Сумка, набитая размышлениями

Маня позвала меня на выставку. Позвонила в субботу утром и крикнула в трубку:
— Ну, чё, мать?!
— Что? — уточнила я.
— Хорош киснуть, пошли в свет!
— Пошли, мать, — равнодушно согласилась я, — далеко он?
— Свет? Да не… Не очень. На Достоевского. Там открылась выставка современного искусства. Посетим?
— Почему нет? Приобщимся к прекрасному, заодно прошвырнёмся по торговому центру. Мне сумку нужно купить.
— Ну, давай, я заеду за тобой в час.
Я нырнула в просторные джинсы, влезла в первый попавшийся свитер, заколола гулю на макушке — вот и все сборы. Чего-то не хватает… Подошла к зеркалу, критически оглядела себя с ног до головы и приложила указательные пальчики к уголкам губ. Забыла улыбнуться, вот в чём оплошность. Потянула уголки вверх, совсем чуть-чуть — ну, совсем другое дело! — так и оставим. 

Маня, как и обещала, явилась в час.Я встретила её у подъезда, где околачивалась в томительном ожидании минут десять. Живо плюхнувшись на переднее сиденье,я бросила сумку за спину, не глядя, привычным жестом, в момент, когда подруга резко сдавала назад. Сумка подпрыгнула и смачно изрыгнула на коврик всё своё содержимое: расчёску, помаду, пудру, кошелёк с мелочью, тени, мобильник, камень, найденный у моря, ещё один булыжник с Алтая, просроченный газовый баллончик, два пустых кошелька, смятые купюры, четыре использованные зажигалки, паспорт, чеки и карточки… Ещё и фотка бывшего — уже с неделю как! — скользнула под сиденье. Впрочем, там ей самое место.
— Вот блин! — выругалась я. — Ты чего такая резкая, Мань?
— Сумку застегивать надо, — парировала подруга, и, обернувшись, засмеялась, — и перебирать внутри хлам хоть изредка.
— Да некогда, работы много.
— Некогда… сумку застегнуть?
— И это тоже, — кивнула я с серьёзным выражением лица. — Нас много. Пойдёшь по улице, обрати внимание на сумки. Никто не грузится.
— Да ладно? — Маня кинула недоверчивый взгляд в мою сторону. — А каких пор ты стала такой же пофигисткой?
— Молния сломалась. Чинить неохота это старьё, она уже вся истрепалась, проще выкинуть.

Пока мы болтали, Манька вырулила на Достоевскую улицу и ткнулась в прогал между двумя внедорожниками. Она стала парковаться, а я перегнулась назад и собрала рассыпавшееся «богатство». Фотку решила не искать — пусть валяется под сиденьем, автомобилю будет с кем коротать ночи.
— Давай зайдём, — я потянула подругу в «Саквояж», зазывающий к себе яркой вывеской.
И, не дожидаясь ответа, ускорила шаг, почти побежала — вперед, к ней, к моей новой сумочке! Я чувствую, что она ждёт меня в магазине, давно ждёт, уже, наверное, и скидками обросла… Сегодня всё — только лишь для меня! Да, там действительно стартовала сезонная распродажа, и, конечно, мы с Ней узнали друг друга сразу — в тот миг, когда я переступила порог. Она возлежала на полке, опершись о стену мягкой спинкой, и — уже отчаявшись, видимо, дождаться хозяйку — тосковала, уныло свесив ручки вниз. Я медленно приблизилась к Ней. 
—  Ой, какая… — склонив голову, погладила жёлтый кожаный карманчик и бережно, как ребёнка, взяла её на руки.
— Куда ты так рванула? — подошла сзади запыхавшаяся Машка.
— К ней, — похвасталась я. — Смотри, какая…
Подруга пожала плечами, но я, не обратив никакого внимания на её реакцию, отправилась на кассу. Теперь Она моя! Моя новая сумка! Я танцевала, не обращая внимания на людей, а Манька недовольно дёргала меня за рукав, чем ещё больше веселила. Какой сегодня день: чудесный, светлый, удивительный! Три красотки — я, Машка и сумка — идём, смеясь и пританцовывая, на выставку. Разве это не чудесно?

