Моздок

Эпиграф.

«Посвящение первой мировой войне»

Мы целуем иконы, покидая страну,
Нацепляем погоны и идём на войну,
Ты, скажи твоя милость, адреса твои где?
В почерневшей расплылись, Петроградской воде,
В полевом лазарете, кровь, жгуты и бинты,
В золочёной карете, едешь вечером, ты,
И в отеле «Перцова»* на шальном кутеже,
От набатного звона протрезвела уже.
А от роз на балконе, удушающий газ,
Ржут, хрипящие кони, уносящие нас,
Над письмом поразмысли, кинь его в пустоту,
Полк пойдёт к Перемышлю, за верстою версту,
Подадут батареи, глас архангельских труб,
А в местечках евреи, спешно лавки запрут,
Если счастья не вышло, ты заплачешь, навзрыд,
Но увидевший вспышку, не услышит, уж, взрыв,
Облака, как штандарты, проплывут в вышине,
Знать, крапленые карты, жизнь подсунула мне,
Генерал наш Брусилов, в штаб представит приказ,
Мне, посмертно Россия, крест Георгия даст,
Уж, не крикнешь, мне : «Здравствуй!»,
Не заплачешь любя, нас Галиций и Австрий поглотили поля…».

                Автор.

Отель «Перцова»* - доходный дом гражданского инженера А.Н. Перцова (совладельца инженерной конторы в г. Красноярске), построенный на Лиговском проспекте (дом 44), в стиле северного модерна (архитекторы: С.П. Галензовский и И.А. Претро).





Глава первая. Командир бронепоезда.

