Невеста под дождем

                Нисель Бродичанский


ЛИТЕРАТУРНЫЙ КИНОСЦЕНАРИЙ
«НЕВЕСТА ПОД ДОЖДЕМ» (С)





                Эта история началась в 30-е годы ХХ века
                на юго-западной Украине, где до       Советской  власти проходила  «черта оседлости» евреев.Власть поменялась, а «оседлось» осталась...








Лучи летнего закатного солнца пронизывали негустой лесок с его паутинами, пчелами и жучками, что копошились в коре деревьев. Издалека, еле различимо доносились звуки кларнета и барабана. На поляне паслась пегая корова с боталом на шее... Вдруг, перестав щипать траву, она подняла голову и уставилась в сторону деревьев, откуда послышался треск веток и топот бегущих ног. В прогалинах света мелькала фигура девушки. За ней тяжело, со свистом дыша, бежал длиннорукий деревенский парень...

Топот множества ног поднимали клубы пыли во дворе дома у окраины села, лежащего по другую сторону леса. Подкрашенная солнцем оранжевая пыль делала почти неразличимыми фигуры танцующих людей и детвору, повисшую на заборе. В пронзительных звуках кларнета в руках молодого мужчины и в ударах не в такт бьющего по барабану парнишки лет тринадцати еле узнавалась мелодия еврейской свадебной песни. Пыль оседала на свадебный стол, за которым одиноко сидели жених и невеста. Она – перезрелая толстуха с фатой на голове лениво махала рукой над блюдом с холодцом. Он – щуплый, с сердитым и желчным лицом мужчина лет сорока, курил папиросу. К ним, приплясывая на ходу, подошла молоденькая толстушка, чем-то похожая на невесту, но с более миловидным лицом. Взяла за руки жениха и невесту и потащила их танцевать. Сердитый жених встал, и со стула на землю упала вышитая крестиком подушечка. Гости образовали круг, в центре которого важно начали двигаться новобрачные. Жених ниже невесты на пол головы. Кларнетист, раздувая щеки и весело блестя синими глазами, играет песню «Невесту ведут под хупу и в это время полил дождь...». Гости на разные лады подпевают и хлопают.
Хупа (иврит)- покрывало на древках, под которым стоят жених и невеста во время обряда бракосочетания.
            
Сильный порыв ветра, обычно предвещающий грозу, стал гнуть верхуш¬ки деревьев. Неожиданно потемнело. Звякнув боталом, замычала корова. На поляну выбежала девушка и замерла. Только вместе с прерывистым дыха¬нием ходуном ходила высокая грудь. Где-то позади выламывался из кустар¬ника ее преследователь. А у коровы стоял другой парень в кургузом пиджаке и старой кепчонке. Одной рукой он оглаживал холку коровы, в другой держал нож. Глядя в упор в онемевшее от страха лицо девушки, крикнул:
- Петро! Шо ты бегаешь, як кобель? Сейчас дивчина сама нам окажет любезность...
Тот, кого звали Петром, выдрался из кустарника и одуревшими глазами уставился на своего дружка, который приставил к шее коровы нож.
- Иначе мы её корову отправим к их жидивскому богу. Разумеешь?
Не успел из горла девушки вырваться звук, похожий на «нет», как сзади на нее навалился Петро, и они рухнули на землю. Отчаянный крик, с теперь уже различимым «не-е-ет!» взвился над лесом.

Хлынувший дождь под раскаты грома разогнал свадебное веселье. В опустевшем дворе только невеста и ее сестра лихорадочно собирали посуду со стола и остатки пиршества. В мокрых платьях они были похожи на уток, резво бороздящих потоки воды. На крыльце под навесом стояли нахохлив¬шийся жених и мужчина с кларнетом.
Жених. Ничего я вам, Мотл, не должен. Хватит того, что вы получили.
Мотл. Так это ж был аванс за помолвку.
Жених. Вы не делайте мне номера. Сначала расписали и показали мне Милу, а в результате?.. Я лишь, женюсь на Броне.
Мотл. Вы же сами согласились.
Держа в руках стопки посуды, мокрые сестры протиснулись между мужчинами.
Жених. А что мне оставалось делать? Я же потратился на все это...
Мотл. Не вы первый. Даже в Торе пишут, что Яков хотел жениться на Рахель, а на свадьбе её отец подменил Рахель на старшую сестру Лею. Так спрашивается? Могла Мила перебежать дорогу своей страшей – Броне?.. Таков еврейский обычай.
Жених. Сейчас, слава б-гу, советцка власть, а не какие-то старые вре¬мена. И я, как служащий горпромхоза Проскурова, хочу вам, Мотл, сказать, что вы и с музыкой меня обманули. Где был обещанный оркестр?
Мотл. Их переманили... Вы спасибо еще должны сказать, что я выручил, не сорвал свадьбу. Разве мое дело играть на кларнете? Мое дело – сватовство. Жену вы получили, девушку между прочим, как вы и хотели. Что еще чело¬веку надо?..

Небо просветлилось, и дождь пошел на убыль. Только шелест морося¬щих капель был слышен на поляне, где одиноко стояла корова. Затем она двинулась к кустарнику, под которым неподвижно лежала девушка. Её лицо с красивым точеным носом, черными бровями и высокими скулами было застывшим, как маска, по которой дождевая капель растекалась вместе с сукровицей свежей царапины и искусанных до крови губ.
Корова наклонила голову и лизнула её лицо. Тихо звякнуло ботало. Длинные ресницы дрогнули, и девушка открыла глаза. Они были бездонны и серы, словно выжженный уголь...
Высоко в кроне дерева зачирикала какая-то птаха.... Дождь последним усилием обрызгал лес, опустевшую поляну и дорогу к местечку Шморгенцы, по которой брели корова и девушка в стареньком деревенском сарафане...



Где взять бы немножечко счастья               
в холодной чужой стороне?..
О Ты, кто дарует удачу,
отсыпь хоть немножко и мне.
Хотя бы взаймы, ненадолго,
а я Тебе после верну –
в счет смертного долга,
извечного долга,
отсыпь мне крупинку одну

ТИТР:
«НЕВЕСТА ПОД ДОЖДЕМ»


Теплая июльская ночь раскинула светлячки звезд по черному небу над селом Ведошня. А луна, казалось, повисла над покосившейся камышовой крышей вросшего в землю домика. Её свет проник в окошко спальни, окрасив синевой постель, ночную рубаху и лицо Рахель, жены Мотла. Она тихо причитала, раскачиваясь, как на молитве. Мотл молча раздевался, и его белые кальсоны тоже покрылись лунной синькой.
Рахель. Все тащу на себе... Как вол, как паровоз. И что я имею от тебя? А, Мотл?.. Отрезанные годы?
Мотл. Рухалэ, не надрывай себе сердце.... Мало осталось честных людей. Хочешь заработать, а тебе дулю в нос.
Рахель. Потому, что ты шлемазл.(неудачник) Не стоишь на земле. Летаешь... Сейчас шотхен (сват) – не профессия.На хлеб не намажешь. Запишись в колхоз.
Мотл. Сказала. Там одни оборванцы.
Рахель. Зато власть держит их сторону... Вон, Гройсберг пошел к ним возницей работать, и ничего, корона с него не упала.
Мотл. Так у него телега и лошадь, которых могли отобрать.
Рахель. У тебя одни отговорки. Чем прикажешь завтра кормить наших детей? Чтоб мне было за их косточки!
Мотл. Увидишь. Я уже забил клепку. Там осталась еще младшая – Миля. Очень хорошенькая, и многие хотят её выхватить. Верный заработок.
Рахель. Болячки себе в бок ты заработаешь! Что, я не знаю эту Милю? Эти сестер-сироток? Они же глухие, им говорили: садитесь, а они ложились. Красноармейцы только у них останавливались. Все это знают...

Мотл забрался под одеяло и прижался к Рахель.
Рахель. В Шморгенцах у мельника Шамиса, вроде, дочь на выданье. Если у тебя выгорит, он хоть мукой расплатиться.
Мотл. Держи карман. Люди говорят, что у этого скряги зимой снега не выпросишь. И еще, что не зять ему нужен, а вол рабочий, чтобы запрячь в свою крупорушку и мешки таскать. Где я такого найду?
Рахель. Ты не рассуждай, а сходи. Шотхена ноги кормят, так, по-моему, говорила твоя мама.
Мотл. Давай спать, Рухалэ.
Одну руку он подложил ей под голову, а другой прикоснулся к груди.
Рахель. Ты наших Иосалэ и Тирочку не можешь прокормить, а хочешь новых?..

Наверное, в молодости Рахель была симпатичной, но сейчас её лицо со скорбными складками и жидкими косичками, заплетенными на ночь, остудили Мотла мгновенно, и он повернулся к стене.
Темное облако наползло на луну, погасив сначала её отсвет в спальне, затем и в горнице, где два детских носика мерно посапывали на лавке у печи под большим лоскутным одеялом.

Лишь ближе к вечеру добрался Мотл до Шморгенец, небольшого местечка на берегу реки. Его догнала телега. Мужик из соседнего села вез несколько мешков зерна. С ним Мотл доехал до крупорушки Шамиса – двух строений, похожих на сараи. Их саманные стены с брусками накрест были крыты красной черепицей, над которой вились голуби и стайки воробьев. Телега въехала в большой двор огороженный штакетником, где стояли за¬пряженные подводы. В тени под стеной сидели крестьяне. Мотл поздоровался с ними и открыл дверь крупорушки. Его оглушил грохот механизмов на ременных передачах. После яркого солнца глаза еле различали людей, которые ссыпали зерно в деревянный бункер. Шелуха и пыль взвивались мелкими фонтанами и оседали на перевязанных  платками головы рабочих. Один из работающих был в белом от пыли картузе. Его невысокая, крепко сбитая фигура и властные команды выдавали хозяина Сруля Шамиса.
Мотл крикнул: - Шалом алейхем!(мир вам) Адон(господин) Шамис!
Шамис повернул голову и зыркнул темными глазами из-под запоро-шенных ресниц.
Шамис. Шулым!..
Визжащий шкиф передачи заставил Мотла еще повысить голос.
Мотл. Может выйдем во двор или зайдем в дом? Здесь как-то неудобно разговаривать.
Шамис. Мне удобно... Некогда рассиживаться в доме. Работа горит...
Мотл. Жизнь наша не только работа. Есть более деликатные вещи, и я не хотел бы кричать о них на весь мир.
Шамис. Пусть слышат. Кисло мне в заднице... Короче!
Мотл. Хорошо. Воля ваша... Говорят, у вас есть товар, на который требуется найти покупателя.
Шамис. Еще короче!
Мотл. У вас дочь и, думается мне, ей срочно нужен хороший жених.
Шамис. Ты, что ли?
Мотл. Нет, я шотхен. Мотл из Ведошни. Я могу вам помочь составить выгодную партию... На определенных условиях.

Даже в темноте крупорушки стало видно, как побагровело лицо Шамиса.

Шамис. Хочешь со мной сделать гешефт? - Шамис поднес к носу Мотла большую дулю. - Вот тебе мои условия! Надсмешки надо мной строить! Вон отсюда и чтобы мои уши больше не слышали тебя!

Рёв Шамиса перекрыл шум механизмов и рабочие недоуменно застыли, глядя на своего разгневанного хозяина.
 Мотл наклонился к его уху.

Мотл. Что вы орете, как ошпаренный? Ваши работники должны знать, что вы полуумный? И такой важный, что дуете от себя? Так дуйте вашей жене и дочке...
От неожиданной тирады Мотла Сруль открыл рот, не зная, что ответить.
- Что вы взъелись? Я вам наступил на мозоль?
Шамис. Кто тебе рассказал про Двойру? Соседи?
Мотл. Готыню!(Господи) Это секрет, что у человека есть дочь?
Шамис. И всё?..
Мотл. Я даже в глаза её не видел... Постойте!.. Может она больная или с дефектом?.. Так тоже ничего. Подберем ей какого-нибудь ёлда(дурака) с дыркой в голове. А если хорошо заплатить, так и нормального можно найти.
В дверях дома появилась жена Шамиса, Бася.
Бася. Сруль! Зачем ты держишь человека во дворе? Возьми его в дом.
Шамис. К каждой бочке она затычка... Не вмешивайся!
Бася. Вус шрайстэ?(что ты кричишь) Гоем(чужие) должны всё знать?
Шамис. Я хозяин здесь или веник в уборной? Сделай так, чтобы тебя не было видно.
Бася обиженно хлопнула дверью.
Шамис. Значит, ты – шотхен из Ведошни? Уж слишком молод...
Мотл. Время такое. Но вы не сомневайтесь. Найду вам кандидатуру хоть в Проскурове, хоть в Зинькове. Только дочь покажите, а я уж подыщу кого надо.
Шамис. Поволечке.(потихоньку) Не из всякой муки хала(калач) получается. Так что, извини...
Шамис пошел к крупорушке, но неожиданно остановился, повернулся к Мотлу:
- Жди здесь, - и скрылся за дверью.

