6. Нелли Искандерова. Капитан оранжевого пояса

Автор - Волк из Весьегонска
Название – Капитан оранжевого пояса
Объем – 44,3 тыс. зн.


***




Man is born
Builds the city
Than man dies
City lives on…

Томас Кларк
 
Часть 1. О гордыне и её последствиях для молодого либерала-аристократа в эпоху царствования его Александра Третьего. А также о судьбе одного жалкого труса, не решившегося разделить участь своих товарищей. 
 
Свет тусклого апрельского дня с трудом пробивался сквозь тяжёлые бордового бархата  шторы.  Рыжие языки пламени жадно пожирали дрова, хрустя, почавкивая и отбрасывая неровные тени на застывшего в кресле Калитеевского.  Старик сидел у камина. Чуть ссутулившись, как это бывает обыкновенно у людей его лет. Сухощавые, обтянутые желтоватой кожей пальцы, подобно когтям, вцепились в венчающие подлокотники львиные морды. Недвижная тощая фигура гляделась диковинной хищной птицей, что принялась было терзать добычу, но окаменела, остановленная неведомым волшебством.
Шагах в десяти от двери почтительно склонил голову молодой барин. Несмотря на смиренность позы, он выглядел уверенным, и напряжённым,  будто готовился отразить атаку.
- Полагаете, я и далее намерен потворствовать вашим безумствам? – липкие тенета повисшей в кабинете тишины взорвал хрипатый старческий бас. Молодой барин гордо откинул голову. Упрямая непокорность вспыхнула в глазах тёмными искрами. Он шагнул к окну – резко, порывисто. Остановившись, отдёрнул штору.  Дерзкий солнечный луч, выбравшийся из-за затянувших небо серо-белесых облаков, прорезал комнату, подобно лезвию сабли.
- Это вы называете безумством, дядя?   
По улице, вернее, тому, было ею недели тому назад, покачиваясь, плыла лодка. Чернобородый крепкий мужик в тулупе правил к банку, на пороге которого топтался съёженный господин. Нахохлившись, подобно замёрзшему  воробью, он переступал ногами, изо всех сил пытался не замочить их в воде, плескавшейся в нескольких дюймах от его перепачканных в весьегонской грязью сапог.
- Вот с этим я пытаюсь покончить, дядя.  Построить на Мологе плотину, прекратив, наконец, это весеннее наваждение. И именно на это я истратил все деньги.  Не только казённые, но и мои собственные. Те, что я нажил, лично занимаясь хозяйством в имении моего отца. 
Старик не повернул головы. Иссохшие пальцы ещё сильнее вцепились в подлокотник. Поджатые губы выражали с трудом сдерживаемое недовольство.
- Не лукавьте, Пётр Алексеевич, - раздражённо проскрипел он. - Не стоит делать вид, что не понимаете, о чём речь. 
Молодой барин задёрнул штору, скрыв от глаз незадачливого посетителя банка в тот самый момент, когда он, неловко присев на одной ноге, переносил другую в незатейливую русскую гондолу.
- О чём же тогда?  - парировал молодой барин. - О том, что ваш племянник в двадцать пять лет избран предводителем уездного дворянства?  О том, что мне удалось добиться строительства больницы и начальной школы? О новой системе санитарных округов и о том, что за три года смертность среди крестьян сократилась вдвое, а количество грамотных возросло в четыре раза? О том, что я провожу дни и ночи, занимаясь общественными делами?
- Молчи и не перечь старшим! – вцепившись в набалдашник прислонённой к креслу трости, Калитеевский со всей силы ударил ей об пол. – Ты, жалкий  недоросль, возомнивший себя Петром Великим.  Ты полон гордыни, и она погубит тебя.  Но я не стану более вызволять тебя из неприятностей.  И  не забывай – ты вырос в моём доме, и я воспитал тебя, как собственного сына.
Пётр Алексеевич принялся нервно покусывать кончики чёрных, по-гусарски завитых усов.
- В чём же я виноват перед вами, дядюшка? – примирительно произнёс он.
Льдистые глаза Калитеевского потеплели, но лицо по-прежнему оставалось непроницаемым и строгим.
- Вашей деятельностью заинтересовалось третье управление. Вы неосторожны и резки, словно ваш разлюбезный Лорис-Меликов всё ещё в фаворе у императорского дома.  Три года назад вам сошла с рук и пьяная перепалка с наследником, и то, что вы назвали его могильщиком российского либерализма. Тогда я защитил вас, считая всё это юношеской горячностью и отсутствием родительской заботы, и уговорил государя принять вашу отставку, не наказывая вас слишком сурово.  Но сейчас, когда наследник стал императором, когда в фаворе его советник, сиятельнейший князь Константин Победоносцев, вы снова взялись за старое и стали ещё более дерзки безрассудны. Связаться с пособниками террористов – вот это лучшая карьера для продолжателя нашего рода. Ещё немного, и вас обвинят в участии в заговоре.
- Но Верховский - не террорист. Он поддерживает народное просвещение и конституцию, но не цареубийство. Когда-то он дружил с Перовской,  но это было давно. К тому же её другом детства был и граф Муравьёв, опознавший её на процессе.  А что касается конституции и законов о народном просвещении, то все они были подписаны прежним государем, и автором их был граф Лорис-Меликов, а не я. 
На лице Калитеевского отобразилось презрение.
- Помните, друг мой, опальный фаворит – опасный союзник. И вы ещё не знаете, не Сибирью ли вскорости обернётся его отставка.  А вы в лучшем случае разделите его судьбу, а в худшем – судьбу проклятых отщепенцев вроде Перовской.
Пётр Алексеевич нахмурился. В чёрных глазах вновь вспыхнули непокорные искры.
- Кто тот юноша, что прячется в вашем доме? Мне известно, что он беглый террорист и член кружка Желябова и Перовской.
