М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 18

ПЕCHЬ ОСЬМАЯ НА ДЕСЯТЬ

Меж пальмовых древес в Херсоне виден храм,
Святая Благодать сияет в славе там;
Святый вседневно Дух от горних мест нисходит,
Непостижимости небесны производит:
Напоминая нам Мессиину любовь;
И воду и вино преображает в кровь,
Которое за нас страданье претерпело,
Преобращает хлеб в животворяще тело;
Напоминает нам Спаситель наш пять ран,
Из коих живота лиется окиян;
И телу чистому и крови приобщенны,
Как злато чрез огонь бывают очищенны;
Как будто Ангели пред Господом стоят
И, видя Божий лик, поют: Господь трисвят!
Соображаяся и люди с небесами,
Свят! свят! - умильными взывают голосами.
Который, смерть прияв, из гроба восстает,
Закланный Агнец там вселенной мир дает;
Евангельских словес святое поученье
Отъемлет от сердец мирское попеченье;
Там пастырей святых молитвенны уста
Удобны отверзать Едемские врата,
В которы славы Царь благоговейно входит,
И верных Християн ко Господу приводит;
Там в Духе и в воде вмещенна благодать,
Способна в Ангелов людей перерождать;
Сей храм казался быть небес священным хором,
Именовался он Святительским собором.
   Туда благий совет и Киров свыше глас
Воззвал Владимира вступить в полночный час;
Держась премудрости и благонравных правил,
Он шествовать во Храм Владимира наставил:
Потребно воину, - он рек, - бесстрашну быть,
Потребно мужество спасенья в путь вступить;
Ты тверд, ты храбр, велик, сражаясь в ратном поле,
Будь храбр на сем пути и будь героев боле,
Духовныя стези всю важность вображай,
Мечтаний не страшись, соблазны отражай;
Но паче разума слепого ненасытства,
Любимого тобой блюдися любопытства;
Благоразумием себя преогради;
Приду я в Храм к тебе, теперь един гряди.
   Меж тем устроивый волшебны силы в действо,
Зломир на новое отважился злодейство:
Он в черном облаке пренесся от Днепра.
Всегда поспешна злость, проворна и скора!
Находит гордого в Херсоне он Рогдая,
Как тень ему предстал и так вещал, рыдая:
Се час настал богов Российских защищать,
Тебе Владимиру обиды отомщать;
Он в саму нощь сию крещеньем просветится,
Да свет сей для него во мрак преобратится;
Кумиров разрушать в России он начнет,
Тебя, Рогдай, и нас из царства изженет,
И только тех одних любимцами оставит,
Кумиров сокрушив, кто Бога с ним прославит.
Всю силу мужества теперь употреби,
Смути Владимира и в рог твой воструби.
Я силы, для сего намеренья потребны,
Все силы в нощь сию употреблю волшебны.
Дабы у нас богов наш Царь не похищал,
Противу их Царя я грады возмущал;
Но будто бы скалы в кипящем окияне,
Неколебимы суть в подданстве Росссияне;
Любовью пламенной к Отечеству горя,
В усердии слепом как Бога чтут Царя;
Упорство таково геенну востревожит,
То будет сделано, что сделать Бог положит.
На чародействы он кладет свою печать,
Препятствовать нельзя, но должно ли молчать?
Мы людям зло творить колико ни способны,
Владимира отвлечь от веры не удобны;
Крещенья свет приять дозволил Бог ему;
Но мы сей новый свет преобразим во тьму,
И блеск похитив сей благоразумным татством,
Его мы ослепим искусным суесвятством;
На то оно тебе вручило дивный рог,
Да ты бы в трудном сем мне подвиге помог;
Пойдем на путь Царю который в храм показан,
Я там внушу тебе, что делать ты обязан;
Где пальмовы цветут зелены древеса,
Восторжествуют днесь иль ад, иль небеса;
Кумирству некий храм назначил Кир границей,
Да обратится он Владимиру темницей.