Над красной крышей по-прежнему курлыкали голуби. Двое крестьян спали в тени под стеной. Лошади мерно обмахивались хвостами от назой¬ливых мух...
Скрипнула дверь коровника, и по двору прошла девушка в косынке. Она несла полное ведро молока. Девушка на мгновение взглянула на Мотла и зашла в дом. Но этого мгновения было достаточно, чтобы Мотл уловил  красоту  уколовших его прозрачных серых глаз. Мотл не услышал, как к нему подошел Шамис.
Шамис. Ну, теперь ты увидел мою дочь?
Шамис смотрел на дверь, за которой скрылась девушка и в глазах его были слезы.
- Чтоб мне было за неё!.. Чтоб они ходили головой в землю!
Мотл. Сруль! Я же, как врач. Мне можно. Что с ней?
Шамис. Потом. Вон, на телегу я положил мешок крупы и бидончик масла. Это задаток... Дам знать,когда мука перемелется. Езжай. Микола тебя подвезет.
Шамис махнул рукой и пошел к дверям крупорушки.

Шломо, молодой человек лет двадцати двух, стоял на стене старой турецкой крепости, откуда были видны речка Угница и брусчатая дорога из нижней в верхнюю часть большого местечка Зиньков. По ней лошадка с трудом тащила в гору огромную бочку на колесах. Рядом шел здоровенный мужчина, но сверху и он казался маленьким. Из двора крепости доносились крики ребятни, которым любые развалины - лучшее место для игр.
В утренней тишине неожиданно раздался звон колокола стоящего рядом с крепостью костела. Казалось, он как бы растекся над всем Зиньковым и его окрестностями, включая еврейское кладбище по дороге на Адамовку.
Бледное лицо Шломы покрылось мелкими бисеринками пота, и рот задергался в невнятном бормотании, вроде лихорадочного поиска слова, которое куда-то подевалось. Шломо сделал несколько шагов и, взмахнув руками, скатился вниз по земляной насыпи, подступавшей к самой кромке внутренней части стены. Из проёма бойницы выскочили мальчишки и уви¬дели корчащегося Шлому, который выгибался, рвал руками траву, скрежетал зубами, пуская пену из дрожащих губ...
Самая большая из трех зиньковских синагог была сегодня переполнена людьми. Толпились даже у входа. Зиньковские евреи пришли послушать заезжего кантора(певца). «Элуэйлу!» - вибрировал чудный голос под сводами сина¬гоги и трепетно опускался на белые талесы, что покрывали молящихся. Между белыми фигурами протискивался какой-то подросток. Он вертел головой в большой кепке, явно выискивая кого-то. Наконец, он пробрался к одному из молящихся и что-то зашептал ему на ухо...

По зиньковской улице бежали подросток в кепке и высокий еврей в развевающемся талесе(белое покрывало для молитв)...
Возле дома с каменным забором и железными воротами стояла бочка на колесах. Водовоз Хаим Вассерман снимал с облучка безвольно поникшего Шломо.. Рядом тихо причитала мать Шломо, Ривка. Молчащая бабушка с жестким лицом качала головой. Высокий еврей бросился помогать могучему водовозу, который держал Шломо на руках.
Хаим. Оставьте, Наум. Он же легче перышка. Идите лучше вперед и покажите, куда его положить.
Наум Трахт придержал калитку, куда зашел Хаим с его сыном на руках. За ним поспешили женщины. В суматохе никто не заметил, как свалился с плеч Наума белый талес. Подросток поднял его и отряхнул. Затем достал из кармана кусочек сахара и поднес к губам лошади... Из калитки вышел Хаим. Увидел в руках подростка талес.
Хаим. Отнеси им, сынок.
Сын Хаима направился к калитке, но вернулся Наум Трахт и взял из рук подростка свой талес.
Наум. Спасибо, Гершл! Спасибо за то, что ты сделал. Хороший у тебя сын, Хаим, - и протянул водовозу бумажную купюру.. – Вот, за труды.
Хаим. Спрячьте ваши деньги, Наум, не то я обижусь. Как вам не совестно!
Наум. Ну, пусть Гершл на них что-нибудь купит.
Хайм. И Гершл тащил вашего сына из крепости не из-за них. Поло-жите их назад в карман и забудем об этом...
Наум. Чего он ходит туда, в эту крепость? Ума не приложу.
Гершл. И стоит на стене, как часовой. Всё смотрит и смотрит...
Хаим. А ты что там шастаешь? Бармицва (обряд совершеннолетия у мальчиков в 13лет) скоро, а он всё с байструками малыми бегает.
Гершл. Мы клад ищем.
Хаим. Клад ищи лучше в своей голове... Что доктор говорит?
Наум. Эх!.. Куда мы его только ни возили. И в Дунаевцы, и в Проскуров. Деньги берут все, а толку никакого... Так он парень хороший, ласковый и тихий. У него от звона или сильного шума голова мутиться. Были у одной бабки в Адамовке, так она сказала. что жениться ему нужно, срочно.
Хаим. За чем же дело стало?
Наум. Кто согласится выйти за больного? Все знают об этом. Даже за деньги не хотят. Молодежь смотрит теперь в другую сторону.
Хаим. Шотхена вам хорошего нужно найти. Они большие мастера обкручивать парочки.
Наум. Думаешь, я не узнавал. Перевелась у нас эта профессия. Пару стариков, что осталось, даже на базар не ходят.
 Молодым это не нужно. Сегодня они хотят быть инженерами, военными, летчиками.
Гершл.. А я стану кавалеристом, когда в армию пойду.
Хаим. Не вмешивайся во взрослый разговор! Молитву благодарствен¬ную не можешь выучить, а лезешь... Чувствую, что опозорюсь я во время бармицвы перед всеми в синагоге... Ладно, Наум. Время течет, как вода меж пальцев. Мне её еще развести нужно...

На главной улице Зинькова у пивной Хаим наполнял водой из бочки стоящие перед ним ведра. Рыжая буфетчица зачерпнула кружкой воду и со смаком выпила.
Буфетчица. Ух! Аж зубы свело. И чего это люди пьют пиво, когда такая вода водиться.
Хаим. Пиво – это пиво, а вода есть вода, если их не смешивать.
Буфетчица. Мне твои подковырки, Гора, до одного места. За нашим пивом приезжают даже из Могилев-Подольска.
Буфетчица подхватила ведра и понесла к пивной. Хаим дернул вожжи. Бочка покатилась дальше по улице.
Гершл шел рядом с отцом.
Гершл. Я знаю, где найти шотхена. В Ведошне.
Хаим. Кто же это?
Гершл. Мотл. Сосед нашей тети Сони. Он недавно двух сестричек выдал замуж. Ну, тех «сироток», над которыми вы смеялись, когда тетя Соня рассказывала о них.
Хаим. Да ты что! Вот хитрец! Значит, соображает в этом деле... Что ж ты сразу Науму не сказал?
Гершл. Сам говорил: не вмешивайся, не лезь...
Хаим. Может оно и к лучшему. Чего людей зря обнадеживать... Вот что. Вечером напишешь письмо тете Соне. Мол, так и так. Короче, пусть поговорит с этим Мотлом.
Гершл. Лучше написать Гросбергам. Дядя Самуил более грамотный. И Люба, их дочка, уже учиться в школе.
Хаим. Пусть будут Гросберги. Только толково напиши. Чтоб этот шотхен не приезжал к Трахтам с пустыми руками.

А в это время Мотл делал свой гешефт «ногами»... Он шёл босиком по пыльной дороге, изнывая от жары. Башмаки, связанные шнурками, болта¬лись у него на плече...
Он сидел в сапожной мастерской, где пожилой сапожник с самокруткой в зубах и с орденом на замасленном пиджаке чинил его башмаки. В качестве задатка. Из-под табуретки высовывался деревянный костыль, привязанный к тому, что было правой ногой.
Сапожник. Ты всё мне какую-то ветошь суёшь. А я хочу, чтобы она еще была при своих достоинствах. За что я воевал в гражданскую? И имею орден от Буденного?.. Еврейку или шиксу(инородку) – мне всё равно. Знаешь политику партии  ыв  национальный вопрос?..

Мотл шёл по краю леса, под дождем. И на ночь он укрылся от него в стоге сена. Засыпая, ему привиделось лицо Двойры с прозрачными глазами...

Дождь шел и в Шморгенцах, поливая мутное оконце, за которым в маленькой комнате Двойра сидела за небольшим ткацким станком. Кероси¬новая лампа высвечивала в её руках шерстяные нити разных цветов.

Уже днем Мотл сидел у стола с самоваром в чистой комнате с фикусом в углу. На окнах висели накрахмаленные занавески и на большой пышной кровати горкой возвышались вышитые подушечки. Напротив него пила чай из блюдечка молодящаяся брюнетка с накрашенными бровями и с ярким румянцем на морщинистых щеках.
Брюнетка. У меня был муж – чистое золото, так надо было, чтоб его убило на стройка, на Днепрогэс... И чтоб я была здорова, как сама себе хозяйка. Зачем мне без ноги и старый? Чтоб он мне, не дай б-г, во сне навонял в кровать?.. Вот за такого, как ты, я бы пошла.
Мотл поперхнулся и пролил чай на бархатную скатерть.

Под гудки паровоза и перестук колес Мотл дремал в общем деревянном вагоне, где примостился на краю лавки. Вокруг похрапывали крестьяне, подложив под головы или обхватив руками свои узлы и мешки. Под потол¬ком раскачивался железнодорожный фонарь, слабо разгоняя наступившую темноту вечера. Молодой русый юноша, стоя, пытался под фонарем читать за¬трёпанную книгу.
Мотл. Зачем вы портите глаза? Не убежит от вас книжка.
Юноша. Экзамен послезавтра сдавать по литературе.
Мотл. Куда ни посмотришь, все учатся... И что вы читаете?
Юноша. «Униженные и оскорбленные» Достоевского.
Мотл. Про евреев?
Юноша. С чего вдруг? Про русских и русскую жизнь до революции.
Мотл. Надо же. Они тоже были униженными. Что уж говорить про нас ?.. В вашем институте есть еврейские девушки?
Юноша. Хватает.
Мотл. И где это?
Юноша. В Бердичеве. Педагогический.
Мотл. Далековато...

Керосиновая лампа на табуретке у кровати освещала лицо Двойры на подушке и книгу, которую она читала. Двойра засыпает... Книга падает на пол. Бася тихо подошла и осторожно подняла книгу. Шевеля губами, стала медленно читать её название: «Граф Монте-Кристо». Гримаса горечи на мгновение скорчила её лицо. Вздохнув, Бася задула лампу...

Не хотелось Мотлу возвращаться домой без заработка, но пришлось. Во всяком деле есть свои удачи и неудачи. Только поди объясни это Рухалэ!.. Примерно об этом думал Мотл, когда подходил к своему дому в Ведошне. Его догнала повозка с Самуилом Гросбергом.
Гросберг. Мотл!.. Мотл!.. Оглох, что ли? От самого поворота кричу тебе.
Мотл. А что случилось?
Из дома вышла Рахель с маленькой Тиночкой на руках, за ней выбежал Иосалэ. Мотл подхватил его и поцеловал.Затем - дочку и жену.
Рахель. Наконец-то! Мы уже глаза проглядели.
Иосалэ. Папа, а что ты мне принес?
Рахель. Не приставай! Дай папе вздохнуть с дороги.
Гросберг. Третий раз приезжаю. Уж не знал, где искать тебя.
Мотл. Можешь сказать толком? Где, что горит?
Самуил достал из кармана конверт.
Гросберг. Вот... Я в жизни ни от кого писем не получал, кроме того, ну... в 24-м от брата из Палестины. И тут, вдруг!.. Ты знаешь Хаима Вассермана из Зинькова? Водовоза?..
Рахель. Брата Сони. Его еще «Горой» называют. Так Соня расска-зывала.
Иосалэ.. Папа, что ты мне принес?
Рахель.. Отстань, я тебе сказала!
Мотл достает сдутый шарик с дуделкой.
Мотл. Дуй, сколько есть силы. А Тиночке папа даст конфетку на па-лочке.
Мотл протянул дочке конфету, и та быстро ухватила её.
Мотл. Что, я не знаю Гору? Когда ни придешь в Зиньков, вечно его бочка торчит. Но я с ним незнаком. Он такой здоровенный, что подойти страшно. Что с ним?
Гросберг. Слава б-гу, с ним ничего. Пишет его сын. Вот...
Самуил развернул тетрадный листок и начал читать: «Здравствуйте, уважаемый дядя Самуил и вся ваша семья!»... Ну, тут приветы всякие. Слушай главное... «Передайте вашему соседу Мотлу-шотхену, пусть ищет невесту для Шломо, сына Трахта из Зинькова...»
Мотл. Это который Трахт? Резник кур на базаре? Так он умер в прошлом году. От него остались две дочери. Обе замужем.
Рахель. Не путай. Тот был резник, а этот староста в синагоге и держит лавку прямо в своем доме. Соня всё знает.
Гросберг. Читаю самый смысл... «Шломо очень нужно жениться. Срочно. Он парень хороший и тихий, но чуть-чуть больной. Папа его, дядя Наум, заплатит деньги за хорошую невесту из хорошей семьи.. Шотхену скажите, чтобы не приезжал с пустыми руками. Семья Трахты не хочет волноваться зря. И еще шотхену скажите, что и родителям невесты не нужно говорить, что Шломо чуть-чуть больной. А то они передумают и тоже будут волноваться зря. Ждем ответа с нетерпением. Будьте все здоровы. А Любе, отдельно, успехов в учебе!».
Мотл. Оцем-клёцем! Где я найду им хорошую невесту?
Гросберг. Ты меня спрашиваешь?
Рахель. У Сони лучше спроси! Знаешь сколько у Трахтов денег? Если взять нас всех на вес и поставить мешок с их деньгами, так мешок перевесит. Соня клянётся!
Мотл. Рухалэ, ты видела, чтобы мешок или сундук с червонцами родили бы невесту?
Рахель. Шамис из Шморганец дал нам задаток?
Мотл. Ну?
Рахель. Без «ну»!.. Считай, что она у тебя в кармане.
Мотл. И что значит «чуть-чуть больной»?..
Иосалэ к тому времени надул шарик, и тот громко запищал. Все вздрогнули и уставились на улыбающегося мальчика...

