Глава VIII. Академия. 1969-1972

На снимке: Старое здание АОН при ЦК КПСС на Садово-Кудринской 9.
За что остряки называли её АОН при Московском зоопарке, который там рядом

К вступительным экзаменам в АОН готовился всерьёз, не хотелось позориться.  С размещением на период экзаменов всё оказалось просто идеально, пользоваться услугами общежития не пришлось. Семья Ивахиных – моей двоюродной сестры Нины Михайловны – как раз на это время уезжала в отпуск по своему традиционному маршруту на Алтай, и их квартира оставалась в моем полном распоряжении. Помнится, я потом пригласил туда и Геннадия, который довольно долго был в Москве по какой-то надобности, и мы вдвоём квартировали на 12-м этаже в районе Химки-Ховрино недалеко от МКАД. В память врезалась незабываемая сцена: звонок в дверь, возвращаются хозяева квартиры, а Геннадий Николаевич  разгуливает по квартире в полном неглиже (жара была несусветная) и по своей давней привычке не особенно музыкально, но очень громко распевает: «Кто может сравниться с Матильдой моей…», ну и далее в таком духе. Встреча была радостная и никого в неловкое положение не поставила.

На учебу в столицу
 Мои знания в области обществоведения были скромными, всё же кончал не университет, а технические вузы. Но  поскольку у остальных поступающих ситуация была примерно такая же, то особых проблем не возникло. К слову сказать, не считаю, что достиг больших глубин в этой сфере после десятилетий преподавательской работы и прожитой жизни, хотя в целом чувствую себя уверенно. Поскольку моё окружение не достигло  тех глубин в не меньшей степени. Коробило, когда мой приятель по преподавательской стезе  - тоже из технарей, только он стал философом – с апломбом заявлял: «Мы, профессионалы…».  «Забудь, - говорю ему, - это слово. Мы дилетанты, и в этом всё дело. Профессионалы сегодня те, кто СССР развалил и разваливает Россию».
Тяжело и долго отходил от свойственного технарям безальтернативного восприятия печатных текстов. В смысле, что написано, так и есть и никак не иначе должно быть на самом деле. Никто не додумался ещё оспаривать справочники, технологические и конструкторские истины. Так же, как сопромат или теормех, первоначально воспринимался истмат, диамат, история тем более. Даже развенчание Хрущёва в 1964-м не изменило ситуации: ведь пересматривать решения предшествующих съездов никто даже не собирался.
Уж и не припомню точно, что тогда пришлось сдавать на вступительных экзаменах. Но осталось  отчетливое ощущение, что в результате освоил язык, лексику и логику философских текстов.  Разумеется, отечественных авторов. О Гегеле, Канте или Камю и речи быть не могло. Но со временем это прошло от неупотребления, невостребованности и ненужности. Точно так же, как математическая подготовка и иностранные языки.
Результаты сдачи вступительных экзаменов, разумеется, учитывались, но не играли решающей роли, т.к. решение о приёме принималось на Старой площади, в ЦК, где руководствовались своими соображениями – всё же речь шла о кадровом резерве партии. Критерии  отбора претендентов говорили сами за себя: возраст до 35, должностной уровень не ниже секретаря райкома, достаточная теоретическая подготовка, ну, и так далее. О так далее я ещё скажу, в  то время оно меня не волновало.
Вся процедура с разнообразными согласованиями затягивалась на некоторое время, поэтому я, как и все прочие претенденты в «академики», вернулся домой и продолжал  работать, ожидая результата. Решение пришло вовремя, и к сентябрю мы уже были в столице.



Багаж не  обременял
Разумеется, за годы жизни в Магадане мы успели обзавестись кое-каким скарбом, самыми ценными вещами в котором были черно-белый телевизор «Сигнал» с экраном формата А4 и музыкальный центр «Харьков-63» с запасом пластинок и катушек  магнитозаписи. Простенькую мебель местного производства отдали родителям, а холодильником «Ока-3»  - новейшей по тем временам техникой бытового назначения – поменялись с москвичом в Магадане. Кстати, этот холодильник и сейчас отлично работает на даче, где я пишу эти строки, НИ РАЗУ не побывав в ремонте за прошедшие 40 с лишним лет.  Не считая уплотнительной резинки на дверке, которую я как-то поменял сам.