   Рогдай таких словес выслушивать не мог,
Как аспид воспрянул, и рек, схватив свой рог:
Не нужны веры мне, не нужны мне законы,
Хочу поколебать земные царски троны;
Хочу вселенною как Бог повелевать,
Народам собственны законы подавать,
Царями царствовать; коль в том я не успею,
Ни в роге, ни в тебе я нужды не имею.
   И все тебе, Рогдай, поклонятся Цари, -
Зломир вещал, - но что полезно, то твори;
Ты избран правых вер в России ко препятству,
Поспешествуй богам, содействуй суесвятству;
Из рук ее приняв слоновый дивный рог,
Труби в него, труби, и будешь новый Бог. -
Как должно действовать, подам тебе советы.
Прилично таинству потщимся быть одеты:
Приимем в нашу власть в Херсоне чтимый храм,
Как богом стать тебе, Рогдай, познаешь там! -
Склонили рыцаря такие убежденья;
Текут, как будто два ночные привиденья.
   Под сводом солнцами украшенных небес,
Владимир шествует и видит ряд древес;
Единая из звезд Владимиру предходит,
Ко храму древнему во тьме ночной приводит;
Но душу ад его на время усыпил,
Владимир трепетен в лес пальмовый вступил,
Волнистые огни между древес сверкают;
То светятся они, то гаснут, померкают;
Но виден храм святой меж диких пальмов тут,
Где песни голоса умильные поют;
Курение мастик, излив благоуханье,
Произвело в Царе священное вниманье;
Внутрь храма видит он неизреченный свет,
И некий лирный глас во храм его зовет.
Владимир обрести во храме Кира чает,
Грядет, и меж древес отшельника встречает,
Который рубищем убогим покровен,
Предстал Владимиру, слезами омовен.
В дубраве близь Днепра Стенара тако видел,
Где, Бога возлюбя, он мир возненавидел; -
Отшельник на груди имел священный знак,
Отшельника познать не вдруг дозволил мрак;
Но зрелища сего Монарх не ожидая,
Во изумление пришел, познав Рогдая:
Потупя очеса, он тяжко воздыхал,
И только каждый вздох мольбами прерывал;
Раскаянье в устах, в лице его пощенье;
Дивит Владимира такое превращенье.
   И Царь его спросил: какой всемощный Бог
Тебя преобразить, Рогдай, в отшельца мог?
Что значат рубища? Что стон твой означает?
Мое раскаянье, - пустынник отвечает; -
Я чувствую тщету моих геройских дел,
Которыми во всей вселенной возгремел;
Мне стали мерзостны дела бесчеловечны;
Мы прахи не земли, но души наши вечны;
Постыдно о мирской нам печься суете,
Нам должно мыслить в век о райской красоте;
Восчувствовать меня толиких святость правил,
Священный некий муж во храме сем наставил;
Ты видишь тамо, Царь, неизреченный свет;
Мне мнится, пастырь сей тебя, Владимир ждет,
Я тамо суетность сего отринул мира,
И стал перерожден! Пойдем, и сыщем Кира.
   Ко благу вечному без правила спеша,
Обманута была великая душа;
Напрасно на звезду Владимир взор возводит,
Она померкла вдруг, и к храму он приходит;
Сиянием в нощи извне оделся храм,
И пастырь древних лет предстал его очам;
Власы его чела времян рукою стерты,
По груди седины брады его простерты;
Не в златотканные он ризы облечен;
Мелхиседеком он быть мог бы наречен;
По лирному его глаголов сладких звуку,
Казался Ангел быть; к Царю простер он руку;
Сопровождая в храм Владимира, вещал:
Тебе блаженный Кир крещенье обещал;
Звезда перед тобой на небеси светилась,
Теперь над храмом сим она остановилась;
Предтечей таковой Персидские Цари
К Мессии притекли. Зри Божьи алтари,
И ты во пеленах обрящешь здесь Мессию,
Ты свет Его прияв, прострешь на всю Россию;
Но прежде верою чем душу просветить,
Желаешь ли меня вниманьем, Царь, почтить?
