Полет воробья

Нисель  Бродичанский




« Полет воробья »

                ( с )
I АКТ

Занавес закрыт. Темнота.

Голос Эдит. Каждый город на земле имеет свой неповторимый аромат. Но только в этом городе, в гармонии его красивых домов, очаровательных мансард, улиц, уютных кафе и кабаре сам воздух пропитан историей, легендами, любовью и искусством...

Занавес раздвигается. На сцене: несколько уличных фонарей слабо освещают садовую скамейку. В отдалении тихо звучит аккордеон.

Голос Эдит. Впрочем, если приподнять флёр иллюзий и наших представлений об этом городе, то рядом с богатством, изысканностью и красотой вы увидите унылую бедность и нищету. В местах, где они обитают, редко появ¬ляется г-жа Надежда. И если тебя угораздило родиться на этих улицах, то ты подобен воробышку. Каждый может сцапать тебя, прогнать, обидеть, насту¬пить и не заметить.
(В луче света по сцене скачет заводной воробей).

Актриса, исполняющая роль Эдит, берет воробья и кладет его рядом с собой на скамейку.


       Эдит, перегнувшись через спинку скамейки, кого-то тормошит.
- Папа! Мама!
Из-за спинки скамейки встают два актера, исполняющие роли отца и матери. Он в солдатской шинели.
У нее под платьем виден торчащий живот .

Эдит. Я родилась 19 декабря 1915 года в Париже на улице Бельвиль. Мать, Лин Марса, выступала в кафе, исполняя
популярные тогда песни быта. Отец, Луи Гассион, был бродячим акробатом.
Гассион. Эдит появилась на свет не как другие. Я воевал в пехоте,  был одним из тех, кому говорили: " Иди вперед или подыхай". Моя жена написала мне...
Марса. Собираюсь рожать, проси отпуск.
Гассион. Мне повезло, я его получил. Приезжаю прямо домой. Пустота: ни угля, ни кофе, ни вина, только хлеб пополам с соломой. Не успел я оглянуться, как Лина начала меня трясти за плечо.
Марса. Луи, у меня схватки! Рожаю!
Гассион. ....Вся белая, щеки ввалились, краше в гроб кладут.
Эдит. Три часа ночи не самое подходящее время, чтобы высовываться на свет божий. Где лучше - снаружи или внутри?
Гассион. Мы выбежали на улицу. Вдруг она останавливается у фонаря и садится на тротуар.
Марса. Брось меня, беги в полицию, пусть присылают "скорую"...
Гассион. Вот так, под фонарем против дома № 72, на улице Бельвиль, на плаще полицейского родилась моя дочь Эдит.
Эдит. Мать захотела, чтобы меня назвали Эдит в память молодой англичанки Эдит Кэвэлл, которую немцы расстреляли за шпионаж.
Марса. С таким именем она не останется незамеченной.
Гассион. И отдала малютку своей матери, которая жила на улице Ребеваль.
Эдит. Наша семья по материнской линии отнюдь не была похожа на семьи из книжек с картинками для хороших детей.
Гассион. И сама бабка, и её старик были настоящими подонками, распухшими от вина. "Алкоголь, - говорила  старуха, - и червячка заморит, и силенок придает". И разбавляла красненьким молоко для Эдит.
Эдит. Мать давно перестала ему писать, лишь сообщив об отставке без громких фраз...
Марса. Луи, между нами все кончено. Я отдала малышку матери. Когда вернешься, меня не ищи.
Гассион. В конце 1917 года, получив последний отпуск, еду повидать Эдит. И застаю ужасное зрелище: головка - как надувной шар, руки-ноги - как спички, цыплячья грудь. Грязна так, что прикасаться к ней следовало бы в перчатках.
Эдит. Отец решает отдать меня мадам Мари -двоюродной сестре своей матери. Она была хозяйкой публичного дома в Нормандии...

Мадам Мари, проститутки Кармен и Роза, Эдит в детском платье.

Роза. Мы были в восторге. Ребенок в доме, это к счастью!
Мадам. Когда девочку отмыли, оказалось, что у нее глаза залеплены гноем. Решили, что это от грязи. И только месяца два спустя девушки заметили, что Эдит на все натыкается.
Кармен. Она смотрит на свет, на солнце, но не видит их.
Роза. Она слепа.
Эдит. У меня появилась привычка ходить, выставив руки вперед, чтобы уберечь себя. Я обо всё ушибалась. Различала на ощупь ткани, кожу. Прикоснувшись к руке, могла сказать: "Это Кармен, а это Роза".
Мадам. Сидя на скамеечке, в окружавшем её мраке она пыталась петь.
Эдит. Её звали ласточкой из предместья, а она была просто девушкой для любви... Мне было 4 года. Папу я тогда не знала. Никогда не слышала, поскольку не могу сказать - видела. И вдруг - слышу незнакомый голос.
Гассион. Мне сказали, что тут есть маленькая девочка, которую зовут Эдит.
Эдит. Я протянула руки, чтобы потрогать его и спросила: "Ты кто?"
Гассион. Угадай!
Эдит. Я закричала: "Папа!"

Гассион обнимает Эдит и дает ей тряпичную куклу.

Гассион. Врач сказал, что шансов на излечение мало. Однако регулярно к нему возили Эдит. Лечили ляписом,  глазки ужасно жгло, но малышка терпела, мечтая увидеть свет и солнце.
Мадам. У нас все поклонялись Святой Терезе из Лизье. Однажды Кармен сказала:
Кармен. Дождь из роз она сделать может, а почему бы ей не совершить чудо для нашей детки?
Роза. Все в борделе с этим согласились.
Мадам. И я нашла эту мысль разумной. Девочки, собирайтесь! Все поедем, а дом закроем. Вам полезно подышать  свежим воздухом.
Кармен. В этот день можно было увидеть удивительную процессию: все наши девицы шествовали одна за другой, опустив глаза, как монахини на молебене.
Роза. Мы вошли в собор вместе с малышкой и провели там почти весь день, ставили свечи, перебирали чётки...

Мадам, проститутки и Эдит молятся.

Мадам. Я молила: "Святая Тереза! Сделай так, чтобы малышка прозрела в день Святого Людовика!"
Кармен. Но в тот день чудо запаздывало. К семи часам вечера весь дом впал в уныние.
Мадам. Ей пора ложиться спать. Может завтра...
Роза. Мы пошли за Эдит. Она сидела в гостиной, положив руки на пианино, и одним пальцем наигрывала песенку.
Кармен. Пойдем спать, малышка.
Эдит. Нет! То, что я вижу, так красиво!
Мадам. У всех замерло дыхание. Мы ждали чудо, надеялись, но когда оно свершилось, не могли поверить.
Роза. Меня била дрожь.
Кармен. Что красиво, мое сокровище?
Эдит. Вот, это.
Мадам. Ты видишь?
Эдит. Я видела. И первое, что увидела - клавиши пианино.
Кармен.. Мы упали на колени, осенили себя крестным знамением и... закрыли "заведение" на эту ночь.
Роза. Нельзя же всё сразу - и доходы, и чудеса!
Эдит. Мне было лет семь, когда отец отправился со мной бродить по дорогам. В маленьких городах, на площадях, в бистро или в казарменных столовых он показывал свои номера, а я исполняла песенки, которые он заставлял меня учить каждый день. И я от него сбежала. Наверное, это наследственное - быть совершенно свободной...