Поздней осенью 1994 года в купе пассажирского поезда Москва – Баку ехал подполковник Бурнов. Он был в партикулярном платье. За окном мелькали редкие перелески юга России, поезд миновал столицу Северного Кавказа – Ростов – на – Дону. Борис курил в тамбуре, напевая:  «Господа! Мы оставим Ростов, на расправы и зверства ЧеКа…», затем, удалялся почитать на нижнюю полку. Он, с горечью, вспоминал, как перед отправкой в командировку, в его родном училище ВОСО произошло расформирование ракетного факультета, готовившего специалистов для боевых ракетных железнодорожный комплексов (БЖДРК). Как вороватые генералы командования ЖДВ продали, якобы списанные четыре секции тепловозов, которые предназначались для учебного процесса, а данные секции , затем, не нашли на территории России (две попали в КНР, две на Украину). А, ведь, как хорошо всё начиналось. В середине семидесятых годов ЦРУ подбросило «дезу» нашим ребятам, из СВР, о том, что на территории США ведется постройка тоннелей, для передвижения подземных поездов с ракетами, которые запускают последние из подземных шахт. Информацию довели до руководства СССР. В связи с тем, что на территории Союза   проложено более 140 тысяч километров железных дорог, было принято решение о постройке боевых железнодорожных комплексов, вооруженных баллистическими ракетами СС-20, способных достать противника в любой точке земного шара. Таким образом, поезд, внешне похожий на ж.д. состав курсировал, по изменяемому маршрута и его не могли засечь никакие спутники. У СССР появилось новое оружие. Ястребы  Пентагона были в панике, поэтому, когда первый президент России «развалил» Советский Союз, они налили ему стакан коньяка и предложили подписать приказ об уничтожении данных БРЖДК. Ну, а там, все покатилось по нисходящей. Да, ладно бы это: уничтожались все сборно-разборные краны и прочее уникальное оборудование ЖДВ, способное восстанавливать железные дороги. Были уничтожены все базы технического восстановления (прикрытия) на всех железных дорогах России, а это: детали верхнего строения пути, ГСМ, вещевое имущество, автомобильная техника, пиломатериалы, наплавные железнодорожные мосты НЖМ - 56 и т.д.
 В купе зашли двое  русскоязычных сержантов – контрактников  внутренних войск Украины, в камуфляже, вооруженных автоматами и предложили предъявить документы. Бурнов повиновался, один из солдат, обратился к подполковнику, с вопросом, не служил ли он, в Хакасии. Получив положительный ответ, радостно заржал: «Ну, вот, мы с тобой и встретились, «кара – капитан!». Борис недоуменно взглянул на него, одновременно включая память на лица. И ведь, зрительно, вычислил негодяя, который проходил по делу, «изнасилования», своего сослуживца (одного из друзей «Голубого прапорщика») но, в последний момент, был «отмазан» капитаном. Посмотрев в глаза солдату, подполковник произнёс: «То, что ты на свободе – благодари меня, если хочешь, я расскажу твоему товарищу, за что тебя, чуть не посадили! Вопросы есть? Вопросов нет! Свободны, товарищи!». Автоматчики молча, удалились. Борис недоумевал и молча матерился: его после, получения второго высшего образования (в Академии управления имени Серго Орджоникидзе), из высшего училища ВОСО, отправили в какой – то, город Моздок, для непонятных целей. Он с удовольствием вспоминал учёбу в Академии, где он развлекался по – своему. Например, придя, в «гламурный», как, сейчас говорят, бар «Арлекино», он, сидя за столиком, увидел у входа юную, восемнадцатилетнюю девчонку, которая  терялась, не зная, к кому подойти. Борис, предложил ей место рядом с собой, куда «искательница приключений» и села. Выяснилось, зовут её Калерия, что это дочь мэра одного из подмосковных городов, причем, денег у девицы много, а, вот, по умственному и интеллектуальному развитию она на уровне пятого класса. Борис резвясь, задал ей свой любимый вопрос: «Хорошо ли она знает Советскую литературу?». Получив положительный ответ, он спросил: «Как называется продолжение повести Катаева «Белеет парус одинокий». Девчонка не знала, Бурнов просветил её, сказав, что данная повесть называлась: «За власть Советов!». После чего, поболтав с ней полчаса, отправил её на такси, домой, а сам, после этого, снял аппетитную самку и уплыл к ней на квартиру.
 Районный центр Моздок стал временной столицей Российской Армии. В спешном порядке, там разворачивались и подразделения ЖДВ, усиленные ротами путейцев, мостовиков,  минёров и движенцев (в составе тепловозных взводов). Для усиления военным железнодорожникам передали несколько танковых рот из армии. Гражданские железнодорожники отказывались выполнять свои служебные обязанности, многие, семьями уезжали в Россию. Эшелоны прибывали ежедневно, их начальники прибывали в опергруппу и получали задачи. Переодевшись в полевую форму, получив на складе табельное оружие и противогаз, отправился в данное заведение и Борис. Зайдя в опергруппу, он в коридоре, прочитал на двери: «Начальник опергруппы «ФС ЖДВ» по Моздокскому гарнизону. Генерал – лейтенант Рогман П.П.». Деваться было некуда, Бурнов постучался в дверь и зашёл в кабинет, где представился, доложив о цели своего прибытия, после чего, с ненавистью уставился на жирную рожу Павла Петровича.
- Бурнов, сволочь, ты – уже, подполковник, да ещё с «ромбиком» института?! А я то, полагал, что ты болтаешься, где – ни будь в районах Абакан – Тайшета, в звании старшего лейтенанта! - «сердечно» приветствовал своего бывшего подчинённого Павел Петрович (хотя, при их последней встрече Борис был, уже, капитаном), - ну, ничего, мы это положение исправим! Ладно, личное по боку, я сам, «выпросил» тебя из училища ВОСО, потому что знаю, что ты минёр, мостовик, неплохо разбираешься в путевых работах, знаешь структуру механических и тепловозных подразделений и с поставленной задачей справиться. При всех твоих отрицательных качествах, ты знаешь, как найти подход к военнослужащим, можешь поставить личный состав на выполнение боевого задания.  Кто наши сегодняшние противники? Большинство, бывшие солдаты ЖДВ. Ладно, будешь у меня командовать бронепоездом, ну, а там, как повезет. Справишься, получишь полковника, так и быть, прощу тебе старые грешки. Не справишься – снимем с понижением, в звании и должности, после этого, ты, уже, сам понимаешь, дорога в училище, тебе заказана…».
- Слушаюсь, генерал! – хамовато ответил Борис, небрежно отдал честь и вышел из кабинета, он размышлял: «Врешь, ты всё, дорогой Носорог! К себе меня, ты не просил прислать, потому что, мы – лютые враги и все это прекрасно знают, да и сейчас, ты своего не упустишь, постараешься подложить мне какую – ни будь свинью! Видно, кому – то из «паркетных мальчиков» училища не захотелось ехать туда, где стреляют, вот и отправили меня, чтобы дырку заткнуть. Мне нужно держать ухо востро, следить за каждым своим шагом, потому что, в училище ВОСО (он вспомнил, что, что – то похожее, вроде говорил литературный герой - майор Штейнглиц своему «визави» Вайсу, из романа Кожевникова «Щит и меч»: «Большинство окружающих, постарается скорее, подставить тебе Иоган ногу, чем протянуть руку»), с радостью воспримут твоё падение… Ещё и, глумиться, потом, будут подлецы, но чтобы не случилось, задачу надо выполнить и выполнить хорошо, с наименьшими потерями…. »
А в это время, Рогман нервно думал:
 «Просил же прислать управляемого и послушного офицера, так нет, появился этот мерзавец, а ему, палец в рот не клади – откусит. Это – бездельник (таких, как он, еще, надо, поискать), но талантливый и самостоятельный бездельник (хотя и типичное хамло), при этом, хитрый и скользкий, как угорь, который любыми  путями добивается своей цели. Посмотрим, как он сломает зубы на бронепоезде, ведь, он строитель, а не движенец. Постараюсь выжать с него всё, что только возможно, а там, посмотрим… Вот и приходится с такими кадрами выполнять боевые задачи…».
 Павел Петрович, вызвал к себе кадровика: «Запроси, голубчик, копию личного дела этого подполковника, я желаю с ней ознакомиться поподробнее…»
