Желдорбек

Эпиграф.

…будь проклята та полоса, могила двадцатого века,
Пока добежишь до конца, останется полчеловека,

Хватаешь, ты ящик с песком, в нём семьдесят два килограмма,
Ползёшь «по -  пластунски» вперед и, вдруг, попадается яма,

Гранатой в «дзот» не попал, «секунды» тебе прибавляют,
Ах, бедный курсант, ты устал и, силы тебя покидают,

Вот, ты подбегаешь к окну, в которое надо забраться,
Но сделав попытку одну, упал и не можешь подняться,

Плечо и колено содрал, в глазах -  сплошное затменье,
А сзади кричит  лейтенант: «Курсант, повторить упражненье!...».

…сменил гитару на «АКМ», слова любви на армейский мат,
Брюки, клёши, пиджак на хэбэ, химию, физику на «СЦБ»,

Полуботинки на «кирзачи», радужный сон на бросок в ночи,
И жизнь мне стала ненужной брат, был человек, а стал курсант…


 (Из песен курсантов Ленинградского среднего, а затем, высшего военного Краснознамённого Училища железнодорожных войск и органов военных сообщений имени М.В. Фрунзе, конца шестидесятых и начала семидесятых годов).
«СЦБ» - сигнализация, централизация и автоблокировка железных
дорог; «кирзачи» - кирзовые сапоги; «хэбэ»-хлопчатобумажное
обмундирование; «АКМ» – автомат Калашникова модернизированный;
«Дзот» – долговременная земляная огневая точка, имитируемая на 
 полосе  препятствий; «Граната» – имитация наступательной гранаты   
 РГН – 1;









Пролог.
        В поезде Москва – Тюмень – Владивосток путешествовала очередная «жертва» системы ЖДВ, лейтенант медслужбы Виктор Вьюгин, закончивший летом, Горьковский филиал Московского медицинского института имени Николая Фёдоровича Пирогова и решивший стать кадровым офицером. Ему предстояло заменить, на посту младшего врача медицинского пункта, убывшего в запас, лейтенанта медслужбы Соромицкого, «знаменитого трассового волка и большого оригинала», в части, которой командовал подполковник Рогман. Стояла ранняя осень 1978 года, лёжа на верхней полке купейного вагона, новоиспечённый офицер, гордо поглядывал на девушек, которые распивали внизу бутылку «Ркатицели».  Мимо проносились составы с углём, от которых в приоткрытое окно пассажирского поезда летела мелкая пыль, пачкая постельное бельё. Вьюгину вспомнился «Донбасс», мрачные терриконы отвалов «ненужной» руды и , беспросветные пьянки с проводницами в вагоне  - ресторане, ночные остановки, когда в дверях вагона, вдруг возникали из станционного мрака дегенеративные физиономии алкоголиков, которым официанты продавали втридорога водку и старое мутное «Жигулёвское» пиво. А там, в оставленном Крыму, ярко сияло, описанное, знаменитым эмигрантским писателем Иваном Шмелёвым «Солнце мёртвых», освещая окна домика, стоящего на окраине села «Первомайское», где жила Ира - семнадцатилетняя красавица, лишённая Вьюгиным девственности. Они с ней вместе прибыли в пионерский лагерь «Рубин» по протекции первого секретаря местного райкома партии, который отдыхал в прошлом году в санатории ЦК, вместе с отцом Вьюгина. В лагере Вьюгин младший стал работать фельдшером, а два его друга тренировали лагерные сборные по футболу и  баскетболу. Когда настала пора матчей с соседним «богатым» пионерлагерем, принадлежащим крупному оборонному заводу, наш герой понял, что их баскетбольную женскую команду надо срочно усилить «варягами», потому что в противном случае их ожидал полный разгром и поражение. Сто восьмидесяти сантиметровую Ирину Виктор нашёл вечером на пляже, возле костра, где она пела под гитару песню Вихорева:
«Мокрый клён за окном, дробь дождя на стекле,
Так зачем о былом, песню дарите мне?»…
Виктор уговорил её выступить за свой пионерлагерь. Поставленная, на позицию «центровой», она раз за разом неминуемо выигрывала подбор, под щитом и  забрасывала мячи, что в конечном итоге принесло победу их команде. Вечером они в деревенском домике выпили сухого вина, после чего Вьюгин похотливыми руками стал путешествовать по всем выпуклостям этого молодого женского тела, принадлежащего семнадцатилетней девчонке, они поладили. Утром, он записал в дневник: «На склоне у лагеря, что звался «Рубином»,  овчарка всё лаяла и нас не любила!» Как-то в пионерлагерь, приехал с инспекцией, совершенно лысый и плюгавый, секретарь райкома комсомола, который во время «мёртвого часа» наткнулся на пляже на трёх пьяных друзей, во главе с Виктором, которые секретаря нецензурно оскорбили. Оскорблённый в лучших чувствах «функционер», побежал жаловаться начальнику лагеря. Навстречу попался «плаврук» - однорукий мужик, который умудрялся учить пионеров плаванию. Узнав от него, что данные нарушители режима - ставленники райкома КПСС, комсомольский вожак, «увял как плесень». Все эти события вспоминал теперь, распрощавшийся с вольной жизнью, доктор Вьюгин. Всунулась проводница, потасканная сорокалетняя баба, со следами былой красоты, её волоокие глаза прошлись по стройной фигуре лейтенанта. Она пригласила его в своё купе, для распития фирменного индийского чая, который выдавался только избранным. Виктор, прихватив бутылку водки, отправился в служебное купе, где получил, все не служебные услуги и вялотекущую гонорею, о чём узнал по прибытии в Тюмень, когда с конца предательски «закапал» гной. В штабе соединения, на улице Рижской, он получил предписание, убыть на станцию Туринскую, под Тюменью, куда была передислоцирована войсковая часть с Выйского, которой командовал подполковник Рогман. Приехав за вещами на вокзал Тюмени, Виктор выпил с какими-то бичами и очнулся в комендатуре военных сообщений, на каменном полу, где валялся на собственной, смятой шинели. К трипперу добавились вши, что заставило его побриться наголо, расставшись со своими светлыми кудрями. Командиру части внешний вид нового медика пришёлся не по вкусу, так как доктор был похож на неотесанного пролетария, но он был все-таки лучше (по мнению Рогмана), чем, уволенный в запас лейтенант медслужбы Соромицкий. Последний, на второй день своего прибытия в часть, как вспоминал Павел Петрович, прибыл в клуб на просмотр кинофильма, в немыслимом виде: серая парадная шинель без погон и петлиц, без головного убора, нестриженный, с длинными непристойными бакенбардами «аля москвич» и «гуцульскими, загибающимися на всю длину подбородка усами. На шее мерзавца болтался длинный белый шарф, накинутый поверх шинели и свисающий до пупа. В таком виде, этот «разгильдяй», подсел к офицерским жёнам и стал кокетничать с женой, самого Рогмана, о чём последнему, доложил Голококосов. А этот простой, надёжный, словно высеченный, несколькими  ударами резца, из глыбы гранита, человек, кто и должен Родине служить, как должно, не превращая службу в бесконечную комедию, костюмированный бал, с высокопарными рассуждениями о столичной жизни, к которой Павел Петрович без сомнения стремился. Ночью, вновь, прибывший доктор записал в своём дневнике: «Мне хотелось служить в части, возле Горького, правда, там, около тысячи жён и детей, но не получилось. Перед отъездом в Сибирь,  прогулялся по берегу Волги, зашёл в художественный музей. До этого, как-то не удосужился, высокомерно считал, что после Третьяковской галереи и даже Астраханского музея, здесь - смотреть нечего! В Астрахань я попал, подсев «по блату» на теплоход « 20-й съезд КПСС», идущий из Москвы. Я был с тогдашней своей подругой, не хочу называть её имени, ибо сейчас, она стала генеральской супругой. Мимо нашего иллюминатора постоянно проходили любопытные, потому что на палубе и в ресторане мы не появлялись, а всё заказывали в каюту, обеспечивая себя продуктами и вином. Пили венгерский «Токай», ящик которого я притащил, когда были на длительном стоянке у города Куйбышева. Когда в каюту заглядывала очередная рожа, я демонстративно начинал пить вино «из горла», после чего, рожа пропадала. Среди пассажиров выделялись две личности: одинокая грустная горбунья, похожая на художника Борисова – Мусатова и небольшой, всего, каких-нибудь, два метра ростом, акромегал. Обычно, ростом, они бывают два-десять, два-двадцать, а двухметровые ребята - без этой эндокринной патологии. Так, вот, у этого были огромными: кисти рук, нижняя челюсть, нос и уши, то есть те зоны, где продолжала разрастаться хрящевая ткань. Горбунья запала на мои синие очи, а акромегал не давал прохода моей подруге, пока я на пристани в Плесне не замахнулся на него сеткой, с пустыми бутылками, причем, меня поддержали вахтенные матросы, в том плане, что нечего лезть к чужим бабам, с такой дебильной физиономией. В Астрахани акромегал и горбунья объединились и последовали за нами, в местный музей. Там, меня поразила маленькая картина основателя абстракционизма в России, Кандинского – «Рок. Красная стена». Красная кровавая масса стены затопляла мир, с прекрасными церквями и праздничными крестьянскими домами, принадлежавшими, надо думать, не беднякам. Так, вот, в Горьковском музее я вдруг застыл перед громадным полотном Бориса Михайловича Кустодиева «Русская Венера». Он писал эту картину в своей мастерской, на Введенской улице, в Петрограде, уже зная, что не излечимо болен и обречён. А это - апофеоз похотливой жирной плоти, купчиха в бане, с очень милым девичьим личиком. Я почему-то думал всегда, что эта штука пылится, намотанная на барабан, где-нибудь в запасниках Русского музея. Я стоял у полотна минут двадцать, в зал сбежались все старухи смотрительницы из соседних залов, полагая, что это сексуальный маньяк, задумавший порезать картину или плеснуть на неё кислотой (всем ещё был памятен эпизод с «Данаей»). В Тюмени купил альбом Кузнецова, хотелось ещё, что-нибудь купить из «бубнововалетовцев». До чего отвратительная рожа, у этого Рогмана, настоящая носорожья, тупая морда, «которая прёт напролом» и то, что у носорога плохое зрение, не его проблемы, а проблемы тех, кто не успел уступить ему дорогу…».








               Глава первая. Борис Бурнов, откровения.

                Есть такая профессия -  Родину защищать…         

                Реплика одного из героев кинофильма «Офицеры».

    
      Родился я в Питере, в семье военного лётчика, много ездил по стране, бывал за рубежом. В начале 1960 года, отца перевели на Кубу вместе с семьей. Там, была наша база ВВС, откуда взлетали, а иногда, дозаправлялись в воздухе, прилетевшие с другой части света наши  военные ракетоносцы, способные перемешать территорию «вероятного противника», как раствор в «бетономешалке». Там же, на острове «Свободы», до вывода ракетных установок, дислоцировались и советские  истребители наземного базирования, способные сбивать самолёты-призраки «В-1», то есть, силёнки были, чтобы настучать по «фэйсу» наглому агрессору. Политики США прекрасно это понимали, поэтому пошли на соглашение не трогать Кубу, во времена «Карибского кризиса», оставив в покое правительство Фиделя. А до этого, нашей авиации, приходилось прикрывать от ударов гражданские суда и  идти в бой вместе, с авиаторами Кубы, которые, как правило, прятались за «старшего брата», всё это продолжалось до тех пор, пока СССР, не вывел с территории острова баллистические ракеты. Затем, мы вернулись в Союз, сначала, служили на Волге, затем,  отца перевели служить в поселок Марциену Мадонского района Латвийской ССР, где наша семья получила двухкомнатную квартиру (одну из первых "хрущёвок"), в которой глава нашей семьи появлялся очень редко, из-за специфики службы. Потом, отца отправили в Капустин Яр, где он и погиб, при испытании ТУ-160. В это же время появилась песня Владимира Высоцкого, про египетского лидера Абдель Нассера:
«Потеряю истинную веру, больно, мне за наш СССР,
Отберите орден у Нассеру,
Не подходит к ордену Нассер,
Можно, там, всех крыть, с трибуны матом,
Раздавать подарки, в кривь и в кось,
Называть Нассера нашим братом,
Но давать Героя, это брось,
Почему нет золота в стране,
Раздарили гады, раздарили,
Лучше бы давали на войне,
 А Нассеры б, после нас, просили…».
                Я и мать вернулись в Ленинград, стали жить в коммуналке с моей бабушкой, так как моя мать была прописана в Питере, то квартира от государства нам «не светила». От всех этих переживаний у моей матери стала плохо с психикой, её на несколько месяцев отправили лечиться. А меня, чтобы не болтался по улицам, отправили в школу – интернат №1 города Пушкина, где прошел курс уличных драк с местными хулиганами. Окончив интернат, решил поступать в Нахимовское училище. Сдав прилично все экзамены, обнаружил, что моей фамилии нет в списке зачисленных, как мне, потом, объяснили, я не прошёл конкурс аттестатов, хотя, экзамены сдавали такие «дубы», которые и близко не сидели  за партами средней школы, но были «инвалидами», с огромными  «волосатыми лапами в верхах», с которыми сыну погибшего военнослужащего нельзя было тягаться. Пришлось идти в питерскую, среднюю школу на Таврической улице, чтобы получить аттестат, для поступления в военное училище. Одев, камуфлированный комбинезон, тяжёлые американские десантные штиблеты и подпоясавшись, армейским ремнем, привезёнными с Кубы, Бурнов, как «Буратино», отправился учиться. Первый день в школе начался с драки, поскольку, у входа в данное заведение, Бориса ждала «тёплая компания», в составе шести человек, так называемые «местные хулиганы», которые собирали деньги, с вновь прибывших или более слабых школьников, На требование поделится деньгами, Борька послал их и очень далеко, после чего  началась потасовка. Не мудрствуя лукаво, Бурнов, сразу вычислил главного негодяя и нанёс противнику удар по голени ногой, а когда данный «фигурант» согнулся, схватил его за уши и «чмокнул» головой об колено, после чего, поймав на отлёте конечность, пытавшегося ударить Бориса, подельника, вывернул ему ногу, приложив пяткой по печени. Дело было сделано: на асфальте корчились два субъекта,  над ними стоял в кубинской военной форме, без знаков различия, Борька, остальные негодяи, молча, озирались. После этого, Бурнов вошёл в школу, где приступил к занятиям.  По окончании занятий, состоялась ещё одна драка, Борьку ждала та же компания, только, в подворотне. Теперь, главный «фигурант» был вооружён выкидным ножом, которым, явно, красовался перед стоящими рядом сотоварищами. Предвидя дальнейшие действия и нагнетая обстановку, Борис заорал:  «Вы, что «сявки», совсем, нюх потеряли, на кого прыгаете, хотите, чтобы я Ивана (руководитель преступной группировки, о чём не догадывались «хулиганы») с Лиговки позвал, тогда Вас, здесь, всех с родными покоцают (то есть порежут)!» и, видя, что слова его не доходят, Бурнов швырнул в лицо противника портфель. Когда, тот стал его ловить, ногой выбил нож, который, тут же подхватил рукой и, сделал надрез на лбу нападавшего, потекла кровь, заливая глаза, раздались «охи и ахи», толпа разбежалась, наш герой засунул нож между кирпичами стены дома, сломал клинок, обломки выбросил в урну. Больше  Борьку никто не трогал. Теперь, нужно было заняться учителями. Придя на первое занятие английского языка, Бурнов уселся на первую парту и стал, демонстративно, рассматривать молодую учительницу, та немного смешалась и спросила, всё ли понятно, из изложенного материала. Бурнов встал и заявил, на чистейшем английском, что произношение данной дамы, желает лучшего и что, о данном прискорбном случае, он должен доложить в РОНО, причём, весь класс ничего не понял. Борис добавил, что на данном наречии, говорит низовая часть Лондона, некие «кокни», пресловутые люмпен – пролетарии Англии, «продажные девки английских профсоюзов», поэтому, не гоже, преподавать, данное наречие, советским школьникам. Английский, Бурнов знал с детства, от родной бабки, которая кончала Смольный институт. Разразился скандал. Приехавший из ОБЛРОНО чиновник, пытался поставить Бориса на место, но когда тот, заявил, что доложит об этом в Министерство образования, смешался и пошёл, на попятную. Учительницу по литературе, некую Елену Александровну Лурье, после занятий, Бурнов достал вопросом: «Как называется продолжение повестей Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» и «Хуторок в степи»? Женщина расплакалась и сказала, что данное произведение: «За власть Советов!», прославляет тирана Сталина, от которого пострадала вся её семья, поэтому она не может, обсуждать данную вещь. Борису стало стыдно,  он извинился и  прочитал данной даме, свои любимые стихи Рюрика Ивнева:
«Радость, как плотвица быстрая,
Юрко светит и в воде,
Руки могут церковь выстроить
И кукушке и звезде.
Кайся нивам и черёмухам,
У живущих нет грехов,
Из удачи, зыбы промаха,
Воют только в забытьё,
Не зови себя разбойником,
Если чист, так падай в грязь,
Верь, телёнку, из подойника,
Улыбается карась…».
       Стихи понравились и у них установились нормальные деловые отношения. Преподавательницу химии он достал тем, что заявил: «Менделеев был больше изготовителем чемоданов, чем пресловутым химиком…». На что она, ему резонно заявила: «…что чемодан чемоданом, а таблица таблицей…». Самое смешное в том, что учительница, по данному предмету Наталья Александровна Кострова, написала ему в выпускном альбоме: «Быть тебе военным!», что и сбылось. Преподавателя военной подготовки, Аркадия Филипповича Гуральника, белорусского еврея, Борис боготворил, потому что, это был «свой», бывший военный, майор, как и его отец. Учителя физкультуры он озадачил тем, что в его присутствии, сел «на прямой шпагат», после чего свернулся «в лотос», затем, подтянулся на перекладине сорок раз, предложив руководителю занятия, повторить, содеянное. Преподаватель, разумеется, отказался, хотя и был мастером спорта. Бурнов же, почувствовав безнаказанность, после этого, занятия физкультурой забросил и к, сожалению, по окончанию школы набрал лишние килограммы. Остальных учителей, Бурнов "достал" своими вопросами по их профессиональной подготовке (вернее, по их незнанию предмета, уж, очень он был любознателен) и просто, игнорировал. Кончилось тем, что его, перестали замечать, хотя он ходил на занятия, отметки ему ставились автоматом, «чтобы не ставил в неловкое положение преподавателей, своим обширным интеллектом, с добавлением немыслимого лексикона, во время проведения занятий» - такова была официальная версия. На педагогических советах, имя Бориса было, постоянно, на слуху. Директор школы, некий Михеров, пытался влиять, на данного ученика, через мать, но, та заявляла: «… что не принимает претензий, так как сын не пьёт, не курит, не прогуливает занятия, а если, в школе процветает система «тунеядства учителей», она, ничего поделать не может». Преподаватели сдались, когда встал вопрос о приближающейся комиссии Министерства Образования. С Борисом была проведена беседа, после которой, он перестал писать в вышестоящие инстанции, а преподаватели, в свою очередь, оставили его в покое, теперь, он мог в любое время, покидать и приходить в школу. Выпускные экзамены, он сдал, «на удивление – хорошо»". По окончании школы Бурнов, решил попробовать свои силы, на военном поприще, то есть поступить в военное училище. В Питере много элитных военных ВУЗов, а поскольку «блата» у Бурнова не было, его выбор пал на училище Военных Сообщений. Он быстро собрал все документы, прошёл медицинскую комиссию и поехал в Лугу, сдавать вступительные экзамены, которые быстро сдал, после чего был зачислен кандидатом в курсанты. Что такое кандидат? Это - вольноопределяющийся, который в течение месяца проходит курс молодого бойца. За это время, молодой человек, ещё может сделать окончательный выбор и сказать себе: «Да - это моё призвание, или наоборот…».
 Далее, он рассказывал, примерно, так:
- По-моему всё по-честному. …Короче, набрали нас тридцать человек, во взвод, к сентябрю в строю осталось девятнадцать. Нелегко дался мне этот месяц. Были марш - броски, ненавистная перекладина, где я жирноватый по конституции, обленившись за год до окончания школы, корчился, как червь. Сбитые сапогами ноги, грубая солдатская пища, слёзы бессилия по ночам, но я всё выдержал, «выдюжил» и не сломался. И вот, наконец, ясный  сентябрьский день, мы в Питере, на центральном плацу училища, все распределены поротно и повзводно. После команды «Смирно!» зачитывают приказ по ВВУЗу, о зачислении в курсанты. Слышу свою фамилию, сердце радостно колотится в груди - я попал в училище! После я узнал, что на курсантском жаргоне, училище именуют «система». Итак, я курсант первого курса, среднего потока, трёхгодичного обучения, специальность - «Мосты и другие искусственные сооружения на железных дорогах», по выпуску - лейтенант, с квалификацией техник-строитель. Но напрасно я радовался, что все тревоги позади, всё только начиналось. Первый подарок, который преподнесла «система» заключался в том, что нам, популярно объяснили, что первокурсники никто, а все остальные в погонах - наши начальники. Если ты дневальный, то постоянно стоишь у тумбочки, а другой курсант, но более, старшего курса, даёт тебе указания. В Дисциплинарном уставе ВС СССР, до 1975 года было такое взыскание, как наряд на работу, суть его заключалась в том, что нарушителя воинской дисциплины, отдавали «в рабство» дежурному по роте, после отбоя. Всю ночь виновник выполнял самые грязные работы, под утро его, за пятнадцать минут, до общего подъёма, отпускали поспать. Результатом такого воспитания «духа воина», становилось хроническое недосыпание, которое в свою очередь вело к новым взысканиям (например, заснул на занятиях). Так продолжается до бесконечности, пока, «система» не сломает человека и не превратит его, в послушного робота. Попутно проводится профилактика издевательств: в проведении общих и комсомольских собраний. Апофеозом является военная присяга, которая законодательно закрепляет тебя, как собственность «системы» и государства. Учёба! Каждый день по шесть часов занятий, плюс самоподготовка, все шесть дней недели, кроме воскресения. Кто имеет «тройки» и «двойки», или не может сдать элементы военно-спортивного комплекса - в увольнение не идут, а сидят в подразделении и учат уставы под руководством ответственного офицера. По воскресениям: плановые походы в музеи, театры, мемориалы. Очень жёсткий распорядок дня, сутки расписаны по минутам. Повышенные требования к внешнему виду курсантов.  Передвижения в «системе» - только строем и желательно, под дробь взводного барабана. Одиночное передвижение – только бегом, с обязательным образцовым отданием чести старшим по званию, попавшимся по дороге. Особый нажим на строевую и физическую подготовку. Идёт день за днем. Постепенно, тело легче переносит нагрузки, мускулы налились силой, но мозг притупился и уже не воспринимает всю информацию полностью. В общем, на первом курсе я сходил в увольнение один раз и то, после принятия присяги. Вернувшись в училище, после летнего отпуска я пришёл к выводу, что учиться нужно хорошо, при этом, соблюдая воинскую дисциплину, чтобы в субботу «упорхнуть» в увольнение, где можно было, распушив хвост, морочить головы каким – ни будь простушкам из студенческой среды. Всё шло хорошо, но я по глупости влип в историю с учебным пистолетом Макарова(ПМ). Суть дела такова: из класса по огневой подготовки, во время перерыва кто-то «увёл» учебный ПМ. В «системе» начался переполох, наш взвод сняли с занятий, так как мы были последними в аудитории, откуда пропало учебное оружие. Стали допрашивать по одному, в расположении роты. Руководил допросом командир батальона полковник Бобков, редкий самодур и психопат. Он почему -  то решил, что если я - ленинградец, значит, кража оружия – дело моих рук. Так прошло трое суток. Наконец, «особисты», а хлеб свой, они едят, не даром, нашли пропажу и вычислили виновного. Им оказался курсант соседнего взвода, которого тут же, ото всех, изолировали. Дело спустили «на тормозах», отправив данного курсанта, служить солдатом в ж.д. соединение, на  линии «Ивдель – Обь», дальнейшую судьбу его, я не знаю. Запомнился ещё один эпизод. Стоит рота. Ротный командир подаёт команду: «Смирно! Курсант Николаев - выйти из строя!». Командир срывает с него курсантские погоны, кладёт на плечи, солдатские и командует: «Рядовой Николаев – стать в строй!». Парень, похититель пистолета, встаёт в строй и плачет, вечером его отправляют, в сопровождении офицера, на север Урала. Почему не было уголовного дела? Честно скажу, не знаю, но подозреваю, что «система» решила не выносить мусора из избы» и пошла по пути наименьшего зла. Парады!!! Ходил я на них два раза, это было на втором и на третьем курсах. За два с лишним месяца, до седьмого ноября, начинались тренировки парадных расчётов. Ростом, ниже ста семидесяти сантиметров, на парад не брали. Готовили две «коробки» курсантов, каждая из которых состояла из девяти шеренг, а в каждой шеренге было, по девятнадцать человек. Всех расставляли «по ранжиру», то есть по росту, таким образом, в первой, шли, самые высокие, а в последней, разумеется, самые низкорослые. Я, к сожалению, ходил, в последней. Затем, происходили тренировки шеренг: выравнивание торсов тела, поворот голов, одновременное поднятие ног, на высоту до пятидесяти сантиметров и их опускание, на полную ступню, на асфальт, чтобы получался одновременный щелчок. Потом, начиналось сколачивание шеренг в «коробки», каждая из которых должна была действовать как единое целое, Выдали оружие: карабины «СКС»*, обучили одновременному выполнению строевых приёмов: «К но-ге!»; «Штык - примкнуть!»; «Штык - откинуть!»; «На пле-чо!» «Шагом - марш!»; «На ру - ку!»; и т.д. Мы ходили с примкнутыми штыками в положении «На руку».  То есть, в общем объеме, отрабатывались приемы штыкового боя. Занятия ежедневно, в любую погоду, кроме выходных, проводились на Дворцовой площади, вокруг Александрийского столпа. Приёмы с оружием доводились до автоматизма: одновременный щелчок прикладов об асфальт, одновременное примыкание штыков - второй щелчок, одновременное выполнение приемов «На пле-чо!»; «Шагом – марш»; «На ру-ку!». При движении, «коробки» представляли единое целое. Всё одинаково: равнение голов, торсов тела, штыков (у правофланговых, для красоты штыки из вороненой стали), прикладов карабинов, одновременный подъём ног и плотная их постановка на асфальт.  Для звонких щелчков обуви об асфальт, выдали хромовые сапоги с металлическими накладками на подошву, чтобы всё звенело и пело на параде. Очень трудно, но и очень красиво. Поэтому, без понуканий, старались до седьмого пота, сами одёргивая друг друга, при ошибках. Дней за двадцать до парада, начинались ночные тренировки, в свете прожекторов, с участием техники, то есть проводилась подготовка грандиозного шоу – своеобразное зрелище для народа.
 Перед парадом выдали белые оружейные и поясные ремни, с подсумками, серебристые аксельбанты, белые перчатки, новые шинели и фуражки, нарукавные шевроны  пришили  на правый рукав (так как с правой стороны - трибуны).  И вот – парад! На Дворцовой площади, падает, липкий, мерзкий снег, стоим в «коробках», замерзая. Идёт тревожный шёпот по шеренгам: «Как пойдём?!». В ответ: «Сомкнуть ряды, короче шаг, жаться в шеренгах, держаться зубами за воздух!». Холодно, но шевельнуться нельзя, нас приветствует Командующий Ленинградским военным округом! Чёткий ответ, больше похожий на собачий лай, а после поздравления Командующего - трехкратное раскатистое «Ура», идущее перекатами, по всей площади.
 Команда! Мы идём, карабины из положения «На плечо», взяты в положение «На руку». Скользко, упираешься правым локтём, в левый бок товарища по шеренге, правая рука держит шейку приклада, левая - цевьё карабина, поворот головы направо, до отказа, глаза скошены влево, следя за равнением, посвёркивающего искоркой, кончиком штыка, ноги одновременно поднимаются и опускаются. Барабаны оркестра бьют в такт левой ноги - это наша подсказка. Идём, стиснув зубы, вдавливая сапоги в асфальт.



*СКС –  скорострельный карабин Симонова, с таким же оружием  ходили и наши «вечные соперники» по парадам – курсанты общевойскового училища (ЛВВОКУ  им. С.М. Кирова), которое в 1998 году было расформировано, в угоду заокеанским политикам.




 Охватывает эйфория, на трибуне однофамилец последнего русского императора – Романов. Кажется: «Вот так, шли здесь полки российской гвардии, мимо императора Александра - Первого, после победы над Наполеоном, кажется, что не они, а именно мы и есть квинтэссенция Русской воинской славы, история делается здесь, в эти минуты!». Всё! Вроде трибуны прошли нормально. Звучат команды: «На пле-чо!»; «Оружие, к но-ге!». Офицеры вышли из строя и улыбаются, значит, мы прошли отлично! Все довольны – позади ещё один парад!
         Последние два курса пролетели быстро и незаметно. Безусловно, самыми яркими событиями были практики – стажировки в войсках. После второго курса, в июле 1972 года, нас, пятерых курсантов отправили в одну из путевых частей, на Дальнем Востоке. Сначала летели самолётом до Хабаровска, оттуда поездом до города Сучан (сейчас он называется Партизанск). Это типичный шахтёрский городок, с одним рестораном и несколькими кинотеатрами. Часть, к которой мы были прикомандированы, дислоцировалась на окраине этого населённого пункта. Жили мы одни, в пустой сборно-щитовой казарме, кормили нас одной рыбой и сушёным картофелем, так что после курсантского пайка было, голодновато, но мы не теряли хорошего настроения и всецело отдавались службе, исполняя обязанности командиров студенческих взводов. Нам было по девятнадцать лет, а нашим подчиненным, далеко за двадцать, то есть они были выпускниками Хабаровского института транспорта (ХабИИЖТа), уже защитили выпускные дипломы. После этих сборов, им должны были присвоить звание «лейтенант запаса». Нам, нужно было получить хороший отзыв о практике, а «студентам», поскорее, пройти азы армейской муштры. Поэтому, мы, сделали большой нажим на строевую, огневую, политическую и общефизическую подготовку. Все проявления инакомыслия среди подчинённых, гасились быстро и жёстко, в рамках Дисциплинарного устава. Поскольку, в физическом отношении мы были сильнее, да и выносливее своих подопечных, при этом, придерживался принципа «Делай, как я!», через пять дней, эти самодовольные и полные достоинства молодые люди, превратились в безропотных автоматов, выполняющих любой приказ. Среди них были бывшие солдаты, к ним мы относились, с большим уважением, да и они понимали нас, с полуслова. У меня был подчинённый, некий Герман, толстый и неуклюжий, но ужасно хитрый. На первых парах, он пытался угощать меня дорогими сигаретами, а когда это было отвергнуто, стал «косить» на различные заболевания. Ежедневно, в часы амбулаторного приёма в санчасти, он с книгой больных исчезал из подразделения, а вернувшись, почему то, только к вечерней прогулке, предъявлял мне запись о том, что нуждается в освобождении от всех видов занятий. Я терпел эти «художества» неделю, потом, сам наведался в медпункт, где выяснил, что мой подчинённый занимается наглым подлогом, самостоятельно делая все записи. Нет ничего обиднее для командира, когда он узнаёт, что его пытались обдурить. Я разобрал виновного на комсомольском и общем собраниях подразделения, а от себя лично, «влепил» ему - «три наряда на работу вне очереди». Я лично проследил, чтобы общий, построенный из деревянных шпал, туалет, на двадцать «очков», сверкал в течении трёх суток, невообразимой, доселе чистотой. Подействовало, Герман никогда больше, в моём присутствии не сидел и навсегда забыл свои планы – мечты, об отъезде в Израиль. В последствие, в войсках мы с ним встретились, уже, будучи офицерами, так вот, он мне сказал: «Спасибо за науку! Я теперь знаю, как прижать солдата, потому что, куда его не целуй, везде, задница!». А в Израиль, он так и не уехал. Верно, говорят, где родился, там и пригодился. После третьего курса, меня отправили на практику, в Молдавию. Сама часть стояла на границе с Румынией, в городе Рени, а её подразделения работали по всей республике, строя вторые железнодорожные пути. Мне досталось село Сипотены, Каларашского района, где дислоцировалась мостовая рота, строящая свайно-эстакадные мосты и железобетонные трубы, линии Унгены - Калараш. Первое, что меня поразило в вагончике, куда меня определили на постой, вместо воды в графине было СУХОЕ ВИНО! Та же картина была и в солдатских палатках, с той лишь разницей, что вместо графинов, были питьевые бачки. Командир роты объяснил, что в этих местах вода отдаёт сероводородом, её пить нельзя, поэтому используют вино. После училищного аскетизма, в отношении алкоголя, для меня это было дико. Я приступил, по отработанной схеме, к воспитанию подчиненных. Большинство, из которых, были  среднеазиатскими декханами. Что уважает солдат? Грубую мужскую силу, а так как его бить нельзя, его надо замучить физподготовкой, но на личном примере. Начались ежедневные марш-броски на пять километров, в личное время. Потом, упражнения на перекладине. На отдых - долбёжка уставов. А тут, я, ещё, играл на самолюбии старослужащих солдат, говоря им, что они не мужчины, так как болтаются на перекладине, как «молодое зелёное дерьмо». Для меня все эти упражнения были, как «семечки», а для них - трудная работа, они ведь раньше не тренировались, а по ночам бегали, к девкам, в самоволки. Теперь же, они падали в койки, после отбоя и спали беспробудным сном, до подъёма. Прошла неделя и, солдаты сдались. Они уже никогда не ухмылялись при моём появлении и чётко выполняли приказания. Во время практики я занимался забивкой железобетонных свай, работал на автокране и бульдозере. Вернулся в Питер закалённым, готовым к офицерской карьере. Наш выпуск состоялся в конце июля 1973 года, последний выпуск среднего потока училища ВОСО. На плацу, во время торжественного построения нам, переодетым в новые парадные офицерские мундиры, вручили дипломы и нагрудные значки, мы попрощались со Знаменем училища. Затем, прошли церемониальным маршем по городу, на следующий день получили деньги, документы и вещевое имущество. Ночью в казармах пили водку и пели «выпускную песню курсантов училища ВОСО»: «До свиданья Мойка дорогая, где гандоны плещут по волнам, Ленинград любимый покидаем, нас встречает радостно Урал…». После месячного отпуска мне предстояло ехать в Сибирь, чтобы «отрабатывать золотые погоны».


Глава вторая. О заготовке картофеля.

В мире есть три войска: войско польское,войско монгольское и желдорвойско,
самое боеспособное, в восстановлении железных дорог - желдорвойско...
               
