Ночная госпожа

Мы идем своими дорогами вслепую, даже будучи уверенными в сотворении пути собственными силами. Взглянуть на нас, как жалки мы и высокомерны, как любим, крушить надежды ближнего своего, толкать падающего и разглагольствовать обо всем, кроме себя. Самое противное – это прощение самих себя при блеске золота и роскоши. Пришел герой, и настало время подвига. О том сия история…

Часть первая. Обращение.
Проклятые люди, нареченные так по силе и необыкновенности своей, отличающиеся также незаурядным умом, благодарны судьбе за свое одиночество, где их посещают, при лампадном огне, в тесной комнатке, похожей на келью, духи различного рода и порядка. Сей вечер, ни в коей мере, не был для нас исключением. В тесной келье, среди множества свитков и книг, за небольшим ветхим столом, на котором стояли два серебряных подсвечника с умирающими свечами. Тусклое свечение едва размывало грани между пустыней кромешной тьмы и миром объектов, которые я должен был видеть. Лицо моего собеседника и друга слабо освещалось, придавая грубым чертам аскета выражение мрачного демона, задумавшего с тобой интересную игру. Только глаза отражали смерть маленьких свечей:
- Именно так догораем и мы, друг мой.
-Ничего не достигли, но зато живые – ответил мой собеседник – Знаете, к черту все, мы своим отрицанием можем вызвать только насмешки со стороны блаженствующих под солнцем. Даже сейчас, мы с вами почти окутаны тьмой и сладкими речами Сатаны.
Он откинулся в раздумьях, и его взор был теперь на пиру у Сатаны среди плясок теней.
- Не будь света, мы не видели плясок смерти и теней в этой комнате.
- Все равно знали бы о том, что и сейчас в минуты отвращения к жизни, тени резвятся и пляшут – мой собеседник закурил трубку – вот и добавим красок пепла, который, кстати, тоже куда-то стремится. Пепел, тени и разговоры о Сатане. Думаете, мы зря живем?
- Думаю, что мы зря рождаемся. Все остальное – пишется как-то само по себе.
- Рад, что вы так считаете, но посмотрите, что само слово «смысл» должно быть у сатаны, а не кого-то еще. Мы утверждаем себя через смысл, который приводит нас, благодаря человечности, к осознанию абсолюта суеты и скуки, и итог – отвращение к жизни.
- При этом, мы сохранили смирение, которое помогает лишь тем, что не заставляет переусердствовать в приобретении благ.
- Согласен. Давайте на этой ноте, я покину вас. Другим вечером, мы поговорим вновь – тихим голосом произнес мой собеседник и направился к двери. Я только кивнул головой, а через секунду услышал стук двери. Вот теперь я одинок среди гарцующих теней, пожирающих плоть огоньков, и равнодушных ко всему книг.
   Мне бывает очень трудно заснуть. Потому я часто читаю, пишу или смотрю на огоньки. К этому спокойствию трудно привыкнуть, но меня тянуло к этому, нечто таинственное соблазняло меня от суеты сюда, в уединение, в покой. Кому-то это кажется смертной скукой или тоской, а по мне, я просто не прижился, просто ушел от беготни по тем берегам каменных рек, что вечно велят плыть куда-то. Некто создал эти пути, и теперь ими пользуются, а мне скучно бродить по серым бездушным и застывшим рекам. Конечно, просто так не приходят к такой, с позволения сказать, жизни. Только что догорела последняя свеча, и свет луны тонкой полоской вошел ко мне. Я гостеприимен к любому свету, но вот с людьми все сложилось как-то иначе. О, к слову, удивительный блеск оставляет лунный свет на подсвечнике. Серебро и луна – хранители знаний древних алхимиков – ныне выступают полотном для романтиков. Их не любят, а только режут или копируют. Я завидую луне, ведь она не отягчает себя смыслом жизни по тем божественным причинам, которые мне знать, не дано.
   Да, раньше я суетился, как и все. Не только работа, но и публика с ее искристыми фейерверками, пышными нарядами, смехом и весельем пьянили и увлекали меня в это гедонистическое безумие, изобретение просвещения и древности. Жизнь пестрела красками, лицами, общением, прогулками, праздниками и порой даже пороками неумеренности, примешивая щепотку извращений, тоже изобретение нового века.
   Каков я теперь, перемолотый, переломанный, пережеванный Молохом. Я заплатил сполна демону наслаждения. Нет никакого Бога над нами, но есть Люцифер, кто ждет нас к себе на пир и маскарад. Я страшен, уродлив, немощен и глаза мои не выносят света. Какое благо, что я не питаюсь кровью, хотя и слышал о ее омолаживающем действии. Мне тяжело писать, ходить и думать. От еды меня воротит, вино не пьянит, хотя любовь к нему не угасла. Самое тяжкое понимание – это понимание того, что прошлое всегда ужаснее и больнее настоящего. Ах, если бы я мог, то забыл бы, прострелив себе голову. Увы, но это невозможно, да и не хочется, признаться честно. Я обожаю мир, у которого беру вдохновение и каждый новый день, новый ветер, новый свет и новый мрак. Я несчастен, но ничего не желая, становлюсь счастливым. Это не покой, это забвение. Да будет Тьма!
   Давным-давно, когда моим лучшим другом был томик Шопенгауэра, а девушку мне заменил Бодлер и абсент, я жил в духе своего времени, подобно кукле, заведенной в точный час, тогда я познакомился с сатанессой, ведьмой, которая писала молитвы. Тогда я начал молиться ее словами, и каждое слово оставляло во мне стигматы, шрамы. Я желал созвучий, мелодий, напевов реквиема, но боялся даже первой ноты. Меня ужасала сама мысль об объединении звуков и молитв в нечто единое, что уничтожило бы меня. В тот момент я испугался смерти, но любопытство, зачарованность строками и рифмами помогли мне идти дальше, бесстрашно искать пути к истинной вере. Кое-что сделало из меня то, чем я являюсь сейчас. Строки фатума, молитвенного, сакрального смысла легли печатью в мою душу, и теперь мои демоны, издевки ради, нашептывают их мне:
«О муки! О любовь! О искушенья!
Я головы пред вами не склонил,
Но есть соблазн, соблазн уединенья
Его еще никто не победил».
Я остался один, точнее сказать, один на один со своими демонами виктории и грандиозных фиаско. Вокруг витает тлен, пыль и воспоминания. Сначала было больно, но сейчас я научился принимать себя таким, каков я есть. Я почти познал через Волю о своем представлении, почти решил, как мне кажется, все загадки бытия. Однако, я получаю удовольствие только через эту боль, неявную, неясную, но стоит ее произнести, как она бьет тебя со всей силой так, что остаешься равнодушным или апатичным ко всему. Прошлое теряет свои краски, настоящее проходит бесследно, но будущее, будь оно проклято, оставляет только боль, только яркое пламя надежды, которому суждено стать пеплом. Мы не властны пока с людьми, мы обретаем власть в одиночестве. Сейчас его не любят, боятся, заигрывают с ним, будто с трактирной девкой, но оно все равно берет свое. Быть может, ему стоит стать пятым всадником апокалипсиса…
- Ужель ты одиночества не любишь?
Уединение – великий храм.
С людьми… их не спасешь, себя погубишь.
А здесь один, ты, равен будешь нам»
Я обернулся:
- Зовет меня лампада в тесной келье
Многообразие последней тишины,
Блаженного молчания веселье,
И нежное вниманье Сатаны. Мой государь, мой друг и мой изгнанник, я приветствую вас.
   Я встал и поклонился. Он ответил мне реверансом. Он был не один. Он всегда не один, всегда его сопровождает незнакомка, которую он зовет своей нимфой, но я чту ее суккубом, а его – демоном. Даже не помню, когда мы познакомились. Когда много знаешь, то можно лгать, будто тебе тысячу лет, и ты в красках помнишь Атлантиду и Помпеи, но по правде говоря, может так и есть. Ведь цифры не значат ничего, и если угодно, то мы бессмертны, так как наши мерки – наши цепи.
- Вы всегда ошибаетесь, но всегда рассуждаете. Доброй вам ночи, я могу остаться у вас? – спросил изгнанник.
- Даже у вас, государь, нет выбора – ответил я.
- Благодарю. Уверен вы не будете против моей очаровательной спутницы – сказал изгнанник и повернулся к ней со словами – проходите, вы тоже приглашены.
Молчаливо, тихой поступью, как ходит сама смерть, неизвестная прошла в келью.
-Меня всегда привлекает безмолвие, всегда, когда есть  возможность помолчать, я так и поступаю. Вы, мой друг, такая жалкая и тленная тварь, что всегда вызываете удивление. Почему у вас вообще есть душа? Вы отвратительны мне, если ее не используете, но вы, зато честны перед миром. Когда вы используете душу, вы не в силах вынести счастья и страдания. Вы путаетесь в очевидных явлениях, и остерегаетесь всего таинственного. Справедливо было бы вас уничтожить одним адским пожарищем, но разумнее оставить жить. Ведь никто лучше вас самих ее не уродует и не делает невыносимой. 
   Изгнанник сел возле меня и пристально смотрел в мои глаза. Он был слеп, но сила его взгляда пугала меня. Он смотрел мне в душу, и перед ним я был наг и чист, как первый человек без листка. Я ощутил себя беспомощным, слабым ребенком, пустым и ничтожным перед ним. Я дрожал. Мое сердце почти не билось, отдавая каждый удар с особой осторожностью. Дыхание было беззвучным, словно затаившимся, чтобы не нарушить тишину и не спугнуть жертву. Я был этой жертвой. Я боялся его как дикого зверя. Я любил и обожал его. Мое сердце наполнялось радостью, ибо я мог служить ему. Я был его рабом, которого он мог терзать, но не делал этого. Вся моя боль была в его глазах, вся моя власть находилась в этой слепоте, и все мое блаженное спасение отражалась в моей бездне.
