Вечером

Мы сидели с Волыниным в пивной «Семафор», что недалеко от вокзала. Погода держалась скверная – промерзлый ветер и отсутствие снега. Так было, по крайней мере, в тот момент, когда мы убегали от нее в двери. Кто знает – с тех пор все могло и измениться.

Пивная эта довольно странна. К примеру, на одной из ее стен поклеены фотообои с кадрами из мультфильма «История одного преступления». Периодически есть вероятность столкнуться со спящим уркой, в то время как рядом какой-нибудь самоуверенный хлыщ будет орать свои крайне авангардные стихи – авангардные настолько, что ему самому страшно, а единственного зрителя при этом спасет лишь бессознательное состояние.

Волынин сидел напротив меня с немытой головой и грустным видом. На нем было драное пальто, которое он никогда не снимает. Дирижер оркестра, за которым он закреплен, иногда практически умоляет Волынина делать исключение хотя бы для концертов. Холодно ему вечно, что ли?

Мы пили пиво и разговаривали.

– …что за бар, в котором нельзя курить?.. – сокрушался Волынин.

– Сама идея подобных заведений тем самым изнасилована и брошена на осмеяние в поту и сперме чужой ненависти…

– Знаешь, я сидел дома, и мне было по-настоящему плохо, демон снова овладел мной. Но вдруг захотелось послушать новый альбом «Зе Либертайнз».

– Этих гермафродитов?

– Этих гермафродитов. Однако внезапно меня осенило, и вместо прослушивания я принялся рисовать – выпроваживать ублюдка. Так между нами завязалась борьба и велась она с переменным успехом… 

– И что в итоге?

– В итоге я поехал на репетицию, где играл токкату Баха на такой скорости, что демон, бесповоротно охерев, в ужасе капитулировал…

– Как там оркестр, кстати? Хорошо?

– Хорошо-то хорошо, но третий месяц без зарплаты, а я сижу тут с тобой… Так что займи косарь – я все пропил!– добавил он лукаво.

Я уставился в свой дырявый кошелек, гадая – шутка это или нет.

– Могу дать полтинник.

– Не, не надо. – гордо отрезал Волынин. – А ведь когда-то, после училища, я хотел поступать на искусствоведа… Впрочем, что я несу – какая тогда сейчас была бы разница… Придется занимать у мамы.

– Как там она, кстати?

– Чё ты заладил «как» да «как?» Не понимает она.

– Чего не понимает?

– Ну, сносят нас. На месте мамкиного пятистенка теперь дорога будет. Асфальт и колдобины, а не помидоры.

– Твою мать.

– А мою мать в какую-нибудь гостинку в Солнечном переселят. Ну, или не в гостинку. Но точно куда-нибудь в сраку. Буду ходить вместе с ней на пустырь и слушать, как ветер гуляет в поле и во ртах жмуров.

– Прямо Шеффер.

– Ага.

– Зашуршит твоя тень по спине кирпичей?

– Все, хорош. – улыбнулся Волынин.

Повисла мерзкая пауза. Я зацепился чуть помутневшим взглядом за бабочку прошедшего мимо бармена. Она была зеленой и напомнила мне о лете. О даче, где ночь незаметно сменятся днем. Дача хоть и только по расписанию, но даже так все равно лучше. И сразу захотелось поехать туда сейчас – лопатой погрести, чаю с лимоном выпить. И чтобы собака носилась счастливая и мокрая по сугробам. Потом я вспомнил старый серо-зеленый штакетник волынинского палисадника. И еще всякое. Мало ли чего есть на свете зеленого. И мало ли чего можно вспомнить.

Улицу за отражением стекла не разглядеть, а больше уставиться было не на что.

– Жарко мне. Пойдем, покурим? – сказал Волынин.

– Да пошли уже совсем. – ответил я.

Снаружи в теплой желтизне фонарей покойно кружился снег.

00:19
20.10.16