Не в ризах истина сияет драгоценных,
Но часто видима и в рубищах почтенных.
Рогдай, который мне в моих советах внял,
Доспехи рыцарски на вретища сменял;
Со Християнами Владимира сословить,
Мне Кир велел тебя к обрядам приготовить.
   Закон ваш соблюсти, - Владимир старцу рек, -
И слаб и немощен рожденный человек;
Что Кир мне возвестил, могу ль того не помнить?
На что же начинать, что трудно нам исполнить?
При вере Ангельска потребна чистота
А с телом спряжена мирская суета,
Мы в нашей сущности духовной и телесной,
От непорочности удалены небесной;
Начало наше грех, рожденны мы в грехах,
Из праха сложены, земной мы любим прах;
О старче! Божество я чувствую Мессии,
Но тягостно Его ученье для Росси;
Его исторгла нас из вечной муки кровь,
Такая требует возмездия любовь;
Но где мы обретем при нашей плоти тленной,
При рвущейся душе, тщетами ослепленной,
Где крепость воздавать, где силы обретем?
За ту платить любовь обязаны мы чем;
Его спасительно и свято поученье,
Но выполнить его бессильно душ раченье;
Его преданиям, Его словам внемля,
Я чувствую, что есмь бесплодная земля,
На коей семена преданье тщетно сеет;
Не всходит в сердце плод, в душе моей не зреет;\
Как подданных в сердцах святой созреет плод?
В кумирстве загрубел российский весь народ:
Но ежели судьба такая положенна,
Царевна, что со мной не может быть спряжена,
Доколе восприять крещенья не решусь;
Хочу и сетую, дерзаю и страшусь!
Мессии не познав, Царевну я теряю;
К чему мне приступить, о старче! я не знаю.
   Сей старец каждое движенье примечал,
Внимал Владимиру, и тако отвечал:
Напрасно, Государь, смущаешься, страшишься,
Напрасно сетуешь, что ты в Христа крестишься;
Царевну, умствуя о верах, ты не трать;
По воле веры, Князь, ты властен избирать,
Не думай так о них, не думай осторожно,
Что уз их послаблять и разрывать не можно.
Законов для тебя открою днесь печать!
И то, что ведаю, могу ль о том молчать?
Ко свету истины стезя крута, извита;
Покровом таинства вселенна вся покрыта.
   Мы с Киром узел сей удобны расплести,
И тайный путь во храм натуры обрести;
Мы духа чистотой Создателю подобны,
Тебя препровождать к спасению удобны,
И вечное тебе блаженство даровать,
Сокровищницы благ небесных открывать;
Во хижине пастух, Монарх ли на престоле,
Обязан нашей всяк повиноваться воле;
Приняв крещение, вниманье к нам имей;
Вождей правления без нас вращать не смей; -
Ни мирно царствовать, не смей начать ни брани;
Советов придержись и нашей в жизни длани;
Все чувства нам свои, все мнения вверяй,
И ты приобретешь, Владимир, вечный рай,
Твоя существовать держава в славе будет,
Богатство под твоей порфирой преизбудет;
Сим средством благодать не дорого купить,
Которая должна престол твой подкрепить;
Чти пастырей своих, и узришь непременно,
Что в царстве дивныя природы сокровенно;
Ты истину чрез нас познаешь Божества,
Непостижимость всю премудра Существа.
Познаешь, кто ты есть, куда идешь, отколе;
Но нам повинен будь седящий на престоле.
   Рогдай слова его, стоная, подтвердил,
Но к раболепию Царя не убедил;
Владимир старцу рек: чем царствовать на троне,
Так лучше пастырем мне в новом быть законе;
И будешь пастырем, - пустынник отвечал,
Которому Монарх досаду приключал;
Народов пастырем ты будешь нарицаться,
Но по закону нам в венце повиноваться;
Когда послушен был кумирным ты жрецам,
Духовным трудно ль быть послушником отцам?