Страх нахлынул ледяной волной, окатив меня с головой и сковав нутро мёрзлой противной стылостью. Мне думалось, Калитеевский не догадывается о моём присутствии. Следуя указаниям Петра Алексеича, я не покидал комнаты в течение дня, и лишь ночью порой прогуливался возле дома, дыша пряным весенним воздухом. Разве что сегодня, едва узнав о прибытии старого барина и его предстоящем разговоре с Петром Алексеичем решил узнать, о чём пойдёт речь. Тем более, что обстоятельства мне вполне благоприятствовали  – дом был почти пуст, а мои апартаменты вплотную примыкали с одной стороны к кабинету, с другой – к гостиной. К тому же дверь, ведущая в кабинет, располагалась аккурат между камином и тем местом, где стоял молодой барин, так что я имел возможность не только слышать весь разговор, но и видеть лицо обоих его участников.
- Он вступил в общество за месяц до покушения, - медленно произнёс Пётр Алексеевич, будто взвешивал каждое произнесённое слово на весах правосудия и оценивая, насколько оно может принести мне вред. - Он не причастен к заговору. К тому же это…
На мгновение он запнулся, не решаясь пустить в ход последний и самый веский довод в мою пользу. Но затем продолжил -  немного резко, с плохо скрываемым раздражением.
- Не хочу напоминать вам, дядюшка, но вы прекрасно знаете его имя. Это Иван Никифоров. Ваш сын от кухарки Матрёны, которому вы по доброте своей обучали наукам за свой счёт. Мы с ним вместе росли, а теперь он стал моим другом. Полагаете, я могу предать его?
По лицу старика пробежала судорога. В глазах мелькнула затаённая боль. 
- Не надо было…  Прав всё же Константин Петрович - не ценят кухаркины дети барскую милость…  Их удел пахать, лошадей подковывать и служить нам. 
Немного помолчав, он продолжил:
- Граф Муравьёв имел беседу со мной две недели назад, в Петербурге. В третьем управлении знают всё о ваших делах. И про связь с кружком Верховского, и про перезаложенное имение, о том, что Ивана прячете. Он предупредил – лучше будет, если сами властям сдадите.  Агент управления едет в Весьегонск, и лишь чудом мне удалось опередить его. Он прибудет завтра – в лучшем случае, а в худшем – сегодня вечером.  И с финансовыми делами порядок навести надо. Но помните – банки не любят политически неблагонадёжных клиентов.
- Будьте спокойны, дядя. Завтра к ночи Ивана уже не будет в имении…
В кабинете повисло молчание. Сквозь полуоткрытую дверь я глядел на чёрно-красные полосы ковра, на тяжёлые бордовые шторы и  лица моих покровителей. Высокомерного старика Калитеевского, не раз охаживавшего меня плёткой за мелкие провинности и, вместе с тем сделавшего для меня то, что мало кто из благородных господ делает для своих чад, прижитых в тёмном коридоре с прислугой, и молодого барина, ставшего для меня настоящим другом.  Тяжёлые удары сердца били в мозгу пасхальными колоколами.  Трясущееся, словно в лихорадке, тело с трудом поддерживали ослабевшие конечности. Сдержав дыхание, я отошёл от двери и быстрой тенью скользнул в коридор. Апрельский ветер взметнул занавеску, донося до моих ушей грубую брань местных ямщиков-гондольеров. Шмыгнув в комнату, я нырнул под одеяло и отвернулся к стене. Мозг мой разрывался от мыслей.   Да, я трус.  Подлый, низкий трус, предавший своих товарищей по кружку. Трусливо сбежавший из столицы вместо того, чтобы, как они, бросить вызов  угнетателям.  Мелкий разночинец, живущий жизнью брата малоросской дворянки. Кухаркин сын, крадущий чужое имя и чужую жизнь и притворяющийся больным, чтобы не попасть в лапы полиции. Правда, у меня ещё есть шанс умереть так, как они.  Гордо глядя в лицо врагу. Так, как погиб почитаемый мною Желябов – сын крестьянки, сумевший  превратить суд над собою в суд над теми, кто угнетает простой народ... 
Стоп… Попридержи коней, Иван Никифоров… Скользкий, липучий, змееподобный страх зашевелился внутри, заставляя всё моё существо содрогаться при мысли о последнем вздохе. Последнем взгляде на солнце и последнем глотке воздуха, который так и не сможет вдохнуть моя стянутая висельной верёвкой глотка.  О хрипах, что будет извергать моя грудь, и о том, как горько я пожалею в тот миг о своей собственной глупости. Ведь мне всего шестнадцать, и я ещё не успел рассказать о себе миру. Не успел надышаться весной, наглядеться на ярко-синее небо, нагуляться по первому хрусткому снегу. Не успел зацеловать свою любимую Глашенькую  Стать писателем, наконец. А ведь мои очерки и рассказы о сельской жизни понравились самому Некрасову!  К тому же…  Проклятый искуситель услужливо предлагал мне всё новые доводы к тому, чтобы остаться в живых.  Ведь если я гласно объявлю всем о своей причастности к кружку Перовской и Жданова, то погублю столь любезно приютившего меня  Петра Алексеевича.  Причиню боль отцу… Да, отцу, который любит меня, пусть и не желает признать наше родство публично.
Правда, к слову сказать, молодой барин терпит убытки не только из-за меня. Его проект перекрытия Мологи  вот уже с полгода как бесславно провалился, погребя под собою не только тысячи казённых рублей, но и его собственные средства, подведя его под статью о растрате казённых денег… Так что же делать? Бежать прочь, не дожидаясь визита уполномоченного или горделиво бросить врагу в лицо слова обвинения?
Скрип половиц… Шаги Калитеевского -  степенные, с постукиванием трости и подволакиванием правой ноги… Они всё тише…
 
