Деревня. Дорога

Честно говоря, настроение у меня было тоскливым. Тело и мозг находились в напряжении. Зрение пыталось уловить хоть малейшие признаки того, что я веду свой видавший виды автомобиль в верном направлении.

Шел мелкий дождь. Был август, и темнело рано. Я не смог правильно рассчитать время, чтобы доехать до места засветло.

Проселочная дорога тоже страдала от непогоды и отыгрывалась на мне и моем железном коне, подкладывая под колеса ухабы и ямы с грязной жижей. Ветки деревьев низко клонились к земле, то и дело задевая лобовое стекло, шлепая машину как нашкодившего ребенка.

Хуже всего было то, что я потерял ориентир, заблудился, говоря простым языком. Хотя блудиться могли, в моем понимании до сего момента, только девочки лет восьми-девяти, тем не менее я ясно осознавал – да, это произошло со мной. Я заблудился. В относительно знакомой местности. С навигатором (он конечно, не работал, но все же был мною приобретен). Взрослый мужик.

Я даже притормозил на этой почти апокалиптической ноте.
 
Но сидеть в стоящей машине по среди темноты, дождя и отечественного бездорожья было совсем отвратительно. По законам жанра сейчас из скопления темных веток в свет фар должна была медленно появиться устрашающая фигура. С вытянутыми вперед руками и задранными к небу невидящими глазами. Постояв несколько минут в ожидании развития сюжета, я убедился, что ни зомби, ни вампиры, ни местные алкоголики не составят мне компанию. В такую погоду все по домам сидят, едят картошку с селедкой. И я убедительно нажал на газ.

Раз уж я себе сам признался, что заблудился, это вовсе не означает, что мои признания пойдут дальше в сторону понятия «испугался».

Я продолжил путь. Есть дорога, достаточно широкая. И на мое счастье практически лишенная развилок. Пока не было причин взрывать мозг и принимать жизненно важные решения. Налево пойдешь (поедешь то бишь) – коня потеряешь… Я решил мысленно подбодрить себя сказочными сюжетами. И рассказывал их сам себе, причем естественно не вслух, про себя,  мягким басом, какой мог бы быть у настоящего сказителя былин. Коня потерять на наших-то дорогах – штука обыденная. Сколько ни пройдет времени, всегда актуальна будет. Что направо, что налево… Даже если просто стоять на месте, все равно риск есть.  Направо пойдешь – продолжал я, - судьбу свою найдешь. Вот в этом месте я сам себе рассмеялся. На сколько я знал местных дам, то лучшее, на что мог я рассчитывать, это семидесяти трех летняя крепкая бабенка с коровой и действующим самогонным аппаратом. Но, боюсь, подобная королева общества ответила бы мне отказом. Не очень-то я завидный жених для деревенских красоток. Хоть и непьющий, и дрова рубить умею, и траву косить (газонокосилкой, естественно, но это можно и опустить), не могу я по долгу этим заниматься, растворяясь в пасторальных пейзажах и сельско-деревенской простоте. Сбежал бы через пару дней в шумную столицу, с ее живым, вечно шевелящимся человеческим потоком и привычным смрадом воздуха.

То место, куда я безуспешно пытался попасть последние четыре часа, на самом деле было моей малой родиной. Мальцом я месяцами проживал у своей двоюродной бабушки, пока родители трудились в конструкторском бюро или отдыхали на советских морях.  В ее небольшом хозяйстве водились крикливые куры,  пушистые кролики и даже строптивая козочка. Пока бабушка Нюра была в силах, а продолжалось это до глубокой старости, в доме кипела жизнь. В кастрюльках, банках, накрытых марлечками, что то бурлило, хлюпало. На небольшой газовой плите то и дело готовились различные консервы, заготовки на зиму, которыми Нюра снабжала городскую родню. Мальчишкой мне казалось, что обстановка внутри дома сама себя поддерживает, чистит, убирает, моет, застилает кровати пестрыми покрывалами. А бабушка тем временем сосредоточенно вяжет носок или ажурную салфетку.  А еще у нее была рыжая пушистая кошка. Маруся. Ее любимым местом была высокая спинка бабушкиного кресла. Оттуда она равнодушно наблюдала за мельтешением веников, поварешек, сковородок. Насмотревшись на клубившуюся вокруг жизнь, она гордо дефилировала к своей миске, дабы изящно ухватить кусок вареной куриной печени.

