1. Князь. Ропша

2-е место в конкурсе  «Что ищет он?» 


Автор – Князь
Название – Ропша
Объем – 42,5 тыс. зн.


***



1. Письмо.

Князь Долгов стоял у окна, приоткрыв ставень. Растущая луна освещала подворье, причудливо искажая контуры построек и деревьев. Ему  казалось, что кто-то невидимый бродит вокруг дома и встряхивает разбросанные на снегу тени.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал Афанасий Петрович, перекрестившись.
Он закрыл ставень и, подойдя к алькову, позвонил в колокольчик. Через минуту в покои заглянула заспанная Милаша в длинной ночной рубахе, держа в руке зажжённую свечу:
– Звали, барин?
– Звал. Беспокойно мне.
– Может, распорядиться насчёт чего?
– Не нужно. Зайди и запри дверь.
– Ой, барин, – растерялась служанка. – Да, как же я в ваших-то постелях? Что скажут Дарья Фоминична?
– Не всё же мне в твой закуток приходить. А матушку не бойся – она тебя не обидит. Поторопись – постели уже холодные.
Милаша задвинула щеколду, задула свечу и зашуршала снимаемой рубахой.
Некоторое время спустя князь отдышался и умиротворённо откинулся навзничь, проваливаясь в безмятежный сон…

Поутру, прежде чем открыть глаза, он пошарил рукой, ища податливое тело служанки, но Милаши уже не было. Афанасий Петрович поднялся и, нарочито ворча, принялся облачаться самостоятельно. Когда он спустился на первый этаж в столовую, Дарья Фоминична уже сидела во главе стола, по обыкновению отчитывая прислугу. Князь подошёл и поцеловал матери ручку:
– Матушка, как почивали?
– Я, Афонюшка, рано ложусь. А вот, у тебя после полуночи свет из покоев пробивался.
– Как же вы заметили, – усмехнулся Афанасий Петрович, – ежели спать изволили?
– Матери не веришь? Мне и во сне приходится за порядком следить, а то дом невесть во что превратится. И обязательно узнаю, кто тебе по ночам свечки приносит. Десятки богатых невест, между прочим, дожидаются заключения партии с тобой.
Князь почтительно поклонился и сел на своё место. Потом, не притрагиваясь к поставленному перед ним блюду, вопросительно посмотрел на дворецкого. Тот приосанился и степенно подошёл, держа поднос с почтой. Корреспонденции было немного – газета «Светская хроника», несколько открыток с приглашениями на балы и пухлое послание, несомненно, любовного содержания, от баронессы N…
Долгов уже собирался отпустить дворецкого, как заметил под газетой уголок голубого конверта. Взяв его, с удивлением прочитал адрес адвокатской конторы.
– Афонюшка, – елейным голосом обратилась к сыну Дарья Фоминична. – Ты ещё не слышал, как опозорилась княгиня Тверская? Пришла на дворцовый бал в прошлогоднем наряде – даже брошь не поменяла.
– Какой кошмар, – рассеянно отреагировал Афанасий Петрович, пробегая глазами содержание письма.
– Не просто кошмар, – подхватила мать. – Форменный скандал. Но, тем не менее, к старшей дочери этой особы стоит приглядеться…
– Я не о княгине. Нотариус сообщает, что кузина моего покойного батюшки, Елизавета Фёдоровна, почила в бозе, оставив мне в наследство усадьбу под Красным Селом.
– Напрасно говорят, что Господь слеп и глух, – тут же переключилась на свежую новость Дарья Фоминична. – Ропша – царский подарок роду Долговых. Только мой недалёкий муженёк расточительно позволил там хозяйничать своей взбалмошной кузине. Благоразумно с её стороны – перед кончиной восстановить справедливость.
– Матушка, вы опять всё превратно истолковываете. Эта усадьба не являет из себя никакого престижу, поскольку подарок в любой момент может вернуться к Романовым. Кроме того, занятие ею будет весьма хлопотно – только ремонт кирхи не в одну сотню золотых обойдётся.
– Афонюшка, ты весь – свой батюшка. Лишнее поместье добавит тебе весу в обществе. Ты должен немедля отправиться за Красное Село, покуда управляющий с челядью не растащили дом, как при Орлове.
Долгов быстро опустил взгляд, якобы сосредоточившись на вилке и ноже в руках:
– Не можно мне, матушка, в ближайшее время город покидать. Дела важные имеются.
– Дела!? – повысила голос княгиня, пристукнув серебряной ложкой о фарфоровую салатницу. – Афонюшка, бедная и несчастная мать в курсе твоих богопротивных дел. Удумали, кому вызов бросить! Не только честь мундира опозоришь, на весь род Долговых клеймо проклятья поставят твои дела. Немедленно в Ропшу!
– Ну, хорошо, хорошо, – сдался Долгов, разглядывая Милашу, замешкавшуюся в дверях с десертом. – Не волнуйтесь, матушка. Обещаю задуматься о поездке. Только с карточными долгами рассчитаюсь.
Даже сквозь толстый слой пудры было заметно, как лицо Дарьи Фоминичны стало наливаться яростью.
– Нет у тебя долгов чести, и самой чести может скоро не стать. Я ведаю, какие ты «висты» ездишь расписывать. Твой дружок словесник Якушкин…
– Он не мой дружок.
Княгиня хлопнула ладонью по столешнице:
– Не перебивай мать! Этот заговорщик спит и видит, как совершить грех цареубийства. А ты от праздности и скуки готов сунуть шею в петлю.
Афанасий Петрович шумно вздохнул и положил в свою тарелку приличный кусок седла барашка.
– Матушка, поверьте, я действительно проигрался третьего дни графу Волынскому. Ни в каких заговорах не участвую. Ни в каких подстреканиях к смуте не был замечен. Чтоб доказать свою невиновность, так и быть, на следующей неделе отправлюсь в Ропшу.
Дзынь – разлетелось о пол блюдо с клюквенным пудингом. Побледневшая Милаша опустилась на колени и стала подбирать черепки.
– На конюшню безрукую! – властно распорядилась княгиня. – Всыпать ей десяток плетей.
– Обождите, матушка, – вступился Долгов. – Это слишком мягкое наказание. Распорядитесь собрать её со мной в дорогу.
– Ох, какое ты ещё дитя, Афонюшка…

2. Дорога.