 
Часть 2.  О соглядатаях, прекрасных дамах,  кухаркиных детях и лёгком способе сохранить честь
 
«Что ищет он в стране далёкой…» - лёгкое сопрано пианистки взметнулось к сверкающей хрустальными гранями люстре и тотчас рассыпалось тревожными переливами.  Притихшие было мужчины вновь приглушённо загомонили, заглушая дамское щебетание.
- Bellissimo…
- С таким талантом…
- Ей бы в Петербург, да только… 
- Тсс… - один из присутствовавших, прибывший из Петербурга и с трепетом называемый остальными графом Корнеевым, щуплый господин лет тридцати, многозначительно кивнул в сторону сидевшего у окна человека. На вид ему можно было дать лет сорок пять-пятьдесят. Невысокий, суховатый, в сером, застёгнутом на все пуговицы фраке, он натужно почёсывал лысый, обтянутый желтоватой кожей затылок и подозрительно косился в сторону вальяжно откинувшегося в кресле Петра Алексеича. Он казался невозмутимым,  но взгляд его, то и дело скользивший в сторону двери, ведущей из сеней в гостиную. 
Стук раздался внезапно, и был еле слышен - то ли из-за мощных, вибрирующих аккордов, то ли оттого, что стучавшийся боялся вмешательством своим нарушить покой высоких господ. Но Пётр Алексеич услышал его в мгновение ока и тотчас же дал знак старику Васильичу – комнатному лакею, служившему ещё его отцу.  Васильич поклонился и с важным видом направился  к двери, из-за которой уже выглядывала веснушчатая физиономия парнишки-холопа. Вслед за нею в щель просунулась рука с двумя конвертами в грубой почтовой упаковке.  Васильич молча взял их, сунул парнишке мелочь и, плотно закрыв дверь, прошествовал обратно.
- Вам письма, барин
Вздрогнув и настороженно обернувшись, Корнеев принялся буравить конверты  взглядом, словно пытаясь угадать их содержимое. Пётр Алексеич вырвал конверты из рук Васильича, надорвал их и, заглянув внутрь, воротил обратно, шепнув Васильичу несколько слов. Тот же, подхватив под мышку корреспонденцию, безмолвно удалился во внутренние комнаты дома.
Тому, кто ни разу в жизни не был на волосок от смерти, трудно представить, сколь несказанное облегчение я испытал в этот момент. Похоже, моё спасение пришло, и мне удастся незаметно покинуть имение, не повредив ни себе, ни своему доброму покровителю.
«А он, мятежный, просит бури…» -  дрогнувший голос Раисы Семёновны  рухнул  в бездну и заметался в ней, будто ища выхода. Затем, умиротворённый,  взлетел плавно и медленно, и тотчас же оборвался.
Корнеев поднял ладони и хлопнул ими, издав трескучий хлопок, тотчас же потонул в аплодисментах более молодых и горячих гостей. 
- Благодарствую,  - медленно произнёс он. – Премного вам благодарствую.
Внезапно аплодисменты умолкли, и в гостиной повисла напряжённая тишина. Подобно древнему патрицию, Корнеев сидел гордо и необычайно прямо, будто бы только что проглотил жердь.  Невзрачное лицо его, отдалённо напоминающее птичью голову, с белёсыми бровями и мутно-серыми, глазами не привлекло бы ничьего внимания,  случись это десяток лет назад. Но теперь, после воцарения императора Александра третьего и возвышения его опекуна и советника Константина Победоносцева, оно приковывало к себе взоры, поражая необъяснимым сходством и заставляя всех окружающих испытывать душевный трепет.
- Вы  – талант, - он говорил отчётливо, осознавая весомость каждого сказанного им слова. - Большой талант. И могу вас заверить, что он получил бы достойную оценку при дворе нашего любимого государя.
Чуть наклонив голову, исполнительница натянуто улыбнулась. Корнеев же продолжал, не обращая внимания на беспокойные взгляды  хозяина дома.
- Очень жаль, что ваш супруг не уделяет вам должного внимания.  Ему следовало бы лучше заботиться о вас и не позволять чахнуть в весьегонской глуши, среди диких волков и медведей-помещиков.
Раиса Александровна развернулась на стуле и взглянула на собеседника. Густые чёрные брови соединились над переносицей в капризную изогнутую линию.
- Я довольна своим мужем,  граф. Столичная жизнь меня вовсе не привлекает. А волков и медведей, как мне известно, значительно больше в столице, чем в нашей тихой и далёкой от светской суеты провинции.
Одобрительный смешок пробежал среди молодых господ. Корнеев обвёл залу рыбьими глазами, будто выискивая кого-то, а затем упёрся взглядом в приоткрытую дверь. Ту самую, скрываясь за которой я наблюдал за происходившим в зале.  Страх вновь сковал всё моё существо, заставив трястись поджилки.
- Вы слышали, что сказала вам моя супруга, граф? – парировал Пётр Алексеич – то ли чтобы поддержать жену, то ли для того, чтобы отвлечь столичного гостя от разглядывания ведущей в мою комнату двери. - Раиса Семёновна мой верный друг и соратник во всех моих начинаниях.
Корнеев недовольно хмыкнул, расстегнул пуговицу фрака и принялся рыться во внутреннем кармане.
- Так значит, ваша супруга поддерживает ваши планы по распространению просвещения среди низших классов? Значит, она тоже не согласна с мнением его сиятельства графа Победоносцева о том, что холопам нужно лишь знание ремесла да обучение благочестию?
- Разумеется, нет, - уверенно парировал Пётр Алексеич. – Раиса Семёновна самолично обучает грамоте и наукам крестьянских девочек. И я собираюсь ставить вопрос перед губернским предводителем о том, чтобы ходатайствовать выделении средств на создание женской начальной школы.
Молодая барыня кивнула, всем своим видом выражая полное согласие с высказанным супругом мнением.
- Это наш долг, - продолжил молодой барин. – Мой – как предводителя дворянства, доверившего мне заботу о народе и облегчении его участи, и Раисы Семёновны как моей супруги.
- Кухаркиным детям место на кухне, - недовольно проскрипел Корнеев. – Высочайший манифест определил условия их обучения грамоте и наукам. Излишние знания ведут лишь к распространению ереси и бунтарства. Надо держать народ  в узде, тогда он будет покорен и кроток. 
Несколько молодых господ закашлялись, прыская в кулак. Другие же подтянулись и оправились, всем своим видом выражая согласие со словами графа. Но никто из присутствовавших так и не подал голос , чтобы поддержать избранного ими предводителя дворянства.
- Извините меня, граф, - Пётр Алексеич, похоже, вошёл в раж. Встав с места, он несколько раз прошёлся по зале, выглянул в окно, а затем остановился у рояля.
-  Подобное ретроградство погубит Россию. Проект конституции был подписан покойным императором, и никто не в силах отменить его. Мы должны признать объективный ход общественных процессов и вернуться в лоно цивилизации.
- Проект конституции отменён, - высокомерно произнёс Корнеев. - Отменён его величеством в подписанным им манифесте о сохранении самодержавия.
Несмотря на драматичность момента, на лице Петра Алексеича мелькнула улыбка. Он, как и большинство молодых либералов, высмеивал манифест, называя его «ананасным».
- Россия должна идти вперёд, - продолжил он, будто репетируя речь во вновь создаваемом парламенте. – Стремиться к цивилизованному миру, а не к дремучим средневековым законам, пригодным лишь для пятнадцатого века. Для этого необходимо образование. Народ должен быть грамотен и владеть современными знаниями, чтобы применять их в деле.
- Народ должен жить в благочестии и кротости, - поддержал графа один из присутствующих в зале, полноватый средних лет господин. - Знания – удел дворянства.
Пётр Алексеич подошёл к двери, по-видимому намереваясь покинуть гостиную, но затем вернулся на прежнее место и сел.
- Вы читали сегодняшние «Русские ведомости»? – продолжил он. – В Америке вот уже десять лет как работают лесопилки. Там один человек может заменить двадцать-тридцать рабочих. Однажды я попытался построить лесопилку в своём имении. Но меня не поддержали даже рабочие. Они утверждали, что всё это безбожная ересь, и что они будут пилить лес так, как делали их деды и прадеды.
- Золотые слова! – воскликнул Корнеев. – Ваши крестьяне намного умнее вас, Пётр Алексеевич! Они чисты и не дают злу заползти в их души. А вы полны гордыни. Она душит вас, заставляя искать всякую возможность прославиться и показать, что вы лучше остальных. В средние века вас непременно сожгли бы на костре.
- Боже правый! По-вашему, золотой век был именно тогда?
- Довольно споров, - сухо резюмировал Корнеев, поднимаясь с места и вытаскивая из кармана перевязанный алой лентой документ. Вы, являясь предводителем дворянства, незаконно истратили казённые средства на прожект, амбициозно названный вами укрощением Мологи. И что? Проект провалился. Ведь разлив Мологи – это  божья кара за грехи народа. Народ должен жить в нужде и строгости, а вы всеми своими действиями подталкиваете его к бунту.
- Но разве Христос не призывал помогать ближнему?  -  попытался поддержать Петра Алексеича один из молодых господ, но тотчас осёкся, встретившись с непреклонным взглядом графа. 
-  Мирскому разуму не понять божественной истины, - важно изрёк пожилой дворянин. – А священные книги лишь смущают неискушённый ум зелёных юнцов. Хорошо, что Его Величество мудрой рукой пресёк либеральные поползновения ваших друзей. Строгость и простота нравов, довольство ничтожным  – вот удел малых сих. Бог разделил людей на благородное сословие и холопов.  Наш удел – владеть, их – подчиняться и терпеть. 
- Похоже вы действительно бунтарь, Пётр Алексеевич, - с видом трибуна произнёс Корнеев. Вы сеете в Весьегонске смуту, склоняя к бунту дворян и нашедших здесь прибежище разночинцев. Насколько мне известно, вы прячете беглого террориста, преступника, замешанного в цареубийстве?
Лицо Петра Алексеевича залилось краской.
- Я не признаю насилие, - гордо ответил он. - Не признаю терроризм и не имею ничего общего с заговорами против государя.   
- Тогда ответьте мне, что за молодой человек живёт в вашем доме? И почему его нет здесь, в этой гостиной?
- Это кузен моей жены, из Малороссии. Он тяжело болен. Доктор говорит, что не проживёт и двух дней.
Пожилой доктор с одутловатым лицом бесстрастно оглядел собравшихся, очевидно не желая ни портить отношения  с влиятельным господином, ни  причинять вреда ни собственной практике, поддерживаемой Петром Алексеевичем.
- Завтра же проводите меня к нему, - сухо резюмировал Корнеев. – К вашему сведению, я облечён всеми полномочиями для того,  чтобы содействовать вашему аресту, если понадобится…
 