Так что везти было всего ничего, собственно, что на себе. Это за 10 лет северной работы на немаленьких должностях. Я как-то подсчитал все наши «богатства» в переводе на деньги. Оказалось, что это была сумма равная стоимости автомобиля «Запорожец», именуемого в простонародье «горбачём». До «меченого Горбача» было ещё далеко, речь шла о специфическом дизайне автошедевра – ныне для нас иномарка. Со всех точек зрения он был великолепным автомобилем, имея единственный дефект: плохо ездил. 

Жилищный вопрос
Наш магаданский земляк Николай С. после непродолжительной работы в ЦК ВЛКСМ возвращался в Магадан с повышением, а свою столичную 2-комнатную квартиру на 2-й Ново-Останкинской передавал нам в полное распоряжение на все три года учёбы. Правда, одна из комнат была превращена в склад хозяйских вещей, но это обстоятельство нас не беспокоило, так как своих вещей – в смысле мебели и всё такое - у нас практически не было.
Но  оформительская сторона потребовала немалых хлопот, нервов и времени.  После 2-3 недель беготни и нервотрёпки всё утряслось, семья получила московскую прописку. Имея все законные основания, мне  пришлось дойти до зампреда Моссовета (это был Коломин), который всё подписал, не преминув заметить: «Ни-ни-ни, и не надейся: знаем мы вас, провинциалов!» Господи, да разве я думал тогда о чём бы то ни было,  выходящим за рамки 3-летней программы? Этот период казался таким огромным по протяженности и представлявшимся возможностям, что все остальные вопросы казались просто неуместными.
В Москве был дефицит кадров, и Галю с ходу взяли в ближайший проектный институт сметчиком – при её аптекарском образовании это было почти по специальности. Сын пошёл в 1-й класс соседней школы. А я приступил к учёбе согласно программе. Самое время рассказать, что собой представляла в то время Академия общественных наук, в которую я попал таким чудным образом – через Колыму.

Академия
Сегодня, когда академией именуют нередко вчерашний техникум, величие этого  звания  дискредитировано. Тогда было иначе. Где-то в 1970 (или в 71-м?) мне пришлось быть участником торжественного юбилейного собрания, которое проходило в Колонном зале и было посвящено 25-летию преобразования Института красной профессуры в Академию общественных наук при ЦК партии. На том юбилейном собрании было много гостей, бывших выпускников, весь наличный состав аспирантов и преподавателей. Главенствовал и задавал тон академик Пономарёв, запомнившийся низеньким ростом и густым, как из бочки, басом. Было много красивых слов и всяческих благодарностей в адрес руководства за предоставленные условия и т.д. Что касается этих условий, то они были обычными для учебных заведений, где учатся взрослые люди, обремененные семьей и соответствующими обязательствами.
Не единственное учебное заведение такого типа. Была ВПШ (на Миусской площади – потом этот комплекс Ю.Афанасьев оттяпал под свой институт), была Заочная ВПШ (на Ленинградском проспекте), а также Институт общественных наук для зарубежных нелегалов (сейчас это комплекс Горбачёв-фонда).
Старый комплекс АОН, в котором довелось учиться три года, размещался по адресу Садово-Кудринская 9, в 2х  остановках кольцевого троллейбуса Б от площади Маяковского против часовой стрелки. С одной стороны – Московский планетарий, в то время успешно работавший, с другой – роскошное административное здание без вывески и с охраной, как потом узнал – Министерство судостроения.  Недалеко площадь Восстания с одной из сталинских высоток, в которой весь первый этаж занимал роскошный гастроном. Возможно потому, что там рядом американское посольство. Недалеко ещё одна столичная достопримечательность  - Московский зоопарк, так что иногда вечером, когда немного утихал гул Садового кольца, можно было услышать львиные рыки. Позднее я узнал много интересного об окружающих окрестностях: наискосок располагался особняк Берии, где по рассказам знатоков (возможно, очевидцев?) проходили его романтические свидания с привлекательными горожанками. Правда, эпизоды насилия из фильма «Московская сага» история не подтверждает: говорят, всё происходило на добровольной основе, к тому же «пострадавшие» получали щедрые подарки и, надо полагать, могущественное покровительство. Рядом городская квартира А.П.Чехова – часть литературного музея. Ещё через 100-150 м историческая усадьба, которую Л.Н.Толстой описывает как место жительства семейства Ростовых. Там размещалось правление Союза писателей. Ещё чуток – театр киноактера. Был привлекателен тем, что там всегда можно было увидеть знакомые по кинофильмам лица артистов.