Санкт-Петербург равнодушно провожал путников, удаляющихся от него в надвигающуюся непогоду.
Кучер Аркашка поминутно чертыхался и под завыванье ветра, чтоб не услышал князь, поминал о псине, которую добрый хозяин со двора не гонит… Одно и спасало, что длиннополый тулуп.
Шестёрка лучших княжьих лошадей резво неслась по тракту, но Аркашке было неспокойно. У него был повод досадовать на себя, что не убедил Афанасия Петровича обойтись в дороге четвёркой. Пока ветер относительно умеренный, позёмки можно не бояться. А если заверть поднимется, или, того хуже, завьюжит, то цугом будет трудно управлять. Лишь бы к вечеру до усадьбы добраться, – перекрестился он.
Возок мерно покачивался, пытаясь убаюкать пассажиров, чему Милаша с удовольствием поддалась. Рядом в неудобной позе шевелил толстыми губами повар Василий, словно прокручивал в голове, всё ли необходимое сложили в грузовой короб.
Долгову не спалось. Дело вовсе не в свисте ветра, скрипе полозьев, да покриках кучера. Хотя завывание снаружи постепенно усиливалось, но тревоги не было – до Красного Села дорога опасений не вызывала.
Беспокойство обитало внутри. В клубе непременно решат, что он трусливо сбежал. Неприятное, конечно, чувство для человека, который дал себя втянуть в противостояние с власть предержащими. При этом совесть беспробудно спала, и князь был благодарен матери, заставившей его смалодушничать. Одно дело осуждать самодержавие и совершенно другое – свергать его.
Князь горько усмехнулся – если бы матушка только догадывалась, что дела её сына связаны не только с заговором. Тут же перед глазами явился образ божественно прекрасной Софьи Нарышкиной – безнадёжно безответной любви Долгова.
Вот уж, действительно, бестия с миловидным личиком и грациозной фигурой. Царская кровь много значит. И характер подобающий. Улыбнётся при встрече, как вазону с флоксами, взмахнёт пушистыми ресницами на приветствие, и тут же упорхнёт. Затем непременно начнёт кокетничать с каким-нибудь генеральским сынком, заразительно заливаясь смехом и лукаво оглядываясь на князя, – следит ли он за тем, как терзают его сердце.
Долгов повёл перед глазами ладонью, изгоняя наваждение. Неприступность Нарышкиной – ещё одна причина, по которой он согласился бежать из столицы. Неприятно, когда у тебя за спиной шушукаются и насмехаются – жалость убивает уважение.
«Афонюшка, я знаю все твои мысли», – с посвистом ветра в сознание ворвался матушкин голос. Долгов вздрогнул и поморщился – эта напасть, пожалуй, самая неизбывная. От наставлений, опеки и упрёков матери не сбежать и не спрятаться – неведомая и неукротимая сила дотянется до душевных струн, извлекая самые важные и болезненные ноты.
Оставалось непонятным, как при покровительственном отношении к сыну княгиня сама настояла на его отъезде. Торопила служанок и дворовых, лично проверяла каждый узел и сундук. И отправила в ненастье, пообещав, что повозки с остальным скарбом  выйдут следом, как только распогодится. Ужели угрозу судьбе сына почувствовала? Как дикая кошка в минуты опасности сбрасывает своего кутёнка в надёжную беличью нору.
Тем не менее, всё, от чего он в разной степени зависел, осталось в городе. Вот она, свобода. Вот он, шанс начать всё сначала, изменить своё отношение к жизни, заняться развитием личности. Осталось понять, чем именно сельский уклад может повлиять на мировоззрение. Охота, книги, винный погребок?.. Чем может себя занять в глуши человек, избалованный бомондом?

И тут возок резко остановился. Афанасий Петрович, почти сдавшийся дрёме, расслабился и едва не слетел на дощатый пол. Он мгновенно вскочил и раскрыл дверцы:
– Аркашка, пёсий ты сын, что творишь?
Даже на фоне мятущегося в воздухе снега бросалась в глаза бледность кучера.
– Человек… под лошадей… кинулся… – он судорожно выталкивал из себя слова.
Князь повернул голову – к нему подходил высокий молодой мужик в рваном архалуке.
– Афонька, не смотри в свои собственные глаза!
Долгов вздрогнул. На Руси незнакомого человека по имени мог назвать только юродивый. Или тот, кому ведомы гербы всех знатных родов.
– Что ты хочешь сказать, божий человек? Мне не нужно дальше ехать?
– Не смотри в свои глаза! – повторил незнакомец и сделал несколько шагов назад. Налетевший порыв ветра подхватил белую пыльцу и поднял её столбом. Взвихренный снег почти тут же осел, но юродивого уже не было видно.
– Чего вылупился? Поехали!  – рявкнул на кучера князь, захлопнул дверцу возка и стал удобнее устраиваться на скамье.
Шестёрка, запряженная цугом, сдвинулась с места, торопясь пробежать отмеренный ей путь до начала неизбежно надвигающейся бури.

