Банкир Сомов - Глава 2

Если у Музы Андреевны этот день начался как обычно, то у ее мужа он с самого утра вышел из колеи. По плану день должен был начаться с краткого и быстрого знакомства с последними новостями, поступающими по закрытому веб-каналу из Центробанка. Однако уже у входа в банк к Сомову стремительно подошел человек, в котором Илья Ильич признал своего бывшего однокурсника и соратника по стройотрядам Ивана Шишкина.

- Здравствуй, Илья! – приветствовал его однокурсник с радостной, но и смущенной улыбкой. – Я к тебе.
- Здравствуй, Иван! – пожимая протянутую руку, с тусклой улыбкой ответил Сомов. – Догадался. Позвонил бы, договорились.
- Да вот, решил живьем. А то, думаю, скажешь, что занят, назначишь на следующей неделе…
- А я и вправду занят. Я свободен никогда не бываю. Я и в банке-то бываю не каждый день. Знал бы ты, сколько у меня дел по городу! Ну, ладно, что у тебя?
Шишкин посмотрел еще смущенней.
- Может, все же, в кабинет проведешь? У меня к тебе деловой разговор, чего ж на улице?

Илья Ильич покривился в душе, но виду не подал. Все-таки, однокашник, бывший соратник, почти друг. Новости не убегут. Хотя, кто знает? Иногда потеряешь минуту, потеряешь все. Он знал, что Шишкин занимается средней руки бизнесом, торгует рыбой, лесом, чем-то еще. Небось, льготный кредит пришел просить. Так ведь таких знакомцев у директора банка – пруд пруди, на всех льготных кредитов не напасешься.

К его удивлению (и внутреннему возмущению) Иван Шишкин пришел просить не банковский кредит. Он пришел просить наличные деньги. Взаймы. И не у банка, а лично у однокурсника Ильи Сомова. Для своих опять же личных нужд.

- Как друга тебя прошу, - говорил он, сидя в кожаном кресле для посетителей и заглядывая в глаза Сомову. – Выручи! Малую Елань знаешь?
- Знаю. Восемьдесят километров по восточному тракту.
- Там рыборазводный совхоз был, лет десять как загнулся. Там пруды… Мой дед еще до войны эти пруды строил, он в совхозе главным рыбоводом был. Эти пруды бывший директор ухитрился приватизировать, но сделать с ними ничего не сумел. Теперь он их продает, но ставит условие: деньги - наличкой.
- И с чего это у него такой бзик? – удивился банкир. – В наше-то время?
- А я знаю? – пожал плечами Шишкин. – Но у меня сейчас и безнала нет, все в деле. Пять миллионов!.. Для тебя это семечки! Я бы через пару месяцев отдал, ей Богу!

- Пять миллионов? – поднял брови Илья Ильич. – Семечки? Ты меня с кем-то путаешь, Ваня. У меня мешка с золотом нету. Да, я банкир, но я не владелец банка. Я всего лишь наемный директор, живу на зарплату. А если бы даже у меня и были такие деньги… Знаешь, есть притча о старом еврее, который торговал семечками на ступеньках банка. К нему подошел знакомый и попросил взаймы денег. Еврей ответил: «У меня с этим банком договор. Они не торгуют семечками, я не даю денег взаймы».

Шишкин слушал и смотрел на него грустно и молчал, моргал большими темно-карими глазами, потом спросил так же грустно:

- А льготный кредит? Дашь?

Илья Ильич вздохнул.

- Зачем тебе эти пруды? Деньги туда вбухаешь, а отдачи не дождешься. Ты же сам знаешь – рыбу дешевле с Охотского моря везти, чем под Пинском выращивать.
- Знаю, - согласился Шишкин. – Но, понимаешь, их мой дед строил. Это как наследство! Я их почищу, приведу в порядок, карпов пущу, детям передам… А когда-нибудь, глядишь, и отдача появится.
«Наследство! Детям передам! – мысленно усмехнулся Сомов. – Прожектер кисейный. Потому и нет у тебя пяти миллионов, что такими вот прожектами занимаешься».
- Ладно, Ваня, я дам тебе льготный кредит. А наличных, извини, у меня тоже нет.
- Под какой процент? – осторожно поинтересовался бывший сокурсник.
Сомов назвал цифру.
- И это ты называешь льготным кредитом? Да ты настоящий ростовщик! Процентщик! Раскольникова на тебя нет!