В доме Наума Трахта сидели за большим столом: сам Наум, его жена Ривка, свекровь Фрида Соломоновна и Мотл. У окна стоял Шломо. Зана¬веска колыхались от легкого ветерка, единственное, что шевели¬лось в тот момент в комнате. Все, кроме Шломо, пребывали, если не в шоке, то в полном недоумении.
Шломо. Повторяю! Никакая невеста мне не нужна,- обычно тихий голос Шломо на этот раз был до исступления звенящим – Я люблю другую де¬вушку!
Наум. Что же ты раньше нам не сказал... Не показал, не познакомил. Кто её родители?
Шломо. Она не отсюда...И сейчас учится в Киеве на политработника.
Ривка. Шлоймалэ!.. Она хоть еврейка?
Шломо. При чём здесь это! Да, да! Но она комсомолка.
Наум. Где ты её нашел?.. Вы что, уже договорились?
Шломо. Теперь не договариваются, а сразу идут в ЗАГС.
Ривка. Ой! Я сейчас умру!..
Шломо. Успокойся, мама! Она еще не знает, что я её люблю. Но по¬обещала приехать. Так и сказал: «Жди, хавер(товарищ) Шломо!» И я её жду. Каждый день.
Фрида С. Это та фыцка мит дэм папирос... Выступала на митинг в клубе.
Шломо. Бабушка! У тебя все современные девушки – фыцки. Ты её видела?
Фрида С. Лучше бы мои глаза опухли. Разве это девушка? Это петух. Одно горло, а больше ничего. Ни спереди, ни сзади.
Шломо задохнулся от возмущения и выскочил из комнаты.
Ривка. Ой! Сейчас с ним будет припадок! Вы, мама, как скажете...
Ривка выбежала за Шломо.
Фрида С. А что, я буду ему молчать?!
Наум. Мама!.. Хоть ты не начинай!.. Извините, Мотл. Давайте, отло-жим... Для меня самого это удар.
Сколько вы хотите за беспокойство?
Мотл. Когда Шломо будет стоять с Двойрой под хупой, вспомните лучше: «Да не оскудеет рука дающего».
Зовите вашего сына и перестаньте делать себе дырки в голове.
Наум. Вы же видели, он слышать не хочет.
Мотл. Зовите!
Наум. Прошу вас, только осторожно. Он очень... нервный.
Наум выходит из комнаты.
Фрида С. Я знала одного шотхена из Дунаевец. Он мог поженить козла с коровой. Вы тоже такой проворный? Думаете, удастся?.. А эта Двойра стоит того?
Родители вернули сына в комнату. Он демонстративно встал у стены.
Мотл. Я хочу сказать, молодой человек, что с вас никто куски не рвёт. Не хотите, не надо... Двойру многие хотят выхватить. Но ей приспичило позна¬комиться с вами. Мол, во всем Зинькове есть только один интеллигентный парень, Шломо Трахт.
Шломо. Это правда?
Мотл. Вот ваша комсомолка так думает о вас? Написала хоть одно письмо? Для них, комсомолок, сейчас все хаверы. А Двойра готова приехать аж из Шморгенец. Разве вам неинтересно посмотреть на красавицу, которая о вас такого мнения?
Шломо. Не знаю.
Мотл. Когда ребенок не знает, за него решают родители. Послезавтра у нас что? Базарный день?.. Ждите гостей.
Наум. Так, надо готовиться.
Мотл. Готовьтесь... Только учтите, Двойра – девушка с характером, она рот не откроет, если Шломо не проявит интерес.
Шломо. А что я ей скажу?
Мотл. Спроси у бабушки. Она всё про это знает...
Наискосок от железных ворот дома Трахта стояла бочка на колесах Хаима Горы. Тот щелкал семечки и, судя по большой куче шелухи у его ног, терпеливо ждал окончания переговоров. Ему помогал коротать время Василь, житель соседней улицы.
Василь. Не пойму я тильки, Хайм, ваш обычай открыживать малому детыне саму наиважнейшу часть. А вдруг раба ошибется и чиркнет в другу сторону?
Хаим. Не может. «Брит-мила» - это называется, что значит «союз с богом». А с ним какой может быть риск?
Василь. Крепко вы уважаете своего б-га.
Беседу на высокие материи прервало появление Мотла. Хаим отряхнул шелуху.
Хаим. Ну, что?
Мотл. У вашего парня была заноза в голове. Я её вытащил.
Василь. Шо вы говорите? От этого он брыкался?
Мотл. Теперь всё в порядке. Может жениться.
Хаим. А ваша, из Шморганец, согласна на Шлемика?
Мотл. Хорошо смазанная телега проедет по любой дороге... До скорой встречи!
И Мотл пошел, насвистывая, по зеньковской улице, где много жило евреев, у которых подрастали дети.

В те годы и в тех краях почти невозможно было встретить пьяного еврея. Но Мотл нашел его в Шморанцах.
 В шинке у рябого Моисейки... Микола, что перехватил Мотла у крупорушки и привел в шинок, бубнил по дороге:
Микола. Перед людями стыдно. Всё наливается и наливается. Работать не хочет... Бася слезами течёт... Геволт ( караул), говорит.
Мотл. А Двойра?
Микола. Заперлась в хате и носу не кажет.
Мотл. Значит все живы-здоровы? С чего же геволт?
Микола. А бис его знает. Молчит Сруль, як каменюка. Наливается и молчит. Цыгана нашего, Бердагу, взял в компанию.
В полутьме шинка Мотл увидел Шамиса, одиноко сидящего за столом. Картуз его лежал возле глиняного кувшина с вином. В черных провалах глаз Сруля Шамиса не видно было даже библейской тоски... Над лысой головой его склонился старый цыган со скрипкой, на лице которого  можно было прочесть другую древнюю историю.
Смычок плавно гулял по струнам, извлекая печальное попурри из мол¬давской хоры и «Купите папиросы».
Мотл подсел к столу.
Мотл. Здравствуйте, Сруль!.. Позвольте вам сделать комплимент. Хоть вы и обыкновенный еврей, но выглядите сейчас, как офицер деникинской армии, что гуляла у нас в 18-м году.
Шамис. Ты кто?
Мотл. Мотл.
Шамис. Я спрашиваю, кто ты?
Мотл. Извините, господин подхорунжий! Мотл-шотхен из Ведошни.
Шамис.. Моисей! Кружку! - Шамис щелкнул пальцем по кувшину. – И еще один.
Моисей нехотя, но молча, поставил кувшин вина и кружку. Шамис повернулся к музыканту:
- Бердага! Кончай мотать нервы... Запусти человеку «Фрейлэхс».(веселую песню) Ты думаешь, это шотхен? Это он так считает. А для меня он уже никто.
Мотл. Если я, Сруль, правильно понял, вы уволили меня из шотхенов?
Шамис. Ты можешь свести эту стенку с той стеной?
Мотл. Я, конечно, не Моисей, чтобы раздвигать и сдвигать море, но кое-что могу.
Шамис. Ни хрена ты не сможешь, шотхен! Тебе надо чужое горе?
Мотл. Я только этим и занимаюсь. Делаю из горя радость. Спорим, что уже на Рош ха-шана(евр.новый год) вы будете плясать на свадьбе своей дочери?
Шамис. Хорошо, господин хойзекмахер!(пересмешник) Я ставлю десять золотых. А ты что?
Мотл. Себя. Пойду к вам мешки таскать. Как Яков, что в древности продался в рабство Лавону на 7 лет.
Шамис. Ой, хойзекмахер! Со мной нельзя начинать. Я тебя могу сделать с болотом наравне. Двойра моя – беременна. Что скажешь?
Мотл. И заметно?
Шамис. Бася говорит, уже два месяца.
Мотл. А виновника вы, конечно, не поймали за хвост.
Шамис. Он лежал и гнил бы у меня в земле.
Мотл. Сруль, у вас в роду рождались семимесячные?
Шамис. Это ты к чему?
Мотл. К тому, что завтра с утра мы едем в Зиньков знакомиться с жени¬хом из очень приличной и богатой семьи. Парню срочно нужно жениться. Он чуть-чуть больной, но и невеста чуть-чуть беременна. И бог даст у вас через
7 месяцев родиться здоровый внук. Что вы на меня смотрите, как еврей, вышедший из Египта?..

Дорога из Шморгенец проходила через Михамполь, как раз мимо еврейской школы, где учились ребята со всех окрестных местечек. Учебный год только начался, и осень еще не вступила в свои права. Шел урок еврей¬ского языка. Молоденькая учительница объясняла правила грамматики. Окна класса были открыты, и из них была видна бричка, проезжавшая мимо низкой ограды школы. Глиняный забор скрывал колеса, поэтому казалось, что над ним проплывают головы лошадей и затем людей: две мужские и две женские. Любочка Гросберг посмотрела в окно и  узнала одного из мужчин.
Учительница. Гросберг, куда ты смотришь?
Люба. Там дядя Мотл везет невесту в Зиньков. Он их женит.
Детские головки дружно повернулись к окнам. Некоторые дети повска¬кивали со своих мест.
Учительница. Сядьте!.. Правильно, Любочка, нужно говорить: не женит, а выдает замуж.
Люба. Это разве не одно и то же?
Учительница. Мужчины женятся. Девушки выходят замуж.
Люба. А почему они без Мотла-шотхена не могут... (Любочка запнулась) ...замуж жениться?
Ребята в классе расхохотались. Учительница улыбнулась.
Учительница. Могут... Вы еще маленькие и не знаете, что у взрослых людей есть большое и прекрасное чувство – любовь. Оно придет к вам позже, и вы сами должны будете решить, на ком вам жениться или за кого выходить замуж. Только ваше сердце может сказать об этом. А не какой-то шотхен... Я вам сейчас прочту отрывок из древней и самой красивой поэмы нашего народа. Мы ее читаем в старших классах, но раз уж зашла об этом речь... Она называется «Песня песен»...
Учительница начала читать и чарующие строки царя Давида зазву-чали над несущейся в Зиньков бричкой. Бася в косынке держала на коленях старомодную шляпу с цветами и тревожно поглядывала на дочь. Двойра в нарядном платье и в плисовой жакетке отрешенно смотрела в сторону... Впереди Шамис сноровисто управлял лошадьми. А Мотл крутил головой, стараясь поймать взглядом Двойру. Один раз ему это удалось. Он лихо подмигнул ей и широко улыбнулся. Но, увидев в её глазах презрение и даже ненависть, больше не оборачивался...