Долгов не был снобом, но любил во всём порядок, даже если имелись уважительные причины пренебречь оным. Именно этим объяснялось желание князя лично уведомить о своём прибытии Красносельского урядника. Местный представитель власти, полноватый лысеющий капитан, сам прибежал к возку без головного убора, в накинутом на плечи полушубке.
Узнав, кто есть посетитель, долго распинался:
– Тётушку вашу все в округе уважали. Каждому сирому помогала, и ей добром отвечали. Такое горе, такое горе…
Афанасий Петрович брезгливо перебил:
– Разбойников шалых много по лесам?
Урядник перекрестился.
– Ни беглых, ни пришлых, ни безбожных… Егерей боятся.
– Просьба у меня, любезный, по возможности, докладывать обо всех мимо проезжающих – кто, куда, с каким поручением. В данной ситуации я намного щедрее своей тётушки.
Урядника переломило пополам в благодарном поклоне.
– Покорнейше прошу прощения, ваша светлость, но весьма обременительна для меня данная миссия. Дорога на юг тут одна, за всеми не уследить. Боюсь подвести вас. Опять же, егеря…
– Скучно живёте. Одно слово: охотничий загон, – закончил разговор князь, демонстративно зевнул и дал отмашку Аркашке.
«Скользкий боров. Цену набивает, а вот, сделает ли хоть на грош? К сожалению, нам ещё придётся пересечься».

До Ропши оставалось не более двадцати вёрст, к западу от Красного Села. Князь растолкал Милашу с Василием, и те, каждый по своему, стали готовиться ко въезду в усадьбу. Но больше всего ему не давала покоя встреча с юродивым и его предостережение.
«Возможно ль это – зреть свои глаза? Промысел Божий или бред больного духом?» Разумеется, и в зеркало и в воду можно посмотреться. Но возможно ли отражению в душу заглянуть, ведь наверняка на это намекал прохожий провидец.
Тем временем показалась усадьба. Двухэтажный дом раскинул оба крыла вдоль огромного пруда. Чуть поодаль виднелся второй водоём, по льду которого ветер гонял бурунчики снега. Справа от дворца возвышалась кирха и ютилась небольшая часовня. Обе опустели при Елизавете Фёдоровне, не любившей священников.
На высоком парадном крыльце собралась, встречая, вся дворня –девятнадцать человек.
Долгов нахмурился, размышляя: «Нарочного посылали передо мной. Если управляющий кого отпускал домой, должен был вернуть. Где люди? В бегах? Значит, лукавил урядник – есть беглые. За своё место дрожит, блюдя охотничьи угодья. Только вот, императору сейчас не до зайцев».
Возок тем временем остановился, и челядь устремилась помогать подручным князя выгружать пожитки. На крыльце остались старуха и длинноносый мужик лет сорока пяти, видимо, личная горничная тётушки и управляющий усадьбы. 
Поднявшись по ступеням, Афанасий Петрович прежде обратился к горничной:
– Покажешь Милаше всю работу. После назначу тебе пенсион. Жить можешь здесь или где захочешь, – князь был в курсе, что тётушка всю жизнь таскала за собой в качестве горничной свою молочную сестру.
Старушка склонилась:
– Здесь, ведомо, останусь. Пригожусь ещё, пока ноги ходят и руки шевелятся.
А Долгов уже сверлил взглядом управляющего – среднего роста, ни худой, ни полный, без бороды, но с бакенбардами.
– Как звать? Где челядь?
– Димитрий я, по отцу Лазарев. Люди три дня и две ночи беспрестанно мыли, стирали и скоблили. Утомились. Кои в бараках при швейной фабрике отдыхают, а иные на селе.
Долгова удивила столь крамольная речь. Что это за челядь, утомляющаяся от простой домашней работы? Может, ещё лентами одаривать прислугу? Не упустил он из виду, как управляющий избегает прямого взгляда. Поэтому свёл брови и коротко рубанул:
– Не всё рёк!
Лазарев на мгновение смутился, но ответил спокойным тоном:
– Часть работников разбежалась после смерти Елизаветы Фёдоровны.
В раздражении князь едва не переломил свою трость. «Хитрый боров! Ни беглых, ни безбожных, говоришь? Лично бы тебя отправить на их поиски, а следом егерей, чтоб как кабанчика погоняли…»
Управляющий по-своему воспринял его реакцию и низко склонил голову:
– Виноват. Какие будут распоряжения?
– Петькиного духа в зеркалах люд боится, вот и бежит, – неожиданно вставилась старушка.
– Чьего духа? В каких зеркалах? – переспросил Долгов.
Лазарев грубо оттолкнул горничную.
– Не слушайте её, ваша светлость. Всю жизнь привыкла сказки рассказывать, и сейчас так же. Давайте, я вас в покои провожу.
– Нет, сначала в кабинет. Надеюсь, чернила и бумага приготовлены? – Долгов повернулся и вошёл в парадную дверь.
Из фойе на второй этаж вели две боковые лестницы. Красный зал второго этажа неожиданно удивил, поскольку отвечал различным вкусам. Передняя стена, между входами на балюстраду, закрытую на зиму, изобиловала креслами и курительными столиками с разнообразными подсвечниками. На боковых стенах перед входами в крылья здания висели французские портьеры, на которых удобно пристроились картины французских, итальянских и голландских художников.
Более же всего поражала задняя стена. Закладывая дом, Пётр Первый, видимо, желал здесь устроить галерею то ли российских царей, то ли представителей рода Романовых. Идея не была осуществлена, но чтобы приготовленные тринадцать ниш не пустовали, в них вставили зеркала высотой в полтора человеческих роста.
Тем не менее, за фойе второго этажа закрепилось название – галерея.
– Про них говорила горничная? – спросил Долгов, двинувшись дальше за управляющим.
Димитрий пожал плечами.
– Стоит ли слушать выжившую из ума старуху? Что может быть тайного в стёклах, намазанных серебром?
– От чего тогда бежит люд?
– Народ всегда чувствует, когда в стране смута. Раз царская власть ослабла, то можно рискнуть стащить с себя ярмо. Вот, ваш кабинет. За ним библиотека и, далее, ваши покои. 

3. Легенда. 

