Сентябрь в огне

- Нате вон, охладитесь! – вслед за репликой сзади звякнуло что – то железное. Я не без удовольствия отвлёкся от наблюдения за чистым полем и кивком поприветствовал Янека.
- Ты погляди, пока я умоюсь.
- Так точно, пан хорунжий! – парень «поднял забрало» над козырьком французского шлема и энергично прильнул к брустверу. Янек был из новобранцев, что подтверждали как его бравада, так и беднота снаряжения и старый «Манлихер» за узенькими плечами.
- Разрешите из вашего «Маузера» поцелиться? – не унимался солдат, пока я снимал китель и амуницию.
- Это не «Маузер». Можно, только без разрешения не стреляй, - я снял борцовку и он снова ко мне обратился.
- А где ваш загар, пан хорунжий?
- На мундире. Я в нём всё лето пробегал, - вода, на удивление прохладная, бодрила лучше, чем кофе.
- И что это у вас за наколка? А-а-а! Вам с такой к русским лучше не попадать.
- Это ещё почему? – в отсутствии полотенца, я сушился от ветерка.
- Так это же чёрт! А чёрт у них – это типа болван и слабак.
- Это пан. Вроде сатира из мифов. Это моё сатирическое отношение к моему панству, пан Янек, - мою каменную рожу вдруг озарила улыбка, - и я не думаю про плен, рядовой. И тебе не советую.
- Конечно, вы шляхтич. Шляхтичи не сдаются!
- Не потому. А потому что до плена ещё дожить надо.

Краткий сон был дурным и тревожным. А разбудили меня аккуратные толчки Янека.
- Моя смена?
- Нет, Пан. Можно я буду вас так называть, пан хорунжий?
- Да что случилось?!
- Пан поручик идёт!
Сначала я удивился, как Янек об этом узнал. Но он оказался новобранцем с солдатской смекалкой. Понял по суете, поднятой другими солдатами. Я встал, и мы с ним откозыряли одновременно.
- Вольно! – пан поручик был усатым старпёром, явно из резервистов, - пан Ежи, я рад, что на наш фронт переводят кадровых командиров, - говоря это, он жестикулировал левой рукой, а не правой – почти неподвижной.
«Наш резервист, похоже, ещё и инвалид» - подумалось мне.
- Ведь всем известно, - продолжал он, - что здесь наш главный фронт, а неурядицы с немцами скоро утихнут!
- Бог даст, пан поручик, – сказал я вместо ответа, на что старик широко заулыбался.
- Ах, да! На нашем участке замечены русские танки. Большевики хотят второе «Чудо на Висле»?
- Так точно! – выкрикнул Янек. А я прикинул насколько мы восточнее Вислы и далеко от её чудодейственных вод.