Эдит уходит. Гассион сидит один.

Гассион. Симона! Симона! (Выходит Симона, садится рядом с ним). Тебе нужно познакомиться со своей сестрой.
Симона. С кем?
Гассион. С сестрой Эдит. Она на пару лет тебя старше.
Симона. У неё что, другая мама?
Гассион. Да. Впрочем, её и матерью нельзя назвать, мерзкая потаскушка! Бросила Эдит, когда ей не было двух лет.
Симона. Что ж ты раньше об этом не рассказал? Ни мне, ни маме.

Гассион тяжело вздыхает и уходит.

Симона. Отец был неплохим малым, но слишком большим любителем женщин. Их было у него немало. (Кричит) Где я найду её?
Голос Гассиона. Поищи на улице. Где-то недалеко я слышал её голос.

Улица. Симона и Эдит.

Симона. Ты Эдит?
Эдит. Да.
Симона. Значит, ты моя сестра?
Эдит. Если твой отец, стоя на руках, умеет жонглировать ногами и его зовут Луи, значит он задрал подол и твоей матери.
Симона. Моя мать честная женщина.
Эдит. Извини, я не о твоей матери, а о нашем беспутном отце. Чем ты занимаешься?
Симона. Начала работать ученицей на заводе. Уже получила 84 франка за неделю. А ты?
Эдит. Ученицей?! Бросай свою долбанную работу от звонка до звонка. Будешь ходить со мной.
Симона. Так, а чем ты занимаешься?
Эдит. Пою на улицах.
Симона. Я остолбенела... И зарабатываешь?
Эдит. Спрашиваешь! Зато сама себе хозяйка. Работаю, когда хочу, где хочу и сколько хочу. Я тебя приглашаю!
Симона. Эдит меня потрясла. Я бы пошла за ней на край света. Что, впрочем, и сделала... Кем мы тогда были? Две девчонки - каждая метр пятьдесят роста и по сорок килограмм веса. Эдит пела так громко, что перекрывала уличный шум, гудки автомобилей. И самое удивительное, что уже тогда у неё был тот голос, который узнавали все, голос, который потом стоил миллионы...

Начало "Улицы песен".

Эдит. Посмотри, Симона, я сейчас запою, и меня услышат на самом верху. Даже на Эйфелевой башне.
Симона. Я смотрела и, правда, нам бросали монеты, казалось с самого неба...

"Улица песен" - танец.

Эдит. Две полуголодные девчонки с одной стороны и случайная горстка зевак - с другой. Вот всё, чем мы тогда располагали... И вот, тогда-то я и встретила своего первого мужчину, голубоглазого парня с детской улыбкой. Его звали Малыш Луи.

Появляется Малыш Луи. Симона уходит.

Луи. Привет, милашка!
Эдит. Привет, Малыш!
Луи. Узнаешь?
Эдит. Узнаю. Когда вчера мы выступали с Симоной, это ты бросил монету в пять су с дыркой посередине.
Луи. Так это с намеком.
Эдит. На твой карман или голову?
Луи. На ваш с сестрой заработок. Куда направляешься?
Эдит. Куда хочу, туда и иду.
Луи. Можем пойти ко мне. Без тебя мой замок будет выглядеть пустым.
Эдит. Замок! Небось в твоей конуре двум задницам не развернуться.
Луи. Твоя поместится и в собачьей будке.
Эдит. Так бы сразу сказал, куда приглашаешь..
Луи. Для нас, малышка, могу снять комнату на Бельвиле. Кстати, я служу в магазине. Доставляю на дом покупки.
Эдит. А что буду делать я?
Луи. Заниматься хозяйством.
Эдит. Уж очень просто у тебя получается.
Луи. А по вечерам мы будем ходить в синема "Альказар" на чаплинские фильмы.
Эдит. На чаплинские фильмы? Да я их обожаю! Ну, тогда идем, идем скорее!..

Они сидят, обнявшись. Стрекочет кинопроектор.
Звучит чаплинская музыка.

Эдит. Светлый, улыбающийся Малыш понравился мне с первого взгляда, и я пошла за ним, не думая ни о чем. А вскоре... У меня родилась маленькая Марсель. Мы жили в отеле "Лявенир"...
Луи. ...в комнате с отсыревшими обоями...
Эдит. Поперек окна, выходившего во двор, на веревке висели пеленки и наша одежда...
Луи. А под кроватью валялся её чемодан и грязное бельё. У нас не было ни гроша.

Появляется хозяйка.

Хозяйка. Если завтра вы не уплатите за два месяца, знайте, это ваш последний день на свободе.
Эдит. Но денег у нас не было. Заработка Луи хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду. А чтобы не платить за жильё, мы обычно удирали мимо помещения консьержки на четвереньках. Долго так продолжаться не могло. И я снова пошла петь на улицу, чтоб собрать хоть немного мелочи. К вечеру, когда я, шатаясь от усталости и голода, подошла к дому, появился Луи.
Луи. Эдит, Марсель в больнице... умирает.
Эдит. Ты с ума сошел!
Луи. Может, еще успеем, бежим.
Эдит. "Менингит, - сказал врач, - скоро начнется кризис". Восемь дней я приходила в больницу, надеясь на чудо.
 Накануне девятого дня, движимая каким-то предчувствием, я ночью побежала туда.
Луи. Все кончено, Эдит... Идем домой.
Эдит. Нет, Луи. Иди один... Только Марсель нас удерживала вместе. Прощай, Луи, не сердись... Я не могла ни говорить, ни плакать, я была совершенно уничтожена. Я шла по городу, который мне казался чужим, холодным, незнакомым, шла, сама не зная куда.

"Незнакомый город"

В незнакомом городе
Ничто мне не мило..
Я иду по улицам,
Которые уводят меня слишком далеко.
Я иду по городу
По нескончаемым улицам,
По набережным, авеню
И пустынным бульварам.
И слышу грохот поезда на мосту,
Который куда-то едет.
В незнакомом городе,
Когда приходит ночь,
Я боюсь голых стен,
Совершенно голых стен и серых,
Я боюсь отеля
С холодной кроватью
И жесткого утра,
Которое меня разбудит,
Потому, что я хотела бы спать,
Спать даже днем.