Фасад академии занимало 3-этажное здание учебного корпуса, за которым в глубине двора размещалось 6-этажное здание общежития. Первокурсников селили по 2 человека, старшекурскников  - по одному. Семьи жили беспрепятственно, но без прописки, что создавало немалые трудности бытового характера.  Свой медпункт с хорошим врачом, который мог дать направление на обследование или лечение в спецполиклинику ЦК. Столовая, где недорого и вкусно кормили. Буфет с праздничными наборами 2-3 раза в год. До сих пор в гараже храню крепёж в синей жестяной банке из-под чёрной икры, которая родом из этого буфета.
Состав аспирантов был международный. В нашей группе были два или три немца, несколько поляков, чех – наиболее «ценный» тем, что на каждый междусобойчик привозил из своего посольства ящик пива, немыслимый дефицит в те времена даже  столице. Был монгол – это всё равно, что соотечественник, и нелегал-индонезиец. Президент Сукарно уничтожил тогда большую часть коммунистов, наш коллега был из немногих, кому удалось уцелеть. Богато была представлена география Союза. Был узбек, который иногда угощал всю группу классным пловом. Мощно была и представлена Украина – от шахтерских кругов Донбасса до Львова. Много было посланцев восточных районов страны: Камчатка (Черноиванов), Хабаровск (Князев) и другие. Из Новосибирска  был Бобрышев, который из-за пьянки и дебошей так и не защитился. Никогда больше не слышал о нём в последующие годы. Лидером группы был  Вениамин Ланцов из Барнаула, выпускник экономического факультета МГУ, прекрасно разбиравшийся в трудовой теории стоимости, осведомлённый о разночтениях в марксистской политэкономии и дискуссиях на этой почве. Уже с первого курса его стали привлекать в соавторы приличных публикаций. Он умело сочетал теорию с практикой, всегда оставался надежным другом и верным товарищем. Именно ему принадлежит чеканная и простая формула (X=N+1),  которая ни разу не подвела. Здесь N – число участников застолья, а X- потребное число бутылок спиртного. По линии партийной принципиальности, взвешенности суждений и самоконтроля в поведении и суждениях отличался Ромов (из Волгограда), увлекавшийся концепцией отчуждения труда в работах Маркса, которого цитировал наизусть. Оба потом работали в аппарате ЦК.

Чему и как нас учили
Учеба была главным делом.  Академия серийно выпускала кандидатов наук и штучно, под заказ – докторов. Первый год – базовые дисциплины кандидатского минимума – философия, иностранный язык, политическая экономия. Второй  год – специальные  семинары, научные публикации. У меня это были проблемы научно-технической революции. Полагалось выпустить не менее двух научных статей. В моем случае это были коллективные монографии по единому плану, где каждый из авторов-участников писал по одной-две главы. Печатались они в  издательстве «Мысль». Третий год – подготовка и защита диссертации. Я проходил по кафедре «Политической экономии», которой руководил Иван Иванович Кузьминов (отец Ярослава из Высшей школы экономики). Но подлинной хозяйкой была Жлоба Анна Леонтьевна, женщина, как мне показалось, без своей семьи, так что обо всех аспирантах, особенно периферийных, пеклась, как родная мама. Когда у меня в последующем  возникли сложности с распределением, именно она сыграла решающую роль в моей судьбе, спровадив в Новосибирск.
Не сказал бы, что в Академии был сосредоточен цвет экономической науки, хотя докторов было выше крыши, или что тут бурлили жаркие дискуссии. Нет, всё было очень пристойно. Для разных точек зрения существовали другие места, в том числе в МГУ, куда я частенько бегал послушать защиты по интересующей меня тематике. Благо, всю информацию можно было почерпнуть из «Вечёрки», где объявления о предстоящих защитах публиковались в обязательном порядке.  Учебное расписание предусматривало значительный резерв времени на самостоятельную работу, в том числе и в такой форме.
