О драматургии в кино 9

КОНФЛИКТ

Я уже писал выше: конфликт – это становой хребет произведения. Роль его основополагающая. Он разворачивает художественную мысль, разворачивает действие. Насыщает его смысловыми токами, подсказывает расстановку на игровом поле главных действующих лиц и ориентирует на своё раскрытие всех персонажей и основные события.

Следует отличать содержание этого термина в искусстве от использования его в психологии, социологии, политологии, военных науках и т.д. Конфликт (прежде всего в литературе) - разлад некоего важного явления жизни, который лежит в русле главных противоречий бытия человеческого, в русле главных идей эпохи. Отсюда – ведущая роль литературы, наиболее подробно и полно запечатлевающей интеллектуальную хронику нашего бытия. Цивилизация и литература неразрывны – именно она создавала цивилизацию. Литература во всех её формах родилась из линейного письма, позволившего полно и точно записывать и накапливать из поколения в поколение важнейший опыт во всех областях жизни и развивать его.

Противоречия нашего бытия вырастают из несовершенства человеческого и восходят к вечному противостоянию истины и заблуждений, правды и лжи, добра и зла, всего мешающего жизни и помогающего. Во все времена находится достаточно «мыслителей», пытающихся примирить это противостояние, стирающих различия между противоречиями, а то и прямо отрицающими правду как кристаллизующий фактор. Вспомним Сальери у Пушкина: «На свете правды нет, но нет её и выше». Однако, это не мешает такого рода человеку по своему усмотрению искать для себя правды, выгоды, пользы и пр. Дело тут вот в чём: если человек не видит на земле или не хочет видеть правды и не желает трудиться для неё, то для такого человека небеса пусты. Для него не может быть никакой Божьей правды. Он не думает её искать, он эгоист, хотя часто прикрывается маской ханжества. Ценны для него только собственные взгляды, мнения, установления, пусть даже идущие вразрез с этой самой правдой. Не отсюда ли начинается деспотизм: от семейного до вселенского? Не это ли служит острейшим конфликтом, непримиримым противоречием, растянувшимся во всём обозримом времени?
 
Конфликт в литературе, искусстве – противоречие непримиримое, которое может окончиться победой одной из сил. Но эта победа временна, потому что противостояние выходит в жизнь, где оно нескончаемо. «То не два заюшки собегалися, то сходилися правда с кривдою на смертный бой», - так повествует средневековая духовная былина «Голубиная книга».

Конфликт в произведении надо сопоставлять с тем, как он выражается в нашей текущей жизни. И здесь правда нашего бытия будет выражаться с наибольшей силой, даже если произведение выступает в фантастической («Солярис») или в другой условной форме. Талант автора выражается в том, насколько и какими средствами ему удалось выразить важное противоречие жизни, задевающее и затягивающее в себя множество людей. Такие вещи становятся со временем классическими, как бы к ним не относились в частном порядке.
 
Возьмем для примера пьесу Островского «Гроза». К чему восходит конфликт? К противостоянию, пусть и несчастным для героини манером, тому укладу жизни, который поощряет деспотическое начало, отрицание личности. А разве сегодня вот эта тема, вырастающая из самого  конфликта пьесы, устарела или исчезла? Или выражается, может быть, с большей силой, но другими обычаями?.. В те времена критик Добролюбов написал, разбирая пьесу, программную статью «Луч света в темном царстве». Он увидел свою Катерину на основе образа, предложенного нам Островским, и домыслил, выписал именно свой, в ряде характеристик отличный от «оригинала» характер. И именно через этот свой характер Катерины он с большой силой раскрыл тот единый с пьесой драматурга конфликт, то непримиримое противоречие, что из века в век уродует и губит души.

Конфликт в произведении всегда один и един, хотя раскрывается и развивается в ряде частных столкновений. Для его определения надо ответить на вопрос: что чему противостоит и кто кому противостоит (определение Л. Н. Нехорошева). Он разворачивается в противостоянии  персонажей. Порой определение конфликта выносят в заглавие. Примеры тому – романы «Преступление и наказание», «Война и мир». Лев Толстой в своём романе выводит эти два состояния человечества, общие и всевремённые. И разворачивает их противостояние и эпико-историческое, и как борьбу разных взглядов-позиций людей и образов жизни в обществе, и как внутреннее противоречие в человеке.
 