Эдит. Потому, что хотела бы ни о чем не вспоминать. Мне было восемнадцать. Куда идти я не знала. Мне было всё равно.
Симона. И она оказалась на площади Пигаль, в танцзале "Вихрь" среди сутенеров и девиц определенного сорта.
Альбер. Два раза не повторяю. Будешь мыть полы, перетирать стаканы и петь. Ну, малышка, покажи на что ты способна!

"Джони". Песня, танец и драка.

Эдит. Я катилась куда-то, неизвестно куда, по наклонной плоскости. Что было бы со мной, если бы не случай, который однажды и навсегда перевернул мою жизнь.
Симона. В этот день - хмурый октябрьский полдень 1935 года - мы работали на углу улицы Труйон и авеню Мак- Магона.
Эдит. Симона пыталась аккомпанировать мне на своем драном аккордеоне. Мол, так нам больше подкинут монет. Я пела куплеты Жана Ленуара:
Она родилась, как воробышек,
Она прожила, как воробышек,
Она и помрет, как воробышек!

Появляется хорошо одетый Лепле.

Лепле. Эй! Перестань орать! Никого ты этим не разжалобишь.
Эдит.Орать? У вас,месье,просто нет слуха.Я пою.
Лепле. Поёшь?.. Так можно сорвать себе голос, детка.
Эдит. "Сорвать голос"- это не для наших глоток. У нас есть другие более важные заботы.
Лепле. Ты абсолютная дура! Голос нужно беречь, как ребенка.
Эдит – (Симоне). Что он к нам привязался? Поищи наивных девочек на другой улице. А нам некогда с тобой философствовать на пустой желудок.
Лепле. Вы правы, мадемуазель... Только почему бы тебе с твоим голосом не попробывать спеть в каком-нибудь кабаре?
Симона.Приманка,месье,конечно дешевая.Но если вы серьезно?...
Эдит. Попробуйте - и увидите!
Лепле. Хорошо, попробуем. У тебя нет другого платья?
Симона. У меня есть черная юбка лучше этой.
Эдит.А я вяжу потрясающий свитер. Но он еще не закончен.
Лепле. К пятнице получится?
Эдит. Наверняка.
Лепле. Да, как тебя зовут?
Эдит. Эдит Гассион.
Лепле. На вывеске парихмахерской такое имя может быть смотрелось...
Эдит. На танцульке,тут за углом,один раз хозяин объявил меня,как Югнет Элиа.Можете его спросить.

Лепле. И всё? Не густо! Ты скорее, настоящий парижский воробей, и лучше всего к тебе бы подошло имя Муано. К сожалению, оно уже занято. Надо найти другое. Стой. На парижском арго "Муано" - это Пиаф. Почему бы тебе, малышка, не стать Пиаф?
Эдит. Пиаф?
Лепле. Конечно! Решено. Отныне ты - Эдит Пиаф!
Эдит. Пи-аф!.. Пиаф-аф, аф! Ха!
Лепле. Итак, малышка Пиаф, завтра в четыре на репетицию. Споешь свои песенки, и мы посмотрим, что с тобой можно сделать. (Лепле достает визитную карточку и десятифранковый билет и протягивает Эдит). Здесь мое имя, адрес и...
Эдит. А это зачем?
Лепле. Меня зовут Луи Лепле, я хозяин кабаре "Джернис", сорок фран¬ков в день для начала. Итак, завтра в четыре. Пожалуйста, не опаздывай.

Лепле уходит.

Эдит. Чудеса... Пиаф? За мою короткую жизнь меня крестили не однажды, но на этот раз я почувствовала его своим, родным. А вечером, когда мы вернулись в нашу узкую, как шкаф, комнатенку, меня вдруг охватила такая тоска, что я бросилась на кровать и сказала Симоне: - Не пойду я туда. Хватит с меня испытаний! Опять что-нибудь сорвется, и я уже не выдержу. Ну их всех к черту! Не пойду!
Симона. Ты что, спятила? А вдруг это судьба? Может быть, тебе, нако¬нец, повезет. Представляешь, на афише будет твое имя. Только, по-моему, оно слишком по-дурацки звучит. Этот Лепле явно что-то недокумекал. Для большого успеха требуется красивое имя.. Нечто возвышенное. Впрочем, хрен с ним, может тебе повезет и с этим именем?
Эдит. Весь следующий день я лежала в постели, твердо решив, что никуда не пойду, но когда стрелка часов приблизилась к половине четвертого, поспешно оделась и побежала к метро. Почему я переменила свое решение, не знаю. В пять часов, опоздав на час, я уже пела у Лепле. Мой репертуар состоял из дешевых песенок, которые я могла слышать только по радио, поэтому я решила добавить к ним арию из "Фауста".
Лепле. Спасибо, не нужно. Я приготовил тебе одну песню..(дает Эдит ноты и текст) К пятнице ты должна её петь.
 Итак, в пятницу состоится твой дебют.
Эдит.  « Милорд»? Знала я одного милорда. Он был карманником и альфонсом, если удавалось подцепить богатую курочку. Говорил, что у него самый длинный в Париже…(Симона хохочет) Нос, дурочка!

Шум кабаре. Лепле выходит на авансцену.

Лепле. Любезные дамы и господа! Несколько дней назад я проходил по улице Труайон. На тротуаре пела девочка с бледным печальным лицом. Ее голос проник мне в душу. Он взволновал меня, потряс. Я хочу теперь познакомить вас с ней - это настоящее дитя Парижа. У нее нет вечернего платья, и если она умеет кланяться, то лишь потому, что я сам только вчера научил ее это делать. Она предстанет перед вами такой же, какой я ее встретил на улице: без грима, без чулок. Итак, вуаля, Эдит Пиаф!
Эдит. Вуаля, Эдит Пиаф! А мой свитер! Не хватало еще одного рукава. Я принесла его с собой и теперь лихорадочно довязывала, повторяя про себя текст. Но откладывать, как видно, было уже нельзя.
Лепле. Ты что с ума сошла? Твой выход! Пошли!
Эдит. Мой свитер.
Лепле. Вижу! Надень свой свитер. Будешь петь так!
Эдит. У него лишь один рукав.
Лепле. Я, кажется, не слепой!
Эдит. Тогда я послушно натянула свитер, но не знала, что делать дальше.

Лепле вынимает из кармана белый шарф.

Лепле. Вот так! Я дарю тебе этот шарф, детка. И желаю тебе удачи.
Эдит. Какой шарф!
Лепле. Ты готова?
Эдит. Готова...
Лепле. Пошли...

Лепле берет Эдит за руку и выводит на сцену.