Обилетившись в кассе, мы проследовали в просторную залу с лепниной на потолке и дубовым паркетом под ногами. «Современное искусство» выставлялось в старинном особняке, который когда-то принадлежал купеческому роду — организаторы почему-то посчитали удачной идею такого контраста и назвали проект «Связь поколений». Честно говоря, перед выходом из дома стоило почитать подробности в интернете —  но, увы, всё было как-то недосуг. В зале красовалось десять странных инсталляций, и нам с Машкой предстояло разгадать смысл каждой из них.

Одна представляла собой тетраэдр высотой с человеческий рост с витыми проволочными гранями, между которыми были натянуты ленты из прозрачного целлофана — внахлёст, друг на друга, но так, чтоб при желании между ними можно было просунуть руку. Внутри тетраэдра прямо на полу валялась кукла — старая, большая, пластмассовая, из тех, что продавались в советские времена в универмагах. Правда, продавались они в одежде, а эта оказалась голой — только чепчик на макушке. Инсталляция называлась «Равнодушие».

Рядом лежал человек — точнее, его неловкая имитация из папье-маше, с длинными руками-полотенцами и ногами-трубками. Поверх фигуры были накиданы маски, с дюжину всяческих: от антикварных Пьеро и жутких демонических рыл до зайчиков, свинок и лисичек с детсадовских утренников. Лицо «человека» было стёрто — так, словно кто-то пытался нарисовать его, но передумал и смахнул эскиз влажной тряпкой, размазав краску по лицу. Окружённый масками человек со стёртым лицом именовался Свободой — так гласила надпись на табличке у инсталляции.

Покачав задумчиво головой — да, вот вам и свобода… — я перешла к третьей композиции. Там парило нечто воздушное, состоящее из блестящих шариков, подвешенных к высокой раме на тонких нитях, между которыми болтались ножницы — тяжёлые, портновские. Такими в школе мне приходилось раскраивать ткань на уроках труда. Что же это означает?
— Мечты… — Машка, осматривавшая экспонаты с той стороны зала, подошла ко мне. — Прикинь, это мечты. А почему здесь ножницы?
— Не знаю. Наверное, символизируют страхи или ограничения. Что-то, что может помешать…
— Но ведь они не срежут нить с шариком случайно, это должен сделать сам человек, — резонно предположила Маша.
— Ну, да, получается, что мы сами берём портновские ножницы и отрезаем себе крылья. Да, мне кажется, куда лучше здесь смотрелись бы крылья, — подумала я вслух.

Сумка соскользнула с плеча на локоть, неприятно ткнув меня днищем в бок. Хлам внутри подпрыгнул и чуть не выскочил наружу, как это случилось часом назад в машине.
— Ты чего ходишь с двумя сумками? — заметила, наконец, подруга. — Взяла бы и переложила всё в обновку, а старую можешь сразу и выкинуть.
— Ой, да что-то не подумала. Точно!
Я оглянулась по сторонам. В центре зала была установлена высокая тумба, на которой лежал увесистый камень — втрое крупнее моего алтайского булыжника — и стояла пепельница с окурками. Здесь вроде не курят... Зачем?!
— Давай к этой стойке отойдём, я там быстренько всё поменяю! — предложила я Мане, и та согласно кивнула.
Мы водрузили сумки на тумбу и начали бодро перекидывать вещи из старой в новую. Маня, посмеиваясь над моей «коллекцией», с любопытством разглядывала её.
— Зачем тебе три кошелька?
— В одном я мелочь ношу, второй для крупных купюр, но я постоянно забываю про него, и потому он всегда пустует. А третий завалялся с незапамятных времен, всё недосуг выбросить.
— А камни?
— Везла из отпуска, но так и не выложила.
— А чеки?
— Знаешь, иногда бывает нужно что-то написать, а блокнота нет под рукой…
— Ясно… Давай избавимся от этого прямо сейчас? Оставим в сумке и выкинем её вместе с хламом? —  предложила Машка.
—  Да, ты права, —  согласилась я.
В новую сумку перекочевали документы, деньги, два кошелька и косметика. И телефон, который я сунула во внутренний кармашек. Очень удобно! Кармашек завибрировал и заиграл до боли знакомую мелодию…
Надо же, неужели бывшему что-то понадобилось? Я приняла входящий вызов, и отбежала к окну.
— Давай встретимся, — попросил бывший.
Голос его был печален и напряжён — и это ласкало слух.
Ах, вот как?! Встретиться он захотел, подумать только?! Дошло наконец-то, что был неправ.
— Ну, не знаю… — протянула я. — Может, когда-нибудь и встретимся…
Зачем я это говорю?! Сейчас он ответит: «Да, действительно, нет смысла», и я останусь стоять в очень красивой позе в зале со странными инсталляциями — с удовлетворённым самолюбием и вдребезги разбитым сердцем, которое могло бы собраться воедино, не окажись я такой стервой.
Впрочем, бывший на этот раз проявил сознательность:
— Нет, давай не когда-нибудь, а сегодня.
— Хорошо, — тут же согласилась я, вмиг сдавая позиции, отвоёванные тридцать секунд назад.
— Я приеду. Ты дома?
— Нет, я на выставке! — похвалилась я, чтобы он понял, что я совсем и не скучаю без него;и тут же добавила, чтобы он не передумал: — Но я уже всё посмотрела…
— Давай я подъеду к выставке! Где она?
— На Достоевского.
— Через полчаса буду.
— Хорошо, — равнодушно ответила я и нажала отбой.