Тогда Владимир рек: из Кирова ученья,
Я, старче, не внимал сего повиновенья;
К нему в душе моей почтение брегу,
И к рабству, просветясь, решиться не могу;
Закон моей души потребен к просвещенью,
Но страшен мне закон, влекущ к порабощенью,
И веры узника творящий из Царя.
   Подвигся вспять Монарх, те речи говоря,
Из храма исходил он с Киром для совета;
Но храм соделался лишен внезапно света:
Дабы последню лесть во тьме употребить,
Рогдаю повелел в рог старец вострубить.
Предатель вострубил, и своды растворились,
Призраки дивные Владимиру явились.
   Во мраморный вертеп преобразился храм,
На троне Фанатизм изобразился там;
Как зарево сей храм комета освещает,
Крылаты молнии и громы изпущает;
Свирепый Фанатизм в десной руке держал,
Багровой кровию дымящийся кинжал;
Перуны грозные у ног его лежали,
Перед лицом его поклонники дрожали;
Но взором иногда он смертных обольщал...
И вдруг, нахмурив взор, клевретам так вещал:
Глаголам кто моим не внемлет и не верит,
Отринут будет мной и весь мой гнев измерит;
Я есмь сия труба, о смертные! для вас,
Котора истины провозвещает глас;
Я совещаюся вседневно с небесами,
И мир преисполнять удобен чудесами;
Я солнечно могу теченье прекращать;
Кремнистые скалы в долины превращать;
Я жизнь могу отъять моим прикосновеньем,
И жизни возвращать единым дуновеньем;
Караю, милую, не разбирая лиц;
Падите предо мной! - и все упали ниц.
   Изображенные на дсках в вертепе лики,
Как будто гласы бы имели и языки;
Владимиру гласят: отсель не исходи!
К стопам небесного могущества пади.
   Владимир в духе тверд, Владимир не слабеет;
И преклонить колен стремленья не имеет;
Не благочестие, развраты в мраке зрит,
Не преклоню колен! - отважно говорит; -
Христов закон людей не тяготит, не мучит,
Он ближнего любить, не ненавидеть учит;
Отколе взяли вы преданья таковы?
Мессия весь любовь, не милосерды вы.
   Он рек - и молния в пещере возблистала,
Царевна во слезах Владимиру предстала;
То суесвятства дух прияв чрез волшебство,
И лик Ахейския Княжны и существо,
Порфирой облеклось, венцом ее покрылось,
В печальном образе Владимиру явилось.
   Царевна мнимая Владимиру рекла:
Из Византийских стен за тем ли я пришла?
Чтобы тебя, о Царь! воображая в славе,
До брака во твоем упорство зрела нраве,
И наших чувств с тобой познала разноту;
Ты презираешь то, что я сердечно чту;
Божественную мощь властитель наш имеет,
И кто противиться его законам смеет,
Кто дух, мятежный дух против него явит,
Того единым он воззреньем умертвит;
Перун его слова и молния глаголы,
Колеблет царствы он и гордые престолы;
Во власти у него текущи наши дни;
Его орудия секиры, меч, огни,
Костры горящие, утробу рвущи яды,
В его могуществе и казни и награды;
Что Бог на небеси, он то же на земли,
Пади к его стопам, учению внемли;
Не первый ты пред ним чело свое преклонишь,
Упорство разума не первый ты отгонишь;
Пред ним главу склонил в Раввафе Аммонит,
Струями где Арнон Арговский край поит;
Он мудрого Царя заставил, Соломона,
Себе воздвигнуть трон против Господня трона,
И холм, Енномский холм Тафефою наречь;
Он гордых Християн заставил в Риме жечь;
Под разными во всей вселенной именами,
Владычествует он и царствует над нами;
В Египте Озирид, у Персов Исламизм,
В Фарфаре он Ремман, на Тибре Фанатизм;
Сиянием своим он души освещает,
Когда их к таинствам небесным допущает.