Лепле. Прошу прощения, господа! Итак! Перед вами Эдит Пиаф!
Эдит. Объяснение леденящей душу тишине, которая встретила меня, я нашла лишь много лет спустя. Люди, пришедшие в кабаре, чтобы развлечься, бывают не очень довольны, когда им напоминают о том, что совсем рядом с ними, а не где-то за тридевять земель, живут такие девушки, как я. Еще секунда, и я ушла бы со сцены, но вдруг силы вернулись ко мне и, как это обычно бывает со мной в такие минуты, мне неудержимо захотелось петь...

"Милорд" (танец).

Лепле. Все в порядке. Ты их победила! И так будет завтра, послезавтра и всегда.
Эдит. Не знаю... Может они аплодировали просто... ну, просто так.
Лепле. Как так?
Эдит. В насмешку.
Лепле. Нет, они аплодировали как надо. Дурочка, ты сама не знаешь, кто ты есть. И заруби себе на носу: никогда, слышишь, никогда не делай уступок зрителю. Великий секрет заключается в том, чтобы всегда оставаться самим собой. Будь всегда сама собой!
Эдит. Спасибо... Вы такой добрый... как отец.
Лепле. Да... Что ж, можешь называть меня папой.
Эдит. "Джернис" был модныи заведением, и я, выступая здесь в течение полугода, успела повидать почти всех знаменитостей того времени: министров, богатых иностранцев, адвокатов, промышленников, завсегдатаев скачек и, разумеется, артистов театра, эстрады и даже кинозвезд. Некоторых я шокировала. Большинству нравилась. А некоторые стали приходить в "Джернис" просто из-за меня.

***
После выступления Эдит и Симона среди корзин с цветами.

Эдит. Симона, они совсем не видят во мне женщину. Все букеты и комплименты преподносят мне, словно Золушке, попавшей на их бал.
Симона. А ты что хотела? Вставить перья и крутить голыми ляжками?
Эдит. Думаешь, мне нечего показать? Может стоит придумать что-то такое... яркое, сногсшибательное. Ведь публика, в основном, клюёт на это.
Симона. Рыба тоже клюёт на червяка. Но не все люди - рыбы.

Лепле и Эдит.

Лепле. Я договорился :завтра у тебя дебют на радио.Это очень ответственно.Так что пораньше ложись спать...Я верю в тебя, малыш, и мечтаю услышать тебя в Каннах, на конкурсе, где ежегодно собираются лучшие певцы.
Эдит. С ума сойти! Неужели я буду петь в Каннах, на конкурсе?
Лепле. На балу удачи... (начало "Падам, Падам"). Я хочу, чтобы ты стала настоящей артисткой... Только бы успеть...
Эдит. Что с вами, папа? Вам нездоровится?
Лепле. Я видел сон, малышка. Ко мне приходила мама и сказала, что скоро придёт за мной.
Эдит. Папа, я сама суеверная. Но не всем снам нужно верить.
Лепле. Может быть, детка. Но это не простой сон. Меня огорчает лишь то, что ты останешься одна, а ты ведь еще нуждаешься во мне, верно?
Эдит. Папа, милый! Это бывает! Утром вы успокоитесь, и ваша тоска исчезнет.
Лепле. Да, конечно. Не стоит больше об этом.
Эдит. Утром я позвоню вам, папа.
Лепле. Да, конечно.

"Падам". Телефонные гудки.

Эдит. Утром, когда я позвонила Лепле, кто-то резко и лаконично сказал: "Немедленно приезжайте!" Я тотчас собралась и поехала. Дом окружала толпа, у входа - кордон полицейских. Меня пропустили. Когда я вошла в спальню Лепле, то увидела, что он лежит поперек кровати, запрокинув голову. Он был очень красив, только слишком бледен, казалось, он спит. Полицейские заставили меня зайти с другой стороны. Здесь уже не было красоты. На месте глаза была страшная дыра, полная крови. Я закричала: "Это неправда, папа Лепле, это неправда!"
Полицейский. Ну, нагляделась? Теперь поедешь с нами.

***
Симона. Я ничего не знала об Эдит, так как меня сунули в другую каталажку. Известия о ней попались мне в уборной, где пользовались газетной бумагой. Там я увидела фото Эдит. Там же нашла куски газеты, где говорилось об убийстве. "Певица кабаре, замешанная в деле Лепле". Они не стеснялись в выражениях.
Эдит. Когда-то я мечтала увидеть свое имя в газетах. Теперь я имела возможность любоваться им ежедневно. Обо мне кричали на перекрестках, на меня оглядывались на улицах, я стала пугалом в глазах добропорядочных парижан.
Симона. Когда полицейские поняли, что из меня ничего не выжать, они устроили нам очную ставку. Но и тут у них обломилось. Даже, если бы мы и знали что-нибудь, о чем-нибудь догадывались, мы бы рта не раскрыли. Мы были молоды, но хорошо усвоили, что у блатных память очень долгая...

Альбер и Эдит.

Альбер. Не торопись, Эдит.
Эдит.Я не твоя девка,чтобы мне указывать? Что нужно?
Альбер. Должок остался за твоим покровителем. Ты должна его отработать.
Эдит. Неужто в твоем борделе?
Альбер. А что? С твоей популярностью это было бы занятно. Много, конечно, на этом не заработаешь. Лучше пой, как пела, но там, где я скажу.
Эдит. Понятно. Сплавлять посетителям дансингов и ваших вонючих кабаре героинчик?
Альбер. Соображаешь. Но советую открывать ротик только во время пения.
Эдит. И сообщать сведения о богатых туристах, чтоб вы могли их потрошить? Поищи себе другую дуру.
Альбер. Заткнись.
Эдит. Должок Лепле списан его смертью. Не тебе об этом беспо-коиться. Ты не стоишь его мизинца.

Альбер достает пистолет.

Альбер. Тогда пойдешь вслед за ним.
Эдит. Стреляй, но не называй себя мужчиной.

Альбер бьет ее по лицу. Эдит падает на скамейку.

Альбер (в зал). Мадам сильно устала. Антракт!

Звучит "Падам, падам".


Конец I  акта




II АКТ

На сцене под лучом кинопроектора сидит вся группа актеров.
Сейчас они - зрители кинотеатра. Эдит курит сигарету,
и её дымок плавает в луче проектора.

Эдит. У каждого человека, безусловно, свое восприятие мира. О тех годах у меня осталось впечатление, что одни готовились к войне, а другие танцевали. Танцулек этих - их тогда называли на американский манер "дансингами" - развелось в Париже, как блох на собаке...

Стрекот проектора переходит в музыку "Милорда".
Несколько пар танцуют...

В некоторых из них я пела. Хозяева дансингов приглашали меня, скорее как приманку для посетителей. Ко мне прочно приклеился ярлык той, что замешана в убийстве Лепле, и, смешно сказать, той что связана с крими¬нальным миром. Случалось, что меня освистывали. Дружки Альбера угрожали пересчитать мои кости. Симона постоянно крутилась в зале или у входа. В случае опасности мы улепетывали через черный ход,или из окна туалета, а однажды пришлось побегать по крышам. Я понимала, что долго так продолжаться не может, и в один вечер, несмотря на предупреждение Симоны, что на улице крутится парочка типов, решила выйти им навстречу. Последующие секунды растянулись в моем сознании долгими минутами...