Шишкин бросил на Сомова гневный, испепеляющий взгляд и ушел, хлопнув тяжелой дверью.

«Вот придурок! – удивленно сказал себе Илья Ильич. – Это ведь он меня обидеть хотел. Ростовщик! Процентщик! Чуть ли не самые ругательные слова на Руси. В Евангелии еще есть «мытарь» - сборщик налогов, тоже почти ругательство. Как не понимал народ, что за все надо платить, так и не понимает, не хочет понимать. Пылесос берет напрокат – платит. Квартиру или машину берет в пользование – платит. А деньги взять в пользование норовит на халяву. И тот, кто эти деньги дает – грабитель, разбойник, его и обозвать можно, и даже убить – как ту старушку. Как к другу он ко мне пришел! Не велик друг! Да хоть бы и друг. Причем здесь дружба? Не зря всегда говорилось всегда: «Дружба дружбой, а табачок врозь!» На лечение бы дал. Даю ведь Музе в ее фонд. Половину заплаты, между прочим, даю. И нигде не кричу об этом, и не спрашиваю ее, на что она их там тратит. Знаю – на добрые дела. А здесь? На блажь романтическую! Дед строил! Детям оставлю! Очень нужны его детям эти пруды! Ты заработай сначала лишние пять миллионов, а потом трать на причуды, а вот так, взять в долг и не знать, с чего будешь отдавать!.. Дети как раз голые и останутся. И этот нахал меня ростовщиком обозвал! Тоже мне Раскольников нашелся!»

День был безнадежно испорчен. Но Илья Ильич не знал еще, какой сюрприз ожидает его дома.

Отпустив в конце рабочего дня машину, он вошел в подъезд и поднялся на свой этаж. Привычно отпер замок своим ключом, привычно поцеловал встретившую его жену. И сразу увидел в ее глазах необычную озабоченность и даже тревогу. Однако никак не отреагировал. Он знал, что его бесценная супруга чуть ли не ежедневно сталкивается с почти неразрешимыми проблемами, в мире которых, увы, приходится существовать российской благотворительности, и привыкла сама с честью выходить победительницей из критических ситуаций. Иногда он даже думал, что из нее получилась бы весьма успешная бизнес-вумен. Впрочем, словечко «бизнес-вумен» его коробило, он предпочел бы сказать по-русски - «деловая женщина», а Муза и в самом деле, без преувеличений, была деловой женщиной, прекрасно вела дела благотворительного фонда – в том числе и те, в которых деньги Фонда вкладывались в коммерческие проекты с целью наращивания благотворительного капитала. Так что, если стряслось нечто из ряда вон выходящее, требующее его вмешательства, она скажет об этом сама.
Илья Ильич не спеша разулся, надел домашние, расшитые бисером туфли, привезенные два года назад из Марокко, и прошел в ванную – вымыть руки перед ужином и сполоснуть лицо. Муза Андреевна тем временем накрыла на стол – как обычно, на кухне.