Сдерживая дыхание, я ужом скользнул в комнату и юркнул под одеяло. Ещё немного. Совсем немного, и я покину этот дом. Но только куда мне идти? В Малороссию? Но меня и там достанут эти соглядатаи вновь воссозданного третьего управления, успевшие расплодиться, едва на престоле воцарился новый император.
Скрип половиц… Привычное ухо легко различило бодрую походку молодого барина.
- Вставай, приятель, - голос Петра Алексеича был на удивление спокоен. – Жду тебя в кабинете.
Едва я, растерянный, появился на пороге того самого кабинета, где намедни наблюдал беседу между Петром Алексеичем и Калитеевским, как тотчас же услышал его привычное:
- Садись.
- Я, барин, помилуйте…
- Садись-садись, - махнул рукой Пётр Алексеич. – Ты теперь дворянин. Борисенко Иван Семёнович. Вот твой паспорт
Он протянул мне новенький документ с моим новым именем и полным описанием моей внешности. Рассеянно повертев паспорт, я сунул его в карман. Барин же, отсчитав мне триста рублей ассигнациями, положил их в конверт и передал мне.
- Собирай вещи, седлай звёздочку и чтоб до полуночи духу твоего не было. Завтра здесь будет полиция.
Я думал было спросить о планах самого барина, но тот перебил меня.
- Поедешь до  Петербурга. На постоялых дворах не останавливайся. Покорми Звёздочку и тотчас в путь. В Петербурге садись на первый корабль, что идёт до Америки. И смотри, чтобы за тобой не следили. 
- Но почему в Америку? – разумение моё никак не принимало возможности покинуть Россию, ведь и знания языка, и знания жизни были не столь велики. Но Пётр Алексеич упорствовал.
- Другого пути нет. Тебя ждёт виселица или Сибирский тракт, а в Америке ты сможешь подняться на ноги. В этой стране благие помыслы не вязнут в болотной трясине.
- А как же вы?  - наконец выдавил я из себя. - Что вами будет, барин?
Пётр Алексеич задумался. 
- Не твоё дело. Собирай вещи. У тебя мало времени.
С тяжёлым сердцем покинул я комнату. Собрав вещи, по обыкновению заглянул в кабинет. На столе горели свечи. Пётр Алексеич сидел, чуть пригнувшись вперёд и глядел на воронёную сталь дуэльного пистолета, который он, по-видимому, вытащил из отодвинутого ящика стола. Просмотрев несколько бумаг, взял оружие в руку и направил себе в лоб.
- Пётр Алексеич!  - невольно вырвалось у меня.
- Подсматриваешь, подлец! – взревел барин - Пшёл вон! Чтобы ноги твоей через полчаса в доме не было.
- Но вы…
- А что я? -  он отложил оружие и взглянул мне в глаза. – Ты всё знаешь. Главное для меня - сохранить честь…
- Но… - я робко попытался остановить его.
- Пшёл!
Стараясь ступать как можно тише, я покинул дом. Оседлал Звёздочку, со страхом прислушиваясь к окружавшим меня звукам. Но выстрел так и не прозвучал, и я пришпорил лошадь в надежде на то, что мудрая Раиса Сергеевна, как всегда, вмешается в самый нужный момент...
 