Двое в кепках двинулись к Эдит. У одного в руках раскрытая бритва.

Эдит. Краем глаза я заметила лезвие бритвы, мелькнувшее из-под рукава пиджака одного из бандитов. Это была их типичная расправа с женщинами. Не убийство, а располосовать лицо бритвой, чтобы шрамы уничтожили её привлекательность и красоту...

Дальнейшее мы видим в замедленном движении, под стрекот проектора: неожиданно возникает третий мужчина, который перехватывает руку бандита с бритвой и наносит ему удар. Тот падает. Неизвестный пинком ноги валит и второго бандита. Затем хватает их за шиворот и выталкивает со сцены. Галантно сняв шляпу, представляется Эдит.

Ассо. Надеюсь, мадам, эти неприятные минуты не повторятся в вашей жизни. Я готов этому способствовать. Меня зовут Раймон Ассо.
Эдит. О, месье, я вам так благодарна!
Ассо. Пустяки. Я был знаком с Лепле, и просил его передать вам номер моего телефона. Но вы не позвонили.
Эдит. Тогда многие оставляли свои визитки... Извините, что легко-мысленно не откликнулась. А потом, потом... О чем вы хотели поговорить?
Ассо. Я - поэт.

Появляется Симона и внимательно смотрит на Ассо.

Симона. Эдит, все в порядке?
Эдит. Да. Месье, это моя сестра Симона.
Ассо. Приятно познакомиться. Раймон Ассо.
Симона. Извините, месье Ассо, нам нужно еще успеть на метро.
Эдит. Нет, Симона. Поезжай одна и не тревожься. Месье Ассо - поэт.
Симона. Поэт? А мне показалось, что он из этих...

Эдит обнимает Симону и шепчет ей что-то на ухо. Симона убегает.

Эдит. Неужели вы ждали пока я позвоню? Ведь прошло столько времени.
Ассо. Почти год с того дня, как впервые услышал вас в кабаре "Джернис". Когда я узнал, что вы выступаете здесь, в этой паршивой танцульке, я был поражен. Вы же настоящая певица и должны проявить свой талант лишь на сцене крупного мюзик-холла. Если вы не возражаете, я готов вам в этом помочь... Эдит, вы дрожите?
Эдит. Слишком много впечатлений за один вечер.
Ассо. Вас спасет чашка кофе по моему особому рецепту.. Едем ко мне. Такси!
Эдит (в зал). Лишь потом я узнала, что Ассо служил в Иностранном легионе и имел медаль за храбрость.

Комната Ассо.

Эдит. У вас не квартира, а сплошная библиотека. Неужели, месье, вы прочли все эти книги?
Ассо. Пожалуйста, не называй меня "месье", а говори мне "ты". Тебе здесь нравится?
Эдит. Очень.
Ассо. Тогда садись, жди кофе и слушай.
Возьмите слово за основу
И на огонь поставьте слово.
Возьмите мудрости щепоть,
Наивности большой ломоть,
Немного звезд, немного перца,
Кусок трепещущего сердца
И на конфорке мастерства
Прокипятите - раз и два,
И много-много раз все это.
Теперь пишите, но сперва
Родитесь все-таки поэтом!

Раймон целует Эдит. Они обнимаются...

***
Комната Эдит.

Ассо. Не нажимай на каждое слово. В песне есть свой сюжет, драма¬тургия и, самое главное, мысль. Их нужно выразить музыкой и словами.
Эдит. Прежде всего, я должна быть сама собой! И пою я, как чувствую. Это важнее, чем все твои правила.
Ассо. Птичка тоже поет, как чувствует, но она не певица.
Эдит. О, Святая Тереза, дай мне терпения и силы удержать себя, чтобы не запустить вазу в его голову!

Вбегает Симона.

Симона. Эдит! На Монмартре карнавал! Праздник нового вина «Божоле»! Может смотаемся?
Эдит. Прекрасная мысль. И очень своевременная.
Ассо. Стоп, Симона! С этим покончено.
Симона. Ты здесь не командуешь! Мы сами решали и будем решать куда и с кем нам идти.
Ассо. Командую. Значит, гуляя на праздниках и вечеринках, мадам Пиаф собирается стать большой актрисой? Как же это произойдет, если, как я заметил, она и читать не умеет, как следует?
Эдит. Заткнись!
Ассо. И некоторые слова в песнях ей непонятны. Мадам сама не знает, что поет. Как же она может заставить понять это других?
Эдит. Я с улицы. Это знают все. Кому такое не по вкусу, пусть катятся.
Ассо. Так мы и сделаем…

Ассо уходит... (Музыка аккордеона).

***
Ночная улица. Сильно пьяная Эдит звонит из автомата.
Раймон снимает трубку.

Эдит. Раймон... Раймон... Скажи же, черт тебя дери, что-нибудь!.. Я сейчас умру.
Ассо. Ты где?
Эдит. Через секунду буду валяться у твоей двери. Не споткнись.

Эдит медленно оседает. Выбегает Ассо, поднимает ее на руки и несет в дом. Затем приносит чашку горячего напитка. Заставляет Эдит выпить.

Эдит (икает). Это... отрава?
Ассо. В Африке мы её давали особенно буйным. Через несколько минут придёшь в себя.
Эдит. Раймон... так, по-твоему я - уличная дура?
Ассо. Раз спрашиваешь, значит чуть-чуть поумнела.
Эдит. Спасибо и на этом. Только Лепле верил в меня.
Ассо. И я в тебя верю. Бог дал тебе прекрасный дар, но обращаешься ты с ним, как дура. Вместо занятий, работы над собой, посещения театров, концертов, ты пьянствуешь с первыми встречными и радуешься компли¬ментам всякой околоэстрадной швали.
Эдит. Просто ты ревнуешь меня ко всем парням.
Ассо. Было бы к кому. Я пытаюсь поднять тебя наверх, а они тащат тебя вниз. Посмотри на себя... Лепле подобрал тебя на улице и дал шанс войти в другой мир, но ты, по-прежнему, уличная девчонка без культуры, знаний и мастерства.
Эдит. Ты не знаешь всего, что пришлось мне пережить. Было не до учебы.
Ассо. Так рассуждают слабые духом. Выйти из низов народа не стыдно, но стыдно хотеть оставаться в грязи и невежестве.
 Короче, если принимаешься за работу, я не брошу тебя, если нет - эта дверь будет закрыта для тебя. Навсегда.
Эдит. Я буду учиться, Раймон, не оставляй меня. Я люблю, ты же знаешь, я люблю тебя!

Раймон обнимает Эдит.