   Его спутница стояла рядом и смотрела на действие. Ее глаза стали наливаться кровью, а лицо, скрытое капюшоном, издавала тихий звук, похожий на рычание алчущего крови зверя. Она получала наслаждение от любого зрелища унижения смертных людей, хотя и сама не могла хвастать долголетием. Об этом можно было судить по ее костлявым, иссохшим рукам, на коже которых виднелись следы чумной болезни и перенесенной оспы.
   Как только я очнулся, то с меня будто спал камень, который топил меня и тянул вниз. Я чувствовал себя моложе, в смятении, которое свойственно молодым людям в моменты, когда они что-то делают впервые, особенно, если речь идет о грехе и потворстве своим слабостям. Свеча мерно горела, создавая ровные тени, будто ее не касается все, что происходит вокруг. Я очнулся в новом мире, но это был ад совершенно другой планеты.
- У вас сегодня день рождения. Не стоит пренебрегать дарами, особенно столь скромными от верных друзей. Посмотрите, какой вы на самом деле, но внутри вас величие, что невозможно измерить, ни одним из человеческих мерил.
- В душе вашей томится ненависть, жадность, презрение, любовь, милосердие. Вы спотыкаетесь, сомневаетесь, а потому вы создаете из себя то, что привнесено вдохновением. Мой господин желает, дабы я смиренно предложила вам небольшой подарок. Вы его не заслуживаете, но есть Воля и не нам решать абсолюты и движения звезд. Что ж, примите мой скромный дар – с этими словами ведьма нагнулась ко мне и посмотрела на меня. Ее глаза взорвались кроваво-красными, желтыми и оранжевыми красками. Взгляд, преисполненный гнева, жажды, величия добродетели и вечного смирения проникал в меня все глубже до тех пор, пока наша бездна не стала единой. Я погрузился в сон.

Часть вторая. Торги.
   Все кровопролитные войны ведутся ради крови, только крови. Человек не станет сознаваться перед богами, будто делает это ради крови, смерти, страдания других себе подобных. Человек прикроется и богами, и мудростями о доблести, о подвигах, о славе, чтобы скрыть в шелках и пурпуре жажду крови. Откуда таковая проистекает, сказать трудно, да и не мне о том говорить, но мне кажется, что все дело в проклятии человека – в его страстях.
   С крутого обрыва было видно, как эти грешники копошатся в делах мирских, преумножая власть безымянного на этой земле. Они улыбаются, поют песни, кои оскверняют лик великого Отца. Женщины, старики, дети – отродья, кои доныне не были преданы очищению. Их охраняют, этот скот, молодые юноши, угнавшиеся за раздуваемыми ветром безымянного юбками. В похоти и страсти сгнил сей поселок. Я наклонился, взял горсть земли, вдохнул ее аромат, затем повернулся к своим братьям, вознеся руки к небесам:
- Пребывайте во славе моей, восславьте имя того, кто не будет забыт, кто вечен. Хвала господину, научившему сию руку держать меч, а пальцы сие – войне! Убивайте всех, Творец узнает своих.
   Каждый воин дал обет молчания, и безмолвная толпа, алчущая крови зверей, сама им уподобилась, спускаясь с обрыва, подгоняемые страхом, исходившим от деревни зловонным туманом. Как только они увидели нас во всем великолепии скромных одежд, но преисполненных святым духом, мчавшихся, словно гнев сверхчеловека, ничтожные дрогнули. Они послали защищаться всех, кто мог держать оружие. Будто что-то хоть раз смогло бы дерзнуть и защититься от света истины. Мы сошлись, как две волны пламени – молчания и аскезы против суеты и порока.
  Как только мы обагрили свои туники и лица кровью, как только насытили наши мечи и посохи тленом этих диких отступников, похотливыми семенами обагрили мы мечи свои. Сколь упоительно, сколь сладко чувство крови еретика. Я резал детей, словно сочные фрукты, и они падали в стенаниях – сладкой музыки праведных воинов – будто гнилые колосья на чистых полях господина. Он был с нами, он пил их кровь вместе с нами, и от этого мы становились горячее. Его святой огонь проникал в наши души, завладевал нашими телами, и мы сражались свыше всяких сил. Мы разрубали, дробили, превращали кости в пыль. Стенания, боли и смерть – вот достойная кара за суетливые мирские блага, за ересь и невежество. Братья рубили в неистовстве святейших воинов-мучеников. Если ломался посох, то рвали плоть еретика зубами, руками, топтали ногами. Если ослабевали руки, то их отсекали и сражались ими. На моих глазах были съедены несколько еретиков. Да будет их больше во веки веков. Мы всех отправим в небытие.
   Благородное Солнце насытилось жертвами праведных воинов, щедро осыпала наши глаза кровавым шелковым плащом, за которым вскоре должна была явиться презренная нищенка, собирающая души еретиков к пути в ничто. Мы ликовали в безмолвии, пировали кровью, сжигали тварей, дабы очистить тело матери от их присутствия, даже в виде запахов и эфиров. Все горело, пылало, исчезало в сердце огня гнева господина. Мрачным, зловещим черным духом уходили ввысь жертвы, оставляя здесь зловоние – самый сладкий запах для праведного воина.
- Здесь и братья наши остановились – смиренно произнес  Аристиан.
- Нет среди павших братьев. Сие есть отступники, ибо смерть не повод нарушать клятву – ответил я – мы сожжем их с остальными.
- Похвально такое рвение, магистр, я счастлив, быть с вами единой верой.
- Ибо таковая есть истина – уверенно сказал я – кровь – это жизнь.
Аристиан являлся наместником и глазами сердца священного пастыря господина. Я не силен в иерархиях, ибо оные есть члены тела бренного, о коим разуметь надлежит в последнюю очередь, то меня не волновало его происхождение. Я отдал последний на сегодня приказ – утвердить дух свой в истязании тела. Засыпал я от сладостного звука хлыста, карающего тела тех, кто не стремился исполнять долг с усердием или же тех, кто дал волю страстям. Невиновных не существует, есть лишь разные степени вины.
   Великолепное утро, алым заревом осветившее земли, что вчера гнили от ереси, что сегодня сияют, словно невинные глаза младенца, не чувствующего разницы между добром и злом. Мир портило, пожалуй, только пепелище, но оно есть символ чистоты земли, ибо и она борется с ересью своими способами, а мы только помогаем ей в этой борьбе.
   Я спал на холодной земле, и тепло света пробудило меня к жизни. Мы были готовы к новым подвигам и новым свершениям. Все собрались дальше в земли Стратфорда, где стояла наша обитель, священный храм. По легенде Храм был построен на месте убийства непорочно зачатого суккуба, пришедшего искусить нас. До сих пор он, будучи демоном, искушает, развращает и соблазняет души рабов господина. Здесь мы оставим чистые земли, луга и леса. Теперь земля чиста, как чисты наши души и помыслы. Мы отправились вдоль дороги.
- Бывал ли ты в обители, в кою держим мы путь, брат мой? – спросил меня несущий слово Эмпедорий.
- Нет, брат, не был, но много слышал и беседовал с странниками, приходившими с тех земель. Будет жаль, если эти земли будут соседствовать с ересью.
- Да, согласен я, но знаешь ли ты, с чем именно мы боремся? Ересь многоликая и вожделенная. Она услаждает и искушает тебя пениями, мудрыми речами. Она ищет слабое место твое, где невежество посеяло самые сильные зерна, и именно туда она бьет тебя. И странность в том, что не надо противиться ей…
  Я думал, что сейчас убью его, и посмотрел на него, сжимая в руках свой посох.
- Нетерпение, брат мой, есть шаг к ереси. Ты верный воин господина, но не более, ты не судья. Так выслушай меня, ибо я бьюсь не посохом, а разумом в том поле, где нет времени и пространства, где гибнет всякий, кто цепляется за вещь. Поддайся искушению, но зажги свечу, сердца своего, и только так ты сможешь одолеть зло, ибо оное растет от противного и от противящегося. Не противься злу, но прими и возлюби его, как возлюбил и братьев своих.
- Но тогда, что есть ересь, и не может ли она быть в твоих глазах, брат мой? – я подозревал его, но вскоре понял, что напрасно, ибо мудрость его велика, а деяниями он был чист. О помыслах не мне судить.
- Ересь есть все, что развращает дух, ибо тело есть орудие греха, но не он сам. Твое спасение в терпении и смиренности. Ты тверд в своей вере, ибо господин верит в тебя. Так плати ему тем же. Ересь же кроется в мыслях, от коих тело со временем чахнет и чернеет, покрываясь знаками, кои мы зовем болезнями. Ежели не справиться, то смерть спасет душу от небытия.
- Получается, что мы застрахованы от мучений?
- Нет, это значит, что мы не в силах знать все и вся, но мучений там нет, там вообще ничего нет. Брат мой, доверься мне, я искушен в тех духах, о которых ты и мыслить не можешь. Пусть каждый будет на своем месте.
   Я согласился. Трудно понять его. Все же ради братьев мы должны верить в мудрость отцов храма, иначе мрак и хаос поглотят нас, а без нас – все окутает ересь.
   Братья устали, но путь почти закончен. Оставалось пересечь священную реку вброд, и мы будем дома. Священная река находила свой вечный путь в тени лесов, вечных жителей, философов и стражей мира. Они хранят много тайн, но еретики вместо понимания тех тайн, более склонны делать себе склепы из их тел, наслаждаясь ароматом их гниения. Ад всегда в еретиках, смертных, ищущих спасения во всем, кроме своей души, а посему причиняющие столько горя тем, кто живет тысячи лет в обете молчания. Наши обычаи требуют исполнения воли господина, и мы посадили несколько деревьев, прежде чем устроить привал.