Бурнов, получил в канцелярии предписание, вышел из модуля и пошёл на станцию. Желдорбеки привычно трудились в своем лагере: разворачивали палатки зимнего варианта (под столовую и клуб), ставили в отстойники плацкартные и общие вагоны (для жилья), строили сортиры, вели электролинии, прокладывали магистрали водоснабжения к городку и банно-прачечному поезду, выгружали поступающие грузы, копали окопы и траншеи (для обороны) в общем, были при деле. Найдя на станции  бронепоезд, Бурнов, как «инкогнито из Петербурга», прошёлся вдоль состава накрытого маскировочными сетями. В середине поезда находились два маневровых тепловоза, обшитые листами сантиметровой стали под наклоном, обложенные мешками с песком, закрывающими силовую часть локомотивов. В обе стороны от них, стояли бронированные вагоны, имеющие цельно - поворотные башни, со спаренными пулеметными установками повышенного калибра. По торцам состава стояло, по две открытых платформы, на крайних из них, были обложенные, мешками с песком, укрытия, с амбразурами для стрельбы личного состава, на вторых, ближе к тепловозам - стояли средние танки Т-72, также обложенные мешками с песком. По периметру бронепоезд охраняли автоматчики в бронежилетах. Подойдя к одному из них, подполковник вызвал старшего подразделения, им оказался майор Петров, он же начальник штаба, которому Бурнов и вручил предписание, после чего был представлен личному составу и приступил к командованию. Собрав офицеров и прапорщиков в штабном вагоне, подполковник поставил им задачи. Необходимо было, в месячный срок, подготовить бронепоезд, для разведывательного рейда, по северному крылу, чеченского участка железной дороги.
За это время, нужно было успеть:
 - получить кучу всего необходимого, от стрелкового оружия (с тройным боекомплектом) и взрывчатки (для буровзрывных работ) до путевого инструмента (включая элементы ремонта пути), обеспечить емкость с водой для личного состава  и продукты питания ( то есть сухой паек, при этом, включая приготовление пищи в полевых условиях);
- подобрать недостающий по штату личный состав, экипировать всем необходимым локомотивы;
- обеспечить огневую мощь бронепоезда, проведя учебные стрельбы из всех видов вооружения;
- сколотить между собой и обучить команды танкистов, минёров, механиков, движенцев, путейцев и мостовиков;
- оборудовать места для приёма пищи, помывки, оказания медпомощи и отдыха личного состава во время движения и стоянок, по возможности пополнить запасы воды;
- обеспечить постоянную связь со всеми точками эшелона, с командованием опергруппы и разработать систему условных сигналов во время боя и прочее, прочее, прочее…
          Проведя эти мероприятия, нужно было, в срок доложить о готовности, Рогману и ждать его указаний. Подполковник собрал своих прапорщиков и поставил им задачу: хватать на станции всё, что плохо лежит, что те и стали выполнять с превеликим удовольствием, хорошо поживившись, при разгрузке эшелонов других ведомств, возникло несколько конфликтов, которые Борис быстро погасил с помощью спиртного.
 - Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка, - напевал подполковник, настроение было прекрасным. Ему казалось, что он, действительно, красный командир на гражданской войне. Впереди были «белые» - противник: моджахеды, «духи», «чехи», саудовские наёмники и снайперы из Литвы – «белые колготки» (единственные «белые», среди этого разношёрстного мусульманского воинства). Бурнов верил: «…что наше дело – правое, враг будет разбит, мы победим! Не допустим развала России, как допустили развал СССР!».
           В конце ноября Павел Петрович доложил в Москву, Директору федеральной службы ЖДВ о готовности бронепоезда к разведывательному рейду и получил «добро», на проведение секретной операции. 28 ноября бронепоезд, толкая перед собой две платформы с рельсами и скреплениями, вышел, в свой первый разведывательный рейд, в сторону станции Ищерской. Шли с потушенными ходовыми огнями, впереди смотрящие сигналисты пользовались биноклями и приборами ночного видения. Подполковник Бурнов в каске и бронежилете, смотрелся,  очень воинственно, к уху он прижимал наушник с микрофоном, по которому принимал доклады подчинённых и отдавал им приказы. Больше всего, он боялся повреждения пути, поэтому поезд двигался с небольшой скоростью. Рогман поставил задачу, как можно ближе подойти к Гудермесу. Пока, всё было спокойно, за ночь прошли, около, ста семидесяти километров. Пришлось два раза восстанавливать разобранный путь. Днем встали в лесополосе, выставив посты охранения, замаскировали состав, устроили отдых личному составу, соблюдался режим радиомолчания. В сумерки, продолжили движение. За это время Бурнов нашел в своей старой записной книжке адрес своего «верного Руслана». Вечером пошли вторые сутки рейда. В два часа ночи, последовал доклад, что видна ферма железнодорожного моста через реку Сунжа. Борис выслал пешую разведку. Та вернулась и доложила, что на мосту стоят десять платформ с песком, колёсные пары приварены к рельсам. С обоих, сторон моста, в ответвлении от главного пути имеются два тупика, со стрелочными переводами. Обе стороны искусственного сооружения окружены окопами для охраны, которая, в данный момент отсутствует. Желдорбеки «разварили» (освободили от сварки)  колесные пары и перегнали платформы, поставив их на главном пути, перед стрелочным переводом, тупика, с «упором», ведущим в пропасть, где внизу ревела река Сунжа. За пятьсот метров, со стороны Гудермеса на окружающих высотах, посадили секреты со снайперами, имеющими связь по рациям. Сам бронепоезд был поставлен во второй тупик, за мостом и укрыт маскировочными сетями. Переодевшись в гражданку, Бурнов, с одним из дагестанцев, который хорошо знал, этот населённый пункт, отправился, в стольный город Гудермес, в «гости» к своему бывшему старшине Руслану Дзахоеву. Прибыв, по означенному адресу, он обнаружил хозяина дома. Бывший борец, чуть, не задушил в объятиях своего былого командира.  Борис сказал: « Дорогой старшина! Я не хочу крови между нами, чтобы не делали политики, мы всё равно, останемся друзьями, эта война не нужна ни мне, ни тебе, помоги мне!». Подумав, Руслан сказал: «Командир! Я знаю, что хотят предпринять «воины ислама» и я тебе помогу, потому что это наёмники - шакалы, из разных стран, а не люди, да и воюют они за деньги! Они хотят, в случае крайней необходимости, отправить по железной дороге, к мосту, состав, с цистернами, наполненных бензином, чтобы, при столкновении с платформами, которые там стоят, произошёл взрыв и мост, был бы уничтожен! А тебе, я помогаю потому, что ты честный человек, который помог мне, в трудное время… А теперь, уходи, у меня семья и я не хочу, чтобы она пострадала!». Выслушав, эту полезную информацию и поблагодарив, Борис убыл к бронепоезду. Прибыв к эшелону, подполковник дал команду: перед окопами охраны, на расстоянии двадцати пяти метров, местность заминировать, окопы занять бойцам бронепоезда. У стрелочного перевода, со стороны Гудермеса, выкопать и замаскировать окоп, куда посадить вооруженного прапорщика с рацией, которого должен «опекать» снайпер, с близлежащей высоты, чтобы в нужный момент, прапор перевёл стрелку и отправил в пропасть, состав из города. Утром, около десятка боевиков сунулись к мосту, но были отогнаны автоматно – пулемётным огнём, да ещё и наткнулись на минное поле, после чего, скрылись в лесополосе. В полдень, со стороны города, появился тепловоз, тянущий за собой несколько цистерн, вероятно с бензином, на крыше локомотива сидел наглый и вероятно «обкуренный» бородач, прикованный цепью к тепловозу. Он был в «бандане» (платке), одетый в камуфляж и палил в божий свет, как в копеечку, из станкового пулемёта ДШК, огненные трассы так и неслись в сторону, уже, «наших» окопов. Выслушав доклад снайпера Бурнов дал команду по рации, ж.д. стрелка была переведена и цистерны с тепловозом и «воином ислама», улетели в пропасть, где долго грохотало и полыхало пламя. Мост был спасён. По итогам рейда Рогман доложил, по команде в Москву и переговорил с Министром Обороны РФ. Тот  сорвался в крик: «Нужно владеть обстановкой, а Вы вступили в бой! Причём, где? В глубоком тылу противника! Кто Вам это разрешил?». Павел Петрович миролюбиво осклабившись, предложил министру провести разведку силами, вверенной тому Российской армии, напоминая при этом, что Железнодорожные Войска, являются частями федерального подчинения… Был, отправлен вертолёт, сведения Бурнова подтвердились, Борис стал сверлить третью дырку для полковничьей звезды. Через трое суток железнодорожный подход к Гудермесу, был разблокирован. Бронепоезд вернулся в Моздок. Советская, то есть Российская армия могла продвигаться вперёд, так же, как когда – то, здесь, продвигалась Русская армия, в Первую, Кавказскую войну. Начиналась война, вторая, Кавказская, накатывала, как страшная кровавая неизбежность… В этой войне, Россия пила свою собственную кровь, убивая, с обоих сторон, своих подданных, на радость заокеанских политиков. Данный, вялотекущий государственный мятеж был выгоден чиновникам из Москвы, потому что, под видом боевых действий, можно было списывать любые материальные средства, пополняя  карманы, власть предержащих.