                Из анекдота офицеров ЖДВ


        Небо над Тюменской областью заволокло плотными тучами, дождь шёл непрерывно вторую неделю, стояла осень 1973 года. Вечером, в комнате офицерского общежития батальона связи, на станции Туринская скучал Бурнов. От нечего делать, он пытался писать стихи, но получалось неважно:
«В Тюмени грязь, туманы, слякоть, поля с пожухлою травой,
  А  я, как перст в командировке, стремящийся удрать домой…».
Дом – это Выйский, где его ждала родная комната в общежитии и друзья- приятели, не то, что эта комнатушка, где всё чужое. Было скучно, от нечего делать, Бурнов вступил в роман с женой  лейтенанта Сальникова, который часто находился на трассе. Данной даме он читал свои стихи, при свете свечи, был ласков и чуток, объясняя принципы эксбенционализма. От данных идей молодая дама млела и потакала всем изыскам юного лейтенанта.
Зайдя в общежитие,  Борис крикнул солдата – коменданта. Вошёл толстый узбек в мешковатой форме.
- Чиво тавалища лейтенанта хочит?
- Хочет товарищ лейтенант, чтобы ты не воровал у него сигареты, сахар, чай и колбасу, с хлебом! А ещё он хочет, чтобы ты, разбудил его в пять утра  и топил печь всю ночь! Понял, образина!
- Моя понял, - затараторил солдат и вышел. В это время Бурнов был командиром монтажно-копрового взвода, в мостовой роте. Наставлял, молодого лейтенанта, месяц назад, командир роты старший лейтенант Карташов, окончивший училище на два года раньше Бурнова:
«Запомни, Боря, мы офицеры – как бы, отдельная каста, хорошие мы, или плохие, но должны всегда поддерживать друг друга, в воспитании личного состава, невзирая на должности, звания и национальную принадлежность. Мы можем пить, гулять, бегать по девкам, но только, в свободное от службы время, мы можем ругаться с начальниками, ненавидеть их, но не забывать о главном, а – это, выполнение плана СМР (строительно-монтажных работ), умри но план «сделай», потому что  данная вещь нужна нашей Родине – Союзу ССР, которой мы давали присягу, а это не высокопарные слова - это смысл нашей деятельности. Солнце может не взойти на горизонте, но офицер не имеет права опоздать на развод или подойти к строю солдат в непотребном виде. Прежде, чем отдать приказание солдату, нужно знать: где он родился, фигурально выражаясь, «где крестился», его друзей, увлечения, как звать его любимую девушку, где живёт она и его ближайшие родственники, нужно знать все эти адреса, потому что если, данный «бек», «дёрнет» на родину, чтобы решить «свои проблемы», была бы возможность его задержать, до принятия военной прокуратурой решения о дезертирстве, поскольку, если, бойца посадят в тюрьму, это будет «зэк», с пятном на всю жизнь. А это, никому не нужно. Если солдат  начинает пререкаться, наглеет, это уже «ЧП», которое нужно гасить в зародыше. Если ты не можешь справиться с подчинённым один, обратись к старшим товарищам, если нет возможности, дозволенными методами, устранить неподчинение, допустим мордобой, но без свидетелей! Никогда не пасуй перед солдатом - подчинённым! Смотри ему, всегда, в глаза, они у нас, все азиаты, и как звери, не выносят, пристального человеческого взгляда. Если он отвёл взгляд - значит, ты, уже морально победил, а если отвел или опустил взгляд, ты – мне тебя будет жаль. Убеждать азиатов, в светлом советском будущем, бесполезно, они уважают, лишь грубую физическую силу и ещё раз – силу! Никогда не пей с подчиненными: они для тебя ничто, ты для них – всё! Взвешивай свои слова и будь хозяином своего слова, не бросай слова на ветер, если ты пообещал отпуск солдату, добейся его отправки домой, если пообещал «губу» - посади под арест. В то же время, заботься о подчиненных: одень, обуй, накорми, научи всему необходимому, на работе и в службе, пусть он выспится, и помоется в бане, дай ему, что положено, а потом, «дери с него три шкуры». Чем больше «бек» (солдат) выматывается на работе, тем меньше он будет рваться в самоволку. Молодого солдата пальцем не тронь, а наоборот, прикрывай, защищай от «стариков»,  а, вот, когда он прослужит год и станет «черпаком», гоняй его, как вшивого козла. Разделяй и властвуй, береги свой авторитет, но не проходи мимо солдата, если видишь, что что-то не так, старайся помочь ему в трудный момент. А если не сможешь претворять в жизнь данные принципы, увольняйся, не позорь свои погоны, ты – кадровый офицер, а не «пиджак - двухгодичник»!
Преисполненный важности поставленной задачи, в воспитании воинов, перебирая в памяти наставления ротного, Бурнов пришёл в казарму, на подъём личного состава, включил свет и подал команду, молодые солдаты быстро соскочили с коек, нижнего яруса, выскочили на построение, оставив четырёх уборщиков, бросившихся мыть полы. Спящие на верхних ярусах старослужащие закричали, чтобы погасили свет и не мешали им спать. Молодой взводный схватил табурет и запустил его по верхнему ярусу коек. 
     Подействовало, «старики» матерясь, стали одеваться и лениво выходить на построение,  для проведения физической зарядки. Лежать остался, почему-то на нижней койке, здоровенный, двухметровый детина, который заявил лейтенанту, что ещё не родился такой взводный, который подымет его, по подъёму, «как гуся». Борис, не долго думая, вмазал «хаму», сапогом в пах, верзила вскочил и они, сцепившись, став бороться на полу казармы. На стороне лейтенанта была внезапность, но весил он, на двадцать килограммов меньше. Ударом кулака «за ухо», нанеся «рауш», Борис оглушил противника, так, как его учил в училище преподаватель рукопашного боя. Затем, выволок, за волосы негодяя, на середину казармы ( а это был сержант, его заместитель) и вылил, тому на голову ведро грязной воды, предназначенной для помывки полов. Швырнул  в лицо обмундирование и нецензурно объяснил, что долг сержанта – помогать командиру, а не посягать на его авторитет. После этого, он собрал, перед общим построением, сержантов и актив взвода, провёл с ними краткую, проникновенную беседу. Вечером, познакомился со всеми солдатами, записал их анкетные данные, поставил подчинённым задачи. Через неделю Борис знал всё, о своих солдатах, вплоть до адреса любимых девушек. Наступила осень и Бурнова, как молодого офицера, бросили на заготовку овощей под Тюмень, на станцию Туринскую. Во второй половине сентября 1973 года по всем средствам массовой информации СССР сообщили, в Чили произошёл военный переворот, президент Альенде свергнут и убит, страну возглавил генерал Пиночет, рассказывалось о зверствах фашистской хунты, о пытках патриотов, о погибшем поэте Пабло Неруда и прочих ужасах в этой латино - американской стране, где правит капитал США. В прочем, Бориса это мало волновало, у него были заботы поважнее. Старшим команды поехал зампоснаб майор Поломоец, был ещё, опытный прапорщик Атюнин и десяток бойцов, из разных подразделений, с тремя грузовиками. С утра, до поздней ночи, команда возила, сушила и грузила в вагоны, стоящие в тупике, овощи: картофель, свеклу, лук, бочки с солеными помидорами и огурцами. Поломоец, был прожжённым ворюгой, но и службу не забывал. Сам, он жил в Тюмени, где у него пустовала трехкомнатная квартира, две комнаты из которой он сдавал «в наём», пока, он с семьей, служил на Выйском. Он прикомандировал солдат, к одной из частей, на станции Туринская, организовал их питание и проживание. Солдаты под руководством прапорщика загрузили кузова машин тяжёлым металлоломом и отправили их на весовую, колхоза «Борки». ЗИЛ-157 должен весить пять тонн и шестьсот килограмм, но на весовой он тянул, уже, на тысячу шестьсот килограмм больше. Затем, металлолом выбросили, а машины пошли под погрузку в поле, где работал картофелеуборочный комбайн, а от него, опять на весовую, фиксировать груз. Доходило до смешного: когда, после вычета веса, получалось, что в переполненном кузове, всего двести - триста килограмм картофеля. Через десять дней на Выйский ушли, первые десять крытых вагонов с картофелем и свеклой. Неделю ждали, когда созреет капуста. В этот период «безделья» солдаты, ночью, угнали машину из парка и на ней, с девицами, отправились кататься. Перевернулись, хорошо, что никто не пострадал, но технику повредили. Утром появились военные автоиспекторы. Провели расследование, солдат наказали. Бурнову, как, «не уследившему», за подчиненными, командир соединения объявил трое суток ареста, которые тот честно отсидел на гарнизонной гауптвахте. А Поломоец тем временем, привёз с Выйского большую свинью и продал её за символическую цену, в колхоз «Борки». Потом, находясь под арестом, Борис узнал, что к старшему врачу части Базланову обратился молодой нацмен с триппером. При расследовании половых связей воина выяснилось, что заразила его эта самая распутная….свинья. Выявляя контакты свиньи, старший врач пришёл к выводу, что её трахал старший свинарь, больной хронической гонореей, а животное заразило «молодого честного солдата». Бойцов отправили в госпиталь, а свинью в колхоз, где, надо думать, она уже никого не заразит.
- За машинами надо следить лучше, лейтенант! – грубо приветствовал, прибывшего после отбытия наказания Бурнова, майор Поломоец.
- Вы бы, лучше, за моральным и нравственным обликом своих свиней следили, товарищ майор! – парировал, озлобленный, своей отсидкой, лейтенант.


 Глава третья. Лесник.

                Вначале было слово. Потом люди додумались,
                что из слов можно составлять сказки и исто-
                рии, а потом – что сказки и истории можно
                печатать в книжках.
                А. Линдгрем               

     На высоком косогоре реки Туртас, впадающей в Обь, в четырех километрах от  разъезда «Выйский» и в пяти километрах от станции «Юность комсомольская», стояло зимовье - кордон  лесничего, или, если проще, лесника Григория Матвеевича Корзубова, потомственного сибиряка из староверов и местного лесного «царька». Офицеры части, где служил Бурнов, частенько наведывались в данную вотчину по разным делам, а затем, делились впечатлениями. Все сооружения, на данном месте, были выстроены на песчаном холме (чтобы не было грязи во дворе) и обнесены высоким частоколом, по верху которого была набита колючая проволока (на случай нашествия местного зверья).  На прочных воротах, рядом с калиткой, высели широкие лосиные рога. Просторный дом, с тремя комнатами, смотрел окнами на реку и дворовые  постройки. Среди которых были: амбар с погребом и ледником для припасов, сарай для сена, баня с маленьким бассейном, артезианская скважина, в утепленном сарае - передвижная электростанция и  место для стоянки техники, с запасом горючего, рядом с баней - двухкомнатный флигелек, на случай приезда гостей, хлев для скотины (кобыла, парочка кабанчиков и десяток овец). Все постройки были сделаны из лиственницы, крыты железом и оштукатурены (на случай пожара). По двору разгуливали куры и гуси, на цепях бегали свирепые мохнатые псы, признающие, только, хозяев. Из техники в хозяйстве имелись: снегоход «Буран», бульдозер, на базе трактора «ДТ-74», вездеход «ГАЗ-77», лодка «Казанка», с подвесным мотором «Вихрь». Рядом с зимовьем располагалась вертолетная площадка, на случай прибытия начальства из Тюмени и Тобольска. При своем двухметровом росте, силен был Григорий Матвеевич: двухпудовой гирей крестился, кроме жены пользовал еще парочку баб из поселка Туртас (которым подбрасывал сена для скотины из своих запасов). Да и не ленился, потому что работал круглый год: летом косил траву и метал стога сена для своей и лесной скотины, прокладывал и обновлял просеки для предотвращения пожаров, следил за правилами охоты, зимой пробивал проруби на реке, чтобы рыба «дышала», гонял и убивал расплодившихся волков, росомах и рысей, в общем, без дела не сидел. Шкурами зверей  торговал (шкурки соболиные выделывал любо дорого посмотреть – сквозь обручальное кольцо продевал), рыбу и сено зимой, в поселке Туртас, возами продавал (потому что знал, где зимой в «ямах» спит рыба). Денег имел – не меренно.  Помогали ему в этом деле жена, двое сыновей и двоюродный брат. По прошествии времени, сыновья выросли и уехали в Тюмень учиться в индустриальный институт, который окончили и став инженерами, начали  работать в районе Уренгоя. Двоюродный брат сошелся с женщиной и поселился в Тобольске. Остались лесник и его жена вдвоем. Нет, они не бедствовали, денег хватало («хоть вертолет покупай»), просто пропала цель жизни. Поэтому стал Матвеевич прикладываться к бутылке и запои эти длились до полутора месяцев подряд. Осенью 1974 года, Бурнов, еще будучи лейтенантом, по просьбе начальника штаба Григоровича, приехал на ГАЗ-66 в зимовье за барсучьим жиром, для растирания поясницы майора. Зайдя во двор и обойдя привязанных кобелей, Бурнов постучался во входную дверь и, пройдя через сени, оказался в избе, где сняв головной убор и поздоровавшись,  обнаружил, уставленный закусками стол, посреди горницы, за которым сидел здоровенный мужик, пятидесяти с лишним лет, с русой взлохмаченной головой и густой бородой. По внешнему виду чувствовалось, что пьет он не первый день. Данный индивидуум, уставившись мутным немигающим взором, на штоф с самогоном,  исполнял на гитаре какой-то старинный романс:
«На дворе стоял рождественский мороз, а по дороге проходил большой обоз,
Кони фыркая, несли под косогор, пробегая непроглядный густой бор,
В том бору, на берегу большой реки, есть деревня, говорили ямщики,
Есть деревня, а в деревне той корчма, той корчма,
 Там хозяйка сводит жителей с ума…».
Увидев Бориса, лесник, а это был он, отложил гитару и сказал:
-Здравствуй человек хороший! С чем пожаловал и почему на образа не крестишься?
-Приехал я за барсучьим жиром, а на образа не крещусь, потому что некрещеный!
Тогда понятно! Жена, прими деньги и приготовь банку барсучьего жира!
В комнату из-за занавески метнулась миловидная женщина старше средних лет, взяла деньги и убежала во двор.
-Садись! Давай знакомиться, меня зовут Григорий Матвеевич! А тебя?
-Борисом! Служу на Выйском, родом из Питера!- положив на стоящую лавку фуражку и сев, ответил лейтенант.
-Понятно! Пить будешь?
-Да я, вообще то, не пью!
-А я пью? Вот сейчас допью этот штоф и перестану!
Бурнов, в душе, чуть не расхохотался, так эта сцена напомнила ему «Белое солнце пустыни» (с Павлом Луспекаевым, в главной роли), но держа «марку» офицера ЖДВ, «махнул» стакан самогона,  не поморщившись и не закусывая, хотя питиё было ядреным. Потекла степенная беседа. Судя по всему, страдал Корзубов из-за отсутствия мужской компании, поэтому спешил выговориться и открыть душу приезжему человеку.
-Трассу эту, для железной дороги от Туртаса до Демьянки, я помогал прокладывать ещё в 1965 году! Шли с Вашими геодезистами по марям и болотам около месяца, выбрали несколько вариантов, затем, уже в Москве, утвердили один из них. Потом, прилетели вертолеты, высадили десанты с солдатами, а те стали рубить просеки, под железку и пошла стройка. Раньше каждая собака знала и уважала Григория Матвеевича, а теперь, забыли. Приезжают ко мне жители из поселка Туртас, да еще с Выйского за своей надобностью, но редко. Иногда заглядывает начальство из Тюмени, когда желает поохотиться, вот и все мои гости. Сыновья, с моим брательником двоюродным, уехали, обижаются они на меня, что одному дал двадцать тысяч рублей, а другому девятнадцать. Мало, ты, говорят дал. А  мне что жалко что ли? Пусть приезжают и берут, сколько надо, так, ведь, не едут сволочи! Брату деньги предлагал, так он не взял, сам говорит, заработаю… Так и живем с женой, вдвоем. Вон, видишь на тумбочке телевизор японский цветной, так, ведь он, зараза такая, только одну программу показывает, потому что ретранслятор в Тобольске так настроен, да и возни много с электростанцией, чтобы телевизор работал. Скучно! Может, поэтому и пью…Слушай, жалко у нас вертолетов не продают, а то я бы купил…Ваши бабы с Выйского шкурки не берут, считают, что это кошки драные, вот дуры, хороший соболь денег стоит…
Речь лесника становилась все более бессвязной и, через некоторое время, он уснул, положив голову на руки, скрещенные на столе. Посмотрев на него ещё некоторое время, Бурнов встал, забрал барсучий жир и попрощавшись с хозяйкой отбыл восвояси. Понял он, что ничем, этому сильному мужчине помочь не может, так как потерял данный человек цель в своей жизни. А без цели, какая же это жизнь?
Потом, закрутила военная судьба и больше они не встречались. Правда, слышал Борис от друзей, что через пару лет, после их встречи, умер лесник от пьяной тоски и зимовье опустело. А кто теперь там живет, неизвестно, потому что сократили наши «умные» правители данную службу лесничества, как ненужную, после чего по всей стране заполыхали сильные таежные пожары.

 
Глава четвертая. Политработник – клептоман.

                Настоящий политработник всегда знает, что спросить,
                когда не знает, что ответить.
                Из анекдота офицеров ЖДВ.
 
      В технической роте служил замполитом лейтенант Петров, закончивший средний факультет Симферопольского политического училища, готовившего кадры для «желдорбата». Дело в том, что ЖДВ, по сути являясь спецназом МПС, постоянно передавались из ведомства, в ведомство: то они были в Министерстве транспортного строительства, то их передавали в распоряжение Начальника тыла ВС МО, то подчиняли Министру путей сообщения и так, до бесконечности… Короче говоря, кончилось тем, что ведомства пришли к «консенсусу»: «Части ЖДВ укомплектовать начвещами и начпродами из Вольского тылового училища, дать финансистов из Ярослаля, политработников – из Симферополя, а остальные кадры (включая взрывников и бухгалтеров), – пусть обучают на базе 9 Центральных офицерских курсов ЖДВ, то есть ЦОК, в ответ - высшее военное училище ЖДВ и ВОСО имени М.В Фрунзе, готовит кадры для органов военных сообщений, ракетных частей стратегического назначения, Министерства внутренних дел и для нужд железнодорожных войск». Забегая вперед, можно подивиться тому, что сейчас, Министром Обороны РФ назначено гражданское лицо, которое, не понятно почему, только и думает, как бы сократить и разрушить структуры Вооруженных Сил и что самое пикантное, умудрилось за полторы недели заочно окончить Академию Генштаба (от чего  плевались офицеры всех Вооруженных Сил). Самое смешное в том, что новый министр был менеджером низкого пошиба, который на вверенной ему государством, мебельной фабрике (место его прежней работы) из опилок делал мебель, в то время, когда при ремонте зданий огораживал собственную территорию забором из досок.  Так, вот, о Петрове: был он хил и непредсказуем, постоянно «закладывал» своих товарищей, не мучаясь угрызениями, напрочь, отсутствующей, совести. Строил из себя рубаху-парня, пил «на халяву» водку в офицерской общаге, а утром, подполковник Рогман, уже был информирован «данным негодяем», принимал меры к пьяницам и алкоголикам. Другим увлечением Андрея Петрова было воровство, которое он именовал научным словом «клептомания». Он, просто, не мог пройти мимо того, что плохо лежало, особенно мимо красивой и модной вещи, которую, он, без зазрения совести, клал, в свои бездонные карманы. Он прихватывал все, от кожаных перчаток, до бюстгальтера, висевшего на верёвке, у дома командира части. Лейтенант украл дешёвые часы, в предбаннике, у одного из старшин рот. Каждую неделю, в белорусскую деревню, где все носили фамилию Петров и  были близкими родственниками, уходили объёмистые и тяжелые посылки, с наворованным добром. Его брат – близнец, был дебилом и жил на печи в родной хате, как Илья – Муромец, но, к сожалению, так и не ставший богатырем, но, тем не менее, любивший игрушки, которые присылал ему старший брат, который при родах дал ему ногой, по нежно пульсирующему «родничку», на черепе, сделав родного человека полным имбецилом и инвалидом первой группы, от рождения. Впрочем, не исключено, брат, дал ему сдачи, в следствии чего, череп Петрова старшего, был деформирован, да и патологическая клептомания, была следствием родовой травмы, предопределившей всю жизнь и судьбу этого уникального политработника, который любил рассуждать на политзанятиях о бескорыстности советских людей, о вреде пьянства и воровства. За последнюю слабость офицеры, неоднократно, его били в общаге, накрыв лицо подушкой, чтобы не было внешних следов. Итогом было то, что в купейном вагоне, пассажирского поезда Салым – Тюмень, Петров пытался украсть, гранатовый браслет, у жены, одного из руководителей Газпрома. Последствиями, было исключение из партии и увольнение из Вооруженных Сил.
 Последствиями, было исключение из партии и увольнение из Вооруженных Сил.

Глава пятая. О дармовой выпивке.

                Пьянство – добровольное сумасшествие….

                Сократ.

    Однажды один, очень хитрый азербайджанец (азер) пригнал на разъезд Выйский крытый вагон, набитый бочками, с вином «Агдам». Прямо из дверей вагона он начал свой «выгодный бизнес». В первый же день, вся часть потеряла боеготовность и временно утратила трудоспособность. Возникла угроза невыполнения плана. Торговцу было предложено прекратить продажу солдатам и установить льготные, сниженные цены для офицерского корпуса. «Азер» уперся и отказался. Тогда его вагон загнали, в самый дальний тупик, рядом с офицерским общежитием. Запретили пользоваться пекарней, брать уголь и воду. Дело происходило глубокой осенью, поэтому «нехристь» продержался недолго. В качестве моральной компенсации, у него изъяли столитровую бочку с вином, которую закатили в общагу, а вагон отправили на следующую станцию Чимбулут, затем, его ждали Перил и Демьянка, где тоже служили офицеры, предупреждённые, о состоянии дела, коллегами с Выйского. Бочку пили по ночам трое суток подряд, «казалось, что коммунизм уже построен, как в раю, из краника капает не вода, а вино, «христова кровь», а утром шли на развод. Другой легендарный случай дармовой выпивки, произошел через год. На станцию Туртас пригнали, «для отстоя» несколько цистерн из-под портвейна, в каждой из которых, оставалось по двести – триста литров вина. Об этом, быстро «прознали» солдаты – тепловозники, из подразделения Степновского. Данные молодые люди договорились с водителем пожарной машины, которая ежедневно приезжала в Туртас - деревянный, огнеопасный посёлок, нести боевое дежурство, помогая своим гражданским коллегам. Автомобиль заправили вином под завязку, после чего, его загнали в самый дальний угол автопарка и водитель занялся длительным ремонтом. Офицеры ничего не могли понять: самоволки прекратились полностью, а вся часть по ночам пьёт беспробудно. Открыл эту тайну командир автомобильного взвода прапорщик Боб. Поволжский немец – лютеранин, человек непьющий и всеми уважаемый, своей фигурой, он напоминал фасолину, как бы, оправдывая собственную фамилию. Он то и нашел, где прячется «зелёный змий». К тому времени, в пожарной машине, уже оставалось, всего сто литров вина, но и этого количества хватило на два дня праздника в офицерской общаге, где справляли день рождения Степновского и победу сборной СССР по хоккею, на чемпионате мира. В серые будни солдаты гнали брагу, проявляя изобретательность Кулибина. У молодых солдат несколько дней подряд собирали сахар, затем, на пекарне брались дрожжи, все компоненты смешивали с водой и помещали в тёплое место, где напиток созревал, как в подвале средневекового барона, набирая вкус и крепость. Затем, огнетушитель или канистра доставляется в укромное место, где всю ночь пьют и, куражатся старослужащие. Брага быстрого приготовления делается в стиральной машине, как суп быстрого приготовления. Правда, она не такая крепкая, как «настоенная», но тут выручает количество выпитого. Данная процедура поставлена на поток в банно-прачечном комбинате (БПК). За государственной водкой или вином солдаты отправлялись в самоволки на лыжах, иногда, за тридцать километров от части, с риском замёрзнуть на маршруте. Эти герои напоминали полярников Арктики и Антарктики, героических «папанинцев» во льдах, пребывающих из опасного похода, запорошенные «дембельским снежком». Изъятую у данных воинов  выпивку, отцы – командиры распивали, немедленно, в ротных канцеляриях, не донося до общаги, где было много «халявщиков». Сначала наливали ротным замполитам, связывая тех круговой порукой, после чего приступали к пьянке. Командование  части, пило на деньги премиального фонда командира части, за сдачу в эксплуатацию объектов, в месяц, это, примерно, около двух тысяч рублей. Делалось это так: к командиру части вызывались несколько молодых холостых офицеров, им объяснялось, что едет комиссия, которую нужно ублажать, а для этого нужны деньги, поэтому, Вам будет, приказом, выписана премия, она, как поощрение будет занесена в служебные карточки, а вот, деньги, Вы вернёте зампоснабу. Все были довольны. Поборы существуют и в ротах, где обирают бесправных солдат. В результате, многие офицеры спиваются и доходят до банального употребления йода и других спиртосодержащих медикаментов. Так, пошёл в «дело» ящик списанного,  просроченного корвалола, который взял себе капитан Тигров и чуть не поймал инфаркт миокарда, от передозировки.




Глава шестая."Дисбат «Чимбулута».

                Каждый труд достоин уважения,
                Грязного труда нет,               
                Грязной может быть только совесть…

                И.В. Сталин.               

    Одна из рот войсковой части, дислоцированной на Выйском, выполняла работы на станции Чимбулут, то есть на тридцать километров к северу. Командовал ей старший лейтенант Трепков. Ростом он был под два метра, похож на пещерного человека – гориллоида, руки его, казалось, свисали ниже колен. Лоб, толщиной с палец, был скошен назад, а нижняя челюсть, с крупными хищными зубами, наоборот, была выдвинута вперёд, как бы, выискивая, чтобы ухватить и сожрать. Маленькие глаза, цвета стали прятались в мощных, глубоких надбровьях, голос громкий, похожий на лай кавказской овчарки. Это был портрет, врождённого преступника, по классической теории Ломброзо. Сам же офицер почитывал Ницше, считал себя сверхчеловеком. Его чемодан наполняли сочинения Джека Лондона, любимыми произведениями которого, он считал «Морской волк» и не издававшийся, при советской власти, знаменитый роман «Мятеж на Эльсиноре», который Трепков, вот, уже два года переводил с английского. В этой книге, описывалось превосходство белой расы, над всеми прочими. А в его подразделении служили в основном люди жёлтые: вся Средняя Азия, плохо говорившая по-русски. Постукивая тонким стеком, по начищенному хромовому сапогу, выходил он из своего домика, чувствуя себя рабовладельцем, конкистадором - авантюристом, вице-королём Вест-Индии. Он мог послать личный состав за грибами – ягодами, мог заставить приготовить себе любимое блюдо, заказать ящик водки в посёлке Туртас и мог привезти себе, с Демьянки, двух баб, сразу. Но делал, последнее, он редко, так как самосознание возможностей, грело его сильнее, чем пошлая приземлённость их осуществления: возись потом, утром, когда надо выполнять план, с этими нечесаными тупыми самками, которых могут перетрахать все его двести воинов, задолбав насмерть. Сладкая смерть, как у художника Рафаэля, или у французского президента Фора, во время полового акта… Солдатами он руководил, как эсесовец в концлагере. При  появлении ротного на горизонте, они вздрагивали и смотрели на него, как кролики на удава. При сближении с подчинёнными, он подавал команду: «Турки! К бою!». По этой команде солдаты принимали «упор лёжа» и начинали отжиматься от земли, под ритмичные удары стека по ягодицам. Его офицеры жили, рядом с ним, в сборно-щитовом барке на пригорке, внизу было футбольное поле, на другой стороне которого, хорошо обозревалась солдатская казарма, столовая и другие подсобные постройки. Все эти здания, по пологой кривой, огибала железная дорога. С другой стороны одноколейки рос дремучий лес. Кроме кинопередвижки и одной телевизионной программы, здесь, других развлечений не было. Солдатам вдалбливали, что их главное предназначение – работа на благо государства и выполнение команд отца – командира, представителя Родины, наместника Бога на земле. В зимнее время, чтобы меньше скучать, офицеры ночи напролёт играли в «шыш-быш» - один из вариантов нард и пили самодельную брагу. Около шести часов утра, они надевали тулупы, каждый брал в руки по шишковатой дубине и, отправлялись на подъём, к «горячо любимому личному составу». Под завывание вьюги, они брели вокруг футбольного поля к казарме, как волки, обкладывающие лося. В это время из казармы, в тридцатиградусный мороз, вылетал, с голым торсом, для обтирания снегом, контингент их подчиненных. Горе тому «старику», которого поймают в казарме, в этот урочный час, без уважительной причины! В лучшем случае – удар дубиной, в худшем – виновного закрывали в  вагончик, без отопления и сутки держали без пищи, периодически выпуская погреться. Безусловно, старшина внимательно следил, чтобы никто не умер или не покончил с собой. Если подъём проходил без эксцессов, солдаты под руководством сержантов завтракали и шли на работу. К обеду Трепков просыпался, брился,  съедал кастрюлю картошки с тушенкой и ехал на путевом вагончике кормить подчиненных, а также, проверять качество выполненных работ. Выезд был торжественным, похожим на выезд рабовладельца – людоеда. К подъезду отдельного бревенчатого домика, с маленькой, средневекового образца башенкой, готического стиля, по отдельной стометровой ветке, как, к царскому вокзалу, в Царском селе, обслуживающего только государя – императора и членов августейшей фамилии, подавался, под звук путевого рожка (похожий на звуки, издаваемые валторнами), путевой вагончик – тележка, на котором стояло кресло – трон. За ним, банально, стояли термоса с пищей, ящики с хлебом и посудой. Около данного транспортного средства, по стойке «Смирно!», стояли четыре здоровенных азиата и усердно «ели» глазами, приближающееся начальство. Старший команды докладывал Трепкову о готовности «барского» выезда. Командир, после доклада садился на трон, по сигналу рожка поезд трогался, толкаемый солдатами, которые разогнав вагончик, вскакивали на подножки и ехали под уклон, по инерции. В нужном месте поезд останавливался. Работа подразделения заключалась в том, что летом велись работы по укреплению откосов насыпи торфом, для дальнейшего посева трав, а зимой – зачистка полосы отвода железной дороги от стволов срубленных деревьев и сжигании их в кострах. Каждому солдату отводилась личная делянка, за которую он отвечал своей шкурой, на которую обрушивались суковатые палки взводных командиров. Невыполнение дневного задания каралось лишением пищи. «Кто не работает, тот – не ест!», - этот любимый ленинский лозунг, висел на казарме, рядом с транспарантом «Слава КПСС».  Трепков хотел поместить рядом плакат «Работа сделает Вас свободными!», на немецком языке, как в концлагере, но знатоков данного языка не было, а сам ротный изучал английский. Его рота давала план всегда, сюда отправляли самых злостных нарушителей воинской дисциплины. Разницы между призывами не было, «старики», наряду, с молодыми усердно работали. Бойцы боялись слова Чимбулут больше, чем иностранного слова «гауптвахта». Так продолжалось до тех пор, с молчаливого одобрения командира части Рогмана, пока в роту не прислали нового замполита Ефросинина. Тот выступил против «диктаторских методов» Трепкова и попал в госпиталь, с переломом нижней челюсти, где сняв «побои», накатал заявление в военную прокуратуру. Ротного осудили, условно, на два года и отправили взводным на БАМ - классическая расправа в те времена, сейчас, наверное, посылают в Чечню. Оттуда старлей писал Тигрову радостные письма, примерно такого содержания: «…должность взводного, здесь, капитанская, выслуга идёт – год за полтора, дают поёк, денег получаю в два раза больше, чем на Тюмень – Сургуте, условия жизни лучше, рядом посёлок, где много кабаков и одиноких баб…». На БАМе он отличился преследованием этнических китайцев, начинавших свою тихую экспансию на Дальнем Востоке. Сдружился с отставным капитаном третьего ранга, который рассказал ему, как у берегов Вьетнама, их фрегат потопил наглый китайский военный  катер, дав по провокаторам залп из главного калибра. Здесь, опять слышались отзвуки «Мятежа на Эльсиноре», прямая расовая война белого мира с жёлтым. Которая на взгляд Трепкова была неизбежной, в виду предсказанного Мальтусом (в девятнадцатом веке), перенаселения земного шара, неспособного прокормить такую прорву человеческих особей. А вот, замполит Ефросинин пропал, ушёл на охоту и не вернулся, Гобкин, через месяц составил докладную записку, что данный политработник пропал без вести. Злые языки утверждали, что замполит поплатился за ротного командира, которого, «по своему», любили, им ненавидимые солдаты, но верные ему, как собаки…
 По радио крутили песню Владимира Высоцкого «***вэйбины»:
«Возле города Пекина, ходят, бродят ***вейбины
И старинные картины ищут, рыщут ***вейбины,
И не то, что ***вэйбины любят статуи, картины,
 Вместо статуй будут урны, революции культурной,
А ведь, главное, знаю отлично я, как они произносятся,
Что-то, весьма неприличное, на язык ко мне просится –
- ***вэйбины(Это же, неприлично!).
Вот, придумал им забаву, идейный вождь, товарищ Мао,
Не ходите дети  школу, а ходите бить крамолу,
И не то, чтоб эти детки, были б,  такие малолетки,
Порубали эти детки, очень многих на котле-етки,
Вот, немного посидели, а теперь, похулиганим,
Хулиганить будем долго, думал Мао с Лио Бянем,
Чем ещё уконтропупить мировую атмосферу,
Мы покажем длинный кукиш США и СССРу,
А, ведь, главное, знаю отлично я, как они произносятся…».



Глава седьмая. Зубной техник Помазан.

                Мы все учились понемногу,
                Когда ни будь и где ни будь…

                А.С. Пушкин.