Часть 3. О том, как устроилась судьба беглого народовольца Америке. А также о покровителе его, Филиппе Армо.
 
Прошло два года. Помыкавшись неблагодарной работой - то подёнщика, то третьестепенного газетного писаки, я нанялся секретарём к Филиппу Армо, мясному магнату, известному во всех уголках не только северных штатов, но и вновь присоединённых после войны южных территорий. Хотя нет, я снова слукавил, пытаясь представить себя в собственных глазах человеком, способным принять независимое решение.
В тот день я брёл по Линкольн-авеню с тоскливо позвякивающей в кармане парой долларов, полученной за разгрузку рыбы и парой рекламных статей, предназначавшихся местной дешёвой газетёнки «penny press».  Мечты видеть себя корреспондентом «New York Times» или хотя бы «Chicago Tribune», не говоря уже о фешенебельной "Saturday Evening Post" рухнули, едва замаячив на горизонте. В анархистские кружки я и носа не совал. Нужда и отчаянное желание выжить остудили мой юношеский пыл, и я не рвался  более изменить мир, сделав его таким, каким он видится мне в своей идеальнейшей ипостаси. Я стал заурядным писакой, употреблявшим свой литературный талант на описание красот отеля на озере Онтарио, изысканности нового аромата  мадам Леро или чрезвычайного удобства нового кресла, сработанного в мастерской мистера Донована. Мысли мои плыли, подобно плавному течению Миссисипи, погружая меня то в овеянное романтическим флёром прошлое, то в унылое в своей обыденности настоящее. Мне то и дело вспоминались то граф Калитеевский с его излюбленным «знай, кухаркин сын, своё место», то совместные наши уроки с юным Петром Алексеичем, то жаркие поцелуи Глашеньки и наши с нею полные страсти ночи на сеновале. В те мгновения я корил себя за безрассудство, заставившее меня покинуть Россию, отклонившись от предначертанного мне пути и сменить занятия литературой на работу рекламного подёнщика.
Реальность ворвалась вместе с ударом хлыстом и лошадиным всхрапом, перенеся меня из высоких эмпиреев мечты на вымощенную булыжником мостовую.
- По сторонам смотри, бездельник! –  прогремел прямо передо мною раскатистый бас кучера, правившим чёрным ландо. В тот же миг пегая кобыла взвилась, поднявшись на задние ноги.  Удар копытом, и я в тот же миг погрузился в вязкую липкую темноту.
Очнулся от ощущения, что кто-то ощупывает мои карманы. «Воры», - мелькнуло в мозгу, и я тотчас же, несмотря на разрывавшую мою голову боль, раскрыл глаза. Я лежал, распростёршись на залитой кровью брусчатке. Рядом сидел кучер из того самого ландо и шарил руками по моему сюртуку.  Чуть поодаль стоял плотный господин лет сорока пяти, с плоским  лицом и массивной нижней челюстью, обрамлённым тощей рыжеватой бородкой. 
-  Жив, паршивец,  - удовлетворённо произнёс кучер.
Рыжеватый господин задумчиво перебирал бумаги, в которых я распознал мои же собственные сочинения.
- Как тебя зовут?
- Иван Борисенко.
Осознав, что не слишком удобно лежать на земле, когда с тобой разговаривает уважаемый господин, я попытался подняться. Голова кружилась, но благодаря поддержке кучера я успешно принял вертикальное положение.
- Неплохо пишешь, - усмехнулся рыжебородый. – Вот почему про Нельсона Морриса? Мои продукты и лучше, и свежее. 
- Вы…
В эту минуту я плохо понимал, о чём идёт речь. Да и моё низкое положение не давало возможности знать о соперничестве чикагских мясных магнатов.
- Сегодня в три, - невозмутимо произнёс рыжебородый. – В мой офис на Линкольн-авеню, 27. Спросишь Филиппа Армо и скажешь, что тебе назначена встреча.
 Порывшись в кармане, он вытащил из него несколько монет.
- За статьи. Я покупаю их и сам отдам в печать. Только, разумеется, поменяю имя – с Нельсона Морриса на своё. 
Вот так и встретились мы с господином Армо. С тех пор удача благоволила мне. Вернее, благоволила весьма относительно, поскольку работа на господина Армо оказалась делом довольно хлопотным. Возложив на меня обязанности не только автора рекламных статей, но и личного секретаря, он неотлучно держал меня при себе, вероятно, опасаясь, что из желания получить дополнительный заработок я стану работать на его конкурента.  Ещё одним не слишком приятным сюрпризом оказалась его супруга – Мальвина Бель Одген. Особа сия была неуравновешенной и довольно нервной и высокомерной. Глядя на неё, я с сожалением вспоминал простую и добрую Раису Семёновну, подарившую мне не только свой крышу над головой, но и фамилию, и относившейся ко мне, словно я действительно был ей кровным братом.  Её смех, её игра на фортепьянах тем чаще вспоминалась мне, чем чаще моим взорам представала холодная госпожа Армо.
Сам же Армо, несмотря на солидный вид, оказался человеком весьма  простым и доступным. Он часто беседовал со мною о делах и рассказывал о своей жизни, о том, как начинал работать землекопом, и о том, как заработал свои первые восемь тысяч, создав артель. 
Его излюбленным выражением было «сделал себя сам», и он ничуть не стыдился своей первоначальной бедности, но напротив, гордился ей и тем, чего ему удалось достичь благодаря энергии и предприимчивости.
Но более всего господина Армо интересовало развитие железных дорог – ведь именно на них возлагались его надежды на расширение бизнеса. Ни один его конкурент, включая Морриса, так и не смог воссоздать его изобретение – вагон для транспорта замороженных мясопродуктов.
Иногда мы беседовали о политике. Узнав о моём давнем увлечении анархизмом, он много раз спрашивал меня о том, как можно предупредить забастовки на его фирме. Я же, окончательно задавив в себе дух народовольца, давал ему советы. Единственным утешением моей болезной совести было то, что советами своими хотя бы немного облегчал жизнь моих американских братьев.  И пусть по Армо писали много дурного – и про качество колбас, и про скандал с армейскими поставками, но удобство, связанное с нашей совместной работе, заняло прочное место в моей жизни. И пусть порою я сожалел о том Иване Никифорове, что произносил горячие речи на встречах членов нашего кружка, но всё же я был вполне доволен  и жил жизнью лёгкой и простой, забыв свои юношеские безумства.