Кухня у Сомовых была большая, в два окна, и фактически совмещала в себе и кухню, и столовую. Дом, в котором они жили, был еще послевоенной, так называемой сталинской постройки – с высокими потолками, просторной прихожей и тремя большими комнатами. Сомовы купили квартиру еще до того, как Илья Ильич сделался банкиром. Произошло это в лихие девяностые годы, в самом их начале, когда уже бурно дала о себе знать воровская чубайсовская приватизация, когда на металлолом резались пароходы и самолеты, когда заплату шахтерам и ученым задерживали месяцами, а стеклодувам платили стеклянными вазами. Илья Ильич встретил то лихолетье в должности декана экономического факультета, а Муза Андреевна работала в том же вузе преподавателем на кафедре иностранных языков. Третьим членом семьи был их любимейший сын Сережа, только что пошедший в школу. Жили они в однушке, которой великодушно расщедрился родной вуз. Денег катастрофически не хватало, несмотря на то, что и Илья, и Муза подрабатывали репетиторством. Именно тогда Сомов вспомнил свое детство, городскую свалку, палку с железным крючком и грязный мешок, в который он складывал тряпки, извлекаемые из вонючих мусорных куч. Тряпки эти мама потом стирала, сушила и сдавала в утильсырье. Работала она кассиром в сберкассе, зарплата была мизерная, а на ней была еще больная бабушка, нелегально, без пенсии, выбравшаяся в Пинск из колхоза с громким названием «Заря коммунизма». Отца же Сомов фактически не знал: кадровый военный, он был репрессирован после войны, когда Илье не было и двух лет, и пропал в лагерях. Наверное, потому Илья Ильич и любил так беззаветно своего сына, что ему самому не довелось вкусить отцовской любви.
Так вот, вспомнив тогда свое безрадостное детство, Илья Ильич решил, что сделает все возможное и невозможное, чтобы у его сына детство было счастливое. Он ушел из университета, собрал вокруг себя  умных ребят, которым в вузе тоже ничего не светило, и создал  фирму, которая давала консультации по ведению малого бизнеса, организовывала семинары и мастер классы, помогала в составлении бизнес-проектов и рекламных мероприятий. Сомов и его сотрудники мотались по всей стране, о фирме быстро узнали, их охотно приглашали – Петербург, Ярославль, Иркутск, Камчатка… И хорошо платили. На эти-то деньги Илья Ильич и купил сталинскую квартиру. А потом его заметил губернатор и предложил организовать и возглавить банк…

- У тебя что-то случилось? – спросил все-таки Илья Ильич, усевшись за стол и видя, что супруга его никак не решается поделиться с ним угнетающей ее информацией.

- Случилось, - почти обрадованно кивнула Муза Андреевна. Не знала она, как начать разговор, дожидалась, чтобы начал муж. – Ты помнишь полковника Коржавина?
- Конечно, помню. Что за вопрос? – Илья Ильич взял вилку и нож и приготовился разделывать его любимую речную форель, запеченную женой прямо перед его приходом. -  Я хлопотал за него, нашел адвоката. Ему светило двенадцать лет, а обошлось шестью. И, если не ошибаюсь, он должен вот-вот выйти на свободу.

- Да, он вышел. Два месяца назад. Сегодня у меня была его жена.

Илья Ильич оторвался от рыбы и посмотрел на супругу внимательным взглядом. Жену полковника он тоже помнил: небольшого роста, довольно изящная женщина, искусственная блондинка, звать – Нина Викентьевна. Он гордился своей прекрасной памятью, которая не тускнела с годами.

- О чем она просила?
- У ее мужа проблемы с работой. Профессии как таковой нет, тем более, что после тюрьмы…
- Это естественно, - пожал губами Илья Ильич. – Не он один такой. А что ж его друзья-офицеры не поддержат? Где их кастовая взаимовыручка?
- Бог с тобой, Илюша! – вздохнула Муза Андреевна. – До революции, может, и была каста, а потом… Вспомни своего отца. Кто его поддержал? Кто поддержал вашу семью?

Илья Ильич не ответил, вопросы эти ответа и не требовали. Ответ был давно известен. В повисшем молчании, он принялся за еду. Муза же Андреевна в ужин, как правило, ничего не ела – только выпивала чашку зеленого чая с каким-нибудь крошечным пирожным, купленным по пути домой в ближайшей кондитерской.
Илья Ильич думал о полковнике Коржавине. О бывшем полковнике Коржавине. Семь лет назад, найдя для него хорошего адвоката и заплатив адвокату хорошие деньги, он совершенно искренне посчитал, что сделал для этого человека максимум возможного. Дальше – это уже судьба. Коржавин – взрослый мужчина, «настоящий полковник», должен дальше заботиться о себе сам. И не в такие переделки бросает судьба людей, не зря на Руси говорят: «От тюрьмы и сумы не зарекайся», надо уметь выходить с честью из любых передряг. Илья Ильич был уверен, что его собственный отец, вернись он из лагерей, сумел бы найти свое место в жизни, и никого не стал бы просить о помощи. А тут еще и не сам мужчина просит, а посылает женщину. Не красит его это, не красит.

