Между строк

Поезд вонзается в город, бурлящий в кольце МКАДа, вязнет в оранжевой паутине и тонет в огненных реках проспектов, где над головой тянутся скелеты виадуков и моргают бессонные небоскрёбы.
Перекрёсток миров сужается к трём вокзалам, от них бегут по заплёванным тоннелям метро всё новые поезда. И город затягивает в свою круговерть, обступает тысячеликой безымянной толпой, смотрит из её разномастных глаз, из пыльных стёкол, дождевых отражений, рекламных плакатов. Город говорит, шепчет, сигналит, поёт на разные голоса, показывает диафильмы, кажущиеся настоящими до тех пор, пока из плохо заклеенной щели бутафорской реальности не выскочит и не побежит вниз по лестнице крыса, а в подземном переходе под капюшонами попрошаек  выглянут исковерканные лица прокажённых, подставят под милостыню беспалые ладони.
 А потом ты увидишь, как под брусчаткой площади проступают человечьи кости и мёртвые руки фундаментами держат дома, и тогда останется только бежать, бросаясь в темноту горбатых улиц.  Но за поворотом Петровского переулка перебегут дорогу смутные тени, дымными призраками шарахнутся из под чёрных копыт, беспомощно вжимаясь в стену.  Секунда сверкнёт закатившимися белками лошадиных глаз, и растает наваждение, останется только витать в воздухе хохот наездника, да по позвоночнику проползёт огнём забытое воспоминание о хлёстком ударе кнута. Ускоришь шаг, поднимая воротник, завернёшь на Дмитровку, только примерещится в грязи под ногами ощеренная собачья голова с свалявшимися кровавыми колтунам.
Вдали сгущается в сумерках чёрный остов Кремля, встают за ним купола храмов, виселицы подъёмных кранов. А зарево заката вдруг выливается в небо языками огня, заполняет город рёвом пожара, выплёскивается на деревянные мосты, и прыгают с них в мутную воду, беззвучно крича, чёрные фигуры. В этой воде замешивало время кровь и помои, у спусков и причалов расплетало и рвало нити человеческих жизней.
 А река не одна  – остановишься, прислушаешься, почувствуешь ступнями, как бьются под землёй Пресня и Неглинка, стучат грязными кулаками в стены коллекторов. Беги отсюда подальше, пока они не поднялись из-под земли, не схватили мокрыми руками, не улыбнулись шаткими рядами гнилых зубов.
Сбежишь от них, заглянешь в провал кладбищенской ограды, а там под землёй тихо скребут каменные плиты, шевелят скошенные кресты. Поднимутся из сырой после дождя земли сутулые спины. Останешься – мертвецы расскажут про водовороты Москвы-реки, про заляпанные дверные ручки вонючих коммуналок, про белые подоконники хрущёвок и мгновения до разломанного асфальта под их окнами, про огни поездов несущиеся из тоннелей. Вспомнят, какова была Москва, когда они вмерзали в сугробы в объятиях её улиц, задыхались смертью её горького смогом…
Но от чего так пусто на Ленинском проспекте? Куда делись миллионы её людей? Лишь иногда проносятся мимо, вспарывая ночь лезвиями фар, случайные машины. Тогда снова проступает из под всех завес другой город, и ты вдыхаешь совсем другой воздух, где в ночную свежесть мешается пороховой дым. Слышишь тяжёлую поступь подкованных сапог, и под мигающий витриной спиной к стене выстраиваются люди с мешками на головах, пощёчинами бьют выстрелы, и тела, растворяясь, сползают на землю. Почему-то вывеска мигает и гаснет в пустоте.
Но за самым чёрным часом наступит неизменный рассвет, и распустится красное солнце над спящими многоэтажек, скатится огненным колесом с Воробьёвых гор. И снова полетят поезда,замыкая рельсы кругами, обручами сжимая город, потекут толпы и светлое воскресенье защеголяет пёстрой толпой по Никольской. А ты, толкаясь и смеясь, пробираясь между людьми, путаясь слухом в голосах, вдруг остановишься среди потока, услышав сквозь гомон колокольный звон. Время развернётся вспять, оставит в кромешной тишине и погребальном перезвоне. Это бессчётные колокольни заговорили тысячью медных языков. И ты, запрокинув голову, увидишь, как над крышами в синьке осеннего неба кружат огненные лебеди, роняют на далёкий город горящие перья.
А на Москве звонят колокола.