Интересными были занятия по философии. Лекции читали знаменитости, чьи имена стояли на обложках большинства учебников и пособий (Глезерман, Чесноков, Спиркин и.т.д.) Семинар в группе вёл корифей, который был в своё время научным консультантом у Сталина - Процко. Не знаю, в какой форме  происходило их сотрудничество, но сталинский стиль чувствовался отчетливо: ясность мысли,  лаконичность и чёткость изложения. Работать с ним было очень интересно и поучительно.
Специализированный семинар по истории экономической мысли и критике буржуазных экономических теорий вёл Владлен Сергеевич Афанасьев, в то время доцент кафедры, работавший над докторской диссертацией. Дискуссии были свободными, мнения были разные, но особой крамолы не припомню. Особенно настойчиво ему приходилось убеждать поляков. Эта троица молодых ребят прибыла  буквально сразу после завершения учёбы в Варшавском университете, поэтому мозги у них были забиты совсем не нашими идеями. Преобладала концепция предельной полезности австрийской экономической школы.
Я выступал с идеей приемлемости для социалистического строительства общинной идеологии российского крестьянства. То есть, как бы реабилитировал народничество и вступал в конфликт с марксистско-ленинской позицией. Меня, конечно, переубеждали, причём главным был аргумент, что это же не по Марксу. Уже в 90-е и 00-е годы почитал С.Г.Кара-Мурзу, в котором нашёл своего единомышленника по многим вопросам – он вообще писал о  русофобии основоположников.
Ценными были для меня занятия по иностранным языкам, они проходили малыми подгруппами по 6 человек. Я попал в состав наиболее сильной группы по немецкому языку, и надо было тянуться. Занятия с нами вела старушка (лет 50-ти!) зав. кафедрой и её молодая помощница – нашего возраста. Собственно, вся учеба заключалась в том, чтобы активизировать язык и начинать говорить с тем запасом слов и знаний, который имеешь. Интерес в том, что говорить можно на любую тему, о чём угодно! Когда этот интерес (и наши возможности) исчерпались, дело приняло иной оборот: все получили по экземпляру детективчика в мягкой обложке, из которого надо было освоить в неделю страничек 20-30, чтобы потом на встрече рассказать (на немецком!) о сути прочитанного. Кандидатский  минимум сдали за один семестр. Вместо того, чтобы расслабиться, я попросился в  другую группу на английский. Удалось освоить азы, необходимые для работы, т.к заниматься вопросами НТР без этого языка было довольно легкомысленно. 
Чтобы по возможности реализовать свой инженерный потенциал, да и в силу высокой актуальности проблемы я выбрал с самого начала НТР во взаимосвязи с производительностью труда. Этими вопросами на кафедре занимался Лебедев – выходец из Свердловска.  В качестве научного руководителя мне закрепили совместителя - членкорра АН Павла Алексеевича Хромова, с которым мы жили все последующие годы, как говорят,  душа в душу, сохранив контакты и после расставания. О  его возрасте трудно  говорить, так как он выглядел как бы вне времени и прожитых лет. Как-то рассказывал, он в аспирантуре АН учился вместе с А.Н.Косыгиным, которого потом направили в народное хозяйство, а его самого – на научную работу. Бывал не раз у него на квартире на ул. Горького в районе Моссовета. Но чаще наши консультационные встречи проходили в доме отдыха ЦК в Пушкино, куда ходил автобус прямо со Старой  площади, или в академическом санатории подмосковной усадьбы каких-то бывших вельмож Узкое. Я его узнал позднее в работах Кира Булычева, который, видимо, совмещая приятное с полезным, размещал там героев своих произведений и разворачивал самые немыслимые события. Консультации моего академика заключались в том, что я привозил очередной кусок текста ему на прочтение и забирал то, что доставлял ранее. Работа шла нормально, и вопросов диссертации мы почти не касались.  Во время встречи он чаще всего рассказывал о своей бурной молодости (ЧОН, продотряды) и всякие байки из  околонаучной среды. По его совету я оформил абонемент в библиотеке Академии наук по общественным наукам им. Волгина. Нашёл там много интересного из зарубежной литературы, в основном, конечно, переводной, о нашей стране и её технической оснащённости. Многие сведения в наших источниках найти было невозможно, а там они были. В положенные сроки вышли публикации, формально путь к защите был открыт. Истины ради, хочу заметить, что в отличие от того, что пишу сейчас, никогда не испытывал желания перечитать те «научные» тексты. Не думаю, что их вообще кто-либо читал, кроме редактора.