-Танки! – в штабе не прогадали с танкоопасными направлениями, подставив нас под удар русских.
- До боя! Гр-р-ранаты! – орал наш поручик, маша пистолетом.
- Не высовываться, - я обращался к бойцам куда тише, но сил моих связок хватало на всё отделение, - Они идут без пехоты. Встретим их гранатами возле окопов. Янек, передай по цепочке, чтобы пулемёт схоронили. Да, наши пушки и танки бьют врага на другом направлении. Это разведка. Мы отобьёмся, и они сюда больше не сунутся, - сколько в этих словах было правды, вымысла, и надежды сказать было трудно.
- Так десять же танков, - возразил Янек и голос его надломился, - а у нас только винтовки!
- Девять танков всего, - начал я мягко, - побьём их так же, как и в двадцатом году. Верно ведь, рядовой?! – эти слова и панибратский хлопок по плечу привели его в чувства.
- Т-т-так т-т-точно, п-пан хорунжий! – он попытался козырнуть, но я его остановил:
- И не машите руками без дела!
Танки шли очень быстро. «Рога» поручневых антенн на трёх из девяти танков выдавали командирские машины. А один из «рогатых» был с крупной башней и короткой, но толстой пушкой, похожей на полевое орудие. Они грохотали чуть правее линии наших окопов, пока командир группы ни высунулся из люка и ни начал оглядываться по сторонам.
Застрочил наш, так и не спрятанный пулемёт. Старенький «максим» 08 по команде старенького поручика. Один ветеран Великой войны выполнял волю другого. Пули заискрили по башне, куда прятался раненный русский, а цепь танков остановилась.
- Перетащите «максим», курвины дети! Скорее! – я орал что есть сил.
А крупнобашенный танк начал вращать по сторонам своим «окурком». Хлопок! Взрыв раздался в пяти метрах от пулемёта. Поднялся столб пыли и солдат, сворачивающих «максим» я различил только по синим петлицам. Танк  грохотнул снова. Сполох и дым мелькнули чуть правее от пулемётчиков, прямо в окопе. Поднявшийся крик был слышен даже сквозь грохот. В небо взлетели обломки винтовок и чьи-то останки. К огню крупнобашенного присоединилась канонада  из остальных танков. Взрывы от них были меньше, но за то они били ливнем по брустверам. Один из наших не выдержал и дёрнул назад. Слава Богу, он был не из моего отделения. За дальнейшее я славить Бога не стал. В масках орудий русских машин проснулись незаметные до того пулемёты. Скошенный залпом боец повалился на землю.
- Не высовываться! – кричал я сквозь шум. Испытав контузию два года назад на учениях, я старался вообще не закрывать рот.
Пропахав землю слева от нас, русские стали утюжить наш бруствер. Ничком рухнув на дно окопа, я натянул каску по самые уши. Это была новая, глубокая каска. Выбитая из целой железки, ни то, что клёпанные и плоские «адрианки» резервистов. Я уповал на неё. С неба сыпались комья земли, камни и, возможно, даже осколки, но мне было всё нипочём. Артобстрел прекратился и в наступившей вдруг тишине я слышал лишь стоны раненных и шум моторов русских машин, стоявших где-то неподалёку.
- Сдавайтесь! – крикнул на ломаном польском кто-то из русских, - бросайте оружие и выходите! – большевик явно читал по бумажке, - Во всём виноваты паны-офицеры! Польский солдат и солдат Красной Армии…
- Бей жидов-комиссаров! – закричал наш поручик, - за Пилсудского! – старик вынырнул из «лисьей норы» в которую превратился блиндаж. Он заправил за пояс свой револьвер, а окопный нож сжал в зубах на итальянский манер. Левой рукой он дёрнул чеку, а правую с гранатой задрал вверх, но рухнул как сноп, скошенный из пулемёта. Раздался взрыв и в небо метнулось то, что было нашим поручиком.
Моторы взревели и, осыпая окопы градом свинца, на нас двинулись танки. Свою винтовку я оставил на бруствере и от неё ничего не осталось. Впрочем, она бы и не пригодилась. Штык-тесак, «кольт» и две противотанковые гранаты были не только моим последним, но и самым полезным оружием в данный момент.
Янека, как и многих из моего отделения не было видно. Много живых и мёртвых солдат было погребено под землёй. Несколько наших встали и метнули гранаты. И едва ли половина из них пережила этот бросок. Я быстро выглянул и снова спрятался. Один из танков шёл на меня. Метнув гранату не высовываясь из окопа, я краем глаза заметил, как она отскочила от угловатой русской брони. Где-то впереди прогремел взрыв. Подготовил вторую. Я решил ждать пока танк переедет окоп и бросить её ему в «зад», на сетку моторного отделения.
Дальше время пошло медленно, вязко, будто во сне. Танк тёмной тенью навис надо мной. Я вжался в землю, а он, перевалив длинным корпусом через окоп, присыпал меня землёю и пылью. И остановился. Мотор притих, и застонали приводы вращения башни. Застучал пулемёт. Два пулемёта! Снизу я видел, как над обоими бортами машины искрятся языки пламени. Я оказался в ловушке. Единственное, что мне оставалось – подорвать танк из под низа. Это верный конец любой боевой машине. Но это был и мой конец. Я понял, что должен взорвать этот танк. Не за «панов-офицеров» или против «жидов-комиссаров». А только лишь для того, чтобы он перестал убивать наших парней. Это была верная смерть. Но у меня всё равно не было шансов спастись.
Сверху прогремел взрыв. Затем второй. Это наши ребята уничтожили советский танк. Граната попала на него сверху, двигатель загорелся, а потом детонировал боекомплект. Меня ослепила вспышка огня и все чувства пропали. Я как будто исчез. Последнее, что я помню, был зуд в пальцах правой руки. Они ныли от усталости. Они до конца сжимали спусковую скобу. Граната так и не взорвалась. Мои пальцы так и не разжались. Я умер.


Оставшиеся в живых позже узнали, что бой был напрасным. Мы думали, что выполняли свой долг, а оказалось - лишь приказы дурных офицеров. Таких мудаков как наш пан поручик, земля ему пухом!  Наше правительство сбежало на семнадцатый день этой тридцатишестидневной войны. Предало нас, свою армию и свой народ. Бежало от немцев, отдав остатки страны русским. Их принимали с почётом на Западе. Нас принимал святой Пётр.