Глава вторая. Поэт Голококосов.

   С недавних пор, то есть после рейда бронепоезда к Гудермесу, генералы ЖДВ пересели с последних рядов, на первые, тем самым, оттеснив лётчиков, с которыми сложились непростые, даже жёсткие отношения. Дело в том, что как – то вечером, в местной «подпольной ресторации», майор Голококосов, любимчик Рогмана, подошёл к, сидящему за столиком, лысому, как колено, полковнику авиации, нежно погладил его пушок на лысине и произнёс свою знаменитую фразу: «Эй, ты клён, кудрявый - раскудрявый, дай расчёску!».  Немедленно вспыхнула кровавая драка между лётчиками и желдорбеками, авиаторов, в виду их малочисленности, побили. Поэт, вскочив на стол, вращал над головой оторванной ножкой от стола и орал, что перебьёт всех летунов, как мамонтов…
              По итогам, драки, генерал Рогман, имел оскорбительную для себя, телефонную беседу, с генералом от авиации. Оказалось, что возмущён, даже САМ Дудаев, с которым, данный, побитый желдорбеками «лысяра»  (получивший Героя после Афганистана), служил в Прибалтике. Павел Петрович вызвал к себе «опального майора» и пока тот стоял, перед ним, устроил мерзавцу разнос, периодически нанося удары, по голове подчиненного, своим любимым томом «Общевоинских уставов», когда руки его устали, он сказал, чтобы поэт поехал и извинился перед полковником и  без письменного подтверждения, принятых извинений, не смел, появляться, в расположение части.
 - Товарищ генерал! Выдайте мне подручные средства! – заискивающе, но нагло потребовал Голококосов.
 - А что, тебе взвод автоматчиков выделить для охраны? Или парочку бронетранспортёров? – возмутился Рогман.  - Аванс в пятьдесят тысяч рублей, «УАЗ»ик, с водителем, три банки тушёнки, бронежилет, на всякий случай… Пошел вон, негодяй!!!…
     В полевом городке лётчиков, Голококосов подъехал к скопищу, грязных киосков и, добавив, свои сто тысяч рублей, купил несколько больших бутылок спирта «Рояль», после чего поехал в городок летчиков извиняться, где нашел  обиженного им полковника…
          Павел Петрович, после бани, сидя в своем кабинете, наблюдал из окна модуля за пролетающими воронами  и ждал возвращения машины. Когда она подъехала из неё выпал пьяный «в стельку», Голококосов и на четвереньках, быстро, быстро, как морская свинка, юркнул, в спасительную сень модуля. На сидении «УАЗ»ика, в папке лежал нужный документ, полностью, удовлетворивший Рогмана, из него значилось: «…что Герой Советского Союза, полковник Арнаутов С.С., не имеет никаких претензий, к майору ЖДВ Голококосову В.П., своему лучшему другу…». Текст был заранее отпечатан на машинке, полковник, своим, каким – то, корявым почерком, поставил, только, подпись и дату. Это насторожило генерала, был учинён допрос водителю. Солдат доложил, что они, с товарищем майором, подъехали к вагончику, где жил, означенный, в документе полковник. Голококосов, дал команду ждать его возвращения, взял закуску и выпивку, зашёл в вагончик. Через три часа, он вышел на крыльцо, указанного выше помещения, в обнимку, с каким – то лысым мужиком, в майке, в котором водитель узнал полковника, которого видел перед штабом, в городке лётчиков. «Лысый» обнимал и целовал майора Голококосова, орал при этом, непристойные песни, в то время как, товарищ майор, подсунул полковнику, какой – то документ, который тот подписал, не глядя. Товарищ Голококосов, аккуратно спрятал документ в папку, затем, развернулся и дал в ухо, товарищу полковнику, а когда тот, упал лицом, в отвратительную грязь, прыгнул в машину и заорал: «Давай по газам, жопа, гони изо всех сил…». Больше лётчики, никогда, не беспокоили, военных железнодорожников… Утром Рогман вызвал к себе Голококосова.
- Послушай, майор, ты успокоился, или опять какую – ни будь дуэль устроишь?!
- Как можно, товарищ генерал - лейтенант! – подобострастно отвечал Голококосов, стоящий в «позе крайнего смущения» (прогнувшись позвоночником вперед, прищурив глаза и хитро, снизу в верх, поглядывая на Павла Петровича), он, уже успел похмелиться у Бурнова, «Жигулёвским», поэтому чувствовал себя неплохо, - Я и ту дуэль, единственную в Советских Вооруженных Силах, не хотел затевать, но не драться же мне со Степновским на кулаках, он бы и Вас замочил одним ударом, а меня, прибил бы насмерть, а жить хотелось, молодость, понимаете, в заднице играла...
- Ну и лексикон у тебя, а ещё поэт! А чего, тогда, ты не пристрелил этого хоккеиста?
- Да Тигров патроны заменил, на холостые…- оправдывался майор.
- Ладно, хотел я тебя под суд отдать, но нельзя сдавать своих, мы, ведь - старые сослуживцы. Достали Вы меня, тут ещё и Бурнов объявился, не хватает, только, Степновского, хорошо, хоть его уволили. Поручаю тебе спецзадание. У нас нет гауптвахты, так ты организуй её в гарнизоне, в виде комендатуры, с камерой временно задержанных. Самовольщиков развелось, как собак не резаных, торгуют всем подряд, от оружия до наркотиков, пьют, как сверхсрочники… Железной метлой вычисти мне, всю «нечисть» на станции, наведи в этом населённом пункте твёрдый уставной порядок. Понял задачу?! Всё иди и работай, не разочаровывай меня! Свободен! (Хоть и сукин сын, но это мой сукин сын).
Отпустив Голококосова, Павел Петрович углубился в изучение копии личного дела подполковника Бурнова, которое ему переслали спецпочтой. Не найдя в деле аттестации, в которой Рогман, при отстранении, от командования ротой, рекомендовал использовать Бориса, в качестве командира взвода, бывший комбат рассвирепел: «Не иначе, Тигров, собутыльник Бурнова, постарался, когда пересылал дело, этого негодяя, в другую часть. Наверняка, за пару флаконов водки, Тигров выдрал документ и переписал внутреннюю опись дела. Да, ещё и Новосибирский институт транспорта, этот мерзавец Бурнов, хорошо окончил, теперь, имеет высшее образование, инженер хренов. То, что он провернул с рейдом бронепоезда, хорошо, но это, больше моя заслуга, как руководителя. Да, недооценил я этого прохвоста, может далеко пойти, если вовремя, не остановит его, чеченская пуля… Представление на полковника, он, конечно не получит. А Тигров в Москве крепко сидит, если они, здесь схлестнутся с Бурновым, начнут копать под меня, надо принять меры…».
       Придя в модуль, поэт зашёл в комнату к Борису  посоветоваться, с чего начать, при организации комендатуры. Подполковник посоветовал начинать с подбора постоянного личного состава и подбора помещения, дал ещё несколько дельных советов, потом, они крепко выпили и легли спать. На следующий день Голококосов подобрал себе двадцать бойцов – «абреков», родом из Дагестана. На заброшенных путях, станции, он нашёл пустой вагон, в котором раньше возили заключенных, перетащил данное приобретение, поближе  к городку и, занялся его ремонтом: отремонтировал решётки, двери в камерах и в самом вагоне, вставил новые замки, стёкла, провёл свет, телефон, покрасил всё краской цвета хаки, обнёс своё заведение двойным рядом колючей проволоки и поставил две наблюдательные вышки, посадив в них, сменяемых часовых караула, который назначил, из прикомандированных дагестанцев. Всё необходимое для комендатуры он брал под расписку в местных магазинах строительных материалов, угрожая владельцам, что спалит их заведения, если не получит требуемое. После этого, свежеиспеченный комендант состряпал проект телефонограммы, которую отправил, за подписью Рогмана, в штаб соединения. На следующий день командиры частей гарнизона стали выделять ежедневный наряд по комендатуре, в составе: дежурный по комендатуре (офицер), с двумя солдатами, начальник патруля (офицер или прапорщик), с двумя патрульными, всего три патруля и заправленный "под завязку", дежурный автомобиль(ГАЗ – 66 или ЗИЛ – 131), с водителем. Голококосов сходил в линейный отдел транспортной милиции, познакомился с начальником и сотрудниками, заручился их поддержкой, пообещав помощь, при задержании правонарушителей. Поздним вечером того же дня, поэт вместе с милицией, патрулями и своими «абреками», которых он, для устрашения обрил на голо, переодел в защитные комбинезоны «КЗС»(комбинезон зелено-серый),  вооружил автоматами и отправился на отлов самовольщиков. Милиционеры дали ориентировки, где могут скрываться нарушители воинской дисциплины. Туманным сырым рассветом машина комендатуры подъехала к комендатуре, откуда в камеры, было переправлено, около двадцати солдат и сержантов, находящихся в самовольных отлучках. Работа закипела: негодяев обыскивали, стригли, разводили по отсекам камер и, заставляли вслух, учить уставы. В это время Голококосов занялся сочинением инструкций для суточного наряда. Затем, выписал со склада несколько листов древесноволокнистой плиты, вызвал художника, ефрейтора из опергруппы и дал последнему команду, сделать несколько плакатов, на первом был изображён солдат, чем – то неуловимо похожий на генерала Рогмана. Солдат указывал павльцем, на смотрящего, как красноармеец, на всемирно известном плакате Моора: «Ты записался добровольцем?». Надпись, правда, была несколько другая: «Российский воин! Ты сделал отметку в комендатуре? Если нет – ты преступник!». На остальных плакатах были выведены крупным шрифтом статьи из уставов: «Боевое Знамя части»; «Военная присяга»; «Обязанности дневального и дежурного по роте»; «Гимн Российской федерации» и так далее. К обеду дагестанцы приволокли двух пьяных военнослужащих, тут, поэту, как когда – то, на Бискамже Бурнову, повезло: попались два кладовщика с продовольственного и строительного складов. Определив их в камеру, майор дал им проспаться, а затем, вызвал для беседы, после которой, в комендатуре появились доски, гвозди, краски и несколько ящиков тушёнки и, рыбных консервов. После стрижки на голо, кладовщики были отпущены с богом. Открыв штык – ножом банку тушёнки, достав бутылку водки, Голококосов позвонил Борису Бурнову и пригласил его в гости, встретившись, они долго вспоминали знакомых по Тюмень – Сургуту. Можно было начинать работать по – настоящему, на обустройство комендатуры он потратил всего три дня, о чём и доложил Павлу Петровичу. Ежедневно в камерах находилось до десяти арестованных, которые прилежно учили уставы и пели «Гимн РФ», во время вечерней поверки. Обычно, майор собирал в общую камеру всех задержанных и начинал пристально за ними наблюдать, выбирая самого наглого и рослого балбеса. Затем, преданные дагестанцы выволакивали негодяя из общей камеры и брили его на голо. Вопли и крики в расчёт не принимались. Подлеца назначали старшим по камере и «бритому»  вручалась машинка, для стрижки волос, поле чего, поэт давал команду: «Всех в камере постричь, на голо! Если хочешь выйти отсюда, с целыми почками и селезёнкой, приведи, с помощью этого прибора, всех в камере в божеский вид, чтобы было видно, что у них нет вшей. Потом, организуй изучение уставов по моему методу. Уклоняющихся от изучения, лишать воды и пищи!». Утром Голококосов лично убедился, что уставы усердно изучаются, причём, не путём насилия, со стороны дагестанцев, а силами старшего по камере, то есть идёт само исправление, при этом, не допускается «никаких неуставных взаимоотношений» между военнослужащими, так как стёрта грань различий, между призывами, причем, «сугубо добровольно». Задержанные стояли в плотную, лицом к стене, по верху которой, висели плакаты с наставлениями. За ними стоял старший по камере и по предложениям, в течении нескольких часов подряд, читал одну и ту же статью устава, которую присутствующие пьяницы и самовольщики, хором повторяли, том числе и текст, где значилось: «…партия – наш рулевой!». Ссылки на незнание русского языка не принимались во внимание, не умеющие читать, по – русски, учили текст наизусть, на слух. В обед, привозилась пища из частей гарнизона. Тот, кто знал уставы, получал из бочков первое и второе, тот, кто не знал, всё полностью – компот, чтобы промочить горло. Те, кто филонил, совсем, ничего не запоминая – вообще, ничего не получали. Майор строго претворял в жизнь, знаменитый партийный лозунг: «Кто не работает, тот не ест!».- Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить?! – вопрошал Голококосов наиболее тупых.- Так точно! – отвечали те, что поумнее и освобождались досрочно. Поэт вступил, будучи в Питере, в ВКП большевиков, под руководством знаменитой Алины Андриановой, однако, свой настоящий партбилет КПСС, продал, как сувенир, за десять баксов, заезжему заокеанскому гомосеку, отвергнув в гневе, дальнейшее предложение «буржуя» - поехать в номера, гостиницы «Астория». Но в душе майор, искренне, считал себя коммунистом. Затем, как в дореволюционном Кронштадте, Голококосов придумал на станции Бархатную и Суконную улицы. На первой из них, главной улице городка, мимо памятника вождю мирового пролетариата, дефилировали офицеры, с местными молодыми  красотками – военнослужащими контрактной службы. Допускались туда, так же, трезвые прапорщики и контрактники, если к ним прибывали на побывку жёны. Суконной улицей майор назвал, как истинный поэт, узкую тропу, вдоль железнодорожных путей, по которой, воровато оглядываясь, быстро перемещались военнослужащие срочной службы. Эти, вырванные из бедных семей, прыщавые юнцы, были будущим пушечным мясом и слезами одиноких матерей, которых последние будут опознавать в грудах кровавых трупов в ростовском морге и вагонах – рефрижераторах, но до этого было ещё далеко. Даже Голококосову, такое не могло прийти, в его пьяную башку, он, просто развлекался, как на Тюмень – Сургуте, в советские времена.   
  - Времена не выбирают, в них живут и умирают! – любил он цитировать строки Александра Кушнера. Самовольщики чётко, уже, для себя уяснили, что если они попадут в руки страшного майора, то будут обриты на голо и тут же приступят к помывке станционных и гарнизонных сортиров, под надзором свирепых «абреков» из личной гвардии «чёрного майора». Тут, надо пояснить, что поэт ходил по станции в чёрной куртке – БАМовке, без знаков различия, за что дагестанцы прозвали его (как когда-то в Сибири Бурнова), – «Кара – майор», то есть чёрный майор, иными словами, аналог Государственной Тайной Полиции Третьего Рейха – «гестапо». К дальнейшим перспективам Второй Кавказской войны поэт относился легкомысленно, он перечитывал «Героя нашего времени», сравнивая себя с Печориным, поскольку вышел на дуэль, не с сопляком Грушницким, а громилой – центрфорвардом сборной СССР, самим Степновским. Этот смерти не боялся, значит, это серб Вулич, а не трусливый и бездарный Грушницкий, соблазнитель барышень, «попроще».
       Голококосов, по приказу Рогмана, съездил в командировку, в город Грозный, для переправки, ошибочно, направленных, в этот населённый пункт, двух вагонов имущества ЖДВ, где выпив, для храбрости, на вокзале, в комендатуре военных сообщений, прогулялся в одиночку, по ночному городу. Все местные боевики (среди них прошел слушок, что среди офицеров РА появились проигравшиеся в карты фаталисты, ищущие  смерть) наблюдали в прицелы ночного видения, как цокая подковами сапог, по улицам шёл, сунув руки в карманы чёрной куртки, непонятный «федерал», который ничего не боялся. Чеченцы скрывались в тени, бормоча себе под нос, только, им понятные слова,  главным из которых, было слово «Шайтан!», к этому вояке они не подходили, боясь, что это смертник, нагруженный взрывчаткой (с лежащей в кармане и зажатой в руке гранатой «Ф-1», без чеки). К таким «сумашедшим», вайнахи относились с уважением, как к святым дервишам, которых убивать нельзя, по законам шариата.  Майор, переадресовав вагоны, убыл восвояси.
        По прибытии в Моздок, Голококосова, как поэта пригласили в местную школу, где на прощальной  встрече русскоязычных выпускников, он читал свои стихи:


«Хоть сдались нам Шамиль и прочие абреки,
 По Кавказу сотни миль, из свинца орехи,

 Впереди летит Чечня, буркою косматой,
 Все копыта у коня, обмотать бы ватой,

 На дорожку  - серпантин, въеду нагловато,
 Говорил же серб один, надо верить в «фатум»,

 Я пробьюсь через Чечню, обниму, заплачу,
 Просто, я тебя люблю, не могу иначе!

 Может десять лет пройдёт, может быть и боле,
 Буду я тебя любить, в своей мирной доле,

 А пока, идёт война, мы с тобой далече,
 Правду, люди говорят, что и время лечит,

 Достаю я свой кинжал, узку шашку вострю,
 Начищаю газыря, как блестящи звезды,

 Речки быстрая вода, унеслась в протоку,
 Я любил тебя всегда, часто и по многу,

Милая, меня прости, с уносящей Славою,
Ведь, пройдут, ещё дожди, поперёк с державой …»

       При этом, он высматривал самую красивую, волоокую казачку и картинно дарил ей свой экземпляр стихов, размноженный на ксероксе, в сотне экземпляров. Если, не удавалось проводить эту, он находил себе другую, тем более, что это – поэт, в их понятии был, почти Лермонтов, или, почти Печорин, с примесью Вулича. Голококосов посетил, в Моздоке, собрание  местной ячейки РКП, которая располагалась, по инициативе местных властей,  в полуразрушенном доме ЖЭКа, без света и воды, как «Дом Павлова» в Сталинграде.  Он подарил, привезенный из Питера, портрет Генсека Тюленина, «умного и лобастого, как сам основоположник». Портрет повесили в красном углу, как икону. Далее, помещения украшали: портреты Ленина, Антипилова и почему – то, Новожеребцова, возглавляющего движение «Не наше». Вспомнив инструкции Бурнова, майор обратился к озлобленным, не выплатами денег пенсионерам, среди которых преобладали, бывшие политработники и партийные функционеры, местного масштаба. Голококосов сказал им: «…что народ и партия едины, чтобы там не болтали прихвостни мирового капитала. Главная задача – вычислить, негодяев, нагло, прячущихся среди, честных военнослужащих, при этом, совершая самовольные отлучки, употребляя спиртные напитки и разлагаясь, с женщинами лёгкого поведения. Поэтому, преданные нашему делу, патриотично, настроенные делу партии, члены должны давать информацию, по поводу, самовольных отлучек и пьянок среди военнослужащих Российской Армии». На другой день, телефон на столе Голококосова звонил, не переставая. Скучающие пенсионеры, принялись, с истинно советским рвением, «стучать», или, изъясняясь, языком компетентных органов, «информировать инстанции, о замеченных, прискорбных фактах, полного разложения Российской Армии».  Майор быстро делал пометки в своей, записной книжке, а после вечерней поверки, посылал, по указанным адресам патрули, с местной милицией. Обычно, это был небольшой частный домик, который брался в «кольцо». Под дулами автоматов из него выводились злостные нарушители воинской дисциплины, в исподнем, которых сажали в машину комендатуры и увозили. Затем, из домика выводились девки, в неглиже, с которыми разбиралась милиция, благодарно принимая, за работу от коменданта, бензин и стройматериалы. Однажды, поэту позвонил Начальник ГУВД и попросил определить к себе, в камеру комендатуры, задержанного уголовника, которого, уже не вмещала камера временно задержанных (КВЗ) при милиции, забитая, под завязку беженцами из Чечни. Майор дал добро, скоро к нему в комендатуру завели заросшего волосами, как «барбоска», татуированного, мужчину, в армейском ватнике, на голое тело и драных штанах. Милиционеры просили продержать, до утра, этого индивидуума, который грабил вагоны на станции. Утром, должен был прийти, для допроса, милицейский дознаватель. После вечерней поверки, в камеру заглянул «Кара – майор», он был «в стельку» пьян. Начиналось, самое мучительное, для задержанных время – ночное изучение уставов, которое поэт проводил, в нарушение всех приказов и инструкций. Увидев татуированного, нестриженного негодяя, Голококосов вспылил и наорал, на старшего по камере, приказав, тут же, на его глазах постричь мерзавца и заставить, этого подлеца, изучать уставы. «Ма – а - ал – чать!» - не слушая возражений, кричал комендант и пьяно, дико хохотал. Прибыв утром в комендатуру, «Кара – майор» немного струхнул, что превысил свои полномочия и на него пойдут жалобы. Первым делом, но отправился в камеру, где сидел «зэк». Задержанные, как обычно, с пяти утра, хором, учили уставы, среди них стоял обритый, на голо, уголовник, левый глаз которого украшал «бланш» от синяка, владелец которого страстно, громко кричал: «Союз нерушимый, республик свободных…», при этом, испуганно поглядывая на дежурного по комендатуре, лейтенанта ЖДВ. Оказывается, ночью уголовник стал буянить, обещая, дежурного по комендатуре «опустить и сделать петухом», если его не выпустят на свободу.
 По вызову дежурного лейтенанта, прибежали дагестанцы, выволокли «зэка» из камеры, привязали руками к решётке вагона, сняли штаны и уже хотели насиловать того, в «очко», но были остановлены лейтенантом, который спросил задержанного, будет ли он соблюдать режим, или.., в общем, понятно, что с ним сделают.
Уголовник тут же согласился и больше не «хулиганил». В девять утра, за ним пришёл наряд из милиции, к которому он бросился, как к своим спасителям, приговаривая при этом, «что такого без придела нет, даже, на зоне, куда он сделал пять ходок…». А комендатура продолжала исправно работать, поддерживая порядок, на страх и ужас всем нарушителям дисциплины.
Самое смешное в том, что до конца 1995 года, больше, в тюрьму никого не посадили, из солдат срочной службы гарнизона.
 Затем, комендатура была свёрнута, опять же не без помощи СМИ, после чего в Моздоке, снова, пошли суды и новые сроки для солдат.