   Темнело. Небеса обнажали свои золотые мантии, представляя свое обнаженное бледное тело во всей ее тьме. Мрак наступил мягкой, неуловимой пятой, словно ночной зверь, охотник, более пугающий, нежели жестокий. Мы устроили небольшой костер и ужин, состоящий из сырой рыбы, листьев и желудей, запивая все это отваром из шишек, коры и трав, кои счел целебными Аристиан. Сейчас мы могли сломать печать молчания и говорить шепотом, словно молимся. Эмпедорий встал и направился к большому камню, что стоял у берега реки, неподалеку от нас:
- Я хочу выйти из тела ненадолго. Не тревожьте меня, во что бы то ни стало.
- Я могу пойти с тобой? – спросил я. Мне было интересно, как это происходит.
- Идем, но ничего ты не увидишь, ибо зрение твое не готово к такому. Мы учимся этому годами.
   У камня, на небольшой опушке, Эмпедорий сел на колени и стал что-то нашептывать. Затем он замолчал и застыл, словно камень. Дыхание его стало неслышимым, тело окаменело, и было расслаблено, а лицо было в маске безмятежности.
   Через пару часов Эмпедорий встал и сказал голосом, исполненным тревоги:
- Я слышу смерть. Души кричат так неистово здесь, будто была война. Ход был сделан, изменение произошло.
- Мы должны попасть в храм немедленно! Общий сбор! К оружию! – закричал я, – Быстро в обитель.
   Братья, едва понимая, что происходит, все как один бросились бежать в сторону обители. Я боялся худшего…
   Мы выбежали из леса, и ужас поразил нас. Гнев сковал нас тяжкими оковами, а наше страдание, боль захватили наш дух с неистовой силой, и сжимали демоны нас, причиняя ужаснейшую боль. Мы опустели, мы умерли, мы испугались и пребывали в смятении и недоумении. Весь хаос чувств, эмоций теперь повелевал нами слепо и безрассудно.
   Обитель пожиралась пламенем. Стены испачканы кровью. Стража была изуродована символами и погибла, видимо, от потери крови ужасной смертью. Ветер принес нас запах тлеющей плоти, обгоревших тел и дыхание смерти.
- Не страшитесь, братья! Вперед! – сказал я, и первым вошел в обитель.
   Все разрушено и предано огню. Братья лежали мертвыми. Некогда могучая и процветавшая обитель была пред нами, словно дитя или старик – жалкое, уродливое и беспомощное пред смертью существо. Дух покинул эту обитель, и ищет теперь другого пристанища, в мире идей, в мире господина.
- Следы гласят в безмолвии, что убиты они, были не в битве, но будто изувечили себя сами, либо кто-то собрал их кровь – задумчиво сказал Эмпедорий.
-Невозможно! Нет в этих землях существ с такой мощью, чтобы прорваться в обитель. Вурдалаки все здесь истреблены, и лишь одно племя живет за океаном черной ереси. Еретики не обладают такой мощью, чтобы овладеть обителью. Нет в мире силы, что могла бы свершить такое кощунство – сказал я с гневом и смятением.
- Дух смерти – это следствие, ибо кто-то все-таки отнял жизнь у наших братьев. Значит, такая сила есть, но почему мы не заметили ее и какова суть этой силы – вот мои вопросы – ответил Эмпедорий, – Брат мой, обыщите храм на наличие записей, посмотрите библиотеку и хранилище в поисках свитков или личных записей. Я же попробую осмотреть мир идей в этом воплощении. Некая Воля привела смерть сюда и это не случайно.
- Я осмотрю место на наличие ереси в этих местах – сказал Аристиан.
   Я распределил братьев по группам, и мы отправились расследовать происшествие. Моя группа отправилась со мной в центральную часть обители – храм слез государевых. Вся дорога была увенчана распятыми телами братьев, телами, изъеденными и обглоданными, без кожи или членов, иные тела были изуродованы самым немыслимым способом, а мясо обсыпано солью. Всевозможные глумления были представлены здесь. Это сильно давило нашу волю, и вся борьба была уже не в телах, а в душах. Лица, застывшие в смерти, выражали странное смешение ужаса и наслаждения. От этого становилось еще дурнее. Мы вошли в храм. В пруду Слезы был утоплен настоятель обители с камнем во рту и вспоротым животом. Слезы, некогда символизировали чистоту и святость, ныне были кровавой панихидой по нашей обители и душам падших братьев. Статуи четырех благочестивых стражей (благочестие, благонравие, благородство, благословение) были разрушены. Все светильники разорваны на части и разбросаны вокруг. Свет почти не проникал сюда, но было видно, что вместе с мебелью и металлическими вещами лежали части тел. Братья были разорваны на куски и разбросаны повсюду. Я поднял глаза вверх и увидел огромный навес из кожи человечьей со странными надписями, написанными кровью. Я узнал этот язык – это язык нашего ордена, который не используется уже сотни лет. Он был проклят и предан забвенью, но не считался ересью. Так что еретики тут не причем, но это мог быть новый оплот ереси. Нужно срочно показать все это Эмпедорию.
   Придя во двор, мы обнаружили Эмпедория буквально иссушенным. На вид ему было лет сто. Его руки худы, глаза впали и были  черного цвета, лицо испещрено морщинами. Он был похож на скелет в коже. Мы не понимали что происходит. Аристиан сам был в недоумении, и уже готовил свой крест боевой истины, которым метят еретиков-отступников среди храмовников (да, и здесь бывает ересь, опасная и коварная). Неожиданно, Эмпедорий резко вдохнул в себя жизнь, словно воздух, и тело его преобразилось, став таким, каким оно было. Он встал с колен, осмотрел каждого из нас и спросил:
- Что нашли, братья?
- Рукописи и книги из архива. Вот, все что уцелело – сказал брат Прозх.
- В покоях все мертвы, но много утвари и чаш. Мы нашла еще и дневник сестры Аласкалиэль – доложил брат Ихр.
- Я уже начал думать, что ты поддался ереси, брат – сказал Аристиан.
- Ты уже начал думать? Поздновато спохватился – с усмешкой сказал Эмпедорий, чем немного разрядил обстановку – Здесь была ересь, но такой мы прежде не встречали. Я не чувствую насилия или агрессии, но все мертвы. Дух смерти здесь желанный, но не он искушал. Он пожирал, а искушали для него. Здесь бродит тень, но я не могу ее познать. Она для меня неуловима во тьме. Это ее мир. Вернемся в лес, и там мы с Аристианом изучим все, что нашли.
- Есть еще кое-что… - хотел рассказать я о том, что видел, но Эмпедорий перебил меня.
- Всему свое время, брат. Ваш дух поколеблен, и посему надо отдохнуть. Всем возвращаться в лес – приказал Эмпедорий.
   Мы вернулись, когда небеса озарены рассветом. Новый день настал для нас, будто бы павших братьев и не было. Их стерли из бытия истории, и только мы теперь хранители тайн и душ о тех, кто жил когда-то в мире вещей. Интересно, а каков мир идей и происходит ли там смена дня и ночи, добра и зла, что вообще там торжествует. Господин выше идей, поэтому ничего о нем мы не знаем. Выполняем его волю, и ради этого готовы на все, даже на месть еретикам, что сотворили такое кощунство. Ни одна живая тварь не посмеет поднять руку на Отца без возмездия. Мы отдохнем, наберемся сил, и тогда месть наша будет страшна.
   - Брат мой, идите в храм завтрашним днем, дабы предать все очистительному пламени. Мы разберемся к этому времени в тайнах смерти наших братьев – сказал мне Аристиан с небольшой дрожью в голосе, будто бы он не спал всю ночь. Глаза выдавали его утомленность. Он смотрел не на меня, а сквозь меня, но пока еще не обессилел, хотя и напоминал марионетку. Я сказал, что исполню его приказ.
   Весь день мы провели в суетливых заботах и благочестивых молитвах, в беседах о благе и чести. Изо дня в день мы укрепляли свою веру такими беседами, порой используя ересь, как соль для раны, но для лучшего чувствования праведного духа в нас. Мы унижали и били плоть, чтобы боль не была для нас тягостна, ибо тело болеет всегда, но здоровый дух не даст ему угаснуть. Все тонкости идей знают сановники, которые не похожи на людей, даже в походке или манере речи. Образ их жизни таков, что без своих знаний им было бы проще приготовить себе еды. Они как детеныши беспомощны, но помыслами чисты, и понять их речь может только тот, кто не убил в себе чистоту духа. Каждый день мы руки воли господина добываем себе пищу, кров и занимаемся воспитанием духа вместе с починкой одежды или обуви.
   Вечером ко мне подошел Эмпедорий и попросил сопровождать его в храм для перевода текста, который я увидел.
- Я же не сказал тебе о нем ничего. Как ты узнал, ты был там? – удивленно спросил я
- Нет, но в мире духов я увидел его. Кожа и кровь – это идеи, и они остаются эхом, следами воли здесь, в этом мире. Пойдем, нам пора идти.
   Мы пришли в зал храма, где был этот ужасный навес. Надписи въедались в глаза непристойным видом крови, яркостью цвета они овладевали взглядом. Невозможно было не смотреть на них, но мне хотелось растерзать их. Мне все равно, что искали там духовники. Я желаю смерти еретикам и всему еретическому.
- «Свет, пришедший из глубины мрака, развеял его во прах и возгордился победою своей. Возгласил свет о великой победе и объявил себя Вечным и Истинным. Все твари земные стали рабами его, купались в золотых лучах его. Счастью их не было конца и начала, ибо казалось оно бесконечным. Но блажен тот, кто славою и златом не ослеплен, и чье терпение выше мирского. Свет стал жечь, ибо мало власти во все времена, и тщеславия мало для тела. Без меры стал свет, самодуром стал и жестоким тираном. Сжигал он города и леса, иссушал озера и реки. Камень плавил и раскалял до неистового жара. Твари земные в тени высыхали, будто сочный плод в засушливые дни. Иные тлели прямо в лучах славы и гордыни его. Но не возроптал никто, ничто не бросило вызов тирану, ибо все светом ослеплено было. В счастье и блаженстве услаждали тела свои твари земные, и даже боль им стала наградой. Все в слепоте им стало едино. Все смешалось, и тем проклято было. Сам свет был ослеплен величием своим до той степени, что исчез в небытие. Снова пришла тьма и луна мягким, ласковым светом приглашала к себе дочерей своих бессмертных. Ныне правит Тьма и владыка всему Хаос». – прочел Эмпедорий.