Льготы и возможности
Главные льготы были не условия размещения, не буфет или столовая, а совершенно иного плана. В холлах АОН регулярно появлялись распространители билетов московских театров, и при желании можно было посмотреть всё, что душе угодно. И мы с Галиной воспользовались этим на всю катушку. Где только мы не бывали, кого только мы не видели, вплоть до самых-самых, - Грибова, Плотникова, Бабочкина, Ильинского. Но наши сердца и симпатии достались, конечно, вахтанговцам. Достаточно назвать «Принцессу Турандот» с Гриценко, Ульяновым, Яковлевым, Лановым и с неподражаемой Юлией Борисовой. Программки и выпуски цветного иллюстрированного журнальчика «Театры Москвы» до сих пор не выброшены на мусорку. Театральные увлечения породили непредсказуемые последствия в Новосибирске. Когда однажды мне удалось вытащить Галину на спектакль в театр «Красный факел», который называют сибирским МХАТом, этот случай стал роковым и решающим. Послушав запинающихся в текстах своих ролей актеров, убогие декорации и соответствующую игру, она промолчала, но больше в местные театры не ходит.
Примерно в 2005-м или что-то около этого я, будучи в столице по делам, проходил по Арбату около  7 часов вечера в состоянии некоторой задумчивости: дела кончились, а планов на вечер - никаких. В Москве даже к близким друзьям идти без звонка чревато. И тут вижу знакомые серые колонны Вахтанговского театра, торопливо пробегающих театралов. Рискну! Подошел к кассе – есть билет, да ещё какой. Оказалось кресло с  табличкой самого Вахтангова на 9-м ряду. Попал на какой-то водевильчик французского типа. Из знакомых актеров – В.Лановой и ещё один из того же поколения - Волынцев. Вижу новые лица – Рутберг. Смотреть, собственно, не на что, но талантище – без оптики очевидно. В антракте прошел по фойе, посмотрел на портреты знакомых актеров  – иных уж нет, как говорят,  а которые есть… Заговорил с билетершей: «Как же так?» Имея ввиду переваливший через край здравого смысла антисоветизм Ульянова. «Где мы, а где они!» - философски отреагировала мудрая женщина, показав рукой вверх. Правда, позднее этот большой мастер одумался и отчасти реабилитировался ролью в фильме «Ворошиловский стрелок». Но это потом.
В Академии была традиция регулярных встреч с интересными людьми, знаменитостями, выдающимися специалистами-профессионалами. К примеру, группа космонавтов, недавно побывавших на орбите. Среди них помню Бориса Волынова – молодого, красивого с элегантной прической вьющихся волос – с интересным рассказом  о том, что не попало в прессу после очередного его героического полёта. Тоже молодой, с длинной гривой до воротника Олег Ефремов. Он только что перешёл в МХАТ, чтобы из этой «придворной конюшни», как он выразился, сделать настоящий храм искусства. На торжественные праздничные собрания приходили секретари ЦК, другие руководящие работники. А в зале, опасаясь, что концерт может начаться без них, в это время между рядами сновали аспирантские дети до и младшего школьного возраста, разыскивая своих пап и мам.
Профком регулярно организовывал интересные экскурсионные маршруты по Москве и ее окрестностям. Удалось побывать музеях Кремля, в Звёздном городке, в авиамузее в Монино, в подмосковной усадьбе Чехова Мелихово. Часто бывали в расположенной рядом Шереметьевской усадьбе-музее в Останкино, павильонах ВДНХ, наполненных всяческими чудесами, гуляли всей семьей по дорожкам Ботанического сада АН СССР, где воспроизведены разнообразнейшие ландшафты страны и мира.
На учете стоял, как и все аоновцы-соотечественники, в Краснопресненском РК КПСС, приходилось выполнять его поручения на предприятиях  района. Важным событием было участие в демонстрациях 1 Мая и 7 ноября. Дело было добровольное. Но я не пропустил ни одной. Шесть раз проходил по Красной площади с Красными знамёнами мимо Мавзолея. После первого или второго раза – правофланговым. Всего шло 8 колонн, наша была четвёртая. Однажды произошёл какой-то сбой в движении, и мы застопорились прямо напротив трибун, стояли минут 5. Махали Брежневу, Косыгину, всем, кто рядом с ним, они махали нам – прямо идиллия единения партии и народа. Было празднично, весело и беззаботно, никакой напряженности или озабоченности охраны не чувствовалось.