   Но, Князь! не думай ты, что чужды мы утех;
Не чтить властителя единый смертный грех;
Едино сердце он крушит, терзает, мучит,
Не внемлюще тому, чему наш Бог нас учит.
Послушников его в забавах усыплял,
Под именем его роскошный Велиял;
Хоть не был он почтен во храмах Алтарями,
Но часто восседит на тронах со Царями;
Он в мрачных иногда обителях живет,
И поклоняется ему разумный свет;
Он кроток с кроткими, противу злобных злобен;
Но зри, о Князь! и знай, что сделать он удобен.
   Преобразился вдруг пещеры дикий вид,
И представляется как будто древний Книд;
Или такие он цветущи принял виды,
Каков Армидин дом, иль в Кипре храм Киприды;
Пороки в наготе явились без коры;
Соблазнов тысящи, роскошные пиры;
Там хитрость видима, наружностью смиренна,
Кротка, задумчива, но кровью обагренна;
Смиренну простоту осиявает день,
Но тысящи прохлад ночная кроет тень;
Личиной Стоики, глаголами Сократы,
Во необузданны ввергаются развраты;
Отвергшийся мирских соблазнов и сует,
Ликуя с Нимфами, позорну песнь поет;
Как будто с Евою Адам в своем паденье,
Скрываются, творя грехи в уединенье;
И будто бы души Всевидящий не зрит,
Котора сладостьми житейскими горит;
Страстьми волнуются как волны в окияне;
Язычники и все притворны Христиане.

   Дабы могущество вселенной доказать,
Стопы свои велит гордыня лобызать;
Там лютость в мирные украшена оливы,
Но жнет своим серпом род смертных будто нивы;
Достоинствам гремит из уст льстецов хвала,
Красны глаголы их, но черны их дела;
Корысть клянущие именье уважают,
И в самых рубищах сребро себе стяжают;
Златые капища стараясь возвышать,
Не душу думают, но тело украшать;
Люблению врагов и зла забвенью учат,
Но за малейшую досаду ближних мучат;
Там страшен каждый взгляд, лукава кажда речь;
Преображаются зелены мирты в меч;
Под видом кротости, усердия, приязни,
Кровавая рука подписывает казни;
Сияет ложная умильность на челе,
Но ярость прячется во смутной сердца мгле;
Страстей плотских изъять, людей суля из плену,
Грозят низвергнуть их за слабости в геену.

Скрывает тьма грехи - но вдруг рассеяв мрак,
Приемлет Фанатизм небесный светлый зрак;
Главу его лучи как солнце окружали,
Волнистые власы по раменам лежали;
Златые на спине он два имел крыла,
В десной его руке лилейна ветвь цвела;
Одежды он имел эфирные, нетленны,
Которые как снег казались убеленны;
Он лирным голосом ко предстоящим рек:
Страдать и мучиться не сделан человек,
Когда б рождался он пить чашу огорченья,
То б жизнь его была цепь тяжкого мученья;
Единый миг родясь прожить на сей земле,
Он должен ли сей миг страдать как в адской мгле?
За что бы мог он быть Создателю обязан,
Когда не награжден сей жизнью, а наказан?
Был мною вдохновен в Афинах Философ,
Изображающий в беспечности богов;
Он узы разрешил страстей у человеков,
И сладость Аристип житейску знал у Греков.
Дозволенных прохлад никто не отметай,
Утехой дни свои, не мукой почитай;
Два раза человек на свете не родится,
Спеши летящею минутой насладиться;
Душе не должно быть суровых умств рабой;
Когда минется жизнь, все кончится с тобой,
В оковах мудрецу как прочим быть не нужно,
Довольно, если он благочестив наружно;
Законы ближнего заставили любить,
Кто ближе нас самих во свете должен быть?