- Это ересь, Эмпедорий. Очевидно, это ересь. Нужно сжечь все это, предать пескам забвения и времени. Волей господина этого не должно быть. Это неправильно – свирепо говорил я. Я едва сдерживался от того, чтобы не разорвать полотно. Только вера в мудрость Эмпедория сдерживала меня.
   Эмпедорий упал от попавшей в него коробки. Кто-то или что-то сбило его с ног. Я достал палицу, и стал озираться по сторонам, словно загнанный в ловушку зверь. Меня не страшил враг, но его саван, сотканный из тьмы. Я дышал почти неслышно, чтобы уловить каждый шорох, шаг или вздох. Эмпедорий застонал от боли. У него кровь покидала тело из головы. Он сказал мне:
- Беги! Ты не можешь биться с тем, чего не видишь, чего не знаешь. Беги за помощью, а я задержу это отродье.
   Я не хотел бросать своего брата одного с этим чудовищем, коварным чудовищем, но его речь показалась мне разумнее, ибо все вместе мы точно одолеем демона, даже если Эмпедорий пожертвует собой. Я помчался со всех ног к ручью, где должны быть мои братья. Ветки хлыстали мне лицо, камни били мне ноги в кровь. Я спотыкался, я не мог ровно дышать. Гнев управлял мной, и придавал мне сил, но лишал меня телесной силы взамен. Я боялся не успеть, боялся подвести Эмпедория, всех братьев, Творца. Все зависело от моей спешки. Сейчас она решала все.
   У берега стоял Аристиан. Вся его мантия была в крови. Его лицо было в крови. Его посох питался кровью. Он стоял гордо, словно он выше всех тварей, словно он творец и посланник господина. Его глаза блестели ярким огнем, мощью, которую получаешь от пресыщения вожделенным, от власти. Он стоял подобно дикому, гордому, непокоренному зверю в своем величии и простоте, не уступающему никому.
- Ересь! Ты и твой сброд! Ересь! Твой Эмпедорий – еретик! – гневно закричал Аристиан, дрожащим от ненависти голосом.
-Эмпедорий нашел демона, убившего наших братьев! Он искусил тебя, Аристиан. Очнись от скверны, брат, и я воздам тебе все смертные почести. Твое безумие непростительно, но смерть может стать облегчением твоему заболевшему разуму – сказал я, стараясь держать себя в руках.
- Погань, ты и твой Эмпедорий! Я уничтожу тебя, еретик – закричал Аристиан, и бросился на меня, держа свой посох над головой. Аристиан не воин, и, скорее всего, убил братьев предательски. Честный поединок дал честный результат, ибо господин честен и праведен. Он творец этих явлений и форм сознания. Я сделал шаг в сторону, а палицей ударил его в живот так, что резким движением разорвал его. Вся мерзость его тела, словно гнилые плоды, вывалилась наружу, расстелившись перед своим владыкой сладкой постелью. Теперь его тело стало его прокрустовым ложем, ибо я, как предписывает кодекс, вложил его голову в эту гадость, заставив его задохнуться от смрада его греха, что охватил его. Его одержимость воняла гнилью и испражнениями, а посему его кара была – дышать этим во веки веков, но не в этом мире.
   Оставалось непонятным, что за безумие охватило всех, даже самых мудрых из нас. Неужели тьма сильнее света потому, что умеет выжидать. Нет, это ересь. Свет – источник блага и терпения. Тьма только ложь, только яркость ее небытия страшит. Она лжет своей пустотой, показывая ее, как нечто ужасное. Тьма пуста и ничтожна. В ней ничего нет, и она из зависти лжет, желая власти. Мои братья стали пищей этой стихии, этого обмана. Я увидел, что братья были убиты спящими вместе, но их тела были обнажены и изувечены надписями и иероглифами. Части их тел были надкусаны или откусаны вовсе, быть может, и оторваны. Самое странное было то, что греховные их тела были обмазаны вязкой жидкостью, будто они делали нечто ритуальное, вероятно, еретическое и господинохульное. Их лица выражали безразличие, ужас или удовольствие. В центре лежал дневник, найденный нами при обыске. Это была белая книга, испачканная кровью. Я взял ее в руки, и ощутил, что страницы были сделаны из кожи животного, но переплет был из гибкого дерева. В нем я нашел последнюю запись, повествующую о том, что же случилось.
   Дневник Аласкалиэль: «После службы мы приступили к умерщвлению плоти. Ритуал этот требовал наготы, и посему мы все обнажили наши тела, дабы унизить их, прежде чем истязать. Вдруг подул ветер, потушивший все свечи. Мы продолжили ритуал. Каждый удар делал меня безумнее, чище и смиреннее. Я била себя, руками терзала плоть, била брата, сидящего рядом. Он бил меня. Вдруг мы все начали бить и грызть друг друга, предаваясь, похоти, страсти и безумию. Я слышала голоса, хохот, призывавшие продолжать и наслаждаться. Демоны были внутри нас, но поняли мы это поздно. Мы ослепли от света, и теперь тьма поглотила всех нас. Мы перестали понимать, что происходит. Братья и сестры смешали воедино добро и зло. Я пила эту чашу вместе со всеми, но вскоре сбежала в келью, дабы написать это в дневник, ибо всякий сюда входящий пусть оставит надежду. Демоны не среди нас, но мы и есть демоны. Эмпедорий нашел меня. Это было счастьем. Он рассказал мне все, что знал, и теперь должно придти третьему. Эмпедорий нашел третьего. Надеюсь, он симпатичный».
   Я бросил дневник в огонь. Все ложное должно сгореть. Они использовали меня. Весь поход был ловушкой. Моя любовь к Эмпедорию ослепила меня, а я верил его мудрости. Теперь, он познает все возмездие, что я – не имеющий имени – обрушу на него именем господина. Я направился в храм, размышляя о прошлом. Оно было обманчивым и прекрасным. Все чему нас учили было истинным, а личное – проистекает изо лжи и тщеславия. Легенды лгут, ибо слова ложь, знания – ложь. Только вера в господина способна исцелять.
   В храме я увидел то, что и ожидал. Эмпедорий стоял рядом с демоном. Они пили кровь, смешанную с чистой водой из пруда слез. Ощутив мое присутствие, оба повернулись, и Эмпедорий добрым, мягким голосом сказал:
- Доброй тебе ночи, брат мой. Волшебное время – тишина.
- Ты умрешь, старик. Я пришел убить тебя и твоего слугу – с яростью сказал я, но не смог наброситься на него. Мое тело перестало слушаться меня. Я ослаб, и не мог даже держаться на ногах. Все стало давить на меня: потолок, стены, воздух, взгляд демона. Я стал сопротивляться – господин пребывает во мне.
- Ага, молодец. Ты каждую ночь повторяй себе эти ничтожные слова. Ты слаб не потому, что господин в тебе и покинул тебя. Ты слаб потому, что ты – пустота. Ты – герой без имени, без времени, без места. Ты огромная черная дыра для господина – сказал Эмпедорий. Он был одет в простую черную мантию с капюшоном, из которого я мог видеть обезображенное лицо. Лицо, как будто было превращено в пепел, и затем снова восстановлено. Глаза были чернее ночи, но с белыми зрачками, белыми, как молоко или свет веры в господина.
- Ты не знаешь всей легенды. Третий должен убить господина в себе, и занять его место. Ты без имени олицетворяешь пустоту. Истину мрака. Эмпедорий – философ – отражает значимость идеи и слова в мире. Я – Харие – олицетворяю страсть и умеренность в страстях. Я – начало жизни, начало власти, начало мира вещей. Я – великая мать, если угодно.
- Я не стану вашей марионеткой! Все это – ересь! – закричал я, пытаясь противиться их словам, их речам, которыми они хотели запутать меня и сбить с пути истинного.
- Нет никакого господина. Ты служишь себе и тем молчащим братьям. Тебе нужно что-то, что наполнило бы тебя смыслом и действием. Ты решил стать орудием, но не мудрецом. Почему? Ты жаждал власти над немыми братьями, над марионетками строителей, вроде меня. Вы видите лишь то, что должны. Мы видим то, что есть, но если мы заблуждаемся, то вы не узнаете об этом. Вы исполняете строгую волю, как тени, тихо и без конца. В этой жизни, куда ты шел?
- К благу господина!
- Ты знал, в чем его благо?
-В нем самом! Он есть высшее благо!
- Но его нет, ни в одном из миров. Как же ты хотел достичь его?
- Служением!
- Ха, служением! Толпа бессильная, верящая в чудеса, но боящаяся их счастья, которого она вынести не сумеет. На вас господин давно положил могильный камень в виде серых осенних небес. Слепых небес. Вы – пустые тени Больших Других, проживаете не свою жизнь, и даже не чужую. Вы вообще не проживаете ничего. Вы отказываетесь от жизни, ради служения идеям самих себя.
- Это как, если бы волк снял с себя шкуру, и стал бы молиться волку – с усмешкой произнесла демонесса.
-Вы лжете! Еретики всегда лгут! – свирепо закричал я. Я онемел и не мог двигаться.