     Этот младший лейтенант появился на Выйском, после увольнения в запас товарища Диакова и звали его, Юрий Помазан. Внешне он был необъятно толст, при росте в сто семьдесят сантиметров, он весил полтора центнера. Обычного добродушия полных людей, в нем не было. Почему-то он был зол на весь мир. Солдат, просто ненавидел. Приняв стоматологический кабинет, Юра развил бурную деятельность. Помазан договорился с начальником квартирно - эксплуатационной части (КЭЧ) и из фойе общежития, уволок широкий диван, размещая на нём свои пышные телеса, во время обеденного перерыва. Из служебного кабинета зампоснаба Поломойца, им были похищены кресло и стол для проведения «научной» работы, при его средне - медицинском образовании. Изъяв из ротных кладовых несколько калориферов, он устроил себе в кабинете, «маленький Ташкент», поэтому, когда он включал «своё хозяйство», во всей части резко падало напряжение и дизельная сто килловаттная электростанция начинала трястись, от повышенной нагрузки, как паралитик.  Он был, невероятным лентяем. Чтобы избавиться от приёма больных, он придумал невероятный трюк. Выглянув в коридор и пересчитав по головам, мучающихся зубами солдат, Юрий говорил, что у него сложный больной, после чего, просил час его не беспокоить. Затем, зайдя в кабинет, включал магнитофонную запись воя узбека, которому он без наркоза, в своё время выдрал парочку зубов и врубал бормашину на полную мощность. Выполнив последнее, Помазан затыкал уши ватой и ложился на диван читать «Вестник советской стоматологии». Когда запись заканчивалась, «мамлей» одевал забрызганный кровью халат и держа в руках плоскогубцы, с вырванным зубом, выходил в коридор. Количество посетителей катастрофически сокращалось, так что, он был, вынужден, делать приписки, занося в журнал, давно уволенных в запас военнослужащих. Самых настырных Юрий мучил долго и упорно: сначала, сверлил зуб, потом, грубо выдирал его клещами, вызывая отчаянные крики несчастных. В этот пыточный отсек, просто, перестали ходить все солдаты. Всю свою зарплату он тратил на вкусную еду и выпивку. Выпив бутылку водки, ложился спать на диван, при этом, его необъятный живот свисал на пол и при дыхании поднимался, и опускался с дивана. Так что он всегда был на работе, изображая из себя примерного труженика. Во время работы очередного съезда ВЛКСМ, Помазан был в Тюмени на сборах, вечером, чтобы скоротать время, зашёл, чтобы скоротать время, в ресторан гостиницы «Восток», где, как всегда, не было мест. Юра вызвал администратора и представившись делегатом, вышеуказанного мероприятия, предъявил последнему комсомольскую путёвку, с которой он ездил на БАМ, на выпускном курсе одесского медицинского училища. Очутившись за столиком, «мамлей» принял «на грудь» четыреста грамм коньяка, закусив это дело отбивной, с картофелем «фри», пожелал услышать любимую песню. Поэтому заказал в оркестре «Одесса – жемчужина у моря». Музыканты торжественно объявили, что для такого-то делегата съезда ВЛКСМ исполняется его любимая песня. И не успели они начать, как из переполненного зала раздался пьяный возмущенный голос, который возопил о том, что съезд в Москве ещё идёт. А что же делает здесь этот толстый депутат, так не похожий на комсомольца?
- Сия – тайна государева есмь, пёс смердящий! – с достоинством ответил «делегат» и, разобидевшись, покинул питейное заведение, не расплатившись. Затем, Помазан, поехал в ресторан гостиницы «Нефтяник», где повторил, так понравившийся ему трюк. Он, сожрал пять антрекотов, причём, доел всё из тарелок соседей, по столу, пока те танцевали. На Выйском, среди солдат-азиатов, появилась мода на накладные «золотые зубы», введённая одним цыганом. Находчивый стоматолог разобрал несколько переносных, списанных радиостанций, выудив оттуда полосы анодированной бронзы, «наклепал» заготовок и стал делать свой «бизнес». Ни один «чучмек» (воин азиатской национальности) не уехал на «дембель» без золотой «фиксы» (накладка на зуб, имитирующая золото). За коронку, Юрий брал банку тушёнки, скоро его кабинет был забит этим продуктом. Консервы «мамлей» менял на водку и «закусь», а жалование клал на сберкнижку. По увольнению в запас, прибыв в Одессу купил себе машину, далее следы его теряются.

 Глава восьмая. О псе «Дружке» и его хозяине.

                Хозяин может предать собаку,
                А собака хозяина – никогда…

                Хакасская поговорка

        В первоначальной жизни каждого молодого офицера бывает своеобразный наставник или старший товарищ, на которого более молодой, как бы равняется. Был такой товарищи и у юного Бурнова, когда он приехал в войска. Познакомились они под Тюменью, на станции Туринской, где проходила «учебка» молодых солдат, в одной из частей Тюменского соединения. Итак, знакомьтесь, «старлей» Флажков, уроженец Самарканда (сын прапорщика Самаркандского танкового училища), жгучий брюнет, отделено напоминающий Алена Делона. Ловкий, цепкий, худощавый, рост - выше среднего. Окончил училище ВОСО на пять лет раньше Бориса, служил в Вологде, Монголии, Тюмени, Абакане. Страшный «карьерист», так как больше всего, работал в карьерах. Воинское звание «старший лейтенант» получал в течение, шести лет. В дальнейшем, выслуживал «капитана» десять лет. Владеет русским, узбекским и английским (со словарём) языками. Беспартийный. Отнюдь, не женоненавистник, был женат три раза, поэтому половина жалования уходит на «алименты», любитель выпить и погулять. По национальности – русский, но, несомненно, в его жилах есть кровь воинов Александра Македонского и Тимура. Как и Бурнов, откомандирован на полгода на станцию Туринскую. С первого момента их потянуло друг к другу, хотя  характер Бориса был полностью противоположным, как бы сошлись по Пушкину «лёд и пламень». Походы по питейным заведениям города быстро опустошили их кошельки, в долг, уже никто не давал. А в кабак тянуло, со всем пылом молодости. В этот трагический момент жизни красавец Виталий Флажков вдруг вспомнил, что у него есть пёс «Дружок» - красивая немецкая овчарка, которую можно продать. Задуманное было осуществлено в этот же день, у магазина «Охотник», в Тюмени. Бедного пса загнали за тридцать рублей какому-то «кержаку» (презрительная кличка гражданских). Новый хозяин увел собаку на поводке, сработанном из брючного ремня. Со слезами на глазах, Виталий приобрёл бутылку водки и, они с Борисом поехали к нему на квартиру, в сборно-щитовой барак, стоящий в гарнизоне, за моторным заводом, гарнизона Войновка. И вот, приближаются друзья через пару часов к месту своего назначения, печальные, печальные. Вдруг! Ба! Навстречу им бросается «Дружок», с оборванным брючным ремнем на шее. Этот опыт, так понравился Флажкову, что он потом, неоднократно «продавал» пса охотникам. Ладно бы, только продавал, он ещё и пить бедную скотинку научил! Вино пёс лакал, с видимым удовольствием, из миски, а вот, водку употреблял, в виде, намоченного в ней хлеба. Опьянев, засыпал и храпел во сне, как человек. Холодным ноябрьским вечером друзья решили посетить ресторан гостиницы «Нефтяник». «Дружок» увязался за ними, надеясь на выпивку. Прорвали кордон на входе - пять рублей швейцару, душещипательная история, для старухи гардеробщицы «о маленьком замёрзшем пёсике» (на улице было под минус двадцать пять), которого надо пригреть за стойкой гардероба. Обаяние Флажкова подействовало на эту, очень, интеллигентную пожилую даму. В зале офицеры пьют и закусывают, со скучными лицами. Так как, сегодня будний день и в ресторане, почти нет женщин. Часа через два, изрядно нагрузившись, Виталий вспоминает о животном. Сунув два пальца в рот, он издаёт разбойничий свист. В зал ресторана влетает огромная овчарка и быстро прячется под столик, где сидит хозяин, всё опять спокойно. Пса накормили антрекотами и напоили хлебом с водкой, после чего вся компания пьяно пошатываясь, отправилась восвояси. В конце декабря 1974 года Бориса отправили на Выйский и они расстались с Флажковым до следующего лета. В феврале следующего года, Бурнова назначили начальником службы заграждения, отправив, сроком на три месяца,  учиться в Ленинград на должность руководителя буровзрывных работ, при центральных офицерских курсах (ЦОК) ЖДВ. По возвращении на Выйский, он принял отдельный взвод минёров и стал курировать склады взрывчатки. В отличии от других желдорбеков, подразделения минёров учатся летом, а не зимой. Таким образом, в июне Борис, со своим взводом, оказался в гарнизоне, на Войновке, за моторным заводом, где и встретился с Виталием, который занимался строительством кирпичной казармы. Тут и узнал Бурнов, что «Дружок» зимой «погиб смертью храбрых», при очередном отстреле бродячих собак, на территории гарнизона. Приятели погоревали, конечно, выпили. Помянули пса добрым словом, но надо было мужаться и служить Родине далее. Виталий, с осени, как с цепи сорвался: ночёвки в женских общагах, случайные женщины, которых он приводил к себе, они возникали из морозного тюменского воздуха, в клубах пара, в огромных собольих шапках и дурадских чернобурках, и исчезали, также, в ни куда, махнув расшитыми бисером рукавичками, из окна троллейбуса. Однажды, накушавшись водки и уподобившись свинье, Виталий притащил домой какое-то пятидесятилетнее чудовище с ножным протезом и в плюшевом жакете, утром, он с недоумением спросил:
- Ты кто, мать? Допился я до чёртиков!
-  Я – Фрося с деревни Понькино.
- Интересно, а у нас на Выйском, служит лейтенант Понькин!
- К этому офицеру я не имею никакого отношения, не надо меня смущать!
К счастью, скоро приехала нынешняя, законная жена «старлея», что заставило его взять себя в руки и зажить степенной семейной жизнью, иногда делая «партизанские вылазки», в кабаки. Выпив, он по привычке, крошил под стол хлеб, пропитанный водкой(вспоминая «Дружка») и дико завидовал холостому Бурнову, который мог, по представлению Флажкова менять баб, каждую неделю, но почему-то, этого не делал. Он, искренне, не мог понять, как мог, Борис увлечься тридцатилетней женой подполковника, из инженерного училища, часто уезжающего в командировки. Бездетная женщина обожала поэзию «серебряного века» и познакомилась с Борисом в читальном зале городской библиотеки, которая располагалась, в здании бывшей церкви. Бурнов, в то время ещё не утратил надежд поступить в Академию тыла и транспорта, пусть и на заочный факультет, чтобы получить высшее образование. Поэтому он самостоятельно перерабатывал вузовские учебники, делая краткие конспекты. Все неясные места, он разбирал часами, консультируясь, у приятелей офицеров. Однажды, подняв глаза, он увидел у своего столика, с уютной лампой зелёного стекла, красивую брюнетку, с огромными синими глазами, тонкой талией и плотными стройными ногами в чёрных сетчатых чулках, всё это, он успел разглядеть моментально, когда его взгляд метнулся вниз, помимо его воли.
- Извините, лейтенант! У Вас свободно?
- Да, да! Конечно, садитесь!
В зале были ещё свободные места, но женщина выбрала его компанию. Борис почему-то вспомнил диссертацию Чернышевского «Эстетическое отношение искусства к действительности», где описывался идеал женщины крестьянской - румяная бабища с русыми волосами, готовая родить в поле и пойти жать хлеб дальше, и дворянская «хлорозная» дама, способная от безделья пить уксус, для придания своему лицу «интересной» бледности. Так, вот, этой женщине не хватало только чёрной «фетёрки» - фетровой шляпки с вуалью, начала двадцатого века, чтобы сыграть в кино роль «блоковской незнакомки».
- Ирина! – коротко представилась она. Борис назвал своё имя. Она раскрыла томик Ахматовой (настоящее имя, которой было – Горенко). Через несколько минут, они, уже, говорили шёпотом о первом муже поэтессы - Николае Гумилеве, расстрелянном в двадцатые годы. В те времена, стихи данного поэта находились, только в спецхранах, поэтому Ирина удивилась, что этот румяный, плотный здоровяк, по виду типичный крестьянин, может цитировать наизусть стихи опального поэта: «В красной рубахе, с лицом, как вымя, голову срезал палач и мне. Она лежала вместе с другими, в ящике скользком, на самом дне…». Узнав, что лейтенант уроженец Питера, тогда, как сама она выросла в провинциальной Старой Руссе, а потом, попала с мужем в Тюмень - «столицу деревень», новая знакомая пришла в восторг. А Боря пригласил её в ресторан гостиницы «Восток» и в «сиреневом зале», танцуя, поцеловал в шею, отвёз на такси домой, не напрашиваясь в гости. На следующее свидание отправился с цветами и пригласил даму в местный драматический театр. Дней через пятнадцать( по мнению Виталия, абсолютно потраченных зря), молодой офицер возлежал, в нижнем белье, на белых крахмальных простынях, чужого семейного ложа и смотрел по цветному телевизору «Рубин» программу «Время». Красавица возилась на кухне, став после этого, долгожданного сближения, совершенно земной и даже приземлённой женщиной, успев постирать и выгладить Борису портянки, делая это с большим удовольствием. В этот момент, прерывая идиллию, раздался резкий звонок в прихожей, этой однокомнатной квартиры, на втором этаже. Борис вскочил, как по тревоге, сунул голые ноги в сапоги, схватил в охапку рубашку, китель, шинель, вылетел на балкон и спрыгнул в глубокий сугроб, проклиная всё на свете и особенно поэзию «серебряного века». Оделся, без бриджей было холодно. Из форточки полетела шапка, стало теплее. Он проторчал под окнами минут десять, а за окнами мороз, за минус тридцать, но штанов так и не дождался. Плюнул и стал выбираться на тротуар, где пошёл по-гусиному, сгибая колени, чтобы не было видно нижнего белья под шинелью, поймал такси, доехал до Войновки, зашел в свою комнату, выпил водки, согрелся и расхохотался. Через месяц встретил любимую в библиотеке и попросил вернуть бриджи.
- Муж убыл в них в очередную командировку, кант на бриджах одинаковый, да и размер тот же! Она так величественно говорила об этом дурацком канте, как – будто, речь шла о философии того Канта, который вырыл «яму между явлением и вещью в себе», могилу которого посетил в своё время, в Калининграде юный Бурнов, вместе с родителями.
- Приходи сегодня, любимый! Борис пообещал, что будет, какие - то чувства она ещё, у него вызывала. Подойдя к её дому, он увидел знакомые окна, сломанные ветки кустарника и остановился, что-то запротестовало в нём, он выпил из горла бутылку шампанского, швырнул в снег букет цветов и пошёл прочь. С замужними дамами он больше никогда не встречался, потому что, в мозгу, тут же возникали сломанные кусты, вмятина в сугробе, снег в сапогах на босу ногу и почему-то карканье. А были ли там вороны, он не помнил, видно что-то наслоилось в подсознании, ведь его любимой картиной  у импрессионистов, была предсмертная, самая трагическая вещь Ван Гога - «Вороны на хлебном поле». В одно время, он не пожалел семидесяти рублей, а это треть его жалования, на покупку в комиссионном магазине альбома Ван Гога, издательства «Абрамс», на английском языке. Эта книга стояла у него на полке в общаге, вызывая удивление сослуживцев, затем, он переправил её в Питер, к матери. Как-то, возвращаясь с Выйского, куда он ездил за деньгами для себя и личного состава, Борис познакомился в поезде с потёртым жизнью мужчиной, лет сорока, бывшим «зэком», который временно был «на мели».
- Я, почти, инвалид, «бестолковка» болит, – пожаловался он офицеру, - а зовут меня Иван. Харил вчера прошмандовку, драл как кошку. Проснулся, а бабок в гомоне нет…
Бурнов достал из портфеля заветную фляжку со спиртом, которую всегда возил с собой, на случай отморожения и подлечил «сердешного». Разговорились, «зэк» признался, что сначала, хотел обобрать «служивого», но после того, как Борис вошёл в его положение (да к тому же, он не «краснопогонник» - военнослужащий внутренних войск) - они, теперь, лучшие «кореша», а поскольку Иван не привык  пить «на шармочка», то есть «на халяву», то пригласил лейтенанта в тюменскую гостиницу «Колос», где «кантуются его пацаны», а по сути дела, находится «воровская малина». Идти в гости одному, к «спецконтингенту», Борька боялся, поэтому взял с собой Флажкова. В трёхкомнатном номере, вокруг двух сдвинутых столов, сидели шестеро татуированных, небритых мужчин, с тяжёлыми челюстями и покатыми лбами, тупо пили молча водку, упершись глазами в одну точку. Казалось, данные люди слушали, одним им, ведомую музыку, в которой был посвист пурги над таёжными лагерями, лай сторожевых псов и злобные крики «вертухаев». Ящик водки стоял в углу комнаты. Верховодил данной компанией, или «держал мазу», новый знакомец Бурнова. Собираясь на «мероприятие», офицеры прихватили с собой пачку сливочного масла. Зайдя в ванную комнату, якобы помыть руки, по - братски разделили её, проглотив, с отвращением, по сто грамм продукта, чтобы не захмелеть. Пошли банальные разговоры «про жизнь». Зеки рассказали офицерам, что краснопогонники (легавые) никогда не берут с собой наручников, во время преследования сбежавших с зоны. Они поступают более рационально: пойманному зеку, прикладом автомата, ломают ключицу и он, уже, не помышляя, ни о каком - либо побеге, несет свою больную руку очень бережно, до самого тюремного лазарета («больнички»), где с молчаливым спокойствием воспринимает увеличение срока. Также зеки сообщили приятелям, что нормальный вор никогда не опустит взгляда перед эмвдешниками, потому что те – «волки позорные», то есть собаки, верно служащие хозяину – государству, а опускать взгляд перед собакой – «западло» или унизительно.
 Как-то незаметно началась карточная игра в разновидность «буры» – «трынку», Бурнов и Флажков стали играть «на руку», друг другу. У Борьки на руках оказалось три туза - наивысшие карты. Он постепенно увеличивал ставки и довёл банк до двух тысяч рублей, вложил свои триста, открылся и выиграл.
- Гавкнула горка, гори всё, гаром! – пробормотал себе под нос один из уголовников и подмигнул приятелю. Тот взял в руки гитару и запел приятным голосом:
- Киментяру продёрни в натуре. На хивару, карась, протусуй.
 А не в кипешь, канай, как профура и на хате биксу фалуй.
На банах щипачи   промышляли.
 Фраерок фраернулся и сел…
По выражению лиц присутствующих, офицеры поняли, что добром, это дело не кончится. Флажков, совершенно спокойно, сложил выигрыш перед собой, отсчитал свою и Борькину долю, остальные деньги сдвинул в центр стола со словами:
- Ладно, развлеклись и хватит, свою долю мы забрали, а облапошивать своих друзей не приучены, поэтому всё остальное Вам, пацаны, на выпивку!
Зеки  были в «восторге» от такого благородства, Иван, даже, полез целоваться к Виталию. А один из «уркаганов» взял гитару и запел под неё:

«Прогудели три гудочка, все с работы идут,
А чекисты в это время на облаву идут,
В этой маленькой облаве наш Ванюша попал,
Окруженный легашами, он в ментовку шагал,
Вот, ведут его по главной, кто – то крикнул: «Беги!»
Десять пуль вору в догонку, семь осталось в груди,
На столе лежит покойник, ярко свечи горят,
Это был убит разбойник, за него отомстят,
Не прошло и трех денечков, после смерти его,
Утопили трех легавых, это мстило ворье…»

Затем, он  вспомнил Питер и спел про легендарную «Лиговку»:

«Она была красючка центровая и часто лазала со скопом стокарей
И в двадцать лет, законная, блатная, никто не мог назвать её своей,
А как-то раз на хазе «Гоп-сметаны», какой-то черт понес её играть,
И две лифтерки битые упали, фигура в клифт, а третий туз пропал,
И клифт пропал за бешенные гроши, свою Марьяну, он тут же заложил,
Играл он в «фёрт», играл он в «макинтоши», фуфло подставил и биксу заложил.
Идет этап, канает, гад я буду, а сучка тявкает своё ментам,
И вот, гадом, буду,  не забуду, ты не уйдешь подлючка от мене…».

Просидев еще какое – то время приятели стали прощаться и выбрались на свежий воздух, где облегченно вздохнули.
- Главное - выбрались живыми! – сказал на улице Флажков Борису, который мгновенно протрезвел на морозе. Они выбрались из притона воров утром, уже было воскресение. Скупое зимнее солнце освещало их серые, после бессонной ночи, лица.
- А что такое «грач»?
- Это – лопух, простофиля, которого любой фраер «обует»! – сказал Виталий.
- Откуда ты жаргон знаешь?
- Тяжёлое детство в Средней Азии, там любого народа хватало.
- А «горка», которая «гавкнула»?
- «Горка» – ставка, «гавкнула» – пропала. Это классическая русская «феня».
- А хивара, карась, бикса, которую фалуют?
- Хивара - хата, карась - приличный по их мнению человек. А фаловать биксу, всё равно, что харить шлюху, харево – порево. Песни, что ты слышал, старинные воровские, ещё времен «НЭП»а, а Ванюша – это Иван, то есть главарь банды. Продолжать?!
- Спасибо, дальше не надо, и так, слишком много новой информации сразу. Харэ базарить! – устало отмахнулся Бурнов.
Следствием этой встречи было то, что попадая в сомнительные ситуации со «спецконтингентом», которые могли кончиться побоями или ножевыми ранениями, Борис выходил сухим из воды, назвав пару кличек, своих «новых знакомых». Флажков уголовников не боялся, стараясь всегда «задавить базаром». Понимая жаргон, он был в этой среде, как бы иностранцем, который, по определению, не мог знать туземного языка «зэков», так как не был офицером внутренних войск, которые, тоже часто ездили в поезде Тюмень - Салым, к местам службы, по всей трассе Тюмень - Сургут, где несли свою нелёгкую вахту. Его железнодорожные эмблемы и чёрные петлицы, не вызывали у уголовников отрицательных эмоций. Было десять часов утра, вино - водочные отделы магазинов открывались в одиннадцать. Из подворотен уже тянулись испитые личности, с сетками пустых бутылок. Они подпрыгивали на морозе, от нетерпения, кутаясь в старые одежды, с мутоновыми воротниками.
- Начинается паломничество «синюх»! – зло пробормотал Виталий.
- Так, им же надо похмелиться! – резюмировал Борис.
- А ты знаешь, что обозначают разрезы на женских юбках? – спросил Виталий, - объясняю: разрез сбоку – посмотри на меня, разрез сзади – следуй за мной, разрез спереди – я вся твоя! Понял,  оболтус?! Далее, чем рожавшая женщина отличается, от таковой? А тем, что у неё более толстые руки, чем у нерожавшей! Дошло или нет?!
 Он поймал такси и уболтал водителя продать бутылку водки. Водка была «ишимского разлива», на её поверхности, иногда проступали пятна сивушных масел, похожие на нефтяные разводы, стоила она в магазине три рубля шестьдесят две копейки. Когда приехали на Войновку, Флажков забрал бутылку, и не говоря ни слова, ушел в общагу, предоставив Борьке за всё рассчитаться, как будто это было «право первой ночи». Бурнов сунул водителю «пятёрку»(это была установленная за водку, такса) и тоже ушёл в общагу. Примерно, через одну минуту, до водителя такси дошло, что его нагло «кинули», так как за водку заплатили, а за проезд – нет. Обуреваемый благородным гневом он отправился на поиски «негодяев в погонах». В коридоре общежития ему повстречался, откомандированный на сборы с Выйского, толстый двухметровый старший лейтенант Трепков. «Старлей» приготовил себе холостяцкий завтрак и шёл с кухни со здоровенной сковородкой, на которой «шкворчила», поджаренная на украинском сале картошка с тушёнкой. Данный «защитник Отечества», судорожно сглатывал слюну, с вожделением поглядывая на свою скоромную пищу. В этот момент предвкушения счастья, его чуть не сбил с ног какой-то «шпак», в головном уборе таксомоторного парка, и схватив за грудки, стал агрессивно требовать, каких-то пьяных офицеров. Мощная шея Трепкова налилась кровью, как петушиный гребень. Он грубо схватил таксиста за шиворот и, не произнеся ни слова, протащил несчастного метров двадцать по коридору общежития, аккуратно балансируя сковородкой, как цирковой жонглёр, дабы не выронить заветный завтрак, пинком открыл входную дверь и, метнул «водилу», в глубокий снег. Представитель «Трансагенства», пролетев в воздухе метра три, застрял в сугробе, где, запоздало, задрыгал ногами, пытаясь бежать, охваченный каким-то животным ужасом. А офицер, даже не взглянув на него, величественно удалился, чтобы насытить в комнате общаги свою ненасытную утробу. Таксист уныло побрёл к машине, матерясь под нос. Он больше не апеллировал к справедливости, «Волга» нервно рванулась с места и уехала. А в это время друзья ввалились в комнату Бурнова, где обнаружили незваных гостей, в виде двух полупьяных баб.
- Ну, уж, нет, не хватало ещё до полного счастья, что-нибудь «намотать не конец», - пробормотал Флажков, аккуратно выставляя шлюх за дверь. Он рухнул на кровать Бурнова и захрапел. Борька пристроился на соседней койке. Вечером они похмелились неправедно добытой водкой, а утром стояли на разводе, трезвые и подтянутые. На построении офицеры узнали, что командировка Бориса продлена до конца года. Но, вскоре, планы командования изменились и, друзья расстались вновь. Начиналось строительство Тобольского нефтехимического комплекса, к которому нужно было, срочно, проложить сто четырнадцать километров подъездных путей. Поскольку «ударников-комсомольцев» хватало, лишь на летние месяцы, а подразделения Министерства транспортного строительства(МТС) отказались от этой низкооплачиваемой работы, да и сроки поджимали, Совет Министров, как обычно, подкинул эту «работёнку» желдорбекам. Те, как положено военным, сказали: «Есть!» и стали претворять в жизнь «планы партии и народа». Именно поэтому, в начале 1976 года, в Тюмени собрали всех «минёров» (а это - элитные подразделения соединения, в которые подбирают, проверяя морально – деловые качества кандидата, включая семейное положение и отзывы из вычислительного центра МВД) и экипировав минимумом необходимого, бросили, в лютые январские мороза, под Тобольск, на станцию Менделеево. Задача заключалась в том, что необходимо было построить пятьдесят палаток зимнего варианта, для двух частей, которые должны были прибыть для постройки подъездных путей, по окончании учебного периода. Под жильё солдат было выделено три классных плацкартных вагона, обогреваемых автономно от постоянной электросети(к которой на станции, «желдорбеки» нагло подключились, без всяких разрешений). Снег, вокруг состава тут же окрасился от мочи, в характерный оранжево-лимонный цвет. В мороз в деревянные будки туалетов, никто бегать не хотел, оправлялись, прямо с подножек. Участок строительства отвели, недалеко от станции, на заболоченной и поросшей лесом делянке лесом. Начали с расчистки леса, валки стволов и подготовке к «расторфовке» участка территории. Работал пресловутый «челнок». Стволы деревьев резали бензопилами «Дружба» и сжигали вместе с сучьями. Оставшиеся пни, пытались выдрать трелёвочным тракторами, но безрезультатно, поэтому было принято решение вести раскорчёвку пней взрывным способом. Так как склады взрывчатки (ВВ) находились на Выйском и курировались Бурновым, то и подвозить её пришлось ему. Борис взял с собой одного бойца, для охраны, и на ГАЗ – 51, вместе с водителем, убыл по «зимнику», в свою часть. Получив на складах необходимое количество ВВ и СВ (взрывчатые вещества и средства взрывания), вооружившись автоматом АКМ и пистолетом ПМ, с боекомплектами, команда, в сорокаградусный мороз, отправилась обратно. В дороге солдата с автоматом, Бурнов забрал в кабину (чтобы не замерз), до станции Менделеево добрались без приключений. На следующий день стали проводить первые «опыты», по корчёвке пней. Сначала, в пне ручным коловоротом высверливалось отверстие, куда помещался «боевик» из патронированного «аммонита 6ЖВ» и электрический детонатор, после этого, с помощью взрывной машинки КПМ-1А, производился сам взрыв. Остатки пней разбирали вручную или с помощью трелевочного трактора ТТ-4. Отказов при взрывах не было, поэтому делянка расчищалась быстро. Днём на вырубке появился старый дед и, увидев, что солдаты сжигают вырубленный лес, предложил менять спиленный лес, на деньги у местных жителей, в посёлке. У обитателей деревянных домов появились дрова, у офицеров - левые деньги, которые они тратили на сигареты, для солдат и на себя. Солдаты, часто бывая в посёлке, свели знакомства с одинокими женщинами, пошли пьянки и самоволки, которые стали принимать массовый характер. Ближайшая войсковая гауптвахта, опять же, находилась на Выйском, а это расстояние - сто с лишним километров. Однажды, в субботу, после службы офицеры отправились в ресторан «Иртыш», города Тобольска, где познакомились с офицерами внутренних войск, которые обещали помочь в этом, «деликатном вопросе». Борис и другие взводные отобрали самых «отпетых» самовольщиков, объявив им по трое суток ареста (согласно дисциплинарного устава командир взвода в командировке пользовался правами командира роты). Солдаты нагло ухмылялись, зная, что арестованных содержать негде, но их посадили на автомобиль и увезли, на трое суток, в тюрьму Тобольского Централа. Возвратились оттуда, совсем другие люди, смирные и тихие, напуганные до ужаса, на всю оставшуюся жизнь. С ними произошло примерно следующее: когда машина с ними прошла через трое охраняемых ворот на территорию этого, знаменитого на весь Союз учреждения, солдат выгрузили из кузова и представители внутренних войск, в черных полушубках, предложили им раздеться догола. Нарушители воинской дисциплины отказались. Тогда ими занялись двое здоровенных сверхсрочников из охраны, с пудовыми кулаками, размером, немного меньше человеческой головы. Немного размяв кулаки и добившись выполнения приказа, «краснопогонники» продержали самовольщиков, минут десять на морозе, «в неглиже», пока третий из «сверчков» не вернулся, с принесёнными тюремными робами и драными опорками, из валенок, в которые несчастные, тут же переоделись, чрезвычайно быстро и охотно. После этого, их поместили в общую камеру, где бывалые «зэки» обещали их всех «опустить» и сделать «петухами». Как они сами думали, выручило их то, что среди них был человек с высшим образованием, которого «бугор» назначил «боталом». Последнему пришлось дни и ночи, напролёт, рассказывать окружающим сказки, байки и целые главы классических романов, в то время, как его товарищи драили сортиры или перекидывали, по кругу, снег с лопаты на лопату, на центральном плацу. Бойцов, конечно, не предупредили, что это была «комедия», которую для них играли заключённые. Ведь, им тоже скучно в камерах, да и «граждане начальники» попросили. Количество самовольных отлучек резко сократилось. О «тюремном воспитании», как ни странно, никто не донёс политработникам. В конце марта минёры закончили работы и разъехались по своим частям.

Глава девятая. Дневник Витьки Флажкова.

                Жизнь – это театр, а люди в нем актеры…

                Вильям Шекспир.

1961 год.
       Сегодня мне исполнилось тринадцать лет. Дед дал мне прочитать знаменитую повесть Николая Огнева «Дневник Кости Рябцева». Понял не всё. Что такое, например, колесница Джаггернаута? Под которую, как под каток, попала русская интеллигенция. Спросил у деда. Тот ответил, что это что-то из древнеиндийского эпоса. А всю интеллигенцию Ленин выслал из страны на «философском пароходе» в двадцатом году. Ещё, он мне дал синий томик Владимира Ильича, где я сам прочёл, что интеллигенция – это гавно. А дедушка говорит, что не было никакой русской интеллигенции, а было, выползшее из-под черты оседлости, озверевшее «местничковое еврейство», которое присвоило себе право вещать и витийствовать от имени Великого русского народа – богоносца. Да, ладно бы болтали, так, они «охаивали» политику нашего государства, выступая непатриотично, в угоду, тем же самым, США. Все эти Троцкие - Бронштейны, Зиновьевы -Розенфельды и омерзительная носастая Розалия Землячка, похожая на Розу Люксембург. Их, еще Гоголь и Достоевский заклеймили, как потенциальных предателей и изменников. Да и Ленин, по матери – Бланк. Рассуждают всё о «пгавах человека», а человек для них, только – еврей, остальные гои и геи. Ещё дед сказал, что Блок умер от размягчения мозгов, так как любил падших женщин и изменял Любови Менделеевой. При этом дед говорил, что дело не в национальности: «Нет плохих наций, как и нет плохих солдат, есть плохие люди и худые командиры. Если, ты приносишь пользу своей Родине, будь, ты, хоть трижды еврей, ты – патриот, ответственный за свое дело, а ответственность подразумевает чистую совесть у человека. А, вот, если, ты – безответственный чинуша, то своим бездействием, ты можешь подвести своих товарищей и предать Родину и будь, ты, хоть трижды русским, ты – мерзавец,  которому нет прощения…».
 Я вспоминаю своего друга Валерку, который сидел под мостиком, над арыком и подглядывал за проходящими над ним девчонками, как он, потом, докладывал, многие были без трусов. Он погиб вместе с пятью, другими хлопцами, они карбид взрывали. Стаське голову оторвало, он хотел космонавтом стать, как Гагарин. Они все в нашем классе учились. Их тела лежали в гробах, в актовом зале школы, мы все приходили прощаться, на глазах покойных – царские пятаки, с прозеленью медного купороса. Сегодня получил пятёрку за сочинение «Мой родной город». Я про свой Самарканд написал от души   целых десять страниц и ни одной ошибки. Начал про античность и походы Искандера Македонского. Потом, про Чингиз Хана, Тимура и Улугбека. Про мечети Биби – Ханум и Гур – Эмир, четырехэтажный Кук – Сарай, сады Багги – Дилькуша (сад, пленяющий сердце) и Давлет – Абад (местопребывание власти). Про дворец Багги – Майдан, с украшенными, китайским фарфором, павильонами, где бывал, по преданию, сам Чингиз Хан. Три властелина мира правили в Самарканде – Александр Великий, Чингиз Хан и Тамерлан. А здание Шахи – Зинда?! Это удивительный ансамбль, с богатым орнаментом в лазурной облицовке живописного стиля. И всё по преданию случилось: когда вскрыли могилу хромого Тимура, так Великая Отечественная война началась! Сейчас, при советской власти, наступил рассвет бывшей столицы Тимуридов: прекрасные новостройки, пятиэтажные дома со всеми удобствами, как в московских Черёмушках! Да и вообще, город всемирно знаменит. Сохранился мост Искандера, водохранилища – сардобы, рабаты, караван – сараи, медресе, мечети. Я даже стихи написал:
«В глазах азиатских твой ребус,
Понять тебя просто нельзя!
Знаю одно – ты крепость,
Которую мне не взять нельзя…»
И ещё:
«Меж чадрами, за кальянами,
Как два пиковых туза,
На меня смотрели пьяного,
Чьи-то чёрные глаза…»

Это всё про Светку, мы с ней гуляли и целовались возле мечети Ханака Абди – Бурун семнадцатого века. Боже! Как прекрасен мой город! Но больше всего мне нравится архитектура мечети Хазерет – Хызр, построенной в 1854 году.