В доме Трахта гости и хозяева сидели по обе стороны богато накрытого стола. Мотл, как коршун, следил за молодыми. Шломо теребил бахрому ска¬терти, боясь поднять глаза на Двойру. Та внимательно разглядывала грамо¬фон, стоящий в углу гостиной. Ривка, увидев её заинтересованность, сладко улыбнулась.
Ривка. Шломо очень любит музыку. Особенно оперу. Шлоймалэ, по¬ставь гостям плстинку.
Шломо резко встал и опрокинул стул.
- Что ж вы ничего не едите?.. Наум, скажи тост.
Пока Наум наливал в рюмки и прокручивал в голове необходимые слова, Шломо опустил мембрану.
В трубе грамофона затрещало и дребезжа¬щий тенор запел: «Паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо...»
Ривка. Шлоймалэ! Останови!
Шломо дернул мембрану. Пластинка издала скрежещущий звук.
- Дай папе сказать. Потом пустишь музыку. Садись!
Наум. Что с нас взять? – он глубокомысленно вздохнул и откашлялся. – Я в том смысле, что мы уже пожили...
Фрида С. Я еще не собираюсь на тот свет.
Ривка. Мама! Наум не то имел ввиду.
Фрида С. Так пусть говорит конкретно. Мы не в синагоге.
Наум. Только Ривочка меня понимает. Мы прожили с ней в любви и счастье 25 лет и, дай нам б-г, еще два раза по столько. Я вижу, что и Сруль с Басей не теряли времени. Дай вам тоже здоровья и долгой совместной жизни!
Бася. Умэйн!(аминь)
Все тихо подхватили «Умэйн! Умэйн!»
- Извините, у вас юбилей, а у нас еще нет.
Наум. Вы не так поняли меня. К чему я веду? Пусть молодые посмотрят на нас и сделают свои выводы. Лэхаим!(за жизнь)
Все повторили «Лэхаим!» и выпили. Двойра чуть пригубила. На нее в упор смотрела Фрида Соломоновна.
Сруль. Хороший тост!
Ривка. Возьмите селедочку. Малосольная. Двойрочка, что ты хочешь, детка? Бася, она у вас всегда так мало ест?
Фрида С. У вас в Шморгенцах едят только трефное?
Бася. Я не религиозная, но свиное мне воняет в нос.
Сруль. Хотя мы живем среди крестьян, дом у нас еврейский. Будьте спокойны.
Мотл. У них даже собака понимает по-еврейски. Я ей сказал: Шарик, штель зех ин угол! Собака пошла и стала в угол.
Все рассмеялись, и Двойра чуть улыбнулась.
Ривка. Шлоймалэ! Что ж ты сидишь? Теперь запусти свою пластинку и пригласи барышню танцевать
Шломо. Под оперу не танцуют.
Ривка. Так поставь не оперу. Двойра у нас первый раз и может стес¬няется. Двойрочка, какой танец вы любите?
Бася. Нет!.. То есть, мы с дороги, и Двойру чуть укачало с непривычки.
Мотл. Уважаемая Ривка! У них в Шморгенцах совсем другая жизнь, без грамофонов и танцев.
Бася. Да. Двойра больше по хозяйству... Срулик, скажи.
Сруль. Это у вас тут город. Даже синагоги три. А нам, чтоб услышать раввина нужно ехать аж в Михамполь.
Наум. В таком случае, раз уж Двойра попала в Зиньков, то пусть Шломо покажет ей город. Пойдите, прогуляйтесь.
Ривка. Покажи ей крепость. Она очень старая.
Наум. Зачем крепость?.. Туда все собаки бегают... Пойдите в центр. Купите зельтерской воды... Сделайте променад.
Двойра посмотрела на Шломо. Тот вскочил и снова опрокинул стул. Они вышли.
Ривка. Она всегда у вас такая молчаливая?
Бася. Чтоб мне было за её косточки! Она немножко дикая и стесни-тельная. Зато, как любит книжки читать!..Особенно про графов и графскую жизнь.
Фрида С. Молчаливая жена – это клад в доме.
Мотл. Фрида Соломоновна права. Считайте, что вы нашли клад со счастьем. Шломо весь светиться, а Двойра, как на него посмотрела?.. Заметили?..

Они молча шли по улице и вышли к центру. Двойра с интересом огля¬дывалась вокруг. Шломо искоса бросал на нее взгляды. Двойра была чуть выше его.
Шломо. Вот этот шотхен закрутил!.. Теперь не отвертишься.
Двойра удивленно посмотрела на Шломо.
Двойра. Почему? Мы можем развернуть коней и... назад в Шворгенцы.
Лицо Шломо покрылось румянцем.
Шломо. Нет! Не то я имел ввиду... Что... Ну... Что всё как-то быстро и неожиданно...
Двойра. Хочешь сказать, что еще не готов к этому?
Шломо. Нет... Вернее. да.
Двойра. Что «да»?
Шломо. Ну, ... к тому, зачем вы приехали.
Двойра. Что ты хочешь сказать?
Шломо. Трудно объяснить словами. В общем, сначала я не хотел, был против, а теперь... согласен.
Двойра чуть улыбнулась.
Двойра. Ну а мне, поначалу, когда ехали к вам, было всё равно... Теперь же... Теперь не хочу.
Шломо. Почему?
Мимо ошеломленного Шломо проходили двое парней. Они оглядели Двойру и поздоровались со Шломо.
1-й парень. В клуб идете?
Шломо. Нет. Что мы там не видели.
2-й парень. Новую фильму привезли. Говорят, звуковая. С музыкой.
Двойра. Шломо, пойдем! Я кино ни разу не видела.
Шломо. Пожалуйста...
Они пошли вместе с парнями.
1-й парень. Вы, девушка, откуда?
Двойра. Из Шморганец. К нам кино не привозят. Электричества нет.
2-й парень. У нас тоже пока поставили передвижку. Но скоро построят кинотеатр.
                Шломо, насупившись, не участвовал в разговоре.

В доме Трахта давно так не веселились...
Мотл пел: - Отцем, дроцем, двадцать восемь, от а зекел бейнер, аз дер тоте кишт ды момэ, даф нит высен кейнер (...имеем мешок костей, когда папа целует маму, никто не должен знать).
Все хохочут, повторяя слова песенки. Фрида Соломоновна машет руками.
Фрида С. Перестань, Мотл! Хороший смех – я же могла сейчас кон-читься.
Мотл. Не вздумайте это делать до свадьбы.
Наум. Мама! Разве ты не хочешь увидеть своего правнука?
Сруль. Кстати. Я считаю, что свадьбу нужно делать у нас. Двор боль¬шой, продукты все свои...
Ривка. Речи не может быть! Кого вы имеете в ваших Шморгенцах? А у нас пол-Зинькова родственники.
И раввин под боком.
Наум. Продукты? На нашем базаре есть всё, чего нет даже в Могилеве.
Фрида С. В доме жениха или невесты – не имеет значения. Просто до Шморгенец я не доеду...
Мотл. Из-за чего спор? Помолвку делаем у Шамисов. Свадьбу – у вас, здесь. Главное, чтобы молодые были счастливы. (Мотл запел): От а ид а вабелэ, от эр гройсе цурес, аз зи ыз а штинкерын, тойг зи аф капурес (имеет еврей жену и большие несчастья, коль она - неряха, она ни на что не годится ).

В помещении, приспособленном под клуб, в небольшом зале набилось зиньковчан от мала до велика. Трещал кинопроектор, и луч его, прорезая душный воздух, оживлял на простынном полотне героев «Веселых ребят». Костя-пастух пел: «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждешь...»
Закончилась часть. Зажглась лампочка под потолком. Механик переза¬ряжал бобину... Лицо Двойры было белым.
  Она тихо прошептала Шломо:
- Выйдем. Мне плохо...
За углом клуба Шломо растерянно смотрел на кусты, где скрылась Двойра. Затем она вышла, вытирая платком рот.
Двойра. Извини. Пошли домой. Нам еще ехать нужно.
Шломо. Я говорил, не надо идти. Никакого впечатления из-за их вони.
Двойра. Зато я, наконец, увидела кино.
Идти быстро по булыжной мостовой Двойре было непривычно и она смотрела себе под ноги.
Шломо. Двойра, не спеши. Постой... Ты, действительно, не хочешь... чтобы мы поженились?
Двойра. Нет.
Шломо. Ты любишь другого?
Двойра. Никого я не люблю. И тебя, Шломо, тоже. Не обижайся. Нет у меня к тебе никаких чувств.
Шломо. Что же этот Мотл наплел, что ты мечтаешь со мной познако¬миться?.. Враль! Трепло!
Двойра. Оставь, у него такая работа.
Шломо. Двойра! Я не хочу, чтобы ты уезжала. Если ты никого не любишь, может подумаешь?.. Я, когда тебя увидел, забыл про всё. Честно признаюсь, мне нравилась другая девушка, но я её уже не помню. Я хочу быть только с тобой. Не молчи. Ответь мне.
Двойра. Дай слово, что ты ничего не скажешь своим родителям и, вообще, никому.
Шломо. Клянусь здоровьем мамы и папы! Нет. Своим здоровьем клянусь!
Двойра. Мне плохо стало в кино не из-за духоты. Я беременна. В по¬ложении.
Широко открытые глаза Шломо уставились на Двойру.
- И не хочу тебя обманывать... Скажешь своим, что я отказала. Короче, говори, что хочешь...
Шломо. От кого?
Двойра. Сейчас это неважно. Пошли. Уже темнеет.
Шломо. Но отец ребенка знает об этом?
Двойра. Нет... (кричит) – У него нет отца! И не было! - Двойра неожи¬данно начинает плакать. – Господи! Что все меня мучают... Не хочу никого любить! Не хочу выходить замуж! Можешь ты это понять?
Двойра рыдает...
Шломо. Не плачь! Прошу тебя, не плачь... Извини, я же не знал... Что для тебя сделать? Я тебя так не оставлю... Давай, стану его отцом! То есть мы, конечно, можем быть, как брат и сестра. Но для всех... Не плачь, Двойра! Я всё для тебя сделаю, только скажи...
Двойра. Спасибо, Шломо! Не нужно себе портить жизнь. Ищи другую невесту.
Они пошли дальше по улице, на которой лежали первые осенние листья.
Шломо. Мотл и про меня, наверное, соврал, то есть не сказал всю правду... Думаешь, почему я торчу в Зинькове, а не учусь где-нибудь в Киеве, как мои друзья?
Двойра. Не знаю.
Шломо. Болен я падучей болезнью, и родители никуда меня не отпус¬кают... Да и куда я такой поеду... Вот, торчу в лавке отца... Они поскорей и женить меня хотят, а то сойду с ума и придется держать меня в больнице. Может, оно и к лучшему. Нет никого у меня во всем свете.
Двойра и Шломо подошли в железным воротам.

На большом столе в гостиной Трахта стоял самовар. Обе семьи уже пили чай с вареньем и нахваливали хозяйский штрудель. В комнату вошли мо¬лодые.
Ривка. Ну, наконец-то! Мы уже начали волноваться. Где вы так долго гуляли? Наверное, проголодались?
Садитесь быстрее...
Молодые не двигались. Ривка бросила тревожный взгляд на мужа, потом на бледное лицо Шломы.
- Шломайлэ! Тебе плохо?
Шломо отвернулся к окну. Двойра сделала шаг вперед.
Двойра. Дорогие родители, мы со Шломо.... решили пожениться. Назна¬чайте день свадьбы.
Шломо неуверенно повернул голову к Двойре...
Обе пары родителей вскочили со своих мест и бросились обнимать молодых. У Баси и Ривки на глазах появились слезы. Шломо, всё еще не веря услышанному, глядел оглушенно на Двойру.
«Мазылтов, мазылтов!»(На счастье)- повторяли родители и по очереди целовали их. Мотл тоже подошел к молодым. Пожал вялую руку Шломо.
Мотл. Молодец, Шломо! Поздравляю!.. Ну, а невесту мне позволят поцеловать?
Мотл потянулся к лицу Двойры, но та, зыркнув недобрым глазом, неожиданно влепила ему пощечину.
В наступившей тишине Двойра тихо обронила:
Двойра. Рассчитайтесь с ним, и чтоб мы его больше не слышали. Чтоб духу его не было на свадьбе.
Закусив губу, Мотл не моргая, смотрел на Двойру. Таких ярких и синих глаз она никогда не видела...

Согретый сентябрьским солнцем двор михампольской школы оглашался криками, визгами и рябил бегающей детворой. У крыльца на скамейке сидели директор школы Мойша Фогельман и Мотл, который держал в руках деньги.
Фогельман. Не к спеху. Прожил я год без них. Потерплю еще. Тебе нужнее.
Мотл. Нет, возьмите.
Мотл вложил деньги в руку директора.
Фогельман. Никак разбогател?
Мотл. Маленько. Свел одну парочку.
Фогельман. Мне казалось, что сватовство должно уйти в прошлое. Что мы об этом будем читать только у Шолом-Алейхема. Неужели люди не могут обойтись без тебя?
Мотл. Так возьмите хотя бы последний случай. Если бы не я, ни в жизнь им не соединиться. Но ничего...сладились... Завтра свадьба... Или эти детки? Разве они не будут моими клиентами?
Фогельман. Сомневаюсь.
Мотл. Эх, уважаемый директор! Кому, как не мне, знать наших евреев. Их приучили платить за всё. Они не представляют даже, что счастье может быть бесплатным. А вы говорите Шолом-Алейхем...

Мимо ограды, как и в прошлый раз, проехала бричка, управляемая Срулем Шамисом. Сзади покачивались Бася и Двойра. Мотл встал, сделал шаг и остановился. Дети бросились к ограде, закричали и замахали руками. Едущие в бричке оглянулись. Двойра увидели во дворе Мотла и резко от¬вернула голову. Мотл долго смотрел им вслед...

