Костерлицкий - мексиканский казак

    
     Полная версия здесь:   https://vk.com/docs-87908871          
               

                Эмилио Костерлицкий - мексиканский казак.

                Emilio Ivan Kosterlitzky, 1853 - 1928

Эмиль (Эмилио, а изначально  вероятно  Иван, Емельян)  Костерлицкий родился в Москве  16 ноября  1853 года. Его отец Earnst  (Эрнст) был русским (казак), и родился 26 октября  1825 года в России, а мать Эмили – немкой,  родилась в 1831 году в Берлине (Brandenburg, Prussia, Germany).

Его отец, как говорили, был казаком, членом военной касты, обычно состоящей из  иностранцев,  которые служили солдатами Царского государства. Мальчик провел детство под Берлином, В возрасте десяти лет его семья переехала в Шарлоттенбург,  но к 1867 году они вернули молодого Эмиля в Санкт-Петербург, чтобы он мог посещать там военное училище. Это вполне устраивало парня, поскольку его грандиозный замысел, похоже, заключался в том, чтобы стать отважным казачьим офицером. Также, он был известен своими языковыми способностями; он говорил по-английски, по-французски, по-испански, по-немецки, по-русски, по-итальянски, по-польски, по-датски и по-шведски.
Все пошло не так, как планировал молодой Эмиль. По какой-то причине семья Костерлицкого решила, что его интересам будет лучше служить царский флот, и впоследствии он был переведен в Императорскую военно-морскую академию. К 3 декабря 1872 года Костерлицкий находился на борту российского учебного корабля, зашедшего в порт  солнечного  Пуэрто-Кабельо, Венесуэла.  При первой же возможности он перевалил  за борт,  и добрался до ближайших гор  быстрей любого возможного кавалериста.  Успешно дезертировав  («Следуя своей огромной любви  к лошадям и  честолюбивому детскому стремлению стать командиром  кавалерии» - как позже в приукрашенных тонах описал его побег журналист), он около трех месяцев скитался по Карибскому морю и к 29 апреля каким-то образом оказался в Гуаймасе,  на западном побережье Мексики. С борта своего парохода он заметил отряд мексиканских драгунов - первую кавалерию, которую он увидел с момента отправки в Российское Военно-морское училище. Костерлицкий не смог сдержаться и к полудню 1 мая записался рядовым в   отряд  Federales.

Возможно, ускоренный его культурным равновесием и европейскими манерами, подъем  Костерлицкого  по карьерной лестнице, по быстроте  был подобен  полету ракеты из  19-го века. Он стал капралом в 1874 году. Он был вторым сержантом в 1876 году, затем получил старшего сержанта и прапорщика до конца года. В 1883 году он стал капитаном в Национальной гвардии и - в 1885 году он был переведен в фискальную жандармерию, таможенную стражу Мексиканского правительства Диаса.   Отныне он оказался  в немного странной ситуации, удерживая два разряда одновременно, один - в Национальной гвардии и один - в жандармерии.   Начинал в качестве капитан/капрал и  в конце концов добрался до статуса полковник/подполковник  к 1912 году.

Хотя большинство американцев никогда и не слышали об этом русско-мексиканском  командире  кавалерии,  он достиг величины подлинной легенды  по обе стороны  мексиканской границы, еще при  своей  жизни. Костерлицкий представлял собой необычную комбинацию Робин Гуда и шерифа Ноттингема, втиснутых в одну  личность, и ему нравилось носить шлем с шипами со своей парадной формой. На протяжении своей 40-летней военной карьеры (1873-1913) он боролся с индейцами яки, арестовывал бандитов, преследовал апачей и закончил тем, что защитил Мексику от мятежных генералов.