- Ну, тогда убей нас. Чего ты ждешь? Мы тебя не околдовали. Ты сам разбит. Видишь, как сильно бывает слово или мысль. Твоя дубинка не причинит вреда духу. Пойми же, ты сам себя обманул, вверив свою жизнь в того, кому вы не нужны. Вы создали культы и пляски с бубнами ради него. Но ему это не надо. Он уничтожит вас так, что выглядеть это будет, как самоубийство. Он – лишь Воля. Слепая, безудержная Воля. Вся история пронизана ею и кровью. У вас жалкие воззрения на все, вплоть до самих себя. Хотя самих себя, вы вообще презираете. Хотите счастья, а сами проливаете кровь. Хотите гармонии и блага, а сами боитесь и близко приблизиться к ним. Почему? Да потому что вы – жалкие, мелкие, трусливые паразиты. Чертов вирус, который должен быть истреблен огнем и мечом. Вы – еретики не меньшие, чем все остальные. Пока вы решаете судьбы мира, вы не можете прибраться в собственной душе. Что, я снова лгу? Да откройся же ты новым созерцаньям. О том, что было, не грусти. Иди к вере истинной путем бесстрашия. Наполни себя новым великим духом. Духом Небытия, тщетной суеты и покоя.
- Сделай шаг к нам, и мы примем тебя – сказала демонесса, соблазнительно двигая бедрами и игриво покручивая змеиным хвостом – мы научим тебя всему. Ты обретешь такую власть, что невозможно и представить! Высшая власть – это власть без подданных!
   Я перестал видеть мир, словно смотрел сквозь него. Все для меня стало безразличным. Меня ослепило тьмой. Пустота моего существования стала для меня невыносимой. Я не знал такой боли, такого сомнения, как теперь. Все перестало быть смыслом моей жизни. Я стоял перед ними пустой, без цели, без чувств, безразличный ко всему. Воздух был ветром, а свет был тьмой. Я чувствовал, как среди этой боли и пустоты поднимается мой демон. Демон моих желаний, и он вожделел демонессу. Я жаждал соития, я жаждал страсти, крови, жизни. Я жаждал безумия. Я жаждал быть ничем, раствориться в самом себе, остаться зрителем тщеславия вещей. Это пламя зажгло мою кровь, я чувствовал грех, порок, рвавшийся наружу. Вот теперь я стал понимать, что произошло. Меня охватило чувство вины, жажда искупления, гнев и счастье. Я сделал шаг к ним и сказал:
- Я такой, какой я есть.
-Чудесно, брат мой! Но выбор ты сделал неверный и неправедный! – вскричал Эмпедорий – Третьего не дано!
   Эмпедорий хотел наброситься на меня, но демонесса оторвала его голову своим хвостом:
- Да, третьего не дано. И двое нас без лиц творений. Богов прошедший маскарад, утонет в бездне наслаждений. Ведь ты, как я, порокам рад.
- И дальше путь, и ближе вечность, не страшна нам бесконечность. Не жаль пройденных ступеней! Тебя приветствую, мое пораженье, забвение, уединение, лишь там во тьме!
   Последнее, что могу поведать. Я слился с демонессой. Я потерял телесный облик, я проклял душу, но такого чувства свободы я не испытывал. Я стал владыкой самого себя в один миг. Я претерпел страдания разума, презрел тело, и теперь упиваюсь властью самого себя, властью без подданных! Нет ничего прекраснее, чем быть самим собой. Идеей самого себя, и Волей самого себя. Теперь я – это я, ибо пока я мыслю, я существую в вечности!

Часть третья. Беседа при свечах.
 - Гениальные люди, как дети, которые сами не могут себе и еды купить. Любопытно, что мы считаем их праздными, наивными и горделивыми потому, что им платят за ничегонеделание, за лень и пустые разглагольствования о том, что нам понимать, и не хочется. Покушали Лермонтова, примемся за Достоевского. Тьфу, надоело! Все у них грустное. О природе хотим, подать фаршированного Фета. Вот, так-то лучше. Но так идет бесконечно. Мы все едим и едим одно и то же, но при этом пишем новое со старыми идеями, и продаем как интернет соитие с ангелом-предохранителем. Все это напоминает белок в колесе, которые бегают без цели.
- Жизнь потеряла бы свою прелесть, если бы каждый задумался о том, что творит. Точнее, ведает ли он, что творит.
- Факт, но что с того? Важно, что жизнь для множества людей пуста, и наполняют они ее, как брюхо.
- Что ж нам, изволите, в нирваны ретироваться?
- И надолго ли хватит вас в нирванах? Скука смертная. Подавай нам прыжки со скалы, семью, отдых на турбазе или в санатории. Главное, чтобы с хмелем и девицами, с поведением легким, как перышко.
- Никому не нужна философия, искусство, музыка?
- Милейший, эти штуки нужны, но жизнь никому не нужна. Глуповато смотрится самоубийца, мечтающий о бессмертии, вечной жизни. Он это вынести не в силах. Мы озабочены только тем, что на столе накрыто, а духовные искания не нужны. Их считают праздными, нелепыми словесными перепалками людей, которые жить не умеют и не хотят.
-  Мне думается, вы напрасно так иронизируете. Ведь в истории гениев всегда было мало, и тех истребляли. Замечание уместное, но все же, мы с вами придем к тому, что жизнь большинства – скотское существование. Поклонение деньгам, золоту и знакам отличия.
-Да, а что не так? Все желают итогов, конца, достижения цели, чтобы обрести новые. В конечном счете, желаниям нет конца, мы умираем, не достигая пределов. Кто осмелится открыть разум жизни? Кто осмелится принять все таким, какое оно есть? Мы, по большей части, боимся исполнения своих желаний.
- Не потому ли, что часто не хотим видеть себя одинокими, покинутыми. Нам проще перейти на личности, чем разбираться в правде. Ведь нам важно, кто сказал эту правду.
- Несомненно, ведь конь не ошибается, ибо благороден, а осел всех сбивает с пути истинного.
- В чем же истина тогда?
- Ее нет. Истина – это просто совокупность всего, что мы боимся и от чего бежим. Если угодно первый шаг к истине – ответственность за свои дела, мысли и познание.
- Праздным людям это неинтересно, но они думают, что мы выше их.
- Да, поэтому и унижают, таскают за волосы, оскорбляют. Только после смерти, когда вы уже ничего не напишете, вас начнут почитать, цитировать, писать на стенах. Тогда вас признают. Но что вам с этого признания. Сами решайте чего вы хотите.
- Все так безнадежно?
- Нет, все честно. Вот догорит свеча, вы должны это принять и решить: зажечь новую или тешить память о старой свече. Пойти спать или вдохновиться новым пламенем, зная, что и оно угаснет. Нет решения. Просто выбор и последствия.
   Я закончил свой монолог, и принял решение. Я решил, что моя повесть не окончена, и зажег новую свечу.

Часть четвертая. Рыцарь.
Можно бороться с мельницами намного продуктивнее, чем с невежеством. Хотя бы потому, что мельница – это творение рук человеческих, а невежество – ума человека. Как ни странно, но вынужден признать, что ум творит невежество. Мне неясно только, каким способом и почему. Я жажду выяснить это, и поэтому снарядил экспедицию в миры, где все начиналось. Я – рыцарь ордена Человечества Анри Вольтруа, приветствую вас и приглашаю со мной в приключение полное тайн и опасностей.
   Я не стану писать о том, какой это был день или год. Сделал я одно замечательное открытие, на которое меня натолкнула жизнь: все живые существа стремятся не к познанию, а к страданию. Счастье оказывается для них невыносимым, поэтому они его желают лишь, в общем, в символическом порядке, подобно солдату, погибающему ради своих идей, щедро подаренных ему теми, кто машет цветными тряпками. Человеку доставляет какое-то странное удовольствие блуждать, путешествовать или погрязать в житейской суете. Любой выбор совершается им ради неясных целей, неясных идеалов, и ритм жизни ускоряется. Мельницы превращаются в колеса, ручная сила вытесняется машинами, а теперь сама жизнь вытесняется отфильтрованным миром, где правят предметы рук человеческих. Они дивные, прекрасные, но мертвые. В них можно любить без подвигов во имя любви. В них можно страдать с молчанием в сердце. В них можно быть воином, монахом, чародеем, плутом, мошенником. В нем доступны все роли Ярмарки Тщеславия, и главное – безнаказанно. Есть средства для похоти без рождения детей. Есть хмель без хмеля. Изумительно, но есть напиток или табак без своих основ. Ноев ковчег был кораблем дураков, о котором писал мой приятель Себастьян.  Сколько не пытались строить прямую линию, то всегда получался зигзаг, но стоит построить зигзаг, то вдруг все желают кругов. История – это мельница забвения, которая перемалывает и разбрасывает пепел пожарищ истории (нищенки на ярмарке тщеславия) по миру, все, превращая в пустыни. Как они падки на вещи, боже мой. И все это повторяется из конца в конец, из начала в начало. Как тут не запутаться в вихре метели истории и философии.
   Считалось, что миры давно забыты, но Анри и его спутники ошибались. Миры, которые считались пустынями или некрополисами, оказались цветущими садами. Окруженными цепью горных высот, с которых открывался захватывающий дух вид на бескрайний простор и изящество, с которым природа создает шедевры. Здесь не было человека, это ясно по красоте нечетких композиций зарослей и смешанных растений. Человек никогда бы не сотворил такого шедевра именно потому, что он показался бы ему сущим беспорядком, хаосом и уродством.  Птицы и животные теснились здесь в союзе и братстве, который возможен в природе. Странно, что двуногая обезьяна, посетившая цирюльника, переняла от животных убийство, которого у них, при должном наблюдении, невозможно обнаружить.
   Итак, две скалы в форме рук, скрещенных для молитвы, были для нас своеобразными вратами в рай. Мы обернулись. За нами была лишь пустота лесов и тысяч троп, рек, озер и великое море. Мы пришли неясно откуда, неясно куда и главное, что потеряло смысл во время путешествия, зачем мы здесь. Мы просто пришли, не ища земель обетованных, не убегали от самих себя, от горя или счастья. Мы только сомневались во всем, и сомнения привели нас сюда.