Почему конфликт один, а не их несколько в произведении? – да потому, что композицию завершить будет невозможно. Разнородные  явления требуют в отношении себя отдельного художественного выражения-исследования и разрывают форму. В попытке таких мезальянсов, насильственного сочетания разнородных явлений – ещё одна частая ошибка студентов и начинающих сценаристов.
Особенно часто именуют конфликтами частные столкновения, в которых этот единый конфликт раскрывается, и чуть ли не с гордостью подсчитывают их. И это уже серьёзный сбой драматургического мышления.

В последнее время встречаешь суждения киноведов о продукции молодых кинематографистов, в первую очередь – режиссёров: распад сюжета, неспособность выстроить связное киноповествование, клиповое мышление. Эта угроза нарастала с конца 1980х гг. – распад системного мышления (энтропия) и необученность самовыражающихся индивидов. Впечатление таково: таким обучающим и обучающимся лень или просто нечего сказать о сущностных сторонах жизни человека, но очень хочется позиционировать себя в этой области деятельности...

Конфликт нарастает по мере продвижения действия, разворачивается к нам всё новыми гранями. Этому помогает общая расстановка действующих лиц: они дают многомерность, объём явлению, предмету художественного исследования. Показателен в этом отношении фильм Романа Полански «Тэсс», снятый по роману английского писателя Томаса Харди. Два героя из эгоизма, отчасти открытого и отчасти латентного (скрытого несознаваемого), разрушают жизнь молодой женщины, доводят её до убийства. А персонажи второго плана не впрямую, показывая разные грани отношений, помогают им в этом. Но сам конфликт уходит глубже: финальной точкой является пластический образ капища Стоунхедж.  Цивилизация, которая строилась как христианская и провозглашавшая любовь к человеку, выродилась в языческую по своим стремлениям. Прикрытая замечательными цитатами и призывами, она приносит в жертву своих чистых детей. Нарушена первая и главная заповедь Нового Завета, двуединая и неразрывная: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем, умом и помышлением, и возлюби ближнего своего как самого себя».

В искусстве кино, в художественной литературе встречаются попытки подменить действительный конфликт мнимым. В советские времена на этом стояла немногочисленная в общем потоке продукция социалистического реализма. Идеологическая установка диалектического материализма  («диамата») была такова: мы строим прогрессивное общество, поэтому у нас хорошее не противостоит плохому. Антагонизм (непримиримое  противоречие) упразднен. Движение идёт к совершенному общественному устройству. У нас хорошее противостоит лучшему. А лучшее, чтобы воплотиться в жизнь, должно преодолеть, упразднить просто хорошее, которое было когда-то лучшим, но устарело и теперь тормозит развитие. Примеры такого «конфликта» в кино: «Битва в пути» по роману Николаевой, «Председатель» режиссёра Салтыкова и литератора Нагибина, фильм «Премия» по пьесе Гельмана. Эта идеологическая установка на мнимый конфликт при максимальном бытовом правдоподобии, узнаваемости – единственное, что выделяло пропагандистский стиль «социалистического реализма».

В последнее время сын советского драматурга Гельмана, галерист, проводил у нас в изобразительном искусстве всё ту же замечательную установку социалистического реализма - устраивал шумные выставки нового: инсталляций и прочего лучшего, призванного заменить «устаревшее хорошее» в искусстве. Но идея лопнула, и новатор находится пока на заслуженном отдыхе.

С конца 1980-х гг. социалистический реализм заменила собой обратная тенденция в построении мнимого конфликта: плохое противостоит худшему. Начиналось это ещё в «перестройку» с «первой ласточки» - фильма «Маленькая Вера». В те времена общественного помутнения умов авторы его верили, что плохое – это лучшее, и ведет прямиком к свободе личности. В итоге, молоденькая исполнительница главной роли нашла своё заштатное место в мировой порнографической индустрии.

А потом вышел главный фильм с этим лже-конфликтом – «Брат» с его продолжением режиссера Балабанова и Сельянова, который считается продюсером. Тут уж ставка на плохое в борьбе с худшим делалась сознательно, обслуживалась и пропагандировалась в надежде выстроить из государственной власти mafia state. Потому так поддержан был этот фильм  (как и его поздние унылые подобия) всем асоциальным конгломератом страны, всем криминальным и психопатическим сообществом с их всевозможными СМИ. Особенно отличалась пропагандистским успехом прописанная в парламенте и администрации президента газета «Завтра».  Уголовники их стараниями превращались в головах обывателей в пламенных патриотов и защитников угнетённых.