Некоторые называли его солдатом удачи, путешествовавшим  по миру  в поисках хорошей драки.  Другие говорили, что он был казаком, который поменял русские степи на мексиканские просторы.   Человек без истории, гражданин без нации.  Какой  поворот судьбы принес этого пресловутого  воина  в Калифорнию?  С мексиканских баталий, через границу   на запад, где заходит солнце … Костерлицкий  готовился  исчезнуть. «Мне нечего сказать, что было бы интересно читать», - сказал он зрителям. «Я уже говорил  достаточно  для газет.   Я хочу исчезнуть   из них навсегда,  отныне».  Переходы через границы не были новыми для Костерлицкого. 

Пограничные области предоставили обширные возможности Костерлицкому.  Он превратился в мексиканца, заведя мексиканскую семью,   но он также стал и частью пограничного военного братства,  имевшего статус борцов с индейцами.   В 1880-х, в войнах против апачей и индейцев Яки (Yaqui) , Костерлицкий   стал защитником  рубежей   переднего края. Жестоко подавляя одну нацию, он обрел  свое место как гражданин другой. Апачские войны, также открыли ему двери и к северу от границы. В 1882 Мексика и Соединенные Штаты подписали взаимное соглашение о пересечении, позволив войскам преследовать индейцев через границу. В 1880-х Костерлицкий  усиленно  помогал  американским солдатам в поимке  Джеронимо,  а позже помогал и  в поисках бандитов/ренегатов, типа беглого скаута-апача  «Малыша» Кида.

В августе 1913 года, жители  Сан-Диего стали свидетелями  странного зрелища.   Поезд, везущий мексиканских военнопленных, прибыл  в город и вывалил свой живой груз  прямо возле правительственных бараков на Маркет-Стрит. «Военные выкрикивали непонятные команды, а изумленные мексиканские мужчины и женщины взволнованно болтали»-  написал репортер для «San Diego Sun»  - это было похоже на то, как если бы  «некий небольшой мексиканский городок  был взят со всеми его жителями и перемещен вдруг прямо сюда,  в Сан-Диего». Это было необычно, потому что Соединенные Штаты не находились в состоянии войны с Мексикой. Эти мужчины, женщины и дети были беженцами от сражений  мексиканской Революции, бушующей с 1910 года.  Международным  правом было  предусмотрено, что Соединенные Штаты — нейтральный сосед — должны  были  держать их как военнопленных, пока они не могли  быть возвращены в Мексику. Они направлялись в лагерь интернирования в форте Rosecrans,   что у залива Сан-Диего. Человек с бронзовым лицом, в белом солнечном шлеме и льняном костюме, возвышался  над другими мексиканцами. Более чем шести футов ростом, в  массивных  очках, он выглядел  «больше как преподаватель или ученый, чем солдат», написал другой репортер. Человеком, стоящим перед ним,   был Эмилио Костерлицкий, легендарный воин, карьера которого простиралась от апачских войн до мексиканской Революции.

 
Американцы сравнивали   Костерлицкого  со свободным и диким казаком, мифическим символом, мало чем отличавшимся от   американского ковбоя. То, что он предпочел мексиканские просторы российским степям, делало его лишь более романтичным.   Если насилие границы сделало Костерлицкого   гражданином иностранного государства, то фантазия границы гарантировала  ему статус   местного героя. Его белая кожа (и белая лошадь), отличали его от   смуглых соратников, которых белые американцы приравнивали скорей  к бандитам, чем к  героям. По большому счету, он был живописным лидером,  в то время как его коллеги были признаны  грубиянами.

Костерлицкий также проявил себя мастерским лингвистом. Он не только говорил на испанском, но также и английском, французском, немецком, русском, итальянском, польском, датском и шведском языках. Американцы, со своими бедными испаноязычными навыками,   обращались к нему как культурному центру.   В 1885 году он переехал в центр нового транснационального мира в качестве офицера  бюджетных учреждений, исполняющих наказания, или таможенник, где он руководил перемещением  людей, товаров и капитала через границу. Инвестиции США в Соноре были на подъеме к 1900 году, и Костерлицкий  служил городовым и привратником. Он проводит различие между законными и незаконными переходами границы и хранил закон и порядок,  повышая  доверие инвесторов.