1962 год.
   До утра читал роман лауреата Сталинской премии за 1947 год Берды Кербаева «Решающий шаг». Какая прекрасная литература! Это народный классик Туркменистана. Вещь лучше, чем у Виллиса Лациса «Буря». Мне понравился Артык Бабалы, он, как Григорий Мелехов в «Тихом Доне», мечется от красных, к белым и к бандитам-басмачам, авантюриста-махновца Эзиз Хана. Он лучше, чем скучный и правильный рабочий Ашир Сахат, который сразу записался в Ташкенте, в Красную гвардию. А меня дедушка возил в Ташкент на матч нашего любимого «Пахтакора» со знаменитым ленинградским «Динамо». Какие там игроки играли: тандем Красницкий – Стаднюк, центрфорварды таранного типа, как знаменитый Джимми Гривс, диспетчер, божьей милостью Рахматуллаев Хамид, дядя нашего Берадора Рахматуллаева, который вчера хвастался, что у него со Светкой было «всё»…
А в воротах Юра Пшеничников – второй Яшин! Мы сыграли вничью – 1:1, во втором тайме Геннадий Красницкий выстрелил из центрального круга, как из пушки, их голкипер, не смотря, на отчаянный бросок, мяч взять не смог. Это было, на семьдесят шестой минуте встречи. Дедушка сказал, что мяч надо было принимать на кулак, а так, он только скользнул по ладони и попал в ворота.

1963 год.
      У нас в классе новенький – парень двухметрового роста из Ашхабада. Ему уже шестнадцать с половиной лет, головка крошечная и приплюснутая, полный дебил, сидел в одном классе, три года. Его, во время Ашхабадского землетрясения, откопали на пятый день, из-под обломков домика и он  после этого, трое суток был без сознания. Играет в баскетбол за школу, пишет «патрет» и «обстокционизм», хорошо рисует верблюдов и старика Хотабыча. Вечером крутили новый диафильм на аппарате, который бабушка купила в Ташкенте. Повесили простыню во дворе, все ребята и девчонки собрались, смотрели до двух часов ночи. Его мама учительница, я у неё книгу Берды Кербаева брал, обещала ещё Сёмушкина «Алитет уходит в горы». Сказала, что Берды почти безграмотен, как и её сын, книги за него пишет ссыльный еврей – алкоголик из Питера. Данный еврей выпьет и говорит на весь бульвар: «Мне не нужен «Труд» за две копейки, «Известия», без известий и «Правда», где одна кривда…». А ведь, это орган ЦК КПСС! Я её каждый день читаю, слежу за победами социализма на острове Свободы и героической борьбой патриота Патриса Лумумбы! Он и Фидель-Кастро-Рус – настоящие герои, хочется во всём им подражать!

1964 год.
     Дедушка прибежал с партсобрания и сказал, что Пленум ЦК снял с должности Хруща - кукурузника. А я всегда считал, что «кукурузник» - это самолёт, с которого опыляют поля ядохимикатами от саранчи. Ура! Весь наш класс едет в совхоз «Политотдел» на сбор хлопка! Республика взяла повышенные обязательства к очередному съезду партии. А дедушка говорит, что хлопка не хватает для изготовления армейских палаток, на случай войны…

1965 год.
.       Год, как год, ничего не случилось. Читал «Историю КПСС», особенно интересно было, как снимали Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Ездил в Бухару, по железной дороге, с классом на экскурсию. Поезд прибывает на станцию Каган, затем, десять километров на автобусе. Купался в пруду, недалеко от крепости. Светка работает в нашей школе пионервожатой. Она уже комсомолка. Я с ней на «ты», так как являюсь Председателем Совета дружины, а до этого был Председателем Совета отряда. Сегодня она переодевалась в пионерской комнате, прикрываясь знаменем дружины. Но я, всё равно, разглядел подробно, какие у неё огромные спелые сиськи, как у Мерилин Монро, в фильме «В джаза только девушки».

1966 год.
         Поступил в Питере в военное училище ВОСО имени М.В. Фрунзе, буду героически строить железные дороги. Был с ребятами в увольнении, старшина Шамков потащил на Петроградскую сторону, где, на Пушкарской обретаются сутенёры и девочки лёгкого поведения. Написал стихи:

«Я ещё не был матёрым и сжимал в кармане грош,
По панелям сутенёры, разметали брюки - клёш,
А тебе какое дело, что фатально не верны,
Кокаиновые девы с Петроградской стороны?

Это Вам не хали-гали, это – полная, лафа,
Только «молнии» черкают, об охарканный асфальт,
Не задаром, эти ласки, словно дуло у виска,
Общепринятая  такса, бесконечная тоска…

С транспарантов смотрят рожи, свет туши! Дери вола!
Ускоряет шаг прохожий, «мент» глядит из-за угла,
Девушки, отнюдь, не «целки», но дрожит огонь в крови,
Посмотри какие цены? У анальной, у любви?!

Мне нужна любовь простая, но в кармане денег нет,
Улетаю, пролетаю, за пятнашку, есть «минэт»…
Руки Лены, губы Иры, это всё не для меня,
Эти ласковые игры, посреди шального дня.

Ну, давай, пошли в парадный, изразцовый, где камин,
Мини – юбка, стан твой ладный, на губах горит «кармин»,
Эти тайные поступки, комплекс искренней вины,
Нас любили проститутки с Петроградской стороны…»

   Стихи эти переписывали курсанты всех трёх курсов, как лермонтовское «На смерть поэта», моё произведение попало в руки политработников, меня чуть, «не выперли» из училища, спасло заступничество дедушки – Героя Советского Союза, кавалера трёх солдатских Орденов Славы, всех  степеней. Он примчался из Самарканда и явился, при всех регалиях, к пожилому генерал-майору, начальнику училища, бывшему участнику войны. Старики - фронтовики договорились, я остался учиться дальше.




1975 год. Февраль. Ст. « Войновка». Окраина Тюмени.

     Решил продолжить дневник. Не спится. За окном, ледяной кошмар вьюги. Сорок градусов мороза. Деда давно нет. Не писал много лет, убедившись, что в армии лучше молчать. Под матрасом лежит ротапринторное издание «Архипелага «Гулаг». Об этом не знает, даже, Бурнов, который храпит на соседней койке, с девкой. Он снял её вчера вечером, закоченевшую, на троллейбусной остановке. Привёл в общагу, напоил водкой и согрел, эту потерянную женскую особь, в награду, она ублажала его несколько часов подряд, пока я ходил в лазарет (к медсестре Ларисе), они, теперь, спят как котята. Вспомнился Самарканд, мерцает в ночи зеленоватый глазок приёмника «Сакта», звук тихий, чтобы не разбудить строгую бабушку, уложившую меня спать в десять вечера… Я прижимаюсь к широкой груди дедушки, идёт финал кубка: «Знамя Труда» Орехово-Зуево, из класса «Б», сенсационно вышедшего в финал, против донецкого «Шахтёра». Неравный бой, как «неравный брак». Дед рассказывал, что служил в штабе знаменитого маршала – прожигателя дивизий. Тот послал молодого сержанта, под ураганный огонь, регулировать движение танковых колонн. Осколок впился в спину деда, вырвав половину лопатки, его долго везли в полевой лазарет, который находился в какой-то казачьей станице. Положили, наряду с другими в сарае, на пол. Пришла хозяйка подворья, чернобровая казачка: «Солому кровью испачкаете!», санинструктор предложил ей несколько червонцев. Получил в ответ: «Ваши деньги с красноголовым, уже не ходют!». Дед выкарабкался, даже с вырванным куском спины, продолжал верить в нашу партию, которая избавилась от культа личности Сталина, казнила шпиона, англо – американского империализма, бабника Берию, но не понятно почему, начала создавать новый, смешной культ личности Брежнева. История повторяется в виде фарса, не помню, кто это сказал. Вспомнились все мои жёны, но, ни одна из них, не могла сравниться со Светкой, моей подругой детства. Жаль, что у нас не сложилось. Теперь, она мать троих детей и не свободна, да и я, к сожалению, тоже. Крылья вечности стучат в заиндевелое оконное стекло. Встал, распахнул форточку, закурил сигарету. Вспомнил, что когда хоронили деда на самаркандском военном кладбище, я – блестящий курсант выпускного курса, потерял сознание и начал падать в свежую могилу. За шиворот меня, «аки пса смердящего» удержала Светка, привела домой, приласкала, пока, не было мужа. Потом, мы пошли с ней в ЦПКиО. Я играл в бильярд, повздорил с компанией турок - месхитинцев, кричал и обливался пьяными слезами. Света замяла скандал и увела меня из милиции. После этого, мы с ней расстались и уже, наверное, навсегда, потому что я служу в Сибири, а она осталась в Самарканде. Да, как давно всё это было, а ведь, порой я жалею, что у нас не сложилось, потому, что это была единственная женщина, которую я любил, по настоящему, а действительно, правильно говорят: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…».



Глава десятая. Наркоман.

     Солдат Дуаев попал в руки к Бурнову, в 1976 году, на Выйском. Первые две недели Гасан не выделялся из соплеменников - азиатов. Затем, в казарме у него возник приступ ломки: озноб, судороги – воина отправили в медпункт. Доктор Соромицкий сразу понял, в чём дело и подробно рассказал Борису, что его подчиненный – наркоман, старший лейтенант обратился по команде, чтобы отправить солдата на лечение. Ротному Бурнову политработники, популярно «объяснили», что в армии наркоманов нет и быть не может, а …наркомания – заболевание, которое может возникнуть, только, на загнивающем Западе. Рано ожиревший врач -  начмед соединения Титеватов, сказал Борису, что медицина, ничем помочь не может…
- Значит, на парне, надо поставить «крест»? – удивился ротный.
- Да, примерно, так, но не стоит, ей богу, не стоит, убиваться из-за каждого солдата! – вяло проронил начмед и убыл на обед , даваемый в его честь подполковником Рогманом. Поняв, что солдат никому не нужен, а план надо выполнять, Борис приступил к «трудотерапии». Сначала, он вызвал письмом, на трассу, отца Гасана. Солидному седобородому аксакалу, прибывшему в часть, через неделю, ротный задал вопрос: «Что будем делать с Вашим сыном, уважаемый!». Человек в кепке – аэродроме, долго молчал, нервно перебирая в руках чётки, затем, изрёк: «Я отдаю тебе, командир, своего сына, мясо оставь себе, кости верни мне…». Таким образом, у офицера были развязаны руки и, он приступил к осуществлению своего плана. Подразделение Бурнова сдавало, как раз, в постоянную эксплуатацию, все искусственные сооружения на участке, с триста двадцать первого по четыреста первый километр трассы Тюмень – Сургут. Найти на этой территории наркотики, под пристальным контролем офицеров, было, весьма, трудно. Первая неделя Дуаеву далась тяжело: непрерывные приступы абстиненции. Боец отказывался работать. Борис поставил его перед строем, схватил за ухо и постепенно выворачивая его, своими крепкими пальцами, ласково говорил: « Ты, что же, турок, совсем от рук отбился? Начальников не уважаешь, работать не хочешь, заветы отца забыл?! Ведёшь себя, как последний разгильдяй! Я каждое утро буду тебя, перед строем твоих товарищей, позорить, пока не сделаю человеком! Иди и работай, не позорь своих предков!». Тельце маленького тщедушного наркомана извивалось от боли и позора. Бурнов, уже тогда, имевший лишний вес, был солиден и нравоучителен, таким и должен быть, по мнению восточных людей, начальник – «бек». Через два года Борис провожал в Тобольске группу своих солдат, увольняющихся в запас. Среди них был и худющий, но жизнерадостный Гасан, с лычками ефрейтора и несколькими солдатскими значками на кителе, среди которых был, даже, « Отличник Советской Армии». В кармане бойца лежали удостоверения бетонщика, арматурщика, машиниста сваебойной установки и сварщика. Практически, он стал нормальным человеком, избавившись от пагубного влияния наркотиков, а как сложилась его судьба, ротный узнал из благодарственного письма отца воина, который сообщил, что сын унаследовал его дело – починку холодильников в родном городе «Бакы».




Глава одиннадцатая. «Хакасия» и «Питер»

                Культура – совокупность знаний, 
                Необходимых для преодоления собственного невежества.

Проспер Мериме.

       В начале 1979 года, часть, где служил помощником начальника штаба (ПомНШ) Бурнов, получила приказ передислоцироваться, с севера Урала на станцию Аскиз, в Красноярском крае. Туда, кстати, была передислоцирована и его бывшая часть, которой продолжал командовать Рогман. Эшелоны ехали к месту назначения. Прибыли в Омск, Бурнов, прихватив парочку молодых лейтенантов, отправился за водкой в магазин. Было семнадцатое февраля 1979 года, на улице минус двадцать, светило яркое солнце, около одиннадцати часов, офицеры, в полевой форме и  при табельном оружии, зашли в магазин. У отдела, где продают алкоголь, столпилось множество помятых и желающих похмелиться лиц, перебирающих в потных руках мелочь и ждущих открытия. Бурнов выдвинулся в первые ряды и произнёс историческую речь: «Мужики! Мы с эшелона, едем выполнять поставленную задачу! Разрешите нам отовариться без очереди?». Самое пикантное, в этой ситуации заключалось в том, что именно, в этот день Китай напал на Вьетнам, о чём средства массовой информации (СМИ) трубили по всем каналам. Нависла зловещая тишина и вдруг, раздался голос одного из «алкашей»: «Видите, какая у нас хорошая Армия, китайцы, только напали на Ханой, а у нас, уже эшелоны на помощь идут! Проходите, товарищи, отоваривайтесь без очереди!». Что офицеры и сделали с большим удовольствием, закупив два ящика водки.  Хакасия встретила военных железнодорожников не ласково: снеговыми и песчаными бурями. По радио были слышны передачи китайского канала: «Русские женщины, бросайте своих мужей! Готовьте крахмальные простыни, китайские солдаты любят на них спать, они удовлетворят Вас…». В это же время, было передано сообщение СМИ СССР о том, что в КНР было произведено испытание подземного ядерного взрыва и что часть, радиоактивных компонентов вырвалось в атмосферу, а в данный момент, движется в Красноярский край, правда, через несколько часов, последовало опровержение, но, тем, не менее, над хакасской степью, до конца апреля 1979 года, висели вертолёты, снимающие показания радиационного фона. Отсутствие жилья и инфраструктуры делало проблематичным выполнение поставленной командованием задачи. А задача заключалась в том, что нужно было построить вторые пути на ж.д. линиях Абакан – Междуреченск и Абакан – Тайшет, также, в СовМине, подумывали о постройке новой линии Абакан – Кызыл (с пробивкой пяти тоннелей в горных массивах Тувы и длиной в четыреста с лишним километров). Первую неделю семьи офицеров и солдаты прожили в вагонах эшелона, на станции, поселение напоминало город Омск девятнадцатого года, когда на вокзале в железнодорожных составах стояли штабы и министерства белого правительства Колчака, Верховного Правителя России. Через неделю офицеры с семьями переехали, на месяц, в гостиницу, села Аскиз, через пару недель были построены палатки, куда переселили солдат, после чего разгруженный состав, передали железной дороге. На следующий день, по прибытию, подполковник Рогман, как старший по званию и поэтому назначенный начальником гарнизона, в актовом зале, бывшей школы (переданной, местными властями военным) собрал расширенное совещание всех частей. Группа офицеров в составе старших лейтенантом Бурнова и Флажкова, а также, младшего лейтенанта Степновского (который готовился к увольнению в запас) прибыла на совещание «под шафе». Красное лицо Павла Петровича было напряженным, он ставил задачи, казавшиеся ему самому, невыполнимыми. По хмурым лицам присутствующих подполковник понял, что офицерский корпус, вполне осознал, все грядущие героические трудности. Выступавший, после него замполит Гобкин, долго и нудно читал по бумажке доклад, о предстоящей очередной годовщине Советской Армии и ВМФ, создавалось впечатление, что за окнами, опять, боевой восемнадцатый год, и наспех, сформированные отряды Красной Гвардии должны отражать наступление регулярных частей кайзеровской Германии на Петроград. Начальник штаба Папёрный бросил плодовитую мысль о том, бойцов надо занять работой, чтобы не думали о самоволках. Пришло несколько полувагонов сборно-щитовых казарм, типа ЦВП (центральный военный проект) и Борису предложили собрать здание гарнизонного штаба части. Технология предельно простая: геодезическая разбивка, планировка площадки, монтаж  фундамента и сборка самого здания. Здание штаба, из блоков ЦВП, должно быть готово, через неделю. Бурнов приступил к оборудованию  строевой части, превратив помещение, в неприступный бункер «последних дней Третьего Рейха»: входящий не мог видеть ничего, из-за высокой стойки и узких, похожих на амбразуры, окошек. Флажков, являясь командиром взвода связи и временно, выполняющий обязанности заместителя начальника штаба, тут же оценил эти старания и стал брать, с убываю с секретной частьющих в отпуск офицеров и прапорщиков, мзду водкой и закуской. Вскоре, после майских праздников, первая рота убыла на станцию Балыксу, в сторону Междуреченска, для оборудования палаточного городка и выполнения задач строительства. Знамя войсковой части временно разместили в вагончике с секретной частью, а охранять его поставили молодого солдата Курбанова, который, от нечего делать, стал на посту разбирать автомат, произвел случайный выстрел, при этом, пуля, как бритвой, срезала четыре пальца левой руки, навсегда сделав вояку инвалидом. В это время, Виталий Флажков, уже оборудовал войсковую гауптвахту и установил в гарнизоне «аракчеевский режим военного поселения», сожалея, лишь об отсутствии возможности наказывать виновных шомполами. Прибывший в Аскиз для разборки «ЧП» с солдатом, заместитель начальника штаба соединения подполковник Жирнов, закончив разбирательство, отправился с Бурновым инспектировать охрану складов гарнизона и несение караульной службы.
- Так-с, - многозначительно промолвил он, хитро сверкнув глазами, - скажите, старший лейтенант, а какое должно быть расстояние, между внешним и внутренним ограждениями поста?
Борис вспомнил почему - то роман Куприна «Поединок», где были обозначены враги державы «унутренние и унешние» - жиды, студенты и нигилисты, но, тем не менее, бойко доложил, щёлкнув каблуками, как заправский поручик царской армии:
 -От десяти до двенадцати метров! Товарищ полковник!
      Жирнов быстро открыл нужное место в Уставе гарнизонной и караульной службы, заложенное календариком, с изображением Аллы Пугачёвой:
- Совершенно верно, старший лейтенант!
 Он отмерил широкими шагами хромовых сапог, нужную дистанцию, прикинул, куда святят прожектора, чтобы скрывать часового, что было, весьма затруднительно, в яркий солнечный день, изучил табели постов и удовлетворённо крякнув, сбросил с себя груз ответственности, пошёл выписывать предписание, согласно найденным недостаткам. После этого убыл в Абакан, со спокойным сердцем. Быстро пролетело лето, осенью Бурнова отправили в Питер, на учёбу, чтобы сделать из него, за десять месяцев дипломированного главного бухгалтера воинской части. Перед отъездом, он был в командировке, в штабе соединения, в Абакане (…что в переводе с хакасского означает – медвежья кровь), где тупо передирал «балду» мобилизационного развёртывания, одной из степеней боеготовности воинской части, а в это время китайские и вьетнамские войска выясняли отношения в пол-потовской Кампучии. Напротив Бурнова восседал начальник секретной части прапорщик из местных туземцев, с хитрыми, раскосыми глазами.
- Этот тип, при появлении китайцев, тут, же бы, перешёл на их сторону, - мрачно думал Борис, отхлёбывая из плоской фляжки кубинский ром. Фляжка из нержавеющей стали, была отобрана у солдата – дембеля. Она пряталась в сделанном углублении четвёртого тома, полного собрания сочинений В.И. Ленина. В данной книге, была знаменитая философская работа «Материализм и эмпириокритицизм», где вождь мирового пролетариата честил, на чём свет стоит, глупых и беспомощных Авенариуса и Маха, как будто, это были заурядные «дебилы», достойные, разве, что служить прапорщиками, при свинарниках. При появлении начальства Бурнов вставал и представлялся. Вышестоящим политработникам нравился этот бравый старший лейтенант, на столе которого, наряду со служебными документами всегда находился толстый том классика марксизма – ленинизма.
- А не почитать ли нам Ленина? – ёрнически спрашивал Борис, у зашедших к нему вечером, на «огонёк», в общагу Степновского и Флажкова, извлекая на свет божий заветную ёмкость.
Сидевший, напротив, прапорщик тупо напрягал свои три извилины, пытаясь угадать, какой же из российских императоров, являлся сыном, герцога Брауншвейгского?
- Иван шестой, младенец, Иоан Антонович, заключённый в Шлиссербургскую крепость и убитый там, по приказу Екатерины Второй, при попытке поручика Мировича освободить этого таинственного узника, - отвечал Бурнов, блистая знанием русской истории, приобретённым в училище, где он изучал труды Ключевского, Соловьёва и Карамзина, - кстати, правительницей Российской Империи, при годовалом царе, была Анна Леопольдовна, чей лик можно лицезреть на серебряных рублях того далёкого, восемнадцатого века.
Бурнов ещё что-то рассказывал про трагическую судьбу, претендентки на российский престол, княжны Таракановой, замученной в Петропавловской крепости, разматывал дальше клубок переворотов того столетия, говорил о перезахоронении императором Павлом Первым своего отца, Петра Третьего, из Александро-Невской Лавры, в Петропавловскую усыпальницу российских императоров. Данными рассказами, он повергал, туповатого прапора, в смущение. Борис сидел в сборно-щитовом «клоповнике», штаба соединения и из окна секретной части лицезрел вокзал города Абакана, поджидая прапорщика, посланного за пивом, мысли его лениво трепыхались в голове: «…пиво, данный подхалим сам покупает, за свой счёт, а я, как офицер, воспринимаю это, как должное. Жаль, нет Тигрова, которого перевели в Москву, в штаб ЖДВ, где дали майора и поставили на полковничью должность, а всё благодаря его  жене, у которой, внезапно, нашёлся родственник в Совмине. Теперь, у данного майора появился «стимул» и он совсем забросил пьянки…».
          Подходило время обеда. Прибывший прапорщик доложил, что пиво кончилось, а он принёс четыре флакона женьшеневой настойки. Борис с сомнением посмотрел на эти ёмкости, внутри которых плавали какие-то корешки, одну вернул прапору на дегустацию, а три спрятал в сейф, после чего отправился в офицерскую столовую.
- Пусть прапорщик, как менее ценный объект для родины, чем офицер, попробует эту гадость, а к вечеру, я посмотрю, что с ним будет, - цинично думал Бурнов, не ощущая себя при этом человеком, особенно нравственным, этакая помесь иезуита Игнатия Лайолы и диктатора Женевы Соваранолы. От этих изуверов мысль разрасталась по древу средневековой истории, вынула из глубин крепостных казематов Томмазо Компалелло, соблазнившего человечество, золотой утопией города Солнца. А женьшень заставил думать о Китае, о последней политинформации, прочитанной офицером Гобкиным, где говорилось о Мао, Пол Поте и Йенг Сари. Пол Пот учился в Париже, вроде, даже в Сарбонне и положил в своей стране много народа, правда, меньше, чем Сталин. Совершенно не понятно, какое отношение Пол Пот имел к Кампонелле, однако, именно он строил своё солнечное государство с горами черепов, как на картине Верещагина «Апофеоз войны». Бурнов чувствовал себя каким-то средневековым менестрелем, трубадуром, миннезингером, назойливая мелодия звучала в душе, обволакивая всё его существо. Он чувствовал себя стопроцентным интеллигентом, по сравнению с необразованным и неразвитым прапорщиком. А ведь, режим Йенг Сари, уничтожал в первую очередь интеллигенцию. Борис подумал о том, что в России интеллигенцию, сначала Ленин обозвал «говном», после чего оставшиеся в живых, уплыли на «философском пароходе» из Петрограда. Осталась еврейская интеллигенция, которая верно служила красному режиму и вещала от имени русского народа, заставляя поклоняться новому языческому идолу, вернее трупу на «капище» мавзолея. Бурнов вспомнил, как в суровую тюменскую зиму, под вой метели, ему рассказывал Степновский о том, что в этом городе, во время Отечественной войны хранилась главная святыня СССР – набальзамированное тело вождя мирового пролетариата. Если бы немцы взяли последовательно Москву, Ленинград и военную столицу страны город Куйбышев, ныне Самара, где размещались все посольства, наркоматы и был запасной бункер Ставки Верховного командования, то следующей столицей стала бы Тюмень, где бы сплотились, вокруг тела вождя, все сталинские соратники. В голову пришли строки Георгия Иванова, написанные в послевоенном Париже, про наследников Сталина, испуганно кучкующихся у его гроба:
                «Какие отвратительные рожи, кривые рты,
                Нескладные тела,  а в центре,
                Жирный Маленков, похожий,
                На вурдалака, ждущего кола…»
       Маленков закончил свою карьеру начальником ГРЭС в Экибастузе. Вдруг в голове советского офицера окончательно совместились образа Пол Пота и Кампанеллы, который надо было успеть записать, за кем-то божественным, диктовавшим строки в мозгу старшего лейтенанта:
  «Отряд прорвётся до Меконга, и оглядишь те берега ты,                Здесь партизанский фронт Вьент-Конга, ты – командир интербригады, Идёшь вперед тропою буден и свято веришь в Мао-бога,
Что эра счастья скоро будет и Йенг Сари тебе товарищ,
 А позже, «русская рулетка»,  иль проститутка из Сайгона,
 Пока «зеленые береты», толпой прочесывают джунгли,
 А взгляд Пол Пота чист и ясен, но  ты, на днях дорогой длинной,
 Шепнул ему, что не согласен, ты с «маоистскою доктриной»,
Он промолчал, но тихо подал, ему известный, жест заветный,
Его, увы, ты не заметил, во взгляде пахаря с мотыгой,
 Ведь, череп твой уже рассечен, но ты идешь дорогой страха,
Забыв о том, что был согласен, с китайским опытом «оверны»,
 Но ты, ещё не понимаешь, что песнь твоя, уже, пропета,
Ведь, ты и сам ещё, не знаешь, что это «Пиррова победа».
 Ещё ведёшь к заветной цели, звучит в ушах твоя команда,
 Твои ж бойцы, потом, пристрелят тебя, в упор из автомата,
 Ты прохрипишь, в предсмертном стоне, в глаза предательской капелле,
 Что коммунизм, он был в ладонях, как том Томмазо Кампанеллы…»

(Пол Пот и Йенг Сари – лидеры Кампучии; Томмазо Кампанелло – монах, написавший, в заключении, роман – утопию, «Город Солнца»).
Пообедав и закончив работу в секретной части, так и не проверив «усвояемость организмом» бутылок женьшеневой настойки, Бурнов купил бутылку водки и отправился в местную общагу, где маялся с похмелья Степновский. Он шёл и мурлыкал под нос: «Ах, товарищ Пол Пот, ты уже не тот, а Йенг Сари, товарищ, конечно не глот… О нет, не Иисус, возглавил ход истории, а ленинский картуз – венец фантасмагории…».
Борис вспомнил, как зимой, во время учебного периода, в роте эксплуатации проводили стрельбы, из пулемёта СГ-43(станковый Горюнова). Был сильный мороз (-20 гр.С), пулемет не очистили от смазки после консервации, вставили ленту и дослали патрон в патронник, при нажатии на гашетку, выстрела не последовало. Ленту вынули, пулемет со станком загрузили на машину и отвезли в роту, где дежурный отдыхал, перед обедом, его будить не стали, чтобы сдать пулемет в оружейную комнату, а поставили у тумбочки дневального, чтобы он охранял оружие. Затем, в подразделении началась помывка полов, пулемет таскали, с места на место. Оружие оттаяло и когда, кто-то из старослужащих случайно нажал на гашетку – произошел выстрел. Пуля пробила дверь ленинской комнаты, стала кувыркаться и вошла в зад солдату, который писал письмо, раздробив ему таз. Бойца комиссовали, виновных наказали. Руководил стрельбами старший лейтенант Макарский, который отделался строгим выговором, так как был замполитом роты.
- Странно мы живём, - рассуждал Степновский, после первого стакана, - в этом скотоводческом крае, Абаканский мясокомбинат снабжает своей продукцией одиннадцать стран мира, включая Францию и Финляндию, а в самом городе, нет мяса и колбасы в магазинах. В то же время, в соседних городах Кемеровской области, я имею в виду Междуреченск и Киселевск, можно без всяких талонов и по государственным ценам купить данные продукты!». На что Бурнов ему ответил:
- Потому что Африку и другие «страны народной демократии», нужно кормить, в Финляндии из этих мясных полуфабрикатов «Салями» и другие деликатесы делают и нам же, втридорога, продают. Зато «нигеры» лежат под пальмами и ждут, когда связка бананов упадёт, в их разинутые пасти, потому что работать, они не желают. А мы им военные кредиты даём. Тут политика замешана, если не мы, то США займут эту нишу. Шахтёров Кузбасса, тоже, обижать нельзя, поэтому их и подкармливают мясом, колбасой и маслом. Моя жена, чтобы купить молоко, нашему грудному ребёнку, занимает очередь к «корове», а это бочка с молоком, которую привозят в пять часов утра и она, очень, не уверена, что ей достанется молоко. В моей части, например, из пятидесяти штатных офицеров, десять – политработники, которые нам должны объяснять, такое положение вещей. Но, ведь, как правило, молчат мерзавцы. Причём, они больше мешают, чем помогают и так, до самого верха. Каждый руководитель берёт себе в замы тупицу, или безвольного исполнителя, чтобы «хозяина» не «подсидел», так они и «вырождаются», а кончится всё это печально, правда, не знаю когда. Без подписи «комиссара» не действительно, ни одно представление на офицера, когда речь идет о присвоении ему очередного звания или выдвижения на вышестоящую должность. Мы с тобой беспартийные и терять нам нечего, дальше – только БАМ. Потому давай пить водку и не загружать мозги всякими глупостями!