- Ян, я предлагаю оставить оружие здесь. Это дом природы, разве здесь уместна сталь? – сказал Анри, снимая кирасу и распоясывая меч.
- Сомневаюсь. Хотел бы я иметь оружие, что защитит меня от дикого зверя – ответил Ян задумчиво, придерживая рукой, рукоять меча – думаю, что это колдовство, которое призвано обмануть нас.
- Хорошо, пусть каждый решит сам, с чем приходить  - сказал Анри. Он первым вошел в сад. Чистое небо, мир и покой витали в воздухе, а легким дуновением ветерок приветствовал вошедшим мягким шелестом листвы на пышных, царственных кронах деревьев. Деревья образовали аллею, в конце которой находилось нечто вроде фонтана. Путь был усыпан опавшими лепестками цветов и листьев, которые услужливо приносил ветер, смягчая поступь рыцарей. Золото, бронза, пурпур, серебро, кровь лежали у ног рыцарей, как некогда лежали земли, сокровища и вассалы, припадавшие ниц перед повелителями, перед лучшими из людей. Снова их путь проложен несметными богатствами, деяниями и почестями. Сама Природа напоминает им о том, кто они такие и откуда пришли. Великолепие торжества жизни в чести и благородстве сверкало лучами королевской мантии, что призраком вела вперед отважных рыцарей, словно они следовали за королем по личному его приглашению. Великая честь быть приглашенным, особенно таким королем. Но быть может, это была его юная дочь, небесной красоты, изящных черт которых не смог запечатлеть, ни один художник, не потеряв рассудок. Ее фрейлины украсили путь рыцарей, и они, следуя за принцессой, были обласканы тончайшей материей ее плаща, расшитого золотом и драгоценными камнями.
   Путь по великолепному саду давался рыцарям легко и приятно. Их окружала свита маленьких светящихся шариков, кружившихся и смеявшихся, прячась среди листвы. Могучие рыцари стояли на карауле в мощных сверкающих на солнце древесных латах, овитые роскошными цветами, а шлема украшали величественные, пышные и грозные султаны, ниспадавшие до самой земли, создавая зеленые щиты, сверкающие в свете плаща принцессы, ярким изумрудным сиянием. Среди гвардейцев плясали музыканты, очаровывая рыцарей своей игрой. Музыка сливалась с нежным светом, с шумом листвы и звоном кровавых сокровищ под ногами рыцарей. Слияние танца и волшебства уносило рыцарей куда-то далеко, так далеко, что они не чувствовали поступи, не слышали шагов, и перестали ощущать время, а путь уже не казался им длинным или коротким, они перестали идти, прогуливаясь по дивному саду.
   Неожиданно рыцари оказались в конце аллеи, у фонтана. Аллея казалась теперь не огромной, а всего лишь размеров в несколько шагов. Очарованные рыцари не хотели удивляться, а приняли как должное такой почет со стороны Природы.
   Три плачущие нимфы, застыли в камне, а слезами питались воды, создавшие вокруг фонтана островок из кристальной чистейшей воды. Не бывает ничего чище искренних слез счастья или скорби.  Нимфы восседали на камне с надписью: «кто умножает тщеславие, умножает скорби».
   Дамоний захотел набрать воды из фонтана, чтобы утолить жажду. Он потянулся к воде, но Анри схватил его за руку и сказал:
- Дамоний, что делаешь ты? Не прочел ты надпись? Хочешь насытиться чужими слезами?
-Анри, отпусти мою руку. Зачем творить столь дивный сад, если ничего нельзя брать? Посмотри, сколько плодов скрыты под листвой, сколько деревьев для чудесных домов! Мы можем остаться здесь, завести семьи и жить, как в Блаженных краях. Отойди, и не мешай мне брать то, что мое по праву – ответил Дамоний. С этими словами, он вырвал руку, и стал наполнять флягу чистой водой.
   Сделав глоток, Дамоний, словно прирос к фляжке, продолжая жадно пить. Вскоре, рыцари поняли, что Дамоний околдован: его вены вздулись, из носа шла кровь, а брюхо быстро увеличивалось. Дамоний не мог перестать пить. Он стонал, но не мог двигаться, только дергаясь в страшных конвульсиях. Он не мог упасть, так как был, словно камень. Все рыцари застыли на месте, то ли от страха, то ли от колдовства, но они могли только наблюдать за разрастанием своего товарища. Фонтан тем временем лил не слезы, но кровь. Дамоний не лопнул, как в трепете и страхе ожидали рыцари. Вместо этого, он превратился в сгусток крови, и присоединился к стоку вод вокруг островка.
   Рыцари смогли пошевелиться, но сказать они ничего не могли и не хотели. Пережить явное колдовство, особенно столь жестокое и беспощадное, даже для рыцаря было значительным испытанием его веры и жизненных ценностей. В сомнении и страхе, они хотели покинуть это злое и коварное место. Ян был уверен в своей правоте о ведьмовском колдовстве и дьявольском происхождении этого места. Анри пытался собраться с мыслями, и попытаться понять, что произошло и что делать дальше. Ведь нельзя просто побежать по аллее, которая не имеет четкого расстояния. Все здесь колдовство, то тогда все здесь не таково, каково оно есть на самом деле.
   У входа в аллею стояла женщина в черном плаще, красной накидке и зеленой юбке. В руке она держала деревянный посох, увенчанный цветами и черепом. На поясе у нее свисали песочные часы. Лицо ее невозможно разглядеть, так как оно сокрыто капюшоном. С ее появлением все покорно стихло, оставив место безмолвию. Рыцари ожидали, не без панического ужаса, что будет дальше. Ян крепко сжимал в руке меч, так крепко, что мышцы его не слушались и тряслись так, будто он впервые взял клинок в руки. В его глазах читалось отчаяние и страх перед неизвестным. Доселе, его враги были предсказуемы: они нападают, а ты – защищаешься. Все подчинено кодексу чести. Здесь все не так. Ян не знал, во что верить, и решил положиться на меч. Анри ничего не предпринимал. Его охватило любопытство. Он понимал, что не уйдет отсюда живым, и поэтому хотел знать пред смертью, кто его убийца и что это за сад.
   Женщина кинула Яну венок из листьев, на котором кровью написано: «vanitas vanitatum». В центре венка закреплено небольшое зеркальце, обрамленное серебром. Ян всмотрелся в зеркало, а потом взял меч, и резким движением вонзил себе в живот. Анри хотел помочь Яну, но жестом, неизвестная остановила его. Она подошла к Яну, взяла его за голову, и с силой вырвала его череп, бросив к ногам Анри.
   Через мгновение сад был другим. Вместо деревьев стояли небольшие скальные наросты из серы, земля была выжженной, вместо воды текли гниющие слизистые жидкости, источавшие омерзительные ядовитый запах трупа. Небеса были черными, словно смольный дым адских коптилен затмил солнечный свет. Вся красота, вся гармония и блаженство уютного сада превратилась в безжизненное, высушенное кладбище. Мелодии, ласкавшие прежде слух, стали петь заупокойные гимны и литания к демонам бездны.
   Женщина исчезла. К Анри подлетела летучая мышь с прикрепленным посланием. Анри взял письмо и отпустил мышь. Он развернул клочок бумаги и прочел: «ты нашел, что искал. Ошибочные рассуждения могут приводить к истине». Как только Анри прочел эти строки, поднялся сильный ветер. Стремительный, с огромной силой он закружил в своем вихре весь осевший, как снег, пепел, и бросил его с неистовостью на Анри.
   Я был там и видел все, о чем и поведал. Морали здесь нет. Только простой урок для всех живущих: «помни, все тлен». Дамоний был суетлив, празден и крайне охотлив до роскоши. Он приобретал вещи, как только мог, а потом обменивал их на иные. Он искал Эльдорадо. Разорив в старом мире много семей. Горем он не насытился, и это погубило его. Здесь не действуют законы ярмарки. Здесь правит балом гармония и покой. Здесь нельзя ничем владеть, потому что это приводит к излишней суете, а это приводит к дисгармонии.
   Ян всегда боялся смерти, и поэтому суеверно полагал, что убийство ради славы и почестей, смогут уберечь его от беды. Он думал, что приносит смерти жертву, как откуп от своей жизни. Он наслаждался ею. Все девушки любят героев, любят павлинов. Такова природа человеческих вещей, но все они должны помнить, что смерть придет за всеми, и по приближении, они почувствуют ее дыхание, которое отравляет всякую молодость. Все-таки, люди сами виновны в своей смерти, и боятся ее от гордыни, ибо себя винить они разучились.
   Анри искал ответы, но не мог задать вопросы. Это его погубило, но более благородно, ибо Природа приняла его к себе. Дело в том, что Анри не искал славы или суетного богатства. Он искал истину, и нашел ее в забвении. Теперь он среди духов мудрый и блаженный.
   Гея не любит к себе отношения, будто она вещь. Она музыка, которая свободно льется по эфирам мироздания. Музыка приветлива в любом виде. Мы не виним слепого за слепоту, так не стоит винить пустыню за песок. Все это мир, все это – Гея. Тот, кто творит музыку, может творить и миры, но чтобы творить музыку, нужно завершить себя. Такова участь скитальцев.

Глава пятая. Возвращение.
«Когда ты был еще ребенком, мы навещали тебя, дарили подарки в виде самых чудесных сновидений. Ты всегда боялся этих снов, а когда рассказал родителям, те просто пюбили тебя, как следует поступать родителям самого чистого и благородного склада души. Да, из головы можно только выбивать и вбивать, иначе никак не научишь, но ты был исключением, именно с нашей помощью, ты стал особенным. Мы отравили твою кровь черной смоляной жидкостью, от которой ты стал ходить по ночам, бредить, видеть то, что не видно остальным. Мы прокляли тебя, отравили и сделали больным настолько, что даже чумные и прокаженные при твоем виде чувствуют себя лучше. Мы отравили тебя меланхолией. Не знаю зачем, так уж вышло, но это не важно. Сейчас вспомни историю из твоего детства, я хочу увидеть миг, когда наше семя дало всходы, а затем, мы увидим итог сейчас».