В 1906 году Мексика послала его и 75 Rurales , чтобы подавить  волнения  на медном руднике Кананеа,  недалеко от границы штата Аризона. Но 300 Аризонских Рейнджеров  прибыли  туда  первыми, столкнувшись с  несколькими тысячами  шахтеров, которые требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда. Несколько кровавых стычек   привели к гибели около шести американцев и 35 мексиканцев, но напряженность улеглась.
В течение нескольких часов, однако,  Костерлицкий  и его люди въехали в город и  наказали жителей  Кананеа по законам военного времени.
 
Они согнали около десятка главарей и расстреливали,  или вешали их на деревьях.
Работа Костерлицкого  была оценена очень высоко, как героя, однако после этого он часто подвергался критике, за массовое убийство.
Некоторые из выживших стали в последствии лидерами  мексиканской революции, которая вспыхнула в 1910 году. За  яростные и восторженные подавления  гражданских беспорядков, он получил прозвище  «Железный кулак Диаса», со  ссылкой на президента Мексики  Порфирио Диаса, которого  Костерлицкий  преданно защищал.

Еще один яркий пример стиля Костерлицкого по  охране правопорядка был засвидетельствован в небольшом пограничном городе Ronquillo, американским сотрудником от «Cananea Consolidated Copper Company». Поскольку  отряд  из 20 rurales, возглавляемый благородным полковником, проходил через город, то не обошлось без остановки в местном баре, где в свою очередь, не обошлось без бурной драки между постояльцами, чисто в стиле Голливуда.   Костерлицкий  нетерпеливо оглядел свой заказ, вкусно пахнущий,   затем кивнул  двум последним солдатам из своего патруля.   Те два солдата, и только  они, подъехали к бару и мгновенно остановили побоище.  Задачу  они выполнили  посредством простой, но целесообразной  стрельбы в одну четверть ее участников, по-видимому,  наугад.  После чего  воссоединились с патрулем, который даже не остановил движения из-за такой ерунды, как барная драка.  Американский свидетель происшествия был, соответственно, весьма  впечатлен.

Одна из самых популярных историй о Костерлицком, имевшая очень широкое брожение во время его активной военной карьеры, рассказывала, как он когда-то захватил Джеронимо,  применив  для этого какую-то «хитрую уловку».  Однако, после разговора с Джеронимо,  совместной пьянки с ним,  или игры в карты - в зависимости от того, кто рассказывал эту историю - Костерлицкий решил, что апачский воин был вполне себе ничего, благородным противником, после чего… отпустил  его. Десятки версий этой истории распространены  на севере Мексики, но никто никогда не  описывал  в деталях ту самую «хитрую уловку», которую Костерлицкий   использовал,  чтобы захватить   коварного противника. В ответ на просьбы объяснить,  какая  версия  этой истории была правильной, Костерлицкий восклицал, «Отпустил» я его!  Да никогда я его и не ловил! Я гонялся за ним в течение многих лет, но  даже никогда его и в глаза не видел!»   Несмотря на неоднократные отказы, история  про Джеронимо и легенда Костерлицкого   просто продолжали  расти.
Однажды, во время погони за  еще одной  местной знаменитостью - Панчо Вилья,  и получив огромное разочарование от того, что у вождя повстанцев оказалась более резвая  кобыла,  Костерлицкий  метнул ему вдогонку свою саблю. Далее, когда в его револьвере закончились все патроны, он метнул в Вилью револьвером, и зарычал  в бессильной ярости.
С мексиканской Революцией боролись частично, чтобы возместить неравенства этого межнационального мира. Многие мятежники искали  открытые двери, которые были закрыты для простых людей и политических посторонних. Но они также закрыли  другие двери. Насилие вытеснило иностранных предпринимателей и страхи перед революционными бандитами и американским вмешательством, поощренным обеими  сторонами,  чтобы рассмотреть границу как разделительную линию, а не перекресток.