Глава третья. Генерал Рогман.

    Генерал Рогман укрепился на станции, его воины были сыты, одеты, обуты, носили свежие подворотнички, еженедельно мылись в бане, спали на чистом пастельном белье и имели кров над головой, в вагонах и палатках, с ними проводились занятия по боевой подготовке. Между тем, прибывающие и прибывающие части Российской Армии, состояли, в основном, из «тухлогрудых недоносков» российских деревень и рабочих посёлков, бросались их командованием в голое поле, тылы частей, безнадёжно отставали. Самое страшное было в том, что солдаты элитных десантных частей и морской пехоты попрошайничали в палатках и у вагонов желдорвойск, так как были элементарно не накормлены и не обогреты. Российская Армия мылась и стирала бельё, «на халяву», в банно – пречечном поезде ЖДВ. На совещании у Министра Обороны Павел Петрович взял слово. Вальяжно взойдя на трибуну, он, глядя в глаза министру – временщику заявил: « Мы, конечно, поможем Российской Армии, однако, тогда, дайте нам солярки, для отопления бань, муки, чтобы можно было снабжать хлебом весь гарнизон и мыла, для борьбы со вшами, которые завелись в Вашей армии…». Министр побагровел: «У нас, здесь, представители всех Вооруженных Сил, включая и Внутренние войска, мы должны помогать друг другу, не взирая, на ведомственную принадлежность! А Вы, не знаю как Ваша фамилия, клянчите мыло, как базарная баба! Я Вас, генерал - лейтенант, порекомендую, вообще уволить, из Вооруженных Сил России!».
- Разрешите идти?! – поднялся Рогман и не слушая, что ему в спину говорил озлобленный генерал армии, величественно удалился, за ним потянулись и генералы ЖДВ. «Руки у тебя коротки, Саша!» - думал Павел Петрович. – «Меня, сам Президент, по Свердловску помнит, а ты – калиф на час. Провалишь эту авантюру, дадут тебе по папахе, а, потом, журналисты – писаки, с дерьмом съедят, говорят, ты из Германии вывез себе, на Чкаловский аэродром, не один «Мерседес», без оформления таможенного досмотра…». Недооценил бывший комбат Министра Обороны генерала армии Птицина, который решил проверить состояние противовоздушной обороны (ПВО) бронепоезда, о чём сообщил Павлу Петровичу по телефону.
- Так, ведь, у Дудаева нет авиации! – резонно задал он вопрос своему оппоненту.
- А, если бы была? Короче, через два дня буду с проверкой, готовьтесь! – мстительно сказал московский начальник (прекрасно зная, что ПЗРК «Игла» и  зенитных установок в Моздоке нет). Рогман вызвал Бурнова и провел с ним беседу, ставя боевую задачу.
- Поймите Борис, тут, затронута честь ЖДВ, мы должны показать этому московскому выскочке, что наши войска чего – то стоят, что у нас есть то, чего нет в его «могучей и легендарной армии», организуйте эту ПВО, а уж, в штабе ЖДВ, Вас не забудут, - проникновенно убеждал Павел Петрович.
- Подумаем и сделаем! – сказал Бурнов и удалился. Думал он недолго, вспомнил, как на полигоне под Тюменью минеры гоняли «кукурузники» АН-2, когда те слишком близко подлетали к местам занятий, все подсчитал и отправился к Рогману на доклад. Тот его принял в учебном классе, где проводились совещания и занятия с офицерами опергруппы. Величественно сев за первый стол, Павел Петрович уставился на подполковника, который что – то быстро чертил на классной доске.
- Долго Вы ещё будете возиться? – требовательно спросил генерал.
- Уже закончил! – бодро сказал Бурнов и приступил к изложению своей задумки, смысл которой заключался в следующем: «Станция вытянута с запада на восток, ветры дуют постоянно, в том же направлении. Бронепоезд и наши составы стоят в конце западных запасных путей (укрытые маскировочными сетями), за двойным ограждением из колючей проволоки, которое опоясывает станцию со всех сторон (всё это он показывал на нарисованной схеме). Далее идут открытые поля на юге и на севере. Если мы на юге, севере и западе разместим заряды (в несколько рядов), под автомобильными покрышками, с привязанными к ним дымовыми шашками, а в случае нападения, поочередно подорвем, используя схему  короткозамедленного взрывания, у нас будет прикрыто три стороны, да и дым от шашек закроет наше хозяйство так, что внизу ничего не будет видно и ни один летательный аппарат не прорвется через эти заграждения. В эфире будут неполадки со связью».
      Павел Петрович выслушал подполковника, задал несколько организационных вопросов и дал разрешение на полевые испытания, которые были ему продемонстрированы в нескольких километрах от Моздока и прошли удачно.
- Приступайте к выполнению, - дал короткую команду Рогман и работа закипела. Была сделана смотровая площадка для начальства, оборудованная биноклями, а также замаскированная минная станция с подведенными проводами к взрывным машинкам, оборудованная дальномером.  К обеду следующего дня всё было готово. Через два дня, как и обещал, к Рогману прибыл с проверкой генерал армии Птицин. Стояла утренняя легкая морозная погода, светило солнце, в небе ни облачка, видимость отличная. Генералы поднялись на смотровую площадку и в бинокли оглядели станцию.
- Бронепоезд вижу, - радостно сообщил генерал армии, - Я тут, к десяти часам, парочку «крокодилов» (боевые вертолеты МИ -24) заказал, чтобы они на бреющем попугали твоих воинов железнодорожников, так что, жди!
     Действительно, в воздухе, со стороны запада показались две быстро увеличивающиеся боевых машины. Бурнов подпустил вертолеты на пятьсот метров до южного заграждения и взорвал заряды. Случилось что – то странное, перед летчиками стали вставать стены дыма, в которой мелькали (в несколько рядов), связанные между собой автопокрышки, с привязанными к ним остатками маскировочных сетей и веревок. Вертолеты разошлись в разные стороны и попытались прорваться с севера и юга, но и там их встретили такие же препятствия, вся территория станции была под дымовой завесой. Подлетать ближе летчики (боясь не ладного) не стали и вернулись на аэродром. На задымленной смотровой площадке стояли два генерала.                Нарушил тишину Птицин своим вопросом: «Что это было?»
- Секретная разработка штаба ЖДВ!» - испугано затараторил Павел Петрович.
- Я спрашиваю, кто это придумал? Немедленно ко мне этого «Левшу» - рявкнул Министр Обороны. Пришлось вызывать Бурнова.
- Ты понимаешь подполковник, что ты придумал или нет?! – задал вопрос министр.
- Мне дали команду и  я придумал, как бороться с авиацией в полевых условиях, чего же, тут не понять – включая «дурака», ответил виновник торжества.
- Ни хрена ты не понял подполковник. Ты разработал «бомбу замедленного действия», гибельную для нашей авиации. Потому что, теперь не нужны ни «Стингеры», ни «Иглы». Если эту методику узнают чеченские боевики и  начнут применять в каждом ауле, нам войну не выиграть, поэтому, богом тебя молю, никому не рассказывай об этом, пожалей матерей, чьи сыновья могут погибнуть! – чисто по - человечески попросил московский начальник, - Ладно, генерал Рогман, будем считать, что ничего не было! После чего, генерал армии покинул расположение опергруппы.
       Через месяц Рогмана вызвали в Москву.
- Что случилось, Ваня?! – спросил он генерал – лейтенанта Носюкова, исполняющего обязанности Директора федеральной службы ЖДВ, который был в командировке.
- Тебя хочет видеть САМ Глава Администрации, на тебя, кто – то, круто, катит бочку,  из министров! – ответил генерал.
- Какой – такой, блин, Администрации?!
- Президентской, конечно, но ты, не боись! Всё будет путём. Для начала уволят из армии, вопрос уже согласован. Но должность, на «гражданке», будет, повыше нынешней, не пожалеешь! А за Моздок и Гудермес тебе спасибо, представим тебя к ордену «За заслуги перед Отечеством» второй степени.
- Почему же второй?! – зло подумал Рогман, - Могли бы представить и к высшей.
- Вот, представление на подполковника, отличился майор Голококосов, прекрасный служака, уставник до мозга костей, - протянул Носюкову бумагу, Павел Петрович.
- Ладно, давай подпишу! – покладисто согласился «визиви».
- Я сделал все, что мог, армия на моих плечах входит в мятежный регион, через месяц сопротивление «чехов», будет подавлено, - продолжал набивать себе цену Рогман, а сам, лихорадочно думал: «Кинут, теперь, куда – ни будь, в Приднестровье, в составе, какой - ни будь комиссии, ликвидировать склады вооружения и вывозить технику. Хотя, вино, там, в Молдавии хорошее…Накапал Президенту, всё же, «Мерседес», хренов!».