Мне было лет двенадцать, как меня отец перестал привозить в гости к своей тете. Его тогда перевели в другой город, и наша семья на несколько лет оторвалась от своих корней. Не скажу, что я скучал, требовал возвращения в деревню. Меня, как и всякого подростка девяностых, увлекли другие дела. Пионеры-компьютеры со всевозможными примитивными играми, приставки, видеомагнитофоны, которые непринужденно демонстрировали чудеса американской киноиндустрии, легко заменили в моем сознании деревенские каникулы.  Городская суета захватила меня целиком и я, к своему стыду, позабыл и Нюру, и Марусю, и даже девочку из соседнего, в которую был влюблен. Милейшее создание с двумя толстыми косами проживало неподалеку. И я мог часами наблюдать с крыльца, как она собирает смородину или хихикает с девчонками. Я знал, что зовут ее Тоня. Я находил это имя смешным и толстым, поэтому не знакомился и предпочитал изучать предмет издалека.

И вот какой черт занес мне у мысли эту Тоню? Сейчас, по среди мокрой дороги, в темноте и ощущении того, что я все-таки заблудился.  Дело осложнялось тем, что я доехал до развилки. От привычной мне трассы (я решил мысленно умаслить раскисшие ухабы комплементом) отходила не менее широкая, лишенная растительности полоса земли. Свет фар ухватывал крупные камни и кирпичи, которыми кто-то пытался, видимо, сгладить неровности почвы.

Зачем-то я вышел из относительного уюта автомобиля в моросящий дождь, сразу промочив обувь и низ брюк. Наверное, чтобы доказать самому себе, что страхи мне чужды, и что море по колено. Оно, конечно, не по колено, подумал я, вытаскивая ботинок из вязкой грязи, но по щиколотку точно будет. Невдалеке  от машины, прямо между двух дорог стояло дерево. Его крона скрывалась в темноте, широкий ствол снизу окружала жесткая, высокая трава. Я вспомнил несколько поучительных картинок из учебника по ОБЖ, как определять сторону света по рост веток на деревьях. Подойдя ближе к дереву, и посвятив на него фонариком, типичных признаков севера и юга не нашел. Видимо, это было неправильное дерево, потому что ветки одинаково густо покрывали ствол со всех сторон, мха тоже нигде видно не было. И потом, с чего это я его разглядываю так внимательно? Будто это поможет мне с выбором дороги. Обе уходили в черноту ночи, сырость изморози и совершенную неизвестность. Невозможность принять решение стало меня раздражать. Я даже куснул ноготь от переполнявших меня эмоций. Не люблю не знать, что делать. Ну не может быть двух абсолютно одинаковых дорог. Что-то ведь должно помочь мне найти верный путь.

И тут я снова вернулся мыслями к Тоне. А чтобы сделала она? Странно. Ведь я лет двадцать ее не вспоминал. А тут вдруг при приближении к бабушкиной усадьбе нахлынуло. Возможно, это надвигающаяся старость? Отец мой тоже завел моду искать армейских приятелей, бывших любовниц и просто собутыльников, еженедельно доводя мать до припадков бешенства. Неужто и у меня появились первые признаки болезненной, патологической ностальгии?

Я сел обратно в салон автомобиля. Ничего не изменилось, кроме того, что он стал грязнее после моих раздумий на свежем воздухе. Резиновые коврики набрали воды и походили на резиновые ванночки. Вдруг за лобовым стеклом я увидел крупную ночную бабочку. Она усердно трепыхала крылышками,  продвигая свое упитанное тельце вперед в ночь. Вот она-то мне и нужна! Куда полетит, туда я и разверну своего коня. Но зловредное насекомое просто уселось на ствол дерева и растворилось в его пространстве.