Костерлицкий был горячим сторонником президента Мексики Диаса (1884-1910) в его усилиях по улучшению экономики страны за счет иностранных инвестиций. Диас сбалансировал бюджет, продав огромные куски активов Мексики американским,  а затем и европейским инвесторам. Он повысил эффективность,  передав правительство так называемым «ученым», которые управляли страной с помощью чисто логических научных средств. К 1910 году мексиканская экономика увеличилась в десять раз,  и американцы владели 90% всех операций по добыче полезных ископаемых, при этом 75% принадлежали только двум компаниям, Guggenheim и U.S. Smelting.  Мексика была крупнейшим в мире экспортером сахара,  но  народу не хватало еды. Экономическая стратегия Диаса позволила создать сильную экономику, но население перенесло такие страдания и лишения,  что страна находилась на грани насильственной  революции.  Неоднократные и энергичные попытки Костерлицкого подавить гражданские беспорядки только подтверждали его прозвище  «Железный  кулак Диаса».


Официальная позиция Костерлицкого дала ему возможность продемонстрировать поддержку экономической политики Мексики в своей уникальной манере.  Однажды, навещая  своих  раненых руралес  в местной больнице,  он обнаружил американского  шахтера,  стонущего от боли из-за сломанной ноги. Гринго привезли поздно ночью, и все врачи больницы спали. Разъяренный тем, что он посчитал невежливым обращением с иностранным инвестором,  Костерлицкий послал своего санитара найти врача - любого врача - и сообщить ему, что, если он не приедет лечить американца,  то  сразу на месте  застрелят  «при попытке к бегству».  Когда наконец появился врач, Костерлицкий проинструктировал его: «Вправьте эту ногу правильно и быстро, иначе вам лично понадобится  сделать гораздо больше,  чем просто вправка  кости». Несмотря на ранний отъезд с родины, Костерлицкий оставался очень и очень русским по характеру.
Еще одна история, подтвержденная мексиканскими правительственными документами,  свидетельствует о  жестком  подходе Костерлицкого к бюрократическим вопросам, сосредоточенным вокруг его усилий по оказанию помощи губернатору штата Сонора в вербовке войск для Федеральной армии. Узнав о нехватке рабочей силы, с которой сталкиваются его федеральные соратники,  Костерлицкий и его люди отправились в ближайшую тюрьму, надели наручники на 25 сокамерников, прикрепили соответствующие документы к рубашке первого «добровольца» и отправили несчастных в учебный лагерь.  Внизу анкеты Костерлицкий написал:  «Вот 25 патриотов.   Пожалуйста, возвратите мне наручники, и я пришлю вам еще 25».

Костерлицкий вышел на пенсию в 1912 году, в возрасте 59 лет, вскоре после краха режима Диаса и начала «Великой революции» в Мексике. Он был временно ослеплен, сражаясь с повстанцами в битве при Ла-Дура, с помощью того, что он называл «гранатой для дураков».

Костерлицкому искренне нравился президент Диас, рассматривавший его как жесткого, справедливого, мужественного, законопослушного президента. Он считал преемника Диаса Франсиско Мадеро (1911-1913) слабым и изнеженным. Лучше подходит на роль лидера оппозиции, чем президента. Мадеро  был общепризнанным интеллектуалом,  который нервничал во время стресса.  Он просто не был лидером Костерлицкого,  но когда новый президент умолял Костерлицкого вернуть старую боевую лошадь,  он не смог устоять перед призывом к долгу.

Полковник Костерлицкий только что поселился в качестве командира «Военной зоны 3» на границе США с Сонорой, когда Мадеро был убит и его сменил на посту президента генерал Уэрта (1913-1914). Костерлицкий, возможно и не любил Мадеро,  но он  просто  возненавидел Уэрту.  Только чувство личной чести Костерлицкого удерживало его на своем посту, поддерживая то, что он считал едва ли законным правительством Мексики. К марту 1913 года он оказался на службе у Уэрты - человека, которого он ненавидел и презирал,  защищая Ногалес  от армии повстанцев, возглавляемой Альваро Обрегоном, лучшим и самым современным генералом, произведенным мексиканской революцией. В начале революции Костерлицкий выказывал только уважение к Обрегону. Однако после поражения в битве при Ногалес  Костерлицкий мало что мог сказать о мятежном  генерале.   