Мне было семь лет. Я рос здоровым и счастливым мальчиком в семье почтового служащего и прачки. Как и все дети, я помогал по работе то отцу, то матери, и ухаживал, если кто-то болел. Со мной не было проблем или трудностей. Я всегда был рядом с родителями, всегда наготове, как дворецкий в каморке возле двери. Далеко я не уходил. Некуда было идти.  Рядом было озеро, в котором каждый год тонули дети, пьяницы и жертвы любви вне брака или без брака. Свет выключали на улицах рано, поэтому после школы я сразу шел домой.
   Событие, сделавшее мою жизнь иной, произошло на празднике Рождества. Сейчас я понимаю всю иронию символов, но тогда мне было не по себе. Помню, что было  много суеты, овеянной легким и мягким, словно шелк праздничным ароматом, предвкушением чудес и веселья. В тот день никто не уставал, так как всегда можно было отдаться шелковому сплину праздника. Огромное количество блюд, тарелок, продуктов и людей суетились на кухне: кто-то что-то резал, отбивал, фаршировал, жарил, парил, варил, крал со стола. Всюду шуршали платья, мелькали фартуки, а между ними пробегали, как тени, мы. Самое важное в нашей игре – не сбить носильщика еды на стол, а то с пола есть совсем не хотелось, но без игры нервам не щекотно.
   На праздник пришли все соседи, знакомые и друзья. Одеты как можно ярко и нарядно к празднику. Стол еще не был накрыт, а разговоры о политике, церкви, экономике пылали ярче огня в печи. Мужчины именно этим и интересовались. Среди них выделялся низкорослый, толстенький джентльмен, начальник портового склада, мистер Хендтейкер. Меня всегда забавляли его пышные черные усы, которые смешно подергивались, когда он смеялся или разговаривал. Я по обыкновению посмотрел на него, и меня охватил ужас, я замер, словно оледенел от холодка, пробежавшего, ночным вором, по телу. Вместо усов я увидел червей, извивающихся у гниющего рта. Черные могильные черви ползали вокруг рта, во рту, изгибаясь и прорываясь к другим гостям.
   Дальше, помню, как мы сидели за столом и пели рождественские гимны, читали молитвы, прежде чем начать поедать вкусные блюда, ожидавшие нас на столе. Напротив меня сидела миссис Дортихор, глава общества распространения благочестия и организации помощи падшим людям. Она часто говорила на темы спасения души, необходимости и правильности деяний инквизиции, осуждая только их леность и праздность. Она худощавая женщина средних лет, обожающая, как сорока, всякие украшения. Чем больше камень, чем дороже металл, тем счастливее благочестивая мать семерых ангелочков. Ее ангелочки сидели рядом с ней, одетые в самые чистые и белоснежные одежды. Они, действительно, походили на ангелочков. Во время чтения молитв, я заметил,  что у нее и ее детей выпадают зубы и отслаивается кожа. Изо рта шел сине-зеленое облако дыма. Глаза ее налились кровью и лопнули, как стекло. После дыма изо рта повалили змеи, черви, насекомые. Казалось, им не было конца.
   С этого и начался весь ужас, из которого я уже не мог выбраться. Я видел монстров и чудовищ рядом с собой. Щупальца, лапы, клешни кружились вокруг меня. Блестящие, алчные глаза смотря на меня жадным взором. Вместо голосов раздавался гомон гоготаний, писка, рева и скрежета. Я закрыл глаза, надеясь, что это лишь страшный сон или видение, должное скоро пройти. Я открыл глаза, но ничего не изменилось, только чудовища застыли на месте, а в центре стола на кресле из детских костей с перилами, украшенными детскими черепами, восседал пожилой мужчина в рыцарских латах. Он спокойно ел баранину, а рядом с ним сидел лев, ловко орудовавший вилкой и ножом, вкушая сочную отбивную. Лев щелкнул когтями, и я потерял страх. Я стал воспринимать их, как нечто вполне обычное:
- Ты воспринимал этих чудовищ, как обыденность, а нам удивляешься. Кстати, с днем рождения – сказал лев – и позволь представиться, я – Александр из Пеллы. Этот пожилой господин – мой синьор Тодлебен.  Мы пришли, чтобы рассказать тебе о том, что ты увидел. Не знаю как, но ты увидел истинную сущность людей… постой-ка, да ты отравлен меланхолией. Теперь, я знаю, в чем дело. Ты одинок, и всегда проводил время один. Кровь твоя стала впитывать соки иных миров, мест, как угодно называй. Поздравляю, ты ни жив, ни мертв, и несешь на себе печать страданий всего мира, как свои собственные. Не лучшая доля, но и не худшая. Начнем по порядку. Люди, исходя из того, что им дороже всего, приобретают черты, уродующие их, но они скрыты, так как все раны наносятся душе. Она не чиста, изначальна, она бестелесна и лишена характеристик. С момента рождения и до 7 лет, они формируется, а затем мутирует или искривляется в зависимости от предпочтений человека в жизни. Искривление начинается тогда, когда человек жаждет чего-то больше, чем самого себя, а точнее – внешних атрибутов, ради которых он готов преступить через все. Его сердце чернеет от гордыни, становится просто механизмом, работающим ради блага. Например, знал ли ты, что добрый и смешной дядя с усами похищал котят или щенят, и продавал их на мясобойню. Бьюсь об заклад, что мясные пирожки, которые он принес с собой, сделаны из отборной кошатины. Помимо прочего, он избивал жену и детей, если те тратили больше положенного, а он при этом заядлый игрок, которому всегда и всего мало. Он пьет  огненной воды столько же, сколько и ест всего, что увидит. Его тело – огромное вместилище, склад всего, что можно положить. Вот я решил положить туда рюмку царской водки.
   Очень лицемерны те, кто пытаются искупить грех. Все от того, что греха не существует, и искупление от того, чего нет, не самый надежный способ очищения. Случается так, что попытка искупления от зла делает из старателя такое же зло, каким он и не хотел быть. Мать, которая не желала детей, и сама была нежеланным ребенком, всегда хочет быть просто праздником для малюток, но малютки должны быть ангелами. Тетя, сидящая напротив тебя, пошла в организации по двум версиям: первая версия – версия личная – она верила, что дети – это счастье и благо, ради них надо самозабвенно трудиться, и всем надо помогать очищаться от греха. Вторая заключается в том, что сама она очищаться не планировала. Все, чего ей не хватало, она хотела дать детям, но они взамен должны быть ангелами в ее представлении. В итоге, искренние лица слабовольных деток превратились в стекло, застыли в образе святости и послушания. Ад для того и существует в каждом дне, чтобы ночью виден был рай забвения и покоя. Под масками бились сердца, кровь кипела, и в этом котле, в этом механизме копилась жажда, искренняя детская жажда, способная уничтожать миры и создавать вселенные. Она заплесневела там, превратившись в гной. Сбросив пелену, с их лица, мы увидим уродство лица, его зеркальный блеск и пустоту, с которым оно озирается вокруг. Это не дети, это чудовища, которых быть не должно, но мы не жандармы, а значит, все пусть сами платят. Люди склонны преувеличивать свою значимость для мира. Эта женщина спала с мужчинами не хуже тех, кто делал это просто за кусок хлеба. Все мы результат соития, но смысл нам придают дальнейшие дела наших отцов и матерей. Нет ни души, ни сердца у этих людей, да уже и не людей вовсе – биомеханизмы, которые рождены в экстазе парового поршня.
   Давай взглянем  на то, что всегда с тобой, но чего ты не видишь. Позволь представить тебе твою тень. Она может многое тебе поведать о мироздании, о небесных светилах, о мудрости. Днем она маленькая и скромная, она есть ты. Ночью, ты – это она. Ночью, вся тьма есть тень, все тени стремятся к ней, как дети к матери или как все живое к неживому.  У  нее есть сестра, которая была подобна святым девам-весталкам, служащим своей матери. Она незабвенно служила своей матери, исполняя все ее наказы. Это было и днем, это было и неделями, даже жизнь была подчинена плану матери, уверенной в своей правоте. Друг мой, остерегайся тех, кто прав в опыте жизни, в делах житейских, ибо ничего, кроме грязных помыслов, гнилых жадных ртов, истлевших желудков и чернейшей алчности в тщеславии ты не найдешь. Взгляни глазами Хроноса на этих людей, и ты увидишь все, чего хотел, но боялся. Нет ни одного мерила, способного уравнять стремления возвышенного духа и мирской заботы о теле. Они столь различны, что мерить зверей камнями так же нелепо. Здесь эта дочь просто тень, которая вечно будет скитаться и вечно пребывать в пустоте, в беспросветной тьме. Ее судьба незавидна, но помыслы благие. Проблема в том, что не тем господам служила, и благо на мнении не строят. Я дарю эту тень тебе, и надеюсь, что ты найдешь и разбудишь феникса.
   Истрия затянулась, но ей велено продолжаться. К слову, с человечеством такая же бессмыслица и происходит.  Посмотри на последнего гостя, у которого тело покрыто уродливыми, с сочащимся гноем, лицами-язвами. Эти все лица и есть он сам. Он воздает грубым грубостью, милым милостью, но всегда себе сторицей барыша. Он получает огромное наслаждения от игры в перевоплощения, в смену ролей и стравливание, сплетни и интриги. Он, кстати, отправил родного брата на каторгу, а с помощью эзотерики соблазнил будущую супругу. Он говорил ей о дивных мирах, о привидениях, которые служат ему. В конце концов, бедняжка сошла с ума, и подчинилась ему полностью, став пешкой на его сумасшедшей доске. Он обожает видеть людей червями, копошащимися с интригами и сплетнями под ним, великим гением со сверхнеобываетельской фантазией и ложной скромностью, с которой он улыбается каждому червячку и дружит с ним так, что оба считают себя гениями интриги. Жаль, но у таких актеров только ржавчина вместо крови, а вместо иных жидкостей – зловонный яд, страшнее тех, что вышли погулять при Ипре. И эти яды с улыбкой брызжут из уст в уста, словно весть о рождении младенца под Вифлеемской звездой.