О Князь! - он рек Царю, - рассудка просвещенье
Есть тонкое души и мыслей ухищренье;
Но веру всяк из вас в мои слова имей,
Ни думать без меня, ни чувствовать не смей;
Я смертных род брегу, казню и утешаю,
Их узы я вяжу, их узы разрешаю;
Я есмь гремящие Всевышнего уста
Мне царствы рабствуют, все рабствуют места;
Моим правительством и силой изумленна,
Когда я возгремлю, трепещет вся вселенна,
И кто не рабствует велениям моим,
Такой упорный дух развею будто дым.
   Царевна мнимая те речи подтвердила;
Она курением звучащего кадила
Как Бога Фанатизм в молчании почла,
Колена преклонив, к его стопам легла;
Воспели песнь ему различные языки,
Как будто Вышнему бесплотны в небе лики;
Восставив от земли Царевну, ей он рек:
Польется, дщерь моя, по радостям твой век;
Супругой Князю став, Россию ты прославишь,
Когда Владимира ты клятву дать заставишь,
Мне верить и мои законы примечать;
Хощу я на его чело взложить печать,
Печать, которая тех смертных отличает,
Кто сердцем чтит меня, кто любит, величает;
Да будет славен он и в мире и в войне;
Назначенного днесь представь супруга мне.
   Почтить Владимира отличностью такою,
Царевна за руку берет своей рукою,
Влечет его, влечет виденья ко стопам;
Но зрится Фанатизм как нощь его очам:
Не Божий светлый лик, на троне мраки видит,
Не знает сам, за что Царевну ненавидит;
Не чувствует в душе почтенья ни к чему;
Не раем зрится храм, геенною ему;
Виденье ложное в нем ярость производит
И Кировы слова на память он приводит;
Смущен и трепетен, едва помолвить мог:
Спаси меня от зла, о Xpистиянский Бог! -
И Християнский Бог его моленью внемлет;
Превыше звезд седящ, десницу Он подъемлет,
Над сонмищем духов знаменовал он крест:
Преобразилась вдруг краса волшебных мест;
Как будто бы Гомор, огнями в прах сожженный,
Явился черн и бурн сей дол преображенный.
Владимира Рогдай дерзнул еще губить;
Еще стремится в рог волшебный вострубить;
Но рог не действует, исчезло обаянье –
Низвергся в ад Зломир на вечное страданье!
   Рогдай, воззрев на то, неверность доказал;
Он вретища свои во гневе растерзал;
Имея огнь в очах, покрытый мраком нощи,
Стремится пальмовой бежать в средину рощи.
Там древо твердое из корня извертев,
На кроткого Царя исшел как ярый лев,
И древом пальмовым разить Царя дерзает;
Но Царь, исторгнув меч, Рогдаю в грудь вонзает.
Низверг врага во ад громовый сей удар;
И то исполнилось, что предвестил Стенар.
   Владимир чувствует, что избрал он дорогу,
Не ту, которая приводит прямо к Богу,
Не ту, где наших душ и сердца чистота
Провозвещают нам Едемские места;
Но ту, где фанатизм, где искушенья разны,
Ввергают в гордость нас, в неистовость, в со¬блазны;
Где наша над душой приемлет царство плоть,
Адаму запрещал которое Господь.
   Глаголы истины Владимир в сердце внемлет
И шествие во храм священный предприемлет,
Куда в нощи ему дозволил Кир вступить,
Где душу мог от уз геенских искупить.
Он в роще видит храм простой, не украшенный,
Стоящ меж пальмами, на холме возвышенный;
Но мнилося, с небес приникнув, благодать
Старалася ему величества придать.
С священным в оный храм Монарх вниманьем входит,
Восторги чувствует на что свой взор ни взводит;
Там видит он святых нетленны телеса;
Изображенны зрит блаженных чудеса,
Тела не тлеют их для прославленья веры;
Являют чудеса их святости примеры;
В лампадах золотых сияющи огни,
Простерли чистый свет как будто бы во дни;
Внутрь храма Божие быть мнится посещенье,
И в сердце чувствует Владимир возмущенье:
Еще гремят ему слова соблазна в слух,
И любопытства вслед за ним повеял дух,
Сей дух, творящий нам к спасению препятство;
Он часто вреден есть, как вредно суесвятство.