Глава четвёртая. Пуля нашла героя.

     Поздней осенью 1994 года, поздним вечером, командир бронепоезда Борис Бурнов был ранен, шальной пулей, на станции Асиновской. Как обычно, его подразделения были полностью укомплектованы всем необходимым и получали отличное снабжение. Прикомандированные к эшелону, два экипажа танков из армии, с удовольствием ежедневно, мылись в душе, ходили и спали на чистом белье, ели, «от пуза» и считали, что им крупно, повезло, когда они попали к «желдорбекам». Подполковник, ещё, будучи ротным командиром, твёрдо усвоил истину: в бардаке, нужно тащить себе всё, что плохо лежит., чтобы использовать для родного подразделения. Его прапорщики, в заброшенном тупике, обнаружили полувагон, с листами сантиметровой стали, которыми Борис, тут же, стал обшивать, по второму слою, вагоны, платформы и тепловозные секции. В том же тупике, был обнаружен брошенный вагон, с пиломатериалами, из досок которого, Бурнов стал делать нары, чтобы воины спали в нормальных условиях. Несколько досок, он «втихаря, втюхал» местным казакам, которые притащили ему, пару бутылок водки, которые он пил не просыхая, в течение суток. Ранения, он сначала, не заметил, просто, рухнул в грязную жижу, у платформы бронепоезда, на которой стоял, обложенный мешками с песком, танк Т-72. Борис, первоначально, подумал, что допился «до чёртиков», однако, почувствовав острую, стреляющую боль, в левой ягодице, где в его плоти, застряла «бандитская пуля», прорычал: «Чёртовы душманы! Еб – ть, вола!».
- Вызвать сюда командира бронепоезда! – услышал, теряющий сознание, от кровопотери Бурнов, какой – то, до удивления знакомый голос. Он вспомнил, что ему обещали приезд генерала из штаба ЖДВ, с инспекцией.
- Командир ранен, всех врачей сюда, к первой платформе! – раздался крик дежурного по бронепоезду, начальника вещевой службы лейтенанта Яцкова. Из среднего вагона вылетели два бойца, в белых халатах, с носилками, их сопровождал фельдшер, они помчались, к первой платформе, где лежал их любимый командир. Пока они бежали, из танка выскочили три солдата, достали командира из грязи и потащили навстречу, к носилкам, матерясь и проклиная, отсутствие света. На уровне, первых вагонов, две группы встретились, Борису была оказана первая помощь. К Бурнову, лежащему на носилках, подошёл прекрасно, выбритый полковник ЖДВ, который сказал:
- Слушай, подполковник, сюда идёт генерал, ты, можешь встать и представиться, по команде?.
- Пошёл в задницу, тыловая крыса, - произнёс пьяный, небритый Бурнов, ворочаясь, как боров, на носилках.
- Как Вы разговариваете, со старшим по званию? – вскричал пижонистый московский «лизоблюд», прибывший, вероятно, в свите генерала.
- Заткни пасть, пока, я тебя самого не шлёпнул из табельного оружия, а генералу доложу, что шальная пуля. Сам прикинь, кто  будет разбираться, от чего ты погиб?! – с яростью прохрипел Борис, смотря, прямо в лицо «хлыща» из Москвы, скорей всего, бывшего политработника. К лежащему подполковнику склонился подошедший сухопарый подтянутый офицер с генеральскими звёздами, на погонах, в нём, Бурнов, с удивлением признал , бывшего капитана Тигрова.
- А ты, Харитоныч молоток! Я то думал, что, ты, уже, спился, к чёртовой матери! – радостно взвизгнул Бурнов, у которого, сразу, уменьшилась боль и улучшилось настроение.
- Борька, ты, что ли?! – радостно закричал генерал.
     Похожий на замполита, полковник стоял навытяжку, перед генералом и с ненавистью смотрел, на лежащего перед ним, на носилках, «нахального подполковника», оказавшегося старым знакомцем его начальника. Подбежал начальник медпункта бронепоезда капитан медслужбы Гусаков, прошедший Афган, козырнул генералу и бросился к Борису:
- Спокойно товарищ подполковник, не дёргайтесь! Я посмотрю, не повреждены ли кости таза.
- Ни хрена, – просипел Бурнов, - я прошел ещё, метров деять, после чего почувствовал боль, просто, мне в задницу стрельнул, какой – ни будь мальчишка, из местного «гитлерюгента», на чеченский лад!
       Носилки с Бурновым подняли понесли, причём, Тигров сам помогал нести, потому что тучная туша Бориса немало весила и медработники не справлялись с грузом.
- Ты, всё равно, падешь на той, на той далёкой, на Гражданской и, комиссары, в пыльных шлемах, склоняться, молча над тобой…- браво запел подполковник песню на стихи Евгения Евтушенко, когда его понесли на носилках… Бурнова внесли в санчасть бронепоезда, положили на стол, где всё было готово к операции. Лейтенант медицинской службы Польщиков, военно – полевой хирург, стоял в маске и в резиновых перчатках.
- Слушай, капитан! Я тоже, здесь побуду, это мой лучший друг, - тихо и просительно сказал Тигров, - всё делай, как надо, будешь досрочно представлен к званию майора!
- Вы, напрасно беспокоитесь, я и так, сделаю всё отлично, а Вы оденьте маску, халат и бахилы, товарищ генерал…
Фельдшер дал Бурнову стакан разведенного водой спирта, который тот выпил залпом, после чего, его перевернули, с бока, на живот.
- Будем пулю извлекать под местной анестезией, - сказал капитан, - она прошла через мягкие ткани, не задев нервно – сосудистый пучок, застряла, близко к поверхности у гребня тазовой кости. Давайте хлопцы новокаин…
Прооперированного Бориса отправили в ростовский окружной госпиталь, а оттуда, переправили в Питер, в Военно – Медицинкую Академию, где он долечивался в клинике госпитальной хирургии. Война для Бурнова, на этом и закончилась. Красное колесо русской истории, описанное Александром Исаевичем Солженициным, не остановилось, ему ещё предстояло совершить свой последний кроваво – огненный цикл, очередной виток новейшей российской истории, прокатившись по предгорьям Кавказа.
«Зашумел орел двуглавый
Над враждебною рекой;
Прояснился путь кровавый
Перед дружною толпой.
Ты заржавел, меч булатный,
От бездейственной руки;
Заждались вы славы ратной,
Троегранные штыки…» - любил напевать «Песнь горского ополчения» на стихи А.И. Полежаева, следуя на службу, преподаватель Военно-транспортного института ЖДВ и ВОСО, кафедры «Строительство искусственных сооружений на театре военных действий», подполковник Бурнов. На эту должность его пристроил генерал Тигров, переведя с должности начальника лаборатории, на повышение. У Бориса пошла, вроде бы спокойная жизнь, но напрасно он радовался: на кафедре были свои подводные камни, о которые ему, ещё предстояло стукнуться дном, своего утлого челна. А пока, всё прекрасно, он дома, в родном Питере, квартиру получил  в Новом Петергофе, семья пристроена.
 