Тут неожиданно ко мне в голову ворвалась мысль, что Тоня пошла бы направо. Со своим рюкзачком, в куртке из шуршащей болоньи и красных резиновых сапогах.  В моих фантазиях девочка просто уверенно шла сквозь ночь и дождь, безапелляционно предпочитая именно правую дорогу.

Обрадовавшись, я резко дернул машину и, подпрыгивая на кирпичах, корнях и кочках снова продолжал путь. Через минут двадцать, судя по сыгранным трекам, я увидел первые признаки присутствия человека. Редкие горящие фонари,  торчащие куски арматуры, остов брошенного в далекие уже 90-е трактора в овраге. Все это говорило о том, что я достиг Лихобродова. Того самого, где прошла некоторая часть моего прошлого и грозилось завязнуть существенная часть будущего.

При подъезде к деревне тело машины окончательно погрузилось в грязь. Силы ее иссякли после многочисленных попыток выкарабкаться из размокшей глины. Очередной раз оказавшись под дождем уже куда более порывистым и энергичным, чем прежде, я с тоской оглядел увязнувший автомобиль. В голове возникло сравнение с благородным девятнадцатым веком. Утомленный, забрызганный грязью, но благороднейший офицер на подобие Лермонтова стреляет в свою умирающую в муках лошадь. Мой конь достойно сражался с российскими дорогами последние пять часов, а теперь выдохся, печально, с хрипотцой прося – брось меня, хозяин, иди, без меня у тебя больше шансов выжить… Я вытащил ключ. И фары безжизненно потухли.

Оставив завязший и уже непригодный к употреблению транспорт, я двинулся в сторону домов с надеждой, что живые люди все же еще обитают в этом забытом местечке. Фонарик, мой верный китайский товарищ, стал нервно подмигивать, грозясь перегореть. Наконец, его агония и мое не тихое шарканье по галечной дороге разбудило-таки дворовую собаку. Я вздохнул с облегчением, глядя как истеричная дворняга изводилась лаем перед невысоким забором. Если она будет продолжать в том же тоне сходить с ума или по крайней мере в тех же децибельных диапазонах, то у меня есть шанс собрать всех оставшихся жителей деревни и определиться, у кого мне переночевать. Дождь к тому моменту стих и перешел в едкую, мелкую морось.

Собака изнывала, ощетинив шерсть на загривке, еще больше возбуждаясь от моего совершенно безучастного к ее спектаклю вида. Наконец наши совместные усилия увенчались успехом. Входная дверь скрипнула и на ее пороге… Увы, не возникла Василиса Прекрасная и даже не Премудрая. В проеме стоял согбенный тощий старичок, вооруженный топором с длинным топорищем. Орудие обороны слегка раскачивало его тщедушное тело, и, повинуясь старой привычке, старик держал его в одной руке. То ли на шавку, то ли на меня, полился поток трехэтажной брани. Вряд ли я вырвал деда из объятий Морфея, потому что одет он был вполне буднично. И вид у него был бодрый.
- Не серчай, отец, - крикнул я, пытаясь заглушить собаку, – Машина у меня застряла, я баб Нюрин племянник. Внучатый.
- Шо? –
- Племянник я Нюрин. – тверже и громче провозгласил я.
- А… Колька что ль? Что стоишь, заходи.  – Старик быстро сменил гнев на милость. Топор аккуратно перекочевал из неуверенных рук в темный угол крыльца.

Прошагав мимо довольного собой барбоса, игнорируя его продолжающий лай, я вошел в ветхую избу. Освещение было вяленьким. В сенях под потолком висела единственная лампочка. Что меня искренне удивило, энергосберегающая. Но ее тусклого освещения мне не хватило, чтобы подробно осмотреть обстановку. Да и не особенно хотелось это делать. Я устал, был голоден и обеспокоен длительным и, как мне казалось, бесплотным путешествием.