   На все внимательным Владимир оком зрит,
И все испытывать желанием горит;
Который в сеть коварств Владимира ввергает,
В нем дух пытливости рассудок возжигает.
Представил сладким он Адамов мрачный грех,
Естественней других, но пагубнейший всех.
Владимир в храме зрит прозрачную запону,
За ней престол златой, подобный Царску трону,
Там седмь светильников как седмь планет горят,
Над ними ярких звезд сияет длинный ряд;
Многоочитые там движутся колеса;
Но к ним пресекла ход лазурная завеса,
Такие дивности зрел духом Езекил,
Когда Израилю он тайны возвестил.
Расторгнуть дивную завесу Царь решился -
Дерзнул, подшел, расторг и - зрения лишился!
Наказан от Небес за любопытство он;
Так были казнены Дафан и Авирон,
Ковчега внутрь воззреть которые дерзали,
И коих Небеса за дерзость наказали.

   Лишился зрения от любопытства Царь;
Дрожащею рукой объемлет он Алтарь,
Другую к небесам в раскаянье возносит,
Колени преклонив, помилованья просит,
Взывает в горести: Не вижу ничего!
О Кир! я Господа прогневал твоего.
Но пусть пребуду слеп я внешними очами,
Да только освещусь крещения лучами…
   Он тяжко воздохнул и клятву лишь изрек,
Приближился к нему как Ангел человек,
И сладкогласная вещала будто лира:
Несчастный Князь! познай, познай ты старца Кира;
Я пламенник возжег, ту бездну осветить,
Которая тебя хотела поглотить;
Но ты сей пламенник затмил, попрал, отвергнул,
Ко любопытству ты как юноша прибегнул,
И душу учинил пытливости рабой.
Не Богом ты казнен, казнен ты сам собой;
Мы часто наш состав страстями разрушаем,
И в том судьбу виним, в чем волей погрешаем.
За плод, который был Адаму запрещен,
За плод, вкушенный им, он рая был лишен.
Что тайн Божественных завесой покровенно,
В то смертным проникать грешно и дерзновенно.
   О старче! чувствую, - Владимир возгласил, -
Что в сердце я моем светильник погасил,
Светильник истины, возженный в нем тобою,
Погас он, и мои глаза покрылись тьмою.
Я в поприще моем к блаженству был не тверд;
Но ты мне сам вещал, что Бог твой милосерд;
Не мира тленности очами зреть желаю,
Я Божий видеть свет душой моей пылаю.
Простит ли твой Господь, о старче! и меня?
Я каюся пред Ним, мой тяжкий грех кляня!
   Кир тако отвечал: и свет твой и прощенье
Святое возвратит, о Князь! тебе крещенье.
Владимир возопил: О Кир, священный Кир!
Устрой в душе моей с Царем небесным мир,
Да очи внутренни свет Божий бы узрели;
Вот, Кир, моя рука, веди меня к купели.
Кир Князя погрузил в священную купель;
Младенцев Християн в небесну колыбель,
Из коей в свет они как крины изникают,
Святым себя млеком религии питают;
Соприобщаются как агнцы ко Христу,
Животворящему последуя Кресту.
   Владимир, жизнь водой дающею омылся,
Очистился, воскрес, Владимир возродился;
Проникла плоть его небесная роса,
В душе раскрылися пресветлы небеса.
Низшед из райских мест, кругом его купели
Торжественную песнь бесплотные воспели;
Сосптавив над главой из белых крыл покров,
Венец ему сплели Эдемских из цветов;
Их взоры благодать, утеха их дыханье,
Беседованье жизнь, полет благоуханье.