В спальне Трахта вокруг Шломо крутился портной Фукс, примеряя пиджак свадебного костюма. Брюки еще не были надеты. Поэтому, когда открывалась дверь и заглядывали многочисленные помощники, Шломо вздрагивал и прикрывал руками исподнее.
Фукс. Не дергайтесь, Шломо, иначе я вас уколю. Невеста сюда не зайдет. Не беспокойтесь. Теперь, аж до хупы, вы не встретитесь. А потом... Что ей предназначено увидеть, она увидит. Стойте спокойно и поднимите руку. Не жмёт?
Во дворе дома Трахта заканчивали сколачивать скамейки, расставляли столы и поднимали шатер. Из кухни валил пар, и разгорячённые кухарки выскакивали оттуда, обмахивались фартуками, вытирали пот с лица и снова возвращались к пылающей печи...
В соседнем дворе, в основном, сновали женщины.
В комнате, перед большим зеркалом стояла Двойра в подвенечном платье. Рядом, кроме портнихи Зины суетились Ривка и Бася. Фрида Соло¬моновна сидела на стуле.
Ривка. В талии не слишком свободно?
Зина. Мамы! Договоритесь меж собой. Одна говорит пошире, другая – эже.
Бася. Она же не сможет сесть. И если покушать, так дышать будет не¬возможно.
Ривка. Когда я выходила замуж, мне кусок в рот не лез.
Бася. Так она голодная должна сидеть на своей свадьбе? И в обморок упасть?
Мысль об обмороке заставила Ривку замолчать.
Ривка. Пойду проверю... Со Шломо успевают или нет?..
Фрида С. Зина! Оставьте это платье в покое. Уже хорошо. Мы знаем, что вы хорошая портниха, только всё равно под фатой не будет видно. А Дуся ждёт их уже целый час.
Бася. Надо было вчера пойти.
Фрида С. Вчера был мужской день... Дуся держит вам место.
Двойра. А мы успеем?
Фрида С. Сейчас только 10 утра. Можно слона вымыть до хупы...

Густой пар обволакивал полутемную купальню зиньковской бани. Среди гулких голосов, плесков воды и шлепанья босых ног по мокрому полу на деревянных скамейках мылись женщины. Хлопья пены оседали среди шаек и тазов. Крупная банщица Дуся, в фартуке, надетом на голое тело, опрокинула шайку воды на лежавшую в мыльной пене Двойру.
Дуся. Теперь еще раз веничком... Чтоб все хвори и болячки вылезли из тебя.
Дуся стала махать веником над спиной Двойры. Бася мылась на соседней скамейке.
Бася. Ах, если бы у нас в Шморгенцах была бы баня. Я ходила бы каждый день.
Дуся. Где же вы моетесь?
Бася. В большой бочке. В деревне, как иначе?!
Дуся (Двойре). Ну, милая, повернись. Сейчас мы и живот пропарим.
Двойра. Нет. Спасибо. Дальше я сама, - Двойра села на скамейку. – Лучше мамой займитесь, время-то бежит.
Дуся. Как знаешь. Сама, так сама...
Банщица внимательно посмотрела на Двойру...

В комнате, где жила Фрида Соломоновна, по одну сторону большой кровати сидели Наум и Ривка, по другую – Бася и Сруль. На кровати, закатив глаза, лежала Фрида Соломоновна.
Наум. Видите, чего вы добились... Если мама умрет – это будет на вашей совести.
Бася. Наум, вы же умный человек. Разве мы хотим себе плохо? Чтоб мне так дыхалось, какая это правда!
Фрида Соломоновна открыла один глаз.
Фрида С. Дуся не станет врать. Она видит прямо в живот.
Бася. Болячка ей на глаза! Чтоб ей каждая косточка болела! Нагова-ривать на мою дочь? Чтоб ей рот вывернуло! Сруль, что ты молчишь?
Сруль. Не надо сильно выставляться. Ваш Шломо тоже не подарок.
Ривка. Вам кто такое наплёл?.. Мотл?.. Можете не отвечать. Почему он не заболел до того дня, как мы его узнали? Чтоб его паралич схватил! Наум, с кем мы связались?..
Бася. И мы думали, что вы приличные люди. Дусе, чтоб к её заднице чиряки прицепились, они поверили, а мне – её маме – нет. Устроить перед самой хупой такой театр! Вашей Фриде Соломоновне нужно мозги под¬лечить, а не сплетни собирать.
Фрида С. Не делайте из меня сумасшедшую. Я с первого раза заметила, что она хорошо беременная. Танцевать, видите ли, не может! И сидела блед¬ная... А талию на платье вы зачем сделали широкую?
Сруль. Если вы такая зоркая, почему сразу не сказали, не дали нам поворот?
Наум. Действительно, мама! Хоть бы Ривке намекнула.
В комнату входит нарядный Шломо.
Шломо. Что вы сидите? Гости идут... Бабушке плохо?
Ривка начинает плакать. Наум обнимает её.
Наум. Шлоймалэ! Боюсь, что свадьбы не будет...
Шломо бросился к кровати и стал гладить руку Фриды Соломоновны.
Шломо. Бабушка! Потерпи... В такой день ты не имеешь права устроить нам номер.
Фрида Соломоновна проговорила, еле ворочая языком.
Фрида С. Ребеночек мой, это не я выкинула номер. Нам подсунули гнилой товар.
Бася. Что? Я вам сейчас наплюю в лицо!
Фрида Соломоновна резко поднялась. Глаза её пылали.
Фрида С. Кровью, чтоб ты плевала! Чтоб ты опухла вместе со своей дочкой! Нагуляла живот и в невесты лезет!
Шломо. Что?.. Кто такое сказал?
Ривка (продолжая плакать). Сыночек, бедненький ты мой! Нас обма¬нули. Твоя Двойра – беременна.
Сруль. Бекицер(короче). Собирайся мать и поедем отсюда. Пусть подавятся тем, что мы потратили на их свадьбу. Иди за Двойрой.
Ривка. Чтоб вы имели столько денег себе на похороны, сколько дали на свадьбу.
Шломо (кричит). Прекратите!.. Сядьте все! Хотите вы или нет, но свадьба будет. Да, мы вам не сказали, что Двойра в положении. В конце концов, это не ваше дело! А моё... Я – отец ребенка.
Фрида С. Ты в своем уме?
Шломо. Больше, чем ты, старая карга. Специально послала Двойру в баню? Что, я не знаю твои штучки?
Все оцепенело уставились на Шломо.
Наум. Сынок, а когда это произошло? То есть, я хочу сказать... Вы не были знакомы даже.
Шломо. Мы встречались тайно от всех. А потом... потом подговорили Мотла. Он всё и устроил. Мой ребенок – можете не сомневаться.
Сруль.. Встречу Мотла, ноги ему пообломаю. Чтоб он ходил на кос-тылях!.. Наум, сколько он с вас взял?
Наум. Не спрашивайте.
Ривка.. Вот почему ему Двойрочка дала оплеуху!.. Какой она молодец!
Фрида С. А с комсомолкой что? Шломик одновремённо гулял?
Наум. Мама! Если ты не замолчишь, я выйду из себя.
В дверь просунулась голова Сени.
Гершл.. Вот вы где?! Там уже волнуются. Ребе пришел. Что сказать?
Шломо. Всё в порядке. Идем.
Шломо выходит. За ним остальные.
Наум задерживается у кровати.
Наум. Вставай, мама! Неудобно людей задерживать.
Фрида С. Почему я не умерла? Мой муж умер, а я живу...

Веселая музыка клезмерского оркестра неслась из-под большого шатра, который раскинулся над свадебными накрытыми столами. За них гости еще не садились, ждали начала главной церемонии. Среди доброй сотни голов затерялась черная шляпа старого раввина небольшого роста. Зато все видели могучую фигуру Хаима Горы, который держал в руках сложенную хупу. Из дверей дома выскочил Гершл и бросился к отцу. Хупу развернули. «Ведут, ведут!» - пронеслось меж гостями... Торжественный Шломо стоял между Наумом и Срулем. Они смотрели, как со стороны соседского двора Бася и Ривка вели Двойру. Покрывало фаты скрывало её лицо. Длинный подол платья волочился по траве... Сквозь звуки оркестра стали слышны редкие удары дождевых капель по брезенту шатра. «На счастье! Хорошая примета!..» - улыбаясь, шептали друг другу зиньковчане. Жених и невеста встали под хупу. Оркестр перестал играть, и в наступившей тишине, под мел¬кую дробь первого осеннего дождя зазвучала молитва раввина. Все напря¬женно вслушивались в  ивритские слова, потом в тихие ответы жениха и невесты. Вытянув шеи, смотрели, как они надевали кольца, пили по очереди из бокала сладкое вино, и, наконец, как под ноги новобрачных грохнули бокал... Вдруг Шломо побледнел и зашатался. В судорожном движении, пытаясь ухватить руку Двойры, сорвал с неё фату. Двойра не успела его под¬хватить, и Шломо упал на траву. Его пальцы, вцепившись в фату, раздирали её на куски. Двойра рухнула на колени и попыталась поднять его голову. Толпясь и мешая друг другу, ей бросились помогать. Хупа свалилась, и из-под неё Двойра кричала: «Дайте ему воздух! Отойдите!» Хаим Гора сорвал покрывало хупы и, раскинув длинные руки, отодвинул всех от лежащего Шломо. Двойра куском фаты вытирала ему лицо. Шломо затих и, словно очнувшись, открыл глаза. Ривка и Наум попытались его поднять. Но Хаим, опередив их, уже держал Шломо на руках. Тот недоуменно смотрел на всех. Хаим понёс его в дом. За ним бросились Ривка, Наум и остальные гости... Двойра медленно поднялась и увидела за серыми струями дождя знакомую фигуру. В открытой калитке ворот стоял Мотл, и мокрые волосы его блестели вороньим отливом. Двойра вышла из-под купола шатра и подошла к калитке.
Мотл. Поздравляю, Двойра!
Двойра. Ты ради этого пришел?
Мотл. Нет. Чтоб тебя увидеть в подвенечном платье.
Из-под купола донеслось: «Двойра! Двойра!». Двойра оглянулась. По¬среди двора Бася растерянно крутила головой. Двойра повернулась к ка¬литке, но Мотла уже не было. Двойра вышла на улицу. Она была пуста, лишь дождь барабанил по упавшим листьям. Белое платье намокло и прилипло к телу, но Двойра это не чувствовала. Она стояла, подняв голову, и по её лицу стекали то ли капли дождя, то ли слёзы...
                Повсюду беда и напасти,
и пепел сожжённых сердец…
Украсть бы немножечко счастья,
когда отвернется Творец.
А если на небе и суше
лишь горе, и смерть, и враньё –
порви свою душу,
разрежь свою душу
и счастье достань из неё!

У старого Зильбермана было свое фотоателье еще с царских времен. И от советской власти он имел патент... В рассеянном свете наклонного окна в потолке Мотл рассматривал фотографии разных форматов, которыми были увешаны стены ателье. Большая фотокамера, накрытая черной материей, стояла на массивной деревянной треноге. Зильберман сидел на стуле и смотрел через лупу на фотокарточку.
Зильберман. Убрать бородавку проще простого. Красивее она, конечно, не станет... Я вам так скажу.... Раньше я ходил по местечкам, и от тех, что вы видите на стенке, может камня на кладбище не осталось. Теперь другие приходят сюда. Но и они с той же претензией. Чтоб было красиво...
Мотл. Примите мой комплимент, Зильберман. Они у вас все интересные.
Зильберман. А в чем ваш смысл с её лицом?
Мотл. Клиент из Могилева не хочет разговаривать без фото. Как я покажу её с бородавкой на носу?
Зильберман. А потом... когда он увидит живьём?
Мотл. У неё такая фигура, что ему уже будет не до бородавки.
Зильберман. Что же она не снялась с фигурой?
Мотл. Я не поставлю ей свои глаза. Она считает, что и с лицом доста¬точно. Скажите, как специалист?!
Зильберман. Открою вам маленький секрет. Нет некрасивых людей. Нужно только увидеть эту красоту.
Мотл. Не скажите. Есть такие, что я теряюсь.
Зильберман. В чём-то с вами согласен. Действительно, что красивого в наших местных евреях, когда они торгуются на базаре и дуют курице в зад? Или когда ругаются меж собой так, что перед собаками стыдно?.. Вы слы¬шали какой геволт подняла Фрида Трахт?
Мотл. Нет. Я уже год не был в Зинькове.
Зильберман. Она запретила в своем доме делать брит-милу новорож¬денному. Вроде ребенок не от Шломо.
Мотл. Ах, Зильберман! Кто это может знать?
Зильберман. Я тоже слухам верю наполовину. Только не знаю какой? Дело прошлое, но вы, Мотл, как шотхен, я извиняюсь, допустили тогда боль¬шую ошибку.
Мотл. Почему?
Зильберман. Когда я был молодым человеком и выбрал себе профессию, бог мне дал в руки это чудо... (Зильберман положил руку на камеру). С тех пор я стараюсь смотреть на людей его глазами. И вижу, что вся их суета и ссоры – сплошные мелочи. У каждого в душе живет любовь и каждый хочет любви... Посмотрите на любое фото. У них это в каждой черточке лица...