…самолёт несколько раз подпрыгнул и, коснувшись взлётной полосы, покатился к зданию аэропорта. «Борт» окружили вооружённые люди в камуфляже, уводившие мужчин, в помещение, пропахшее гнилыми овощами. Бурнов успел рассмотреть надпись «Бакы», когда его грубо подтащили к начальнику бородатых «азеров», в котором ,  к своему ужасу, опознал своего бывшего подчинённого - рядового Зейналова, погибшего ещё на Тюмень – Сургуте.
-  Ну, что командир полы будешь мить или как?! Помнишь Сумгаит?
- Или как! - прохрипел Бурнов и сплюнул под ноги Зейналову.
Бурнов проснулся в холодном поту, приснится же такая мерзотина, видно, перепили вчера со Степновским.
 «…но причём, здесь аэропорт азебайджанского города Баку и причём, здесь Сумгаит и погибший Зейналов, откуда эти вооруженные люди, ведь мы не воюем со своей же, союзной республикой?» - лихорадочно бились в мозгу мысли. Самое интересное в том, что этот кошмар мучил его несколько месяцев, повторяясь с несколькими вариациями, в одной из которых, Зейналов его ставил к стенке и расстреливал. Утром, он поделился своим «кошмаром» со Степновским, на что последний сказал:
- Сон твой, судя по всему, провидческий, мне ещё моя бабка о таких вещах рассказывала, где-то там, наверху мечется душа твоего бывшего солдата, пытается тебе сказать, о чём-то предупредить, что грядут большие неприятности, как для тебя, так и для всей нашей страны, но я не экстрасенс и не могу сказать, какие конкретно. Ладно, выпей и забудь, так будет лучше…
Осенью 1979 года Бориса отправили учиться на курсы главбухов отдельных воинских частей, в Питер, на ЦОК (центральные офицерские курсы) ЖДВ, прикомандировав к курсам бухгалтеров ЦСУ РСФСР на Басковом переулке, где он десять месяцев изучал «дебиты» и «кредиты». В городе он встретил Виктора Соромицкого, освоившего все прелести весёлой «столичной» жизни и работающего участковым врачом. Отец Виктора помог своему сыну получить двенадцатиметровую комнату в коммунальной квартире, в четырехэтажном доме на Благодатной улице. В комнате  до него жил алкаш, который допился до белой горячки и повесился на крюке, вбитом в стену комнаты. Две сожительницы (бабули, образца 1896 года рождения, окончившие Смольный институт, свободно говорили на нескольких иностранных языках, ежедневно делали зарядку и обливались холодной водой) по коммуналке с удовольствием встретили Соромицкого, как врача и интеллигента. Они помнили алкаша, который приводил с приятелем, снятую на Московском проспекте проститутку и в то время, когда приятель использовал пассию по прямому назначению, алкаш - сидел на кухне, куря «Беломор» и развлекая бабуль похабными анекдотами, затем, они с подельником менялись ролями, а под самый занавес, на кухню выходила жрица любви и подмывалась в тазике, так как ванны в квартире не было. То есть сравнивать было с кем. Соромицкий, познакомил Бурнова, со своей любовницей Светланой Терещенко, тридцатисемилетней секретаршей писателя Федота Рамова. Жену с дочерью Бурнов отправил в Тюмень к тёще, потому что прожить семье на его скудное жалование было проблематично, сам жил в своей  квартире на Невском проспекте, часто ночуя у Виктора. Однажды, субботним вечером у них кончилась водка и они пошли покупать её у таксистов на Благодатной улице. Возвращаясь домой с добычей, темными дворами, они увидели на скамейках детского садика компанию сопляков, пьющих какую – то борматуху и нарушающих тишину своими воплями под гитару. Приятели решили разыграть эту компанию. Бурнов был в форме и таскал с собой стартовый пистолет, заряженный капсюлями «жавело». Виктор, вдруг резко побежал, за ним с криками: «Стой! Стрелять буду!», помчался Борис, непрерывно стреляя из пистолета. Почуяв неладное, сопляки «брызнули», в разные стороны и разбежались. А к обеду, в воскресение, бабули доложили Виктору, что вчера во дворе милиция ловила бандитов, троих застрелила, а остальных задержала, при этом погиб один сотрудник внутренних дел. Вот, так приятели развлекались.  Пока, всё шло хорошо, однако, в конце декабря в Афганистан были введены наши войска.
- Началось! – вспомнив свой «сон», подумал Бурнов, когда всех офицеров его курса, пригласили на ЦОК и предложили, «на всякий случай», написать рапорта, с просьбой об отправке в Афган, туда, конечно, никто не поехал, но бумаги остались. Как-то вечером, на квартиру к Борьке заявились Виктор с красавицей Светкой, очень похожей на артистку Наталью Белохвостикову. История этой дамы была проста и банальна. Окончив, на заре своей юности, университет имени  Жданова, Светлана вышла замуж за лётчика – вертолётчика, который служил на севере и погиб, при выполнении боевого задания. Евгений Евтушенко писал о таких женщинах:
« …она была стервой, стервой, стервой, с лаком розовым на коготках,
   Она была первой, первой, первой, «шлюхой», в мурманских кабаках,
    Когда она павой, павой, павой, с рыжим норвежцем шла в ресторан,
    Её муж падал, падал, падал, на вертолёте своём в океан…».
 Вернувшись в Ленинград, молодая, «безутешная» вдова прошла все «бомондные компании», включая окружение баскетболиста Александра Белова, умершего от атрофии сердца, в 1972 году. Проболтавшись несколько лет без работы, она, по протекции отца, контр-адмирала флота, проживавшего с ней и её четырнадцатилетним сыном, в четырёхкомнатной квартире «сталинского» дома на Московском проспекте, устроилась работать секретаршей к выше, указанному писателю. Женщина за собой следила: по утрам делала пробежки, занималась «йогой» и «карате», имела точёную фигурку и прекрасный цвет лица, да и смотрелась лет, на тридцать. Шеф давал заработать на хлеб с маслом, работа была не пыльная, так что, она прижилась. Периодически меняя любовников, она во время вызова участкового врача, познакомились с Виктором Соромицким, который и прибыл осмотреть «болящую». Знакомство затянулось, всё шло хорошо, пока в январе 1980 года шеф не убыл в длительную командировку, дав указание сделать перепланировку и ремонт в собственной квартире. Жена писателя наняла каких-то «шабашников», которые сделав требуемое и получив деньги, растворились в серых ленинградских буднях. Приехал писатель и устроил скандал, так как, по его мнению, двери открывались «не в ту сторону», «бра» висели не на нужной высоте» и прочие мелочи, которые нужно было «привести в порядок». Светлана бросилась к Виктору за помощью, а поскольку тот, «как истинный интеллигент», гвоздя в стену забить не мог, решили обратиться к Борису.
- Боря! Ведь, ты - строитель и настоящий офицер, помоги нам! – уговаривали они Бурнова и тот согласился. Разработали «легенду», согласно которой, «два ярых почитателя таланта Федота Александровича, совершенно бескорыстно, решили помочь закончить ремонт в квартире писателя».
- Да, я вообще ничего не читал из его произведений и не знал, что существует такой писатель! – отбивался Борька.
- Ничего, мы тебя научим, главное больше молчи! – наставлял его Соромицкий.
 Ладно, сказано – сделано. В субботу (в этот день у Бурнова не было занятий), в час назначенный, Борис с Виктором звонили в квартиру писателя, на восьмой линии Васильевского острова. Открыла сухопарая старушка, со строгими глазами учительницы.
- Здравствуйте! Мы от Светы, пришли Вам помочь! – доложил Бурнов.
- А, знаю, знаю, Вы почитатели моего мужа! Заходите, раздевайтесь, я Вам все покажу, можете приступать к работе! – радостно заулыбалась супруга писателя. После краткого инструктажа, Бурнов с чемоданом инструмента, оставшегося после погибшего мужа Светланы, разделся и зашел в первую из трех обширных комнат, богато обставленной квартиры, здесь, на лестнице стремянке монтировал люстру пожилой, одетый во всё импортное, мужчина.
- Добрый день! – робко сказал старший лейтенант, приняв «электрика» за писателя.
- Привет! – даже, не повернув голову, ответил тот.
- Ах, ты буржуй, недорезанный! Лень вниз спуститься, чтобы руку пожать?! – с ненавистью, подумал Борис. Началась работа, которой было много. От Виктора толка не было, потому что он, как «истинный интеллигент» не мог отличить шурупа от самореза. Через какое - то время, Бурнов вышел в туалет перекурить и проходя мимо кухни, увидел «электрика», которому жена Рамова налила фужер коньяка, который тот, залпом выпил и забрав со стола четвертной билет, оделся и ушёл.
- Дела! Если сюда ходят такие электрики, каков же, Сам писатель? – подумал старший лейтенант. Работа затянулась до одиннадцати часов вечера. На кухне жена писателя накрыла стол и угощала приятелей, а также, подошедшую Свету, красной рыбой и чешским бутылочным пивом. Была простая, непринуждённая обстановка. В прихожей раздался звонок, Ольга Александровна ушла открывать и вернулась с невысоким пожилым мужчиной, который тут же спросил:
- Что Вы здесь делаете?
- Пиво пьём! Хотите пива? – спросил Борис, думая, что пришёл очередной «работяга».
- Хочу! – сказал мужчина и сел к столу. Бурнов обратил внимание на то, что жена писателя, а также Светка с Виктором, как-то погрустнели и боком, боком, мгновенно вылетели из-за стола, растворившись в прихожей.
- Ну, что, давай знакомиться! Меня зовут, учитывая твой возраст, дядя Федот! Откуда родом и чем занимаешься? – протянув старшему лейтенанту руку, сказал мужчина.
- Борис! Военнослужащий, строю железные дороги на севере Тюменской области, здесь на учёбе! А Вы, сами, откуда будете? – ответил Бурнов, пожимая крепкую ладонь.
- Я  с Пинеги! Вот, сейчас и проверим, с какого ты «севера»? – сказал дядя Федот. Он достал из кухонного гарнитура литровую бутыль с прозрачной жидкостью и налил полностью два стакана.
- Пей! – предложил он Борису. Поняв, что в стакане спирт, старший лейтенант, резко выдохнул воздух, опорожнил посуду и «держа марку», занюхал рукавом.
- Силён, мужик! Вот, теперь, верю, что ты с севера! А то попадаются ребята, которые и «шило» пить не могут! – сказал дядя Федот, повторив манипуляции Бурнова («шило» – это спирт). Разговорились, каждый рассказывал о своем, короче, беседа состоялась.
- Вот, буржуй, здесь окопался, у него, даже люстра хрустальная, в сортире висит! – жаловался пьяный Борис дяде Федоту.
- Что за буржуй, кто такой? Сейчас, мы ему башку свернём! – горячился собутыльник Бурнова.
- Да, этот писатель, Федот Рамов! – отвечал старший лейтенант.
- Я - писатель Федот Рамов! – сказал дядя Федот.
- Да, ладно тебе заливать, дядя Федот! Какой из тебя писатель? - канючил Бурнов. И тут, мужика «достало», Рамов, а это был, именно он, помчался к себе в кабинет и приволок оттуда книгу «Изба», где на титульном листе была его фотография.
- Смотри! Похож, али нет?! – торжествующе, закричал он.
- Похож! – согласился старший лейтенант, - Подари на память, с автографом!
- И подарю! – размашисто расписался, поставив: дату восьмое февраля 1980 года, протянул ему книгу дядя Федот.
- Знаешь, Боря, замучили меня все эти симпозиумы и конференции, хочется попариться в баньке, выпить в хорошей компании, вот, тебя встретил, поговорил, как у себя дома побывал, люблю простых людей, - продолжал Рамов.
- Ладно, пора по домам, уже второй час ночи, спасибо за компанию, - решительно встал и направился в прихожую, одеваться, Бурнов.
- Слушай, ты ему понравился, – перехватил его в прихожей Виктор, - Рамову двадцать девятого марта исполняется шестьдесят лет, будет большой юбилей, проси у него два билета на торжество!
    Бурнов вернулся на кухню:
- Дядя Федот, у тебя, ведь, скоро юбилей намечается, дай два пригласительных билета!
- Да, возьми, ради бога! – протянув требуемое, сказал дядя Федот, вернувшись из кабинета. На том и расстались. В последний день февраля, високосного года, Борис и Виктор отправились в «Дом литератора», на Шпалерной улице, где наблюдали за вручением «Ордена Ленина» юбиляру, потом, поехали всей компанией в гостиницу «Европа», где напившись и наевшись досыта, отбыли на квартиру Бурнова, отдыхать. Больше встреч с писателем Рамовым у Бориса не было, хотя последний знал от Светки, что Федот страдал сердцем, перенес несколько инфарктов во время войны, когда служил в «Смерш», но не любил рассказывать про это. В марте 1983 года, как узнал Бурнов из газет, писатель скончался. Светка рассталась с Виктором, вышла замуж за американца и убыла за океан, сын её остался с дедом и стал, в последствие, морским офицером, служит на Северном флоте, с матерью не переписывается. Ну, а об Соромицком и Бурнове, речь ещё впереди. В начале 1980 года, мамаша Соромицкого, решила женить своего «беспутного сына», который попал под влияние, этого пьяницы и коварного злодея Бурнова, споившего, принесённой водкой, её доверчивого супруга, ещё в 1977 году (Борис, действительно, заезжал в Москву и в указанное время, действительно, пил водку с отцом Виктора, причём, разговор шёл о запасах нефти и газа в Тюменской области и что, самое интересное, было в том, что они пили водку Соромицкого старшего, а не Бориса). Так, вот, была найдена, некая Ирина, «которая должна была составить счастье Виктора». Созвонившись с Виктором, мамаша назвала заветный телефон будущей невесты, позвонив по которому, Соромицкому было назначено «рандеву». Как узнал Виктор, будущая невеста имела голливудскую внешность, училась в спортивном интернате, готовившего резерв, для сборной СССР, по плаванию, но в результате жестокого «отсева» была выведена из команды, правда, старые знакомства остались и она, периодически, встречалась со своими бывшими товарищами. Один из пловцов являлся её любовником, нужен был «муж – ширма», чтобы прикрыть грех. Так, Соромицкий стал потенциальным женихом. Встреча была назначена на восьмое марта 1980 года, куда, также, были приглашены спортсмены, из второго состава сборной. Ирина жила в одном из новых районов Гражданки. Виктор, заранее, пришёл к Борису и всё ему рассказал. Друзья посовещались и решили на данное мероприятие идти вместе. Поскольку, спортсмены бывали за границей, их «прикид», судя по всему, был нормальный, чем не мог похвастаться Бурнов. Поэтому было решено, что он пойдёт в форме, к которой, по части «фирмы», вообще, невозможно придраться. Приятели поехали в гости, добравшись до Финляндского вокзала, купили в магазине две бутылки полусухого шампанского, по букетику красных гвоздик и сели на троллейбус, идущий до пункта назначения. Стоя на задней площадке, Борис и Виктор обратили внимание на двух здоровенных парней, сидящих, на задних сидениях, с левой стороны транспорта. С правой стороны, на заднем сидении, валялся пьяный «в хлам», плюгавый мужичонка, который что-то болтал и блевал на пол. Все на него смотрели с омерзением, но никто не призывал к порядку. Бурнов «терпел его художества» две остановки, а потом, когда троллейбус остановился, и двери открылись, подошёл, взял за шиворот и пинком, под зад, выкинул на улицу, под одобрительные взгляды окружающих. Доехав до нужной остановки, приятели вышли на улицу, с двумя здоровяками, ехавшими на задней площадке. Пока нашли нужный адрес, прошло минут пятнадцать и вскоре, они стояли перед дверью квартиры Ирины, позвонили, открыла сама девушка, вручив которой цветы и шампанское, Борис и Виктор зашли в большую комнату, где стоял длинный, накрытый угощениями стол и сидела компания приглашённых. В торце стола, у окна, находился цветной телевизор, по которому показывали фильм «Бим – Чёрное ухо», по краям телевизора стояли два антикварных кресла, напоминающих троны, на которые никто из присутствующих не посмел покуситься. Все с интересом наблюдали за событиями на экране, здесь же сидели и «попутчики по троллейбусу». Гостей было человек двенадцать, из них четыре девушки, остальные  - молодые люди двадцатилетнего возраста, ростом под два метра, с накаченной рельефной мускулатурой. Бурнов с Соромицким присели к столу и присоединились к просмотру. Через некоторое время Бурнов отлучился в туалет, а когда вернулся, обнаружил, что на его месте сидит, некий Дима (как выяснилось, в последствии, – любовник Ирины) и с вызовом поглядывает на него, явно, нарываясь на скандал. Старший лейтенант посмотрел на молодого человека с улыбкой и сказал:    «Поскольку моё место занято, я буду самым наглым!». После этого, он взял одно из кресел, стоящих у телевизора и, поставив его, напротив экрана, развалился в нём, закурив сигарету. Спортсмены оцепенели от такого «фортеля», но никто не дёрнулся. Фильм закончился, все повернулись к столу и стали угощаться, поздравляя присутствующих девушек с праздником. Подали горячее. Бурнов придвинул к себе блюдо с цыплятами «табака» и стал насыщать утробу. Напротив, сидел комсорг второго состава сборной, некий Сергей Русанов, который с ехидцей, поглядывая на старшего лейтенанта, стал задавать «каверзные» вопросы:
- Вы бывали в США или в Великобритании?
- Нет, не бывал! – отвечал Борис, лихорадочно думая, чем же сразить, этого сопляка.
- Жаль, это очень цивилизованные страны!
- А ты во Вьетнаме был? Это очень нецивилизованная страна! Мы, там, строили железную дорогу Хайфонг – Хо Ши Мин. Ночью идёшь проверять посты, слышишь свист, падаешь, у бамбуковой пальмы, в которую втыкается штык-нож, хватаешь его, бросок назад, вскрик, подходишь, лежит убитый «полпотовец», но он же, «сам себя зарезал»! – резко ответил своему визави Бурнов. Комсорг оторопел, ему, прямо в лицо, смотрел старший лейтенант, с холодным, гипнотизирующим взглядом убийцы, от которого молодому человеку, стало очень неуютно. Вокруг Бориса, тут же образовалась «мёртвая зона», метра на полтора. Эти парни, ещё, были слишком молоды, чтобы научиться блефовать, как прошедший тяжёлый, жизненный путь двадцатисемилетний офицер ЖДВ. Через некоторое время, компания стала собираться в бассейн «СКА», чтобы «болеть» за пловцов, первого состава, сборной: Салькова и Фурсенко. Пикантность ситуации заключалась в том, что у этих, одетых в «фирму» и ездивших за границу, мальчиков и девочек, совершенно не было наличных денег. Они надеялись, что «душка» военный наймёт несколько такси и вся компания, с шиком, подъедет к бассейну. Мечтам этим не удалось сбыться, потому что, Бурнов заявил, что все кто плавает на поверхности воды, для него, как бывшего водолаза – это не люди и за эту категорию, он не желает волноваться. Виктор уехал со всеми. В пустой квартире остались Борис и отец Ирины, некий Евгений Александрович. Разговорились, оказалось, что последний, работает на заводе, главным технологом, не курит, пьёт мало и увлекается импрессионизмом, собирая репродукции знаменитых авторов. У Бурнова в запасе было две фамилии художников: Кандинский и Малевич. Тем не менее, он с умным видом, стал доказывать, что данный вид искусства, возник в России, в начале двадцатого века. Бедного отца Ирины, чуть удар не хватил, от такой наглой «ереси», он притащил журнал с репродукциями, и стал что-то говорить о Клоде Моне, и его «Завтраке на траве». Борис молча соглашался, потихоньку приканчивая, две принесённые, им бутылки шампанского, короче, когда компания вернулась, пить уже, было нечего. Приехавшие спортсмены привезли с собой, ящик сухого вина, а также, самих победителей: Салькова и Фурсенко, вместе  со сходившим, со спортивной арены Роланда Матиасса, из братской ГДР. Бурнов обратил внимание на его длинные, нижние конечности, как минимум сорок седьмого размера, больше похожие на ласты (наверно, поэтому и плавал хорошо). Первые двое выпили по пятьдесят грамм сухого вина и убыли восвояси. Коварно брошенный ими немец, тут же попал под опёку дружеских «лап» Бурнова, и в дальнейшем, употреблял спиртные напитки, в лучших традициях трассы «Тюмень – Сургут», разговаривали они на «тарабарском языке», состоящим из смеси русских, немецких и английских слов, дополняя разговор языком жестов, при этом, прекрасно друг друга понимая. Когда представитель «фатерланда» дошёл «до кондиции», вызвали такси и отправили «сердешного» в гостиницу. Веселье стало затихать, всё уже было выпито и съедено, вся компания спортсменов, как-то незаметно переместилась в другую комнату, за столом остался Борис, доедать остатки цыплят «табака», Виктор выскользнул за дверь, чтобы подслушать о «коварных» замыслах пловцов. Вернувшись, он доложил, что их собираются бить на улице, причём, верховодит, там, именно Дима, который собирается «разобраться с очкариком» (то есть с Виктором), в то время, когда толпа задавит массой этого «бугая» в форме («бугай», был на голову ниже любого из пловцов). Предлогом для потасовки, должны послужить девицы сборной, к которым, наверняка, будут приставать, эти «хамы». На робкие голоса о том, «…что этот вояка начнёт, с хрустом, ломать руки и ноги, да и эмблемы у него очень непонятные, наверное – «спецназ»), Дима отвечал, что в общей массе офицер ничего сделать не сможет. Бурнов понял, что пора «делать ноги», быстро одевшись, они с Виктором ввалились в соседнюю комнату, где Борис произнёс свою историческую речь: «Нам было очень приятно провести это время, в Вашей компании, но на днях я убываю в Афган, откуда, через год привезу, в качестве сувениров, пару десятков сушёных ушей душманов, а сейчас извините, нас ждут девочки из мюзик-холла, прощайте!». Чётко отдал честь, повернулся через левое плечо и вышел с Соромицким из квартиры. Это был последний «плевок», в адрес подрастающей молодёжи. Через неделю Виктор позвонил Ирине, которая приглашала его в гости, но только, без «этого убивца». Потом, приехал брат Виктора и они, уже втроем, славно проводили время, объезжая достопримечательности Питера и Выборга. Ни в какой Афган, Бурнов, конечно, не убыл, а поехал на практику в Вологду, где месяц, возглавлял бухгалтерию, одной из воинских частей, получил положительный отзыв, сдал все экзамены, по выпуску и убыл в родную Хакасию. Дни мелькали, как пикетные столбики за окнами столыпинского вагона. В середине лета Бурнов оказался на станции Балыксу, где находились несколько частей соединения, выполнявших полевые работы на трассе. Борис приехал, в качестве военного дознавателя гарнизона, так как у подполковника Рогмана солдаты угнали служебный автомобиль УАЗ-469, с ящиком тушёнки, которую продали голодным хакасам, за брагу. Пикантность ситуации была в том, что пока, Павел Петрович развлекался с тучной продавщицей местного сельпо, водитель его, ушёл по большому делу в кусты, а когда, подтёршись лопухом, вернулся – автомобиля уже не было. Военнослужащие – самовольщики тихо откатили, вручную, автомобиль за угол, замкнули контакты проводки и уехали кататься. Машину, утром нашли брошенной, с пустыми бензобаками и разряженным аккумулятором, тушёнка, конечно, тоже пропала. «Стрелочником» стал несчастный водитель автомобиля, которого отправили в линейную роту, «на лопату», с записью в военном билете, о запрещении управлять автотранспортом до конца службы. После этого случая, пришла телефонограмма из штаба соединения, о развертывании на станции Балыксу временной комендатуры. А разворачивать её пришлось, как всегда, Борису Бурнову. Имел он дар, убеждать солдат, что нельзя ходить в самоволки и пить водку, что самое смешное: на него, никто и никогда не жаловался, поскольку бойцы его воспринимали, как неизбежное зло, которое, будет их «драть, как собак», но в тюрьму не выдаст, что и было на самом деле. Бойцы видели в нём своеобразного защитника, который мучил их уставами, строевой подготовкой, но никогда не передавал в руки правоохранительных органов. Воины присвоили ему кличку: «Замполит в квадрате», потому что он делал для солдат больше, чем все политработники в целом, хотя сам был беспартийным. Первое, он никогда не «стучал» командованию, если солдат попадался ему в первый раз, он, просто, делал ему замечание. Но горе было тому бойцу, который нарушал что – либо, повторно, у Бориса была хорошая память на лица. Тут, уж, не до жиру, быть бы живу. Второе: в его понимании, солдат должен быть одет, по форме одежды, принятой начальником гарнизона, поэтому, беда тому командиру роты, если у его солдат в зимнее время, нет тёплого нижнего белья, фланелевых портянок или рукавиц. Он мог остановить строй и, отведя в сторону командира, материл последнего, в полголоса, за неряшливый вид подчинённых. Так, железной рукой, Борис наводил твердый уставной порядок, проводя политику: «Разделяй и властвуй!» Он прошел горнило жизни в интернате и в отличие от политработников, у него были свои понятия чести и справедливости. Солдаты в его понимании были теми же детьми, как и его товарищи юности, а за них нужно было стоять горой. За год работы комендатуры, как в последствие и на станции Бискамжа, ни один солдат не был отдан под суд военного трибунала, хотя Бурнова воины боялись, как черти ладана.


Глава двенадцатая. Желдорбек в институте.

                На железке для потехи, существуют желдорбеки…

                Из анекдотов офицеров ЖДВ.

11.1. Учеба в УКП

       Вся моральная трагедия Бурнова заключалась в том, что окончив среднее военное училище, он был техником – строителем, в то время, как более поздние выпускники, его родного училища, уже были инженерами. Чтобы получить высшее образование, офицеру со среднетехническим образованием, необходимо было окончить командный факультет Академии тыла и транспорта(ВАТТ) или гражданский ВУЗ. Поступление в ВАТТ надёжно «блокировал» бывший комбат Рогман, выбившийся в верха и глумливо наблюдающий оттуда, за потугами Бориса. Оставался гражданский институт, со всеми «прелестями» обучения в нём, на заочном отделении, то есть оплата, во время сессии, из расчёта ста рублей в месяц, при успешной сдаче экзаменов и зачётов. В конце 1980 года он написал по команде рапорт с просьбой о поступлении в Новосибирский институт инженеров ж.д. транспорта (НИИЖТ), на факультет «Мосты и тоннели», на который успешно поступил в 1981 году. В Абакане, где он, данный момент служил, находился учебно-консультационный пункт (УКП), указанного выше ВУЗа, поэтому ездить далеко, первые три курса, не пришлось. Поступить-то поступил, но, ведь еще, надо было сдавать экзамены и зачёты, готовить курсовые и лабораторные работы, а вот, здесь-то времени у ротного командира и не было. Нужно было, что-то срочно изобрести, чтобы выйти из этого положения. Помог, как всегда случай. На одном из празднований города, солдаты Бориса, будучи в оцеплении на стадионе «Спартак», задержали пьяного «в хлам» подростка, но милиции не отдали, а по приказу ротного отпустили на свободу. Парень оказался благодарным, нашёл Бурнова и пришел к нему с бутылкой. Капитан пить с ним не стал, а просто, поговорил о жизни. В процессе разговора выяснилось, что родная тётка любителя «зеленого змия», была преподавателем УКП, в котором офицер учился. Ну, а всё остальное, было делом техники: контрольные работы, экзамены и зачёты ротный сдавал регулярно и не безуспешно. Три первых курса учёбы пролетели, как один день. Его сослуживцы, со среднетехническим образованием, видя его пример, тоже бросились учиться, но после первой же сессии, сходили с дистанции, бросая ВУЗ. Борис же, крепко сцепив зубы, «тянул» учёбу – этот, фигурально выражаясь, «чемодан, который нести тяжело, но и бросать жалко». На выпускном вечере в УКП, когда все студенты-заочники надрались, «как прапорщики» (а отдыхали в кафе  аэропорта, то есть на другом конце города), капитан вызвал, подчинённый ему автобус «ЛАЗ», две машины «ВАИ» и загрузив, «кривых, как турецкие сабли», собратьев по учёбе, колонной, с «мигалками», повёз их в общагу, по ночному Абакану. Сидя в головной машине, Борис, с помощью мегафона, делал замечания дежурным машинам милиции: «Водитель ПМГ, номер такой-то, прижмитесь к обочине и пропустите колонну, со спецгрузом!». Услышав такое, милиция повиновалась, а колонна следовала дальше. Пьяным заочникам в автобусе, это очень нравилось, в общем, вечер удался.

11.2. Новосибирск, новые встречи.

     Успешно окончив три курса УКП в Абакане, Бурнов был переведён в Новосибирск, где пошли, уже, специальные предметы. Впервые попав в НИИЖТ, капитан немного оробел. Институт, на улице Дуси Ковальчук, занимал целый квартал. Величественное, построенное в стиле «неоклассицизма» (точнее, в «сталинском стиле»), здание, отделанное тёмным гранитом, тянулось на добрые пятьсот метров, вызывая благоверный трепет. Борис знал, что первоначально, это был Новосибирский институт военных инженеров транспорта – знаменитый НИВИТ, где преподаватели факультета «Мосты и тоннели», в конце сороковых, начале пятидесятых годов, производили расчёты космической техники для конструкторского бюро С.П. Королёва. Что выпускники этого ВУЗа и после его переименования, принимали участие в строительстве Ассуанской ГЭС, ж.д. линий Тюмень – Сургут и Ивдель – Обь, поэтому, котировались очень высоко, среди специалистов – строителей. Общежитие соединял с главным корпусом тёплый тоннель, всё было продумано до мелочей, для обучения. Да и в самом ритме работы ВУЗа, чувствовался строевой шаг, какая – то музыка военных маршей. Завалив с ходу, пару зачётов, капитан бросился за помощью, к родным «воякам», которые занимали целое крыло института, на третьем этаже, предусмотренное для военной кафедры. У входа в неё стоял дневальный, в форме гражданского железнодорожника. Капитан был в гражданском платье, поэтому, предъявив удостоверение офицера, прошел мимо, отдавшего честь студента – очника. « А служба, организована не плохо!», - мысленно отметил он, подходя, к преподавательской, куда, постучался и вошёл. Сидящий за столом майор, вопросительно посмотрел на него и тут, Буронов понял, что это его бывший сослуживец, по Выйскому, майор Григорович - предшественник Паперного, которого перевели в гражданский ВУЗ, по состоянию здоровья. Бывшие однополчане обнялись и разговорились. Выслушав, про беды капитана, Григорович сказал, что сейчас всё организует. Он вызвал парочку студентов – очников, имеющих «хвосты», по предметам военной подготовки и, пообещал ликвидировать «задолжности», если те, помогут его бывшему сослуживцу. Ребята оказались «ушлыми», быстро нашли, нужные Бурнову «болванки» по курсовым работам и проектам, помогли «подбить» их под,  варианты Бориса, ну, а последний, с горем пополам, сдал зимнюю сессию. В дальнейшем, он неоднократно обращался туда же за помощью. Главное, что из этой истории вынес капитан, это то, что военную форму в институте уважают, и на все, последующие экзамены и зачёты, ходил, только, в ней. «Кол, за знания, два, за звание, итого – три балла!», - рассуждал Бурнов. Это себя оправдывало, потому что, Советскую Армию в Сибири любили.

11.3 Заместитель декана Слащев.

     Как - то, вышла у Бурнова нужда, найти «болванку», по тяговым расчётам ж.д. пути. Студент дневного отделения сказал ему, что это «гиблое дело», так как, все старые работы, держит под замком в шкафу, зам. декана факультета, некий, Слащёв, жуткий придира и, по непроверенным данным, большой любитель юных студенток, на чём, он неоднократно, «горел», за что время от времени, понижался в должности до старшего преподавателя. Затем, когда «шум» стихал, опять становился зам. декана. Борис пошёл с ним знакомиться, нашел в коридоре ВУЗа и прямо попросил о помощи. Перед капитаном стоял типичный «рафинированный», в третьем поколении, интеллигент, гладкий и сытый, в очках – каплях и с бородой «эспаньолкой», с легкомысленной гривой на голове. Выслушав Бориса, он, возвышаясь над ним, своим интеллектом, лениво спросил, где служит этот «серый армеец»(это прямо читалось в его, за модной оправой очков, глазах). Узнав о том, что капитан служит в Абакане и командует «придворной ротой», Слащёв стушевался и спросил, может ли Бурнов перевести в свою роту его сына, который «загибается на ломике и лопате», в одной из частей, подчиненных штабу соединения, где служил Борис. Услышав положительный ответ, заместитель декана повеселел, они поладили. Эту сессию, военный, студент – заочник сдал блестяще. Сына, оболтуса, перевели в Абакан, где он успешно прослужил два года, под пристальным присмотром Бурнова. А капитан продолжал учиться дальше.

11.4 Зачёт по буровзрывным работам (БВР).

    Во время обучения на факультете «Мосты и тоннели», Бурнов выбрал себе специализацию – «Тоннели», где в программе был заложен «хитрый» зачёт по БВР. Поскольку Борис кончал курсы взрывников и несколько лет, в войсках занимался этим делом, он не сомневался, что этот зачёт сдаст. Тем не менее, он, ещё раз, проштудировал «Единые правила безопасности при БВР» и досконально изучил ответы к вопросам, данного зачёта. Одев форму, капитан отправился сдавать, данную дисциплину, взял билет, сел за первый стол и стал готовиться. Перед ним сидел преподаватель, примерно, одного с ним возраста. Когда Борис доложил последнему, что готов отвечать, тот спросил его, где и в кокой должности служит офицер. Бурнов ответил, что командует ротой буровзрывных работ, в механизированном батальоне и служит в Абакане. Тогда преподаватель спросил его, задав единственный вопрос: «Какой кислородный баланс лучше, положительный или отрицательный, при ведении БВР?». Капитан ответил, что лучше – отрицательный. «Правильно! – согласился проверяющий, - Я сам, бывший «двухгодичник», служил командиром взвода минёров, в Бакинском соединении!». Так как ЖДВ, войска небольшие, у них нашлась куча косвенных знакомых по службе. Мило болтая, они и не заметили, что прошло минут, двадцать, в то время, как, другие участники зачёта, нагло списывали по шпаргалкам, ответы на вопросы. Видя это, «визави» Бориса поставил всем присутствующим зачёт – автоматом, то есть без сдачи, объяснив это тем, что встретил бывшего сослуживца. Перед расставанием, капитан спросил экзаменатора, что тому привезти из пиротехники, для проведения занятий.
- Везите, что найдёте нужным, - был ответ. Бурнов это запомнил. Перед следующей сессией капитан пришёл к начальнику, ведающему БВР в соединении и попросил помочь, чтобы ехать не с пустыми руками. Главный взрывник снабдил его учебными пособиями, дал списанную старую взрывную машинку, несколько кусков огнепроводного шнура и тлеющего фитиля, а также учебных капсюлей и электродетонаторов. Всё это «добро», во время очередной сессии, Борис приволок на кафедру «тоннели» и стал демонстрировать преподавательскому составу. Дело происходило после обеда, занятий и консультаций на кафедре не было, поэтому в помещении стоял «дым коромыслом», пахло сгоревшим порохом огнепроводного шнура и калийной селитрой тлеющего фитиля, Все «веселились» от души. Один из преподавателей засомневался в работоспособности взрывной машинки ВМ-2, выпуска 1944 года и весом в пять килограмм. Борис «обиделся» и предложил «Фоме неверующему», положить пальцы, на контакты машинки, завёл пружину и нажал на «спуск». Полторы тысячи вольт (при малой силе тока), отбросили сотрудника кафедры к входным дверям, где он попал в «дружеские» объятия начальника кафедры Величко, входившего в помещение. Последний спросил, что здесь происходит и что, тут, делает, этот капитан. На что Бурнов, бодренько доложил, что оказывает братскую помощь родной кафедре и поинтересовался, не нужно ли чего ещё? Величко сказал, что нужен бензин, в талонах и «канцелярщина». Начало было положено, потому что достать требуемое, для капитана, было плёвым делом. В дальнейшем и до окончания ВУЗа, используя, данные знакомства, Борис, стал «своим» человеком на кафедре.

11.5. Что едят студенты – заочники и как развлекаются.

     В самом НИИЖТе была студенческая столовая, под местным названием «Бухенвальд». Кормили там, такой  «бурдой», что приходилось искать себе другое место пропитания, чтобы не испортить желудок. Одним из таких мест, была диетическая столовая на улице «Двадцать пятого Октября» (или 7 ноября, по новому стилю), готовили, там скверно, цены были высокими, поэтому студенты, чаще всего, готовили себе, прямо в общежитии. При последнем «варианте», покупалась двух конфорочная электроплитка, служащая, одновременно и обогревателем. В качестве посуды, выбиралась самая дешевая металлическая посуда: кастрюли, миски, ложки, иногда, даже, вилки и кружки. Покупались чай, сахар, специи, подсолнечное масло, лук и прочие продукты. Последнее – полуфабрикаты(консервы, концентраты супов, различные виды пельменей). Например, суп – «хряпа» готовился очень просто: в кастрюле доводится до кипения концентрированный борщ, куда спускают пельмени, когда они сварятся и всплывут – суп готов. Чай пьётся с хлебом и маргарином, вместо сливочного масла (из экономии). Дёшево и сердито. Если заочник с похмелья, чай пьётся без сахара, так как от сладкого появляется «выхлоп», то есть запах перегара изо рта, что недопустимо. Экзамены и трудные зачёты, после сдачи, с помощью спиртного, «обмываются в общаге», а начало сессии, пока есть деньги – в ресторане. А поскольку, у заочников «презренного металла» мало, так как живут, из расчёта ста рублей в месяц, во время сессии, то получается, что редко они бывают в «кабаках», ну, уж, если туда попадают, то «гуляют на полную катушку». Хорошо жили студенты , приезжавшие с бамовского Северо – Муйского тоннеля, так как оклады, там, большие, то данные ребята могли себе позволить, ежедневный завтрак, с чёрной икрой, в ресторане «Океан», на улице Кропоткина, а также поездку, дня на три, в город Сочи, во время сессии. Был среди бамовцев, некий Гиви, который не слушал умных советов о том, что гулять можно, только, с девочками из своего института, потому и попал в неприятность, когда тёплой осенью отправился после ресторана провожать местную красавицу. В общаге он появился, около пяти утра, с подозрительным запахом дерьма, в своем роскошном кожаном пальто, кепке-аэродроме и застегнутый на все пуговицы верхней одежды, с продетой в рукава и привязанной к рукам ручке от швабры, то есть в позе распятого спасителя человечества. Оказывается, выйдя из кабака, гордый представитель грузинского народа сел с девицей в авто к частнику и поехал к ней домой. Зайдя в квартиру, пока пассия принимала душ, Гиви разложил на столе подарки: бутылку коньяка, фрукты и шоколад. В это время раздался звонок во входную дверь, которую бамовец по дурости открыл. Ворвалось четверо здоровенных мужиков, приставили нож к нежной шее героя-любовника, отобрали деньги, заставили выпить стакан касторки, затем, надели на него кожаное пальто, кепку, просунули в рукава ручку от швабры, привязали её к рукам, застегнули на все пуговицы и вытолкали представителя Кавказа на улицу, после чего молча удалились. Все попытки освободиться закончились неудачей, кроме того, после касторки Гиви обделался в штаны, пришлось в таком виде идти в общагу. Заявлять в милицию о своем позоре он не стал и после этого гулял, только в своей компании. Ну, это так, к слову. После каждой сессии, Бурнов волок ящик с «имуществом», в гараж Слащёва, откуда, забирал через полгода. Выйдя на подготовку к «диплому», капитан обложил «оброком», из посылок с продуктами, ближайших родственников и стал жить сытно и спокойно. В одной комнате с ним, поселился приятель, обложивший «данью», родственников из Алма – Аты.