Прикосновение
Однажды в нерабочий день мне позвонили из парткома академии с просьбой прибыть к определенному часу. Собрались команда человек 8 примерно моего роста: от 180 см и выше. Посадили в зашторенный автобус, повезли. За ВДНХ, в районе гостиницы «Турист», располагался Институт марксизма-ленинизма, куда нас и привезли. Оказывается, скончался Витторио Кодовильо, генеральный секретарь, кажется, Аргентинской компартии. Наша помощь потребовалась, чтобы гроб с телом нести, так что пришлось находиться в центре событий. Гражданская панихида и процедура прощания были скромны. Вокруг я увидел некоторых деятелей международного рабочего и коммунистического движения, знакомых по газетным портретам. В частности, Генри Уинстона – национального  секретаря компартии США, громадного негра с бесконечно усталым безучастным лицом, кажется, он был незрячим. Тут же неистовый Гэс Холл – генеральный секретарь, в пух громивший американский империализм в каждой статье и устном выступлении.
Я  принял всё это всерьёз, как полагается, и всё пытался подсказать организаторам, чтоб не забыли гвозди и молоток, иначе – как гроб запечатать перед погребением. Меня вроде бы и слушали, но как-то равнодушно. Как выяснилось, крышка крепилась специальными защёлками, как на патефоне, и рабоче-крестьянские гвозди были ни к чему. Процедура похорон отработанная. Погребение на Новодевичьем. С сопровождением ГАИ через всю Москву проскочили быстро. Могила рядом с захоронением Н.С.Хрущёвым, которому тогда и памятник ещё не поставили. Несколько речей, траурная музыка, процедура закончена. Вздохнув с облегчением, отправились по домам. На поминки нас не пригласили, и даже по стопарику не поднесли: то ли по номенклатуре не вышли, а может в тех  кругах  от таких пережитков уже освободились.

Жили весело
Для полноты картины надо коснуться вопросов нашего быта. С самого начала всё складывалось на редкость удачно. Конечно, так не могло продолжаться вечно. Но судьба была к нам необычайно благосклонна. Не успели мы освоится на новом месте, как в новенькой высотке рядом появляются наши дорогие магаданские соседи Киселёвы: Геннадия перевели на ответственный пост в ЦК ВЛКСМ и выделили в этом доме квартиру.
Когда наши родственники, друзья и знакомые разузнали, что мы в Москве имеем в своем распоряжении жильё, они со всего Союза хлынули к нам в гости. Было до 20 человек одновременно. Днём все растворялись в бескрайней столице, кто по магазинам, кто ещё куда, но вечером…  Они все проявляли чуткость и заботу о хозяевах, тащили батоны хлеба и колбасы, а также прочего по уровню развития фантазии.    Вспоминаю случай, когда мой коллега по Магадану привёз 3-литровую банку красной икры, перешагнул порог и вдребезги разбил её, уронив на пол и перемешав мелкие осколки стекла с содержимым. Успокоили расстроенного визитёра, посмеялись. Но, просмеявшись, надо было что-то делать, а гостей, в конце концов, всё же  устраивать спать.   
Частенько пользовались благорасположением наших соседей, отправляя часть пилигримов на ночевку к ним. Главную нагрузку несла, конечно, хозяйка. Наше мужское дело простое – раскупорить да налить. Однако мне писать диссертацию, сыну готовить уроки, маме Гале отдохнуть перед трудовой сменой было непросто. Молодые были, всё нипочём. Втянулись, освоились, перешли на активный режим.
В воскресные дни зимой на электричке ленинградского направления с Валерой и Людой Киселёвой выезжали до Планерной, где замечательные горки и места для лыжных прогулок. Детям, да и мне, грешному, это безумно нравилось, мы проложили там немало интересных маршрутов. В летние дни в нашем распоряжении была вся территория ВДНХ, Останкинского парка, Ботанического сада, а иной раз и Сокольников. Москва была нашей, советской столицей, и для нас были открыты все ее прелести.