Сруль Шамис лежал на полу своего дома в Шморгенцах и, вытянув руки, умилённо ворковал.
Сруль. Ну, смелее... Иди к деду... Пузик ты мой...
Годовалый малыш со светлым пушком на голове оторвался от табуретки и сделал несколько неуверенных шагов. Сруль его подхватил, перевернулся на спину и стал подбрасывать вверх.
Сруль. Будешь летчиком?.. А-а?.. Полетишь высоко, высоко... А-а!.. Возь¬мешь деда в самолет?..
Малыш верещал... Над Срулем выросла фигура Баси. Она подхватила малыша.
Бася. Сруль, ты в своем уме? Чтоб тебя так черти подбрасывали! Ты же мог его уронить!
Сруль. Монечка! Мы бабу не возьмем в самолет. Пусть катается на телеге.
Довольный своей шуткой Сруль рассмеялся. Малыш, глядя на него, тоже радостно загугукал. В комнату вошла Двойра, неся кружку с молоком. Бася с ребенком на руках села на табурет и взяла кружку.
Бася. Свеженькое, Монечка. Ну, за бабу.... за маму... так, за деда...
Сруль. А остальные пусть подавятся.
Двойра. Папа! Оставь их в покое!
Сруль. Монечка им не так выглядит! Кисло мне в паровоз! Через что они такие важные?
Бася. Ривка еще ничего. Но её свекровь! От неё у меня тоже были бы корчи.
Сруль. Вот что, дочка! Моню я им не отдам. Еще заикой сделают своими криками и припадками.
Двойра. У Шломо они почти прекратились.
Сруль. Вот когда будет совсем, тогда посмотрим.
Двойра. Сам сказал на неделю. Не вернусь я без сына.
Сруль. Разве мы тебя гоним? Оставайся, хоть на всё лето.
Двойра. Шломо жалко. Затюкают они его..
Бася. Напиши письмо. Пусть тоже приезжает. Может быстрее вы-лечится...

Лес за Шморгенцами был наполнен летней истомой. Ни один листочек не шевелился. Нагретый воздух мягко колыхался над сочной травой на лугу. Остро наточенная коса в руках Двойры подсекала траву, и она ложилась зелеными рядками. Подальше, в тенёчке монотонно жевала корова. Края юбки у Двойры были заткнуты за пояс, и над широким открытым воротом ситцевой кофтенки блестела от пота шея. Двойра неожиданно замерла и медленно повернула голову. В тени возле коровы сидел Мотл. На нем была его серая шляпа. Пиджак лежал на траве.
Мотл. Привет, Двойра! Может, передохнешь?
Двойра. Некогда.
Мотл встал и подошел к Двойре.
Мотл. Давай, заменю.
Двойра молча передала ему косу. Мотл, поплевав на ладони, начал косить. Сначала неуверенно, но постепенно втянулся в ритм работы. Двойра сняла платок и вытерла им лицо. Потом села в тень. Она смотрела на освещенную солнцем сноровистую фигуру Мотла и чему-то улыбнулась.
Двойра. Может, к отцу помощником пойдешь?
Мотл. Если б женился на тебе, пошел бы. А так, какой смысл?
Двойра. Что ж ты не посватался ко мне?
Мотл. С женой и двумя детьми? Твой папаша точно бы меня укокошил. (Мотл остановился). Ты это серьезно?
Двойра. А ты как считашь?..
Мотл бросился к Двойре, но она сильно оттолкнула его.
- Ты зачем сейчас пришел сюда? Зачем разыскал?.. А тогда, что? Ничего не почувствовал, не понял? Потащил, как козу к другому.
Мотл. Всё я чувствовал! Но если б-г решил наказать, так он сделал меня твоим шотхеном. Как я мог с ним бороться? Я люблю тебя! Впервые в жизни я хочу сказать это вслух! Прокричать: люб-лю! И пусть он там слышит меня! Пусть все слышат! Я уже не могу молчать.
Мотл сел, обхватив голову. Двойра осторожно кончиками пальцев до¬тронулась до лица Мотла.
Двойра. Я влюбилась в тебя с первого раза. Тогда... В твои синие глаза.
Мотл обнял Двойру. И они робко и, еле касаясь губами, целовали друг друга... Потом упали в траву. Корова дернулась и отошла в сторонку. Вроде, её не волновали человеческие страсти. Лишь раз она повернула голову, когда раздался радостный вскрик Двойры.

На стене комнаты Шломо висит фотография в картонной рамке. На ней Двойра сидит, а Шломо стоит рядом. На кровати лежит распахнутый чемо¬данчик, куда Шломо бросает свою одежду. В углу комнаты примостилась пустая люлька. Шломо роется в шкафу. Через открытую дверь слышны голоса.
Фрида С. У него гордость есть? Стоило ей свистнуть, и он мчится.
Ривка. Оставьте, мама! Куда я положила вязаную безрукавку, вы не видели?
Фрида С. Что он нашел в этой деревенщине? Комсомолка, хоть слово могла сказать.
Шломо подошел к открытой двери и крикнул:
Шломо. Шумите, как мухи в уборной!
Захлопнул дверь. Потом снял фото со стены и положил в чемоданчик. Дверь открылась. На пороге стояла Фрида Соломоновна.
Фрида С. Я тебе не папа и не мама, молчать не буду. И о твоей Двойре не вспоминаю, даже когда сижу в уборной. Но ты – тряпка! Она взяла тебя под ноги.
Шломо. Закрой дверь, старая сплетница!
Фрида С. Запомни! Ты еще будешь искать меня в каждом уголочке. Плакать и вспоминать бабушку Фриду...

Прозрачные глаза Двойры смотрели на божью коровку, что ползла по листочку кустарника. Двойра лежала на расстеленном пиджаке Мотла и перебирала волосы на его голове, покоящейся на её груди.
Мотл. Неделю назад я в Каменец-Подольском был в настоящем кинотеатре. Там показывали кино про нас.
Двойра. Врешь! Про меня и тебя! Разве такое бывает?
Мотл. Да не про нас, конкретно. Про евреев.
Двойра. А-а! И что с ними случилось?
Мотл. Ничего особенного. Они из своего местечка едут в Биробиджан строить новую жизнь и колхозы.
Двойра. Куда? Что за Биробиджан?
Мотл. Вроде на Дальнем Востоке. Мол, Сталин дал евреям землю, и там им будет хорошо.
Двойра. А ближе не было?..
Мотл. Как-то звучит по-еврейски. Биро-бид-жан!
Двойра. Я тоже смотрела кино, где артисты сами поют на экране. Такую красивую песню про сердце... Мотл, ты в самом деле любишь меня?
Мотл. Не знаю, о чем пели в том кино, но в моём сердце есть только ты.
Двойра. Странно... Я сейчас, вроде, в другом мире, куда мечтала попасть всегда...
Мотл. Может и мы уедем в Биробиджан? Построим дом, заведем хозяйство...
Двойра. Нет... Когда я была маленькой, и мы бежали в гражданскую войну от погромов, родители потеряли меня на станции. Потом нашли. Я никогда не забуду их лица в тот момент. Я плакала от страха не за себя, а за них. Маму с папой никогда не брошу..
Мотл. Так возьмем их с собой.
Двойра. Папу не оторвешь от крупорушки... Как называлось это кино?
Мотл. «Искатели счастья».
Двойра. Зачем же нам его искать, когда оно рядом.

Мотл обнял Двойру, и их сплетенные тела накрыло кроной леса.

Во дворе дома Мотла в летней печи пеклись пирожки. Рядом на столе Рахель раскатывала тесто для новой порции. Мотл и дети, перемазанные мукой, закладывали вишни в кусочки теста, клеили их и складывали в про¬тивень.
Мотл. Рухалэ! Как ты посмотришь на то, чтоб я уехал на заработки?
Рахель. Что мне смотреть? Ты и так вечно в дороге. У меня разве есть муж? Детям – отец? С большим успехом я могла выйти за машиниста на паровозе. Он приезжал бы по расписанию.
Мотл. Ну и выходи за чумазого машиниста! А я уеду в Биробиджан!
Рахель. Куда?
Мотл. Там еврейские колхозы строят и можно заработать кучу денег.
Рахель. Держи карман! Добровольно туда ни один умный еврей не поедет...
Рахель еще что-то хотела сказать, но раздался грохот телеги, которая притормозила у их двора. С неё соскочил всклокоченный Гросберг. Он быстро прошел во двор.
Рахель. Самуил! Опять письмо?
Самуил. Хуже. Я чуть не вляпался в историю.
Мотл. Чуть не считается. А что случилось?
Самуил. Повез я зерно к Срулю, в Шморгенцы. А мне председатель гово¬рит, что лучше в Михамполь. А почему не к Шамису, подумал я. У него дешевле.
Мотл. Короче. Что с Шамисом?
Самуил. Беда. Приезжаю, а там солдаты и эти... В общем, Шамисов поднимают. Как кулака и единоличника. Вещи не дали собрать. Побросали кое-что в телегу и повезли.
Мотл. А Двойра?
Самуил. Это меня и удивило. Двойра с ними поехала. Шломо держал её за руки, а она его как оттолкнет. Взяла ребеночка и пошла за ними.
Рахель. Наверное до тюрьмы или до станции, откуда их повезут.
Самуил. Нет, люди говорят, что она поедет, куда их сошлют. Хоть в Сибирь, хоть на край света. Сруля и Басю не узнать, как покойники... Э-э! Мотл, куда ты?
Мотл выбежал со двора и вскочил в телегу. Резко поддав вожжами, он вывернул на дорогу. Самуил и Рахель бросились за ним, но пыль за пово¬ротом уже поглотила повозку с Мотлом.

В пустом дворе крупорушки, куда влетела повозка с Мотлом, стояли несколько крестьян. Мотл остановил лошадь и спрыгнул на землю. К нему подошел Микола.
Мотл. Куда их повезли?
Микола. Рази нам кажут. По дороге на Дунаевцы не видать?
Мотл. Был там.
Микола. Говорил я Срулю. Склони голову перед властью. Отдай крупо¬рушку. Нехай подавяться...
Но Мотл уже его не слушал. В дверях дома Шамисов он увидел Шломо. Тот рвал фотографию, где был он с Двойрой. Картон плохо поддавался, и Шломо яростно шипел.
Мотл. Шломо! Куда их повезли?
Шломо. На кудыкину гору! Тебе знать зачем?
Мотл. Двойра ничего мне не передавала?
Шломо. Тебе?.. Господи! Какой я дурак! Это ты с ней путался! А потом подсунул мне! И ребенок от тебя!.. Гад! Прохиндей!
Мотл резко влепил ему пощечину. Половинки фотографии полетели на землю. Мотл подобрал ту, где была Двойра.
Шломо. Она сука! Сука!
Мотл схватил за горло Шломо и тихо сказал:
Мотл. Забудь её имя!
Оттолкнув Шломо, Мотл сел в повозку и выехал со двора...

Прошло пять лет…

В самый разгар лета, даже по воскресеньям, бочка Хаима Вассермана тащилась по дороге из нижней части Зинькова в верхнюю. Хаим шел с правой стороны бочки и не видел, что по другой стороне дороги шла жен¬щина с двумя детьми. Вдруг он услышал:
- Здравствуйте, Хаим! Дадите воды попить?
Хаим остановил лошадь и обошел бочку. Перед ним стояла Двойра и держала за руки мальчика лет шести и девочку трех-четырех лет.
Хаим. Двойра! Глазам не верю. Ты?!
Хаим осторожно обнял Двойру, и глаза его повлажнели. Дети с любо¬пытством смотрели на громадного дядьку. Хаим поспешно достал черпак и набрал ведро воды.
Двойра. Пейте осторожно. Она у дяди Хаима всегда холодная.
Хаим. Что да, так да... Погодите, этого мальчика зовут Моня? (Маль¬чик кивнул). А вот с девочкой я не знаком. Тебя как зовут?
Девочка спряталась за юбку мамы.
Двоира. Молкой её зовут. Она у нас стеснительная.
Хаим. Как дорога?
Двойра. Поездом добрались до Дунаевиц, ну а утром один мужик сюда подвез. Дом в Шморгенцах отобрали, так что будем устраиваться здесь.
Хаим. Можешь у нас остановиться. Мы с матерью теперь одни. Гершл, вернее, он теперь Григорий, уже в армии. Как и хотел - в кавалерии.
Двойра. Поздравляю! Ну, пойдемте.
Хаим (детям). Хотите на повозке покататься? Не побоитесь?
Хаим усадил детей на облучок своей колымаги, и они медленно тро¬нулись в гору.
Хаим. Ты как? Насовсем или в отпуск?
Двойра. Насовсем. Я ведь была как вольнонаемная. Родители зимой в этом году умерли. Мама за папой буквально через месяц. А без них, что мне там делать?
Хаим. У Трахтов тоже горе. Наум на прошлой неделе скончался. И вроде не болел. Сильно он переживал за Шломо.
Двойра. Зайду сначала к ним.
Хаим. Григорий мой прислал нам фото с армии. Вот.
Двойра взяла фотографию с бравым кавалеристом.
Двойра. Сколько он уже служит?
Хаим. Почти месяца три. Я веду учет. Сегодня у нас какое число?
Двойра. С утра было 22 июня.
Хаим. Вот. Сейчас у нас 41-й год, значит закончит он службу в 1944 году. Ну, малыши! Что притихли? Знаете песенку про водовоза? Это про меня написали.
И Хаим, чуть фальшивя, запел: «Потому, что без воды и не туды, и не сюды...»