- Она говорит – он вернулся инвалидом, - прервала молчание Муза Андреевна. Она сидела напротив мужа и смотрела, как он сосредоточенно ест, аккуратно выбирая кусочки рыбы и очищая тонкие кости. – Наверное, пытался качать там права – полковник, все-таки, и его сильно били.

- Тоже обычное дело, - кивнул он. – Бить там умеют. Не уголовники, так надзиратели. - Об этой стороне жизни он, к счастью, знал лишь по фильмам последних времен, но представить себе реальность ему было нетрудно. В детстве он не раз дрался с уличной шпаной. – И что, у него есть справка об инвалидности?
- Я не спрашивала. Скорее всего, нет – кто ж ее даст так запросто? Может, ты его в охрану возьмешь?
Илья Ильич оторвался от рыбы и удивленно поднял брови:
- Инвалида? В охрану? Музочка! У меня не благотворительный фонд. У меня банк! У меня в сейфах лежат настоящие деньги! И не дай Бог, если какие-нибудь придурки в самом деле захотят его ограбить! Чем мне поможет твой инвалид? Что мне потом скажут вкладчики?

- Ну, ладно. Ну, не в охрану. Но чем-нибудь мы можем ему помочь?
- Музочка! Я тебя обожаю, ты знаешь. Твое доброе сердце всем известно, и к тебе идут сотни людей. Но ведь всем на свете все равно помочь невозможно. Даже Господь Бог не в силах сделать этого. По-моему, семье Коржавиных мы уже достаточно помогли, надо бы им и честь знать.

Илья Ильич вернулся к рыбе. Над столом опять повисла тишина. Но через минуту  Муза Андреевна вновь ее нарушила.

- Еще жена Коржавина сказала, что их сын… Пока отец сидел, мальчик попал под влияние наркоманов и сам стал наркоманом.
- И что? – спросил муж, разжевывая последний кусок ароматной белой рыбы, пропитанной лимонным соком.
- Просит помочь с лечением.
- Ну, так помоги. На то у тебя и Фонд. Ты ведь и наркоманам помогаешь. Разве я против? Правда, ни один еще не излечился, все идут в рецидив, но я все равно не против. Деньги у тебя есть.
- Тут нужны огромные деньги. Она просит отправить ее сына в Швейцарию, на пять лет. Там есть специальный пансионат, где вылечивают с гарантией.

При этих словах Илья Ильич посмотрел на жену с особым интересом. «Все-таки, она не «деловая женщина». Она просто женщина. Женщина с большим любящим сердцем. Как называл ее Сережка? «Моя маленькая мама!» Да, маленькая мама с большим сердцем. Она готова выложить эти огромные деньги, чтобы спасти чужого сына, раз уж невозможно вернуть к жизни собственного. Но таких денег у нее нет, и она смотрит на меня, как на всесильного джинна, который может выполнить любое ее желание».

- Передай Нине Викентьевне вот что. Пусть ее муж свяжется со мной, пусть подойдет. Я хочу сам поговорить с ним, не через жену. Тут мужской разговор нужен, без экивоков.

Муза Андреевна согласилась с ним и принялась накрывать стол к чаю. Илья же Ильич прошел в гостиную и включил музыкальный центр. Они с Музой любили песни бардов, пристрастившись к ним в стройотрядах, находили в них душевный отклик и поддержку, и сейчас душа Ильи Ильича просила чего-то доброго, дружеского участия. Он поставил диск Городницкого.


«У Геркулесовых Столбов лежит моя дорога.
У Геркулесовых Столбов, где плавал Одиссей…»


Сомовы бывали у Геркулесовых Столбов. Два года назад. Именно тогда и были куплены в Марокко расписные сафьяновые тапочки. А вот Сережка там не бывал, и уже не побывает. А если отправить сына Коржавиных в Швейцарию, то и все их будущие поездки окажутся под вопросом. Подумать надо, крепко подумать.
Илья Ильич чуть прибавил громкость и под немудреные гитарные аккорды, созвучные простым, но задушевным интонациям Городницкого, геофизика и поэта, вернулся на кухню.