11.6. О необходимости знания основ марксизма – ленинизма.

      В годы советской власти, в любом институте, существовал нудный и никому ненужный предмет – «Научный коммунизм», а поскольку, «партия – направляющая сила всего передового, советского общества», то приходилось и экзамен сдавать по этой дисциплине. К решению этой проблемы Борис подошёл просто и радикально, то есть, во время установочных лекций, по данному предмету, он начинал задавать вопросы, например: «Товарищ преподаватель! Расскажите, подробно, о покушениях народовольцев, на императора Александра Второго!». И если, лектор был не готов к ответу, капитан начинал «лекцию» сам, не даром же, ему вдалбливали, в голову, основы марксизма – ленинизма, въедливые политработники. Бурнов подробно рассказывал о подготовке, участниках, вскрывал, «гнусную сущность нечаевщины», описывал «муки борцов с царизмом», в общем, далеко выходил за рамки программы технического ВУЗа. Преподаватели стали его «бояться». Кончилось тем, что во время государственного экзамена, капитан, быстро ответив на вопросы билета, спросил: «Есть ли дополнительные вопросы?». Экзаменаторы  молчали и он получил отличную оценку.

11.7. Стенка на стенку.

     Как – то, во время подготовки к диплому, Борис услышал из своей комнаты, шум драки в коридоре. Выглянув туда, он увидел, что примерно, двадцать мужиков, с каждой стороны, прилежно, лупили друг, друга кулаками. Каждая драка продолжалась, примерно, минут, по тридцать, павших бойцов ногами не били, они сами отползали «в тыл своих войск», где их принимали «боевые подруги», подбадривающие «своих», криками. Перевес склонялся то, в одну, то, в другую сторону. Самое интересное, было в том, что нигде не было видно ни ножей, ни кастетов, ни дубинок, использовались, только кулаки. После наступления перерыва компании рассыпались по своим комнатам, где, судя по запаху, употребляли, явно, не лимонад. Затем, всё повторялось. Во время одного из перерывов, капитан спросил у проходившего мимо мужчины, что же, всё – таки, здесь, происходит и тот поведал ему такую историю:
- Есть на земле Кузбасса, в Кемеровской области, два шахтёрских города Прокопьевск и Киселёвск, жители которых ненавидят друг друга. Возникла эта вражда в тридцатые года, когда по всей стране ширилось «стахановское движение». Короче, «досоревновались» города до того, что шахтёрам, одного из них, дали переходящее знамя, которое они, потом, не отдали соперникам ни через год, ни через десять, хотя и проиграли. Пошла «война» у шахтёров ( то киселёвцы побьют прокопьевцев, то – наоборот) и идёт она, до сих пор. А поскольку, на сессии встречаются, как бы две команды городов, а на улице шастает милиция, то драка в общежитии, является, чем – то, вроде двоеборья, у студентов – заочников, 1-го и 2-го курсов, специализации - «Тоннели». Причём, что удивительно, после драк не было ни ран, ни травм, самое большое – нос разобьют, этакие кулачные бои, по четыре часа подряд, в течение суток. Затем, наступало «братание», общая пьянка и жди повторения мероприятия до следующей сессии.
 Всё – таки, широкая натура, у сибиряков.




11.8. Защита диплома.

      По прошествии четырех месяцев, Борис подготовился к защите дипломного проекта. Им  было начерчено тринадцать листов чертежей и составлена пояснительная записка на ста тридцати трёх страницах, по теме «Однопутный железнодорожный тоннель в районе Бурятии. Проходка тоннеля – горным, то есть взрывным способом». Перед этим, предшествовало одно приключение. Дело в том, что капитан, решил «слизать» чертежи и пояснительную записку, с уже, существующего в Хакасии, тоннеля. Поэтому он обратился в архив Абаканского отделения Красноярской железной дороги, сотрудники которого, отправили его подальше, объяснив, что это секретная документация и ознакомлению не подлежит. Плюнув, Бурнов вышел из отделения дороги и уехал в Новосибирск. При подготовке к диплому, капитан зашёл к студентам из Северо – Муйска, у которых, с удивлением, обнаружил всю документацию, на интересующий его тоннель, в Хакасии. Чудны дела господни! А «привязать» свои данные, к уже, построенному тоннелю, было делом техники. Что Борис и сделал. Теперь, нужно было получить рецензию на диплом. Капитан отправился в «Тоннельный отряд № 9», который занимался строительством метрополитена в городе, встретился с  начальником, который, тоже был, бывшим «двухгодичником» и получил от него положительный отзыв на свою работу. Впереди была защита. В этот день Бурнов, побрился, надушился одеколоном «Шипр» ( так как члены комиссии были простыми работягами и об импортных одеколонах не слышали), надел выглаженный повседневный мундир, начищенные сапоги, затянулся новой портупеей и прихватив бумаги, отправился в институт, цокая подковками по бетонным полам. Председателем Государственной комиссии был типичный производственник, с худым, обветренным лицом, чувствовалось, что он прошёл суровую «трассовую школу», вдали от больших городов, остальными членами комиссии, были преподаватели ВУЗа. Защита прошла хорошо. Борис чётко, ёмко доложил суть проекта, ответил на возникшие вопросы и удалился, с чувством выполненного долга. На следующий день, после защиты, было решено провести прощальную «отвальную». Заочники скинулись и купили: маринованного мяса на шашлыки, хлеба, специй, водки и пива. После приготовлений, компания из десяти мужиков, выехала за город на берег Оби, где встали лагерем. Женщин не было, получился своеобразный «мальчишник», члены которого, в волю накупались, наборолись, между собой, позагорали, напились и наелись.  Возвращались в общагу поздним вечером. На обратной дороге остановили автобус и договорились с водителем, что он их довезёт до места, за тридцать рублей. В пути пели простые, душевные песни, «водила» им подпевал. Он их, почему – то, принял за «афганцев» и у общаги денег не взял. « Я не беру у своих!» - сказал он и уехал. Прошел ещё один день, заочники, получив документы, разъехались по своим местам. Прибыв в Абакан, капитан узнал, что его ждёт командировка в Молдавию, где он должен поймать дезертира.

Глава тринадцатая. Дезертир.

   Самого понятия, как дезертирство, в Вооруженных Силах СССР не было. Существовали самовольные отлучки из расположения части до трех суток. Если солдат «бегал» больше шести месяцев из-за неуставных отношений или «дедовщины», военной прокуратуре было трудно доказать, что данный солдат, вообще, служить не хочет. Следователи  и не пытались этого делать, так как за этот период, военнослужащий совершал какое – ни будь, другое преступление, от воровства до изнасилования, после чего шёл по этапу в тюрьму. Случай, который произошёл с Бурновым, был поучителен. На действия Бориса, потом, учили молодых офицеров соединения. Стоял на станции Мана, в Красноярском крае, железнодорожная часть, которая занималась строительством вторых путей, это рядом с посёлком Выезжий Лог, где снимался фильм «Хозяин тайги», с участием Высоцкого и Золотухина. Данные артисты, после съемок, брали ящик «маленьких» водки и забирались на самую высокую сопку рядом с поселком, когда же их спрашивали, для чего это нужно, они отвечали, что «так спускаться удобней…». Ну, это, так, к слову.  Служил в этой части, во взводе связи, воин, звали его Алексей Замазкин, по национальности – цыган, уроженец Молдавии. Был он нагл и проворен, целыми днями сидел он на коммутаторе и откровенно бездельничал, никто его не обижал. Прослужил он семь месяцев, стало ему скучно, захотелось вдохнуть свободного воздуха малой родины. Короче говоря, пропал Алексей и, не стало от него ни каких вестей, в течение десяти месяцев. Сколько ни ездили в солнечную республику офицеры, поймать негодяя, не смогли. В самой части, уже, стали забывать о существовании, данного воина, но прокуратура напомнила командованию, «что у нас никто не забыт и ничто не забыто». Тут, как раз, капитан Бурнов, после защиты диплома объявился. Вызвали его в штаб соединения, побеседовали и дали команду: поймать любой ценой! Как псу цепному – «фас»! Борис знал воина в лицо, бывал в Бессарабии, немного знал румынский язык, на котором изъяснялись молдавские бойцы, прибывавшие, по призыву, в часть с многочисленными гнидами вшей, в черных космах, волос и в бараньих шапках. Долетев до Кишинёва, капитан отправился на север республики, в село Сороки, где проживали осёдло родственники беглого «каторжника», которые, тут же заявили, что тот не появлялся, а если бы и появился, они бы его, всё равно, не выдали, потому что, это – «их цыганское дело». Бурнов побеседовал с местным участковым, который рассказал ему, что перед призывом, беглый Алексей изнасиловал собственную племянницу (дочь его родного брата), которая была младше его, на три года. - Поэтому, мерзавец и в армию удрал, - прикинул капитан. Вернувшись в Кишинёв, Борис отправился в МВД республики, где ребята из оперативного отдела проинформировали его, что «данный фигурант», скрывается в городе Котовске Одесской области и там, они бессильны помочь, так как это юрисдикция Украины. В ГУВД Котовска ему отказали в помощи: своих воров ловить некому, а тут еще, дезертир!  О чём капитан  доложил по команде в Абакан, по телефону. Какие меры приняло начальство в Абакане неизвестно, но утром, в гостиничный номер, где остановился Бурнов, постучали. На пороге стояли двое гражданских и милиционер. Присутствующие представились друг другу. Один из мужчин, в партикулярном платье, оказался инструктором горкома КПСС, другой – представителем местного КГБ, ну, а третий (в форме МВД) – представителем ГУВД. Оказалось, звонили «с самого верха», из Москвы и просили оказать помощь. Борис отказался от помощи «партикулярных лиц» и отправился в милицию, где его встретили с южной сердечностью и сообщили, что искомый «фигурант» скрывается на окраине Котовска, у осёдлых цыган. Там же, как узнал капитан, Замазкин женился, по цыганским законом, пытался устроиться в милицию инструктором рукопашного боя, но, был отвергнут, из-за отсутствия паспорта. В данный момент, занимается «бизнесом», крутя видеокассеты с западными «боевиками», живёт тихо, в правонарушениях не замечен. Было решено поймать негодяя. Когда стемнело, на краю села, у одиноко стоящего дома, где уже, во всю, кипела цыганская гулянка, была устроена милицейская засада. Во двор, со стороны улицы зашел местный участковый и подозвал к себе беглого Алексея, а тот, выпрыгнув из-за стола, «ласточкой» сиганул через забор в кукурузу, где и был скручен милиционерами. На него надели наручники, заткнули рот початком кукурузы, чтобы не вопил и увезли. В изоляторе временного содержания (ИВС) початок извлекли, где цыган заорал:«За что меня задержали? Я свободный гражданин!». Увидев Бурнова, сразу сник. Капитан, заручившись поддержкой местного военного прокурора, произвёл первоначальный допрос дезертира. Он удивлялся сплочённости цыган: бежав на товарняке, со станции Мана, без копейки денег, воин добрался до Красноярска, где встретил незнакомых ему местных цыган, которые переодели его в приличное цивильное платье, купили билет, в купейном вагоне поезда до Одессы и дали на дорогу двести рублей. Стало понятно, почему Алексей, так спокойно, добрался до Котовска. Но одно дело, задержать, а совсем другое - отправить дезертира в Красноярский край. Борис отправился в военную прокуратуру, выбил постановление о взятии беглого воина под стражу и этапировании в город Канск, для проведения суда. Добирался цыган туда, три долгих месяца, где был осуждён на четыре года общего режима. А Бурнов вернулся в Абакан, где получил благодарность от командования, которую почему – то забыли занести в его служебную карточку. Позже, в начале девяностых, Борис столкнулся с Алексеем нос к носу, в Питере, на рынке у ст. метро «Звездная», где последний торговал фруктами. Разговорились, самое смешное, что цыган претензий к Бурнову не имел, о чем он и заявил: «Я бегал, Вы меня ловили. Поймали, значит, Вы молодец, а я где – то прокололся, всё «по – чесноку» и, у меня нет никакой обиды!»

Глава четырнадцатая. О пользе сбора информации.

              В роте обеспечения, которой командовал Бурнов было «хитрое» отделение охраны особого отдела соединения. В деятельность которого ротный никогда не лез, лишь только следил за ними в режиме внутренней службы. Однажды вечером, ему позвонил главный особист и попросил выехать старшим машины, чтобы вывезти мусор и заодно заправить автомобиль. Прихватив с собой троих здоровенных ребят и водителя из «хитрого» отделения, Борис отправился в дорогу. На обратном пути со свалки они заехали на машине ГАЗ – 66 (с кунгом-будкой) на автозаправочную станцию, при этом осветив фарами, стоящую там милицейскую машину «ПМГ», откуда вывалились двое помятых (без головных уборов и галстуков) пьяных сержантов ППС и поигрывая дубинками, пошли к военной машине «наводить порядок», решив разобраться с борзым водителем. Капитан Бурнов подошел к ним, представился и попросил предъявить документы. Маленькие хакасы-милиционеры, даже, обалдели от такой наглости, попытались достать табельное оружие, на солдаты их быстро скрутили, обезоружили и сковав их же наручниками посадили в заднее отделение милицейского «УАЗ»ика. После этого, колонна из двух машин, с зажженными фарами и работающими милицейской мигалкой и сиреной, отправилась в центральный ГУВД к дежурному, которому были переданы нарушители спокойствия, ключи от наручников и закрытой машины, табельное оружие и удостоверения МВД. При этом капитан мило улыбался, записал фамилию дежурного и попросил  майора милиции позвонить в особый отдел своей части, чтобы сообщить о принятых мерах, после чего откланялся, а по прибытии в часть, доложил по команде. Утром ему позвонил начальник особого отдела и сообщил, что негодяи милиционеры уволены из МВД. Прошло ещё какое – то время и капитан проверяя тумбочки в спальном помещении роты обнаружил в них пачку фотографий, на которых были изображены все особисты соединения, во время купания, рыбалки и охоты, на фоне бутылок со спиртным, служебными машинами и подчиненными солдатами, готовящими шашлыки. Борис припрятал этот компромат до лучших времен.  Однажды, ему позвонил начальник особого отдела подполковник Сивцов и стал распекать за то, что он называет солдат особого отдела «гепэушниками», на что капитан резонно ответил, что дело не в названии, - Ведь у Вас же в отделе висит газета «Чекист»?Или Вы не считаете себя наследниками Дзержинского?
- Смотри Бурнов, как бы я не вызвал тебя к себе на ковёр и не разобрался с твоим длинным языком!
- Вызывайте, я простой пролетарий и скрывать мне нечего, а, вот, если я отошлю кое-какие фотографии в Москву, на Лубянку, у Вас могут возникнуть неприятности, поэтому давайте по – хорошему, я не мешаю Вам, Вы не мешаете мне! Договорились?!
- Какие фотографии? – на другом конце провода чувствовалась растерянность.
- Да те самые, где охота, рыбалка и пьянка.
      Больше особисты Бурнова не трогали.
    На третий год командования ротой обеспечения, управления железнодорожного соединения, в Абакане, ротный  почувствовал, что над его головой собираются тучи. За что, он не понравился новому начальнику штаба (НШ) соединения подполковнику Ухову, было не ясно, видно, здесь срабатывала феноменология Гуссерля: объяснить, почему человек ненавистен, с первого взгляда, нельзя. Может быть, враждовали их далёкие предки из людоедских племён. НШ стал, почти ежедневно, вызывать капитана и придираться ко всяким мелочам. Стоя перед ним, в его кабинете, Борис с ненавистью рассматривал остроконечные, какие – то, как капитану казалось, звероподобные уши начальника. Подразделение, которым командовал Бурнов, по самой своей структуре, было изначально обречено, на нарушения воинской дисциплины. Здесь служили водители начальников соединения – нахальные парни, со спущенными ниже пупка, ремнями и в погонах, с неуставными вставками. Данную категорию военнослужащих не устраивало уставное обращение ротного: «Товарищ рядовой!». Ведь, большой начальник, давно называл парня «сынок» или просто – Петя, делал массу послаблений по службе. Солдат же видел, как «шеф» пьёт и ездит по бабам, после «трудового дня», возвращая автомобиль в автопарк, глубокой ночью. Борису было, абсолютно, наплевать, чем занимаются эти начальники, но своим поведением, они разлагали солдат, которые пользовались тем, что их «прикрывали» дяди с большими звёздами, начинали сами, брать с них пример, задерживаясь в городе допоздна, употреблять спиртные напитки и навещать знакомых девок.  В случае «ЧП», все «шишки» сыпались на голову командира роты. Наказывать негодяев было, нельзя, потому что, они, тут же жаловались начальникам, а те, «песочили» Бурнова. Поэтому, если солдат вёл себя, особенно, нагло, ротный, дабы избавиться от данного разгильдяя, начинал собирать на последнего, «компромат». Сначала в служебную карточку солдата заносились все взыскания, собирались объяснительные записки по пьянкам и самовольным отлучкам, туда же подшивались акты о морально – деловых качествах и выписки из заседаний комсомольских собраний, на которых разбирали мерзавца. Когда «дело» становилось, весьма пухлым, капитан писал рапорт, с просьбой о переводе данного военнослужащего в другое подразделение, «из – за низких морально – деловых качеств». Документ регистрировал, один экземпляр прятал в сейф, а со вторым, к которому прилагал все, собранные кропотливым путём материалы, шел на доклад к НШ. Если тот утверждал перевод, то солдат «вольным голубем», в тот же день, летел в одну, из удалённых от Абакана, воинских частей, где, тут же занимал боевой пост, в кабине какого – ни будь «КРАЗа» или «КАМАЗа», где начинал выполнять, так, нужный соединению план, по перевозке грунта. Замену же воина делал сам, Борис, предлагая начальнику другого, преданного себе водителя. Перевод солдата готовился тайно и осуществлялся внезапно, чтобы тот, в отместку, не успел сделать какую – ни будь «пакость» с машиной. Иногда перевод получался, иногда – нет. Но, при любом раскладе, у капитана оставался на руках «компромат», который он, торжественно, предъявлял, в случае «ЧП», приехавшей комиссии, из выше стоящего штаба. Его оставляли в покое и начинали разбираться с Уховым, «за непринятие мер». Таким образом, за два года службы, у командира роты накопилась толстая папка бумаг «на всякий случай». Там же, была объяснительная записка, где, пойманный с поличным, водитель НШ, был вынужден подробно описывать, как он, неоднократно, возил пьяного подполковника к любовнице, а на обратном пути, сам заезжал в общежитие пединститута, откуда, один раз привёз, в автопарк роты девиц, с которыми употребил спиртные напитки. При этом, будучи, накрытым капитаном, «на горячем», носил вёдрами воду, в то время, как девчата, дружно мыли полы,  коридоров соединения. Бурнов соблюдал принцип: «Никто не забыт и ни что не забыто». Терпение капитана кончилось, когда он, будучи в очередном отпуске, стоял у пивного ларька, с пол - литровой кружкой пива, в цивильной одежде и весело жестикулировал, с каким – то штатским. Вот, тут его и «застукал» Ухов:
- Как Вы можете, капитан, развлекаться алкоголем!  А, если, в этот момент, будет тревога?! С кого, Вы берёте пример? – спрашивал подполковник, кипя от негодования, вылезая из служебной «Волги». В груди Бориса оборвалась какая – то струна, он пошёл, «ва – банк», бросаясь в омут.
- С Вас, товарищ подполковник, Вы, ведь, еженедельно, заезжаете к своей любовнице, где, после службы, употребляете алкоголь! Кроме того, месяц назад,  Вы, в своём кабинете, с проверяющим из Москвы, полковником Степановым, употребили бутылку коньяка «Белый аист». Мне продолжить! – спросил капитан. В это время, в голове Ухова пронеслись мысли: этот гад, обязательно, «заложит» в политотдел, «насвистит жене», нужно что – то делать!
- Идите, отсюда! – величественно, рявкнул он, чтобы не терять лицо.
- Да, я то, пойду, а что с материалом, делать? – задал вопрос Бурнов.
- С каким материалом? – насторожился подполковник.
- Да есть интересная магнитофонная плёнка, слушая которую, можно сделать вывод, что Вы, товарищ подполковник, склоняли к сожительству, телефонистку Зою, обещая при этом, что разведётесь, с собственной женой! Я ничего не напутал? – задал вопрос  капитан. Ухова, чуть, «кондратий» не хватил, он прыгнул в машину и уехал. А Борис, продолжил пить пиво. Такая «шалость» могла сойти капитану с рук до тех пор, пока соединением, командовал его первый комбат, полковник Светлов, знавший  Бурнова, по Выйскому и которому капитан, был предан, до самозабвения. Выйдя из отпуска и зайдя на коммутатор соединения, Борис узнал, от солдата – связиста, что Ухов «накапал» на его любимого командира, в выше стоящий штаб, о чём, он, тут же доложил Светлову. Тот вызвал Бориса к себе.
- У тебя есть «компромат» на этого ублюдка? Если есть, завтра, утром, с бумагами, ко мне! – распорядился полковник. Ознакомившись, с представленными документами, командир соединения вызвал к себе начальника политического отдела.
- Есть мнение, - задушевно, произнёс он, - привлечь товарища Ухова, к партийной ответственности, за не принятие мер, по укреплению воинской дисциплины… НШ вызвали на заседание партийной комиссии, где он получил строгий выговор, с занесением и был отправлен, с понижением, на БАМ, где следы его затерялись. Бурнова, после этого случая, стали  побаиваться, но он знал, что всё, это относительно, как только, переведут Светлова, его, тут же, выкинут из штаба соединения. Да и должность ротного командира, была «не сахар». В принципе, «ротник» - маленький комбат, у которого куча обязанностей и ни каких прав, потому, что, он отвечает в штабе соединения, за всё, от перегоревшей лампочки, до подачи горячей воды, а в его распоряжении, всего – на всего двенадцать солдат, которые до обеда готовятся в наряд, а потом, отдыхают. Вот, так, Борис и крутился. Капитан навсегда усвоил истину: если хочешь спокойной жизни, собирай «компромат» на выше стоящих, который можно применять, только, в крайних случаях, ибо, «без бумажки – ты букашка, а с бумагой – человек».

Глава пятнадцатая. Прапорщики.