...И со всех ног полетела к Маньке, напугав её до беспамятства — вцепилась в неё, обняла за плечи и начала трясти. Подруга опешила:
— С ума сошла? Кто тебе звонил?
— Ну, кто же ещё, как не Пашка, — радостно восклицала я. — Это он, это он, это он!
— Он же козёл? — уточнила Маша.
— Был козлом. Двадцать минут назад. Но только что перестал им быть.
— Понятно, — улыбнулась подруга. — Хочет помириться?
— Да, да, да! — затанцевала я, и извиняющимся тоном «попросилась»: — Я пойду с ним поговорю, ладно? Очень нужно! Очень-очень!
— Иди, — махнула та рукой, — что ж теперь…
— И я там у тебя фотографию под сиденьем забыла, — смущенно призналась я, — найдёшь её, ладно?
Мы всё же успели досмотреть экспозицию — оставшихся двадцати минут нам хватило с лихвой. Когда зазвонил телефон, я, прижав палец к губам, многозначительно глянула на Маньку, и, придав своему лицу в высшей степени надменное выражение, отправилась к выходу.

***
Так мы и помирились. Утро воскресенья было совсем другим — радостным и светлым. Как сказала бы Манька, «не кислым», в отличие от прошедшей недели. Я готовила завтрак, напевая, и весело суетилась на кухне. Бывший — то есть, нет, снова любимый! — сидел за столом.
— А ты ведь не рассказала про выставку, —  вспомнил он вдруг. — Что за выставка, интересная?
— Современного искусства. Занятные инсталляции. Человек, утративший своё лицо и приобретший взамен свободу, мечты под грозным остриём портновских ножниц и равнодушие к малышу в целлофановом футляре, намотанном на самодельный проволочный каркас.
—  И всё?
—  Нет, там ещё было… —  я не могла признаться ему, что перестала понимать происходящее вокруг после его звонка, —  но что-то запамятовала. Видно, не впечатлило… Хочешь, на сайте посмотрим?
— Давай, — согласился Паша.
Я пододвинула ноутбук, развернув монитор так, чтоб было виднообоим, и нашла сайт, посвященный выставке. Ого, сколько фотографий, восторженных отзывов и даже несколько свежих статей от критиков! Я вчера многое упустила, однако…
— А что за композиция «Размышления»? — заинтересовался благоверный. — Ею все здесь так восторгаются.
— Не помню, — пожала я плечами, — давай глянем.
Перешла по ссылке и тут же ахнула. На фотографии — размером в полэкрана — тумба с камнем, пепельницей и моей сумкой. Какой кошмар! Я же совсем забыла про неё, услышав, кто мне звонит… Побежала к окну, забыв обо всём, и бросила сумку с остатками хлама на тумбе! А это была вовсе и не тумба, а самая что ни на есть художественная инсталляция!
Надо же, «Размышления». И что пишут?