   Ты не знаешь, что делать тебе с этим взором? Я скажу: молчать, скрываться и таить сей дар в глубочайших рудниках своей души, ибо дар сей светит только на глубине, там он осветит немыслимые сокровища, и спутником тебе я назначил тень. Помни, что жизнь – это всего лишь сон. Просыпайся!
   Гости беседовали, хохотали, улыбались друг другу, пили и ели. Я не мог придти в себя, я уже никогда не приду в себя. Бой часов возвестил о том, что поставлены печати на моем сосуде, наполненным черной жидкостью. Все гости встали, и хором произнесли:
- С рождеством вас!

Глава шестая. Vanitas vanitatum.
 С этим жили и до меня, с этим будут жить после. Это не болезнь, не увечье, не заноза в мозгу, вечно ноющая и гниющая. Это может и вовсе не беспокоить. В каждом есть хотя бы капля черной жидкости, но чаще ее пытаются извести огненной водой, дурманами или громкой музыкой, шумной компанией и частыми разнузданными гуляниями. А все равно в старости, останешься один с воспоминаниями о жаркой юности, которые вместо тепла буду клеймить старостью одряхлевшие части тела и душу. Во всем неумеренном мало проку, но этого люди и хотят – безделья. Им даже нужен закон, бог, который их накажет. Они не понимают, зачем живут, зачем изобретают и познают. Они приходят уже на готовое, не подозревая, что лет десять назад этого не было. Учатся непонятным наукам, заучивают странные даты и формулы. Они точно знают, где дешевле купить безделушки, и кого надо обмануть ради подарка. Они знают перед кем надо раздвинуть ноги, чтобы получить удачу не только в виде подковы. Уверенность в том, что надо жить ради себя и по своим правилам помогает в жизни, особенно в создании дуэтов с продолжением. Учатся, работают, спят и сношаются. Больше заниматься и нечем. Это просто факт. Можно свести жизнь к инстинктам, вооружиться по-современному, парой мудрых фраз из цитатников, и вот они – почетный гражданин, и стоят рядом с Гильгамешем и Цицероном. Корыстолюбие, тупость и упрямство спасут мир, изобретут красоту, придумают все что угодно, чтобы подобных было больше, а иных – меньше. Все по кругу.
   Я постоянно прохожу по кругам Ада безмолвно, словно тень. Я наблюдаю театр теней, пляску смерти и торжество чистого человеческого бренного мира. Как и все, я обожал уравнивать себя с гениями и злодеями, а их низвергать до самого себя. Все мы испускаем газы, все мы храпим, но не все могут посвятить себя науке или творчеству, но главное, чтобы избранник от нас не отличался, и восхвалял нас в своем творческом труде. Критику обходим стороной, она не про нас. На войне умирают чужие мужья, но не наши. Каково чудо, если чума выкосит всех соседей. Есть болезни, и есть время, швыряющие нас прямо в грязь, в лоно матери, из которого вышли все мы.
   Гимназии, лицеи, частные учителя, университеты пройдены мной, но нигде я не достиг успеха, славы, и не построил карьеру. Не смог найти приличную работу с высоким вознаграждением, но не приобрел вредных привычек, не веду разгульного образа жизни. Странно, что все дни, всю жизнь можно описать такими словами. Я много путешествовал, но не побывал во всех местах на свете, однако, не жалуюсь на скудность впечатлений. Книги дали мне больше, чем поездки – лучшие умы поделились сокровенным со мной. Я ощутил себя причастным к чему-то большому, к чему-то в себе. Я стал чувствовать самого себя, я стал всматриваться в самого себя, стал понимать самого себя и весь мир в себе.
   Совсем недавно я понял для себя, что надо служить тому, что не доказано наукой – истине и душе. А душа – это ты сам. Дело не в эгоизме, а в познании самого себя, иначе никак не стать эгоистом. Мир скудного разума не обогатится от путешествий и богатства, но и мир книжника тоже не преуспеет в мудрости, если оба будут корыстолюбивы, и жаждать удовольствий.
   Не получается у меня писать о суете, как это делал мой современник Уильям, журналист из Великобритании, сын администратора Ост-Индской компании в Калькутте. Подражать ему, едва ли хватит таланта. Прихоть моих убеждений пустила корни, и теперь в качестве цветом я получаю принципы, согласно которым, не считаю значимым писать о моем крещении, о подарках на дни рождении или рождества, о моей свадьбе и семейной суете. Мне важнее показать влечения, страсть и внутренние переживания, нежели создать простое жизнеописание вплоть до походов к ночному горшку в пижаме и со свечой. К чему такие противные подробности. Ведь самую обычную жизнь проживает каждый из смертных. Нет правильных ответов, нет предсказаний, есть только мы здесь и сейчас. Будь что будет: все суета и тщета!

Часть Седьмая. Раздумье Дьявола в пустыне.
- Сколько мы уже здесь? – спросил мой собеседник меня, после того, как я очнулся
- Вечность, я полагаю. Из-за вашего дара, я всегда ощущал ваше присутствие рядом.
- Да, действительно! Что ж, теперь остался последний штрих к нашей картине.
   Все, кого вы видели, с кем говорили – это вы, точнее, часть вас. Чувствуете боль мира в своем маленьком жалком, одряхлевшем сердечке? Да, ощущайте, как с каждым ударом, вся боль с клокотом и стремлением направляется в каждую пору вашего тела. Впитывайте боль и страдания всей вселенной, ощутите божественную мощь родовых мук сотворения мира и вечного страдания каждого существа в нем. Разве не великолепно, разве не захватывает дух слышать в биении сердца страдания, смерть целых народов, цивилизаций и горести отдельных людей. Посмотрите, как корчатся они в молитвах, как низкопоклонны они в жертвоприношениях! А эти глаза, жалостливые, усталые и скорбящие, но не способные проронить, ни слезинки, полностью иссохшие от пережитого горя. Эти жалкие глазенки раболепствуют перед бревнами, перед статуями себе подобных в надежде на спасение! А позвольте, за что их спасать?! За бесконечные войны, за неравенство, за безумие, за любовь, за эгоизм, за корыстолюбие, за идолопоклонство, за суеверия, за религии, за лженауки, за тщеславие, за гордыню?! Продолжите ряд за меня, мой друг, и вы увидите, что боль уже не вмещается в вашем теле, но это не все, она клокочет, она страдает даже в вас, хотя ей расти до бесконечности, так как она неутолима! Миг счастья, миг конвульсий на грани смерти, и вот на свет в криках, в крови появились вы такой гордый, такой долгожданный! Вам еще предстоят муки, боли, разочарования, крушения надежд и идеалов, но все это вы мните наказанием?! Это дар мудрости, ибо наслаждение сделало вас дряхлым, старым уродом, вывернуло наизнанку вашу душу! Вот кто вы – седой, старый, импотент, ничтожество в металле и тканях, избавьте меня от самого себя! Избавьте меня от всех людей, ибо все, что они пожинают, они заслужили сполна! Нечего роптать на Дьявола, ибо они сами себе Люциферы, предавшие все ради самих себя, но не сумевшие совладать с самими собой, и именно за это были прокляты. Я горд вашими поэтами и философами, но не более! Как вам мой подарок? Впитывайте его бесконечно, он ненасытен, но не жаден. Он изящен, словно вуаль на скорбном лице в день похорон, но резок и правдив, словно молот философии. Мягкое, нежное тепло, но это иллюзия, ибо внутри вас настоящий Ад! Даже кузницы Гефеста не смогут разжечь такое пламя! Зачем я вам его дал? Вы же хотели бессмертия, вы же хотели познания, а все это начинается с боли, с муки, которую открывает каждый, кто познает больше. Смело, но за все надо платить. Платите сполна, мой друг, любитель мудрости, искатель истины! Вот она, в застывших слезах скорби земной, в изящном холодном камне, овитым плющом, и возле которого начнут расти цветы, трава и все вернется на круги своя. Прощайте, мой остывший друг, моя сестра, Лилит, мы уходим!
   Мой собеседник ушел, но я мыслил, а значит, существовал. Я существую и теперь, но невидимый ночью я гуляю, где мне вздумается, а днем, я примыкаю к старому переписчику книг, одинокому и старому ученому. Я его тень, тень его мудрости, тень истинного знания. Я его жизнь, его душа, его свет.
   
Глава восьмая. Эпилог.
Чудесный вечер в приятной компании книг, фантазий и одиночества безумного переписчика книг, который увидел все и ничего. Фантастическое приключение жизни, декаданс, с его отвращением, суета и память о смерти – готическая концовка бала маскарада, где мы пляшем с собственной смертью, которая так часто с нами, что ее видно даже днем. Наша тень, есть наша смерть, и с ней нам танцевать каждый день, каждый миг и час. Посему, не нужно утомлять тело только однообразными движениями, которые все больше напоминают судороги и болезненные кривляния, чем грациозный и величественный танец! Развлеките тень беседой, снимите маски чиновников, писателей, учителей, врачей и святых отцов. Приютите маленькую тень, обогрейте, усладите слух беседами и стихами. В свою очередь, уверяю вас, во сне, она накроет вас своим дырявым плащом, через который, умирая, вы будете видеть звезды. Окончена симфония упадка, сонеты декаданса теперь сольются в образы фантазий и сновидений. Жизнь – это сон! Приятных сновидений!

23.06.2014
ISBN 978-5-44-833098-8