Да, но так не могло продолжаться вечно. До завершения учёбы оставалось чуть более полугода, когда досрочно-вынужденно вернулся хозяин квартиры. Он вёл себя по-джентльменски и не требовал освободить жилплощадь. Просто он не «просыхал». Совместное пребывание с ним под одной крышей стало невозможным. Когда Геннадий, узнав об этом, спросил меня: «Что же ты теперь будешь делать?» Я ответил мгновенно, не задумываясь о последствиях: «Так у тебя поживу!» Оно бы ничего, если бы Гена к этому времени не перевёз к себе одинокую маму, которая заняла отдельную комнату. Мы трое заняли вторую комнату. А хозяевам с двумя детьми пришлось ютиться в третьей, едва ли не самой маленькой. Жили, как  в студенческой коммуне. Около полугода.

Скандальный финиш
Защитился я благополучно. С работой было неясно. Чтобы окончательно решить вопрос с Колымой, Галя с Валерой прошли курс обследования в цековской поликлинике. Врачи оказались честными и вынесли рекомендации о желательности климата средней полосы, но отнюдь не Крайнего Севера. В обкоме сдержали слово, сказали, что на возвращении не настаивают, как договаривались.
Иначе думали в ЦК. Когда вместе с земляками-дальневосточниками я пришел на собеседование к ответорганизатору – это был Штыров,  мужик решительный и жёсткий – дело приняло нешуточный оборот. Человек, привыкший решать судьбы секретарей обкомов, а не такой шушеры, как я, заявил безапелляционно: «Хорошо, в Магадан мы тебя не пошлём. Поедешь в Амурскую область, где намечается ответственная серьезная работа». Действительно, там затевалось строительство Бурейской ГЭС (введена, кажется, лишь в 2006 году). Имея представление о климате Приморья, я понял, что хрен редьки не слаще, и уперся. Поорали мы с ним друг на друга, и я ушёл ни с чем.
Домой вернулся  разбитый до невменяемости. У Валеры уже наступили каникулы, мы с ним собрали рюкзачок с запасом средств перекусить и от дождя укрыться, и отправились по Северо-Западному Подмосковью в путешествие, куда глаза глядят. Дня через три я оклемался, и мы перешли на нормальный режим.
В Академии всё стало известно на другой же день. Все, включая моего научного руководителя Павла Алексеевича, приняли участие в решении моей судьбы, раскрутили все свои связи. В течение 1-2–х недель я получил не менее 4-х предложений, каждое из которых было заманчивым. Припоминаю такие: консультантом по экономическим вопросам к Соломенцеву (не  помню, какой пост он занимал, как бы не зампред Совмина). Было предложение от Академии наук, видимо, рекомендация научного руководителя сыграла роль – у них была вакансия в Совете по изучению производительных сил (СОПС), но с оговоркой, что квартиру ранее, чем через 6 мес. они предоставить не смогут. Брали в ВПШ на интересную преподавательскую работу: 6 месяцев языковая практика в ГДР, потом преподавание на немецком в Москве и Берлине. Было ещё что-то экзотическое, вроде Академии КГБ. Конечно, я пальцем не пошевелил, чтобы реализовать хотя бы одно из них, зная, что это будет стоить мне партбилета.
Прошли дни и недели тщетного ожидания, все разъехались, я ходил по опустевшей Академии, как отверженный. Однажды меня разыскивает ученый секретарь кафедры Анна Леонтьевна и предлагает  познакомиться с одним из её питомцев из выпусков прошлых лет  – это был Владимир Петрович Александров, проректор Новосибирской ВПШ. Заручившись моим согласием,  он тут же  оформил на меня заявку, и уже через неделю я получил направление. Отправив контейнером домашние вещи – я к тому времени обзавёлся прекрасным письменным столом ГДРовского производства  (и сейчас за ним работаю!) – мы всей семьёй поездом отправились к новому месту работы и жизни в Новосибирск. Долго-долго поезд сопровождала  плотная дымная завеса: был август 1972 года, горели Мещёрские болота.
Примерно в это же время Геннадий получил очередное повышение по работе (кажется, «начальником Чукотки»), и вместе с семьей тоже покинул гостеприимную столицу. Квартира на Мало-Московской улице, рядом с Домом обуви на проспекте Мира, где мы провели последние месяцы в столице, надолго осталась пустой.