 

5 марта генерал Педро Охеда, командовавший всем штатом Сонора, начал получать обеспокоенные телеграммы от Костерлицкого. По ходу недели беспокойство Костерлицкого росло. Ходили слухи, что Обрегон набирал целые батальоны индейцев яки.  Обрегон путешествовал по Соноре, осматривая железнодорожные мосты. Он собирал войска для нападения на Ногалес - единственный приграничный город, все еще находящийся в руках правительственных войск.  Охеда оставался в высшей степени доверчивым. У него было 4000 регулярных войск, а также многочисленные иррегулярные формирования, разбросанные по всему штату. Где бы повстанцы ни атаковали,  они встречали ожесточенное и успешное сопротивление.  Сомнения Костерлицкого относительно великой стратегии генерала Охеды были вполне обоснованными.  Обрегон, следуя тому  что он прочитал в книге о войнах  в Европе,  двинул свои силы вдоль внутренних  линий и сосредоточил  1000 человек за пределами Ногалес. Он взорвал три стратегически  расположенных  железнодорожных моста,   чтобы  самоуверенный Охеда не смог предоставить Костерлицкому подкрепление. Затем Обрегон продолжал быстро перемещать свои подразделения, заставляя их появляться в  разных местах,  так что защитники Ногалес  подумали,  что их осаждают как минимум 2500 повстанцев.  Людям Костерлицкого было трудно сохранять уверенность,  когда они были уверены в том,  что их число составляет десять к одному.

Наконец,  во время длительных  но тщетных переговоров о капитуляции,  Обрегон  «случайно»  обмолвился,  что более половины его войск были индейцами яки. И  это были не  просто индейцы яки, а индейцы яки  с   немецкими винтовками и множеством боеприпасов в руках.  Это не могло быть обнадеживающим для руралес, которые провели большую часть своей жизни, патрулируя  как раз территорию яки. К настоящему времени яки должны были свести множество счетов  как с  самой фискальной жандармерией,  так и с  Костерлицким лично,  ибо  он участвовал в принудительной депортации 10 000 их соплеменников   на полуостров Юкатан,  для принудительных работ. Потрясенный гарнизон  из Ногалес в Мексике,  начал  задумчиво  смотреть через границу  - на безопасное место в США. 


Генерал Альваро Обрегон, сидящий слева и одетый в белую форму, позирует со своим штабом коренных индейцев яки в ополчении Соноры,  между 1910 и 1915годами.
Итак, 1913году  - когда Костерлицкому  было  почти  60 лет — он проиграл сражение у пограничного города Ногалес, что в Соноре.

13 марта 1913 американская 5-я Конница была около  футбольного  поля  недалеко от  Ногалес, Аризона, наблюдая за  Костерлицким  и его 280 руралес, защищающими  мексиканский штат Сонору против  более чем 1000  мятежников во главе с Генералом Альваро Обрегоном, будущим президентом Мексики. Пули начали летать на ними, ранив по крайней мере трех человек, включая американского солдата и маленького мальчика. Американский Подполковник Тейт  приказал, чтобы его горнист подал сигнал к отступлению, по типу мексиканских.  Мексиканские  горны  подхватили сигнал и перестрелка между революционерами и rurales остановилась. Но не сразу, просто у людей Костерлицкого закончились патроны.   

Историк из Прескотта,  Бадж Раффнер,  описал то, что произошло затем.   «Костерлицкий  с малочисленным контингентом его войск, поехал к Аризонской границе, чтобы запросить политического убежища. Они встретили огромную толпу революционеров,  которые  высмеяли их в  поражении. Будучи всегда солдатом, Костерлицкий проложил путь своей саблей, буквально сквозь плоть и  кость, чтобы достигнуть международной границы, и только тогда официально сдал окровавленную  саблю армии Соединенных Штатов».