Калитка в воротах дома Трахта была открыта, и Двойра с детьми вошли во двор. Затем она постучала в дверь. Из глубины дома раздался голос Шломо:
- Открыто. Заходите.
Двойра и дети вошли в гостиную. В ней так же стоял большой стол со стульями, в углу грамофон, и так же слабый ветерок раздувал занавески. За столом сидел Шломо, держа папиросу в руке. Перед ним была пепельница, полная окурков. Шломо не двинулся с места, только побледнел.
Двойра. Здравствуй, Шломо!.. Мне сказали, что Наум Григорьевич умер... Прими мои соболезнования.
Шломо. Спасибо.
Из другой комнаты донёсся голос Фриды Соломоновны.
Фрида С. Кто пришел?.. Шломо!.. Кто это?
Шломо. Лежи, бабушка! Это не к тебе! (Двойре). Она у нас не встает.
Двойра. А как мама? Где она?
Шломо. Держится. Пошла с утра на базар. Сейчас должна прийти.
Голос Фриды С. А кто это? Не дочка Фрагиса?
Шломо. Нет.
Голос Фриды С. Если она прийдет, пусть сделает мне укол. Я уже не могу терпеть.
Шломо посмотрел на детей и задержал взгляд на Молке.
Шломо. Ты вышла замуж?
Двойра. Нет.
Стукнула дверь и появилась взволнованная Ривка. У неё в руках две полные сумки продуктов. Ривка застыла на пороге.
Двойра. Здравствуйте, Рива Кацаповна!
Ривка. Здравствуй, Двойра... - Рива поставила сумки и, всё еще недо¬уменно глядя на Двойру, подошла к сыну.
Ривка. Шломик, ты слышал?
Шломо. О чем ты?
Ривка. На базаре сказали, и я не могла поверить. Война началась...
Шломо. С кем?
Ривка. С немцами. Вроде Гитлер напал.
Шломо. Чепуха. У Сталина с ним договор.
Двойра. На базаре еще не то скажут.
Ривка. Нет. Сейчас в центре объявляли по репродуктору.
Голос Фриды С. Рива! Что случилось?
Ривка уходит в другую комнату. Оттуда слышны голоса:
Фрида С. С кем Шломо разговаривает?
Ривка. Мама! Вам не всё равно... Двойра приехала.
Фрида С. Недаром я видела паука на стенке.
Двойра. Мы пойдем, Шломо...
Шломо. Куда вы? Погоди, Двойра... Неужели война?.. Не могу по-верить...
Голос Фриды С. От нее у нас только несчастья.
Голос Ривки. Мама, успокойтесь... Война началась.
Голос Фриды С. Я же говорю, что она приносит несчастье. А с кем война?
Двойра. Шломо, передай маме мои соболезнования. Пошли, ребята.
Двойра и дети ушли. Шломо попытался затянуться погасшей папи-росой... Потом раздавил её в пепельнице...

Двойра и дети шли по опустевшей зиньковской улице. Навстречу им ехала повозка с Самуилом Гросбергом. Увидев Двойру, Самуил затормозил.
Гросберг. Двойра!
Двойра растерянно посмотрела на Гросберга.
- Это я, Гросберг из Ведошни.
Двойра. А-а... Самуил... Извините... Здравствуйте.
Гросберг. Вы в курсе? Надо же такое!.. Приехал на базар и только начал торговлю, как все побежали...
Двойра. Самуил... не знаете, Мотл сейчас в Ведошне?
Гросберг. Вчера видел его возле дома, а сегодня не знаю. Говорят, объявили всеобщую мобилизацию. Может, и его заберут.
Двойра. Можно с вами доехать до Ведошни?
Гросберг. Почему нет? Лошади у меня хорошие.
Двойра. Только заедем на минуту к Хаиму Вассерману. Детей оставить... Ребята, полезайте в повозку!

У маленького дома, где остановилась повозка, стояли Хаим и сосед Василий.
Василий. Ты не журись, Хаим. Пока дойдет очередь до твого казака Григория, война закончится. Куды этому Хитлеру до нашего батьки Сталина?
Двойра высадила детей и подошла к мужчинам.
Двойра. Хаим, присмотрите за детьми до вечера. Я в Ведошню и обратно.
Хаим. Хорошо. Не беспокойся... Сейчас мы их накормим...
Двойра поцеловала детей и уехала с Гросбергом.
Василий. Вроде, знакомая мне женщина?
Хаим. Невестка Трахта, царствие ему небесное. Ну, детки, пошли в дом... Заходи, Василий, если что...

Гросберг оставил Двойру у двора Мотла и уехал побыстрее к себе домой. Двойра оглядела пустой двор и подошла к дверям. Они распахнулись, на пороге стояла Рахель.
Двойра. Здравствуйте. Мотл дома?
Рахель. Нет.
Двойра. А где он?
Рахель. Тебе какое дело до Мотла?.. Явилась? Бесстыжие твои глаза!
Лицо Двойры застыло.
- А то ты не знаешь, о чем я говорю?
Двойра. Меня не было здесь почти пять лет.
Рахель. А кто письма ему писал? Хорошо, что Фрося работает на почте... Я их в прах превратила. Сожгла. Так что забыл он тебя, и катись отсюда!
Двойра. Рахель, вы любите его?
Рахель. Чтоб он опух! Чтоб болячки ему выскочили на голове! (Начинает плакать). Говорила мне мама, что шотхены всех невест щупают... Сколько он мне горя принёс! Пусть теперь катится на свою войну! Без него там не обойдутся!..
Двойра. Так он пошел на сборный пункт? Где это?
Рахель. Посмеются с него и отправят назад.
Двойра. Объявили всеобщую мобилизацию.
Рахель. Оставь эту пропаганду. Немец сюда не дойдет, а Мотл будет вшей кормить где-то или голову потеряет, как дурак.
Двойра. Немцы могут и сюда добраться.
Рахель. Ну и что?.. Что немцы имеют к нам, простым людям? Это же цивилизованная нация! Европа! А не какие-то наши погромщики из босоты и крестьян.
Двойра, не попрощавшись, пошла со двора.
Рахель закричала ей вдогнонку:
- Чтоб больше тебя здесь не видели! У него есть семья!.. И дети!..
Рахель привалилась к ограде и громко зарыдала.

Двойра шла по пустой раскаленной дороге. Тишина стояла такая, словно природа замерла в ожидании неизвестного. Двойра увидела, как в стороне, на дне небольшой ложбинки блеснула вода. Она добралась до маленького ру¬чейка и стала жадно пить. Но вдруг услышала звук подъезжающей машины. Пока она бежала до дороги, полуторка проехала мимо. В ней сидели сол¬даты. Пыль, завихряясь сзади машины, делала их лица неразличимыми. Однако ей на долю секунды показалось, что среди них сидит Мотл.
«Мотл! Мотл!» - закричала она и бросилась вслед. Но полуторка умча¬лась вдаль, и Двойра обессиленно опустилась на край дороги...
                Так много зимы и ненастья,
так много тяжелых вестей…
Где взять бы немножечко счастья –
не мне, так хотя б для детей?
А если на всех не хватило,
хотя б одному подари
крупиночку силы,
крупиночку силы
и счастье дожить до зари.

Старый Зильберман снимал со стен фотографии и аккуратно, стопоч¬ками складывал их на полу. На некоторых он задерживал свой взгляд, взды¬хал и клал к остальным. Звякнул колокольчик над входной дверью. В ателье зашли двое местных полицейских в полувоенной форме и с повязками на рукавах. У одного был карабин, у второго на плече висел «шмайсер». Они молча оглядели ателье.
Зильберман. Желаете сфотографироваться?
1-й полицейский. Ты почему не выполняешь приказ?
Зильберман. Какой?
1-й полицейский. Чтоб всем жидам собраться у базара.
Зильберман. Мне там нечего делать.
1-й полицейский. Пулю на тебя жалко тратить, старый обрезок. Вы¬метайся!
2-й полицейский. Иван, погодь... Пусть нам фотки смастерит.
1-й полицейский. Ладно... Только по-быстрому.
2-й полицейский. Слыхал, реба! Шевелись!..
Он уселся на стул, снял форменную кепи, но передумал и снова надел. «Шмайсер» повесил на грудь.
- Хорошо делай! Шоб жинка и детки радовались.
Зильберман накрылся черным покрывалом и стал наводить резкость. Полицейский, кого назвали Иваном, подошел к стопке фотографий и ударил их носком сапога. Фотографии разлетелись по полу. Зильберман выглянул из-под покрывала.
Иван. Одни рожи жидовские... Вот, развелись на нашей земле, как тараканы.
2-й полицейский. Сталин им волю большую дал.
Иван каблуком стал давить фотографии.
Зильберман. Не трогайте! Что вам сделали эти люди?
Иван круто развернулся и посмотрел на Зильбермана.
2-й полицейский. Эй! Мойша! Чего ты возишься? Сымай уже!
Зильберман снова полез под покрывало.
Иван перехватил карабин за дуло и со всего размаха ударил прикладом по покрывалу, где находилась голова Зильбермана. Тот медленно стал осе¬дать. Голова его выскользнула из-под черного покрывала, и Зильберман упал на пол.
2-й полицейский. Тю! А фотки кто снимет?..

Возле зиньковского базара на земле сидели более ста еврейских семей. Вокруг них стояли немецкие солдаты и местные полицейские. Некоторые солдаты удерживали злобно рычащих овчарок. Двойра сидела, прижав к себе Моню и Молку. Рядом были Хаим
 Вассерман, его жена Ида и две их младщие дочери. Какой-то шум в другом конце маленькой площади заставил Двойру посмотреть туда. Подгоняемый матерной бранью и прикладами полицей¬ских, Шломо тащил на себе Фриду Соломоновну. Рядом шла Ривка, держа в руках чемоданчик. Семью Трахт толкнули на плотно сидящих людей. Шломо упал, но Фрида Соломоновна осталась каким-то чудом стоять. Её резкий голос вырвался и пронесся над головами евреев и их оцепления.
Фрида С. Чтоб вы детей своих так толкали! Чтоб вы харкали кровью! Евреи вам в борщ наплевали? Стоят поперек горла?
Шломо попытался закрыть ей рот: - Бабушка, замолчи!
Фрида Соломоновна с силой вырвалась из его рук.
Фрида С. Я их не боюсь! Они крысы, падаль! Вылезли из нор? Прокли¬наю вас до седьмого колена! Кровавыми слезами будете плакать!
Короткая автоматная очередь толкнула Фриду Соломоновну на руки Шломо. Может быть и его задела пуля, так как кровь оказалась на его ладонях и лице, но он ничего не чувствовал.
Шломо. Бабушка!.. Мама!.. Люди, скажите...
Застывшие в ужасе евреи не шевелились. Двойра закрыла ладонями глаза детей. Ривка безумно смотрела на Шломо, который прижимал к груди Фриду Соломоновну...

В фотоателье Иван, чиркая спичками поджигал фотографии. Второй полицейский взял со стола лупу, посмотрел через неё на Ивана и захохотал.
С улицы донеслись крики людей, лай собак и чей-то истошный вой.
2-й полицейский. Слышь, уже повели! Да брось ты эти фотки поганые! Нам еще до штольни жидов гнать нужно.
Иван раздул пламя.
Иван. Чтоб следа от их Гершлей не осталось.
Полицейские выбежали их фотоателье, где весь пол был покрыт горя¬щими лицами. Вздувавшиеся пузырьки фотоэмульсии, казалось, на мгно¬вение оживляли их глаза. Только у Зильбермана они были застывшими.
Прошли 4 года войны….