Меня встретил запах чужого дома - старой одежды, черного хлеба, открытой банки с шпротами и кошачьей мочи.  Ничего удивительного для деревенской хаты, в котором обитает пожилой человек. Вокруг было много мебели, каких-то коробок, стопок журналов, трехлитровых банок, заполненных снедью. Протертые ковры конкурировали друг с другом, образуя бугры и опасные неровности. Порадовали гирлянды лука и чеснока, свисавшие со стен возле печки. Эдакий символ деревенского уюта и налаженного хозяйства.

- Я - дед Миша, поди забыл… - старичок уселся на скрипучую табуретку, а мне предложил стул.  - А ты не тушуйся. Я бы тоже забыл, если только тетка твоя не вспоминала порой своего Николая. Тебе дом надо оформить в наследство?

Проехав мимо дерева, которое словно рубеж отделяло мою прежнюю жизнь от современных реалий с тощим стариком в деревянном доме, я быстро вспомнил все детали лихобороской жизни. Людей, зверей, крики петухов, клокотание единственного в деревне трактора, запахи навоза, сена, шум дождя по шиферной крыше. Я будто прозрел. Я понимал, что все это было в моей голове предыдущие двадцать лет, но нечетко и размыто как сон, увиденный пару дней назад. Согбенный старичок всплыл в моем замусоренном интеллекте как дядя Миша, не дед, конечно. Ему в ту пору лет пятьдесят было, с хвостиком. Он бодро лазил по крышам, прибивал бабушкам телевизионные антенны, держа в зубах гвозди. Взглянув на склонившуюся фигуру, я зажался немного, чтобы не получить щемящую боль в груди от потери и неминуемой грусти. Я уже не ребенок, чтобы не понимать о течении времени, неизбежности потерь. Я выдохнул и взглянул на деда с оптимистическим настроем, видя в нем того же молодца, деревенского Шварценеггера, которому все по плечу.

- Да помню я, дядь Миш, всех помню. Мне ж нравилось тут жить.  Потом, правда,  родители не привозили. Вот все и рассосалось.

Я присел на краешек предложенного мне стула и с удовольствием стал уплетать консервы с черным хлебом и чесноком. Но второе хозяин порадовал меня яичницей из четырех яиц, политой таким количеством ароматного масла, что я невольно вспомнил свою бывшую подругу. Она брызгала масло из пульверизатора, как духи, на сковороду, выливая туда дикое количество редуцированных, лишенных желтков яиц, оставляя все самое вкусное голубям на помойке. Яичница была божественной, хоть и приготовленной грубой мужской рукой. Горячая оранжевая мякоть насытила и согрела мои уставшие от дороги внутренности. А какой запах издавали эти небольшие солнца на почерневшей чугунной сковороде. Я уж и забыл, что простая еда может так вкусно пахнуть.  Слегка поджаренная корочка приятно хрустнула на зубах, завершая трапезу.

В результате непринужденной беседы я убедился, что дед Миша сберег рассудок, тело в относительной сохранности и даже усадьбу с пятком куриц и наглой, уже знакомой мне дворняжкой. Больше не потянул, говорил, сил нет без хозяйки-то. Объяснение этому стариковскому благополучию я нашел простое. Нигде я не обнаружил даже следов зеленого змия. И наша нехитрая закуска не закреплялась шкаликом мутного самогона, вопреки существующим деревенским традициям и укоренившимся штампам.

