостись шоколадом. И улыбался, так, как и сегодня, когда мне в прятках докучал!
    — А что мне плакать?
    — Да, совестно должно быть.
    — Ну. Мне не совестно. Ты вот если цыпленку лапу пришибешь, то совестно тебе будет?
    — Ну, не будет. Я же случайно.
    — Мне было совестно. Веришь, игрался я с железкой такой тяжелой, от прибора какого-то большого. Уронил бедному цыпленочку на лапу, а он заплакал. Потом и я заплакал, когда моя мама ему лапку лечила. Выходили мы цыпленочка. Совестно было, ой как совестно. А сделал-то я все случайно.
    - Лучше бы тебе было совестно за сегодняшнее.
    — А мне вот не совестно почему-то. Юля, видишь, серьезно говорим же.
    — Ненадолго.
    — Ты мне нравишься, ты сегодня красивая.
    — Не верю.
    — Почему?
    — Потому, что ты делаешь сначала одно, а потом второе, а потом третье. И ходишь с таким видом, будто вообще ничего не делал.

    Прошелся теплый ветер, такой добрый, который не хотел, чтобы дети замерзли. Проходил мужчина с сигаретой, делая затяжки и кашляя. Он, отработав двенадцать часов, направлся домой. Это было видно по его лицу, которое было в угольной пыли и таким же черным рукам. В том районе особо работы не было. Кто-то — грузчик угля, а кто-то — дышит пылью в складах, перекидывая тонны зерна.
 
    — Знаешь этого мужчину? — спросил Юлию Изворотов.
    — Конечно, он к маме в гости ходил.
    — Что же за человек такой. Черномазый, как африканец!
    — Я слушала, что он моей маме рассказывал на кухне. Говорил, что работает на углях, там, где сдают металл. Юрием его зовут. Говорит, уголь грузит. В ручную все, с лопатой. Начальник приказал, ты — делай. Говорит: «Такой порядок у нас. Но, мне нравится, говорит, какую тяжелую работу мне не прикажи, я выполню. И жить так легче. Тем, кто в подчинении всегда проще. У начальства ответственность. У нас — ее нет. Можем и в карты поиграть. Серьезно мы к работе не относимся. Не то, что наш начальник. Загрузили мы раз щебень, так, нечайно. Скажи, говорит, мы ведерко засыпали щебня, всего-то, а он как-то узнал и пришел ругать нас, представь. Такой пустяк, а он злится, к каждой мелочи придирается. Ой, хай с ним.»
    — Юля, не мог он такого говорить. Ты или выдумала все, либо переврала весь его рассказ!
    — Вот где несерьезные люди работают! Неответственные. А ты мне говоришь, что я тебя нравлюсь. Да, и ты мне нравишься, может быть, Максим. Но ты несерьезен. А нужен ли мне жених, который несерьезен и неответственен?! Где он будет работать, на что жить., кому нужен такой муж.
    — Все, пока, поздно уже.
    — Так... значит, я тебе не нравлюсь?
    — Нет, и я сказала почему, Максим.

    Поветрова Юля ушла.
    Ветер усилился, теплота его куда-то пропала, теперь он не был ласков. На балконе кто-то злобно кашлял, матерясь. Максим замерзший сидеть под березами, которые стали угрожающе хрустеть и сыпать сухими ветвями, встал и пошел домой.

    На следующий день Изворотов Максим увидел Юлю, которая была одета в то же салатовое платье. Она гуляла под ручку с Сережей-водой, который всегда серьезен в играх, играет в точности по правилам, да и в жизни он полностью степенный, от чего с ним всегда скучно. Ну, а Изворотов Максим не держал обиду, он был несерьезен.