     В начале 1972 года, тогдашний Министр Обороны, маршал Советского Союза, Гречко, ввёл новое воинское звание – прапорщик. Мы не трогаем в ВМФ, мичманов. В дореволюционной и в «белой» армиях, это звание существовало, им был младший офицер, по чину, равный в Советской Армии, младшему лейтенанту. В одночасье, бывшие сверхсрочники – старшины, стали, почти офицерами. Им дали несколько служебных разрядов, две звёздочки, на голом, беспросветном погоне, увеличили должностные оклады. В принципе, сделали тех же самых сержантов, армии США, занимающихся воспитанием молодых рекрутов. Но не надо забывать, про «русский менталитет», по прошествии, времени, данная категория военнослужащих расползлась по складам и службам, где стала воровать, от души. За годы службы в ЖДВ, перед Бурновым прошла целая плеяда военнослужащих, данной категории, составляющая своеобразный паноптикум, звездой которого стал «голубой прапорщик». В роте обеспечения Абаканского соединения, которой командовал Борис, была , весьма, колоритная команда «прапоров». Подразделение состояло из двух штатных взводов: автомобильного и связи, а также, прикомандированного взвода строителей, которые строили здание управления соединения. Старшиной роты был прапорщик Сосипатр Раков, взводом автомобилистов командовал Гетеродин Комов, а связистов возглавлял прапорщик Александрид Орнев. Строителями командовал лейтенант – двухгодичник, некий Степан Силин. Все эти прапорщики были, почти ветераны, им было около сорока лет и, судя по всему, получили свои уникальные имена, не при крещении. Бурнов сразу понял, что с этой категорией, командиров, нужно «держать ухо востро», так как они могут, слишком много украсть. При этом, была перефразирована речь Л.И. Брежнева о мире во всём мире: «….всё, что создано народом, нужно надежно защищать…от прапорщиков». Бурнова стали «сватать» на эту роту осенью, приняв подразделение, он быстро понял, что все механизмы роты, «крутятся», здесь, помимо его воли. Машины выходят из автопарка и возвращаются, связь работает, строители строят здание, солдаты одеты опрятно, накормлены и жизнерадостны. На первый взгляд, придраться было не к чему, всё организованно делали прапорщики, да и возрасту, они были, значительно, старше Бориса. Через какое – то время, капитан стал замечать, что старшина роты, подворовывает продукты и обмундирование, автомобилист мухлюет с запчастями и бензином, а связист, которому, вроде не из чего красть, делает маленький «бизнес», взимая, мзду с солдат, за междугородные переговоры. Борис, сначала решил бороться с этим злом, но очень скоро понял, что нельзя в это влезать, как Печорин, из «Тамани» М.Ю. Лермонтова, вторгся в жизнь «честных контрабандистов», грубо разрушая всё вокруг себя. Жизнь, эта стала засасывать своими несомненными соблазнами и капитана, неумолимо втягивая в общую колею, данных мелких нарушений, без которых была невозможна здешняя налаженная жизнь и вся жизнь, вышестоящего начальства. Но «прапоров» нужно было «прижать», чтобы не чувствовали, что их командир - «чайник». Первой жертвой пал автомобилист, который откровенно «стучал» на Бурнова, начальнику штаба (НШ) соединения. Борис отобрал у него талоны на горюче – смазочные материалы (ГСМ) и стал их выдавать лично, ведя строгий учёт, их расхода. Кроме этого, добился того, что все запчасти, шли, только, через его руки. Когда НШ позвонит капитану и потребовал триста литров бензина, в талонах, Борис записал, их бурный разговор на магнитофон, бензин дал, а магнитофонную плёнку спрятал в сейф, до «лучших времён». Связист был «подловлен», на несанкционированных междугородных переговорах, которые вели солдаты, с коммутатора части, с прямого разрешения Орнева. Старшина был уличён в недостаче материальных ценностей, ибо духовных у него не было. Не прошло и месяца, как «пропора» почувствовали себя гарнизоном осаждённой крепости. Каждый из них, теперь, согласно, акта приёма нёс материальную ответственность, за имущество роты. Прапорщики посовещались и пришли «каяться» к капитану, как побитые псы, после чего, стали служить Борису, как признанному вожаку стаи. Несанкционированные праздники, типа дней рождений, ротный поставил на серьёзную материальную основу, создав, так называемый «подарочный фонд», куда сдавал деньги сам и собирал с «бедных прапорщиков» и солдат, своеобразную «церковную десятину», которые, опять же тратил на своих подчинённых, ежемесячно, отчитываясь, перед ними, за собранные деньги. Затем, были заведены отдельные счета, на каждого солдата, на собраниях роты решался вопрос, на что эти деньги потратить. Ни один воин его роты не поехал домой в старом обмундировании и без суммы, менее двухсот рублей. Хотя, солдат получал в те времена, три рубля восемьдесят копеек, на что не очень то разгуляешься, Бурнов добился получением своими подчиненными премий, которые вкладывал, опять же в своих подчиненных. Политотдел пытался вмешиваться в деятельность ротного командира, но того спасало заступничество командира соединения полковника Светлова, чьей креатурой он считался, да и жалоб от солдат не было. Как – то в субботу, после проведения парково – хозяйственного дня, решили отметить день рождения старшины роты Ракова, который справляли у него на квартире, оставив ответственным по роте, как самого молодого, лейтенанта Силина. Сильно выпивший автомобилист – Комов, сделал заявление о том, что способен, на основании собственного члена удержать ведро с водой. Это было немедленно проверено, под одобрительные крики присутствующих. Гордый, как Илья Муромец, одержавшим победу, над пресловутым Змеем Горынычем, сел, медведеобразный Гетеродин на свой стул и выпил стакан водки. Хозяина дома задело за живое, такая неожиданная слава, неприметного и не хватающего с неба звезд, Комова. Тут же с ним был заключён спор на сто рублей о том, что сейчас Сосипатр, на глазах присутствующих, пересчитает и передаст автомобилисту двадцать пар портянок, а когда проверят, в пачке окажется  девятнадцать пар. Ударили по рукам. Как не следили, во все глаза, протрезвевшие гости, за шаловливыми, мелькавшими, со скоростью калейдоскопа, ручонками, этого незаурядного фокусника, они не смогли уловить момент, когда пропала одна пара из пачки. В итоге, портянок оказалось, ровно девятнадцать пар, а вот, как это было сделано, оказалось профессиональной тайной прапорщика. Связист Александрид Орнев продемонстрировал вещь, более серьёзную: систему охраны периметра здания, срабатывающую на разность пульсов входящего и охранника. Потом, автомобилист рассказал байку о том, как в 1968 году              (когда он служил срочную в львовской железнодорожной бригаде), их соединение «бросили» в Чехословакию. Кончилось тем, что желдорбеки  стали ездить на машинах по кольцу, из города в город. Поскольку все воины ЖДВ были на одно лицо, азиатами, чехи решили, что СССР ввел столько ЖДВ на их территорию, что может, самостоятельно, обеспечить движение транспорта без участия гражданских железнодорожников, которые прекратили забастовку и вышли на работу. А старшина рассказал о том, что служил в части, роту которой бросили после Тюмень - Сургута на строительство трассы Сургут – Уренгой: «Передислоцировались мы километров за сорок от Сургута, в лесотундре построили палаточный городок, отсыпали песчаные дороги и стали возводить будущую насыпь, пропал весной у нас в роте боец, ну, поискали и перестали. Через некоторое время пришел в городок хант и сказал, что в пяти килолметрах на излучине реки лежит в воде мертвый солдат. Мне дали команду забрать. Взял я фанерный ящик из-под сапог, кусок брезента, загрузил всё это имущество в ГАЗ-66 и с четырьмя воинами ислама из Ашхабада, поехал на поиски. В указанном месте нашел покойника. Даю команду грузить в ящик погибшего, отказываются. Зрелище, конечно, жуткое: голый череп, из бушлата торчат обглоданные рыбой, кости скелета. Ладно, сложив пополам, сам загрузил труп в ящик и накрыл брезентом. Бойцы поставили ящик в кузов у заднего борта, а сами сгрудились на кабине машины. Едем в роту, машину трясет в легких покойника осталась вода и она подмачивает низ брезента, которым прикрыт ящик. Идут по грунтовке двое нефтяников и просят довезти до поворота на буровую, а это километров пять. Сели, поехали, метров через триста, смотрю гражданские выпрыгнули из кузова. Остановился, спросил: «В чем дело?». Послали очень далеко, вместе с машиной и моим покойником. Оказывается, один из пассажиров решил посмотреть, что под брезентом, а там – голый череп и.., так пешком и ушли. Привез я покойника, вызвали врача поталога-анатома, составили акт. Ну, а дальнейшее, известно: деревянный гроб, помещается в оцинкованный ящик, в который закачивается углекислота, дырки запаиваются. Затем, этот ящик помещается в деревянный короб, пересыпается опилками и заколачивается. Груз «двести», готов. Везти его на родину мне не пришлось.»
После этого застолья, как – то так получились, что прапорщики стали для капитана, почти друзьями, которые помогали ему тянуть нелёгкую служебную лямку. Невозможно было в штабе соединения обойти административно – хозяйственную часть (АХЧ), а уж, тем более, её начальника  - прапорщика Серко, по кличке «голубой». Откуда она взялась и как привязалась к этому стройному и мужественному на вид человеку, было непонятно, ну, вроде, проявлял он, повышенное внимание к рослым красивым солдатам. Как – то, Бурнов увидел Серко, в своей роте, где тот, обнимал за плечи смазливого воина, ротный подошёл и, смеясь, назвал прапорщика обидной кличкой. «Голубой» помчался жаловаться в политотдел. Бурнова вызвали к начальнику политического отдела (Нач.ПО), где он стал с удовольствием «валять дурака»: он объяснил, что данный прапорщик ходит в голубой шинели и голубой шапке, имеет голубые глаза, то есть, типичный,  голубой. И, в свою очередь, смеясь в глубине души, спросил товарища полковника, что может быть, тот имеет, какую – ни будь, другую информацию, или думает, о чём – либо другом, о чём не имеет право знать, простой ротный командир. При этом, Борис, чисто и невинно, «по – швейковски», смотрел в глаза своему «визиви». Нач.ПО, вытаращив глаза, густо покраснел и выгнал капитана из своего кабинета. Сейчас, годы спустя, Бурнов был готов признать, что полковник, тогда, проявил определённую деликатность и жизненную мудрость, а тупая прямолинейность ротного, была не очень моральна. Но у Бориса были свои резоны. Через неделю, на вечерней поверке, ротный, с удивлением обнаружил, что отсутствует рядовой Касьяненко, здоровенный, двухметровый балбес, который прибежал, в последний момент и доложил, что был у прапорщика Серко, где по приказу НШ соединения, помогал в перестановке мебели. Капитан взял опоздавшего « оборот» и выжал из того объяснительную записку, о всех его «подвигах». После чего, через пару месяцев, отправил негодяя на трассу, нажив себе «врага» в лице прапорщика их АХЧ. Мстил «голубой» подло и мелко, чисто, по – женски: терял в АХЧ документы Бурнова, врал начальникам всякие глупости про ротного командира. Вышестоящее начальство стало принимать сторону прапорщика, наводя тем, самым Бориса на размышления, что затронул он такой мирок, который не прощает вмешательства, в свой суверенитет. Нити от «голубого» могли тянутся , как угодно высоко, вплоть до самой Москвы, туда, куда ротному не было и никогда не будет доступа, разве, что он сам не сменит свою ориентацию, признав своё поражение, в этой тайной войне. Как – то вечером, пинком открыв дверь кабинета АХЧ, капитан зашёл туда, не произнося ни слова, взял своего противника левой рукой за кадык, а правой нанёс прапорщику грубый удар по корпусу, отправивший «голубого» в глубокий накаут. Подействовало. Открытые пакости прекратились, против Бориса велась, теперь «партизанская война» чужими руками, где другие службы работали, против ротного командира, простого русского парня, позволившего обидеть «нужника» Серко, то есть нужного человека. Так бы и продолжалась эта, изнурительная, для капитана война, если бы к нему в роту не попали два московских, красивых парня, с высшим образованием, вынужденными служить год солдатами, так как в их институте, не было военной кафедры. Уже на второй день симпатичные молодые парни, вместе с «голубым» готовили баню, для приехавшего московского генерала, затем, ездили на ночную рыбалку. Борис написал официальный рапорт, опираясь на помощь начальника особого отдела. Солдаты были, крайне, недовольны, что их перевели в самую дальнюю часть соединения, где, даже, «женского белья и туши для ресниц не приобретёшь». «Голубого» отправили служить на базу, капитану, предложили равнозначную должность, в одной из частей соединения, он вынужден был дать на это согласие. При расстовании, когда было выпито много водки, которую купили его прапорщики, ротный старшина предложил Борису покурить на крыльце офицерской общаги, где капитан жил, потому что жена уехала в отпуск к матери, а квартира, находилась в другом городе.
- Понимаешь Борис, - деликатно начал Сосипатр, почему – то испуганно оглядываясь, - мы все на твоей стороне, очень уважаем тебя, как честного офицера, но пойми: «голубой» - нужник, то есть, очень, нужный начальству человек, занимающий свою нишу, у него, ведь, всё до самой Москвы зацеплено, по принципу достать и передать всё нужное большим начальникам и не тебе с ним тягаться! Поверь мне, старому служаке, не пройдет и пары месяцев, как всё утрясётся, он вернётся в свой кабинет и всё пойдёт по - старому. Официально, у нас в ЖДВ гомосексуалистов, как и наркоманов нет и быть не может, в принципе. Поэтому смирись и плюнь на это дело.
- Спасибо, дружище, я всё понял! – обнял Борис седого ветерана за плечи. Всё так и случилось. «Голубой» вернулся в свой кабинет, не через два месяца, а через две недели. Но справедливость, всё – таки восторжествовала. Поздно вечером, помощник оперативного дежурного по соединению, капитан Голококосов, был послан на квартиру «голубого», потому что домашний телефон прапорщика не отвечал, на настойчивые звонки, НШ управления. А требовалось срочно организовать баню, приехавшей из Свердловска комиссии. Голококосов, без стука, пнул, обитую дорогой монгольской кожей дверь, квартиры «голубого» и зашёл.
- Стучать надо, урод! – заорал на него, пьяный в стельку прапор.
- Смирно, товарищ прапорщик! – зло скомандовал Голококосов, протирая от испарины очки, которые стал носить два года назад, после дуэли со Степновским. Когда же очки, в тонкой оправе, так похожие на пенсне Ромашова, из купринского «Поединка», были протёрты, капитан, от увиденного, чуть не потерял дар речи, картина была достойна пера Зощенко, она оскорбила до глубины души без квартирного, разведённого офицера. Шикарная двухкомнатная квартира была забита антикварной мебелью. На тумбе восемнадцатого века бросался в глаза круглый фарфоровый плафон императорского завода в Петербурге, где была изображена сцена из стихотворения Пушкина «Юбка»: «Иль как Филон за Хлоей побежав, прижать её в объятия стремится… и пламенна дрожащая рука, счастливого любовью пастуха, тебя (то бишь, юбку) за край, тихонько поднимает, она ему взор томный осклабляет, а он, ну нет, не смею говорить…». На софе, покрытой медвежьей шкурой, мирно посапывала голая девица, в которой Голококосов опознал продавщицу военторга, к которой неоднократно «подкатывался», но постоянно получал отказ. Ноги её были непристойно раздвинуты, рука машинально почёсывала рыжий треугольник срамного места, как – будто выискивала лобковых вшей. На ковре, возле «горки», забитой дефицитным хрусталём, плясали, что – то, под восточную мелодию, ефрейтор Пухов из хозчасти, служащий нештатным писарем «голубого» и какая – то неизвестная капитану девка с раскосыми хакасскими глазами. На лице её, сапожным кремом, были нарисованы аккуратные гитлеровские усики, напоминающие офицеру частушку: «…носит синие трусы, на манде три волосинки, как у Гитлера усы…». Хакаска была голая, на её худеньких плечах болтался генеральский китель, который кто – то, из московских начальников, оставил у начальника АХЧ дома, кроме этого, на ней была портупея и хромовые сапоги. Ефрейтор, фамилия которого, удивительно, соответствовала его внешнему облику, был с накрашенными губами и в полотенце, заменяющей набедренную повязку. Венчала эту фантасмагорию фигура хозяина, инстинктивно, вытянувшаяся по команде «Смирно!», в прихожей. «Голубой» был одет в цветастое крепдешиновое платье, на его лицо, был умело наложен макияж. Рыжий парик сбился в сторону, придавая ему вид «портовой шлюхи», которую Голококосов снял, будучи в отпуске, в одном из кабаков Владивостока. На подзеркальнике трюмо лежал томик Михаила Кузьмина, с прекрасным золотым теснением, на коже обложки. Капитан, машинально взял его в руки и наугад, открыл на шестнадцатой странице, где прочитал: «Хочу такую шапку, как у Вас…».
- Какое Вы имеете право, капитан, без стука врываться в чужую частную жизнь! Не видите, что ли, что я, здесь, развлекаюсь со своей невестой? – нагло перешёл в наступление, непотопляемый «голубой» прапорщик, добавляя какую – то замысловатую фразу о женской эмансипации.
-  Товарищ, Вы наш «голубой», которая из двух, Ваша невеста?! Если я оскорбил Ваши лучшие чувства, то готов завтра, после наряда, дать Вам сатисфакцию, правда, «на кулаках», потому что дуэльных пистолетов Лепажа, у нас, к сожалению нет, - съязвил Голококосов. – Поощряете неуставные отношения, с солдатами пьянствуете, как свинья! Кстати, 121 статью Уголовного кодекса, никто не отменял! Вы понимаете, куда я клоню, соображаете, чем это, пахнет и какие, могут быть последствия!
- Шагом марш в роту, мерзавец! – заорал он на Пушкова, торопливо одевающего форму. Трусы, тот долго искал, а когда одел и взялся за бриджи, но запутался в них, сунув, одновременно две ноги, в одну штанину. Одевшись, ефрейтор отдал честь и растворился за дверью. Девица, спавшая на софе, так и не проснулась. Её подруга, местная аборигенка, как позже узнал капитан, пять лет «мотала»,  срок на зоне, где была «кобелом», с замашками садистки, то есть активной последовательницей поэтессы Сафо. Посмотрев на всё это безобразие и плюнув на ковёр, Голококосов покинул «вертеп разврата». Утром, капитан был вызван к командиру соединения, где всё подробно рассказал, не вдаваясь в омерзительные подробности. Прапорщик был уволен за не законное ношение генеральского мундира, хотя бы и дома, в неслужебное время. Присутствие женщин лёгкого поведения, как бы низводило, это происшествие до уровня обыкновенной пьянки, исключающей применение статьи за мужеложство, ибо доказать, кто с кем сожительствовал, без бутылки водки, было весьма затруднительно, весьма и весьма…об этом Голококосов, потом написал поэму, в стиле пушкинской Гаврилиады, с эпиграфом от Баркова. Данное произведение, потом, несколько лет, подряд, читали все офицеры, сотрясая от хохота все общаги и вагончики на трассе. Через год поэт Голококосов, по представлению Рогмана, был отправлен служить в столицу, одним из адъютантов Директора Федеральной службы железнодорожных войск. Отгремели славные годы перестройки и гласности, отменена была «пресловутая» статья Уголовного кодекса, нарушающая права и свободы человека – гомосексуалиста. Бредя вечером, по торжествующей, «нэпманско – лужковской» Москве, зашел, как – то, Голококосов, теперь, уже майор, в ночной клуб, заплатив за вход пару сотен рублей. Обстановка была обычная: тихо играла музыка, над бильярдным столом склонились фигуры изящных ловких юношей, гибких, как гуттаперча. Майор подошёл к стойке бара и заказал «двойной, замороженный дайкири, с сахаром» - любимый напиток Эрнеста Хемменгуея. Сахар, поэт добавил сам, из вазочки, стоящей на стойке. Над нею был подвешен, на кронштейнах телевизор «Сони», на экране которого мелькали какие – то тени. Скосив немного очки, Голококосов весь сжался: на экране нагие мужчины занимались оральным сексом, облизывая фаллосы, как мороженое. Майор отодвинул не допитый коктейль, расплатился и отправился в ВИП – зону, за изящной, японской бамбуковой занавеской. На дорогом кожаном диване сидела девица, в голубых колготках  «Голден – леди». Поэт направился прямо к ней и сел рядом.
- Мужчина! Угостите даму вермутом! – заговорила красотка. Офицер махнул официанту, тот, тут же выполнил заказ. Поэт расплатился, достал визитку, с золочеными витиеватыми буквами, где было написано, что он является нештатным корреспондентом «Литературной газеты», по Красноярскому краю и Эвенкийскому автономному округу, и предъявил собеседнице.
- Давайте дружить, майор, - томно сказала девица, равнодушно подкрашивая губы, глядя в изящное серебряное зеркальце, явно купленная в недрах богатого антикварного магазина.
- А Вы любите сосать? – простодушно произнесла красотка, протягивая свою визитку, где значилось: Алёна Красавцева (для друзей, просто, Алик).
- Смотря что, - машинально ответил потрясенный Голокеокосов, пряча полученную карточку в нагрудный карман.
- Всё равно, мужчина, час времени, сто, на всю ночь – двести, не деревянных, разумеется, а «зеленью»! А, правда, что военнослужащим Российской Армии, регулярно задерживают выдачу скромного жалования? – картаво и заигрывающее произнесло «оно», жеманно надув губки.
- Правда! – подтвердил обалдевший майор. К ним подлетел огромный плечистый охранник.
- Всё в порядке Алёнушка, солнце наше красное? – проворковал он.
- Иди, гуляй Ваня, всё путём!
- Я, сколько раз тебе говорил, что я – Жан! – обиженно сказал атлет и удалился. А беседа на диване продолжалась.
- Вы любите поэзию Рембо и Варлена? Я от неё, просто, кончаю, когда читаю в подлиннике. Мне её знакомый французский художник привез, прямо из «Пагижа»! – с интересом говорила «девушка».
- Обожаю, но предпочитаю Жана Кокто и прозу Пруста, на французском, в русском переводе, советских времён, она, знаете ли, много теряет, – скороговоркой ответил Голококосов, спешно поднимаясь, - я Вам на неделе позвоню, когда нам выплатят денежное довольствие, за прошлый месяц, плюс пайковые и командировочные… Поэт рванулся к выходу, почему – то виляя бёдрами, как проститутка. У входной двери стоял швейцар в форме, украшенной эполетами и аксельбантами, чем – то, похожий на убийцу Пушкина – Дантеса. А может, он сознательно подчёркивал это сходство, отрастив бакенбарды. Нафабренные гусарские усы, были лихо, закручены вверх, вся манера поведения, выдавала в нём, уверенного в себе и довольного столичной жизнью человека, несомненно, судя по выправке, бывшего военного.
- Не узнаете меня, товарищ капитан! – вдруг, как – то жалко и просительно, ссутулив плечи, обратился он, к поэту, заискивающе улыбаясь. Голококосов, с удивлением, опознал в нём пресловутого прапорщика Серко, по кличке «голубой».
- Узнаю, как видишь, только, теперь я – майор! – холодно ответил Голококосов, пряча руки за спину. По мнению поэта, этот клиент, был из категории «руконеподаваемых», как представитель индийской касты неприкасаемых, или банальный «чушкарь», из зоны, то есть «опущенный».
- Аз каждому воздастся, по грехам его, - выкрикнул вслед, удаляющемуся майору бывший прапорщик, сделав издевательский поклон. Голококосов плюнул, выйдя из клуба, нервно закурил и обернувший к заведению, прочёл вывеску: «ГЭЙ КЛАБ ПЁТР ИЛЬИЧ».
Ночью поэт долго ворочался, пока заснул. Ему снилось: … несли его, ошалелые кони, в санях, туда, к Чёрной речке, где ждал его убийца – Дантес. Честь превыше всего, если это честь супруги…мелькали на тротуарах какие – то «шпаки» с тросточками, в «голубых» партикулярных платьях, он машинально кивнул знакомому титулярному советнику. Господин махнул ему вслед, перчаткой. Потом, попался офицер, из корпуса жандармов, везде, эти «голубые»!!! Навстречу шёл Дантес, похожий на швейцара из гей – клуба, в форме старшего прапорщика, с тремя звёздочками на голом погоне, неутомимо, наводя ему в лоб, дуэльный пистолет Лепажа. Он заслонился, почему – то прикладом охотничьего ружья, «чтобы яйца» не отстрелили, как знаменитому дуэлянту, декабристу Лунину, прозябающему, где – то, «во глубине сибирских руд».
 Прогремел выстрел младшего лейтенанта Степновского, пуля ужалила живот, потекла тёплая струйка крови. Лёжа, он прицелился, для ответного выстрела, нажав на спусковой крючок. Противник охнув, пошатнулся, вытаращив огромные, на выкате, бараньи глаза, подведенные синей тушью, но не упал на холодный снег.
 На снегу лежал он – главный Дон Жуан империи, которого, как куропатку подстрелил «голубой» - любовник голландского посланника в Петербурге, ничтожество, в чине прапорщика. Мелькнула мысль о долгах, две тысячи полковнику генштаба Тигрову, до получки, да и в карты проиграл генералу от инфантерии Рогману. Государь заплатит, Натали с детьми будет всем обеспечена, вспомнил он историю, по учебнику средней школы, стало так покойно. На лице тихо таяли снежинки, охал возле его раны лекарь Виктор Соромицкий. Поэта потащили в сани. Пошли стихи огненной строкой:

«Ты не печалься милая, что песенка допета,
 Везёт лошадка серая, последнего поэта,

 Постой, не поноси его и повода ослабь ты,
 Стоит Наталья Пушкина печальна и немая,

 И новый очарован муж, в тиши ей лаская,
 Была Наталья Пушкина, а стала, уж - Ланская,

 А франт, танцует «аистом», он растопил камин свой,
 «Звездой полярной» с абрисом, казненных декабристов…

 В спокойствии некрополя, века перетекают,
 Лежит супруга Пушкина, с фамилией - Ланская…»

Сани остановились на Мойке. Над дверями особняка Волконских светила вывеска: «ГЕЙ КЛУБ ПЁТР ИЛЬИЧ». «Тебе до Ильича, как хрену, до плеча!» - вспомнилась народная мудрость, и окна особняка вспыхнули, тут же тысячами свечей хрустальных люстр, как в сказке «Тысяча и одна ночь». Голококосов проснулся в холодном поту, за окном звенела, почти сибирская вьюга. «Горностаем рассыпаться в пустом пространстве…» - вспомнил майор предсмертные стихи, погибшего, от рук эстонских националистов, поэта Александра Степанова, похороненного в городе Таллинне, как и король поэтов -  Игорь Северянин, его любимый литератор. Офицер вскочил пружинисто, как поручик Печорин, времен княгини Лиговской, выпил из «горла» бутылку полусухого шампанского, как истинный аристократ. Сел к письменному столу, который приобрёл в антикварном магазине, потянулся к щёгольскому гусиному перу, украшавшему чернильный прибор, идентичному, стоящему на столе Пушкина, на Мойке. Пошли неожиданно стихи:

« Ну, давай, косы бубликом, закрути золотым!
Мы с тобою, на публике, в ресторане сидим,

Ленинград за гардинами, пальмы в кадках стоят,
Серый плащ габардиновый, на квадратных плечах,

А реформа «деньжатная», набирает разбег,
В хруст, зубами зажатая, папироска «Казбек»,

А страна распекаема, кукурузным «хрущом»,
Верещагина с Суховым, мир не знает ещё,

Наша «сирая» родина. Взрыв на Новой Земле,
А Татьяна Доронина, всё ещё в БДТ,

Смотрим, губы лобзая, мы журнал и кино:
От Карибского кризиса, до коленок Монро,

От Фаддея Булгарина и «Полярной Звезды»,
До улыбки Гагарина – нашей общей судьбы».

Голококосов перечитал написанное, перепечатал на машинке «Москва», закурил сигарету и вдруг, выдал, присущую ему «есенинщину», тут же, напечатанную на бумаге:

«Кончается эпоха, где не было услад,
Весь «кайф» не от Мазоха, а от маркиза Сад,

Нас век ещё не бросил, немного не добил,
Рябая эта осень, сгорит в огне рябин

Я верю, ты же с нами, я знаю – буду цел,
Но, в масхалате снайпер, уж взял меня в прицел,

Стального века дети, займутся на обед,
Любовью в «интернете», где нас с тобою нет...».

Всё это записав в заветную тетрадь, под названием «Осенние этюды», Голокококосов подумал, о себе, несколько нескромно: « А всё – таки, я лучший поэт, земли русской!». Однако, кончились сигареты, требовалось пополнить их запас. Он оделся в «гражданку», накинув на шею шарф, привезённый ему из Чикаго, одним из бывших солдатов. Это был атрибут неистовых поклонников команды НХЛ «Чикого блэк хоукс». Он шёл к ярко освещенному киоску, сжимая в кулаке билет члена лейбористской социал-демократической партии России (ЛСДПР), куда недавно вступил, чувствуя себя соколом Жорикяна. Навстречу шли курсанты пограничного училища, вернее, как, теперь говорят - института.
- Угостите сигаретой, господа юнкера! – обратился поэт к военным.
- Мы не юнкера, а курсанты, - дерзко ответил прыщавый юнец, с пятью курсовками на рукаве, чем – то напомнившим поэту, питерскую молодость в военном училище, где он сам бегал в самоволки и тискал девок, в подъездах.
- А курите, однако, не по чину! – сострил майор, благосклонно приняв сигарету «Мальборо». Курсанты, подойдя к нему, в плотную, популярно объяснили, что «шпаки» им не указ, что господа курсанты, хотят, то и курят, на что он, согласился. Он поймал такси и поехал в аэропорт «Шереметьево – 2» - встречать подругу из Нью – Йорка. Данная дама была родом из Ленинграда, пятнадцать лет назад, вышла замуж, за американца, оказавшегося полковником армии США и погибшим в операции, «Буря в пустыне». Чужая держава платила, теперь, бывшей валютной проститутке, пенсию за героя, погибшего, от «острого панкреатида», вызванного и спровоцированного, употреблением ящика виски, в течение недели запоя... Чем – то, он, очень напоминал русских мужиков, к которым, так тянулась эта дама. Поэтическая энергия переходила в сексуальную энергию, разведённому поэту стало – не в мочь. В чистом поле, в чернозёме, стояли в сапогах – ботфортах, жрицы лёгкой любви, слегка припорошенные снегом. Голококосов подъехал к ним.
- Грачи прилетели! – пробормотал он. Попросив таксиста остановиться, майор, согнутым пальцем, подозвал самую молодую и красивую девицу, к машине. Сунув водителю десять долларов, попросил его покурить, минут десять на свежем воздухе. Переполненные неудовлетворенной похотью «кокосы», тянули его к земле, надо же было так обломиться, с этим Аликом, из клуба. Майор вспомнил, как его бывшая жена, по возврату из командировки, коварно предложила, принять горячую ванну, с благовониями, а потом, уличила его в измене, потому что пустые яйца всплыли, по закону Архимеда. Он нащупал в кармане презерватив и осведомился у чернобровой девицы, о ценах за услуги, предлагаемые «жрицами любви», в столь, деликатном деле.
- Сами знаете, мужчина, вроде не маленький. Оральный секс, по быстрому – полторы сотни «зелени», нормальный – две, анальный, на любителя – три!
- Мне первое, но не так быстро! – нетерпеливоо сказал Голококосов. Девица деловито натянула на его член презерватив, ловко работая своими пальцами, с сиреневыми коготками, одновременно, лаская ему яйца. В этот момент, он почему – то вспомнил, сочинение Сенеки, «О разложениях императора Нерона»: «Первоначально, тирану подавали двенадцатилетнюю девушку, из которой он делал женщину, затем, к ложу приближался мальчик, одиннадцати лет, который ласкал член императора губами и, когда последний напрягался, отрок использовался, по прямому предназначению, через анус. По прошествии времени, в комнату входил здоровенный нубиец и пользовал властелина, в «онное» место. По окончании действа, Нерон, напившись вина, наблюдал за огнями горящего Рима…». Проститутка работала, не поднимая головы, скоро он «кончил» и откинулся на сидение, снял презерватив, опустил стекло и выкинул «гандон» в окно. Рядом, восторженно щебетала продажная девка: «Какой у Вас огромный член! Никогда не видела ничего, подобного! Давайте, встретимся снова, без всяких денег и Вы введёте его в моё тело! Боже, что за чушь я несу! Вы единственный стоящий мужик, в этой ленивой «веренице новых русских», которые имеют деньги, но почему – то, разлагаются с «голубыми, как мне рассказывал бывший вице – президент Блудоручкин, когда я обслуживала его, во время следования в Курск, половина чиновников Думы поражены этим пороком, тот же, Молчанов, бывший губернатор Горького, «очень уважает это дело», причем, его подельница по партии, с японской фамилией, прямо поддерживает это извращение, в отношении женских особей». Поэт расплатился. Появился шофёр, девица покинула машину и ушла в поле. Автомобиль резко набрал скорость и покатил в сторону аэропорта. Поэт спал во время, всех, этих передвижений, проснулся, когда приехали к пункту назначения. Голококосов расплатился, отметив про себя, что водитель, явно не русского происхождения, а типичный нацмен, иудейского происхождения. Сидя в буфете аэропорта, поэт думал о своей загубленной жизни евреями и педерастами. Он размышлял о своём благодетеле Рогмане, который на всех перекрестках кричал, что достиг столь высокого звания, благодаря своему трудолюбию. Ох, лукавил, любезный Павел Петрович, выпускник, Конотопского автомобильного училища, поскольку в системе ЖДВ, мог, как максимум, дослужиться до подполковника, если, даже  и окончил Академию тыла и транспорта. А «ларчик» открывался просто: когда на заре «перестройки», жена одного из руководителей «Газпрома», позвонила своей сестре, жене, Павла Петровича, его карьера, была предопределена. На любой должности он, не задерживался более, чем на шесть месяцев, в данный момент, его готовили к должности заместителя начальника войск по вооружению, с одновременным присвоением звания: генерал – лейтенант. Голококосов надеялся, что бывший командир части ему поможет и не ошибся, Рогман помнил, верных себе людей! А он, адъютант: «Чего изволите!». А могла ли Россия, по достоинству, оценить лучшего поэта и бретера? Он стал вспоминать прошедшее время, когда был молодым лейтенантом, мог, запросто, зайти в любой дом, его везде принимали и давали, всё, самое лучшее, всё это, благодаря погонам, которые он носил. Мела за окнами пурга, тяжко вздыхала тайга, от проходивших мимо поездов, стучали в стыках рельсы железной дороги, всё дальше и дальше, уходя на север, к Ледовитому Океану. Держава бесконечно, богатая природными ресурсами и людьми, щедро одаривала лейтенанта мужской дружбой и женской любовью. Голококосов достал блокнот с ручкой и стал сочинять «онегинской строфой» свою, полу - порнографическую поэму «Голубые жиды», принёсшую ему, в последствии, скандальную славу. Эту вещь перепечатали все патриотические издания страны: «Казачья правда», «Воля России», «Новая чёрная сотня», «Бюллетень Верховного Предиктора Российской империи»…Об этой поэме благосклонно отзывался знаменитый антисемит, кстати, внешне похожий на еврея, пресловутый «путчист», генерал – полковник Макагонов, а также,  такие умнейшие депутаты Государственной Думы, как Искандер Бабауркян и Митрофан Шандубкин. Из ЛСДПР поэта исключили, так как главарь её Кривогуб, нашёл там, карикатуру на себя, в одном из разделов, где значилось: «сын юристпрудента и русской прачки управляет государством – сбывшаяся мечта вождя мирового пролетариата…». Итогом, всего этого скандала, стала стыдливая и подлая ссылка поэта на Кавказ, на театр военных действий, в Чечню. Хорошо, хоть, до рядового не разжаловали! Обо всём этом, рассказал Голококосов Бурнову, когда они встретились в Моздоке. Борис вспомнил рассказ Флажкова о том, что, когда в Самарканде собиралась вся семья, отец - прапорщик танкового училища, немного перепив, начинал слишком, громко говорить, тогда, сидевший рядом, младший брат Флажкова, подполковник из Афгана, громко подавал команду: «Замолчите, прапорщик!». На что старик, очень обижался. Честь прапора отдавали только майорам и выше, да и то, служившим в штабах соединений и объединений, ну, может ещё – начальнику патруля! Простым воякам, приехавшим что – то получать, к ним на склады, никакой чести прапора не отдавали, а наоборот, подчёркивали свою «значимость», издеваясь, над младшими офицерами, покровительственно хлопая по плечам и выжимая водку, за оказание служебных услуг. Конечно, каждый советский, или российский, военнослужащий на всю жизнь запомнил, бытующую в войсках поговорку: «Курица – не птица, прапорщик – не офицер!».

Глава шестнадцатая. Майор «Корсар».

  Майор появился, как «варяг» из Вологодского соединения и стал принимать дела и должность командира, одной из частей военного гарнизона, в Аскизе. Внешне это был крепкий, уверенный в себе красивый мужчина, с холёными усами. На первых парах своего командования, он говорил много красивых слов, принимал нужные решения и сам, внешне, был похож на киногероя телесериала «Угрюм – река» - Прохора Громова. Затем, как – то незаметно, свои должностные обязанности майор Гиацинтов взвалил на своих заместителях и стал «почивать на лаврах». Первые полгода производство катилось по накатанным рельсам, проложенным, ещё, предыдущим командиром, но постепенно, стало давать сбои. Бесконтрольность и безответственность делают офицера подобным нашкодившему «коту – политику». Если армия не воюет, то она разлагается, эту мысль Наполеона, можно было видеть на примере хозяйства майора Гиацинтова Александра Николаевича (кстати, однокашника по взводу в училище, «легендарного» старлея Флажкова). Комбат появлялся на разводах, всё реже и реже, постоянно, находясь на трассе, где предавался пьянству и разврату. Его неоднократно «песочили» различные комиссии и начальники, в штабе соединения, но Александр Николаевич выводов не делал и, по прошествии года, был переведён, с понижением, на должность начальника боевой подготовки соединения. Первая их стычка с капитаном Бурновым произошла, когда Гиацинтов заступил оперативным дежурным по соединению и потребовал себе в «дежурку», после отбоя, телевизор из Ленинской комнаты подразделения, которым командовал Борис. Дежурный по роте обеспечения позвонил Бурнову и доложил о случившемся, капитан, чтобы не обострять отношения, дал команду – телевизор дать. Но утром, чтобы майору «служба мёдом не казалась», доложил командиру соединения, который снял Александра Николаевича с наряда, за «халатное несение службы». Второй раз они пересеклись, во время проведения тактико – специальных учений (ТСУ), когда Гиацинтов пытался бесплатно питаться в солдатской столовой, объедая солдат Бориса, капитан пресёк эти поползновения, с помощью начальника политотдела. За прошедшие полтора года майор успел развестись с женой и сойтись с двумя другими женщинами. Одна из этих дам забеременела от Александра Николаевича и чтобы «привязать» к себе, выписала ему доверенность, на право управления новыми «Жигулями», однако, майор, хотя и зарегистрировал на своё имя, родившуюся девочку, жениться не собирался и возил на машине молодых девок. Кончилось, это всё, печально для Гиацинтова, скандалом и судом, машину пришлось вернуть, а алименты платить. Весной 1985 года Бурнова вызвали к командиру соединения, зайдя к нему в кабинет, где уже был начальник политотдела, капитан сел по команде, на стул и стал выслушивать суть дела: «На станции Бискамжа находятся четыре части нашего соединения, солдаты разболтались, ходят в самовольные отлучки, целыми взводами, множатся случаи не уставных взаимоотношений и преступлений, командование частей опустило руки. Местная власть жалуется в обком партии. Вы, товарищ Бурнов, имеете опыт, в наведении порядка, по станции Балыксу. Мы знаем, что Вы беспартийный, но тем не менее, рота у Вас – отличная, помогите нам и мы поможем Вам, при окончании института». Выслушав эту преамбулу, Борис стал требовать необходимое и задавать вопросы: «Мне необходима оборудованная комендантская машина! Полномочия представителя соединения, для  быстрого выполнения распоряжений, со стороны нижестоящих частей, невзирая на звания и должности! Кроме того, мне необходима поддержка соединения, в решении вопросов с военной прокуратурой! Убывая в командировку, я должен быть, уверен, что никто из моих солдат, не подвергнется репрессиям, пока, меня не будет, Вы можете это обеспечить?». Получив положительные ответы, на заданные вопросы, Борис стал готовиться к командировке. Прапорщик Гетеродин получил в Минусинске ( Мин, юс, су – моя земля по-хакасски) новенький «ГАЗ – 66», который, тут же, переделали и перекрасили, под комендантскую машину. Прапорщик Александрид, тут же, занялся оборудованием связи, данной машины, старшина роты – Сасипатр, обеспечил «борт» продуктами сухого пайка и всем необходимым для маршрута, от воды, до бензоплиты «Шмель», скрипя сердцем, выдал водителю термо - костюм «Пингвин», работающий от бортовой сети. Водителем посадили, лучшего представителя данной профессии – Николая Миллера, казахстанского немца – баптиста, непьющего и не курящего, его обеспечили бензином на оба бака и дали талоны на ГСМ. Всей ротой, капитана отправляли на станцию Бискамжа (что в переводе с хакасского означает – пять камчей, или плетей). Прибыв к пункту назначения, Бурнов отправился знакомиться с существующей комендатурой. Данное заведение представляло собой вагончик, разделённый на две части: в большей, – находилась сама комендатура, а в меньшей, – камера для задержанных. В камере, метался какой – то солдат, как потом, выяснилось белорус, в грязной форме, а в комендатуре сидели два узбека и грелись у печки – буржуйки. Всё было закопчено угольной золой и само помещение было очень, неприглядно. Борис построил находящихся, здесь, солдат и опросил их. Белорус, как задержанный, сидел уже трое суток, причём, в этот день, его вообще, не кормили. Узбеки были прикомандированы к вагончику и питались с солдатами оперативной группы соединения. Капитан накормил задержанного, затем, вызвал командира роты, данного белоруса и передал ему, его военнослужащего. А узбекам, дал команду, навести порядок в вагончике. Сам же, отправился, знакомиться с местной властью. Местная власть была сосредоточена в Поселковом Совете, председателем которого была, некая Лина Тутатчикова, одинокая, сорокалетняя баба, большая любительница мужского пола, что тут же, прочёл, в её раскосых глазах Бурнов, сразу перейдя к делу. Он задал вопрос данной даме: «Просила ли она навести порядок среди солдат на станции?». Получив положительный ответ, капитан спросил, в свою очередь, где же можно разместить, саму комендатуру? Кончилось тем, что он «выторговал» комнату, около тридцати квадратных метров, на первом этаже двух этажного здания, где раньше размещалась комната народной дружины. На втором этаже располагался Поселковый Совет и милиция. Затем, Бурнов прогулялся с патрульными, по станции и задержал двух пьяных солдат, которых, тут же определил в камеру, до вытрезвления. Пока, они медленно осознавали «низость своего падения» и трезвели, Борис сходил в гости к начальнику станции и «выпросил проводку телефона», с аппаратом, для комендатуры, пообещав за это, ежедневную очистку пристанционных сортиров, причём, абсолютно, бесплатно. На обратном пути, он заглянул в милицию, где познакомился, со всем личным составом и предложил помощь в их нелёгкой работе. В состав линейного отделения (ЛОМ) входили: начальник – старший лейтенант, оперативный уполномоченный – лейтенант и помошник начальника транспортного отделения – старшина милиции. В посёлке ещё был участковый – младший лейтенант. Из боевой техники, для решения оперативных вопросов был мотоцикл «Урал», без магнетто, аккумулятора и горючего, поэтому появления капитана, милиционеры восприняли, как подарок судьбы. Они высыпали на улицу, чтобы посмотреть машину комендатуры и обалдели: Новый «ГАЗ – 66», с «кунгом», будка разделена на две части, в первой половине,  - закрывающаяся камера, во второй, – сидения, для патрульных. Машина оснащена рацией, для связи с опергруппой, «мигалкой», громкоговорителем, на кабине и на кузове, стандартные надписи «Военная комендатура». Капитан пообещал, что будет давать автомобиль (для выезда милиции, по оперативным делам) и содержать в камере, временно задержанных, нарушителей общественного порядка. В ответ, попросил у стражей правопорядка парочку наручников, «во временное пользование». Соглашение было достигнуто. Утром, когда «пьяницы» в камере протрезвели, капитан вызвал их на допрос. Ему крупно повезло, потому что один, из задержанных был кладовщиком склада строительных материалов, а другой – кладовщиком продовольственного склада. Пообещав им свободу и «отмазку» от командиров, за отсутствие в части, о чём, тут же был сделан звонок, Борис отпустил одного из них, за материалами, для оборудования комендатуры, а второго оставил в «заложниках». Часа через три, к Поселковому Совету подъехал грузовик с арматурой и прицепленным, к нему, передвижным сварочным агрегатом. Работа закипела и, к обеду было оборудовано три камеры: общая, так называемый «обезьянник» и две отдельные, для сержантов и гражданских лиц. Мебель: столы, тумбочки, табуреты, койки для наряда по комендатуре и прочие мелочи были позаимствованы из соседних частей. Затем, пришёл связист со станции и установил телефонный аппарат в помещении. Телефонограммой штаба соединения был назначен состав суточного наряда, по комендатуре, составлены графики несения службы патрулями и дежурными по гарнизону. Учитывая опыт Тюмень – Сургута, Бурнов прикомандировал к комендатуре, трёх чеченцев – «абреков», из гарнизонных частей, которых подчинил, только себе. Чтобы милая Лина, из Поселкового Совета не скучала, он поставил задачу своим «вайнахам» удовлетворить её полностью, что они и сделали, осчастливив даму, на всё время нахождение комендатуры, по станции Бискамжа. Всё! Можно было работать! Вечером, после отбоя, по «наводке» участкового, был вычислен, отдельно стоящий дом, где у некой Маши, по ночам собирались военнослужащие срочной службы, для «пьянства и разврата». Операцию проводили в  час ночи. Машина комендатуры подъехала на соседнюю улицу, с потушенными фарами. Из кузова выбрались три патруля, в составе девяти человек, трое из которых были офицерами. Покинул кабину и Бурнов, к нему подошёл местный участковый – лейтенант милиции. Наметили план действий. Дом окружили, затем, участковый зашел в него, вместе с патрулем и капитаном. В низкой избе надрывался магнитофон, плавали сизые клубы табачного дыма, стоял стойкий запах самогонки, на столе была нехитрая закуска. На лавках сидели три девицы и пьяные солдаты. Сковав последних наручниками, Борис переправил их в камеру на колёсах, а участковый провёл нравоучительную беседу, с дамами лёгкого поведения. Проверив ещё несколько адресов, комендант собрал к утру, в «обезьяннике», тридцать нарушителей. Задумчиво глядя на них, капитан «высчитал» лидера в этой компании, затем, дал команду абрекам, остричь негодяя на голо. Когда команда была исполнена, стриженому солдату была вручена машинка, для стрижки волос и поставлена задача (если он, конечно, хочет выйти здоровым из данного заведения), постричь всех остальных. Что «дембель» и сделал, после чего был амнистирован и отпущен на свободу. Оставшиеся нарушители весь день, в слух, учили, хором уставы, а на следующее утро были переданы командирам своих частей.
 Вводя эти «драконовские» меры капитан исходил из принципа: «Зачем солдата сажать в тюрьму и портить ему жизнь, пятном в биографии? Гораздо проще, грубо говоря, «дать ему просраться, чтобы помнил негодяй», от чего его «отмазал» капитан!». Он применял свои методы, которые давали конкретные результаты и не слушал шипения политработников. И действительно, за время работы комендатуры, ни один солдат не попал в тюрьму, хотя, за предыдущий год, в гарнизоне было осуждено пять человек, за преступления, типа, воровства и изнасилования. Так что, «система» начала работать. Встречаясь с местной милицией, после «тяжелого трудового дня», когда они собирались у него в вагончике опергруппы и пили самогонку, Бурнов смертельно обидел их,  прочитав им стихи, про советскую милицию:

«В серых шинелях, с красными лицами,
 Идёт похмеляться наша милиция,
 Впереди ГАИ, вечно пьют, не на свои,
 За ними ОБХСС и деньги есть и бабы есть,
 С ними идёт ОУР, вечно, пьян и вечно хмур,
 Рядом идут патрули, с утра насшибали рубли,
 А позади всех, забитый, задроченный,
 Участковый уполномоченный…»

Стражи порядка не разговаривали с Борисом три дня, пока, он не выставил ящик водки, распив который, они помирились.  Через месяц, когда на станции появился «твёрдый уставной порядок» среди военнослужащих, менять Бориса приехал Александр Николаевич, которого капитан в течении недели знакомил с обстановкой. Майор слушал всё это, со скучным выражением лица, давая понять, что его такие глупости не интересуют. Светило тёплое майское солнце, Гиацинтов разделся по пояс, надел тёмные очки, расчесал усы и вышел на крыльцо комендатуры, погреть свой необъятный живот. На брюхе майора красовался длинный извилистый шрам. Капитан спросил о его происхождении, на что Александр ответил, что дело было в Вологде, где произошла стычка с «бичами», которые его немного порезали, за что, он и получил, среди женщин, кличку «Корсар», изображая героев – любовников. Однако, при всех своих отрицательных качествах, Гиацинтов не был злопамятным человеком: он достал вечером бутылку водки, которую они с Борисом выпили и помирились. После этого, капитан стал знакомить «Корсара» с неофициальной стороной службы в комендатуре. Сначала, он познакомил его со старухой – самогонщицей, которая исправно платила ему «оброк», в виде литра самогонки в неделю, за помои из офицерской столовой, которыми она откармливала парочку кабанчиков. Бабку милиция не трогала, так как не хотела ссорится, с комендантом, который, их постоянно выручал машиной, людьми и камерой, где они держали задержанных нарушителей порядка. Затем, Борис дал Александру список телефонов осведомителей – пенсионеров, которые, каждый вечер докладывали в комендатуру о появлении в посёлке военнослужащих срочной службы. После этого, они прогулялись в деповскую гостиницу, где капитан принимал большое начальство, черпая готовых на всё девиц, из горничных, дежурных по этажам и официанток столовой. Далее, они заглянули в транспортную милицию, повстречались с участковым и закончили свой путь у начальника станции. Возвращаясь в комендатуру, Александр увидел симпатичную бабу, сделал «стойку»  и стал с ходу знакомиться, выведав под конец, её домашний адрес, набившись на встречу с ней. Борис, тут же, его проинформировал, что данная «пассия» спит, с одним из заместителей командира соединения, поэтому можно нарваться на неприятность, но майор ничего не слушал и, придя в вагончик, где они жили, стал собираться в гости. Достав хромированный «дипломат», Александр поставил в него бутылку с самогонкой, заткнутую капустной кочерыжкой, положил туда же банку свиной тушёнки и пачку галет. Затем, занялся своим внешним видом. Достал бритву, побрился, надушился хорошим одеколоном, почистил сапоги, проверил наличие презервативов и отправился к предмету своих мечтаний. Вернулся он через час раздосадованный и хмурый. «Ты был прав, у этой «крысы» и в правду, «хахаль» - замкомандира соединения! – сообщил он капитану. Вечер был испорчен. Офицеры выпили самогонки и легли спать. Ночью на станцию прибыл поезд Новокузнецк – Абакан, к начальнику патруля обратился бригадир поезда, с просьбой, утихомирить солдата «дембеля» из ВДВ, который хулиганил в вагоне – ресторане. Один из патрульных прибежал в комендатуру и доложил Борису о случившемся, капитан отправил своих верных чеченцев. «Абреки» вытащили заточки и ринулись в вагон. Через десять минут, по перрону станции, они волокли, как черти в пекло, связанного представителя «крылатой пехоты», что – то визжа, на своем гортанной языке, а поезд ушёл в Абакан. Увидев, заблёванного парня, в голубой тельняшке, капитан приказал его развязать и посадить в отдельную камеру, где тот стал буянить и орать, о том, «что, если бы он не был пьяным, то покрошил бы всех «духов», как он это делал в Афгане». Утром, же выяснилось, что данный солдат служил в Пскове поваром и, ни в каком Афгане не был, наград не имеет и слёзно просит, отпустить его домой к маме, в Абакан. Борис дал ему возможность привести себя в порядок и отправил во свояси. «Ну, Вы ребята и хваты! – сказал, прощаясь, «голубой берет», - «Такого нахрапа, даже в Москве нет!».
- Тем и живём! – скромно сказал Бурнов, провожая того на электричку до Абакана. Гиацинтов видя, как работает Борис, тайно ревновал, стремясь быстрее, спровадить капитана в столицу Хакасии, что тот и сделал, уехав на следующий день. Поскольку, налаженная Бурновым,  как часы, работа комендатуры не требовала вмешательства, для Александра Николаевича наступила пора бездействия. Целыми днями он загорал на крыльце вагончика опергруппы, разглядывал проходящих женщин, пытаясь вступить с ними в контакт. Однажды, его попытка увенчалась успехом и, он нашёл толстую, глупую сорокалетнюю бабу, выше себя на голову, которая пила самогонку сверх, всякой меры. Со временем, он обложил бабку – самогонщицу, ещё одним литром «оброка», в виде самогона. Чувствуя безвыходность, старуха погрузила на тачку самогонный аппарат и пошла «сдаваться» в милицию, где аппарат у неё конфисковали, а саму оштрафовали. Майора, вскоре, тоже, заменили и, он увёз в Абакан свою «пассию», где пристроил работать поварихой, в солдатскую столовую гарнизона. Комендатура прекратила свою деятельность через год, после ухода, оттуда частей, военных железнодорожников. Но станция Бискамжа помнит капитана Бурнова, который уходя, законсервировал помещение, передав ключи сотрудникам милиции, вместе с арендованными наручниками. Прибыв в Абакан, Борис поделился «опытом» работы с Голококосовым, а последний, успешно применил его в Моздоке, во время первой чеченской компании.

Глава семнадцатая. «Орочёнок» - офицер.

                Маленький народ – хозяин вся страна…   

                Из анекдотов офицеров ЖДВ 

(эту историю рассказал Бурнову его приятель, политработник капитан Дмитрий Самарин.)

       В краю, где стоит город Магадан, бывает Северное сияние, сильные морозы и на просторах тундры пасутся стада оленей, живёт народ Севера – орочи («Ор» - олень), который постепенно вымирает, в живых их осталось пятнадцать тысяч, а сейчас, ещё меньше, главная причина – пьянство, но речь не об этом. Однажды полярной ночью в яранге, в семье шамана, родился мальчик, которого назвали Николаем, в честь угодника, а фамилию дали Озимов, так как он родился зимой. Все стали звать его Колкой, потому что орочи, как и лица, с Закавказья не произносят мягкий знак. Подрос Колка, поступил в Норильске в интернат, окончил там, десять классов и решил поступать в военное училище. То ли причиной были фильмы о войне, то ли захотелось парню посмотреть мир, но решение было принято и поехал он, в Симферопольское политическое училище, на факультет подготовки политработников, для железнодорожных войск, куда был принят, как представитель национальных меньшинств (орочей, вообще, в армию не призывают, в виду их малочисленности). Трудно учиться Колке, так как пишет он с «ашипками», да и ростом и, здоровьем, бог его обидел, но крепится парень, очень, однако, ему хочется стать,  советским офицером. Подружился он с курсантом из детдома, с Димой Самариным, который ему, во всём помогал. Окончили они вместе первый курс и стали собираться в отпуск. Дима, начитавшись Фенимора Купера, готовя себя к службе на Севере, вёл себя, как индеец, заходя в магазин, он обращался к продавщице: «Скво! Вот, тебе два доллара и восемьдесят пять центов, дай мне полфлакона огненной воды!». У данной дамы глаза становились по «рублю», после чего, Самарин пояснял: «Дай маленькую, водки, дура!». Поскольку, Диме ехать было некуда, решили поехать на родину Озимова. Сели в самолёт, пересекли Северный полярный круг, приземлились на аэродроме, откуда дали радиограмму в стойбище, чтобы их встречали. День сидят, два сидят – нет лётной погоды. На третий день, выглянуло солнышко, стихла пурга и прилетел попутный вертолёт. Сели, прилетают в стойбище, а их уже ждут: олешков режут, на комусе играют, самые красивые девушки под бубен танцуют, к вертолёту раскатали красную дорожку, усыпанную розами. Для гостей дорогих отвели самую красивую ярангу, угощать стали. Сидят Колка с Димой, делают вид, что водку, на дух не переносят и не пьют, как – ни как, они «будущие политработники», потом, не удержались и напились, «как прапорщики». Утром Самарин проснулся в объятиях молодой девицы, которая сообщила ему, что если, у неё, от него будет ребёнок,  она воспитает его, как настоящего оленевода. В голове Димы, тут же сложились стихи:

«В Магаданском краю, где гуляют олени,
Ты приснилася мне, как прекрасная фея,

Мы лежали на шкурах, любовь принимая,
За порогом жилья, ночь стояла глухая,

В волосах твоих чёрных, крыла воронова,
Затерялась, как искра, последнее слово,

Кто не знаю родится, девчонка, иль парень,
Я  тебя буду помнить, моя милая скво…».

               Перепуганный, предстоящими алиментами, Дима «ломанулся», за советом к Колке, который его успокоил, сказав, что это, один из законов Севера, где к сильному самцу, прилагают самку, для улучшения породы. В общем, отдохнули с дороги, одели малицы,  торбасы и пошли, пасли олешек, в тундру. Самарину эта экзотика была в новинку, а Озимов – привык. Через неделю, вызвал Колку председатель оленеводческого колхоза и старейшина племени, по совместительству, спросил, когда будущий офицер будет жениться, однако. А Колке что, он на всё согласен, выбрали ему самую красивую девушку (на их вкус): лицо, как луна, глаза зелёные, рост, ниже Озимова, а то, что ноги кривые, так этого, под малицей не видать. Женили Колку.
- Ты, у нас, как в России Гагарин, если деньги нужны, мы вышлем, ты, только скажи, сколько надо, машину надо – дадим, ты, только, стань офицером, потому что, был у нас, младший лейтенант милиции, но его «попёрли» из органов, за пьянку, поэтому, ты – наша последняя надежда. – вразумляли, Колку, старейшины местных улусов. Озимов смеялся: «Мне ничего не надо, я на полном Государственном обеспечении, мне Старший Русский брат даёт всё необходимое, спасибо за заботу!». Окончил училище Колка, с молодой женой Машей, поехал на север Урала, на станцию Верхнекондинскую, где принял солдатский клуб, одной из частей железнодорожных войск. Всё было хорошо: деревянную ярангу, в виде барака дали, жену устроили воспитателем детского сада, командир и его заместители на Колку не кричат. Вечерами он показывает кино всему личному составу части. Одно не радует: его подчиненные. Дали ему  киномеханика, под два метра ростом, попробуй, этим, негодяем, покомандуй. А поскольку, Озимова, как ороча, в отличии от других республик, воспитали, в прямом восхвалении старшего брата – русского, не может он приказать, русским солдатам. Поэтому, приходится ему, самому мыть полы в клубе, в то время, как киномеханик, убегает в самоволку, где развлекаются с девками и пьет водку. Пожаловаться по команде, тоже нельзя, так как это, ущемляет его офицерское достоинство. Вот и мучается Колка, не зная, какое принять решение. А тут, ещё оторвало лист дюраля, на крыше клуба, пришлось лейтенанту  с молотком лезть наверх, чтобы лист, приколотить, ну и работает, потихоньку, вместо бездельника киномеханика. Идут мимо офицеры и смеются, потому что позорит свои погоны начальник клуба. Обидно стало Колке, бросил он молоток, спустился с крыши и пошёл домой. А на встречу ему, замполит части и, делает замечание, «за не отдание воинской чести». Совсем, обидно стало. Пришёл домой, жену Машу выгнал (бедная женщина три дня ночевала в детсадике), дверь закрыл на запор, достал «Винчестер», насытил магазин патронами, положил рядом топорик, с ножом, разжёг печь, достал ящик пива и связку «юколы» (сушёной рыбы), сел к печке, закурил трубку, и стал ждать неизбежного. День сидит – тишина, второй сидит, прибежал посыльный из штаба – требует к себе замполит части. Колка послал его подальше. Стали ломиться в дверь, Озимов выстрелил в притолоку и сказал, что будет разговаривать, только, с начальником политотдела соединения. Командованию части деваться было некуда, вызвали полковника Кудрявцева ( который скоро ушел на повышение в Свердловск). Тот приехал, представился через дверь, Колке и был запущен в помещение, на предложение Озимова выпить пива – отказался. Лейтенант посадил полковника на единственный стул и стал излагать свои претензии: все смеются над его маленьким ростом, говорят, что чукчи умнее орочей, продвижения по службе нет, ему, уже на три дня задержали присвоение очередного воинского звания – старший лейтенант и ещё много обвинений в адрес Советской власти. Выслушав всё это, начальник политического отдела сказал: «Иди Колка и работай, мы все исправим!». Перевели лейтенанта Озимова в город Серов, дали каменную ярангу, назначили на капитанскую должность – инструктором по средствам массовой агитации, то есть начальником всех гармошек, балалаек и барабанов в соединении. Тут и звание старшего лейтенанта подошло, а затем и капитана Озимов получил. А, вот, звание майора, ни как, не может Колка получить, потому что, надо окончить Военно – Политическую Академию, куда он поступить не может, потому что, до сих пор, пишет с «ашипками». Стал он опять жаловаться и перевели его на БАМ, на равнозначную должность, правда, на ранг выше. Присвоили майора, а майор, он и в Африке майор. В начале девяностых, когда разваливался Союз, Колка уволился в запас, по сокращению штатов, вернулся в родное стойбище, снял форму и пошёл в тундру пасти оленей. Маша родила ему двух близнецов – сыновей, рослых светловолосых, синеглазых, которые в десятилетнем возрасте, были выше ростом, собственного папаши. Подрастая они, тоже, мечтают об офицерской карьере. Колка счастлив, что у него такие красивые дети. По праздникам, майор запаса Озимов, одевает мундир, с медалями за выслугу лет, садится, на самое почётное место в яранге и занимает старейшин улусов, рассказами, о своём военном прошлом. После этого, он напивается водки и начинает танцевать, под бубен и завывание своего отца шамана, на нетвёрдых кривых ногах. Холодные звёзды Севера, равнодушно смотрят, на него. Дима Самарин тоже уволился и сейчас, проживает в городе Днепропетровске, где получил квартиру, ещё при Советской власти, работает предпринимателем. Заезжал к Бурнову в Питер, они славно провели встречу, сняв, для «прикола», за «штуку» баксов, номер, в камере временно задержанных, в одном из отделений милиции, где пьянствовали и праздно проводили время. На письма Димы Колка не отвечает, Самарин собирается к нему поехать, но в последнее время, что – то не получается.


Глава восемнадцатая. «Сученинов и кобылы».

          В автомобильном взводе роты Бурнова служил рядовой Василий Сученинов, родом он был из Тулы, родители работали на оружейном заводе и с детства привили парню любовь к технике. После «ДОСААФ», он получил права и отправился  служить в солнечную Хакасию. Первые полгода, трудился Василий в автопарке, помогая в ремонте и обслуживании техники, затем, его статус повысился и он стал водителем ассенизаторской машины. Работы было мало,  ну, может быть - пара выездов в месяц для прочистки канализации в какой – либо казарме, либо, постоянно, ходишь дневальным по парку. Скучища страшная. Поэтому, когда за восемь месяцев до «дембеля», Сученинову дали старенькую, бывшую санитарку – мыльницу (УАЗ-452), он воспылал к машине такой любовью, что постоянно её мыл и обслуживал. Поставили эту машину в рабочий парк и потекла у Васи беспокойная водительская жизнь. Возил он офицеров отделов по служебным делам в Абакане и близлежащим гарнизонам. Всё было бы хорошо, но стал данный водитель лениться, то машину не помоет, то в парк её не поставит, а то, налегке (без строя), в столовую проскользнет. За всем этим, внимательно наблюдал ротный командир Бурнов. Чтобы наказать данного водителя, он с помощью четырех солдат откатил, брошенную у столовой, во время обеда, машину Васи в теплый бокс и закрыл ворота. Самое интересное было в том, что въездных ворот на территорию строящегося управления соединения ещё не было, а под охраной были, лишь ворота автопарка. Так, вот, выходит из солдатской столовой, радостно поглаживая живот, рядовой Сученинов, а у казармы машины то и нет. А тут, ещё и старшина роты спрашивает, почему это Вася на построении не был и стоит перед ним расстегнутый, чуть ли, не до пупа? А из казармы роты выходит ротный командир и спрашивает Васю, о том, стоит ли его машина в парке или нет? Признался, распустил сопли данный водитель во всех своих смертных грехах. Командование его, конечно, простило, но чтобы «нюх» не терял, выдало парочку нарядов вне очереди.               Как-то весной Бурнову поставили задачу выделить машину для перевозки гражданских штукатуров из Абакана на станцию Аскиз, это где-то, около ста километров. Выбор пал на машину Сученинова. Сначала старшим машины в Аскиз ездил майор Долгоносов, но потом, он самоустранился.  Бурнову  ненавязчиво дали понять, что пусть, все идет своим чередом, без старшего машины. Пришлось Васе возить штукатуров рано утром и привозить поздно вечером и даже, глубокой ночью. Ничего не поделаешь, нужно было делать «план» и сдавать здание школы к 1-му  сентября. Однажды ночью, Бориса по телефону разбудил оперативный дежурный соединения и сообщил, что на 68-м километре трассы Абакан-Бискамжа в 2.00 потерпела аварию машина Сученинова. Бурнов взял в автопарке две машины «ВАИ»(УАЗ-3541 и ГАЗ-66), командира автомобильного взвода, шестерых солдат (один из которых был санинструктором) и выехал к месту аварии.  Прибыв на место аварии, ротный обнаружил поврежденный уазик (вся правая передняя часть кабины автомобиля была вдавлена вовнутрь, как раз в том месте, где должен был сидеть старший машины), а в самой машине рядового Сученинова, голова парня была окровавлена. Санинструктор приступил к оказанию первой помощи, а Борис стал оглядываться по сторонам. Посреди шоссе лежало три мертвых кобылы, а четвертая - ещё билась, с переломанными задними ногами, к ней медленно подходил пастух, держа топор за спиной, приблизившись к животному, он обухом оглушил его, а затем, перерезал горло ножом. Тут же набежали остальные скотоводы и за двадцать минут разобрали лошадь, как машину на запчасти. То же самое повторилось и с мертвыми кобылами. Расспросив водителя Сученинова, выяснилось следующее. Он выехал из Аскиза, около, полуночи, так как штукатуры решили остаться у знакомых в гостях и машину отпустили. Торопясь домой, Вася летел под 80-ят километров в час, поэтому он не заметил серых лошадей на серой дороге, да и ограждения (типа фонарей) никакого не было, кроме того, прогон скота в ночное время через дороги запрещен, согласно правилам дорожного движения. Дав команду взводному найти местного участкового, Бурнов отвез Василия в ближайший травмпункт, где после осмотра взял у врачей справку о том, что «…водитель Сученинов трезв и не находится под действием наркотиков».  Вернувшись к месту аварии, он с местным участковым составили протокол происшествия, вручив участникам копии, после чего отвез Василия в госпиталь и сдал в приемный покой. Командир взвода Комов отбуксировал поврежденную машину в парк. Доложив по команде о случившемся, Бурнов успокоился, так как жертв не было, а машину восстановили собственными силами. Лошадиный завод претензий не предъявлял, так как был не прав, а военные были не приучены грабить свой народ. Сученинов же вернувшись из госпиталя (у него было сотрясение мозга) дослужил свой срок и уехал в родную Тулу, где пошел работать на оружейный завод, как и его родители.


Глава девятнадцатая. «Сычик».

             Появился солдат Сычев в роте Бурнова в середине восьмидесятых, родом он был из-под Кривого Рога, где в одном из горно-добывающих поселков жили его родители – шахтеры, которые дали ему невысокий рост и круглое имя Егор. По натуре, это был веселый парень, переливающийся внутри, как ртуть и никогда не унывающий. На первых порах, прикрепил его взводный командир к земляку с Украины, ефрейтору Кравчуку, которому надо было увольняться весной, а пока, эти шесть месяцев, Егор нес нелегкую службу «молодого духа», под присмотром, более опытного товарища. Чтобы ему не скучалось, дали товарищи ему кличку (или как сейчас говорят – погоняло) «Сычик», а начальство посадило на дежурную машину, марки «ГАЗ-66». На этом автомобиле они с Кравчуком и дежурили через сутки, мотаясь по долам и весям Хакасии. Всё шло хорошо, пока, не стал замечать Бурнов, что из 60-ти литров бензина, которые он выделял на дежурную машину, рядовому Сычёву не хватает на день. Вызвал к себе, поговорил по душам, упомянув в разговоре «дядю прокурора», пообещал вызвать родителей и опозорить на весь Кривой Рог. Ну и раскололся, поплыл «Сычик», признался, размазывая сопли по щекам, что «доит» его местный «гаишник», за нарушения правил дорожного движения. А, вот это капитану не понравилось, сходил он к начальнику автослужбы соединения, поведал обо всем и через местного начальника ГАИ города, оградил своего подчиненного от притязаний «рыцаря дорог и магисталей», которого в тот же день поперли из органов. Ну, а чтобы солдат не раздавал народное добро направо и налево, пришлось Егору мести плац в течении месяца. Прошел год, наступило лето, выехало соединение на объекты учебно – практических работ, для того, чтобы выполнить план, было решено провести ряд тактико – специальных учений (ТСУ) на ст. «Саянская» и на ст. «Аскиз» Красноярской ж.д.. Чтобы контролировать учения, на Саянскую выехала группа офицеров соединения, а для обеспечения их работы, туда же выдвинулась и рота Бурнова. Десять дней ТСУ пролетели быстро, для его проведения на другом участке, опергруппу штаба нужно было передислоцировать на ст. «Аскиз» со всем необходимым. Станция «Саянская» находится ближе к Тайшету, а если по прямой, то в пяти километрах от поселка «Выезжий Лог», где, как писалось ранее, снимался фильм «Хозяин тайги». А ст. «Аскиз», в другой стороне за Абаканом, не доезжая Новокузнецка. Таким образом, чтобы попасть к новому месту проведения ТСУ, неоходимо из-за отсутствия автодорог проехать Красноярск и обогнув Красноярское водохранилище, через Абакан попасть на ст. Аскиз. Задачу поставили Борису, дали две машины ГАЗ-66 и ЗИЛ-130 с имуществом и отправили в далекий рейс. Капитан получил на временном складе четыре сухих пайка, проверил наличие посуды у подчиненных для приготовления пищи, после чего выехал затемно на ст. Аскиз. В Красноярске они, немного заплутали, но с помощью местного ГАИ выехали на трассу и полетели по дороге, наращивая скорость. Места, там, сказочно прекрасные и незабываемые. Дорога вьётся вокруг водохранилища, в котором много рыбаков и водоплавающей птицы. Вода  голубого цвета, оттеняет древние могильники – «тасхылы», на голых, коричневых сопках. В полдень решили сделать привал на берегу отдельного озера. Сычёву была поставлена задача: помыть машину, развести костер, подготовить котел для варки пищи и ни в коем случае, не заезжать в озеро, потому что берега слишком топкие. А Бурнов на ЗИЛ-130 выехал в ближайший поселок, чтобы купить рыбы для ухи и свежего хлеба - не грысть же каменные галеты. Возвращается он через час и видит такую картину: на берегу горит костер, над которым кипит котел с водой, а ГАЗ-66 загнан в воду передком и машину старательно моет Сычик. Передние колеса, уже ниже ступиц погрузились в грязь. «Что же ты сукин сын делаешь? Павиан, ты мой, бесхвостый! – грозно спросил капитан подчиненного (вспомнив поэму Маяковского «Сани»). На что Сычев, преданно смотря на Бурнова, как «Швейк на поручика Лукаша», своими невинными голубыми очами, объяснил, что моет машину. Выехать на берег автомобиль самостоятельно не мог, слишком засосала трясина. Не помог и ЗИЛ-130, пришлось просить помощи у проезжающего по дороге «Кировца». ГАЗ-66, конечно, вытащили, но задний бампер с форкопом, у него выдрали. При этом, Сычев клялся и божился, что в Аскизе, он все исправит. И ведь, не соврал мерзавец: через земляков, за ночь раздобыл со склада НЗ новый задний бампер, поставил на машину и покрасил кузбаслаком, а утром доложил капитану о выполненном задании. Незаметно закончились ТСУ, по окончании онных добился Бурнов присвоения сержантского звания Егору, назначил командиром отделения, отправил парня в краткосрочный отпуск на родину, вобщем, пошла служба у Сычева хорошо. В отношении краткосрочных отпусков солдатам можно сказать следующее: в роте Бурнова, все, подчиненные срочной службы, ездили домой, а если не ездили, то переводились в другие подразделения. Съездил и вернулся из дома «Сычик», к нему тут же подсели товарищи, с отцами командирами и давай пытать, что да как. Рассказал следующую историю отпускник: в его родном поселке, как в любой деревне любят собираться матери солдат и каждая хвастается своим сыном. У одной сын служит в ВДВ, у другой – в ВМФ, каждая показывает письма благодарственные от командования, почетные грамоты, фотографии у развернутого знамени части. Мамаша Сычева слушала, слушала, а потом, говорит: «Что Вы мне бумажки показываете. Ваши сыновья, где сейчас? В армии, а мой Егор, хоть и служит в ЖДВ, сейчас - дома, в отпуске, а через шесть месяцев, совсем домой вернется». Проводя личные беседы с подчиненными, Бурнов выяснил, что сокровенной мечтой Сычева было получение высшего образования. Капитан сам учился на заочном, поэтому собрав комплект необходимых документов, пропихнул четырех своих солдат, включая «Сычика», на вступительные экзамены в учебно-консультационный пункт НИИЖТа. Разумеется, все было сделано «в тайне» от начальства и тем более, от политработников. Короче говоря, Егор со товарищами поехал на «дембель» студентом заочного отделения института, по специальности «Мосты и тоннели», сдал первую сессию в Абакане, после чего перевелся в транспортный институт, поближе к дому. Как  писал Борису бывший сержант, он продолжая учиться, стал работать на шахте проходчиком, по окончании ВУЗа перешел на инженерную должность и пошел выше. В дальнейшем, Егор стал начальником шахтоуправления и выдвинулся депутатом в Украинскую Раду, где и пребывает до сих пор. Бурнову пишет, шлет посылки с салом, приглашает к себе в гости, страшно обижается, что бывшему командиру все недосуг. К нему в гости часто ездил отдыхать Флажков, который дослужился до капитана и уволившись в запас, остался жить в Хакасии, где он работает охраняя ж.д. мост через Енисей, правда переписка его с Бурновым последнее время сошла на нет и он растворился в общей массе населения….

Глава двадцатая. Дядя Вася, майор «Камацу» и подполковник «Приблудько».
В марте 1979 года, одну из рот батальона, где служил Бурнов, отправили  на станцию Балаксу (в переводе с тюркского – рыбная вода), с задачей, приступить к постройке  железнодорожных свайно-эстакадных мостов, на второй линии Абакан-Междуреченск. Прибыв на станцию, желдорбеки привычно разместились в урочище, на краю села: поставили палатки, обнесли территорию забором с КПП, развернули кухню и стали нести службу. К вечеру, в воинский городок (первым, из местных жителей), заявился, некий дядя Вася (любитель выпить, причем, «на халяву»), был он небрит и нестрижен, «как барбоска». Попал он, как раз, к столу, где принял на грудь, предложенные ему пол-литра водки и уснул там же, как  младенец. Прошло пять лет. Шел 1984 год. Во время проведения очередного ТСУ на Балыксу, опергруппу решили развернуть на месте полевого городка части, в которой когда - то служил Бурнов. Обновив ограждение стали нести службу. Вечером, с КПП Бурнову доложили, что в городок ломится какой-то гражданский.  Борис пошел разбираться, у ограждения стоял какой-то старик, подстриженный и чисто выбритый, лишь только вглядевшись, Бурнов узнал его и радостно заорал: «Дядя Вася привет, богатым станешь, я тебя не узнал! А где твоя борода?». И вот, какую историю поведал старый знакомец Бурнова. Прошлым годом, приехала к ним в село молодая баба, вселившись в дом, умершей родственницы, стала работать на «железке», но бабе на селе надо мужика, чтоб хозяйство поддерживать. А где его взять, если все молодые женаты? Вот и подвернулся вдовец, дядя Вася, старик еще в силе, ему самому женщина для хозяйства нужна. Так и сошлись они. У бабы двое ребят, смотрят они на дядю Васю, слушаются его и батей кличут. Так и живут. Постригли, побрили дядю Васю, засверкал мужик, лет пятнадцать сбросил, даже пить перестал. Борис предложил ему воспользоваться помоями полевой кухни для свиней, а тот в ответ, приносил мед со своей пасеки. Так и жили во время учений, а потом, разъехались.
Как-то, заступив оперативным дежурным по соединению в Абакане, Бурнов получил команду разузнать и доложить утром: « Выгружен ли бульдозер «Камацу» на станции Балыксу и где находился ответственный за это, старший инженер отдела главного механика майор Соколов?»  На выгрузочной рампе станции Балыксу, в здании пакгауза находился полевой коммутатор узла связи соединения, куда и позвонил Борис, пытаясь получить информацию. Дежурный по коммутатору сержант срочной службы ответил, что в опергруппе никого нет,  на рампе стоит какой – то бульдозер, выгруженный с платформы, а майора «Камацу» он не видел. Вторым офицером, кого «окрестили» солдаты, был начальник боевой подготовки соединения подполковник Приходько, который, прибыв на станцию Чарыш (по служебной надобности) был «опознан» дежурным по коммутатору, как «подполковник с фамилией, кажется, Приблудько». Так и привязались эти клички к указанным офицерам, которые не имели никакого отношения, ни к Японии, ни к похождениям, с банальным блудом. Товарищи по службе, фигурантам кличек не говорили, а за глаза по-доброму, подсмеивались. Летом 1986 года, на участке Абакан-Тайшет, при постройке вторых путей, нужно было срочно поднять показатели плана. В связи с этим, командование запланировало десятидневные тактико-специальные учения (ТСУ), для всех подразделений соединения. Борису пришлось разворачивать полевой городок для опергруппы соединения на станции Саянская: развернуть палатки, обеспечив рабочие и спальные места для офицеров и солдат, организовать столовую, чтобы накормить, напоить человек, примерно, сто, обеспечить связь, охрану и оборону городка. Произведя экипировку и охрану эшелона капитан Бурнов  выехал на нем к месту назначения, где разгрузился, сдал подвижной состав и построив полевой городок, доложил по команде о готовности. Стали прибывать проверяющие выше стоящего штаба, одним из них был подполковник Славин – начальник  отдела боевой подготовки. Его тут же взял (как коллегу) под свое крыло подполковник Приблудько, извиняюсь, Приходько, уведя  в свою палатку, где они предались уничтожению «зеленого змия», в связи с предстоящими учениями…
Утром, учитывая состояние «болящих», Бурнов принес к ним в вагончик чайник крепкого чая (с лимоном), опустошив который, подполковники повеселели и бодро принялись строить планы на учения. Славин забрал с собой Бурнова и шестеро солдат из его роты, отправился на ГАЗ-66 проверять обороноспособность нижестоящих частей соединения, а Приходько остался в основном лагере на ст. «Саянская» - руководить службой войск.
Объехав несколько гарнизонов и сделав несколько внезапных нападений на отдельные нижестоящие части ЖДВ (при выполнении последними плана СМР). Иногда, это оправдывало себя, солдаты бывали застигнутыми в расплох, но в основном, желдорбеки не сдавались и с ломами и лопатами, бросались на нападающих. В их глазах горела ненависть к группе имитации, которая мешала выполнению плана.
Проехав несколько частей, Славин дал команду возвращаться, а на переезде, когда ждал и прохода поезда, сообщил Бурнову, что коварно собирается напасть на опергруппу, в которой находится, его друг – подполковник Приходько, при этом, выразительно посмотрел на капитана. По прямой дороге до городка было около километра, а если на машине, то все пять. Учитывая это, хитрый Борис отправил рядового Сулян, предупредить «своих», с чем последний успешно справился. Короче говоря, группу имитации встретили залпы холостого огня и вспышки взрыв-пакетов, то есть, «блицкриг» подполковника Славина провалился.
ТСУ закончились, все начальники разъехались, план был перевыполнен. Учитывая это, было решено провести такие же учения на ст. Аскиз. Бурнову была дана команда передислоцировать полевой  городок, на указанную выше станцию. По прошествии пяти дней после учений, на ст. Саянская был трагический случай, когда из поврежденной цистерны утекло порядка двадцати кубов жидкого аммиака, который переместился со станции в низину, где стал белым облаком, в которое влетела машина ЗИЛ-131 с солдатами, взводный и водитель погибли мгновенно, а остальные двадцать солдат получили различные степени поражения легких и умерли частично, а, кто выжил - получили различные степени инвалидности, но от этого не легче.
Бурнов же, собрав остатки имущества городка, убыл на двух машинах в Аскиз (о чем рассказано в главе «Сычик».
Продолжение в повести "Моздок".

г. Санкт – Петербург, 2007 г.