Накормив путника, хозяин стал, наконец, задавать вопросы. В итоге я поведал, что оформляю в собственность дом двоюродной бабушке. По просьбе отца. У него ностальгия по родным краям, острое желание жить в деревне, кроме того и честь надо отдать тетке. Не хотела бы она, чтобы дом в запустенье окончательно пришел, и на ее земле никто не жил кроме одичавших собак и колорадских жуков. Сам не мог поехать. Почему, рассказывать не стал. Не любили мы с отцом распространяться на тему маминой болезни. Люди по разному воспринимали ее недуг, необходимость в госпитализации в психиатрические стационары. Некоторые друзья и родственники, теперь уже можно сказать, бывшие, порой с осуждением относились к нам, выискивая в поведении мужа и сына причины ее болезненного состояния. Папа у меня был не выездной. Особенно, когда мама дома была, а не в больнице. Я испытывал некоторое чувство вины, что так не погряз с головой, как он, в уходе за больной матерью. Я часто уезжал в командировки, жил с девушками или на съемной квартире. Поэтому данный вояж воспринимал как дань, груз, который частично мог сложить с своих плеч и почувствовать наконец себя хорошим, заботливым сыном. Тем более в работе образовался небольшой тайм-аут, и я с великой готовностью бросился покорять родную глубинку и местные бюрократические инстанции. Но до штурма кадастровых учреждений и прочих убивающих разум мест я решил посетить дом бабы Нюры. Убедиться, что он существует, так же как земля вокруг него и деревня.

Дед уложил меня спать на шаткую раскладушку в единственной комнате. Я немного полежал в незнакомой обстановке, прислушиваясь к храпу деда Миши, посапыванию кошки на коврике возле двери и неожиданной тишине за окном. Будто там не улица, а вселенский провал, вакуум. Но легкий скрип ветки по стеклу разрушил иллюзию и я провалился в сон.

Очнулся я, услыхав скрип и распевание петуха. Жизнь уже била ключом, я все лежал на раскладушке, которая за ночь стала похожа на египетский саракофаг, просев под моим весом. Освободившись от своего ложка я поспешил наружу. Меня просто гложило острое любопытство. Неведомая сила тянула меня наружу, на улицу. Похожее нетерпение я обычно испытывал перед вскрытием упаковки от свеженького гаджета. Но сейчас оно было в тысячу раз сильнее. Просто горело вожделенным огнем внутри проснувшегося тела.

Я быстро оказался у порога. Сквозь неплотно закрытую дверь в тенистые сени через щели бил солнечный свет. Вот он – вход в мое детство, вход домой. Я сделал последний шаг и распахнул скрипучую, ободранную преграду.  На секунду-другую я ослеп от яркого солнца, брызнувшего мне в глаза. Потерев веки и втянув носом воздух я, наконец, узрел Лихобродово. Оно резко ворвалось в меня запахом травы и скотины, криками петухов и скрежетом несмазанных колес, ярко зеленой травой и насыщенно голубым небом.

- Выспался, внучок?  - дед Миша уже ковылял ко мне, неся полведра воды. Ах, вот, что скрипело, колодец! Я почувствовал укол совести, что воду пришлось тащить не мне. И взял на заметку, что деду надо помочь, натаскать воды, дров и еще чего-нибудь поделать тяжелого и мужского.

Вскоре я оказался на центральной улице. Я был готов увидеть запустенье, помятуя об остове трактора при въезде; грязь, непроходимые ямы, мусор повсюду. Ведь из таких глухих мест вывоз отходов занятие трудоемкое, хлопотное. Деревня поразила меня. Даже не тем, что она сохранилась такой же, как рисовала мне ее моя память. Она стала лучше. Дорога была абсолютно сухой и ровной, покрытой мелким желтым песком, будто из Анапы привезли спецгрузом. Видимо, вчерашняя непогода обошла поселение стороной. Или вода волшебным образом стекала с дороги в канавы, поросшие аккуратно подстриженной травой, и быстро впитывалась в черную почву. По обочинам встречались единичные цветущие одуванчики и ромашки на фоне остальной ровно побритой зелени. Дворы, которые я мог окинуть взглядом, были огорожены деревянными разнокалиберными заборами. Они не создавали ощущения запущенности. Ни одного сгоревшего остова, ни покосившейся калитки. Дома покрашены краской, местами облупившейся, но все же не оббиты модным нынче сайдингом. Везде, куда бы я не бросил взгляд, была жизнь. Она не кипела, как в час пик в московском метро, а тушилась на медленном огне, распространяя аппетитный аромат нехитрого, но удивительно вкусного блюда.