Вечер пролетел довольно быстро. Долгов написал три письма. Матери, уверяя, что усадьба в полном порядке; Якушкину, извиняясь за обстоятельства, вынудившие его покинуть город; и Волынскому, сетуя, что в ближайшее время не будет возможности возвратить сто рублей карточного долга.
После этого несколько раз принимался за послание Нарышкиной, но всякий раз сминал исписанные листы. Прервав последнюю попытку, усмехнулся: поразительно, как люди добровольно соглашаются быть смешными в глазах тех, для кого хотели бы стать любовью и опорой.
Затем князь спустился в кухню, предупредил Василия, что ужинать не будет, зато плотнее позавтракает. После этого нашёл Лазарева и распорядился выделить Милаше комнату на втором этаже.
Мельком заглянул в библиотеку, надеясь обнаружить карту поместья, рассеянно обвёл взглядом множество стеллажей с книгами и отправился в свою комнату. Несмотря на время, проведённое в дороге, спать не хотелось.
Запершись в покоях, князь уловил некоторую панику в своих ощущениях. Трусом он себя не считал, но необъяснимая тревога весьма ощутимо довлела над его сознанием. Не раздеваясь, Афанасий Петрович сел в кресла. С каждой ночной минутой страх увеличивался в размерах.
Князь облизнул пересохшие губы. Дом начинал ему казаться огромным живым организмом, которому почему-то не нравились незваные гости. Со всех сторон скрипело, стонало и шуршало. Даже собственное сердце, казалось, колотило в мембрану боевого барабана, нагнетая и без того зловещее напряжение.
Словно невидимые чудовища бродили по старому зданию, ища лёгкую добычу. Афанасий Петрович старался не шевелиться, чтобы кресла не издавали звуков, привлекая неведомых охотников. Но те сами отыскали место его пребывания и начали вламываться в комнату. Однако именно эти звуки помогли ему выйти из оцепенения – на самом деле кто-то робко скрёб по дубовому косяку.
Долгов решительно встал с кресел, подошёл и распахнул двери. За порогом оказалась Милаша с широко раскрытыми глазами.
– Барин, мне боязно. Там кто-то есть, – её дрожащий палец был вытянут в сторону зеркал.
Князь медленно, но твёрдым шагом направился к галерее.
– Чего именно ты напугалась?
Служанка шла следом, поглядывая вперёд из-за широкой спины хозяина.
– Я зажигала свечи на столиках и услышала, как за спиной кто-то сделал несколько шагов и шумно задышал. Обернулась, но никого не увидела. А потом зеркала сдвинулись с места и стали ко мне приближаться. Я испугалась, и к вам.
– Как это, сдвинулись?
– Ей Богу, не вру, – перекрестилась Милаша. – Свечение от них пошло, и они сразу как будто рядом стали.
Долгов взял с ближайшего столика пятирожковый шандал, больше для уверенности, чем для освещения. Он старательно прислушивался, не раздадутся ли где шаги и вздохи – наверняка, кто-нибудь из местных работников решил подшутить над приезжей служанкой.
Но даже скрипы и шорохи больше не доносились. Афанасий Петрович никогда не верил в атавистические инстинкты у человека, но сейчас явно чувствовал чьё-то присутствие. Живое оно или потустороннее, но от его близости шумело в ушах и холодной волной обдавало нутро.
Ему казалось, что слышится биение не только своего, но и Милашиного сердца. Служанка обеими руками вцепилась  в обшлаг его сюртука. Он мягко высвободился и прошёлся по галерее. Мистические волны – так окрестил он причину своего страха – шли от зеркал. К ним князь и стал приближаться, вернее, к самому среднему.
Редко князю приходилось видеть себя в полный рост. Высокий, плотный, короткие чёрные волосы, прямой нос и круглый подбородок. Из-под тонких бровей источали вполне искренний взгляд серые глаза.
Глаза! Что-то ёкнуло в груди Афанасия Петровича и он, как загипнотизированный удавом кролик, пристально взглянул в своё отражение. Ничего особенного – глаза как глаза. Только почему-то карие. Долгов вытянул руку с шандалом ближе к зеркалу и замер. Из отражённых глаз, словно из бездонного колодца, исходили скорбь, отчаяние и боль.
«Афонька, не смотри в свои глаза!»
В горле запершило от сухости, а по спине прокатился мелкий холодный бисер.
– Что-то не так, барин? – напомнила о своём присутствии Милаша.
Долгов прокашлялся и ровным голосом ответил:
– Сам разберусь, ступай к себе.
– У меня ещё столько дел…
– Ступай!
Сам же спустился на первый этаж и прошёл в кухню, не выпуская из рук подсвечник. Василий бодрствовал, занимаясь одному ему ведомыми делами.
«Совсем он, что ли, спать не ложится?» – подумал Афанасий Петрович, а вслух произнёс:
– Испить бы…
– Чего изволите, ваша светлость? Взвару или пива?
– Вина! И мяса жареного, с кровью, – потом невольно произнёс вслух мелькнувшую мысль, – какого Петьку имела в виду старуха?
Повар склонил голову, не пряча довольного выражения лица. Потом ловко откуда-то вынул запылённую бутылку.
– Сей момент, ваша светлость. Как знал, что ужин припозднится – даже угли не гасил. Через пару минут ростбиф будет готов.
Наряду со всеми своими талантами, Василий был весьма словоохотлив. Вот и сейчас, ловко орудуя у плиты, он, не умолкая, делился секретами и слухами.
– Видимо, от зеркал идёте, ваша светлость? Я давно подозреваю, что с ними не всё ладно. Не удивляйтесь, я с вашим батюшкой приезжал в Ропшу неоднократно. Много чего ведают местные, особливо про императора свергнутого. Бают, не задушили его разбойники Орловы, вырвался он из пьяных коварных рук. Бежал по коридору и кричал: «Господи, спаси душу мою грешную!» Вот как – не для тела, для души молил спасения. Вот, и готово, – Василий выложил на блюдо сочный дымящийся кусок мяса.
Видя, как князь застыл на месте, что-то высматривая в темноте через окно, повар продолжал:
– Императора едва не настигли в галерее. Вдруг от зеркал пошло белое яркое свечение, беглец прошёл сквозь стекло и исчез. Алёшка Орлов под страхом смерти велел всем молчать. Императрице выдали тело околевшего нищего. А Пётр Третий с той поры часто появляется в зеркалах, блюдя за справедливость.
– Попа бы вызвать из Красного Села, – прервал Долгов болтовню Василия, – не должен Божий дом пустовать. 