«Лучшая композиция выставки «Связь поколений», ставшая её главным украшением. Пронзительная метафора, поражающая своей невообразимой глубиной! Каждая деталь-штрих инсталляции заставляет задуматься о главном, вечном, утраченном.«Размышления».
Тумба, как знак принадлежности индивида к своей эпохе — длиной в несколько поколений— ты чувствуешь её дух вместе с автором, хранителем времени, который присутствует здесь незримо.
Мир? Что в нём? Перед нами пепельница и несколько окурков… Пепел и тлен — то, чем жил человек, на что надеялся, о чём мечтал — всё исчезло, обратившись в дым.
Душа окаменела и кажется, что нет больше выхода, но человек решается заглянуть в себя — что в нём осталось? Казалось бы, ничего —истертая оболочка, как поношенная ручная кладь, набитая бесполезным хламом.
Но приглядитесь, вдумайтесь, прочувствуйте: вы поймете истинную суть бессмысленных на первый взгляд вещей и, наконец, прозреете!
Сумка открыта, а это значит, что ещё осталась вера в доброе, светлое и прекрасное. Открытая сумка — это Любовь! Любовь, которая не требует доказательств, которая не просит и не обещает, а лишь открывает себя… И хлам вдруг, вопреки традиционным представлениям, оказывается бесценным сокровищем.
Чеки? Или, быть может, невысказанные вслух мысли, исчезнувшие слова, которые ещё есть, живы, они не успели утратить свой смысл — и, несмотря на бездушие цифр, они воскреснут!
Камни? Уверенность, оплот — то, что не даёт опустить руки в трудные времена. Это не камни, это твёрдость человеческого духа!
Кошелёк — не аксессуар для хранения купюр, это вместилище драгоценных талантов. Да, тех талантов, которые мы не зарыли в землю — вопреки библейской притче — а «спрятали в кошелек», т.е. в себя, до того дня, когда почувствуем, что готовы раскрыть их.
Газовый баллончик с истекшим сроком годности тоже не случаен — чтобы стать Человеком, нужно искоренить в себе Зло. Не запереть его в клетку, не поразить молнией гнева, не уничтожить, а изжить — как теряет свои свойства ядовитый газ в просроченном баллоне — и тогда Зло перестаёт существовать.
Видно, что идея инсталляции не пришла к автору в одночасье, он пестовал её много лет, чтобы однажды раскрыть, сотворив необычайный шедевр — и теперь мы с вами можем в полной мере восхититься и проникнуться им».

Я читала статью, чувствуя, как холодеют руки и ноги и потягивает где-то в области солнечного сплетения. Надеюсь, что автор не обнаружит в потайном кармане визитку бывшей владелицы. И не найдет ту, что совершила акт художественного вандализма, водрузив драную сумку на его композицию.
Статья была не единственной: другие критики тоже отметились похвальбой, и каждый восторгался по-своему.  Восторгался…. Сумкой и тем хламом, что был внутри. Моими чеками, камнями, газовым баллончиком и фантиками от конфет. Как стыдно…
— Знакомая очень сумка. У тебя похожая была, — промолвил задумчиво Пашка.
— Я свою выбросила на днях, — тут же выкрутилась я.

***
Вечером мне позвонила обескураженная Манька.
— Слушай, я только что в новостях видела сюжет, посвященный выставке. Блин, мы же твою сумку там оставили. Теперь за неё автору обещают дать какую-то премию.
— Ну, раз премию, то ещё ладно, — вздохнула я, — значит, он не станет мне мстить за позор.

Так и вышло. Сумка не только получила премию, но и обрела неслыханную популярность, сделавшись общепризнанным эталоном современной художественной мысли. У неё началась новая жизнь. Теперь она «гастролирует» вместе с автором по Европе, в то время как я тихо пью чай с Пашкой и Манькой у себя дома.
Иногда я вижу её в культурных новостях и шлю воздушные поцелуи. Париж, Копенгаген, Амстердам, Осло, Стокгольм... Кажется, у неё всё сложилось прекрасно — они с автором счастливы и знамениты.