Когда он получил высокую оценку за выживание в битве,  он ответил: «Я хотел бы, чтобы это было иначе». Костерлицкий    и его солдаты были заключены в тюрьму за пределами Сан-Диего и, когда несколько из его людей сбежали,  он счел    это нарушением чести  и возглавил  поиск, который увенчался успехом.

Когда ему   и его  людям  предложили прощение  и шанс возвратиться в Мексику,  Костерлицкий отказался   и остался в Лос-Анджелесе.
Он оставался в Ногалесе, Аризона, в течение нескольких месяцев,  прежде чем быть посланным в форт Rosencrans.

После отставки  в 1914, Костерлицкий   и его мексиканская семья  были в Лос-Анджелес. Мексиканский Лос-Анджелес быстро развивался в результате хаоса в Мексике; люди уезжали в огромном количестве, и большинство иммигрантов переезжало в Восточный Лос-Анджелес, центр мексиканской Калифорнии даже сейчас. Все же,  Костерлицкий   и его семья купили  себе отдельное бунгало, к западу от  Лос-Анджелеса. Единственные  там, как мексиканцы, они были потеряны в англо-американском море.
Почему было выбрано  изгнание? Это  было уже не в  первый раз - когда-то  Костерлицкий   дезертировал с корабля, погрузившись  в другую культуру. Все же безотносительно его мотивации как подростка, у него теперь была новая причина спрятаться и «исчезнуть из газет навсегда».

В его прошлые дни в форте Rosecrans в Сан-Диего, Костерлицкий   встретился с Ф. П. Уэбстером, агентом из Бюро расследований (предшественник ФБР). Уэбстер попросил, чтобы он послал  поддерживающих режим интернированных  в Сан-Диего, чтобы смешаться там с местными мексиканцами и узнать о революционных  настроениях, делая отчет для Уэбстера.

Эти отношения открыли новые двери, поскольку вскоре после того, как он переехал в Лос-Анджелес,  Костерлицкий, был занят   уверенной работой,  как лингвист. Согласно переписи 1920 года, он стал переводчиком для американской Почтовой службы. Но его семья знала, что не все так просто. Костерлицкий  жил инкогнито, потому что он был особого вида лингвистом,  нанятым Бюро расследований для страны, которая все больше и больше касалась  границ Мексики. Соединенные Штаты поддержали Костерлицкого, но превратили его в шпиона.

Во время Первой мировой войны он проходил как немецкий доктор, и говорил на немецком языке с иммигрантами в Першинг-Сквер, в центре Лос-Анджелеса. Незадолго до того, как он  умер,  в 1927 году он повернулся еще раз лицом к Мексике, исследуя заговор свергнуть правительство Нижней Калифорнии.

Несмотря на его  желания, Костерлицкий  не избежал освещения в газетах. В «La Opinin» публикация, прочитанная мексиканским изгнанником в Лос-Анджелесе, подвергла  сомнению более глубокие привязанности этого «наемника», который перешел от одной страны к следующей, предложив свои услуги, как казаки в старые времена.   Но  Костерлицкий  редко отклонялся далеко  от Мексики, он  никогда не менял  свое мексиканское гражданство. Когда он умер в 1928, он был похоронен на Кладбище Голгофы, (Calvary Cemetery),  в  Лос-Анджелесе.
«Мы  видим  Костерлицкого не иначе,  как солдата Республики», -  плакали его мексиканские соратники, поддерживая концы покрывала,  на похоронной процессии…

Костерлицкий, который был трижды женат и стал отцом 10 детей, умер в 1928 году.  Будучи на смертном одре, он якобы сказал приехавшему потомству:
«... Я не могу оставить вам ничего, кроме самого прекрасного состояния в мире: это ваша мать, бесценное сокровище, и своё имя,  которое  вы можете  нести с гордостью».
                ***

Корнелиус Смит младший написал толстую биографию нашего  мексиканского казака  -  «Эмилио Костерлицкий.  Орел Соноры и Юго-Западной границы» («Emilio Kosterlitzky, eagle of Sonora and the Southwest border»).