Ассо. Помоги себе, девочка, и ты станешь великой. Засучи рукава, напряги мускулы и... через месяц ты должна выйти с новой программой.
Эдит. Это невозможно!.. Что я буду петь?
Ассо. Ты недооцениваешь меня и моих друзей. Вот они - твои новые песни.

Ассо бросает вверх листы бумаги. Они разлетаются по комнате.

Ассо. Представляю, как они прозвучат в твоих устах. Ты выходишь на сцену, и в притихшем зале, впервые, как бы из глубины, возникает мелодия... И вот уже голос, низкий грудной голос, своими бархатными интонациями завораживает вас. Его теплые волны набегают, обволакивают, проникают вглубь. Подобно соловью, невидимому глазам, ты тоже становишься неви¬димой. Только твой взгляд, твои руки, лицо в лучах фонарей и нарастающий всё выше голос. Ты превосходишь себя, свои песни, их музыку и слова. Ты превосходишь всех нас. Это уже не Эдит Пиаф поет, а идет дождь, свистит ветер или накидывает свое покрывало лунный свет...

Начало песни "История любви".

Эдит. О, Раймон, как ты сказал! Чем я могу тебе ответить? Ты дал мне всё, чтобы я стала певицей, ты меня переделал!.. Три года терпеливой нежности, чтобы заставить меня понять, что есть и другой мир, три года, чтобы уничтожить отраву площади Пигаль, три года для того, чтобы сделать из меня женщину и актрису... Нас разлучила война, но ты всегда остаешься со мной, потому что со мной твои песни...

"История любви".

Война... Помимо позора капитуляции, унижений, потери близких и друзей, мне после освобождения псевдопатриоты прилепили еще один ярлык - колобрационистки. Мол, я выступала перед немецкими офицерами и даже давала концерты в Германии. Да, я осталась в оккупированном Париже, мне некуда было бежать. Нужно было кормить Симону и несколько моих друзей-евреев, скрывавшихся в подполье. Однажды в нашей квартире раздался телефонный звонок...

Симона снимает трубку.

Симона. Алло! (Слушает). Нет, с вами говорит её сестра. (Слушает). Хорошо, я обязательно ей передам.
Эдит. Что?
Симона. Из отдела пропаганды. Они предлагают тебе дать несколько концертов в Германии, не исключено, что это будут лагеря для военно¬пленных французов и англичан.
Эдит. Пусть поцелуют меня в задницу, проклятые боши. Мне достаточно видеть их наглые рожи в зале, от которых уже тошнит. Никуда я не поеду.
Симона. Их предложение звучит как приказ. И ты знаешь, что за этим следует. Не торопись с отказом. Мы обсудим это с нашими ребятами.
Эдит. На следующий день я дала согласие на поездку. Меня привезли в лагерь 4-Д, лагерь смерти...
Начало песни "Осеннее прощание".

Я пела, а они, заключенные, стояли против меня... Изможденные, небритые, оторванные от дома и Родины... У многих текли по щекам слезы... После выступления я прошу разрешения сфотографироваться на память с военнопленными. Комендант разрешает, и я увожу с собой фотографию.
Симона. В подпольной лаборатории наших друзей её немедленно увели¬чивают и разрезают на сто двадцать отдельных лиц. Затем изготавливают сто двадцать фальшивых документов. Остается их только перевезти...

Эдит и Симона рассовывают документы по карманам плаща.

Эдит. Я снова прошусь на концерт в тот же лагерь... И раздавая автографы, незаметно вкладывала им в руки шансы на спасение... Позже мы узнали, что им удалось устроить побег. Сколько человек вырвалось на свободу, я точно не знаю. Но некоторые после освобождения Франции разыскали меня, чтобы обнять и поблагодарить. Я, разумеется, ревела в три ручья...

Музыка.
На сцене пятеро актеров. В руках у них газеты.

Симона. Не знаю, что случилось с французами, но мы стали замечать, что Эдит с каждым днем становится всё популярнее.
Актер. Газеты печатают её фотографии.
Актриса. Интервью, статьи, сплетни.
Актер. С ней заключают контракты организаторы самых престижных ревю, её записывают на радио.
Актриса. На её концерты невозможно попасть.
Актер. Пиаф снялась в кино, и Жан Кокто написал для неё пьесу "Равно¬душный красавец".
Симона. И то, что слава о ней перелетит через океан, поверить нам было трудно...

Эдит. и Симона.

Эдит. Я решила, что настало время подзубрить английский, и купила книжку "Английский язык без труда". Авторы думают, что это возможно. Сначала имеешь дело с "the"...

Эдит и Симона повторяют несколько раз "the, the..."

Эдит. Выговорить это невозможно, Симона.
Симона. Язык суешь меж зубов.
Эдит. Он туда не лезет, и я боюсь его откусить!
Симона. С трудом мы дошли до фразы: "A woman is waiting (Эдит повто¬ряет за ней) for a sailor who promised to return to her when he became a captain".
Эдит. Что это значит?
Симона. Женщина ждет моряка, который обещал вернуться к ней, когда станет капитаном.
Они хохочут.
Эдит. Ну, могла мне в турне по Америке понадобиться такая фраза?.. Мой американский агент Клифорд Фишер устроил мне пресс-конференцию.
Журналистка.. Мисс Идисс!
Эдит. Выговорить Эдит им было не по зубам.
Журналистка.. Вы только что прибыли в Соединенные Штаты. С кем бы вы хотели встретиться в первую очередь?
Эдит. С мистером Энштейном. И рассчитываю у вас узнать номер его телефона. Его штука с относительностью очень сложная, но она заставляет работать мозги.
Симона. Пресс-конференция была хорошим началом, но в вечер первого концерта в "Плейхаузе" на Бродвее нам было не до смеха.
Эдит. Я, как всегда, вышла в своем коротком черном платье - первое разочарование для янки. Для них "звезда из Парижа", где они знают "френч-канкан", "Фоли Бержер", "Лидо", должна выступать в перьях, блестках, мехах... И тут вылезаю я, в своем платьишке, прическе без всякого стиля, в прожекторах не блестят мои волосы, и впридачу бледное лицо. Издалека я выглядела, как черно-белая фотография. Зал мюзик-холла огромный. У них был шок. Можно было слышать, как муха пролетит. Мне заранее перевели две песни на английский, которые я заучила. Ну, чтоб они хоть что-нибудь поняли. Позднее мне один тип заявил: "Знаете, мне очень понравились те две песни, что вы спели по-итальянски". Во время концерта конферансье перед каждой песней излагал её перевод. Из лирической песни он умудрился сделать комикс по Достоевскому: "Она несчастна, потому что убила его, и её посадили в тюрьму". Провал - не провал, но что-то вроде. Я заявила: "Ребята! Я выхожу из игры. В нашем деле упрямство к добру не приводит. Я не нравлюсь!".