Летом вечереет поздно. Лишь солнце подкрашивает красным светом камышевые крыши и стены домиков Ведошни. На пороге своего дома сидит Мотл. На нем солдатская форма и пыльные сапоги. Рядом лежат вещмешок и пилотка. Его лицо задубело, и волосы покрылись сединой. Дверь в дом за его спиной, покачиваясь от сквозняка, тихо поскрипывает. Мотл тяжело под¬нялся, нахлобучил пилотку, взял вещмешок и, прихрамывая, пошел со двора. Он шел по пустой улице... Навстречу ему две женщины несли ведра с водой. Подойдя поближе, Мотл в одной из них узнал Хонну, жену Самуила Грос¬берга, вторая оказалась совсем молоденькой девушкой.
Мотл. Хонна!
Хонна опустила ведро.
Хонна. Мотл! Живой!
Мотл. Вы спаслись?
Хонна. Да!.. Это же Люба.
Мотл. Любочка! Тебя не узнать, такая взрослая и красивая.
Люба. Здравствуйте, дядя Мотл.
Мотл. А Самуил? Где он?
Хонна. Он погиб вместе с твоими. Ты уже знаешь о них?
Мотл. Мне сказали, что всех евреев из Ведошни и Михамполя загнали в сарай и сожгли. И что там были Рухалэ и дети.
Хонна. Самуила первого забрали... А Михаська нас спрятал на горище. Помнишь Михаську?
Мотл. Я всех помню.
Люба. Он потом отвел нас на болото и приносил еду.
Хонна. Что ж мы стоим. Идем к нам.
Мотл. Нет. Извини, Хонна... Я пойду. Мне еще до станции добраться нужно.
Хонна. Ты уезжаешь? Куда?
Мотл. В Сибирь поеду.
Хонна. Мотл, если я правильно поняла, то не надо тебе никуда ездить. Не ищи напрасно. Я в курсе.
Мотл. Я хочу её найти.
Хонна. Когда ты ушел в армию, сюда приезжала Двойра. Тебя спра-шивала... Потом ушла в Зиньков.
Мотл. Она вернулась к Шломо?
Хонна. Кто его знает?...В Зинькове тоже всех уничтожили. Говорят их загнали в штольню и замуровали.
Мотл. Ясно... Спасибо, Хонна, что сказала про Двойру.
Хонна. Так что? Остаешься?
Мотл. Нет. Пойду в Зиньков.

Попутная телега, на которой сидел Мотл, медленно тащилась в гору мимо полуразрушенной крепости. На дороге стоял молодой лейтенант с вещмешком на плече. Он смотрел на крепость. Телега поравнялась с ним. Лейтенант обернулся и закричал: «Мотл!»
Григорий. Мотл! Я Григорий Вассерман! Сын Хаима Вассермана. Не узнаете?
Мотл. Ну, конечно, кого еще можно встретить на этой дороге? Только Вассерманов. Здравствуй, Гершл!
Они обнялись. Мотл повернулся к мужику на телеге.
Мотл. Спасибо! Дальше мы сами доберемся.
Телега поползла в гору.
Мотл. Давно вернулся?
Григорий. Еще не дошел. Вас первого встретил.
Мотл. Знаешь о своих?
Григорий. Знаю. Мне вчера в районной прокуратуре рассказали. Они ведут расследование и составляют списки.
Мотл. Кто-то остался в живых?
Григорий. Вроде несколько человек, что убежали и спрятались.
Мотл. Что сказали о твоих?
Григорий. Там они. В штольне.
Мотл. В списках этих есть Трахты и Двойра. Она, говорят, к ним вер¬нулась.
Григорий. Трахты есть, но имена не указаны. Просто написано: семья Трахт. Вы их ищете?
Мотл. Ищу вчерашний день. Пошли к тебе, если не возражаешь.
Григорий. Только буду рад. Но прежде к Василю зайдем. Он дружил с отцом, и я очень хочу его послушать...

Зиньковская пивная, что до войны славилась своим пивом, была полу¬темной и пустой. Лишь за одним столиком сидели Василь, Мотл и Григорий. Перед ними стояла початая бутылка казёнки, открытая банка консервов и тарелка с черным хлебом и луковицами. Три пивные стеклянные кружки уже были пусты. Буфетчица подошла к ним.
Буфетчица. Налить еще пиво?
Василь. Присядь с нами, пани Дашковська. Помянем нашего друга...
Буфетчица. Так вы уже помянули.
Василь. А с тобой нет... Каждый зиньковчанин его должен помянуть. Какого человека загубили. Зиньков без Хаима Вассермана, как... пустыня без воды.
Они молча выпили. Василь обнял Григория и обратился к Мотлу и пани Дашковской.
- Как батька гордился им, что казака вырастил!.. Виноват я перед тобой, Григорий!
Григорий. В чём?
Василь. Что не уберег батьку и всех твоих.
Григорий. Вам не в чем винить себя.
Василь. Нет. Вот пусть Мотл скажет, в ответе я за друга или нет?
Буфетчица. Были сволочи, что выдавали ваших, а этот, как помешался. Самого его чуть полицаи не пристрелили. Чего ж за других виниться?
Василь. Зубами должен был их вытащить или лечь рядом.
Дверь в пивную открылась, и в темном проеме возник силуэт женщины.
- Василь Петрович!.. А я вас по городу ищу.
При первых звуках её голоса Мотл, что сидел спиной к двери, напрягся. Женщина подошла поближе, и в желтом свете двух керосиновых ламп на столбе уже различимо стало лицо Двойры.
Василь. Так, встреча какая! Это же Володька, сын Хайма Вассермана. Посмотри, какой казак вымахал! А это моя, можно сказать, крестница. Как дочь мне теперь.
Двойра подошла поближе и увидела застывшего на своем месте Мотла.
Василь. А это Мотл! Их друг. Припоминаешь?
Двойра. Конечно. Он мне приснился этой ночью.
Мотл вскочил и, опрокинув стул, бросился к Двойре. Они обнялись... Затем осторожно стали гладить друг другу лица, нежно покрывая их поце¬луями.
Василь, пани Дашковская и Григорий смотрели на них в полном не-доумении...

Двойра и Мотл шли по вечерней улице.
Двойра. Василь не любит, когда я при нем рассказываю об этом... Мы не знали тогда, куда нас ведут, и в суматохе Молка исчезла.. Нас с Монечкой полицаи толкают, а Молки нет.
Мотл. Молка? Кто это?
Двойра. Дочь. Ей тогда было годиков три с половиной.
Мотл. Так, как Василь вас спас?
Двойра. Представляешь, вдруг меня за рукав хватает какой-то дядька и кричит полицаям, что, мол, его невестку Дарью с Миколькой к жидам за¬толкали. Полицаи не поверили, так Василь стал крыть нас последними сло¬вами, что не сидим дома, шляемся... и что, глядите, Миколка свой, светлый байструк. Целую сцену закатил. Ну, полицаи и махнули на нас рукой.
Мотл. А Молка куда подевалась?
Двойра. Оттащил Василь нас в сторонку, гляжу, Молка из пустой старой бочки вылезает. В щель, оказывается, всё видела. Кроха, а сообразила...
Мотл и Двойра подошли к дому Трахтов.
Двойра. Теперь мы здесь живем.
Мотл. Ты вернулась тогда к Шломо?
Двойра. Нет. Я искала тебя, чтобы показать нашу дочь Молку.
Мотл остановился.
Мотл. Сколько ей уже?
Двойра. Сейчас увидишь.
Моня и Молка смотрели на мать, которая держала за руку незнакомого мужчину в солдатской форме.
Двойра. Вот, дети... Дождались и мы. Знаете, кто это?
Девочка бросилась к Мотлу: - Папа! Папа пришел!
Мотл обнял её. Моня исподлобья смотрел на них.
Мотл. Монечка, а ты не узнаешь меня?
Моня. Я тебя никогда не видел.
Мотл. Так я был на войне.
Моня. А до?.. До войны ты почему не появлялся?
Мотл. Вас увезли очень далеко. И я не знал, где вы.
Мотл взял Моню за руку и прижал к себе. У Мони на глазах слёзы, но он старается не плакать.
Моня. Я тебя так долго ждал, папа. И уже не верил, что ты есть.
Двойра. Моничка, я верила всегда.
Моня. Но не рассказывала о папе. Никогда.
Молка. А мне мама говорила.
Моня. Не ври. Я не слышал.
Двойра. Не спорьте. Главное, что папа нас нашел. Дайте ему сесть за стол. Он устал с дороги.
Двойра стала расставлять тарелки и чашки.
Моня. Папа, ты просто солдат?
Мотл. Да, сынок.
Молка. А почему у тебя всего три медали?
Двойра. Зато одна, самая главная солдатская награда «За отвагу».
Мотл смотрел на Двойру. Её глаза были молодыми и искрящимися от счастья.

Лунный свет, проникнув через занавески, мерцал над головами Двойры и Мотла, лежащих на подушке. Двойра неожиданно тихо рассмеялась.
Мотл. С чего ты?
Двойра. Я почему-то представила папу и маму. Как они смотрят на нас.
Мотл. Ты рассказала им обо мне?
Двойра. Да... Папа тогда впервые улыбнулся и сказал: «Я понимаю тебя, дочка... В нем сидит черт».
Мотл. Не говори. Я сам, иногда, его боюсь... Вот, завтра хочу поехать в Ведошню.
Двойра. К кому? Там, ведь, нет никого.
Мотл. Кое-кто остался. Погоди... Я ведь девять лет не говорил тебе, что люблю... Я люблю тебя!..
Двойра. Тише! Детей разбудишь...

У ограды еврейского кладбища Григорий и мужчина в кацавейке разгру¬жали телегу, полную надгробий. На них сквозь грязь проглядывали иврит¬ские буквы. К телеге подошел Мотл.
Мотл. Здравствуйте, уважаемые! Откуда вы их привезли?
Григорий. Здорово, Мотл! Полицаи ими двор мостили. Скоты. Присоеди¬няйся к нам.
Мотл. Готов даже заменить тебя. Гостей не ждешь?
Григорий. Кого?
Мотл. Сюрприз. Сначала вытри руки и отряхнись.
Григорий отряхнул гимнастерку.
Мотл (кричит). Выходите.
Из-за ограды вышли Хонна и Люба.
Хонна. Гершл! Мальчик мой! Каким ты стал большим!
Хонна обняла Григория, но тот смотрел на Любу.
Григорий. Люба! Ты?
Люба робко поцеловала Григория в щеку.
Хонна. Мы приехали, потому что узнали.... Мотл сказал... Короче, он нас сорвал.
Григорий. Мотл сообщил, что вы живы, и я хотел позже приехать к вам.
Мотл. А зачем нам было ждать. Григорий, прогуляйся с Любой. Крепость ей покажи. А я пока с Хонной побеседую.
Григорий. Нет. Разгрузить это нужно и подводу вернуть.
Мотл. Сказал, заменю. Иди.
Люба.. Дядя Мотл! Мы с мамой не белоручки. И святое дело я не поме¬няю на прогулку. А ну, Григорий, берись с другого конца.
Люба и Григорий ухватили плиту. К ним присоединились Мотл, Хонна и мужчина в старой кацавейке. Они переносили надгробия…

                Где взять бы немножечко счастья
в холодной чужой стороне?
О Ты, кто дарует удачу,
пошли хоть немножко и мне.
Хотя бы и так, для блезира,
ведь я же прошу не луну –
из целого мира,
огромного мира,
отдай мне пылинку одну.

Во дворе дома Трахта за сдвинутыми столами сидели зиньковские евреи. Те, кто спасся, кто вернулся с войны или из эвакуации. С ними были их соседи: русские, украинцы, поляки.... Сентябрьское вечернее солнце золотило лица людей и нехитрое угощение, которое они принесли на свадьбу. В центре сидели принаряженные Люба и Григорий. Рядом с ними Хонна, Двойра, Василь и Мотл, который со стаканом вина в руке произносил тост.
Мотл. ....Нам, конечно, не вернуть родных, близких, друзей, наших мес¬течек. Нас осталось так мало... И я подумал, что, может быть, для этого момента я был создан шотхеном? Дорогие Люба и Григорий! Дайте нам скорее новую жизнь!
Хонна. Мотл, не пугай меня! Любочка, что, уже?
Двойра. Хонна! Не вгоняйте в краску жениха и невесту. Просто Мотл намекнул, чтоб они на одном не останавливались.
Василь. Дай вам, ребята, б-г здоровья! И громадная просьба! Будет мальчик – назовите его Хаимом. Шоб я встретил его и сказал: «Здорово, Хаим Вассерман!».
Василий утер слезу.
Хонна. А другого назовите Самуилом. Надеюсь, он оттуда видит нас и радуется...
Григорий. А девочки разве нам не нужны? Кого бы Любаша мне ни пода¬рила, имен хватит на всех.
Мотл. Завидую я вам, Григорий и Люба.
Люба. Напрасно, дядя Мотл. Вам предстоит тоже выбрать имя. Разве я не права, Двойра?
Мотл оторопело уставился на порозовевшее лицо Двойры.
Мотл. Как? Это правда?
Двойра. По-моему, дождь собирается. Значит, пора и мне становиться под хупу и родить своему мужу ребенка.
Мотл обнимает и целует Двойру. Вдруг начинает хохотать.
Мотл. Вы видели шотхена, который не знает,что ему устроили свадьбу? Так это я!
Все смеются... Мотл махнул рукой одному из гостей. Тот достал гар-мошку и заиграл. Мотл запел: «Ведут невесту    под хупу, а в это время идет дождь...».
                (С)
2003 г.                Музыка и стихи песни "Vu nemt men a bisele mazl " (Где взять мне немножечко счастья?)
                Бенциона Витлера.

Нисель  Бродичанский                Arn.brodi45@mail.ru