…Когда Костерлицкий, сражавшийся за Викториано Уэрту, потерпел поражение в 1913 году от численно превосходящих сил Альваро Обрегона в Ногалесе, он ушел в изгнание на  территорию  Соединенных Штатов, в частности, под стражу капитана армии США Корнелиуса Смита - отца автора. Воспоминания Смита-старшего о Костерлицком обогащают книгу, как и воспоминания других калифорнийцев, которые знали Костерлицкого в более поздние годы, когда он работал агентом под прикрытием в Министерстве юстиции США для работы в Лос-Анджелесе и вдоль мексиканской границы…

Костерлицкий Смита – это «солдат, отличающийся и отвагой, и послушанием, и верностью. Он не был софистом или политиком, а был прямолинейным, честным, целеустремленным и трудолюбивым человеком». Автор не находит в предыстории Костерлицкого ничего, что указывало бы на «взяточничество, грабежи, либо обычное воровство». Его люди, по словам Смита, часто были «хулиганами и негодяями самого низкого уровня», однако  сам президент Диас отдал приказ набирать «добровольцев» для его боевого отряда из различного рода тюрем и лагерей. Тем не менее, Смит неоднократно называет этот боевой отряд  именно «элитной силой».

При подготовке этой обширной биографии,  Смит использовал личные документы Костерлицкого, хранившиеся у потомков полководца. Эти материалы, которые включают несколько сотен писем, телеграмм, военных цитат, отчетов и фотографий, в настоящее время принадлежат Университету Аризоны, но еще не открыты полностью для исследователей. Из-за нехватки сносок неясно, как  конкретно Смит привязал тот или иной документ к своему тексту. Многие из его важных утверждений вообще  ничем не обоснованы. Например, нет никаких ссылок на утверждение, что «в разговоре [Франсиско] Мадеро попросил Костерлицкого отправиться к Морелосу, заручиться доверием Эмилиано Сапаты, после чего…  убить его». Костерлицкий, по словам Смита, отказался от этой миссии не потому, что пожалел Сапату, а потому, что он осуждал убийство этого человека с помощью разного рода низких и подлых уловок.


Однако очевидно, что Костерлицкому нравилось прямое личное общение с президентом, и что Диас серьезно относился даже к малейшим проблемам своего военачальника. Документы также показывают, что Мадеро в качестве президента опирался на бывших порфирских военачальников, таких как Костерлицкий, для поддержки, крайне необходимой для сдерживания  беспорядков, развязанных восстанием. Что касается других источников, то автор зависит от ограниченного использования газет США и Мексики, нескольких интервью, а также случайной выборки второстепенных работ, девяносто процентов из которых на английском языке. Одна глава посвящена важному удару на Кананеа, но в своем исследовании Смит, очевидно, не обращался к фундаментальной книге «Fuentes para la historyia de la revoluci;n mexicana», III: La Huelga de Cananea Мануэля Гонсалеса Рамиреса. Если бы он сделал это, он мог бы реконструировать свою концепцию ролей, сыгранных на Кананеа Костерлицким и аризонским рейнджером Томасом Райнингом.

Таким образом, книга имеет ограниченную научную ценность. Это, тем не менее, очень приятное чтение, книга легко и хорошо написана, и все же содержит достаточно исторического материала, чтобы привлечь к себе широкий круг читателей.

Ну, и последний анекдот про  нашего мексиканского казака.  Якобы,  командир Сонорских руралес,  полковник Эмилио Костерлицкий импортировал в Мексику из России-матушки  злых волкодавов, для наиболее эффективного выслеживания местных разбойников и апачей, и  псы эти, якобы,  были весьма эффективны.


Настоящие (в России) Костерлицкие тоже использовали на охотах гончих, но мы просто не можем доказать или подтвердить, что это были именно русские волкодавы, привезенные с родины неистового Эмиля. Одним из тех самых «плохих парней», которого его псы все-таки не догнали, как раз и был Доротео Аранго (Панчо Вилья).