А тем временем приближалась зима. Чикагская зима, дождливая и слякотная, ничуть не лучше привычной мне петербургской. Супруга Армо всё чаще жаловалась на хандру, сам же он, хотя и бодрился, но всё чаще понуро сидел в своём офисе, глядя на моросящий за окном дождь. Но однажды всё изменилось.
Придя в офис, я застал Армо необычайно оживлённым.
- Мы уезжаем, Боб, -  радостно произнёс он, называя меня привычным ему именем, поскольку имя моё и фамилия казались ему странными и труднопроизносимыми. – Во Флориду. Супруге нужен отдых. К тому же я планирую совершить там кое-какие сделки и узнать про то, что случилось с дорогой, что строил мой старый приятель Марион Боуман. Похоже, он терпит убытки, и немалые.
Надо сказать, я вовсе не испытывал охоты к перемене мест, поскольку моя нынешняя жизнь меня вполне устраивала. Да и путешествие в компании
Поймав мой недоумённый взгляд, он тотчас же воскликнул.
- О чём тут думать, Боб! Там неосвоенные земли. Фронтир. Золотая жила. Ты едешь с нами, и думать забудь о том, чтобы остаться здесь.
Вскоре мы погрузились в ландо и поехали на вокзал. В мои обязанности входила помощь кучеру с многочисленными чемоданами госпожи Армо и с её вечно визгливой и болонкой. Из Чикаго добрались до Монро - захолустного городишка с железнодорожной станцией и парой дышащих на ладан деревянных построек. Там пересели в старый, начала века, вагон, и были приятно удивлены плавностью его хода. Нас почти не трясло в дороге, и даже привередливая  миссис Мальвина ни разу не произнесла своего излюбленного «God damn».  Дорога пролегала через апельсиновый лес. Армо же был настроен по-деловому и то беседовал с другими пассажирами, то размышлял, записывая что-то в своей пухлой тетради. Я же просто глядел на проплывавшие перед окнами деревья с висящими на ветках ярко-жёлтыми плодами и вспоминая их сладко-терпкий и необыкновенно приятный вкус.  Мне довелось их отведать лишь один раз в жизни. Мне было восемь, и в тот день праздновали именины графа Калитеевского. Именно тогда отпущенный из Петербурга Пётр Алексеич угостил меня заморским деликатесом. Я смаковал подаренную мне дольку, стараясь как можно ощущать её вкус.  Откуда мне было знать, что через десять лет эти плоды будут вызывать у меня лишь премерзостное чувство кислоты во рту. Но об этом позже. Забегать вперёд – не лучшая привычка для журналиста.
Итак, мы с семейством Армо прибыли в городок под названием Окленд.  Ещё недавно, со слов моих собеседников, представлявший собою лишь небольшой вокзальчик с обветшалым отелем под гордым названием «Eagle’s wings» и парой одноэтажных развалюх, он вот уже полгода застраивался, постепенно превращаясь в один из деловых центров Юга. Повсюду сновали рабочие, перетаскивая с места на место брёвна и доски, визжали пилы, стучали молотки.
- Вот это фронтир! – прокомментировал происходящее господин Армо. –  Лучшее место для тех, кто хочет сделать себя сам. Надо сказать, он очень часто употреблял эти непривычные русскому уху слова – Self made -  и придавал придавая им особый, крайне уважительный смысл.
Наняв ландо, мы двинулись к отелю. Армо, казавшийся мне флегматичным, преобразился. Похоже здесь, на пока ещё полудиком юге, в нём бурным фонтаном взыграла кровь первых американских переселенцев. Он рассматривал происходящее в городе, будто прицениваясь к каждой мало-мальски стоящей компании, будь то булочная или производство рельсовых шпал.  Моё же внимание привлекли несколько зданий, выполненных в определённо петербургском стиле – с колоннами и фронтонами, в бело-жёлтой гамме.  Одно из них представляло собою небольшой двухэтажный особняк и располагалось прямо напротив отеля,  в полумиле от озера Апопка. Надпись же на нём сообщала, что здании находится штаб-квартира железнодорожной компании Orange Belt Company, Captain P.A.Demens and Co. Упоминание о некоем капитане Деменсе не возбудило во мне ровно никаких чувств, и я с удовольствием отправился в предоставленный мне господином Армо номер.
К восьми вечера спустились к ужину, где мы познакомились с неким господином Генри Свитэплом из Канады, шведом Хеншеном и американцами Тэйлором и Робертсоном. Все они, как и сам Арно, прибыли во Флориду, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье . 
Обсудив банкротство бывшего владельца железной дороги Боумана и приобретение её неким русским, ещё год назад исполнявшим обязанности мэра Лонгвуда и владевшим несколькими лесопилками, уважаемые господа отошли ко сну, договорившись наутро сыграть партию в вист. Отправился на покой и я, предвкушая сладкий и долгий сон.
Проснулся я от невообразимого грохота. Будто поезда беспрестанно гудели и громыхали колёсами прямо над моей головою. За стеною охала и разражалась проклятиями госпожа Армо, а сверху слышались топот и площадная ругань одного из обитающих в отеле уважаемых господ. Этот кошмар длился до самого рассвета, и к завтраку все посетители появились не выспавшиеся и чрезвычайно раздражённые.  Едва завидев нас, метрдотель сообщил, что глава Orange Belt Company капитан Питер Деменс приносит нам свои нижайшие извинения за тот шум, что произвела в городе работа его железной дороги и приглашает всех отобедать с ним и сыграть партию в вист.  Армо был вне себя. Недовольное лицо госпожи Мальвины стало ещё более кислым,  и он был готов купить эту дорогу, лишь бы прекратить беспокоивший его семейство шум. Чтобы успокоить вконец расшатавшиеся нервы супруги, он отправился  с ней на озеро, услав меня побродить по городу.
 