4. Гость.

У каждого, кроме молитвы, имеется свой оберег от бед и неприятностей. Долгов привык заедать их, в прямом смысле этого слова. Ночная трапеза плавно перетекла в ранний завтрак, правда, с небольшим перерывом. Афанасий Петрович, выдав Василию указания и пожелания, на пару часов поднялся в свои покои. Не разоблачаясь, он подремал в креслах.
Полноценному сну мешали противоречивые мысли. Разум отказывался воспринимать то, что видели глаза. Однако юродивого с его предостережением сложно сбросить со счетов. И вряд ли кто-либо станет связываться с бродягой для тонкого заговора. Опять это слово.
Почему человек рождается с беспокойством и неудовлетворением? Заговоры, интриги, мятежи, революции – жизнь проходит в погоне за призрачным и, зачастую, несбыточным желанием создать идеальное общество.
Вот здесь, в Ропше, тоже кто-то взялся играть с опасностью. Ни логики, ни мотивов Долгов пока не просматривал в этих играх. Получается, что действительно в стенах старого дома обитает неведомая сила? Обитает и глядится из зеркал чужими душами. Князь явственно увидел, как из собственного отражения к нему потянулись невидимые щупальца. Он нервно встал с кресел и направился в столовую.

Завтрак был заказан столь обилен, что не каждый аристократ на обед осилит. Ел Афанасий Петрович много, но рассеянно, не задумываясь, что перед ним в данный момент – свиные колбаски, студень или жареные перепела.
Словно пытался задушить пищей свои страхи. Когда причина беспокойств определена, то бояться уже нечего, и начинается борьба с самим источником. А когда происходят явления, природу которых трудно объяснить и определить, то человеком может овладеть паника, так как непонятно, откуда и чего нужно ожидать.
За ассортиментом винного погребка покойная Елизавета Фёдоровна следила прилежно. Напитки были отменного вкуса. В конце завтрака князь почувствовал тяжесть от выпитого и съеденного. Застолье настолько затянулось, что раннее утро уже успело превратиться в полдень.
С перееданием Долгов боролся самым простым и доступным способом – отправлялся на пешую прогулку. Он ещё вчера из окна убедился, что челядь не только мыла и скоблила, но и почистила дорожки в парке и вокруг прудов.
Аркашка настоятельно просился сопровождать, ссылаясь на беглых, но князь настроился пройтись в одиночестве. Он заткнул за пояс пару дуэльных пистолетов, надел горностаевую шубу и соболью шапку.
Хоть декабрь и выдался капризным, но морозным не был. Вчерашняя непогодица ни усилилась, ни ослабла. Периодически взрывался ветер, поднимая вихри снега и пытаясь сбить с ног случайных прохожих. Затем он стихал, словно выбирал следующую жертву, и так уже несколько дней.
Афанасий Петрович, не торопясь, двигался по тропинкам, не столько разглядывая заснеженный парк, сколько предаваясь размышлениям.
В обществе любого уровня развития существуют нормы поведения, узаконенные рамки и негласные условности. Многие из тех, кто пренебрегает условностями, игнорирует и всё остальное. Иногда недовольные организуются вместе, и тогда случаются мятежи и перевороты. Перед каждым человеком непременно встаёт право выбора – участвовать в подобном движении, противостоять ему, или опасливо занимать нейтральную позицию.
Долгов внутренне вздрогнул. По всему выходит, что он – беглец. Это его следует травить егерями, а не толстого урядника. Афанасий Петрович поёжился от самой мысли, но ощущение, что его уже обкладывают, мгновенно овладело сознанием.
В порывах ветра слышались свист псарей и обрывки фраз. Снег скрипел со всех сторон, словно князя окружили, и кольцо вот-вот сомкнётся. Картину довершало тусклое солнце, торопящееся покинуть зимнее в плёнке облаков небо. Особенно шумно было за спиной, словно надвигалась пошедшая в разнос тройка лошадей. Князь распахнул шубу, выхватил пистолет и развернулся.
Всего лишь подбегающий Лазарев.
– Боже вас упаси, ваша светлость, – вскинул руки запыхавшийся управляющий.
– Шпионишь?
– Никак нет! Гость к вам приехавши, граф Волынский.
Долгов нахмурился. «Что могло понадобиться в Ропше этому проныре? Ведь явно не за ста рублями приехал. Нужно быть осторожнее в разговоре с ним о делах, касающихся союза».
Он убрал пистолет и прошёл мимо напуганного Димитрия.
– Приготовь назавтра для проверки все домовые и долговые книги.
– Не беспокойтесь, ваша светлость, – залепетал Лазарев вслед, – все документы в полнейшей исправности. Сами убедитесь.

Родион Иванович был ниже ростом, но гораздо упитаннее Долгова.
– Барону Дибичу, – начал сразу после приветствия объяснять он, – стали известны имена руководителей «Южного общества». Меня полковник Глинка направил в Киев с предупреждением. Но в Красном Селе урядник рассказал, что ты здесь, и я решил завернуть.
– Что же не продолжил дорогу? – холодно заметил Афанасий Петрович. – Должников навещаешь? А ведь в Украину наверняка с десяток нарочных направлено, как есть опередят.
– Да, брось ты, князь, – устало отозвался Волынский. – Меж нами сто рублей, как грош для крестьянина. Дело в другом. Пустой была с самого начала идея мятежа аристократов. Впустишь ли?
Долгов растерялся. С ним опасно откровенничали, и он должен без затяжек показать свою позицию. Врагу не пожелаешь такой ситуации.
– Располагайся, Родион Иванович. Сейчас распоряжусь насчёт обеда.