Сейчас эта «mafia state» догнивает. И вся её массовая продукция агитационно-пропагандистского типа, начиная с позднесоветского времени, окажется в том же самом месте, где теперь находится социалистический реализм…

Конфликт играет существенную роль в определении родов и видов литературы, откуда он прямо взят в киноповествовательную структуру с её формами и жанрами. Но об этом продолжим разговор в следующей главе. А теперь, завершая главу эту, приведу, как обещал в главе о структурной композиции, эпизод из своего сценария, страницу из которого в разделе о сценарии уже приводил. Целиком сценарий «Роль» напечатан в моей книге «Самая дорогая сердцу сказка», изд. Традиция, Москва, 2013 г.
 
Этот эпизод сценария, сделанного в жанре или форме драмы, довольно ясно демонстрирует, как ряд сцен формируются в него вокруг одного из столкновений, раскрывающих постепенно единый конфликт. А он - в несовместимости устремлений, нацеленных на идеальное, с вульгарно-материалистическим отношением к жизни.

Промежуточная завязка здесь – половинка яблока, поданная героиней своему бывшему другу. Промежуточная кульминация – её вскрик «это несправедливо». А выход из эпизода, промежуточная развязка – протянутая половинка яблока уже герою.

И здесь же – наглядный пример сцен развернутых, с диалогом, сцен проходных перебивочных, и предлагаемое их монтажное сочетание. Привожу эпизод для удобства чтения в более компактном формате с мелким шрифтом и одинарным интервалом. А образец страницы в нашей отечественной форме записи приведён в главе СЦЕНАРИЙ.

«Вера сидела в своей комнате на софе, поджав ноги, и широкая длинная юбка покрывала их чёрным колоколом. Перед ней на столике стояла на две трети пустая бутылка коньяку. Она была полупьяна и невнятно побренькивала на гитаре. В глазах – тоска.
Послышались далёкие звуки, глухой жалующийся голос матери…
На порожке встал Дмитрий: румяный, с блёстками снега на отворотах куртки. Глядел свысока, иронически.
- Приветик, Дима. Разве, давно не виделись? Усаживайся удобней.
- Понимаю, ты надолго решила тут закопаться? – он сел на стул, широко расставив ноги.
Та пожала плечами.
- Давай сначала выпьем. Выпьем за ту молодость, - подвинула рюмку, налила. Затем разрезала яблоко. Половину дала ему, а другую зажала в кулачке: - Этим ты закуси. А это, - повертела свою часть в пальцах. – Это я должна сохранить. Это то, что осталось от моей жизни, - засмеялась.
Дима невозмутимо выпил, захрустел яблоком.
- Запомни, подруга, на будущее. Совет старшего: пьянство, курение и прочие излишества вредят здоровью. А наше здоровье – основа нашей работы и успехов, - прибавил значительно. – Трудно, Вера, будет тебе. Если что – обращайся, не стесняйся. Помогу. Жаль, конечно. Глупо.
- Ах, Дима? Что теперь? Курить – здоровью вредить! – она вновь рассмеялась дразняще. И запела под гитару:
«Вечер чёрные брови насопил.
 Чьи-то кони стоят у двора.
 Не вчера ли я молодость пропил?
 Разлюбил ли тебя не вчера?

 Не храпи, запоздалая тройка!
 Наша жизнь пронеслась без следа.
 Может, завтра больничная койка
 Упокоит меня навсегда»…

- Да уж, с таким настроем у тебя отменная будущность. Было б из-за чего. Угораздило в банальную историйку вляпаться, – дожевал тот.
- Чему ещё ты желаешь меня наставить, о, господин?
- Вера, не выламывайся. Прикинь перспективку: начинающая актрисуля и рядовой писака. Финал таких мелодрам известен заранее.
- Не смотри на меня, - резко высказала она.
- Был бы хоть в «обойме». А так – ни денег, ни рейтинга. Плюс, возраст уже.
- Не смотри на меня! – взъярилась Вера.
- Дура ты. Видно, круто в башке завернулось! Ну, потянуло на такое дело, подыскала бы старичка с положением, из наших. Он тебе в момент раскрутку обеспечит. Дамой станешь. А так будешь по контракту лошадью ломовой сцену копытами проламывать! Или меня держись. Нам недолго - кое-что вот-вот нарисуется. В худшем случае, хоть завтра агентом страховым берут. Денег хоть накопим, - и он вдруг с какой-то инфантильной надеждой стал ждать ответа.
- Ты не догадываешься, отчего тебе так сладко оскорблять? – Вера сделалась вдруг совсем трезвой, откинула вбок голову и глянула с принижающей жалостью. – Ты, Димочка, всего-навсего – несостоявшийся Сергей.
Тот медленно поднялся, зло ударил её ладонью по щеке. Ушёл не обернувшись.
Вера уткнулась лицом в подушку. Закрылась волосами. И - ни звука.