 
Часть 4. О том, что такое self-made man, и о том, как выиграть партию, проиграв в вист. А также о встрече старых знакомых и моём повышении по службе


К обеду собрались в два пополудни. Успевшие отдохнуть после бессонной ночи господа шутили, собираясь линчевать упомянутого мистера Деменса и с аппетитом уплетали поданные официантом яства отчего-то напоминавшие столь знакомую мне русскую кухню.  Армо был в прекрасном расположении духа, и лишь госпожа Мальвина недовольно хмурилась, поглядывая на супруга.  Официант скользил между столами,  и день обещал лёгкое и приятно времяпрепровождение.
Светскую беседу прервал голос метрдотеля.
- Капитан Питер Деменс, - объявил он, и в дверях  возник господин в серого цвета костюме и того же цвета котелке. Могу побожиться,  если бы в этот миг предо мною предстал сам господин Победоносцев, то, наверное, удивление моё было не столь велико.  Это был мой старый друг и спаситель - Пётр Алексеевич, оставленный мною в имении наедине с неоплаченными счетами и полицейским визитом  и дуэльным пистолетом на столе. Я сразу узнал его – несмотря на аккуратно подстриженную бородку клинышком и явную американистость его нового облика. Он тоже узнал меня и едва заметно подмигнул.
- Приветствую вас, уважаемые господа, - произнёс он, выхватывая моё сознание из нахлынувшей волны воспоминаний. -  Прошу прощения за то, что невольно помешал вашему отдыху. 
Сидевший рядом со мною Армо недовольно хмыкнул. 
- Неужели ваша дорога настолько важна, чтобы прервать наш отдых? 
Деменс казался невозмутимым, но в уголках глаз мелькнула привычная мне хитринка.
- Банковский заём был предоставлен не мне, а мистеру Боуману, и предоставлен всего  на один год. В моём распоряжении два месяца, чтобы завершить строительство.
Армо казался вполне удовлетворённым, несмотря на капризный взгляд миссис Мальвины. Он тотчас же пригласил Деменса, и между ними завязался разговор.  Несмотря на прожитые в Америке годы, я в то время едва разбирался в подробности банковских займов, покупок и прочего, поэтому беседа их показалась мне излишне скучной, и я предпочёл слушать вполуха, наблюдая за произошедшими с Петром Алексеичем перемены. В дни его юности я помнил его восторженным, извергающего многословные тирады о прогрессе и утверждении российского либерализма, и избрание его предводителем практически не изменило его манер. Здесь же, в Америке, он выглядел суховатым клерком, занятым исключительно объёмом произведённой древесины и банковскими займами.
 После обеда сели играть в вист. Свитэпл вместе с Армо играл против Хэншена и Деменса, а мы с Тэйлором, Робертсоном и его секретарём составили ещё одну партию. Положившись в картах на своего более опытного партнёра, я предпочёл исподволь наблюдал за Деменсом и заметил, что  партия в вист занимала его столь же мало, сколь и меня. Значительно более интересовался он висевшими в зале часами и входной дверью.
Приятное наше времяпрепровождение прервал вошедший в обеденный зал железнодорожный служащий.
- Мне нужен мистер Деменс, - заявил он.
- Что случилось? – с деланным равнодушием поинтересовался Пётр Алексеевич. 
Вероятно, окружающие нас господа не обратили внимание на хитрую усмешку, мелькнувшую на его лице, но я, знавший его почти всю свою жизнь, сразу понял, что появление служащего не случайно.
 - Ваш личный вагон подан. Извольте осмотреть линию.
- Прошу прощения, господа, - на лице Деменса изобразилось то ли смущение от того, что появление служащего помешало ему продолжить партию, то ли удовлетворение от удачно сработанного дела.
- Сожалею, но мне приходится спешить. Не пожелаете ли продолжить игру в поезде?
Присутствующие оживились. Робертсон и Тэйлор, чьи занятия были далеки от железнодорожного бизнеса, предпочли остаться, освободив меня от грозившего мне проигрыша, миссис Армо с заметным облегчением удалилась в свою комнату, а остальные присоединились к Деменсу.  Усевшись в вагон, изнутри отделанный зелёного бархата драпировкой, мы продолжили партию. 
Набрав скорость, поезд легко двинулся по рельсам, оставляя позади особняки Окленда и густые заросли апельсиновых деревьев. Вскоре  за окном замаячили чёрно-белые путевые посты.
- Что за скорость? – с удивление поинтересовался Свитэпл
- Сорок миль в час
- Сорок??? – на лице Армо, знавшего толк в железнодорожном бизнесе, отобразилось явное удивление. Он вытащил из колоды туза треф и выложил на стол. – Это в два раза больше, чем может выдать самый лучший поезд. Не то, что ваш древний паровозишко.
Пётр Алексеевич, мельком взглянув на карты и тяжело вздохнув, ответил:
 - Главное – хорошо класть шпалы. Да и дрова должны быть сухими.
Армо усмехнулся и пожал плечами. Лежавшие на столе купюры перекочевали в его карман.   
Через четверть часа, когда Армо уже обыграл Деменса не менее чем на три сотни долларов, нашим взорам предстал маленький одноэтажный вокзал, сработанный во всё том же русском стиле.  Рядом виднелось несколько весьма добротных хижин, по-видимому, принадлежавших тем же работников железной дороги и надпись – Odessa.
- Odessa is Russian city-  уверенно констатировал Армо, беря очередную карту и переглядываясь с изучавшим расклад Свитэплом.
- Южная столица России, - добавил Деменс. - И родина моей супруги.
Армо кивнул. Похоже, из всех игроков он был сегодня в наибольшей степени счастлив. Вытащив из колоды туза пик, он тотчас же выложил его на стол. Деменс же, изобразив кислую мину, положил рядом той же масти короля.
Армо вновь сгрёб купюры и продолжил игру. Хэншен игравший на пару с Деменсом, начал заметно нервничать, но Пётр Алексеевич по-прежнему невозмутимо рассказывал – и про планы медицинского совета о строительстве города здоровья на полуострове Пинеллас, и о своих планах протянуть дорогу через весь континент. 
За окном тем временем вновь замаячили апельсиновые заросли. Впервые в жизни я увидел раздавленные апельсины. Они валялись по сторонам дороги и распространяли препротивнейший кислый запах. Поморщился и Армо, с видимым неудовольствием забирая себе очередной выигрыш.
- Похоже, вы взяли банк,  - усмехнулся Деменс.
Армо же задумался на мгновение, а затем произнёс:
- Вы хорошо играете, мистер Деменс. Вы проиграли в вист, но взяли более крупный банк.  Предлагаю вам сделку  и вношу девять  тысяч долларов в ваше предприятие. Но с тем условием, что по Orange Belt Road будут возить только моё мясо.
В глазах Деменса вновь заиграла хитринка. Мне вспомнилось, на какие ухищрения он шёл, чтобы добыть средств для обуздания Мологи, и как верили ему люди  - и в банках, и в губернском управлении. 
- Рад слышать, мистер Армо, -  не скрывая радости, произнёс он. Но кто будет представлять ваши интересы в Orange Belt? Насколько мне известно, ваш офис расположен в Чикаго.
Армо на мгновение задумался, но тотчас же нашёл выход:
- Мой секретарь Боб, - указал он на меня кивком головы. – Тем более что он ваш соотечественник
Да, я был счастлив. И встрече со вновь обретённым другом, и повышению по службе, и расставанию с ненавистной мне госпожой Армо. Тем более что рядом с Петром Алексеевичем я надеялся вновь приблизиться к покинутому мною дому…
 