   Казалося, с небес низшел во храм Господь,
И дух Владимиров приосенил и плоть;
Святого имени Отца при возглашенье,
Владимир ощутил внутрь сердца просвещенье;
Вторично в недра вод небесных погружен,
Он плотью с Сыном стал духовно сопряжен;
Но в третий раз водой Ерданской омовенный,
Воспринял Дух Святый, сей муж благословенный;
Отпала твердая от глаз его кора,
Сионская ему отверзлася гора,
На коей, как Мойсей, он видит Бога в славе;
Востоpги чувствует всей сущности в составе.
Он крови Агничей и плоти приобщен,
Печатью Християн, елеем умащен,
Броней смирения, покрытый веры шлемом,
Ковчегом таинств стал и новым Вифлиемом;
Нетленной Девою Мессия в нем рожден,
И в яслех ребр его увит и положен;
Раскрылись небеса, исчезла мрачность ночи,
Отверзлись внутренни его душевны очи;
Во близости веков он зрит веков вдали
Завета нового успехи на земли:
   Там запад, в мнениях отторгшись от востока,
Течет как мутный ток из чистого потока,
От солнца утрення к ночной приближась тьме,
Он веру заключил не в сердце, но в уме;
Во исповеданье, в обрядах видит разность,
Котору ложный толк произвели и праздность.
   Но церковь в полной зрит восточну красоте,
В святой Апостольской цветущу чистоте;
Священным таинствам надзвездным подражает,
И церковь внутренню она изображает;
Как ясная свеща пред Господом горит,
И Бог на лик ее умильным оком зрит.
Владимиру судеб отверста книга зрится,
Что солнцем он своей державы учинится;
Что дремлющий во тьме народ он просветит;
Что Слово Божие в России возгремит;
Что Днепр прославится святыми телесами,
И вся исполнится Россия чудесами.
   Зрит ветви масличны потомства своего,
Которы распрострут святой закон Его;
Украсятся они небесными венцами
Религия почтит святыми их Отцами;
Там Невский Александр, Димитрий юный там,
И многих телеса святой имеют храм.
Он зрит, что муж святой в тот самый год явится,
Елисавете внук когда во свет родится.
Димитрий сделался предвестником тому,
Что ПАВЛ неверия разгонит в царстве тьму.
Мы видим сбытие таких пророчеств ныне,
В Петровом Правнуке, в Петровом славном Сыне.
Владимир мудрого потомка возлюбил;
Как мы при ПАВЛЕ днесь, в таком восторге был.
   В одежды Кир облек Царя приготовленны,
Которы яко снег сияли убеленны;
Очами светлыми на Кира Царь взглянул,
И данные ему обеты вспомянул:
Он, старца лобызав, избавльшего от мрака,
Напомянул обет назначенного брака.
   Кир тако на сие: Приемля мой закон,
Не мни, что слабости душевны терпит он.
Хотя ведущие врата к блаженству тесны,
Есть сладости на них, но сладости небесны;
Закон Христов любви и благодати полн,
Нет бурных ветров в нем, ни разъяренных волн;
Дарует верным он утехи не мирские,
Которых требуют пристрастия плотские,
Но узы будто бы телесны разреша,
Эдемской сладостью питается душа.
Мой Бог единым им сердца возженны любит,
Житейская любовь и плоть и душу губит.
Люби, и ты люби прекрасную Княжну,
Как учит Дух Святый любить свою жену...
   Он рек, и церковь вдруг как небо осветилась;
Царевна в торжестве Владимиру явилась.
Как солнце, свет излив, спрягается с луной,
Был тако сопряжен с Ахейской он Княжной. –
Он солнцем подлинно явился Россам вскоре,
Простерлась благодать по Северу как море;
Все воинство его, вельможи и сыны,
И духом и водой в Херсоне крещены...
Исчез в России мрак, разрушились кумиры,
Победоносну песнь взыграли райски лиры.
Владимир в вечности венцами покровен,
Доколе свет стоит, не может быть забвен;
Он подвигом святым вовеки будет славен;
Россию просветил, Апостолам он равен.


(Публикуется по изданию 1 7 9 7 года)