На проспекте Мира простаивали в пробке автомобили. Светофоры перемигивали на зелёный, но движения не было…

Ранними сумерками Вера брела вдоль палаток, лотков у станции метро ВДНХ. Брела среди мусора под хрипатую блатную песню, рвущуюся в записи из какого-то киоска. Мимо спешил обычный озабоченный «интернационал»: пьющий пиво, вечно что-то жующий, с челночными сумками, коробками видеоаппаратуры. Её частенько задевали, подталкивали, но она, казалось, не замечает. Одета была в короткую серую дублёнку и джинсы из жёсткого вельвета, заправленные в высокие сапоги со стройно облегающими голенищами. На голове – гладкая вязаная шапочка, из-под которой густыми прядями выпущены волосы. Вера выглядела сейчас старше своих лет.

Она приметила просящую подаяние женщину с девочкой и с табличкой на груди. Протянула им. Затем попался монашек-послушник. И ему всыпала мелочи в ящик. Последним оказался парень-инвалид на протезе в камуфляже, угрюмо глядящий в землю. Подала и этому. А лицо её при всём оставалось отрешённо-грустным.

Она вышла в сквер. Шла туда, где недавно снимали…
Неспешно смахнула с лавки снег, села на спинку. Закурила не очень привычно. Да, Вера была теперь другой – уверенной в себе женщиной с глубокими печальными глазами.

Тусклый свет облачного дня мерк. Она сидела. Кто-то из мужчин подходил, пытался заговаривать, но та даже головы не оборачивала. Докуривая одну сигарету, отшвыривала и принималась за другую.
К брошенному окурку с дерева слетала одинокая замерзшая ворона, подскакивала и тут же взмывала обратно.

Сумерки сгустились. Вера резко поднялась. Постучала ногой об ногу. Сунув кулачки в карманы, вновь бесцельно двинулась по пустому белоснежному скверу.

Она стояла у павильона станции метро ВДНХ и о чём-то думала, глядя под ноги. Достала мобильный телефон, нашла нужный номер. Вновь задумавшись, нажала соединение…

Сергей открыл дверь и в стройной, высокой, умело подкрашенной женщине не сразу угадал прежнюю Веру. Не в силах скрыть любования, всмотрелся:
- Какая ты…новая. Входи же, - произнес негромко, чуть робея.
В комнате было полутёмно и не очень прибрано. Пришлось включать свет.
Пока Вера снимала сапоги, он успел кое-что подсобрать из небрежно брошенной одежды.

Она вошла. Первым делом обратила внимание на книжный шкаф:
- Действительно, похож на мой, - пальцами провела по его стенке, чуть улыбнулась как из прошлого. Осмотрелась: - Хорошо у вас. Тепло. Тихо.
Но его в это время в комнате не было…