Эпилог.   
     Уволенный в запас, бывший центрфорвард «ЛИИЖТА»  младший лейтенант запаса Степновский, вернулся в родной Сестрорецк. Из родных, у него осталась больная мать, потому что три года назад умер отец, по которому, женщина, страшно убивалась, то есть, дни её были сочтены, через три месяца, бывший командир взвода тепловозной тяги, похоронил маму и стал жить, с медсестрой Людмилой, которую вывез из Тюмени. Сам, он устроился тренером в родной «ЛИИЖТ», где готовил смену себе и хоккеистам СКА, а Люську, пристроил в санаторий МО СССР, на станции Тарховка. Все были при деле, пока, осенью 1979 года, в Питер не приехал Бурнов. Появление этого индивидуума, необходимо было отметить. Поэтому, друзья отправились в ресторан «Метрополь», где Степновский появился в волчьей шапке, полушубке, из росомахи и унтах. Бурнов сел за соседний столик и стал с удовольствием наблюдать за героем события. Раздевшись и оставшись в белом свитере и унтах, Степновский пальцем подозвал к себе официанта и сказал: «Нарисуй мне, любезный полкилограмма водочки, солёный огурчик и по больше мяса! Постой, мужик, замени мне посуду, принеси стакан, не привык я пить водку из этих похабных рюмашек!». В глазах официанта и сидевших за соседним столиком девиц, Степновский уловил, с трудом скрытую насмешку. Он спокойно залпом выпил стакан водки, похрустел огурцом, с характерным чавканьем, после чего хищно набросился на свиную отбивную, с картофелем фри. Концерт продолжался, за соседними столиками улыбались посетители.
- Чё, ты зенки пялишь, фрайер! – грубо обратился Степновский, к сидящему с девицами парню, - Или в морду хошь? Франт сразу скис, отвернувшись, будто  бы не слышал.
- Скажите, пожалуйста, откуда Вы приехали? – не выдержала девица справа.
- Из Сибири мы, зверя бьём!
- И какого же зверя? – допытывалась красотка.
- Да самого разного, от белки до медведя! А что Вам шкуры нужны? 
В глазах девиц загорелся жадный интерес – шкурки песца и соболя были в цене.
- А цены на песца и соболя, какие? – уже не скрывая интереса спросила посетительница ресторана.
- Да, разные, с тебя, например, возьму двадцать пять рублей, за соболя или песца, плюс натура! – продолжал «валять дурака» Степновский.
- Это, как же?
- Да подлягешь под меня, вот и вся натура!
 Красотка, может быть и, согласилась, если бы разговор не слышал весь ресторан. Наш герой допил водку, щедро расплатился с официантом, который ему вызвал такси и отбыл из ресторана. Бурнов, тоже расплатился и покинул ресторан, смеясь в глубине души, над этой историей. Продолжение комедии последовало на следующий день. Степновский постригся, одел форму капитана и вместе с Бурновым, одетым в цивильный костюм, при галстуке, но с обритым, на голо черепом, прибыл, в тот же кабак. Разглядев в глубине зала, тех же вчерашних девиц, которые, судя по всему, были постоянные клиентами данного заведения, капитан запаса попросил официанта посадить его, с другом, за тот же столик, что и было сделано. Девки, так и впились в него глазами, узнавая и не узнавая зверобоя из Фенимора Купера, в этом подтянутом офицере. Друзья поздоровались с дамами и сделали заказ: закуску из «гребешков» и сухое вино. Ели и пили не спеша, лениво перебрасываясь фразами о северном модерне и поэзии «серебряного века», курили импортный «Кэмел», задумчиво оглядывая зал. Наконец, одна из подруг не выдержала и осведомилась, у Степновского, не был ли он здесь, вчера.
- Я не был, а сюда, заходил мой родной брат близнец, из Сибири!
- А где он сейчас?
- Торгует на Московском вокзале какими – то невыделанными шкурками кошек, которых он называет соболями, штука – сто рублей! – ответил герой. Получив ценную информацию девицы расплатились и  умчались, судя по всему, на Московский вокзал. Посидев, ещё немного, покинули ресторан и друзья…
Пролетели годы, через два года, после возвращения из Чечни, Борис перенёс тяжелейший циркулярный инфаркт миокарда, в свои сорок четыре года, но выкарабкался и вышел из реанимации, в кардиологическом отделении госпиталя ЛенВО, его и навестил Степновский.
- Рогман довёл, тебе то хорошо, ты, давно, уволился и позабыл все армейские кошмары, а меня, эта сволочь, много лет, размазывал по Абакан – Тайшету, держал на второстепенных должностях, мстительным оказался бывший комбат…- объяснял своё заболевание Борис. Степновский с ним молча соглашался. Перед этим, бывший хоккеист имел беседу с лечащим врачом, который, изложил свою врачебную версию раннего инфаркта: «Напился, потерял зарплату, потом, у какого – то шарлатана закодировался, после чего перестал пить, даже пиво, вот, организм запротестовал, всеми своими проспиртованными клеточками, отсюда и инфаркт…».
- Наверное, версии самого Бурнова и врача, в отдельности, не верны. Истина, где – то посередине. Конечно, двадцать лет службы в Сибири, даром, не прошли, - подумал Степновский, в слух сказал:
«Тебе не кажется, что Павел Петрович – «Пестель сегодня», верный кандидат, на пост русского «Пиночета»?».
- Не думаю, но этот негодяй, востребован, сегодня, этакая птица «высокого полета», на определенный момент существования страны…
Проводив приятеля, Бурнов взялся за газеты, где рассказывалось об эвакуации правительства премьера Рогмана из Чеченской республики, почитал, плюнул и завалился спать. Через неделю, он позвонил Степновскому из госпиталя:
- Генерал, тут, один лежит, послушал он мои рассказы о трассе и сказал, что мы, только, пьянствовали и баб пользовали…
- Ну и что ты ему ответил?
- Что мы железную дорогу построили, не БАМ, который оказался никому не нужным, а реальную дорогу, которая вела к богатствам нефти и газа, дорогу, которая продлила агонию режима, ещё на двадцать, с лишним, лет. Да и нынешние «Лукойл» и «Газпром», с удовольствием пользуются этой, однопутной веткой, которую, фигурально выражаясь, можно перерубить упавшим деревом, как становой хребет державы, как бы, последняя не называлась… А ещё я сказал ему, что ЖДВ всегда жили за свой счёт и приносили материальную пользу, никогда не сидя на шее государства, а наоборот, помогая ему, при этом, строя свою материальную базу, которую, сейчас, грабят всякие ворюги, в лице наших генералов. Обидно, что я сам инвалид – инфарктник, никому не нужен и единственное, что могу – написать свои воспоминания, но, будет ли их, кто – ни будь читать – неизвестно. Иными словами, все эти тунеядцы – генералы спят и видят, что страна зависит от их взгляда, хотя на самом деле, без умных и талантливых подчинённых, были бы они, в лучшем случае полковниками и командовали полками, но им повезло, они вовремя заметили таланты, которые вывели этих сволочей, в люди….

Продолжение в повести "Желдорбек на гражданке".

г. Санкт – Петербург  2005 г.
.