Часть 5.  История о скрытых способностях изнеженного русского аристократа, рассказанная им самим


Вернувшись в Окленд, мы первым делом направились в упомянутый мною особняк, где размещалась компания Деменса. Нас встретила Раиса Семёновна – столь же приветливая и улыбающаяся, как раньше. Лишь на лице её выглядело заметно более усталым, чем раньше.
Налив воды из графина, она поднесла его мужу и мне.
- Видишь, Иван, каким я стал теперь. А ведь раньше не меньше получаса буянил, пока Васильич мне воды принесёт или сапоги снимет. А сейчас и деревья валю, и на лесопилке работаю, и сам на осмотр путей езжу. Чудно, не правда ли?
Я молча кивнул. В памяти всплыл тот день, когда я оставил его с пистолетом в руке.
- Значит, не порешили вы себя тогда, барин? – осторожно поинтересовался я.
- Как видишь, коли живой, - рассмеялся он. – Да и какой же я тебе теперь барин? Нет здесь ни барина, ни холопа. Фортуна на всех одна. Словно норовистая кобыла, и кто оседлает её, тот и возьмёт банк.
- Так значит…
На мгновение лицо Деменса помрачнело.
- Да, было дело.  Мелькнула тогда мысль шальная. Покончить со всем разом, позор кровью смыть. А потом подумал – а как же дети, Раиса Семёновна. Да и самому умирать не слишком хотелось. Вот и поехал вслед за тобой. А жену с детьми оставил с условием, что как устрою, вызову.
- И как вы…
- Как дорогу купил? – вновь рассмеялся он.
- Да так же, как ты наверняка поначалу маялся.  Подёнщиком был. Любую работу брал, лишь бы грош в карман положить. Обосновался тогда Джексонвилле. Затем вниз по реке отправился, до Лонгвуда. Купил долю в лесопилке,  а там пошло… Сначала всю выкупил, потом как заказчиков больше стало, дома начал строить. А там и Раиса Семёновна с детьми ко мне приехала, и зажили мы – почти как прежде.  Вот только читать бросил. И писать тоже. Жаль, конечно. Но пока всё моё чтение и писательство – бухгалтерские книги да банковские расписки. Да нет, я не грущу. Как вспомню этого, что в имение моё тогда приехал – мороз по коже. Ведь чуть в Сибирь не отправился из-за него…  А родные места повидать хочется. Очень хочется. Оттого и назвал я ту станцию Одессой. Вот ещё Петербург бы построить…
Осушив стакан виски, Деменс рассеянно уставился в окно, на заросли диковинных кустов с ярко-алыми цветами. О чём он думал?
О холодном городе, оставленном им в России, или о новом – том, что он ещё только задумал построить здесь, во Флориде? И даже теперь, вспоминая нашу первую с ним встречу,  я не могу сказать, какой из них был дороже его сердцу…


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2016
Свидетельство о публикации №216101100015

обсуждение здесь http://www.proza.ru/comments.html?2016/10/11/15