Он, как когда-то с Таней, внёс кофе в чашках, усадил её на софу к столику. Опершись подбородком о ладонь, засмотрелся.
- Очень рад тебя снова видеть.
Она согласно прикрыла веки.
- Я роман занесла. Не знаю, как благодарить. Надо обязательно печатать.
- Стараюсь. Буду. Правда, есть издательские сложности. Ай! Не хочу о них... Как ты живешь? - расскажи.
- Я? – Вера тоже медлила с ответами. Грустная улыбка не сходила с губ: - От Димки ушла. Ещё тогда, перед последней съёмкой.
- Умница. Завидую твоей воле.
- И я ни на кого уже не злюсь, не держу обиды, - она вновь помолчала. – Что ещё сказать? Вот, кино наше закончилось. Скучаю. Что-то особенное.
- Это точно. Прости, на сцене всё неизбежно меняется. А кино – остановленное время, наша вечная молодость.
- Да, закончилось, - Веру вконец захлестнула давно копившаяся грусть. – Вот, со съёмок тогда стащила, - вынула из кармана и подержала на ладони ключ на цепочке. – Память о несуществующем доме. Что дальше? Ждать опять, надеяться: кто-то вспомнит, позовёт. Сидеть, стиснув пальцы. И бегать, бегать. Показываться. Таких, как я - много. А если ты ещё немножко серьёзная, не очень-то выдавай. В сложные попадёшь. А пробиться – нужен поставленный талант. Или по рукам идти… Нет, мне без этого уже кое-что дают. Даже – серьёзное. Форму держу… Пока ещё не завидуют, не очень мстят. Только, не больно с тобой над ролью возятся, если не ведущая. Сама барахтаюсь: ищу, встраиваюсь. Что хорошо? Что плохо? Главные советчицы – подружки, зеркало. Унывать нельзя. Только труд спасёт: несмотря ни на что, для самой себя. Пока не сгоришь… И очень нужно, чтобы любили. И самой любить дотла. Тогда принесёшь хотя бы короткую радость. Трудней всего – учиться дарить.
Вера разговорилась и в этой повзрослевшей женщине явственно опять выступили та душевность, неравнодушие и смелость, что привлекали Сергея на съёмках. Нет, та Вера никуда не уходила, не терялась. Вера просто стала мудрее своей женской мудростью.
И вот они всё открытей вглядываются друг в друга как некогда, и это восстановленное взаимопонимание рождает прежнюю склонность, прежнее выражение глаз. Это было радостно и всё откровенней соединяло.
А Вера продолжала:
- Но я уже не ищу спасаться любой работой. Я уже воюю с болезнью самовыражения. Я стала задумываться. Есть моя жизнь. И есть моя профессия. Как жить? Что важней? И прихожу всё к тому же выводу. Конечно, жизнь важнее. Но так случилось, что моя работа – единственное, что я умею. Единственный способ, каким я могу осуществить свою жизнь. И я хочу делать это достойно.
- Это знакомо. Для меня тоже самая радость – написать стоящее.
- Не забывайте меня. Помолитесь, когда вспомните, - она смотрела на иконки, что на шкафу. – А можно мне лампадку затеплить? – оживилась вдруг.
- Только, от свечки.
- Знаю, - улыбнулась она от шкафа.
- Мама научила?
- Кому же ещё… Вот, теперь не забудете.
- А я не забывал, - он поднялся, отошёл к письменному столу, выдвинул ящик и достал лист. – Помнишь, в кафэшке сидели между съёмками?
- Да, конечно. Ещё спорили, - улыбнулась она.
- Прочти, пожалуйста. В память, - положил он перед ней лист, а сам отошёл к окну. Засмотрелся в тёмное стекло, пряча лицо.

А там за окном белая дорожка уводила от дома под раскидистые старые тополя. И окно Сергея тихо светилось, совсем не отличимое среди других таких же московских окон.

«Нежных слов тебе не говорил
 И любви своей не исповедал.
 Мы с тобой по жизни близко шли,
 Сходной горечи её изведав.

 Наконец, сидим – глаза в глаза,
 Тихо говорим о разном, всяком,
 И открылась мне твоя душа –
 Словно адамантов камень!

 Говорим о всяком и ненужном,
 Ну а ясный взгляд ласкает сердце мне.
 Как мне жаль, что я, давно недужный,
 Не способен счастья дать тебе»…

Вера читала негромко. Сначала – с теплотой воспоминания; потом серьёзней. Запнулась. И вдруг высказала с какой-то звонкой девчоночьей обидой:
- Это несправедливо!
- Дорогие слова. Давно их не слышал, – взволновался Сергей. – Сейчас! – выскочил на кухню.

Он принёс крупное алое яблоко:
- Из Алма-Аты. Настоящее, - протянул, уже умеривший волнение и улыбающийся. – Лучшего приза в мире не найти.
Вера приняла яблоко, вдохнула аромат, подержала на ладони. Улыбнулась хитро. Достала из сумочки свою половинку.
- Есть детская игра – загадывать на счастье. Это я должна сохранить. А это, - протянула своё, – вы обязаны съесть.
- Впервые встречаю, - удивился Сергей. – А когда съесть?
- Когда уйду, - и она поднялась.

В прихожей он помог ей одеться:
- Жаль, если опять растеряемся, - к захлестнувшей тёплой волне радости вновь примешалась робость, неуверенность. Он видел их в зеркале: её, расцветшую, и себя, изрядно пожившего.
Она повела плечом:
- Разве, это не зависит от каждого из нас? – проговорила намеренно ровно. Испытующе посмотрела в глаза.