Обед состоялся менее чем через час. Переодевшись и приведя себя в порядок после дороги, граф спустился в столовую более раскованным и спокойным.
– В пути ничего не тревожило? – поинтересовался Долгов.
– Я не помню дороги, – осклабился Волынский, а потом по-детски хлопнул в ладоши, когда перед ним поставили отварную обжаренную стерлядь, – неужели ты с собой Ваську прихватил? Помню все его смело оформленные блюда, когда удосуживался приглашения твоей матушки.
Афанасий Петрович как можно сухо ответил:
– Я тоже ценю его кухню. Но мне больше хочется услышать, о какой пустоте ты говорил.
– Князь, что ж ты так напрягся? – граф тут же зачмокал, увидев входящего Василия с фаршированным гусём, – не молочный поросёнок, конечно, но аппетит распаляет. – Потом снова повернулся к Долгову, – пустота и есть.
Граф тоже много ел, но по-другому, наслаждаясь каждым куском. Жевал и блаженно закатывал глаза, словно проверяя, насколько всё гармонично сочтено в блюде.
– «Совиньон» потрясающий, – заявил он, продемонстрировав опустевший бокал, и посмотрел сквозь него в неведомую точку. – Во-первых, вся затея с созданием  различных обществ вместо одного напоминает детские куличи. Ни устава, ни единой программы оказались не способны составить без грызни. А ещё на свержение трона подвизаются. Что делать с бременем власти в случае победы, никто из них не знает.
– Что же ты, Родион Иванович, о них в третьем лице? – Долгов позволил себе сарказм. – Сам в активе союза числишься.
– А может, мне скучно, как и тебе, князь? – Волынский громко расхохотался. Он хохотал до икоты, которую немедленно залил очередной порцией вина. – Во-вторых! Весь этот бред о равенстве и обязательном гражданстве раздражает. А меня спросили? Хочу ли я быть равным в правах со своим Прошкой, который тридцать лет снимает с меня сапоги и каждую ночь их облизывает? Нет-нет, пустое и гиблое дело.
– Зачем же ты вошёл в союз? И почему бежишь теперь?
– Азарт. Словно по карнизу идёшь, смотришь с высоты и насмехаешься прямо в лицо опасности. Только жаль, что эти ощущения мимолётны и проходящие. Представляешь, поджилки стали трястись, – Волынский одной рукой потянулся за бутылкой, другой – за бараньими рёбрышками.
Афанасий Петрович глянул за окно – приближалась очередная ночь, и хотелось бы, наконец, выспаться. Но за окном находился главный аргумент против спокойствия – полная луна. Время, так сказать, нечистой силы, а в данном случае, смотрящих в душу зеркал, и время незваных гостей. Гостей, прячущихся от кого-то и чего-то.
– Стало быть, – обратился он к графу, – ты теперь в положении дезертира и предателя, а у меня собираешься переждать непогоду? А если победят они?
– Они обречены, князь. Это уже, в-третьих. Среди этих князьков и генералов нет ни одного, за кем может пойти армия. А без армии как с рогаткой на слонов. И ещё, ты же меня не выгонишь?
Долгов поднялся из-за стола.
– Нет, не выгоню, но сам собираюсь пойти почивать. Сиди хоть до утра, Василий в твоём распоряжении. А завтра продолжим беседу.
– Князь, подожди! – такое отчаяние прозвучало в голосе Волынского, что Афанасий Петрович опустился на стул. – Ты только и делаешь сегодня, что обижаешься на меня. Если стесняю, хоть сейчас могу съехать. На самом деле, ведь не я, а ты прячешься. Думаешь, так легко перечеркнуть вчерашний день с его ошибками и начать новую жизнь? Нет, место само по себе изменить ничего не может – человек меняется только изнутри самого себя.
Долгов вновь поднялся и с прежней сухостью произнёс:
– Мне пора. Доброй ночи!

5. Осколок.

На втором этаже князь пересёкся с Милашей и немедленно увлёк в свои покои.
Служанка вяло сопротивлялась, ссылаясь на большое количество незавершённых дел.
– Не забывай, – Долгов лишил её последней защиты, – я единственный, кто имеет право следить за выполнением твоих обязанностей.
Он уже выбросил из головы пьяного Волынского, странное зеркало и непреступную Нарышкину. Его телу требовались покой и нега, и больше ни во что другое он не собирался вникать. Пусть хоть гром грянет прямо над крышей усадьбы.
Гром грянул через час. Точнее, раздался вопль. Тонкий, истошный – кричала, видимо, одна из служанок. Довольно близко от покоев князя.
Милаша резко села, сложилась в комок и, дрожа, прижалась к стене.
Долгов мгновенно соскочил с постелей и стал быстро одеваться.
– Жди здесь,  – приказал он ей, – ни при каких обстоятельствах не выходи из покоев, пока я не вернусь, – и вышел в коридор, не дожидаясь ответа.
«Не слишком ли много заботы о простой наложнице», – запротестовало внутренне «я» матушкиным голосом. «Сам разберусь», – отмахнулся Долгов и через несколько секунд входил в галерею.
Молоденькая служанка уже перестала кричать и лишь судорожно всхлипывала, сидя на паркете и прижавшись спиной к ножке одного из столов. Практически, вся челядь собралась на втором этаже.
Афанасий Петрович потряс служанку за плечо.
– Что случилось?
– Там… – она вытянула вперёд трясущиеся руки. – Призрак… в зеркало… графа утащил…
Долгову вдруг показалось, что мир закружился вокруг, размывая предметы и людей в одну светящуюся пелену. В пелене проявился образ давешнего прохожего провидца. Юродивый укоризненно качал головой, словно говорил: «Почто смотрел в свои глаза? Из-за тебя проснулось зло!»
 «Бред!» – крикнул князь внутри себя и стряхнул наваждение. «Бред, – уже спокойней добавил он, – всему на свете есть объяснение».
Долгов огляделся. Люди стояли полукругом и поминутно крестились, не смея приближаться к тому месту, куда указала служанка. Высмотрев Аркашку, он кивком головы подозвал того. Сообразительный конюх прихватил по пути самый яркий канделябр.
Вдвоём они приблизились к среднему зеркалу, из-за которого доносились шарканье и всхлипы. По эту сторону на полу лежал шандал без свечей, и рядом виднелось несколько тёмно-красных пятен.
Афанасий Петрович приблизился к зеркалу и осторожно провёл ладонями по боковинам. С левой стороны обнаружился небольшой рычажок, но он не нажимался. Тогда князь поднял с паркета подсвечник и со всего размаху ударил по своему отражению.
 
