Посланников с Неба можно узнать по их талантам

Глава 279. Посланников с Неба можно узнать по их талантам.

1. А.С. Пушкин и Алексей Толстой – пророки разной величины.

8.01.97. Видение: Выставил в киоске продавать банки компота из яблок. Кто-то мне говорит, что Лешка хочет купить. Говорю, продукты купят.
Эпизод: Чеснок мне нужен, но не хочу покупать, дорого. Свой растет.
1997. Свой чеснок я сажаю каждый год, но не хочет он у меня расти. Того, что вырастает, мне хватает, но хочется вырастить такой, чтобы как у некоторых бабок: чуть не с кулак величиной. Вообще-то никогда я не считал чеснок заслуживающей особого внимания культурой, поэтому и землю ему отводил не самую лучшую, и не удобрял, и не очень поливал. А когда дано мне было знать, что мой Дух от чеснока нос воротит, стал я еще хуже к нему относиться. Известен чеснок своим уникальным ни с чем не сравнимым запахом (духом). Человек, наевшийся чеснока, этого Духа не чувствует, но разговаривать с ним – надо нос зажимать. Такие интересные последствия получаются.  В своей степени, как я это вижу, чеснок это аналог всей нашей жизни, которая может быть хороша, когда она, как чеснок, забориста. Забирает мужика красота женщины, особенно забирает тех, у кого чувства развились до проникновения в суть предмета. Суть красоты такова, что сладость в ней обнаруживается несравненная. И счастлив влезть в эту красоту всякий, кто её ощущает. Андрей, о котором выше я рассказывал, готов и институт свой престижный бросить, и следом шаг в шаг ходить за своей красавицей, и наперекор матери пойти, которой боится пуще огня. В общем, хочется этой сладости так, что не пугает никакой страх, даже страх гибели. Так вот сумели настроить Творцы жизнь, которая, если не через розовые очки на неё посмотреть, мрак и пыль. И этим мраком человек начинает восхищаться и жаждать того, что в конце концов его погубит. Почему человеку хочется того, что его погубит? Потому что на грани гибели – как раз самая сладость и открывается. Речь здесь у нас о любви, которая становится таким эффективным средством вовлечения в жизнь, что прямо монстр, если сверх меры.
«И всюду звук, и всюду свет.
И всем мирам одно начало.
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало»,

Это заключительные строки стихотворения Алексея Толстого, которое чудесным образом перекликается с «Пророком» Пушкина тем, что дополняет сказанное Пушкиным, продолжая раскрывать суть жизни через любовь. А начинается стихотворение Толстого как раз с того самого мрака, с которым я сравнил всю нашу жизнь и образ которого представил нам поэт, без ссылки на всю жизнь:
 Толстой:
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.

Пушкин:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.

Одним словом мрак тот мир, в который человек попадает не по своей воле: у Толстого человек «влачит оковы». Но вот (у него же) любовь вдруг откуда ни возьмись взялась, как будто орёл сверху вниз спикировал на человека. У Пушкина об этом орле говорится как о шестикрылом Серафиме. Читаем в таблице 1 (диаграмма  9, рисунок 120), что Серафимы это творцы, входящие в число Двенадцати Созидательных Иерархий, которые приходили когда надо и делали что надо: в частности, Серафимы  в период Луны возбудили в человеке зародыш человеческого Духа-Эго.

Толстой:
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.

 Пушкин:
И с горней выси я сошел,
Проникнут весь ее лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.

Орёл клюнул в темечко Толстого – и произошло чудо.

Толстой:
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздается,
Как сердце каменное гор
С любовью в темных недрах бьется,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струей подъемлется певучей.

Пушкин:
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

Толстой:
И вещим сердцем понял я,
Что все рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.

Пушкин:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.

С этой поры произошло с Пушкиным то, что я называю просветлением, как и у Толстого случилось просветление, которое существенно отличается от Пушкинского. Оба они начинают видеть и слышать то, что другие не слышат и не видят, с той разницей, что Пушкин  как труп в пустыне лежал, а Толстой вознесся на крыльях любви. В первом случае воздействие было более сильным и глубоким.

Пушкин:
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Толстой:
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.

Толстого  пророком Ангел не называет, потому что время другое: мир движется в сторону Материализма и на идейном фронте идет ожесточенная борьба со всем небесным. Поэтому исключаются у Толстого  какие-либо небесные образы вообще и, соответственно, показ участия небесных сил в творении земного бытия. Но по тому, что Толстой начинает видеть суть жизни, как увидел её Пушкин, можно сказать, что и на Толстого Серафим или какой-то другой ангел произвел определенное энергетическое воздействие, которое на осознаваемом духовном Пути называется Посвящением. Здесь нет духовного Пути и нет осознания происходящего, но есть образ: Пушкину Серафим заменил празднословный и лукавый язык жалом мудрым змеи, чтобы он жалил правдой тех, кто правит. Толстому жала Серафим не вставлял, что значит, язык празднословный и лукавый  остался в устах Толстого. Ниже, где мы будет подробнее говорить об Алексее Толстом, выяснится, что у Алексея (Лёшки, Лешего, Чёрта) язык не только празднословный и лукавый, но и более того. Однако, что касается проникновения в суть предмета жизни, Алексей получил от Ангела то же самое, что и Пушкин, но, повторю, несколько отличающееся. Отличается просветление Толстого от просветления Пушкина так же, как две ветви на дереве отличаются друг от друга. Одна ветвь, появившаяся ранее, ближе к истоку и всегда по отношению к следующей ветви будет толще: в результате, более объемным получается просветление Пушкина. В принципе, все талантливые творцы получают просветление, благодаря чему начинают замечать в обыкновенной жизни то, что другие люди не замечают. Замечают они потому, что видят суть предмета.