Симона с газетой.

Симона. И вдруг один театральный критик, Виргилий Томски, посвятил две колонки на первой странице крупнейшей нью-йоркской газеты.

Эдит перехватывает газету.

Эдит. Он "объяснил" меня американцам. Для него всё во мне было песней: мой голос, мои жесты, моя внешность. И закончил статью словами:

Отдает газету Симоне.

Симона. "Если ей позволят уехать в момент незаслуженного поражения, американская публика докажет свое полное невежество и некомпетентность".
Фишер. Идисс, it's good for you! Эта статья стоит тысячи долларов. Считай, дело в шляпе. Теперь публика знает, кто вы. Американцев нельзя удивлять, не предупредив. Они должны знать, что им думать, и тогда ведут себя как надо. Их нужно правильно нацелить, и они заглотнут любую наживку..
Эдит. Представьте, успех был бешеный. Люди кричали: "Браво! Да здравствует Франция! Париж!" Не знаю еще что. Добрая половина зрителей меня почти не разглядела в этом огромном зале, я была такой маленькой, что видны были только волосы на макушке. А это не самое лучшее, что у меня есть.

Музыка.

Фишер. Завтра мы улетаем в Голливуд. Вам пора познакомиться с Чарли Чаплиным, Марлен Дитрих и еще с десятком кинозвезд, которые пригла¬шают вас и желают познакомиться.
Эдит. Со мной? Кто я для них?
Фишер. Америка, Идисс, - это страна успеха!

Они уходят.

Симона. Оказалось, что судьба не только улыбнулась Эдит, но и осыпала ее золотым дождем... Когда мы вернулись в Париж, откуда-то появилось множество новых и старых друзей, и я предположить не могла, какое количество поэтов и музыкантов мечтают писать для неё песни. Эдит сняла шикарную квартиру и кормила всю эту ораву, устраивая банкеты и даря им дорогие подарки. Меня просто злость брала, видя, что её огромные гонорары разлетаются, как листья с осенних деревьев.

Симона уходит. Появляется Эдит.

Эдит. Возможно, что это так. Но иначе я, видимо, не умела. Я словно мстила за свое прошлое. Мстила за нищету. Мстила за то, что ребенком спала на тротуарах, что мой отец погиб без гроша, а мать - раздираемая нарко¬тиками. Мстила за то, что родилась в самом низу социальной лестницы, на ступеньках, в грязи, там, где не возникает никакой надежды... Казалось, я была весела, часто хохотала, как сумасшедшая, но вряд ли кто тогда знал, как я в сущности была одинока. Я всю жизнь искала любовь. Но она почему-то всегда ускользала от меня. Всякий раз, когда мне казалось, что я нашла наконец того, кто заполнит всю мою жизнь, всё рушилось, и я снова оставалась одна. Лишь однажды...

Звучит музыка "Жизнь в розовом свете".
Я прилетела в Нью-Йорк на повторные гастроли и лежала в своем номере, разбитая после утомительного перелета.
Звонит телефон.

Эдит. Алло?
Сердан (у другого телефона). Мадам, вас беспокоит Марсель.
Эдит. Какой Марсель? Простите, как ваша фамилия?
Сердан. Сердан. Боксер. Вы не помните? Мы познакомились в клубе "Petit". Сейчас я тоже в Нью-Йорке.
Эдит. Как же, как же... Правда, мне трудно припомнить ваше лицо. Оно тогда больше было похоже на отбивную, и у меня пропал аппетит.
Сердан. Надеюсь, с того времени он восстановился? Предлагаю поужи¬нать вместе. Скоро буду у вас.

Сердан кладет трубку телефона.

Эдит. Месье Сердан! (Телефонные гудки). О, боже! Не хватает мне на мою больную голову еще и боксера. Однако, пытаюсь поправить свою внешность и не успеваю одеться, как явился он...

Полуодетая Эдит и Сердан.

Сердан. Извините!..
Эдит (надевает платье). Не знаю, Марсель, какие у вас успехи в боксе, но вы явно чемпион по бегу.
Сердан. Не успел вас предупредить: мы живем в одном отеле.
Эдит. Что ж, от судьбы не уйти. Я готова.
Сердан. Это тут, совсем близко.
Эдит (в зал). Шли пешком. Близко в его понятии оказалось кварталов 6 или 7. Еле поспевала за ним. Он делает шаг, я - три. Интересно, почему же он все-таки выбрал бокс? Заходим в какую-то забегаловку. Влезаю на высочен¬ный табурет. Под нос мне суют тарелку "пастроми". Вываренное сухое мясо - клошар есть не будет. Горчица - вырви глаз! Потом дают мятное мороженое, и все запивается стаканом пива. Каторжника с Гвианы - и то стошнит! За все, про все - 40 центов. Невоспитан, да и к тому же скуп. Стоило разряжаться и мазаться! Удачный вечер!
Эдит. Надеюсь, Марсель, вас не разорил наш ужин?
Сердан. Пошли отсюда.
Эдит. Куда?
Сердан. В ресторан. Я неприхотлив в еде и обычно всегда так ем. Не сообразил, что с вами всё должно быть по-другому. Такси!
Эдит. По дороге - ни слова. Старался даже не смотреть в мою сторону. Приехали в один из шикарных ресторанов Нью-Йорка. Вот так, в наш первый с Марселем вечер я съела два ужина. Но с тех пор мы больше не расставались...

Сердан, тренер и ассистент.

Тренер. Ты не должен её видеть, Марсель!
Ассистент. От любви подкашиваются ноги!
Тренер. Десять часов сна, режим и ежедневные тренировки - вот, что нужно тебе сейчас.
Сердан. К черту! Завтра она приедет в кемпинг.
Тренер. Сумасшедший!
Ассистент. От этого боя зависит вся твоя жизнь!
Тренер. А спортивные журналисты? Они отправят тебя в нокаут до того, как ты выйдешь на ринг.

Эдит. Святая Тереза! Для себя я ничего не прошу. Напротив, пусть все несчастья и страдания падут на мою голову. Я их, наверное, заслужила. Но ему, о чьих трудах и жертвах ты знаешь, пошли ему победу, умоляю тебя, пошли!
Сердан. Уважаемые господа журналисты! Дамы и господа! Вас интере¬сует, люблю ли я Эдит Пиаф? Да, люблю! И ни от кого не скрываю! А что касается моей спортивной формы, то в ней вы можете убедиться, когда я выйду на ринг. Вот всё, что я хотел вам сказать. Завтра я узнаю, действи¬тельно ли вы джентльмены.
Эдит. И назавтра в прессе не было ни одной строки, где бы говорилось обо мне и Сердане, а я получила огромную корзину цветов с надписью на открытке: "От джентльменов - женщине, с которой любовь". Через несколько дней Марсель Сердан стал чемпионом мира по боксу. Мой Марсель... это была твоя двойная победа. Ты улетал в Париж, я оставалась продолжать гастроли. Тебя провожали сотни людей. "Гип-гип, Сердан!" - кричали они. "Спойте, Эдит Пиаф!" И я пела...