Всегда в моменты, когда приходилось принимать ответственные решения, Долгову вспоминался отец. Пётр Михайлович никогда ни с кем не спорил и никогда никому ничего не доказывал. Если в его присутствии кто-либо называл белое чёрным или наоборот, то он широко улыбался, вежливо извинялся и покидал собеседника. В подобной же манере пытался воспитывать сына.
– Афанасий, – говаривал он назидательно, – никогда не мешай людям заблуждаться. Ты ничего не докажешь, а себя обнажишь – трудно жить обнажённым. Но при этом, не бойся показаться смешным. Каким бы благородным ни казался твой поступок, нет гарантии, что он не ошибочный.
Долгов, даже будучи подростком, считал подобные рассуждения наивными и не жизнеспособными. Действительно, существовала ли разница между «быть обнажённым» и «быть смешным»? Во всяком случае, в высшем свете Долгова-старшего считали недалёким, и только из уважения к древнему роду не выказывали это открыто.
Тем не менее, Афанасий Петрович из уроков отца сделал самый ценный вывод – свой выбор нужно уважать, к каким бы последствиям он не привёл. Всё это промелькнуло в голове, когда он поднимал с пола шандал. Вряд ли у него был более подходящий вариант.
В конце концов, не убеждать же собственных работников в том, что их взгляды – предрассудки, а служанку мог напугать нетерпеливый конюх. Долгов очень надеялся, что за зеркалом ничего сверхъестественного не обнаружится, тогда челядь сама собой разойдётся. С тем и ударил.
За зеркалом оказался неширокий полутёмный коридор. В нос ударил застоялый запах, словно это место использовалось как отхожее. Часть осколков осыпалась на ноги Волынскому, лежащему навзничь. Аркашка протянул руку внутрь, отодвинул щеколду, и зеркало открылось как дверь.
Граф был жив, только лишённый чувств. Его перенесли в зал и положили в кресла. Тут же тётушкина горничная стала хлопотать над ним, негромко давая другим служанкам указания.
Чуть подальше от места событий в злополучном коридоре на корточках сидел Димитрий, закрыв руками лицо. Когда его подняли, начал всхлипывать и повторять:
– Я не виноват, я защищался, я испугался, я случайно ударил…
«Как всё обыденно и скучно, – подумал Долгов, – На фоне красиво созданных преданий происходит копошение невзрачных, неспособных на поступки людишек. Невзрачных, включая графа и меня».
– В холодную его, – показал он Аркашке на управляющего, – после выспрошу.
Несостоявшаяся тайна неприятным осадком добавилась, без того, к безрадостному состоянию души. Афанасий Петрович нагнулся и безотчётно поднял довольно крупный осколок зеркала. Стоит прикоснуться к источнику наваждений, как страхи исчезнут. Так это или нет, но с отражением глаз на этот раз было всё нормально.
Долгов перевернул осколок – слой серебра оказался аккуратно подчищен. Ровно настолько, чтобы с оборотной стороны было видно, кто смотрится в зеркало. Вернулась тревога: кто же там стоял? – и тут же была поглощена иной мыслью.
«Я – такой же осколок. Совесть стёрта, как амальгама на этом стекле, а я продолжаю судить о мире, словно не являюсь его частью. Выходит, когда этот мир в опасности, то основная угроза ему – мы сами. Но при этом кричим на всех углах, что мы – защитники отечества. Кто, Волынский защитник? Побежал ловить зайца, но увидев волка, торопится спрятаться в кусты. Или я? Главное то, что мне не стыдно – стёрся стыд. Как жить дальше?» – князь бросил осколок на пол.
Раздавшийся звон эхом раздробился от стен галереи и вырвался за пределы здания.
Афанасий Петрович встрепенулся.
– Аркашка, что за шум у крыльца?
В ту же секунду ответ принёс Прошка, слуга графа:
– Урядник прибыл с егерями.
Сам Родион Иванович к тому времени очнулся, но никак не реагировал на происходящее. Зато Долгову нужно было выбрать линию поведения, так как раскрасневшийся на ветру урядник уже входил в галерею вместе со своими помощниками, двое из которых направились к Волынскому.
– Извольте объясниться, – громко спросил Долгов, – по какому праву вы ворвались в мои владения?
Урядник вынул из-за пазухи бумагу с гербовой печатью.
– У меня предписание на арест графа Волынского. Если будете учинять препятствие, вас тоже привлеку за пособничество мятежнику и укрывательство оного.
Такого унижения, да ещё в присутствие прислуги, князь не испытывал никогда. А что же в таком случае будет с организаторами переворота? Как пить дать, повесят принародно вроде шалых разбойников. Самое страшное – лишиться доброго имени без права оправдания. Лишиться и кануть в бездну равнодушного времени, несмотря на происхождение и благородство души. Или возможное забвение – тоже страх?
Когда графа выводили, он сначала укоризненно посмотрел на Долгова, а затем с какой-то жалостью. Но вёл себя интеллигентно, не сопротивлялся и даже не произносил ни слова. Насколько большим может быть потрясение для человека, пострадавшего за идею, от которой он накануне отрёкся?
Красносельский блюститель порядка открыто не кичился своей явной победой и даже вежливо поклонился.
– Надеюсь в следующий раз прибыть к вам только в качестве гостя.
Как только урядник со своей жертвой отбыли, князю захотелось выместить на ком-нибудь обиду.
– Аркашка, приведи Лазарева в мой кабинет, но сначала посмотри, кто ещё за зеркалами прячется.