Мишина дворняжка, которую звали Зойка, не нарушала мое созерцание лаем, а с чавканьем погрузилась в поглощение объемного собачьего завтрака.
Я шел вперед по дороге, поскрипывая пляжным песком. Вокруг в домах кто-то жил, хлопотал по хозяйству. Хлопали двери, было слышно топотание и недовольные возгласы кур и кряканье жирных гусей, вдалеке мычала корова. Сквозь щели в заборах можно было разглядеть людей. Но я смущался своего городского вида и не хотел быть замеченным. Повинуясь моему внутреннему пожеланию, лихоборцы не замечали меня, не окликивали, не звали попить чайку за знакомство. Я шел, никем невидимый, в сторону избушки бабы Нюры. В тревожных ожиданиях я даже перестал глазеть по сторонам. Боялся увидеть заброшенный дом, забитые окна, разворованную алкоголиками обстановку и следы ночевок бомжей внутри любимого дома моей бабушки.

Старый частокол с облезшей зеленой краской, ржавые петли без замков на калитке. Я тяжело вздохнул и вошел внутрь. Над калиткой была забавная крыша, как в сказочных теремах, увенчанная петушком-флюгером. Он приветственно помахал мне хвостом, повинуясь движению ветра. Проходя внутрь, мурашки пробежались по моему телу и скрылись в траве у забора.

Я оказался в старом саду. Было бы невероятным увидеть там цветущие плантации, погнутые от груза плодов ветви яблонь, аккуратные ряды морковок и свеклы. Меня окружала трава. Но не буйно разросшаяся, а вполне спокойная, заполоняющая как бы временно пустое, неухоженное пространство сада-огорода. Сорняки не посягали на тропинку к дому, что мне  показалось весьма странным, не портили дом и изгородь. Вели себя на редкость прилично. Бабушкина хата или избушка на курьих ножках, как она ее называла сама ласково, стояла на месте. Еще много лет назад отец организовал утепление и небольшой ремонт старого дома. Вот он и сохранил его следы в виде высохшей и местами облупившейся коричневой краски, прочной, еще советской вогонки поверх традиционных бревен. Шифер пошел серыми пятнами и кое-где треснул и отвалился. Окна были плотно закрыты желтыми ставнями. Также как и фасад, они были украшены вычурным, многослойным кружевом резьбы. Однажды мне доверили покраску наличника. До сих пор помню, как с юношеским азартом принялся раскрашивать деревянные завитки и выпиленные волшебным мастером узоры. Энтузиазма мне надолго не хватило и кое-где начал халтурить. Бросив взгляд вверх, сразу нашел непокрашенные мною места.

Перед мной была дверь с круглой ручкой-кольцом. Традиционно к этому кольцу полагался лев – некий избитый сюжет массового производства изделий из металла.  Но бабушкину дверь охраняла безобидная чугунная ворона. Оно обхватила черными лапками кольцо и хитро смотрела на входящих в дом. Конечно, такой сторож не загрызет и не укусит. Но мало ли чего можно ожидать от такой мудрой птицы. Поэтому приходить в этот дом с гадостью в душе, с дурными намерениями было, скажем так, небезопасно. На сколько я помню, каких-либо кризисных ситуаций, непрошенных гостей, воров в этом доме отродясь не было. Хорошо птаха с работой справлялась.

Перед дверью я вдруг задумался о наличии ключа, то есть о его отсутствии у меня. Ради эксперимента толкнул тяжелое кольцо, и оно, поддавшись моей силе, распахнуло дверь. Я погрузился в темноту старого жилища.