"Жизнь в розовом свете"..

Сердан. То, что делаешь ты, Эдит, много лучше того, что делаю я. Ты несешь им любовь и счастье. Прощай,малыш. Я скоро вернусь к тебе.
Эдит. "Когда он меня обнимает нежно,
Жизнь моя, как море безбрежна,
Вся жизнь моя в розовом свете..."
Но встретиться нам так и не удалось. Самолет Париж - Нью-Йорк раз¬бился у Азорских островов.. Марсель был на
борту. Марсель Сердан погиб...
В тот вечер я пела в зале "Версаль" в Нью-Йорке. Меня вынесли на носилках и поставили у рояля. Когда занавес открылся, я сказала: "Сегодня я пою в память о Марселе Сердане. Я буду петь только для него".
Мой бог, мой бог, мой бог.
Оставь мне его, моего возлюбленного,
На один день, на два дня, на восемь дней.
Оставь мне его еще немного,
На шесть месяцев, на три месяца, на два месяца.
Мой бог, даже если я не права,
Оставь его еще немного мне.
Шесть месяцев после твоей смерти, Марсель, я боролась сама с собой. Шесть месяцев я преодолевала отчаяние. И
 все-таки я не выдержала. Нача¬лось мое сногсшибательное падение.
Симона. С опухшим лицом, с пустыми, ничего не выражающими гла¬зами, она приходила к себе в артистическую,
 гримировалась, словно во сне и, пошатываясь, выходила на сцену. Однажды она не смогла найти выход из кулис.
 Как слепая, тыкалась о косяки и кричала.
Эдит. Сволочи! Они заперли выход! Где занавес? Занавес украли!
Симона. Её еле удалось успокоить.
Эдит. Не помню, как я вышла на сцену. Прожектора били в лицо, в их огненном свете перед глазами кружились красные звезды. Я не услышала музыкантов и ждала, когда они заиграют, чтобы начать петь. Я чувствовала, как пот, отвратительный липкий пот, смывая грим, течет по лицу. Я кача¬лась, как на палубе. Схватив микрофон, я уцепилась за него и сжимала изо всех сил. Мы вместе раскачивались, как мачта во время бури... Я запела... но внезапно остановилась. Не могла произнести ни слова, ни звука. Издалека доносился смех публики, нехороший смех. До меня долетали слова, они лопались, как пузыри, о мою голову, о мои уши. Тогда я заплакала... и стала звать: "Марсель, Марсель..." Не знаю, кого я звала, свою дочку или Сер¬дана... Потом я крикнула публике: "Простите! Я не виновата! Простите!"
Симона. Сколько раз машина "скорой помощи" увозила её домой. Сколько раз я не знала, дождусь ли её с концерта.
Импресарио. Вот контракты, которые нужно выполнить в этом сезоне. Они все под угрозой срыва. Вам слишкомчасто становится плохо.
Эдит. К черту! Я заплачу неустойку.
Импресарио. Это не выход. Возьмите лучше себя в руки. Доверьтесь врачам... И перестаньте колоться.
Эдит. Да посмотрите на меня! Ведь я отрепье. Не женщина, а бродячая тень, что едва держится на ногах. Оставьте
 меня!

Импресарио уходит. Эдит лихорадочно ищет шприц, находит
и делает себе укол. Появляется молодой человек.

Эдит. Кто вы?
Тео. Простите, мадам, но дверь была открыта. Мне трудно объяснить свое появление... Парикмахер Тео Сарапо.
Эдит. Парикмахер? Я никого не вызывала.
Тео. В этом есть некая нелепость моего присутствия. Видите ли, мой отец рассказывал, что во время войны он сделал одно открытие.
Эдит. Какое же?
Тео. Он заметил, что раненым становится легче после того, как их побреют.
Эдит. Но у меня не растет борода.
Тео. Я хотел бы предложить вам, мадам, если вы согласитесь, причесы¬вать вас перед каждым вашим выходом.
Эдит. Как странно...
Тео. Мне нужно ваше согласие.
Эдит. Посмотрите. Знаете ли вы эту женщину?
Тео. Это великая Эдит Пиаф.
Эдит. Нет. Это всего лишь маленький паяц, с нарушенными телодвиже¬ниями и с преждевременно постаревшим
 лицом..
Тео. Неправда. С тех пор, как я впервые услышал вас на концерте, я был поражен вашей красотой. Тогда мне казалось, что земля уходит у меня из-под ног, что голос ваш проник в меня и стал частью меня самого. Сколько раз я видел, как вы выходили на сцену, изнемогая от усталости, с волосами, прилипшими ко лбу. Но вы начинали петь. И каким бы огромным ни был концертный зал - будь то Плайоль, Шайе или Карнеги-холл - ваш голос заполнял всё и завладевал сердцами. Это было волшебство, какое-то непре¬рывное чудо. И все они любили вас в тот момент, как и я, и верили, что видят на сцене божественную красоту.
Эдит. О, Святая Тереза! Если найдется хоть одна женщина, способная устоять против подобной декларации, тогда я ничего больше не понимаю. Ни в жизни, ни в женщинах, ни даже в самой любви... Неистовое желание петь охватило меня. Петь для них, для всех людей, чтоб отдать им хоть частицу тепла и любви, которая мощно наполняет зал и переходит ко мне на сцену. Чудовищно и несправедливо было бы обмануть их ожидания и веру. Я пела, преодолевая отчаяние, и любовь зрителей спасла меня...
Актеры:- Ужасной была ее жизнь и, вместе с тем, изумительной. Голод и бездомное детство, потери друзей, утраты и разочарование, смерть дочери, гибель Сердана, затем алкоголь, наркотики, автомобильные катастрофы, операции и болезни. Сколько раз настигала ее беда, но она поднималась и выходила на сцену.
 Эдит:- И если бы спросили меня, жалею ли я о том, что так прожила свою жизнь, то я бы ответила словами одной из своих последних песен:
Нет, я ни о чем не жалею.
Нет, ни о чем,
Ни о радостях, ни о горе,
Нет, я не жалею ни о чем...   
               (с)

Пьеса написана по мотивам книг Э. Пиаф и С. Берто.
Автор считает, что основным действующим лицом  пьесы является голос самой Э. Пиаф. Актриса, исполняющая ее роль, не поет под фонограмму, а проживает, действует и пластически существует в сочетании с песнями Э. Пиаф.
         Для спектакля у автора существует смонтированная фонограмма  песен Э. Пиаф и музыка на мотивы этих песен.
Право постановки спектакля по этой пьесе (для каждого театра) принадлежит автору.

    mr.nisel@mail.ru