6.  La fin de la comedie.

Долгов вполне мог перенести допрос на утро или послеобеденное время. Но поскольку, решил он, ему не дали выспаться, то нет смысла церемониться.
– Рассказывай.
Стоящий перед ним управляющий ссутулился и опустил голову.
– Испугался я очень. Шёл по залу с подсвечником, увидел, что зеркало отчего-то раскрылось. А граф в креслах отдыхали, вот им и привиделось что-то. Подошли ко мне и хотели ударить. Я отмахнулся и попал им по голове.
– А в тайник зачем затащил?
– Испугался опять же. Не подумавши сделал. А как Дуняша закричала, так у меня и вовсе душа в пятки…
Князь решил сменить тактику.
– Вчера на меня из-за зеркала ты смотрел?
Плечи Димитрия вздрогнули, и он ещё более согнулся, но отвечать перестал.
– Что молчишь? – разозлился Долгов. – Может, урядника вернуть и рассказать, что ты беглых прячешь? Он тебя никуда не повезёт – прямо здесь собакам скормит.
С управляющим вдруг произошла перемена – он выпрямился и посмотрел в глаза.
– Не пугайте меня, ваша светлость, – даже в голосе появилась твёрдость. – Это и мой дом! Иван Лазарев мой отец.
– У него не было детей, – парировал князь. – Усадьбу он давно продал обратно Романовым, а после Александр Первый сделал подарок нам, Долговым.
– Я незаконнорожденный сын. Но папенька меня всегда возил с собой и обучал разным наукам. Уговор о продаже дома Павлу Первому состоялся, но того через три дня убили. Ни денег, ни договора о купле-продаже папенька не получил. Его начали выселять, а здоровья сопротивляться оставалось мало, и в осень он умер. А дом забрали. Спасибо впоследствии Елизавете Фёдоровне, выделила меня среди слуг.
Пока Лазарев рассказывал, Долгов всё больше хмурился.
– Складно складываешь. А не выгораживаешь ли ты кого? Если ты сын одного из бывших хозяев Ропши, то это кто? Аркашка!
Конюх немедленно втолкнул в кабинет высокого худого парня, обнаруженного им за зеркалами. Грязные спутанные волосы, карие глаза, бледное лицо – Афанасий Петрович лицезрел перед собой позавчерашнего юродивого.
Димитрий упал на колени и тонко завыл.
– Не погубите, ваша светлость. Сын это мой. При Елизавете Фёдоровне пожар на швейной фабрике случился. Урону немного, а обвинили его. Пришлось хорониться. А когда после смерти хозяйки пришло извещение встречать вас, то я потерял голову, как раньше потерял дом. Терять сына очень не хотелось. Вот, и послал я его навстречу вам – вдруг вы из-за суеверия повернули бы назад. Он после вас, поздно вечером вернулся, его едва ваша служанка не заметила…
Долгов встал и взмахнул рукой, прерывая управляющего. Потом в раздумье прошёлся по комнате и остановился возле окна. Утро ещё не забрезжило, но самые ночные, вызывающие безысходность часы, уже растворились в лунном свете и снежных перемётах.
 «Что же мне делать с Лазаревыми? – спрашивал у себя князь. – Скормить уряднику? Он с радостью выдаст их как беглых, выслуживаясь перед нынешней властью. При новом режиме, если таковой установится, у него не будет будущего. Но право, какое мне дело до его судьбы? Самому бы в жернова не попасть», – Долгов не сомневался, что переворот будет подавлен. Восставшая интеллигенция приняла неправильное решение добиваться справедливости без участия народа. Поэтому народ их не поддержит.
«Тут по-другому надо бы действовать, – углубился князь в размышления, забыв о пленниках. – Нужно привлекать народ. Но не топор в руки массам давать, а перо и книги. Чем выше образовательный уровень население, тем сговорчивее власть на реформы. Вот куда бы силы союза направить».
Афанасий Петрович, наконец, отряхнулся от мыслей и повернулся к провинившимся. Раздражение к ним несколько ослабло – тут барским гневом проблем не решить.
– Я не стану вас судить. Даже пороть не прикажу. Сына как звать?
– Фатьян.
– Сына твоего отмоем, откормим и управляющим поставим.
– А меня? – упавшим дрожащим голосом спросил Димитрий.
– Тебя, говоришь, отец многим наукам обучал?
– Весьма многим.
– Значит, со мной в Санкт-Петербург поедешь. Назначаю тебя личным секретарём. Самым важным в России делом займёмся…

Перед своими покоями Афанасий Петрович ощутил, насколько он устал за последние двое суток. Устал, несмотря на бьющий ключом энтузиазм. «Срочно возвращаться в столицу, а Ропшу вернуть ответным подарком. А потом продвигать своё дело. Уверен, справлюсь. Благо, через Якушкина со многими нужными людьми схож. Народ России нужно делать грамотным».
Войдя и заперев двери, он услышал за спиной чьё-то сопение. Затаив на несколько секунд дыхание, князь с облегчением выдохнул. Милаша! Она, ожидая хозяина, в конце концов, уснула, раскинувшись на постелях.
Князь вдруг словно прозрел. К чему мечтать о пустышке Нарышкиной, когда рядом, можно сказать, клад находится. Стройна, красива, не глупа. Прежде всего, вольную дать, а там видно будет.
Он подошёл и сделал то, чего прежде не допускал в отношениях со служанкой, – нежно погладил её обнажённое тело.


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2016
Свидетельство о публикации №216100101818

обсуждение здесь http://www.proza.ru/comments.html?2016/10/01/1818