Воспоминания 5 или Роковая женщина

В предыдущих воспоминаниях я упомянул нашу кормилицу – козу Маньку. Её саму я не помню, а вот вкуснейшее козье молочко, которым отпаивали нас с братом, помнить бы должен. Но тоже не припоминаю – молоко я, видимо, не очень любил. Одно дело, когда приходится  добывать его в жестокой схватке с кошкой Муркой, и совсем другое, когда тебе всё время даром предлагают один и тот же молочный продукт в одной и той же бутылочке…

Зато мне очень запомнилось, как происходил процесс кипячения этого козьего дара. Рано утром, предварительно протопив печку, мама доила козу, приносила молочко в дом, переливала в чугунок и устраивала его в раскалённый зев, где жарко светились угольки.

А мы с братом уже были наготове. Чего же мы ждали? Что предвкушали? О, кто сам не пробовал этого, тот, во–первых, несчастный человек, чья жизнь скудна и неинтересна, а во-вторых, такой человек все равно не поймёт, что подвигло нас в столь ранний час дежурить у печки.

Сейчас, вот сейчас я перенесусь в то давнее зимнее утро, где наша деловая и энергичная мама уверенно ведёт процесс томления молока. Её стройная и молодая фигура освещается только отсветами раскалённых углей. Она внимательно следит за поведением молока в чугунке. Мы с братом еще внимательнее следим за каждым движением мамы.

Вот на поверхности молока появляется пенка. Температура углей как раз такова, чтобы молоко не сбежало и пенка начинает подрумяниваться, приобретая совершенно непередаваемый и восхитительный цвет. Мы с братом начинаем мелко дрожать от охватившего нас возбуждения.

И вот она, кульминация! Мама ловко и грациозно выхватывает подрумянившуюся пенку из чугунка, молниеносно делит её на две части и суёт одну из них брату, а вторую получаю я.

Что за вкус! Что за непередаваемое ощущение полного и окончательного завершения всех ожиданий и чаяний! Мы с братом едва не теряем сознание от непереносимого наслаждения. Но расслабляться нельзя ни в коем случае! Ведь скоро, очень скоро мы получим новую порцию пенки. И, возможно, не одну!

Вот так и представляется мне моё совковое счастье: молодая, жизнерадостная мама у пышущей жаром печки; энергичный и азартный отец, который уже давно умчался на свой завод, где с увлечением, взахлёб занимается значимым и достойным делом; мой горячо любимый, а главное, живой брат, иногда немножко смешной и часто попадающий в нелепые ситуации, но очень чистый, честный, прозрачный в своих помыслах, как самая чистая родниковая вода и очень, очень добрый человек.

И представьте, что так только–только начинается огромный, удивительный и несущий в себе просто невероятное количество интересных и захватывающих событий день, который весь без остатка принадлежит мне, маленькому неуклюжему человечку с широко открытыми глазёнками.

А теперь скажите, какие такие супер успешные реформы с евроинтеграцией и безвизовым режимом могут заменить мне всё это? Ладно, что хоть память мне еще не реформировали, хотя попытки постоянно предпринимаются…

Так поскорее же вернёмся туда, в обычный счастливый совковый день моего  детства.

Мама заканчивает все свои бесконечные утренние дела и уходит на работу. Не знаю почему, но какой-то период времени мы с братом не были охвачены вездесущей воспитательной государственной системой  и оставались дома, где нам никто не мог привить необходимые навыки коллективизма и правильного поведения в совковом социуме, чему мы были очень рады  Но не долго. Возможно, в связи с моими невинными стремлениями чего-нибудь поджечь или, хотя бы, съесть, родители приставили к нам няньку.

Звали нашу нянюшку Вера и было ей лет четырнадцать. Для нас она была непререкаемо авторитетной и совершенно взрослой женщиной, держащей в своих руках всю нашу судьбу и самоё существование, ибо она контролировала процесс нашего своевременного и полноценного питания.

Я не знаю, на каких условиях она с нами возилась, но создавалось вполне явное подозрение, что размер её законного вознаграждения прямо пропорционально зависел от количества съеденной нами еды на единицу населения. Похоже, что меня это вполне устраивало и Верино стремление запихать в нас как можно больше пищи умножалось на моё неуёмное стремление чего-нибудь поесть.

Мой брат Юра не был подвержен моему греху чревоугодия и вкусобесия и его жизнь становилась всё более невыносимой под тотальным гнётом почти насильственного кормления. Но он, как старший и, главное, желающий выжить, представитель рода человеческого, нашел выход.
 
Квартира наша располагалась на втором этаже небольшого деревянного дома. Окно кухни, где нас подвергали пищевым экзекуциям, выходило во двор с клумбой и кустом сирени. Под этим кустом Юра расположил дырявый таз и, выбрав подходящий момент, выплёскивал в него содержимое своей тарелки.

А я продолжал обречённо потреблять всё, что мне накладывала неумолимая нянька. Главным ингредиентом её меню был варёный жир, который в конце – концов меня и доконал. Наверное, чрезмерное потребление варёного жира и произвело ту метаморфозу в моём растущем организме, в результате которой я начал резко худеть. Он, мой организм, захотел жить, в отличие от его неразумного, всё жрущего хозяина, и спас нас обеих. Что-то изменилось в обмене веществ и с тех пор, даже при неумеренном потреблении калорийной и питательной пищи, мои внутренние органы стремятся минимизировать усвоение жиртрестовских составляющих.
 
Так память о нашей нянюшке Вере накрепко засела в моей подкорке, наряду с отвращением к варёному жиру…